Глава 8.
Карри плакала, плакала, с той же неуемной детской искренностью, с той добротой и с тем участием, которого Лара так давно не встречала в том, в нашем мире. Она что было сил сжимала руку Лары, та же, склонившись, стала целовать руку своей новообретенной сестры.
— Ты… Ты что? – удивилась Карри.
Лара улыбнулась и утерла ее слезы своей рукой:
— Ты же сама просила. И я… — она запнулась, — и я… Уверую в Господа нашего, ибо он дал мне еще один шанс полюбить. Есть два варианта: если я умру сегодня – что ж, не так уж плохо, — и она улыбнулась, и от улыбки ее Карри стало жутковато. – Либо я буду с тобой, буду утешением твоим и поддержкой твоей.
— Я думала… По рассказам Ноэля и Помия… Что в Большом мире есть зло, но чтобы так… такая несправедливость…
— Нет, Карри, это не несправедливость – это судьба. И я смирилась, теперь я точно понимаю значение этого слова. Все будет по-другому. Ты только верь! Даже здесь мои нервы снова напомнили о себе – ненадолго. Но я верю, и она, вера эта, спасает меня!
— Я и верю! – сказала Карри и снова заплакала.
— Да, да! – чуть ли не с восторгом шептала Лара и гладила сестру свою по волосам. – Ты научила меня этому. Будь у меня еще один шанс… Агнозис очистил меня от горя и злобы. Я бы жила так, как моя мама, я бы пошла проповедовать, или в монастырь, или…
— Хватит, хватит, — Карри тоже улыбнулась сквозь слезы. – Теперь ты здесь. Ты это поняла. Но тебе предстоит еще через кое-что пройти. Чтобы очиститься… Я понимаю твое желание достичь, может быть даже, вымолить прощение у тех двух людей, что ты любила. Но прошлого не вернуть. И самое страшное не в том, что его невозможно вернуть, а в том, что невозможно изменить свой поступок. Но это тоже… Другое.
— Я бы… я бы… я бы отдала все, все, лишь бы маме там… И Артему тоже, — Лара опять согнулась в рыдании и опустила голову себе на колени.
— Ладно, будет, будет, сестра… У нас же есть дело. Смотри: Солнце уже высоко над горизонтом, девушки уже пошли на поля или в рощи, в наши маслиновые рощи… А они – твои любимые, они вечно будут жить в твоем сердце. Ведь сердце – самое непостижимое из благих чудес всех возможных миров…
Карри подняла заплаканно лицо Лары и пристально посмотрела ей в глаза:
— Поверь, больше не будет больно. Только не тебе. Боль ушла. Ты искупила свою вину, хотя я, лично, не вижу никакой вины в твоей жизни. Агнозис, — Карри восторженно подняла глаза, — Агнозис не создан для слез.
— Ах, да, — вдруг спросила Лара. – Тебя что-то смутило, когда я рассказывала о коте Мяузисе из «дома скорби»?
— Да, сестра. У нас с Дуэтти живет кот, именно такой, как ты описывала, и тоже Мяузис, только гулять он любит. Давно не появлялся. Но скоро вернется.
— Чудеса… — изумленно прошептала Лара.
Внезапно в дверь постучали, и, не дождавшись ответа, тихонько вошли. Это был Ноэль.
— Это… Девы наши… Вы всю ночь говорили. Мы приготовили для вас чаю и булочек. А потом идите и поспите.
Лара улыбнулась:
— Спасибо Вам за все, но мы очень спешим.
— Да, — согласилась Карри.
У Лары были красные, уставшие, заплаканные глаза. Карри тоже была бледна и вообще плоховато выглядела.
— Мы настаиваем, мы не можем вас пустить куда-то идти, не спавши и не евши…- начал было Ноэль, разводя руками. Из-за плеча старика показалась черепашья голова Помия.
И тут Лара вскочила, в порыве внезапной благодарности бросилась к мудрецам и обняла их.
— Что вы, дитя мое? – удивился Ноэль, неуклюже гладя девушку по спине своей огромной ручищей.
— Прощайте, друзья мои… — шептала Лара, крепко прижимая к себе стариков. – Я знаю, что мы мало знакомы, но вы стали моими друзьями, и я уже успела полюбить вас.
Она оглянулась на Карри:
— Я приведу себя в порядок, и пойду, ты, сестра, ты знаешь, куда.
Девочка удивленно смотрела на нее своими огромными глазами:
— А разве я не пойду с тобой? Разве я…
Лара подошла к ней, нежно погладила по волосам и сделала у губ знак молчания:
— Мы еще увидимся. Я вернусь, и мы уже все решим, окончательно… А ты пока иди в дом, посмотри, как там Дуэтти…
И она быстрым шагом выскочила из дома, но тут остановилась на мгновение, обернулась на удивленных мудрецов и проговорила:
— Прощайте, друзья мои.
Карри бежала за ней, хватая ее за рукав, но Лара шла быстро, не оглядываясь.
— Лара, постой, ты же не можешь просто так ворваться в дом-дворец Ведуаа, совершенно ему не знакомая, и начать говорить что-то, что…
Наконец Лара остановилась, так резко, что Карри буквально наскочила на нее, и взяла ее за руку:
— Могу. Знаешь, что могу. Думаешь, Ведуаа не знает, что я в городе?
Карри лишь вздохнула.
