или что такое желтуха

(документальная рассказка)

ГЛАЗКИ ЖЕЛТЕНЬКИТЕ: БЕРЕМ!

Зима, наконец, посетила столицу. Снежные деревья и небо в кружевах. В такие дни хочется только одного – забуриться в лесок и усвистать по лыжне к озерам…

Нормальные люди новогодние праздники отмечают в Альпах или Карпатах. Некоторые улетают перелетными птицами в Доминикану или Египет.

Мы легких путей не ищем. Нам подавай по экстравагантней.

Началось с того, что я встречала множество гостей со всего постсоветского пространства. Друзья и родственники думают, если я живу в Москве, значит, можно у меня остановиться, поесть, попить, поспать и ехать дальше: понятно, Москва находится на пересечении линий железнодорожных и авиа.

Раньше гости воспринимались нормально. А тут что-то так устала, так устала… И вдруг 15 декабря затошнило и понесло меня в маленькую комнату с белым унитазом. Сидела я с ним в обнимку часа три, но ничего кроме воздуха так и не выдавила.

Стало плохо мне и грустно.

И вот замечает за мною муж на следующий день, что какая-то я медленная и плавная. Что-то поделаю — лягу отдохну. А то и усну вовсе. Температуры нет. А глаза болят.

На третий день он пристал:

– У тебя желтуха!

— Болтуха! – ответила я ему, — Я себя чувствую нормально.

— А моча?

— Отстань! Нет у меня никакой мочИ и мОчи нет тебя слушать! Я здорова и все!

Но он не отстал. Ходит за мною, как тот коршун за цыпленком, след в след. Все ждет, пока я в маленькую комнату пойду. Желтухой он болел. И знает с тех пор, что самый главный признак – утомляемость, осветленный стул и затемненная моча.

— У тебя болит печень?

— А что это? – спросила я, — Нет у меня никакой печени. И ничего у меня не болит! А у тебя паранойя!

С мужем мы живем почти 30 лет. И многое друг о друге понимаем без слов.

21-го вечером он все-таки добился своего и подкараулил меня в интимном месте. Глядит и аж задрожал весь. Она действительно коричневая! Да такая странная, красит все.

Мне стало тоже жутковато. И я засомневалась в своей незыблемой правоте. Но мужа, по скверности характера, бранить не перестала.

Он же схватил мою мочу и побежал по Москве искать пункт приема.

Да кому ж в восемь вечера в Москве моча нужна?

В платной поликлинике ее тоже не взяли, но ему обрадовались. Очень! Выдали бесплатно аж три баночки. Выписали направления на всевозможные анализы на 6 тысяч рублей.

Я прикинула, если анализы так стоят, во сколько обойдется лечение?

Муж на этом не остановился. Пошел в нормальную муниципальную поликлинику, к которой я прикреплена. Взял телефон регистратуры, чтобы завтра утром вызвать врача на дом.

Ночью  бедняга не спал. Ворочался. Я же напротив, встала необычно поздно, не смотря на то, что жаворонок.

Чтобы доказать окаянному мужу, что я  совершенно здорова, я давеча выстиранные три горы белья после гостей, стала демонстративно гладить. Сварила себе два яйца. Съела их победно с бутербродом из красной икры и произнесла торжественно:

— Вот видишь? И аппетит у меня нормальный!

Поликлиника сообщила, что врача надо ждать после 12 дня.

Что ж. Очень хорошо. Я гладила себе и гладила. В конце второй горы, чувствую, что-то мне совсем никак. Но вредность моя была столь велика. А самомнение вообще зашкаливало. Ведь я за свои сорок шесть ни разу не сидела на больничном, и не знаю, где у меня там что находится! Я продолжала упорно не очень-то легкую процедуру с пододеяльниками. Третью гору закончила гладить «на автопилоте». Настроение сникло окончательно.

Дай думаю, ванну приму. Авось полегчает, ведь раньше всегда срабатывало.

