Неисповедимы пути твои, Господи! Кто бы мог знать, что судьба приготовит мне писательскую карьеру? Шестнадцатилетняя школьница, спортсменка, комсомолка, попавшая в мастерскую художника, который оказался героем войны…

Это была первая серьезная публикация. «Взлетная полоса», вышедшая на всю полосу в местной многотиражке оказалась и моей взлетной полосою. Ритка станет знаменитой Маргаритой Шанто. А один из курсантов, принимавший присягу на Площади Славы и потом частенько совершающий марш-броски на лыжах по моему любимому лесу – моим мужем. И уедем мы с ним туда, где происходят действия военных дней, описанных в первом интервью…

Через двадцать лет они сами нашли меня. Ребята,  а теперь пожилые уважаемые люди, продавшие все, чтобы попасть в Великую Отечественную на фронт и громить врага на своем самолете. Им тогда пришла телеграмма от Сталина…

Так к первой ВЗЛЕТНОЙ ПОЛОСЕ добавилась и вторая ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА.

 

ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА I.

1.

В руках у меня Фотография. На ней два пожилых человека. У этой фотогра­фии есть своя маленькая история, ис­тория с продолжением.

На площади Славы курсанты прини­мали присягу. Возле обелиска павшим воинам-балашихинцам повзводно замерли четкие шеренги будущих офицеров.

И гремел над городом марш, тот са­мый, который слышали русские солдаты еще в первую и во вторую мировые вой­ны — марш «Прощание славянки».

Солнце играло на меди оркестра, на вороненой стали автоматов, на лицах горожан. А народу собралось как на праздник: суетились мальчишки, стара­лись быть серьезными пионеры, стояв­шие в почетном карауле, радостно пе­реговаривались родственники и знако­мые курсантов. И на всех с какой-то спокойной житейской мудростью погля­дывали ветераны, чьи гражданские пид­жаки походили на иконостасы.

Я увязалась за Риткой, которая чуть ли не в каждого прохожего прицелива­лась «Зенитом», щелкала и протискива­лась дальше.

— Что я придумала!—остановила свой бег Ритка. — Классный снимочек будет!

Она подтащила меня к двум ветеранам, видимо друзьям, попросила их по­вернуться лицом к солнцу и принялась щелкать затвором. Так и появилась у ме. ня эта фотография, зафиксированное мгновение того праздничного и чуточку суматошного солнечного дня. На фото­графии двое пожилых людей и я, неле­по вставшая между ними.

Еще и еще раз всматриваюсь в лица бывших солдат. Оказывается, я уже ви­дела их раньше у нас в Южном. Один, с этюдником; другой мне встречался по дороге на завод. Были они чем-то очень похожи, может быть, той особой приме­той времени, отлитого сейчас в брон­зе на площади Славы, или глазами, таки­ми же молодыми, как у курсантов, при­нимавших присягу.

И вдруг мне очень захотелось найти их.

2.

Осень в Подмосковье не бывает без неорганизованного листопада и затянутой дождливой грусти. И Южный квартал немного грустит. Прохожие спешат, прыгают через лужи, прячутся под зонтиками. Мокрые воробьи кажут­ся общипанными, хотя и хохлятся для важности. А воздух еще не осенний, в нем сохранились все запахи только что ушедшего лета.

Я иду по улице и всматриваюсь в лица прохожих.

Но вот что-то заставило меня замед­лить шаги. Что это? Глаза. Карие, прон­зительные. Они приближались. Я сразу не узнала их хозяина, а когда сообрази­ла, он уже был позади. Невольно огля­нулась. От меня уходил высокий груз­ный человек. И вдруг он тоже оглянул­ся, ответив на мой взгляд. Да, это действительно был тот высокий ветеран с фото­графии.

3.

Вот и березовая аллея. Это Моя аллея. Это Мои березы. Я с ними сдружилась, слу­чайно узнав, что вот такие же девчон­ки и мальчишки, как я, посадили их сорок лет назад. А друзей наве­щать надо. Вот и хожу, пишу в вообра­жении свои этюды, и, жду новых встреч.

