Наверное, это чудо – видеть, как скульптор лепит с натуры. Созерцать момент откровения допускается далеко не каждый. А мне повезло.
Мастерская Григория Потоцкого скорее похожа на своеобразную вселенную, где собрано большое количество черных планет. Каждая планета – человеческое естество, выраженное в скульптурах из темного технического пластилина или, опять-таки черной, бронзы, слегка покрытой зеленоватым налетом времени. Почему он выбирает черный цвет? Загадка. Многие мои знакомые скульпторы обставляют мастерские фигурками из белого гипса. Некоторые предпочитают розовое глиняное «бельё». А у Потоцкого доминирует черный цвет… Не потому ли, что после сеансов лепки у позирующего, имеющего счастье наблюдать, как из бесформенной пластилиновой массы появляется на свет его скульптурный клон, коренным образом изменяется жизнь? Проходят болезни, сбываются мечты. Может быть, оставив здесь все черное, человек уходит очищенным, получает возможность «наполнить» опустошенного себя другим, более добрым и светлым?
Григорий лепит сегодня Депардье. Бронзовая голова путешественника Конюхова с фортепиано наблюдает за ним и мною, блуждающей по мастерской между странных планет. На окне фотография с надписью Юлиана, запечатленного возле своей скульптурной копии: «Григорий! Ты Бог!» А я для себя еще не решила, Бог он или Демон. Мне все время кажется, что маленькие женские фигурки и большие бронзовые мужские головы при каждом моем вопросе отвечают по-разному…
Григорий лепит Жерара Депардье. Мы говорим о Франции. О Париже. Скульптор только что вернулся оттуда. И поедет снова, когда закончит свою работу.
Облик знаменитого французского актера в работе скульптора уже угадывается. Но Григорий снова и снова скользит мокрыми пальцами по форме. Он словно производит массаж жизненно важных точек. Хотя, о чем я говорю? Какие такие жизненно важные точки могут быть у пластилинового клона? Григорий решительно долго не хочет говорить о Жераре. Наконец устает. Буквально падает в кресло. Его ангел-хранитель Ольга приносит нам чай, заваренный на душистых нездешний травах. После сеанса лепки веки Григория тяжелеют. Его огромные, на пол-лица, глаза плотно закрыты. Мне кажется, он засыпает. Я вспоминаю сказку о Вие. И пугающую фразочку Гоголя: «Подымите мне веки!»
Но Григорий не спит. Он по-прежнему, не размыкая глаз, по слову вытаскивает из памяти все, что кажется ему важным во встрече с Депардье.
…Депардье говорит о себе: «У меня русская душа! Я люблю Чехова и Достоевского. И я знаю, почему русские такие сумасшедшие. У вас нет горы, когда гуляет ветер, его остановить никто не может!»
Больше всего он боится коммунизма и человеческой глупости. Он любит хорошее вино, курицу. И его обожают самые красивые женщины. И он им отвечает тем же!
Он очень большой и широкий.
У него огромная ладонь.
И, когда он тебя обнимает, а обнимает он огромными лапищами (и в них столько нежности и силы, мужской силы!), он вдыхает жизнь, и сам насыщается ею. Наслаждается.
Говорит только на французском. И в этом есть своя прелесть. В его взаимоотношениях с людьми есть нечто первобытное — когда взгляд, запах, прикосновение говорят больше, чем слова. Он, кажется, вообще не любит слова. Но необыкновенно чувствителен к поэзии, линии, пятну, цвету.
Он человек с невероятно тонким вкусом.
Он чувствует динамику, биение пульса жизни и ее многообразие, поэтому в его коллекции собрано великое множество знаковых произведений европейских художников XX века – от картин Альберто Джакометти до художественных работ Жоана Миро. Он очень любит свою коллекцию. И с Григорием познакомился только из-за пристрастия к живописи, скульптуре.
Вообще, в его квартире все очень изысканно. Он превосходно готовит. Но он, прежде всего, неравнодушный человек. И пьет жизнь горстями, захлебываясь.