Да где уж там. Еле выползла из ванны и уснула в чем была.

Тут как раз и врач пришла. Гляжу я вместе с нею в свои глаза в зеркале. А они слегка пожелтели…

— Как моча? – спрашивает…

А я глазки свои желтенькие опустила:

— Коричневая.

Помяла она мое правое подреберье. Печень не увеличена. Да и я трещу:

— Я здорова. Это муж болен. Ему все мерещится, что у меня что-то не так!

Но врач попалась умная. Опытная. Сразу вызвала скорую. И ушла.

— Я совершенно здорова! – все еще сопротивлялась я, собирая то, что не жалко оставить в больнице, — желтухи у меня нет. Это просто отравление или какой-нибудь тигриный грипп! Сам посуди. Температуры нет? Нет! Стул нормальный? Нормальный! Печень не увеличена!!!! Ну так  что ты меня в больницу упечь хочешь? Негодяй!

Муж мой терпеливый, пропуская все упреки, быстро собрал что-то там из холодильника.

Тут и скорая приехала.

— Я совершенно здорова, — заявила я симпатичному пареньку и стройной девчушке в синих униформах.

— Хорошо, хорошо, — согласились они со мною, разглядывая предписание врача поликлиники.

Связались по рации, где свободные есть места и повезли на Соколиную гору.

— Пакет возьмите с собой.

— Для чего? – я ничего не понимала.

Затем длинный удивленный взгляд, как на несмышленыша, фельдшера скорой, и краткое:

— Для рвоты, — повергли меня в сомнения, а вдруг я и вправду больна…

Денек выдался морозный. Клубы пара теплоцентрали подымались строго наверх. Безветрие. Пробки. В кусочек окошка – обрывки реклам.

Я сидела со своим гнусным пакетом, в котором то, что не жалко оставить, и разглядывала карету скорой.

Внутри машины устройства для реанимации. Все современненько. Культурненько и чистенько. Вот только двигалась она в час по «чайной ложке». Проедет. Встанет. Проедет. Встанет.

Меня начало таки доставать морской болезнью.

Короче, свои два вареных яйца и бутерброд с икрой до больницы я довезла в специально приготовленном пакете.

Прошло несколько звонков на мобильный.

— Соколиная гора? – кричала трубка, — Беги оттуда! Это самое гиблое место в Москве! Туда всю заразу с России свозят! И сжигают в крематории СПИД-сифилиз-рожу всякую. И бомжей там жгут! Ты что с ума сошла? Если у тебя подозрение на желтуху, упекут на 40 суток!

Но я не убежала. Любопытство брало верх. И глодала и не давала покоя единственная кисленькая мысль: а почему это у меня такая темная моча?

Больница нас встречала не больно-то любезно. Шесть скорых. Наша седьмая. Ждали отдельного бокса.

Я выяснила, что боксов для приема двадцать. После каждого больного их обрабатывают.

Ждали долго-бесконечно долго, как тогда показалось. Не меньше часа. Это точно. Желудок урчал от голода. Но есть не хотелось.

Наконец, бокс освободился. И мы стали ждать дежурного врача в нем. Взяли анализ на биохимию.

Через десять минут пришла врач. Сообщила, что какие-то там ферменты слишком высоки, затем посмотрела на мое удивленное лицо и весело так сообщила:

— Глазки желтенькие. Берем.

Честно говоря, я до последней минуты думала, что здорова. Думала: вернусь, разложу поглаженное белье, уберу  в квартире…

Санитар проводил меня до грузового лифта. То, куда меня повели, называется АБК 1-1, что в переводе на нормальный язык обозначает корпус, где находятся специализированные изолированные боксы для больных. Вообще, на территории больницы несколько корпусов. Некоторые очень даже симпатичные старой постройки. Желтенькие такие, как мои глазки. С белыми лепными украшениями. На одном из них я заметила надпись: ИНСТИТУТ. Но меня вели в другой многоэтажный.

