Высоцкий поражал меня три раза, причем в самое сердце и совершенно неожиданно. Не смотря на то, что детьми в пионерском лагере мы выбегали на утреннюю зарядку под его «Вздох глубокий, руки шире…». И на две-три пластинки, выпущенные студией «Грамзапись» со «Скалолазкой» и «Черным надежным золотом». Я не знала его совершенно и не считала чем-то особенным в искусстве. Ну, поет там какой-то хрипун и поет себе, до неприличия затягивая звуки на гласных, что было в те годы совершенно недопустимым.
И вот как-то в Одессе один парнишка решил мне понравиться, он достал из-за книг запрещенные записи. Пять или шесть кассет с песнями Владимира Высоцкого. И завел их. Вот тут уж мне было не до парня. Высоцкий ворвался в мое естество, как лавина, каждым нервом и каждой клеточкой искренне, жестко, блестяще, талантливо. Причем больше половины я слету запомнила на всю жизнь. Нет, это нельзя было назвать стихами. И нельзя было назвать музыкой. Это было нечто совершенно уникальное, сконцентрированное.
С тех пор я уже не пропускала ни фильмов ни ролей, жадно смотрела передачи с его участием.
И смерть его поразила меня второй раз. Мне показалось, что я потеряла половину своей жизни. Жарким июлем его хоронила Москва. А я была в Забайкалье и видела с экрана толпы народа на Таганской площади. Себя без Высоцкого представить было невозможно. Потому что утро начиналось с «Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном». А вечером носилось в воздухе: «Спасите наши души! Мы бредим от удушья. Спасите наши души. Спешите к нам!» А кого-то забирало еще круче – и кони привередливые несли «вдоль обрыва по-над пропастью, по самому по краю»… Но это уже когда совсем поздно, и наедине с самим собой. А днем мы на краю географии России опять хохмили: «Где деньги, Зин?», «А принцессу мне и даром не надо – чуду-юду я и так победю», «У них денег – куры не клюют, а у нас на водку не хватает»…
Иногда так забавно было превратить всю жизнь в хохму, не задумываться, какой орден вешают главе страны на грудь (ни об ордене не задумываться, ни о стране, пославшей нас в ЗабВо – что в переводе в армейского означало «забудь вернуться обратно»), придуряться, пить, балансировать, не боясь потерять это зряшное никчемное существование: «Считать по-нашему, мы выпили немного. Не вру, ей Бога. Скажи, Серега!» Но не получалось. Потому что уходили в бой штрафные батальоны, наши сокурсники воевали в Афгане. А теперь в Чечне. И топилась банька по-белому. И шла охота на волков, и пристально следил «черный человек»… Запутанная получалась судьба. Хохма, смешанная с кровью и слезами? «Ведь вся история страны – история болезни».
Жарким июлем его хоронила Москва. И страна. Изо всех окон от Чукотки до Владивостока на всю катушку гремели его песни. Эти строчки знали тогда (спросите любого!) наизусть. И ни одна не была напечатана!
Незадолго до смерти одна поэтесса подарила ему тонкий сборничек своих стихов. Володя очень огорчился. «А я кто?» — спросил он тогда не то ее, не то себя, не то нас с вами. Кем он был? Он не знал! Как я его понимала! Ведь я тоже не знала, кто я, и зачем пришла в этот мир. Как не понимает этого каждый из нас… Разве не так?
Сколько раз нас предупреждали, что его однажды не станет! Он и сам иногда полу-пел, полу-приговаривал: «Я умру, говорят, мы когда-то всегда умираем»… Так мало ли, что говорят?! Например, что жизнь кончена. Но ведь она никогда не кончается!
Высоцкий был нашей жизнью. А сколько раз мы вздрагивали на спектаклях! В «Гамлете» — Гамлета он играл или себя? В «Послушайте!» — какой поэт, Маяковский или Высоцкий, уходил в темноту со сцены? А когда он спел «Охоту на волков» в спектакле «Берегите ваши лица», спел в мертвой тишине зала, бросая нам отчаянный приговор в начале семидесятого года, зал, ошеломленный, не мог поднять рук для аплодисментов и повторял страшные слова: «Волк не может нарушить традиций. Видно в детстве слепые щенки, мы, волчата, сосали волчицу и всосали – «Нельзя за флажки!».
