Когда звезды падают с неба, все стараются загадать желание. На небосклон восходят новые звезды. И никому нет дела до того, как больно тем, кто упал. Может быть у них сломаны кости головы, искрошенные ребра впиваются в легкие, а сердце истекает кровью…
Николай Григорьевич, лишь узнав о травме своего тезки артиста Николая Караченцова, пытался передать аппликаторы для его лечения и восстановления. В то время это не удалось сделать. И вот случайно, при разговоре с Григорием Потоцким выяснилось, что встреча возможна.
Мы отправились к метро Пушкинская к знаменитому театру Дорониной, возле которого и живет теперь Николай Караченцов.
Мы слушаем рассказ его жены.
В театре Марка Захарова 25-летие «Юноны». Николай Караченцов всегда считал его своим спектаклем, и жизнь так или иначе была связана с Юноной. После аварии и обширных травм, после долгих дней комы, которые супруга Людмила мужественно вытягивала его с того света вместе с врачами больницы имени Склифосовского, после мучительных тренировок глотать, ходить, говорить… они вновь на спектакле. Только не на сцене, а в зрительном зале.
Первые реплики. У Николая по щеке — слеза.
— Держись, — успокаивает Людмила.
Николай берет себя в руки.
И вот финал. Зал встает, поворачивается спиной к сцене и рукоплещет Николаю Караченцову. Все цветы у их ног. Мужественно супруги идут по цветам, но не на сцену, как скандируя, просят зрители, а в темноту коридора. Оказываются одни.
До дома оба захлебываются от слез, пряча их друг от друга.
— Давай Кока, мы сегодня посмотрим наш спектакль, с нашей записью. Ведь это же наш спектакль, да? – вдруг рождается мысль в голове у Людмилы. – Купим Шампанского! Устроим праздник!
Они так и сделали. О Людмиле Поргиной можно написать отдельную книгу. О ее имени особо. Люд мила. Милая людям. Она — пример для всех нас — сродни подвигу женам Декабристов, других великих женщин России. Согласитесь, не каждая артистка, не потерявшая свежести, может согласиться вот так вот бросить все и самозабвенно, талантливо, даже гениально стать сиделкой мужа, ставшего в одночасье инвалидом. Глотать обиды, когда те, кто ранее питался за счет их славы, теперь отказывают даже посидеть часок с Николаем, пока она ходит в парикмахерскую…
В просторном красивом доме чистота и уют. Николай еще отдыхает после занятия с логопедом.
— Он делает успехи! Он молодец! – объясняет его отсутствие супруга, — За три дня до аварии в спальне упали на пол две иконы и разбились. Это плохой знак. А когда Коля, можно сказать, вышел с того света, стал креститься. Мы в браке давно, но вот как получилось, мы обвенчались уже став бабушкой и дедушкой.
В красивом просторном доме чистота. Изумительные портреты работы Сергея Полякова. Бюст, недавно вылепленный скульптором Григорием Потоцким. На стенах фото «боевой славы», карикатуры.
Невольно делаешь экскурс вместе с Николаем Караченцовым по фильмам: «Человек с бульвара Капуцинов», «Старший брат», «Собака на сене», «Приключения электроника», «Петербургские тайны»…
Мы слышим тихое движения тапочек по паркету. Это Николай? Это… Николай!
Он проходит мимо нас к кухне и садится на излюбленный стул. Закуривает.
Людмила говорит о нем, о врачах, о нелегком пути исцеления. Четыре года она говорит об этом. Он быстро устает и время от времени уходит в свою комнату отдыхать.
В поведении Николая Караченцова сопротивление всему, что исходит от врачей. Во взгляде на Ляпко и тем более на его чемоданчик с аппликаторами – чувство резкой антипатии. Я понимаю, что доктору нужно преодолеть этот барьер. Сама испытавшая на себе иглотерапию таких приспособлений, понимаю, что в ленты, скорее всего, сегодня никого закутывать не будут. И Николай Григорьевич заводит разговоры по поводу исцеления как бы с другой стороны.
По ходу выясняется, что с аппликаторами Ляпко они давно знакомы. И даже пару лет назад приобрели игольчатый валик, который Людмила торжественно нам демонстрирует. Мы снова убеждаемся, насколько тесен мир. Николай Григорьевич долго и подробно объясняет действие своего изобретения. Николай Караченцов же показывает все жесты протеста. Каждое прикосновение врачей, а тем более незнакомых, он воспринимает болезненно. Поэтому приезд Ляпко, и к его великой досаде, да и к нашей, носит характер ознакомительный и рекомендательный. Людмила все схватывает на лету. Она очень старается поскорее поднять на ноги своего супруга.