Мы приехали на седьмой этаж, и пошли по внешнему коридору. На боксах слева были только номера. По правую сторону широкого открытого балкона уже зажигал огни Измайловский парк. Морозным кружевом мелькало колесо обозрения. Часы показывали что-то около пяти вечера, когда мою куртку поместили в специальный мешок для дальнейшей стерилизации, выдали гадкий халат, а санитарка постелила чистые простыни в боксе с номером 703.

ДОМ ТРИ

Вообще, таких чистых благоустроенных муниципальных больниц до этого наблюдать не удавалось. Нет, я конечно видела платные всякие там навороченные больницы, где лечились мои друзья артисты-писатели. Но там каждый чих сто долларов. Каждая капельница – триста! Чтобы вылечиться мне от желтухи там как минимум надо дачу продать. А тут все происходит, как при коммунизме.

Бокс, где я провела почти 20 дней, был полностью изолирован от людей, от музыки, от звуков. Окна заклеены. Балконный коридор, откуда я попала внутрь, закрыт на ключ и отделен еще двумя дверьми. Санузел с раковиной, белым другом и ванной с нами за дверью. В него попасть без проблем. Он только наш. Санитарки же, врачи и прочий обслуживающий лечащий персонал попадал к нам с другого коридора и тоже из-за двух других дверей. Питание подавали строго во время через отдельное окно. Тоже двойное. Между окошками метр плоскости, куда составляли еду. Территория бокса(комната-туалет) обрабатывался специальными уборщицами ежедневно.

И это радовало. Какое-никакое, а кино.

Мне показалось, я попала в какую-то другую жизнь. В неведомое доселе измерение глубокого траура, не смотря на то, что обходились со мною любезно.

В первые минуты очень скучала по своему компьютеру. Ведь на меня завязана переписка со многими людьми. Но, как говорится, «моя кошка тоже сначала боялась пылесоса, потом втянулась». Для связи со внешним миром мне оставался мобильник.

Дом два я и в единственном своем доме не смотрю. А тут пришлось смотреть дом три, потому как бокс предназначен для двоих.

Моей соседкой оказалась смуглая шестнадцатилетняя девчушка Яна. С красивыми волосами, стройной фигуркой и юношеским максимализмом. Все ее разговоры в основном сводились к тому, как прекрасен ее бойфренд Саша и как она считает минуты до его звонка. Потом были полуторачасовые звонки. Разборки по поводу соперницы Ларисы. Либо милые уси-пуси. Он называл ее Солнышко, она его Зая. На другой день я уже знала всех ее знакомых и родственников по именам и узнавала по голосам в трубке. Ждала звонков Саши вместе с ней. И свирепо ненавидела имя Лариса.

Что такое звонки в боксе? В изолированном боксе? Это слышно любое шевеление, дыхание, скрип, голос, как того, кто говорит, так и того, кто в мобильной трубке.

Все прелести желтухи, тошнота, рвота, повышенная утомляемость, странность анализов – все это накрыло меня уже после того, как я попала благодаря своему прозорливому мужу под наблюдение высокопрофессиональных специалистов. И это очень хорошо. Печень моя так и забыла увеличиться с перепугу. Друзья подсказали, что это антиалкоголь в крови. И, если у всех нормальных людей(пьющих) печень вообще большая, а во время желтухи она еще и увеличивается, то у меня она просто нормальная, то есть маленькая. То есть меньше, чем у всех. А во время болезни даже ее увеличение так ничтожно, что даже незаметно. Было небольшое осложнение на желудок, которое смешно называется рефлюкс эзофагит, но и его быстро вылечили гадкой суспензией, которую я сначала не хотела принимать, затем сдалась на милость докторов и позволила себе жить без боли.

Через несколько дней лечащая врач Богачева Елена Александровна обрадовала меня, что у меня гепатит А.

— Это передается воздушно-капельным путем?