Ровно убегающая вдаль аллея рас­цвечена радугой листьев. Листья крас­ные, листья желтые, листья зеленые—ко­му взлет, кому посадка, как те огни воен­ных аэродромов во время событий на Хасане в 1938 году. Для меня моя аллея, как взлетная полоса к моим знакомым с фотографии. Да, я уже с ними познакомилась. Они служили в бомбардировоч­ной авиации на Дальнем Востоке: высо­кий был командиром корабля, а худож­ник — борттехником,

Я вижу огромный четырехмоторный корабль с размахом крыльев в сорок два метра. И не могу представить, как эту махину можно было держать в воз­духе почти сутки, имея в фюзеляже и крыльях шестьсот пробоин. Теряли мощ­ность моторы, и борттехники делали не­возможное.   Стрелки   отбивали   атаки.

Командир… Штурман… Восемнадцать часов в воздухе. И наконец:

— Идем на посадку.

ТБ-3 с элегантностью «истребителя заходит на последний разворот. Внизу проплешины знакомых сопок, залитые низко скользящим по самой кромке го­ризонта солнцем поляны, красные мхи, желтые пихты и заждавшаяся родная взлетно-посадочная полоса.

Четыре винта закончили свою беше­ную карусель в тот самый момент, ког­да лимонное, с красным ободком солн­це нарисовало последние тени, и спрята­лось за дальние сопки.

Через четверть часа командир доло­жит о выполнении боевого задания, но прежде, почувствовав под ногами твердь родной земли и развернув плечи до хруста в суставах, он крикнет:

— Эй, земЕля! Не слышу оваций! Чумазый и злой борттехник, вывалится из люка, задумчиво скажет:

— Иди ты, знаешь, куда? — и загнет такую тираду из народного фольклора, что все члены экипажа от хохота пова­лятся на траву.

Было им тогда почти всем по двадцать лет.

…Кому взлет. Кому посадка. Зеленые, желтые, красные падают листья. Как па­дают в вечность минуты, годы, столетия. Иду я по тропе, усыпанной листьями, и они помогают мне думать о времени, та­ком героическом.

4.

Сегодня я шла к ним на встречу пешком.

Мои знакомые авиаторы рассказывали о начале войны.

Через несколько дней после начала войны было объявлено общее построении полка тяжелых бомбардировщиков. Строились, как всегда по экипажам. Все были абсолютно уве­рены, что вот сейчас зачитают приказ о передислокации полка с Востока на За­пад.

На летном поле — стол под красным сукном. Замполит водружает на него во­рох дерматиновых туго набитых папок. Командир полка долго не может начать свою речь, потом рубанул воздух рукой, громко спросил:

— Знаете, что в этих папках? А там, за сопками, тоже знаете, что делается? Знаете, что стоит там полутора миллионная Квантунская армия, готовая к броску через наши границы? А здесь, в папках, ваши рапорты с просьбой отпустить на фронт. Все подали, кроме двоих.—Ком­полка сурово глянул на дерматиновые папки и тише добавил: — мой рапорт тоже здесь. Приказываю: с сегодняшне­го дня никаких рапортов, А кто посмеет это сделать через мою голову, будет считаться капитулянтом!

…В морозном воздухе что-то неверо­ятно большое вздохнуло теплом. Я под­няла голову. С неба летели первые пос­ланники зимы — пока еще редкие сне­жинки. Но уже через две—три минуты все пространство над землей преврати­лось в сплошную кружевную завесу, и от этого не темнее стало, а чище, про­сторнее, будто земля приподняла меня на ладонях сквозь осень сразу к зиме.

У Вечного огня я замедлила шаги, мне показалось: отлитый в бронзе солдат с автоматом шагнул ко мне ближе, и хочет защитить меня поднятой рукой или ска­зать что-то. Что? Что он хотел сказать мне?

5.

И снова моя аллея. Ночью был снегопад, а сейчас лес залит голубизной без­облачного неба, на открытых полянках свету еще больше.

За кленами устроился с этюдником ху­дожник. На голове неизменный берет, из-под которого топорщатся черные с проседью волосы. Руки широкие в ки­сти, смуглые и напоминают, что хозяин их всю жизнь был связан с моторами. Глаза живые, детские, почти всегда сме­ющиеся. Только у добрых людей бывают такие глаза.