— Я живу только тем, чтобы вернуть Колю к жизни! – признается Людмила. – Его ждут зрители. Его любят зрители.
Между тем, чай с тирольским клубничным пирогом превосходен. Пить его из золоченого фарфора особенно приятно, когда рядом собака забавно играет с котом, поют канарейки. У кота на шее висит колокольчик, который нежно позвякивает. И вообще все в этом доме живет мягкостью, заботой, теплотой и уютом, как в сказке.
Наконец, доктор решается на более действенные приемы. Это вызывает в Николае Караченцове резкий протест и слова грубости срываются с его уст. Не обойду молчанием. Оказывается, он умеет говорить не только «да» или «нет», но и посылать крепко куда надо.
Я делаю рокировку на кухню, пытаюсь чем-то себя занять, хотя бы и мытьем посуды.
Ляпко же проявляет достаточное мужество, чтобы продолжить попытки помощи больному. В конце концов, Николай позволяет окутать лентами руки и ноги. Терпит, сколько есть сил.
Для каждого из них троих – это победа преодоления себя.
Уставший от потуг всевозможных врачей и поклонников за четыре долгих года Караченцов покидает свою комнату и оказывается рядом со мною на кухне, когда я бережно мою фарфор.
Его лицо от раздражения краснеет. На скулах играют желваки.
« Мне жаль, — писал Иван Сергеевич Тургенев уже в конце своей творческой жизни, — самого себя, других, всех людей, зверей и птиц… всего живущего. Мне жаль детей, стариков, несчастных и счастливых… счастливых более чем несчастных. Мне жаль победоносных, торжествующих, великих художников, мыслителей, поэтов… Мне жаль убийц и их жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей. Уж лучше бы я завидовал… право! Да я и завидую – камням».
Что я чувствую под монотонный плеск моющейся посуды? Тургеневскую всеохватывающую жалость? Нет. Это не жалость. Благоговение от того, что рядом курит великий артист? Тоже нет. До этого момента я знала, что где-то там, в параллельном мире, есть Караченцов, и играет он хорошо. Но я ни разу не была на его спектаклях. И к фанаткам не относилась. Что же заставляет меня не уйти, не обидеться на его резкий выпад к доктору? Наверное, вот это вот самое чувство превращения бабочки из кокона. Это любовь. Любовь не тогда, а теперь. К утратившему силу творцу. Не острая и не жгучая, а нежная материнская, всеохватывающая. Она и сочувствие и соучастие. И сорадость любым маленьким победам и подвигам. Единственное желание – просто обнять его, хотя бы мысленно, и забрать боль, страдания — как у малого ребенка. Чтобы ее не было вовсе. Как это сделать? Я даже не смею посмотреть на него, чтобы он не принял мою любовь за жалость или за желание погреться от угасающего света искалеченной судьбою звезды.
Его восприятие меня, оказавшейся в глупом положении на кухне, вполне адекватно. Возможно – мои мысли прозрачны для него теперь, поскольку тут же считываются, и острый взгляд, сканируя меня, смягчается. Успокаивается. А потом Николай и вообще уходит обратно в свою комнату, шлепая тапочками по паркету, где его тезка доктор продолжает объяснять Людмиле, как сделать все возможное для пользы выздоровления.
Через некоторое время Людмила делает небольшую экскурсию по дому.
— У вас выходили какие-то книги? – спрашиваю я, разглядывая портреты.
— О, да. Первая книга была написана еще самим Колей «Авось». И он ее правил. Она вышла в издательстве «Вагриус» достаточно большим тиражом. Он пишет в ней об учителях, друзьях и коллегах, о людях, с которыми сводила его жизнь, о семье. Но главная тема — творчество. Он пишет о «Ленкоме», о театре и съемке фильмов, о студиях звукозаписи. Работа над книгой была прервана 28 февраля 2005 года, когда он попал в автокатастрофу. Но он вернулся благодаря врачам и всем нам, я рассказываю в конце, как мы сражались за Караченцова. А после я переиздала эту книгу с названием «Корабль плывет». Мы смогли также выпустить Антологию песен. Это полностью о его творчестве за 40 лет. Очень красивое подарочное издание, где на дисках все его песни, с фотографиями из фильмов и спектаклей и концертов…
— Ваша жизнь, она…
— Мы стараемся бывать на всех премьерах. Вот недавно, в Мариинку ездили в Питер. И московские премьеры не пропускаем. Коле очень нравится выходить в свет.