Она засмеялась:

— И не надейтесь. Это вы съели что-нибудь немытое. Инкубационный период от 18 до ста дней. Вот и вспоминайте.

Я позвонила домой и попросила прощения у Савицкого:

— Это не тигриный грипп. Это желтуха. Ты был прав. Я не права.

— Ну как всегда, — ответил муж благосклонно.

— Объявляю тебе за своевременное обнаружение признаков гепатита А благодарность от всего савицкого союза.

— Служу савицкому союзу, — скромно ответил мой муж.

Капельницы ставили каждый день. Одноразовые шприцы открывали при нас. Два бутылька прикреплялись к стойке и вливались в исколотые как у наркоманок вены. Я не знаю, как там это происходит, и почему физраствор или глюкоза, попадая в кровь, сразу переполняет мочевой пузырь. После вливания от пяти до десяти раз тянет к двери туалетной комнаты. Яна второго пузырька дожидаться не могла. Она прямо с иглой и со всем устройством капельницы, пока не видели санитарки, приноровилась передвигаться до белого друга. Понятно, спортсменка.

А мне выдали горшок под цвет глаз, ведь на четвертый день я стала желтой. А синие мои глаза, покрытые болезненной пеленой, соответственно позеленели. Но никому до этого не было никакого дела, потому что первую неделю я просто спала. День и ночь. Я уставала от того, что поела. От того, что совершила путешествие в туалетную комнату. От того, что поговорила по телефону. Яна же заметно выздоравливала.

Но почти перед самой выпиской с нею случился довольно серьезный рецидив, вызванный не то ревностью к сопернице Ларисе, не то несвежей колбасой, переданной из дома. Бедняжку полоскало до 3-х ночи. Она устроилась на полу в конвульсиях, и попросила позвать доктора. Ногти ее посинели. А мне стало страшно. Но опять же, благодаря оперативной помощи медсестры Татьяны и дежурного врача, все обошлось без желтушной комы и прочих неприятностей.

Наутро мы уже смеялись, что Яна изменяла своему Саше с моим желтым горшком, всю ночь, обнимая его, как любимую подушку.

А еще мы научились с Яной сохранять яблоки.

Желудок принимал в день что-то одно. Либо одну грушу. Либо один банан. Либо яблоко. Чтобы это не досталось весьма поднадоевшему общему белому другу или желтому горшку, мы ложились «на сохранение» на спинки и гладили свои желудки до тех пор, пока шел процесс пищеварения.

Перед Новым годом Яну выписали, и она покинула меня, на прощание помахав ручкой и сверкнув посветлевшими глазками.

А я увидела, что в боксе есть потолок. И трещинка на нем. Я начала вспоминать, какие потолки у меня дома. Так и не вспомнила. Бегаешь-бегаешь с утра до вечера. Брык. В койку. Утром просыпаешься – глядишь в монитор. А вот потолок – дело серьезное. Я бы сказала, философское. Его лицезреть заслужить надо. Заработать. Спешить. А потом остановиться. Задуматься. Зачем бегу? Вот ведь. Есть потолок. И на нем все нарисовано. Вся твоя жизнь.

Тошнотой подкатили старые обиды. Да еще впереди этот Новый год. Обычно я поздравляю детей. И наряжаю елку. И каждому из знакомых и родных готовлю подарки. А на этот раз не то чтобы купить, а и то, на что купить, еще не заработано. Не убрано. И не распакованы рождественские свечи…

На этот раз депрессия случилась у меня. Я думаю, она была вызвана скорее одиночеством, чем пищей, казавшейся мне в те дни хуже вискаса. Я задыхалась. Выворачивалась наизнанку и снова возвращалась к лицезрению потолка, поглаживая обожженный кислотой желудок, чтобы не выплеснуть его случайно куда-нибудь в горшок вместе с желчью. И я стала молиться. Да. Я точно помню, я стала молиться, хотя до этого не страдала навязчивыми обращениями к господу Богу.