Я заглянула через плечо на холст. Те же березки и клены да еще бледно-ро­зового цвета полоса из нижнего угла в дальний верхний — след пролетевшего самолета. Самого самолета на этюде нет, но ощущение его присутствия есть. На небосклоне же медленно таяла рас­тянутым перистым облачком короткая память о промчавшемся сверхзвуковом исполине, и только вдали еще угадыва­лась падающая к линии горизонта бе­лая стрела.

— Красиво идет, — тихо сказал ху­дожник.

— Здрасте, — с запозданием отклик­нулась я, и кивнула на небесную тропин­ку.

— Грустите?

— Нет, почему же…. Каждому овощу свое время.

— Вы не говорили, как в авиации ока­зались. И почему именно…

— Технарем? А в тридцатых годах к технике относились как к реальному чу­ду. После окончания технику­ма я работал на строительстве глав­ного корпуса БЛМЗ, да-да, нашего зна­менитого литейно-механического завода. И как раз тут призыв ЦК комсомола — молодежь в авиацию и морской флот. Ну, я, как техник, и пошел по это­му профилю, только уже в авиа­цию. Просто все на первый взгляд. А вообще-то с детства мечтал об армии. И форма нравилась, и дисциплина, и ка­кая-то загадочность всех кадровых воен­ных в те годы. Ну вот, после авиашколы и попал на Дальний Восток в тяжелую бомбардировочную…

Когда впервые увидел технику, кото­рую буду обслуживать, не верилось, что это гигантское нагромождение металла, хоть и мудро организованное, может ле­тать. А чувство, что вот от тебя, от мно­гих людей на аэродроме, в экипаже, за­висит, чтобы талантливо сработанные десятки тонн металла превратились в грозную парящую в пространстве птицу. А первый вылет… Ошеломляет, конечно. И страх, чего греха таить, и восторг, и гордость. Если с чем-то сравнивать, то пожалуй, с творческим вдохновением…

6.

И я мысленно вижу землянку. Экипаж спит. Моему технику снится сон, будто он вернулся на родину, идет берегом Пехорки и ему страшно хочется пить. А на берегу девчонка в цветастом сара­фанчике, хохочет, брызжется водой. А потом почему-то голосом знакомого бу­рята говорит:

— Солнце в закат злое уходит, завтра шибко холодно будет…

Наклонила она голову, подумала, да как крикнет голосом дневального:

— Подъем! Боевая тревога!

Ноги — в унты, куртка одевается уже на ходу, и просыпается техник тоже на ходу, но это уже от жгучего, перехва­тившего дыхание мороза.

Загудели моторы, и вдруг лопается один из масляных шлангов. Мотор за­лит. Техник сбрасывает куртку, шапку и в отсек. Чистить, менять шланги, снова заливать масло. Снова на разных режи­мах гонять мотор.

К рассвету тяжелые корабли в полной боевой готовности, На всякий случай. Ведь там, за сопками, стоят такие же бомбовозы в полной боевой и ждут при­каза. И так каждый день из месяца в ме­сяц. Но сегодня боевая тревога. И вы­лет. Шесть часов в воздухе. В сумерки самолеты возвращаются. Всe повторяет­ся в обратном порядке: снимаются стокилограммовые «игрушки», слива­ется вода, масло, зачехляются мо­торы. И это только самое главное. К полночи технари добираются до своих нар в землянке, и валятся с ног.

…Я возвращаюсь домой, и не слышу говора пешеходов, шума машин, ничего.

7.

Мастерская невелика, обыкновенная комната в современной квартире. Два окна. Одна стена ребристая от уложен­ных и установленных по стеллажам кар­тин, этюдов, картонных заготовок и рам. Две другие стены — галерея в миниатю­ре авторских работ. Подоконники, пол­ки, стол заставлены ненужными на пер­вый взгляд вещами — старый самовар, березовый туесок, серп, кусок изогну­того причудливого корня, кувшины, ико­ны, отливки голов из гипса.

На плитке попыхивает чайник. А хо­зяин колдует над сверхестественной за­варкой из разных трав. Сегодня в гос­тях у художника его бывший командир.

В мастерской пахнет краской и чу­дотворной заваркой. Вместо стола боль­шая табуретка, накрытая газетой; вмес­то стульев миниатюрные скамеечки.