— Вы – счастливая женщина! – говорю я искренне, — у вас все-все получится!
Актриса удивленно вскидывает брови.
Мы боимся просить автограф, а вдруг, этим невольно произойдет очередной взрыв гнева. Еще мы не знаем, может ли Николай писать, читать, а спросить неудобно… Людмила осторожно просит его подписать мне антологию:
— Светочке! Мы подпишем Светочке?
Он охотно кивает. И ровным вполне нормальным твердым почерком старательно выводит: «Светлана! Удачи! Ваш Н. Караченцов!»
Не скрою. Я несколько удивлена и до глубины души благодарна.
— А теперь Николаю Григорьевичу?
И снова противодействие.
Но с Людмилой спорить не так-то просто. Все это напоминает какой-то бой. Бой за возвращение утраченной дипломатии, или жизненной позиции. Немного усилий, и Николай, утвердительно качнув головой, подписывает книги и доктору.
Мы уже собираемся уходить. Николай Григорьевич оставляет в подарок свои колючие изобретения. Людмила с Николаем так хорошо сидят вместе, что я не удерживаюсь и осторожно спрашиваю:
— А можно вас сфотографировать?
— Конечно, можно! – доброжелательно подхватывает она, и Николай опускает сигарету, чтобы она не вошла в кадр.
И я наглею до предела:
— А улыбнуться?
Тут Караченцов совершает еще один подвиг, лично для меня. Его глаза остаются по-прежнему безучастными, поскольку мимика лица еще повреждена стрессом недавней катастрофы. Но неожиданно одна половинка губ мило и с готовностью улыбается.
Я потрясена. Стараюсь не запороть единственный шанс сделать фото. И оно получается.
Николай, видимо очень устает от всего этого и шлепает обратно в свою комнату отдыхать.
Людмила же еще некоторое время церемонно провожает нас в окружении свиты – кота и собаки под приветливое щебетание птиц. Она сетует на то, что вот уже полгода никак не может попасть в клинику Дикуля. Я с готовностью даю ей мобильный телефон Валентина Ивановича.
…Бог испытывает, кого любит. И я, весь обратный путь молюсь вслух:
— Дай Бог Николаю и Людмиле сил! Дай Бог сил, чтобы подняться! Выйти с победой из этого испытания. Все остальное у них есть – и вера, и надежда и любовь. И, главное – талант! Не сдавайтесь, ребята! Только не сдавайтесь! Я так хочу, чтобы вы снова оказались на сцене в одном спектакле, или на съемочной площадке в одном фильме, и у сказки был хороший конец!
Николай Григорьевич, скорее всего, думает о том же, потому что, когда мы подходим к машине, где ждут нас спутники, произносит:
— Дай Бог. Дай Бог!
Спустя некоторое время я узнаю от Людмилы, что она добросовестно делает каждый день массаж рук и ног своему супругу игольчатым валиком. Да и Дикуль встретил их по-дружески. Теперь они ездят в его центр довольно часто и активно занимаются. Валентин Иванович даже подарил Караченцову специальный матрац.
А Ляпко уже там в Украине связывается с докторами на предмет дальнейшей реабилитации артиста.
Этот случай показал мне новую сторону в многогранной личности Николая Григорьевича. Я увидела воочию, насколько сложно иногда бывает общение с больными и травмированными людьми. Осторожность. Терпение. Настойчивость. Доброжелательность. Любовь… (Или все-таки жалость?) – все это ему присуще, кроме тех качеств, которые я уже узнала. И ясно одно – им руководит не триумфальное шествие удачливого доктора, а ежечасная титаническая работа над, для, вопреки и воимя…
Светлана Савицкая
Публикация «Книга о Ляпко. Разноигольчатые аппликаторы» Издательство «Феникс» г. Киев 2009 г.
Издательство «Феномен Ляпко» «Амрита Русь» г. Москва 2009 г.
Газета «Реутов» г. Реутов 2009 г.