Свобода слова в стране «советов» уже давно была обложена красными флажками. Представьте тридцать седьмые, семидесятые, да и восьмидесятые тоже? Кому — болото, кому — отстрел. Кто в запой уходил, кто – из жизни…
«Волк не может, не должен иначе. Вот кончается время мое. Тот, которому я предназначен, улыбнулся и поднял ружье…»
Выстрел оборвал песню. И подкошенный Высоцкий тяжело упал на сцену, вывернув руку. Его гитара светилась мишенью, и по ней было очень удобно стрелять. Он так долго лежал, он так долго(!) лежал, что зал оцепенело начал привставать со своих мест, с ужасом вглядываясь в его тело. Это было предупреждение. Высоцкий поднялся, взял гитару. Это было напоминание о том, что пережила страна – и предупреждение о том, что ждет нас всех.
Четыре часа длился этот удивительный спектакль на стихи Вознесенского. Высоцкий повязал платок и, превратившись в тетю Мотю, объявил, что «время на ремонте», и сквозь смех и шутку просвечивало предстоящее десятилетие; он читал стихи из «китайского» цикла, но это было о настоящем и будущем нашей страны. Он хохмил, уводил из серьезного в смешное, возвращал обратно, выворачивал, усмехался. Он был рядом. В луче прожектора, один на сцене, он читал «Монолог актера» и, срывая голос, страстно молил о провале. В конце спектакля актеры вытащили на сцену два огромных зеркала к рампе. Зал отразился в зеркалах. Каждый увидел себя. Кто-то не выдержал. Отвернулся. Опустил глаза. Кто-то пристально вглядывался вдаль, пытаясь увидеть завтра… Завтра спектакль запретили. На репертуарном холсте жирной чертой вычеркнуто название «Берегите ваши лица». Это было за десять лет до смерти Высоцкого. Мы много потом еще не сберегли…
«Почему все не так, вроде все, как всегда, то же небо, опять голубое. Тот же лес, тот же воздух, и та же вода. Только он не вернулся из боя…»
Я часто задавала себе вопрос, что пел бы Высоцкий, вернись он сюда, в действительность нового тысячелетия? Он не стал бы молчать…
И снова Москва. Снова Таганка. На площади – его портреты. Красивые. Не настоящие. В душе рождается бунт. Январь – месяц его рождения. Да, не был он таким! Он был – пружиною времени, сжатым нервом. Он мог находить суть, стержень. «Высоцковеды», бывшие друзья, коих оказалось отвратительно много теперь наперебой стараются поведать нам о… А нам не надо молиться через посредников! И на поверку все они не «…веды», а «…еды», питающиеся его жизнью, которой уже… нет?
И здесь, на Таганке января 2004 года Высоцкий снова проходит через меня «по самому по краю» мироощущения. И я, женщина, мягкая и нежная по естеству, не сплю всю ночь, а к утру пою, до неприличия затягивая гласные, пою мужской монолог Высоцкого, его обращение к нам, донесшийся оттуда, из небытия.
ПАМЯТИ ВЫСОЦКОГО
Вы вроде бы те же. Но в сердце озноб.
Что сделали годы и версты?!
Зачем регулярно читать гороскоп,
Коль вы не глядите на звезды?
И даже свою не прочтете ладонь,
В неверие прячась нелепо!
Не смотритесь в воду, и даже в огонь.
Не видите землю. И неба!
Вы сонно встаете, жуя и куря.
Угрюмо спешите на службу.
И в дружбе клянетесь. Но вы не друзья!
Вы даже не верите в дружбу!
Заставит вас к храму подняться беда.
И перекреститься с порога.
И свечи поставить. Но, господа!
Ведь вы же не верите в Бога!
Как дрожь пробегают по струнам года.
И нет исцеленья чудесней.
Но только зачем я пою, господа?
Ведь вы же не слышите песню!
А в ней о любви я твержу вновь и вновь,
Как Феникс сгорая сурово.
Но только зачем вам слова про любовь?
Ведь вы же не верите в слово!
Светлана Савицкая
Публикация газета «Молодежь Московии» г. Москва, газета « Реут» г. Реутов 2002 г.