— Прошу к столу, — приглашает нас Алексей Николаевич Петров.

Его друг, Александр Федорович Фурсаев, подозрительно осмотрел ненадеж­ное сооружение в виде скамеечки, хмык­нул и сел на диван. Также подозритель­но, сначала отнесся и к чаю. Но чай удался. И завязался разговор, который в начале встречи никак не клеился. Фурсаев хмуро отмалчивался, а я боялась задать нелепый вопрос.

 — Эх, Сашка! воскликнул вдруг Петров. — Сейчас бы в самолет, да мотор­чики погонять!

— Да ты теперь и в самолет-то без стремянки не заберешься. А бывало… Помнишь?’

Это «помнишь!» повторялось за вечер десятки раз. И наконец то, что меня ин­тересовало больше всего:

— А помнишь, Алеша, как мы в одном x/б остались да стоптанных кирзачах?

— Зато боевой самолет купили, и по­пали на фронт. А то бы сидели до конца войны на Дальнем Востоке и… вхолос­тую гоняли моторчики.

Да, было и такое. Написали они всем экипажем Сталину письмо, что хотят полететь на фронт на собственном бом­бардировщике. Были тогда уже имен­ные танки, истребители, но чтобы бом­бардировщик! Ответ пришел быстро, с благодарностью Верховного главноко­мандующего.

Так, на личные средства была сфор­мирована эскадрилья из шести тяжелых бомбардировщиков авиаторами — даль­невосточниками. Эскадрилья закончила войну на неделю позже других, добивая остатки гитлеровской группировки на территории Чехословакии.

Я не все понимаю из отрывочных вос­поминаний друзей, и не все могу пред­ставить. Но мне приятно видеть, как эти два пожилых человека вдруг молодеют, горячатся в споре, смеются. Петров хит­ровато щурится, вспоминая веселые про­делки друга. Фурсаев отнекивается, а сам улыбается своей неповторимой улыбкой, которая сбрасывает ему лет тридцать.

8.

В лесу на Южном квартале гремит музыка военного оркестра. У курсантов марш-бросок на двадцать пять километров. Мне их чуточку жалко, ведь не в спортивных костюмах и по наезженной лыжней пойдут, а в шинелях, с оружием по пересеченной местности.

А моя лыжня к моим березкам-под­ружкам. То ли музыка, то ли солнце виноваты, но настроение у меня весен­нее и хочется найти в лесу приметы вес­ны. Но деревья хитрят, показывают только зимние наряды.

Вот эта елочка похожа на снеговика, нахлобучившего огромный белый берет. А чуть дальше сосна — вылитая про­давщица в накрахмаленном халате, на ее ветке, как на вытянутой ладони, задум­чивая ворона. Среди нетронутой следами поляны березка, такая чистая и счастли­вая, ну прямо невеста. Я даже остано­вилась, и решила подойти ближе. Белая вуаль, на каждой веточке белые рукавич­ки, гибкий белый ствол…

А это что? Чер­ный шрам — след топора. Рана затяну­лась, но след остался, и еще долго бу­дет темнеть укором любителям березо­вого сока.

Настроение мое сникло. Я поняла, что рано мне еще радоваться, нет на то осо­бых причин. Ходят по земле еще люди с топориками и с топорами, делают за­рубки на человеческой памяти. Но есть и пострашнее, которые делают зарубки на памяти целых поколений.

Я родилась лет двадцать после того, как уш­ли из жизни мои деды: мамин отец, — защищая Москву, а папин — освобож­дая Европу от фашизма. Вот и стоят по всей нашей земле обелиски памяти, за­рубки на дереве каждой семьи.

Я малый побег на ветке, но я уже знаю свое дерево, и корни этого дерева, и землю, что дает жизнь всему лесу. По­ка у меня нет еще своего оружия, чтобы защитить свое дерево и свой лес. Ху­дожник, чтобы создать картину, пишет сначала этюды, эскизы, наброски. Я же пишу свои этюды, может быть, со вре­менем они лягут в основу очерков, рас­сказов — основу моего личного оружия.

Нет, не смогли обмануть меня под­ростки-сосенки, разнаряженные в снеж­ные полушубки. Пригретой смолой пахнуло, птицы кричат не по-зимнему, и солнце к полудню разбрасывает мириа­ды солнечных зайчиков, а они ведь всег­да теплые.