Григорий думает, что, возможно, Жерар последний великий артист Франции. Депардье с горечью и болью говорит: французский кинематограф исчезает. И на смену ему идет американское кино, лишенное той культуры и шарма, которые вообще присущи французам.
Григорий сам удивляется своим мыслям, потому что улыбается, когда утверждает, что мы, русские, вышли именно вот из таких французов. И когда цвет дворянского общества XIX века общался только на французском языке, было чему подражать и чему учиться. Эпоха Пушкина до сих пор в нас, хотим мы этого или нет.
Благородство и достоинство, взаимное уважение – вот что определяло нашу любовь к Франции. И Россия, как, может быть, ни одна страна мира, в ответ на «уроки французского» породила феномен Серебряного века. Может быть, поэтому Депардье так хорошо чувствует себя в России, и поэтому он так любим здесь.
Он много работает с Украиной. Там у него свои интересы и планы.
Встреча с ним захватывает дух, как вообще встреча с великим мастером.
Он действительно великий человек, а не звезда. Поэтому его поведение отличается необыкновенной простотой и глубиной.
Он точно понимает собеседника, и переводчик не важен. Он по жесту, по мимике, по взгляду читает то, что ты хочешь ему сказать.
Григорий спросил его:
— У тебя есть друзья?
Он ответил:
— В основном, женщины!
— И у меня тоже…
Они улыбнулись друг другу. И Григорий сказал:
— Душа, она всегда женского рода, поэтому там, внутри, мы с тобой женщины.
Жерар рассмеялся и согласился. Как знать, может быть, мужчина — тогда мужчина до конца, когда он сохраняет в полной гармонии с самим собой женственность своей души.
Когда Григорий Потоцкий лепил портрет Депардье, актер говорил, что совсем не важно, чтобы скульптура была похожа «внешне»: ни губы, ни глаза, ни нос не имеют значения. Дело в сходстве духа, в сумасшествии образа. Он старался объяснить то, что Григорий знал и так: чем более динамичным, ярким, страстным будет скульптурный образ, тем точнее удастся воплотить в нем «настоящего» Жерара Депардье.
Своими огромными ручищами актер сдавливал «себе» шею на портрете, рубил волосы, взрывал поверхность лба. Он не трогал ключевые детали, такие, как выражение глаз, линию губ, а как бы касался обрамления, добиваясь все большей чувственности и динамики. Он — художник во всем. Как он рисует! говорит! сидит! В этом уникальная целостность личности, образ, вырубленный в скале. И это потрясает до глубины души.
Его рисунки напомнили Григорию работы Дюфи, Матисса, Пикассо. Депардье мыслит так же, как они, и поражает, прежде всего, его свобода и смелость восприятия мира.
Григорий считает, что такой человек мог родиться только в свободной стране:
— На наших русских просторах не встретишь таких мастодонтов. Мы дети тоталитарного режима, рождаемся с тавро на лобном месте. И мы другие. Меня не покидало чувство, что я встретился с себе подобным. Удивило, что есть еще один человек, который занимает весь объем, над всем доминирует и во все проникает. Но нам не было тесно. Я испытываю до сих пор ощущение радости и благодарность тем людям, которые устроили эту встречу. Хорошо, если она перерастет в дружбу и в совместную деятельность. Мы с Жераром договорились приложить все усилия, чтобы установить памятник Дали в Испании.
Мой чай остыл. Но он по-прежнему вкусен. Мое любопытство удовлетворено. Но интерес по-прежнему велик.
Как это объяснить? В ночь после посещения галереи с черными статуями мне снился совершенно белый сон. Как белый стих… Мне снился Депардье. Краски сна такие же нежные, глубокие и светлые одновременно, как на полотнах Моне… Сначала мы общаемся с переводчиком. Потом сон позволяет нам общаться на каком-то непонятном языке, где не нужны слова. А затем происходит короткое, но яркое, как вспышка, прикосновение душ. От этого я просыпаюсь. Забавно…
Я все еще не собираюсь во Францию. Но откуда-то знаю, что лето будет удачным.
Светлана Савицкая
Публикация газета «Молодежь Московии» г. Москва 2005 г.