— Он ведь Мудрейший из Мудрых. Ему ведомо все. Выходи на центральную улицу, ведущую к его дворцу. Когда – ты сама поймешь. Сердце подскажет, — и Лара положила руку на сердце Карри, — оно очень хороший помощник и подсказчик.
Карри кивнула и улыбнулась. Лара потрепала ее по щечке:
— Иди к сестре. Потом все будет, как будет. И не жалей ни о чем. Я же этому научилась.
Несколько секунд Лара смотрела в большие голубые глаза белокурой девочки, которая знает так много и которая позволяет своему сердцу просто жить, вопреки всему; она не хотела отпускать ее ни на секунду, ни на мгновение, но ей пришлось. Как же тяжело…
Так отходила она, медленно, задом, шаг за шагом, а Карри стояла на том самом месте, и ее светлые свободные одежды развевались на ветру, волны прекрасных волос ниспадали на ее плечи и грудь.
— Я вернусь… — шепнула Лара и убежала.
«Прочь, прочь, прочь, моя любимая девочка, я не должна больше делать никому больно… Поэтому я ухожу… Мне надо знать, а потом…»
— Мне надо знать, — повторяла она про себя, как вдруг услышала, как позади, уже далеко, завизжала Карри.
Лара подняла глаза к небу и вся похолодела от неожиданности этого черного кошмара: птицы. Черные птицы, так много! Они оккупировали все деревья, кусты и саженцы, издавая ужасные скрипучие звуки. Все небо было затмено ими.
— Медлить нельзя, — прошептала Лара и ускорила шаг.
Вскоре она вышла из запутанной сети небольших улочек и переулков, окутывающих разноцветные глинобитные домики, которые буквально утопали в пышной растительности, и увидела центральную улицу. Откуда она знала, где центральная улица – ведь она никогда там не была?
Она просто знала.
Еще она обратила внимание на один интересный факт: лошадей в городе не было. По крайней мере она, с ее наблюдательностью, не видела ни одной. Мимо прошла девушка, ведущая под уздечку большого вола с повозкой, которая даже не обратила на нее внимания, она лишь поднимала голову и с беспокойством смотрела на кружащих над головой ворон и галок.
Несмотря на все то, что произошло, даже несмотря на то, что Лара не спала и не ела, ее не могла не заворожить красота Агнозиса, которая открылась ее глазам, когда закончились хижины; это было нечто. Завораживающие в своей красоте католические и православные храмы, которые пустовали; мечети с гордым, несгибаемым полумесяцем на шпилях, даже элементы готики и ренессанса, переплетение стилей, их эклектика, которая могла бы показаться в любом другом месте нелепой и даже смешной, но только не в Агнозисе. Здесь это была сказка, выгравированная на лице причудливой и фантастической реальности. Двигаясь по этой пустующей, горячей дороге, в сторону главного дворца, который находился там, выше, а дорога вела вверх, вверх, Лара стала замечать, что во всех строениях присутствовали элементы эллинисткой архитектуры: колонны, длинные и удивительно симметричные балюстрады, пилястры с чарующими завитушками и узорами, которые неподвластны руке человека, каким бы искусным мастером он ни был. А двери каждого из этих чудес света были открыты для всех и каждого – в этом она тоже была уверена.
С самозабвенным любопытством заглядывала Лара в эти дворцы и храмы, рассматривала эти фантастические, неподдающиеся описанию фрески, керамические залы, как правило, пустующие; но порой она, к своему удивлению, находила там мудреца, облаченного в светлые, свободные одежды, напоминающие хитоны. Заметив Лару, он отвлекался от своих размышлений, откладывал в сторону книги или ветхие свертки, улыбался и махал ей рукой. Она отвечала ему тем же, и, немного смущенная, уходила.
Счета не было этим красотам, этим растениям, настолько причудливым, что нельзя было понять, что это за растения. Возможно, они росли на Земле сотни тысяч лет назад, или, скорее всего, были дарованы свыше лишь Агнозису. Цветы размером с две крупные мужские ладони вились повсюду, выставляя наружу свои крупные, пахучие пестики.
Небо – без единого облачка… И тут, ни с того ни с сего, появлялись облака, перламутровые облака, которые вились, как белокурые волосики прекрасного дитя, и плыли они, как могучие корабли, так низко над Землей, что, казалось, их можно было потрогать руками.
Лара забылась, завертелась, очарованная, восхищенная, благоговеющая…
— Нет, — сказала она себе. – Времени нет, пора идти.
Дорога закончилась. Она стояла у самого дворца, столь огромного, что ей на мгновение показалось, что она превратилась в дюймовочку.
Но – странно – ни охранников, ни постовых. Что же, получается, в этот дворец может войти любой желающий?
Он был бел, и эта белизна поначалу слепила глаза. Цветы – все те же, благоухающие, огромные, и такие… приветливые. Какой удивительный запах! Ни рай ли это? «Ни попаду ли я в свои любимые висячие сады Семирамиды?» — думалось ей.
Лара прошла вперед (ни души!), миновала колоннады, которые сияли изумрудным светом в этом затененном дворце, окна которого были узки и составлены из узорной мозаики.
Перед ней оказалась закрытая дверь, ручка – так же, прямо перед ней. Огромная дверь, испещренная завитушками голубого и кораллового цвета!
Войти?
И тут откуда ни возьмись появился старичок, уж очень маленький и уж очень худой, в какой-то красной тряпке и с клюкой в руках. Его длинная козья бородка торчала подобно маленькой перевернутой пирамидке.