Расступается лес. Открывается белое поле и прямая, как стрела, моя бере­зовая аллея. Моя взлетная полоса,

Светлана ТИШКОВА

Публикация газета «Знамя коммунизма» г. Балашиха 1980г.

ВЗЛЕТНАЯ ПОЛОСА II

1. Странно, если дождь льет зимой, растворяя сугробы, обнажая черные корни старых дубов. Но становится еще более не по себе, когда он внезапно кончается. Как-то сразу не хватает его ласкового шелеста. Капли бензина растекаются по асфальту до радужных форм павлиньих перьев. А земля, придавленная низкими тучами, уже не знает, чего ей ждать, дождя или снега.

Так и меня в тот день растревожил звонок из прошлого. Тихим шелестом дождя просочился он в обыденность моей жизни. Алексей Николаевич Петров пригласил меня на встречу в совет ветеранов 218 –й Ясской Краснознаменной бомбардировочной дивизии.

Я отложила в сторону дела. Достала из личного архива папки с вырезками рукописей 20-ти летней давности. Документальный рассказ «Взлетная полоса», напечатанный в газете «Знамя коммунизма» в 1980 году, уже пожелтел, но не утратил какоq-то детской непосредственности и наивности. Мягко скажем, не лишенный патриотического настроения, рассказ занимал целую полосу. По сути – первое серьезное произведение, написанное в 16 лет. Как оказалось, оно явилось и моей взлетной полосой. Я писала о двух летчиках. Тогда меня удивила и потрясла их история. Двадцатилетние мальчишки, во время войны, попавшие на Дальний Восток, рвались в бой. Но угроза со стороны Японии не давала командованию подписать их рапорта. Тогда 27 человек – 9 экипажей купили на свои сбережения боевые бомбардировщики с целью попасть на фронт. Остались ребята в стоптанных кирзачах и гимнастерках. Лично от Сталина пришла телеграмма с благодарностью, а бригада вошла в состав 218-й авиационной дивизии. Алексей  Николаевич Петров был тогда борттехником, а Александр Федорович Фурсаев летчиком. На этот раз они сами нашли меня, и просили о встрече. Детский альбом почти случайно открылся на странице, где мы втроем.

2.  И снова не то снег, не то дождь. Скользкая ледяная корочка на дороге. Долго блуждаю в лабиринтах Москвы. Ищу 360-ю школу. Наконец – долгожданная дверь. Сразу попадаю в объятия старого знакомого. Впрочем, он выглядит молодцом. В процессе беседы удивляюсь – время его почти не изменило. Алексей Николаевич – личность уникальная. Здесь, в Совете его называют «последним из магикан», т.е., из той легендарной дивизии в СССР, которая воевала на самолетах, купленных за свой счет. В уме вертится вопрос, а жив ли Фурсаев, но я боюсь его задать.

Мы поднимаемся в музей, где собраны документы, фотографии, книги, личные вещи участников героических событий из 22-го гвардейского Краснознаменного, ордена Суворова 3 степени бомбардировочного авиационного полка, 650-го Бранденбургского, ордена Красного Знамени, 453-го Будапештского, ордена Александра Невского, 452-го ордена Богдана Хмельницкого, 48-го Венского, 889-го Новороссийского, ордена Кутузова 3-й степени ночного легкобомбардировочного авиационного полка, 46-го гвардейского Таманского Краснознаменного, ордена Суворова 3 степени легкобомбардировочного авиационного полка, где служили смелые, отчаянные девчонки, прозванные «ночными ведьмами».

В 1983 году Совет Ветеранов 218-й Ясской Краснознаменной бомбардировочной авиадивизии взял шефство над школой № 360 в Москве, что на 15 Парковой улице.