Рыдая, как ребенок от боли, я шептала, укрывшись простыней, чтобы санитарки или медсестры вдруг не услышали моих слов:

— Господи! Благодарю тебя за мою счастливую жизнь. У меня самая лучшая в мире семья. Самые лучшие в мире дети. У меня самый лучший и нежный в мире любимый человек. Благодарю тебя за то, что у меня самая лучшая в мире мама и самый лучший в мире папа. Благодарю за то, что у моей сестры и брата все в порядке. Благодарю за то, что ты позволил реализовать интересные проекты. И вообще, у меня все хорошо, Господи. Ты же видишь, как я стараюсь работать так, чтобы ты был мною доволен. Аминь.

Наверное, Бог услышал мои молитвы. И началась вторая часть «марлизонского балета».

От соседки до соседки прошло всего-то часов пять. А я чуть не сдохла. Но вот, заворочался ключ сначала там, откуда появляются белыми ангелами медсестры, потом там, где поступают и исчезают пациенты.

— Хорошую женщину ведут, — сообщила санитарка.

— Как вы различаете, хорошую-плохую?

— А никак. Есть бомжи. А есть хорошие…

Я подумала, что я тоже хорошая, раз ко мне ведут хорошую, и стала созерцать, как в бокс поступила беленькая как  зайчонок тридцатилетняя Оленька.

Перемена событий быстро привела меня в чувства. Я утерла сопли, что тот дембель перед выпиской на гражданку. И теперь уже я показывала нехитрые богатства «камеры».

Следующая серия кино дома три была про нее и ее бойфренда Олега. Он называл ее Мура. Она его Зая. Милые уси-пуси.

На другой день я уже знала всех ее знакомых и родственников по именам и узнавала по голосам в трубке.

Оленька обладала редким светлым чувством юмора. И радовала меня рассказами о своей больнице. Она оказалась медсестрой.

«Ах, нищее племя, коллеги врачи,

За что нас судьба наказала?

На утро несут нам анализ мочи,

На ужин – анализы кала…

Жена, как голодная телка мычит.

И детки ждут хлебца от папки.

У папки в кармане анализ мочи,

Ни лиры, ни центы, ни марки…»

Так развлекались мы песнями Тимура Шаова в мобильных записях.

Прогнозы грозили морозами. И нас утеплили еще раз, заклеив намертво фрамугу и даже устройство для ее открытия.

Тем временем желтуха моя была на самом пике своего гадостного шествия. Бокс казался тюрьмой. Хотелось ветра и воздуха. Хотелось сделать подкоп и убежать, улететь, уплыть. Но Монте Кристо сделать это  было проще — оставалась надежда на подкоп. А где копать тут в щелях евроремонта с седьмого этажа на шестой что ли?

Посыпались поздравления со всех континентов с праздником. Я отвечала либо нет. В зависимости от положения иглы капельниц в моей вене. Я чувствовала себя то узником палаты №6, то Мастером. Вместо  Маргариты друзья носили передачи. Оставляли там внизу.

Но мой героический полковник Савицкий однажды махнул рукою на все запреты, и по пересеченной местности «из под вооруженной охраны» (шутка) невероятным образом просочился к входной двери бокса 703, оказавшись на балконе седьмого этажа. Он заглянул в окно. Нам открыли дверь для минутного общения. С воли муж принес новогодние сувениры для персонала.

— Ну что, с китаянкой еще не спал? – ухмыльнулась я коварно.

Муж, видя мою патологическую желтость, отпрыгнул на всякий случай от ужасной меня на метр со словами:

— Я даже своих женщин не стал целовать к Новому году из-за того, что у меня карантин!

Так и не поцеловал, негодник. Передачку отдал и ушел, расстроенный моим необычным экзотическим видом. Понятно, на мне ведь не новогоднее платье, а то, что не жалко оставить в больнице. И плюс казенный халат неопределенного темного колера.