— Приветствую вас, юная девица, в гостях у Мудрейшего из Мудрых, — заговорил он своим козлиным голосом, но тон был доброжелателен. – Я вот составлял одну схему, и тут понял, что вы заходите…
— Поняли? – удивилась я. – Может, услышали?
Он махнул костлявой рукой:
— Может, и услышал.
— О, тогда прошу прощения, я наверное не вовремя… — краска залила мои щеки. – Я в другое время…
— Нет-нет-нет! – начал питюкать старичок. – Господин Ведуаа давно ждет вас, юная леди.
— А как он узнал?
— Как он узнал? Об этом вы узнаете сами, встретившись с ним.
Я в недоумении переводила глаза с двери на старичка.
— Я смогу ее открыть? Сама?
— Конечно сами, юная прелестница. Нет такой двери, которую вы не сможете открыть, — и он странно так, лукаво улыбнулся.
Я, простояв еще пару секунд в смущении, подошла к двери и повернула ручку. И дверь тут же плавно начала открываться.
— Не бойся, девица. Это всего лишь Агнозис.
Ее глазам предстала… достаточно скромная обстановка – ни белого мрамора, на золотых нитей, вплетенных в каждую деталь, как это обычно описывается в книгах. Но зала была действительно большой, балюстрады поднимались вверх, закрученные симметрично, и образовывалась площадка, на некотором возвышении. А посреди, нисколько не возвышаясь над окружающим – стоял такой же белоснежный трон, но материал, из которого он был выполнен, Лара не смогла определить; на троне тоже никого не было, только лежала маленькая атласная зеленая подушечка.
Лара так и стояла, в изумлении осматриваясь, как услышала чьи-то шаги. Вскинув голову, она увидела мужчину – мужчину, но не старика, — это она сразу смогла определить. Он стоял как раз на той самой площадке, к которой вели балюстрады и аккуратная небольшая лестница. Это был мужчина лет сорока или сорока пяти с красивым и строгим лицом, облаченный в гимнатий, столь свойственной древней Элладе, а поверх него была надета темно-синяя хламида. В руках он держал какой-то шарик, похоже, что из оникса, и постоянно теребил его в своих пальцах. Его волосы были седы, как и у всех стариков, но были густы, и очень красиво ниспадали на плечи. Усы и бородка, также с сединой, украшали его и без того красивое лицо, но в целом он создавал противоречивое впечатление.
Зрелый мужчина, но при этом… старик. Столь похожий на старика обманчивой сединой волос мужчина – высокий, статный; он стал медленно спускаться с площадки к Ларе.
— Прекрасное дитя… Как ты попала к нам?
Лара смутилась, и хотела было преклонить колени перед такой красотой и мощью, как мужчина остановил ее жестом:
— Не надо. У нас это не принято. У нас все равны, посему ты и не обнаружила охраны или чего-либо еще. Службы охраны или воинской части у нас тоже нет. Никто за все время существования Агнозиса не поднял руки на своего брата или сестру. Любой, если захочет, может прийти сюда и поговорить со мной. Но это бывает очень редко…
Он вздохнул, и в этом вздохе почувствовалась печаль. Он смотрел на Лару из-под густых бровей пронзительным, иссушающим душу взглядом, и медленно подходил к Ларе.
— Ты удивлена? – спросил он очень нежно, что ее смутило.
— Нет, владыка.
— Так меня тоже не называй…
— Ведуаа… — прошептала она, охваченная трепетом. – После нескольких дней пребывания в Агнозисе меня уже ничего не может удивить.
Перекатывая шарик из одной руки в другую, он медленно ходил по зале, но все время возвращался к Ларе, странно так заглядывал ей в глаза, потом опять отходил. Она лишь молчала и стояла на одном месте, будто парализованная.
— Мудрейший из Мудрых, у меня есть к тебе вопросы… Я полагаю… Я полагаю, что нет того, чего ты не знаешь.
— Правда? – улыбнулся он. – Это правильно, дитя. У меня тоже есть к тебе вопросы, Лара.
— Я думала, что…
— Нет, — он покачал головой и снова отошел. – Я не могу знать всего, что у тебя в душе, что на сердце лежит. Я же не Всевышний. Я лишь удостоен чести быть здесь и познавать вечную мудрость.
— Ты знаешь значит и про земную жизнь?
Он обернулся и так странно на нее посмотрел. Смотрел он очень долго, и Лара засуетилась.
— Не стоит меня бояться, — он улыбнулся. Потом вдруг снова подошел к Ларе, еще быстрее перекидывая шарик из одной руки в другую. – Я знаю про вашу земную жизнь, и про твою в том числе. Все.
Лара опустила голову, и, смущаясь, заложила волосы за уши.
Посмотрев на нее, он вздохнул, отошел к своему трону, где стояла резная трость из эбенового дерева. Ларе показалось, что он ушел в состояние глубокой задумчивости, шагая так по зале с тросточкой, то подходя к ней, то снова отдаляясь.
— Я… — начала было Лара… — Я хочу знать не только о земной жизни, но и об Агнозисе и обо всем…
Он снова улыбнулся своей всезнающей улыбкой.
— Много на себя берешь, дитя мое. Ты хочешь знать даже о том, о чем не ведаю я.
Лара еще больше заволновалось, но подавила, затоптала, пригвоздила ко дну ненужные порывы. Так и стояла она, невозмутимая и серьезная.