К поиску материала по созданию музея были подключены ветераны и ученики. И к 40-летию Победы, 8 мая 1985 года музей был торжественно открыт. Ленточку перерезал первый командир дивизии генерал Дмитрий Попов. С тех пор все торжественные мероприятия происходят в музее. Регулярно проводятся тематические занятия по школьной программе, на которые приезжают ветераны из Костромы, Ленинграда, Бреста и Кубани. Приезжают в полной форме, с наградами Родины на груди. Благодаря такой дружбе, на выпускных экзаменах  почти все ученики взяли свободную тему и писали сочинения о боевом пути дивизии. Это тронуло и преподавателей и ветеранов.  Об этом событии даже писали в газетах…

Директор школы Ирина Степановна Широких встала на защиту музея, когда власти пытались его ликвидировать. Сейчас героико-патриотическое воспитание в школе ведет Виктор Маркович Домащенко, преподаватель риторики.

В музее временно стоят парты. Совет Ветеранов проводит рабочее заседание. А я просто поражаюсь, ведь в каждом из присутствующих заложен заряд потрясающей энергии. В основном, это военные летчики, штурманы, борттехники. «Сколько Вам лет?» Они шутят: «Девятнадцать», потом добавляют с улыбкой: «До ста осталось». Каждый из них работает до сих пор. Кто на преподавательской ниве, кто испытывает вертолеты, кто в ракетных войсках, кто в НИИ.

Наше общение благоприятствует лирическому настроению. Под конец встречи они читают свои стихи. Читают пылко, горячась, стихи эти о Родине и о Гражданском долге.

3.   В 360-й школе – урок. Тема более чем странная. «Тарас Бульба и герои 218-й дивизии». Увязать эти события между собой даже видавшему виды литератору не представляется возможным. На встречу с ребятами приехал герой Советского Союза Анатолий Иванович Спиридонов. Во время войны его называли пацаном. Смелость, граничащая с безрассудством, на тонкой грани мастерства и высшего пилотажа рождала в его мальчишеском уме мгновенные импровизации. Что он вытворял на фронте! На самолете типа «Бостон» пристраивался к группе немецких самолетов, сбивал ведущего или провожал их до конца, и бомбил вражеский аэродром. Маленький и худощавый… Он встал – и как перезвон колоколов торжественной музыкой отозвались на пиджаке ордена и медали.

Но урок – есть урок. К доске вышла девочка. Она начала читать монолог Тараса Бульбы. Точки соприкосновения найдены. Патриотизм. Лицо ребенка меняется. Заученные дома фразы оживают в воображении, приобретают законченность формы и смысл. В классе все затаили дыхание. Розовеют щеки. Горят глаза. Возрастает волнение. Девочка не выдерживает. Голос срывается. Она замолкает. Учителя думают, что она забыла. Но она не забыла. Нет. Она, может  быть впервые в жизни, здесь, в музее, где со стен глядят лица молодых солдат, понимает, как горда она за свое Отечество, за людей, беззаветно ему преданных. Она пробует читать дальше. Но не может. Слезы любви к Родине застилают глаза.

4. Весь путь ветеранов от порога школы к музею на 4-й этаж – в цветах, улыбках, овациях. «Все выше и выше и выше… — шутит кто-то, — а нас все меньше и меньше…»

В начале их собиралось 240 человек, а в этом году только 42. И не только потому, что дивизия несет «потери». Потому что государство сужается, подобно шагреневой коже… И приехать из соседней республики – целая проблема!

Но вот, в музей зашла бабушка, она держит за руку внука. Женщина привезла его из Риги всего на один час! Специально, чтобы тот смог посмотреть на боевых товарищей своего  покойного деда, вобрать в себя всю значимость его жизни, его подвига, пройти путем его славы через цветы и овации.

Всего на один час! Это сродни гражданскому подвигу.

5. Но мне не дают покоя мысли о Фурсаеве. Уговариваю Петрова поехать к нему. Да. Он жив. Но очень плохо себя чувствует. Уже 8 лет почти не выходит из дома.

Его жена Нина колеблется – пустить к больному, или не пускать. Приходится быть бесцеремонными и настойчивыми. Тусклый взгляд Александра Федоровича постепенно оживляется. На щеках появляется румянец.

Вы меня помните? Я – Света. Я писала о Вас репортаж «Взлетная полоса».

И снова я невольно попадаю в прошлое. Приятно видеть, как старички превращаются в мальчишек, и начинают подначивать друг дружку, деловито советуя, какие «боеприпасы» (так они называют лекарства) помогают лучше. На лице Фурсаева проявляется тот уверенный пронзительный взгляд и с высокими скулами прекрасная улыбка. И в этой встрече столько теплоты!