— Ну что бомжиха! Пайку принесли? — шутила Ольга…

Как-то  в разговоре с мамой призналась, что захотела черной икры.

Родители, только услышали просьбу, решили ее реализовать. Я практически никогда не прошу их ни о чем. А тут такое доверие! Они обыскали все магазины Балашихи. Но икры там не оказалось. Поехали в Москву. Нашли. Денег на одну банку не хватило. Вернулись за деньгами. Приехали. Купили. Короче – целые предпраздничные приключения!

Кроме этого привезли, как я и просила одно яблоко и две груши. Больше я все равно бы не съела.

Но о фруктах надо сказать особо. Я даже улыбнулась, получив их. Просто гигантское яблоко и огромнейшие груши. Где они такие взяли?

С возможностями желтушного желудка в меня могло вместиться только по половине подобного фрукта в день.

Я ела и плакала. От того, что никогда не видела таких фруктов. И чтобы увидеть их мне понадобилось попасть на Соколиную гору. А маме сказала:

— Знаю, мне нельзя сейчас черную икру. Но я знаю также, что я съем ее и поправлюсь. И забуду болеть навсегда.

Так и произошло.

Я ела ее по чуть-чуть, запивая мерзкой суспензией от своего рефлюкса.

НОВЫЙ ГОД

Новый год приближался безжалостно и неправдоподобно хладнокровно.

К фильмам ужасов привыкание идет гораздо быстрее, чем хочется киноконцернам. Фреди Крюгер не пугает, а скорее забавляет после третьего просмотра.

А после пятнадцатого наш вынужденный сериал маленьких смешных ужасов вызывал лишь зевоту.

Мы привыкли, что в 6 утра будят «вампиры в белых халатах ангелов» градусниками и несколькими шприцами для сбора крови. Мы привыкли разворачивать вены для капельниц. И в течение часа ждать, пока опорожнятся бутыльки для промывания печенки. Мы привыкли, что в 9 утра завтрак. В час обед. А в шесть ужин. Мы привыкли к этому так, как привыкают птицы у кормушки. И уже без пяти девять мы ходили по палате ближе к стеклянному окошку с видом на общий больничный коридор и угадывали, а какую такую кашу нам дадут сегодня – пшенную, манную или «овсянку-сэр».

Но мы все равно ждали от новогодней ночи чего-то необыкновенного. Хотя бы оливье. На самом деле, обед был чуть лучше обычного. К щадящему диетному пустому супу, к несоленому рису, кусочку курятины и компоту из сухофруктов принесли еще по ложке отварной свеклы с горошком. Вот!

Промыв нас клизмами, все куда-то подевались. Этаж, наполненный только одними желтушниками, затих. Тоска.

О где же вы, костюмы? Беспробудная пятнадцатидневная пьянка страны, когда не добудишься, не докличишься ни чиновника, ни друга, ни Бога, ни Беса? Льстиво-лживо- глупо-копированные и размноженные письма-спамы-убийцы времени? Долго открывающиеся  тупые майл-открытки с зайчиками, тигрятами и дед-морозиками? Стикеры? Блестки и конфетти? Карнавалы? Куранты? Развлекалово по телевизору с разнаряженными в пух звездами во главе с осточертевшими Киркоровым,  Пугачевой и Алкиным-Гакиным? Сейчас, хотя бы это! Где ритуальный фильм «С легким паром»? Где обязательная программа из елки, мишуры, новогодних обещаний и пожеланий для нас и для всех-всех-всех? Где тост, замечательный тост «за здоровье», да, чтобы все были здоровы, который, по большому счету,  никогда не выполняет Бог? Где столы, ломящиеся от множества салатов и разодетой в толстые шубы селедкой? Где жаркое и рыба, запеченная по-царски? Где рождественский гусь с яблоками?…

Мы с Оленькой не стали ждать, пока Санта-Клаус вывалится из унитаза или возьмет да и влетит в окошко, через которое пищу обычно приносят, со своим огромным мешком подарков( заранее оплаченным в рамках нашего кошелька!)