Выдержав паузу, Ведуаа сказал:
— Я скажу тебе то, что интересно тебе. И знаю я это вовсе не из того, что читаю твои мысли или что-то в этом духе, а потому, что вижу человека насквозь. Приходит человек – и вот он уже у меня как на ладони. Каждое его движение, улыбка, движение бровей и глаз, — о да, глаз, — выдает его мне. Я знаю кое-что о тебе.
— Что?
— Ты и сама знаешь. Зачем спрашивать, если самой все известно?
— Я знаю, — Лара пыталась говорить уверенно,- я знаю, что с Агнозисом что-то случится. Что-то… нехорошее.
Ведуаа рассмеялся, а потом улыбку словно стерли с его лица.
— Случится – да. Нехорошее – нет. Почему вы, жители большого мира, воспринимаете любое изменение как что-то «плохое»?
— Нет, я уверена, ибо видела стаи ворон, галок, сорок, которые напугали девушек. И я была тоже… в смятении.
— Ты же знаешь, что ворон – это противоречивый символ.
— Нет, нет, не надо, — и Лара закрыла лицо руками, коленки ее затряслись. – Я не настроена на интеллектуальную дуэль.
— Я принесу стул, — сказал Ведуаа, и через пару мгновений Лара уже сидела на большом резном деревянном стуле.
— Что-то невиданное. Мудрейший из Мудрых подает стул обычной девушке?! – пыталась было съязвить Лара.
— Ты же знаешь, что все здесь равны. У нас прямая иерархия. Я здесь и ношу этот титул вовсе не потому, что получил это по наследству или подлизал зад кому-то более значительному в этой иерархии. В нашей же иерархии нет таких вещей. Сам Всевышний дал мне этот пост, а все люди, жители Агнозиса, — мои братья и сестры, и я должен, я обязан быть милостив к каждому из них. Я не могу нарушить это правило, даже если захочу. Но я этого никогда не захочу.
Лара молчала. Ведуаа подошел к ней вплотную и смотрел на нее, сидящую, смотрел ей прямо в глаза. Его черные угольки сияли каким-то чудесным, невыразимым пламенем.
— Поднимись, пожалуйста.
Лара встала, недоверчиво глядя на него.
— Можно… Можно я дотронусь до твоей руки?
Лара горько усмехнулась:
— Каждый, кто прикоснется ко мне, умрет.
— Но я ведь бессмертный. Я не могу умереть просто так.
— Я не могу позволить. Все равно не могу, простите меня…
— Кому же позволено прикасаться к твоей нежнейшей руке, прекрасное дитя, если даже тот, кто правил Агнозисом столько…
— Только тот, кого я полюблю.
Ведуаа закрыл лицо руками, и вздохнул:
— Прекрасное, гордое дитя…
Пройдясь так по залу, не снимая рук с лица, практически вслепую, он снова вернулся к Ларе и заговорил уже совершенно иным тоном:
— Ладно, вернемся к твоим вопросам, Лара.
— Да, — спокойно ответила она, стараясь не глядеть на Ведуаа, хотя ее всю трясло. – Я хочу знать, что случится с Агнозисом, что означало мое появление здесь и это несметное количество черных птиц.
Ведуаа снова засмеялся, но тут же приложил руку к губам, словно стараясь остановить этот свой смех.
— Любознательность, значит… Именно по этой причине Он тебя выбрал.
— Кто – Он?
— Ты знаешь. Ты же теперь веришь в Него. Ты поверила в него еще до того, как попала в Агнозис, но твоя вера была тогда настолько размыта, что ты еще не могла этого осознать. Добродетель не нуждается в осознании. Равно как и истинная Вера не нуждается в осознании, но если она осознана правильно, в полной мере и так, как надо – то человек становится близок к Создателю, все его беды и невзгоды растворяются. Ты понимаешь?
— Да… Значит моя мама не была святой…
— Да, — кивнул головой Ведуаа и посмотрел снова на Лару в упор – с такой нежностью и пониманием в глазах…- Впрочем, даже я этого не знаю.
Его бархатный, низкий голос позволил ей расслабиться, и то напряжение, что сковывало все ее члены и ее дух, отпало, как заржавелые оковы.
Он снова отошел от нее, прогуливаясь по белоснежному залу с тросточкой. Лара случайно подняла глаза на потолок и увидела фрески – фрески такой красоты, что ни один земной творец не смог бы воссоздать их, а придумать и отобразить – тем паче. Свет лился из длинных труб, которые торчали кверху у далеких стен, находясь на строго определенном расстоянии друг от друга, и были косо обрезаны на концах. Но этот свет не слепил. От него на душе становилось как-то… теплее, светлее, спокойнее.
— Хочешь Истины, Лара?
— Ч… Что? Я хочу…
— Нет, Лара. Истины в ее подлинном, Божественном значении.
— Я…
— Уверен, что не хочешь. Ты к ней попросту не готова. И если она откроется тебе во всей своей мощи, она убьет тебя. Но я скажу тебе кое-что, что ты в силах понять и уразуметь. Начнем?
— Да, — Лара подняла голову; в ее глазах светилась уверенность. – Хочу узнать прежде всего про Агнозис.
Ведуаа вздохнул:
— Да, ты сильная женщина, Лара. Такие правят миром, из-за таких прекрасных и сильных женщин начинаются войны и гибнут народы. Это роковая красота. Ты Елена Прекрасная…. Впрочем… К делу.