Мы пьем чай, приготовленный Ниной. И поем песни. Фурсаев не выдерживает. Садится. Просит надеть на него рубашку и пиджак. Мы фотографируемся, а потом он читает свои стихи.

Не знаю, как они, а я настолько счастлива, что мне кажется, если бы рядом был волшебник, он бы непременно превратил это светлое чувство во множество лет жизни и здоровья для моих друзей. По крайней мере, мне бы этого очень хотелось.

6. И снова мастерская художника. Алексей Николаевич Петров на удивление бодр и подвижен. Выстроившаяся галерея, длинною в 20 лет, представила новые творческие находки. Отмечаю, что путь в творчестве пройден большой и плодотворный. На холстах и Подмосковье, и места боевой славы. Портреты взъерошенного повесы Пушкина… И, наконец, то, что я так хотела увидеть. Во всей своей красе и летчицкой амуниции молодой Александр Федорович Фурсаев. Так и хочется назвать его Сашка! И соколиный взгляд карих, всегда молодых глаз, и лучезарная, неповторимая и, я бы сказала, благородная улыбка…

Чуть не сорвалось с языка: «Эх! И почему я не родилась лет на сорок раньше! Обязательно бы пошла в «ночные ведьмы», чтобы своими героическими подвигами заслужить внимание этих теплых глаз!»

7. Переполненная впечатлениями не сплю до четырех утра. Брожу, как сомнамбула по квартире. А, прикрою глаза ресницами – вижу Байкал и сопки. Мы служили там 8 лет. А Дальний Восток еще дальше… Прокрадываюсь на цыпочках в детскую, вытаскиваю из портфеля школьный атлас.

Дальний Восток. Хабаровск. 9 экипажей. Всего 27 человек. Их собрали в штабе Дальневосточного фронта. Выписали аттестаты, выдали новую форму, и отправили в Москву на пункт формирования. С собой, как положено, недельный паек, да не простой. Летчицкий! Заехали домой, к родным. Продукты оставили. Им предлагали Север Архангельск, и Юг – Кировобад. Выбрали Юг. Некоторое время пришлось переучиваться на американские самолеты. И время пришло. Им позволили ( ведь за свои же деньги!) самим выбирать технику.

На борту большими буквами золотой краской вывели «Подарок ВВС Красной Армии от…» и имена.

Сколько стоил тогда бомбардировщик «Бостон»? 43 тысячи. Зарплата средняя 110 рублей. Дальневосточники получали больше. А чтобы попасть на фронт, продали личные вещи – фотоаппараты, мотоциклы, у кого-то была пасека. Помогли родственники… А потом путь через Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию…

Понятно? Не понятно. Как-то перевернулось сейчас все во времени. Если зимой вместо снега, вот уже неделю льёт дождь. Если собираются родственники и продают все, только чтобы «откосил» от армии их зеленый компьютерный заморыш. Если даже у Совета Ветеранов не хватает денег на конверты, и приходится маркировать письма сослуживцам солдатскими треугольниками в воинских частях.

Эти мысли не дают мне покоя. Фотографии военных лет. Мелким почерком письма любимым. Пожелтевшая телеграмма с благодарностью Сталина под стеклом в школьном музее…

8. А на утро пошел снег. Снова зима стала зимой. Земля встречала его, как причастие. Как бережно укладывает в верхний ящик саван старушка, как принимает фату невеста, как замазывает холст белым грунтом художница.

И все встало на свои места.

На площади Славы, в Балашихе вечный огонь и знакомый памятник погибшим воинам. Я только теперь поняла его жест, поняла, что он тогда хотел сказать мне. Это защита прошлых поколений. Но это и предостережение. Это ответственность, могучий образ созидателя и хранителя нашей земли.

Мне навстречу идут мои знакомые ветераны. Я понимаю, что это они и есть символ вечного огня, неисчерпаемый кладезь любви к нашему Отечеству.

Светлана Савицкая

Публикация газета «Факт» г. Балашиха 2000 г.

Поделиться в соцсетяхEmail this to someone
email
Share on Facebook
Facebook
Share on VK
VK
Share on Google+
Google+
Tweet about this on Twitter
Twitter

Оставить отзыв

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.