Прежде чем начать говорить об Агнозисе, скажу немного о вашем мире. Вы думаете, что он хорош. Кто-то считает его помойной ямой. Но ни первый, ни второй вариант не верен. Ваш мир – лишь материал, из которого создаются другие, более совершенные миры. Есть много Агнозисов. Вернее, было, но все они погибли, просуществовав миллиарды ваших, земных лет. Все было не так. Правители оказывались слабыми, недостойными править. Помнишь изречение Платона о том, что править мирами должны мудрецы? Да, это действительно так. Здесь же есть два варианта: либо я недостойный правитель, и Агнозис растворится во времени, либо пришло время.
— Чему?
— Обо всем по порядку, дитя. Творец нашел в вашем мире много добродетелей, Любовь, например, или Милосердие, но все они настолько сплющены в бытообращенном сознании земных людей, что их не видно. Владыка, создавая Агнозис, решил создать идеальную Любовь. Но чтобы что-то создать, нужно иметь материал; нужно иметь выкройки, чтобы сшить шикарное платье. Другие добродетели – Мудрость и Невинность – должны были породить Любовь. Они невозможны в идеальном мире друг без друга. Воистину невинный в своих помыслах человек мудр, как мудрый всегда невинен в своих помыслах и деяниях. Но здесь получилось, что мудрые не видели того, что есть в себе невинность, они не видят в женщине женщину, например… Ты понимаешь, о чем я, Лара?
— Да, да, — вдруг быстро заговорила Лара, словно вспоминая что-то. – Когда я шла голой, едва прикрывшись листком, и натолкнулась на Ноэля и Помия, они так долго гадали, что со мной «не так». Только потом до меня дошло, что они попросту не поняли, что я женщина и что я – нагая!
— Да, — кивнул Ведуаа, подошел к большому гранитному столу, взял кувшин и налил себе вина. – Будешь?
— Я не пью, Вы же знаете…
— Знаю… — он помолчал несколько секунд, словно вспоминая, на чем они остановились. Лара, конечно же, знала, что он все помнит и знает прекрасно, просто ждет от нее какого-то эффекта, всплеска, апломба. Но вот зачем? – Теперь ты понимаешь, о чем я говорю. Девы, живущие, не знают и не предполагают о мудрости и знании, носителем которых является каждый живущий здесь мудрец; они просто трудятся, и труд им не приносит никаких неудобств, труд для них – дело их жизни, они не мыслят себя вне своих полей и рощ. Они веселятся, они бегают босяком по росистой утренней траве, встречают восходы и провожают красочные закаты, смотрят на звезды, и не помышляют ни о каком зле, о том, что зло в принципе возможно… А мудрецы – у них в голове, в голове у каждого из наших мудрецов – целая библиотека, все более или менее достойные книги, написанные в вашем мире, даже клинопись и папирусы тут же попадают им в руки; для них нет незнакомых языков. Но они – поверь, это так! – не знают, что такое женщина, и никогда не видели обнаженного женского тела.
— Постойте! – вдруг перебила его Лара, прикрыв рот рукой, словно вспомнив о каком-то ужасе. – Одна из дев, в ее доме я жила, стала вести себя странно. Агрессивно и эгоистично… Я думаю, что это я принесла эту… заразу.
— Да, я тоже так думаю. Нет дыма без огня. Только вот это не зараза. Это – отголоски вашего мирка, его грязи и его пороков.
Лара снова села, тяжело дыша:
— Ну вот… Везде я сею зло… Даже в таком святом месте, как…
— Нет, Лара, помолчи немного и послушай меня. Дело не в тебе. Я все объясню, хорошо, только нужно немного терпения, хорошо?
— Да…
Ведуаа подошел к ней и уже протянул руку, чтобы дотронуться до ее лица, но тут вдруг отдернул, словно коснулся раскаленной печи.
— Да, да… Так вот, что я хотел сказать: я долго думал об этом, почему мудрость живет рядом с невинностью, и они как бы не замечают друг друга? Тогда я понял, что обе эти добродетели несовершенны, и знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что они должны соединиться, и породить Любовь. А именно любовь правит миром, читала книгу всех книг, Библию? Уверен, что читала.
— Да. Тринадцатое послание к коринфянам.
— Именно! – он повысил голос, и в его голосе чувствовались уже нескрываемые нотки восторга. – Раньше я думал, что Агнозису придет конец, ибо он не может породить ничего стоящего, раз два таких титана стоят спиной друг к другу и не видят того, кто стоит у них за спиной. Но теперь… Это будет новый мир порожденный Мудростью, и Невинностью, и имя этому миру будет – Любовь!
Он вскинул руки кверху, упал на колени и закричал во внезапном просветлении, в диком восхищении:
— О, да, Владыка мой! Будет новый мир. Ошметки того мира, из которого она пришла…
И тут он перевел глаза на Лару – весь трепещущий, как птаха на январской ветке, задыхающийся в своем небывалом и невиданном восторге:
— Да… Теперь я все понимаю. Никто в том мире не мог любить так, как ты, Лара, никто не был так добродетелен и самокритичен, как эта прекрасная, прекрасная девушка!
— Неправда, — вдруг заговорила Лара, всеми силами подавляя слезы, — я не достойна ничего. Я довела мать до самоубийства, а мой любимый мужчина погиб, и тоже – из-за меня… Все меня презирают.
Тогда Ведуаа буквально подошел к Ларе и стал перед ней на колени:
— Ты стала этим самым знаком, этим предвестником конца, который вольется в итоге в другое начало.
— Содом и Гоморра… — испуганно прошептала она. – Грех? Как говорила Хуантильда? И кто она, эта страшная женщина?
— Нет, нет – покачал головой Ведуаа. – Этому греху не бывать. Все будет по-другому. Невинность и Мудрость сольются, но сольются иначе. Но вот как… И ты хотела видеть эту женщину, так? Ты ее увидишь.
Ведуаа встал и подошел к столу, отхлебнул немного вина из своей кружки, закурил трубку, пуская сизые колечки дыма.
— Время здесь шло иначе, чем у вас. Люди просто появлялись, исчезали, и никто не обращал на это внимания, девушки взрослели до определенного периода; тоже исчезали. Здесь обычно живут семьями из нескольких сестер. И исчезают так же, прожив, может быть, тысячу ваших земных лет – семьями. И никто не обращал на этого внимания. То же и со стариками. Агнозис – это колыбель, которая взращивает то, что должно стать зрелым и чистым, как Божий свет. Нет, я неправильно выразился: это матка, которая порождает Любовь. Вот как оно, Лара. Не сравнивай Агнозис и ваш Большой мир. Там может случиться что угодно. Здесь – только то, что запланировано. Агнозис был создан для того, чтобы выносить и родить идеальный мир.
— Идеальный мир? А разве такое возможно? Даже Агнозис не идеален, ты сам мне говорил. Он отчасти слеп. Он – слепой Аполлон…
— Ах, Лара… — он вернулся к ней, стоя впритык, и глядя в ее глаза. Но Лара справилась с волнением и тоже встала со стула, глядя на него. – Всевышний был прав, направив тебя сюда. Я скажу тебе: идеальный мир возможен. Там, где нет пороков, а люди живут, как ангелы небесные. И он будет.
— А что будет с Агнозисом? И со всеми его жителями? Они же ведь не марионетки, не пешки. Это люди, у них есть душа. И… — она вдруг заволновалась, — … и наш, Большой мир? Там же тоже люди, судьбы…
— Тебя так волнует тот мир? Который причинил тебе столько боли? В том мире возможны лишь две формы жизни: страдание и самообман. К слову: с момента твоего исчезновения там, вероятно, прошли уже тысячи лет. А Агнозис… Души этих людей, пусть и не идеальных, разлетятся по более светлым и оформленным сферам. Они не растворятся в небытии и не пребудут в страдании. Да, Агнозис… Тебя никогда не интересовала, почему этот город-полис так назван? Ты знаешь, что такое гнозис, ты же умная девочка, очень умная?
— Да, гнозис, это когда что-то, какое-то явление, узкое, или более широкое, глобальное, даже весь мир в целом, доступен познанию. А еще гнозис – это учение о знании, о его приобретении…
Он снова улыбнулся, и в нем опять проснулось желание прикоснуться к Ларе, но он колоссальной силой воли удержал свою руку, сжав, до боли, в кулак.
— Правильно, хорошая девочка. А тогда что такое агнозис?
Лара смутилась. Она чувствовала себя первоклассницей у доски. Но Ведуаа, — это однозначно, — произвел на нее впечатление. Впечатление, несомненно, положительное. Даже что-то зашевелилось в груди, что она всеми силами пыталась пресечь.
— Агнозис – это недоступность знания.
— Правильно. Представь себе, я тоже об этом думал, все эти тысячелетия, но не мог понять, почему Владыка придумал именно такое название для этого города. Теперь я знаю. Здесь нет знания. Гигантская библиотека, до которой ты, к сожалению, так и не дошла, ничего не значит, ибо они не понимают главного: своей собственной жизни, причинности их жизни здесь, в Агнозисе. А Господь знал… Он, Он ведь Всезнающ и Всемогущ! Что девы, бегущие на поля, пастбища и виноградники, что мудрецы с их трубками, книгами, свертками и огромным потоком умных слов. Они не знают ничего. Но хочешь узнать самый большой парадокс мироздания?
Лара почувствовала, что ледяные мурашки благоговения покрыли все ее тело. Она, не отрываясь, смотрела на Ведуаа.
— Ваш большой мир – такой же Агнозис. Да, да, не смотри на меня так. То что наш Агнозис – это проекция вашего. Мы думали, что, найдя самые прекрасные добродетели в вашем мире и начав их взращивать, как культурные растения, на удобной почве, мы что-то получим… Да, мы получим то, к чему стремились, но ведь сам процесс, подумай, Лара! Он остался таким же. Этот инкубатор в корне своем мало отличается от вашего мира, ибо так же далек от Истины, как далек Плутон от Солнца. Вы ничего не знаете. Вы живете в мире ложных знаний и представлений, которые навязываются вам как истинные. И ваш мир никогда не придет к Истине. Он – это эдакий первичный бульон, из которого Господь и его служители вылавливают более или менее достойные элементы. И создаются агнозисы. И похоже, что наш Агнозис просуществовал не зря.
Лара сидела, вся пылающая, в горячем поту:
— Большой Агнозис создал Агнозис малый, — с какой-то странной улыбкой сказала Лара, снова усевшись на стул. – А какова моя роль в этом… в этом… путешествии?
Ведуаа снова сел на корточки возле ее стула и положил свою могучую, увенчанную перстнями руку, на подлокотник стула, совсем рядом от руки Лары:
— Это должен был быть человек из Большого мира, который слишком сильно любил и слишком долго страдал. Который мыслил и стремился к познанию, который не был слеп к той грязи, что облепила ваш Большой мир. Ты слишком много перенесла, хотя так молода. И ты искала, ты верила, ты бунтовала – и все это не просто так! Так решил Он… Ты, видимо, уйдешь из Агнозиса в тот Новый Мир, который образуется из него, который выльется из множества стадий прожаривания, кипячения и выжимания того, что было так слабо и мало, и нуждалось в таких преобразованиях! Ты познаешь Любовь…
И тут лицо Лары исказила гримаса, слезы хлынули, как из прорвавшейся плотины:
— Нет, я уже не могу любить… Я не смогу… Я не достойна…
— Правда? А еще несколькими часами ранее ты говорила иначе.
— Простите меня, Мудрейший…
— Хватит, Лара, хватит, дитя мое. То ты говоришь «ты», то вновь сползаешь на бессердечное «Вы». Нам осталось только решить… О, Лара, — и Ведуаа склонился над ней, желая стереть слезы, но снова отдернул руку. – Ты не смогла полюбить себя. Считаешь себя самой грешной из грешных… И в этом вся соль. Впрочем, это не то, что должно нас сейчас волновать.
Отскочив от нее, как от дикого зверя, он вдруг развернулся и сказал:
— Я не просто Мудрейший из Мудрых, я не просто царь этого города, который так похож на оазис в пустыне или греческий город-полис. Я Странник. Скиталец во времени. Я был и на вашей древней земле, я видел падение Константинополя и триумф Александра Македонского, я видел газенвагены Гитлера и его приспешников. Где я только ни был… Трудно сказать, когда я перестал быть Странником и стал Мудрейшим из Мудрых здесь, в Агнозисе. Там я ничего сделать не мог… Таков закон. И теперь я точно знаю одно…
— Что? – прошептала Лара дрожащими губами. – Что же?
— Тогда я покидал Агнозис в мыслях, и то – лишь на мгновение, на вселенское мгновение, теперь же я ухожу навсегда, я ухожу во Время. Ибо Агнозиса больше не будет. Он не пал, нет. Он просто… сделал свое дело. Теперь я покидаю Агнозис навсегда, и я желаю… я желаю…
— Что?
— Чтобы ты отправилась со мной – как друг, как спутница, как… жена…
— Нет, я не могу, — замотала головой Лара и встала со стула, нервно шагая по залу. – Я не могу, прости, я не смогу тебя… А если не смогу, то и не имеет смысла…
— Не сможешь? – убитым голосом проговорил Ведуаа, словно в молитве сложив руки у рта.
— Я не смогу полюбить тебя, Ведуаа! А если нет – так все тщетно…
Внезапно он подскочил к ней и взял за плечи, стараясь, чтобы она не отводила глаз:
— Я покажу тебе все царства земные и неземные, все царства будущего и прошлого, ты будешь бессмертна, как и я, мы будем бороздить океаны из лиловой воды, ласкать тучи, что висят так низко над океанской бездной, что до них можно дотронуться; а когда они будут расступаться, нашим взглядам предстанут звезды – полчища звезд, их живой калейдоскоп, таких звездочек ты еще никогда и нигде не видела! Тебе больше никогда не будет больно, я буду твоим подспорьем, твоей вечной поддержкой! Такое может быть только в сказке, но сказкой станет и наша жизнь!
— Нет, нет, нет, я пообещала… — несвязно говорила Лара, опустив голову. – Я не могу, и… А как же Офелиада?
Услышав это имя, Ведуаа отскочил, так резко, что завалился на пол:
— О, Лара, как ты о Ней узнала?
— Здесь же люди…
— Ах да, — прошептал он, прикрыв глаза рукой. – Офелиада была моим светлым ангелом, музой, женщиной неземной красоты и удивительной мудрости, я… Понимаешь, она сочетала в себе эти две добродетели? Я надеялся, что она обретет через них Любовь, и мы вместе уйдем в эту Страну Вечной Любви, но она отвергла меня, хотя я чтил ее, я целовал следы ее прекрасных ног. Но она… — он глубоко вздохнул, встал, и снова стал ходить по зале, так и не убирая рук с глаз. – Она заболелела, и болела так долго, что ни одно чудодейственное агнозийское лекарство не могло ей помочь. А потом, превозмогая болезнь, ушла в пустыню, тайком от всех. Не судьба нам вместе с Ней быть в городе Вечной Любви…
— И… она погибла? – прошептала Лара, сердце которой снова, снова и снова разрывалось от горя.
— Она не могла погибнуть. Видимо, она до сих пор скитается по этой пустыне, больная, одинокая, бесконечно несчастная. И когда это произойдет, Агнозис падет, она обретет эту страну вечной радости и любви. Если бы она смогла меня полюбить, так, как я ее, даже в миллион раз слабее – все закончилось бы еще тогда, ибо уже тогда Любовь бы воссияла. Понимаешь, я велик, я говорю на твоем языке, Лара, как могу говорить на всех языках Вселенной, живых и мертвых, и ты говоришь на нашем языке (вот оно, чудо!) благодаря мне, но не могу получить любовь женщины. Даже красоты этого места, ведь красота тоже, как величайшая сила, и то не смогла нам помочь – ни ей, ни мне.
— Прости, прости, я миллион раз говорю это тебе, но я не могу… Есть один человечек… Но что будет со мной?
Ведуаа подошел к ней и, наконец, убрал руки с глаз: они были красны и влажны.
— Ты, Лара, уйдешь в этот город, страну – я не знаю, что это будет. Ты много любила, и ты заслужила этой Любви. Прости меня за нелепое предложение, дитя мое. Красота – огромная сила, посему Агнозис так прекрасен, но этот катализатор не в силах ускорить процесс превращения ложного в истинное, превращения Агнозиса в Любовь. Бедные они, бедные. Они не знают, что такое любовь…
Он глубоко вздохнул и снова накрыл лицо руками. Лара хотела было дотронуться до его плеча, как он тут же отдернулся:
— Нет, не надо. Уходи, время пришло. Пожалуйста…
— Хорошо… Можно… можно я возьму с собой одного человечка? Одну девочку? Она мудра, хотя еще такой ребенок…
— Да, да, так и должно быть, — бубнил Ведуаа, даже не глядя на Лару, потом подошел к столу, снова закурил трубку. – Жителей Агнозиса – мудрецов и дев – поровну, ты, я и Хуантильда не в счет. Офелиада обрела свой путь, она будет, я уверен, в Любви. Никто не заметил двух мудрецов, которые тоже ушли. Их дом (а жили они вместе, как живут все мудрецы – по два-три человека) сравнялся с землей, и про них быстро забыли, как забывают про всех исчезающих, но они не исчезли, нет, – они ушли в пустыню. И вообще, их считали несколько странными, а речи их были непонятны другим мудрецам.
— Выходит, что даже в мире Агнозиса иногда проступает истинное знание.
— Да, Лара, законы бытия едины, Творец же их создавал. Теперь мудрецов и дев остается поровну, человек к человеку…
— Ведуаа… — Лара подошла к нему. – Можно… Она пойдет со мной?
— Да, — как будто равнодушно проговорил он, подперев подбородок кулаком. Лара тоже подошла к столу и села на соседний стул. – И я даже знаю, кто она. Она мало чем уступает Офелиаде… Если только моложе – по земным меркам. Но тем паче.
— А ее сестра?
— Ей этот путь закрыт, ибо она слепа.
— Ведуаа… Ведуаа… Мне страшно…
— Не бойся, Лара. Боли больше не будет, поверь. И кошмаров тоже…
Он попытался улыбнуться, но улыбка оказалась какой-то кособокой, неправильной.
— Все, иди, иди скорее. Что будет дальше, тебе лучше не видеть. И ее бери с собой. Быстрее, быстрее. В этом городе нет ворот… Равно как и защитной стены… Бегите туда, куда сочтете нужным – это без разницы. И не обращайте внимания на горы, они – мираж…
Лара задержалась на секунду, посмотрела на Ведуаа, такого подавленного, измученного, словно желая что-то сказать, но промолчала, и побежала прочь из зала. Но вдруг Ведуаа окликнул ее:
— Лара! Чуть не забыл: твоя мать не покончила с собой. И она не держит обиды на тебя.
— Что? – с громким, непередаваемым воплем Лара рванулась обратно, к Ведуаа. – Ты врешь, да? Чтобы мне было легче на душе?
— Нет, — проговорил он нарочито спокойно. – Владыка велел сказать это тебе. Я сам, без Его наития, никогда бы не решился, хотя знал.
— О Боже! – завопила Лара и упала на колени.
— Да, Лара. Она шла, босяком, по обочине скоростной трассы… Она была без ума от горя, но то, что она сняла крест, тяготило ее еще больше. Было много машин, все они шли на огромной скорости, и она прекрасно понимала, что, если она выскочит на трассу, смерти ей не миновать. Но в какой-то момент… передумала. Она так же, как ты сейчас, зарыдала и упала на колени, желая лишь одного: вернуться домой и обнять свою дочь. Тогда она уже четко знала, что ты не виновата, что твой «отец»… только он, в общем, виновен. Но дорогая иномарка, обгоняя медленно идущую машину, вышла на обочину, а там была… твоя мама. Все, конечно же, поверили этому влиятельному человеку, — что это было самоубийство. Он умаслил всех, и дело закрыли.
— Оооооо! – завыла Лара. – А я уже готова была вечность простоять на горохе, на коленях, вымаливая у нее прощения…
— И передозировка Артема – тоже не самоубийство, — Ведуаа затянулся, пуская из трубки колечки. – Прости, что сделал тебе больно. Но ты прощена. Хотя пока не чиста…
Так Лара сидела на полу, согнувшись вдвое, и рыдала. Тогда Ведуаа отложил трубку, подошел к ней, и нежно приподнял за плечи:
— Нет больше прошлого. Иди вперед. Беги! Скорей, скорей! Тебя ждет только хорошее, а ты плачешь… Да, беги что есть сил к ней, этой девочке – она уже ждет тебя. И вот еще что: передай Хуантильде, что «Содома и Гоморры» не будет. Хорошо?
Лара кивнула, вытирая слезы, и на мгновение задержала взгляд на Ведуаа, прекрасно понимая, что больше его не увидит. Но она уже сделала свой выбор, и не жалела об этом.
Вскочив с места, она побежала – прочь из дворца.
Ведуаа же стоял во все той же позе – словно держал ее за плечи, его пальцы все еще прижимали ее образ к себе. Потом глубоко вздохнул и снова взялся за трубку:
— Беги, беги скорей… Беги, мое прекрасное, гордое дитя…