Мы устроили дискотеку. Достали мобильники и стали слушать, естественно лежа (так просто соблюдать постельный режим, когда в комнате ничего нет кроме кровати), у кого там что «по круче» в памяти есть. Телефоны показали 12 часов. Мы съели по «Растишке». Чокнулись бананами. Со звуками «Ура!» обнялись,  как родные, поздравили друг друга с Новым 2010 годом. Мы знали, что  после выписки, скорее всего, навсегда забудем друг о друге, но нам так хотелось хоть небольшой иллюзии праздника.

Оленька подарила мне из своих запасов сокровище — сладкую маковую сушку. А я ей наполовину опорожненный пробничек духов «Каори» от Фаберлик.

Под нашими окнами молодые парни установили салют для своих девушек. А нам казалось, это о нас вспомнили любимые наши. И мы вместе с другими выздоравливающими любовались самым прекрасным в мире салютом  до часу ночи. Потом под звуки «бомбежки ракет и катюш» все-таки удалось уснуть.

ЧУДЕСНЫЙ ДОКТОР

Икру я ела три дня. А на четвертый произошло чудо. Она кончилась. А стул потемнел. Я не поверила глазам. И дико обрадовалась. «Съехала с катушек». И отправила семье весьма нескромную СМС:

— Ура! У меня темные какашки!

Наверное, специально обученные люди, которые ведут прослушку звонков и просматривают наши письма, обалдели от такой откровенности.

К тому же я получила радостный ответ от дочери в том же духе:

— Как хорошо иметь мамочку с темными какашками!

Но кожа еще оставалась желтой. А моча темной. Не так-то мне и приятно писать об этом. Моча! Моча! Моча! Как будто это камень преткновения. Ну до неприличия! На самом деле, именно печень является главным показателем жизнеспособности организма.  И от состояния нашей мочи мы зависим куда больше, чем думаем! Так что, прежде чем есть немытые фрукты и пить пиво, поглядите в сторону Соколиной горы. Так на всякий случай.

Гепатит, как и другие инфекционные болезни здесь лечат легко и бережно. Но лучше сюда не попадать. Гепатит бывает А, Б и С. Называется он еще болезнью Боткина или желтухой.

Б и С – труба дело. Он не вылечивается до конца, передается через кровь и через интимные связи. С гепатитом А полегче. Но до конца никто так и не знает, почему одни заболевают, а другие такие же – нет. Хоть и условия одинаковые и едят тоже самое.

Раньше техника была проста. Первая неделя – голодание. Вторая – питие глюкозы. Далее диета и таблетки.

Сейчас врачи ставят нас на ноги быстрее, и лечение сократилось почти вдвое.

Так называемые «палатные медсестры», меняются каждый день. Они приносят таблетки. Ставят капельницы и клизмы и с больными разговаривают редко. Они в масках. У них нас много. Два этажа! Уборщицы меняются тоже. Зато одна и та же разносчица еды.

Часто к нам заходили какие-то врачи. Спрашивали – как заболели, как протекало, как сейчас. Щупали то место, где у меня должна была быть увеличенная печень, не находили. Уходили разочарованно.

К Яне ходил целый взвод врачей в масках из института, наверное,  практиканты, аж пять дней подряд. Всегда разные. Ее желтуха проходила классически. Сначала высокая температура, потом тошнота. Боли в животе. Ну и все остальное, как по учебнику.

— А можно доктора потрогают ваш животик? – спросила ее предводительница докторов, когда они в очередной раз пришли, и Яна лежала под капельницей, отвечая на их одни и те же вопросы.

Основной доктор, скорее всего не заметила, что это была уже вторая бутылка, наполовину опорожненная.  Бедная Яна скромно поглядела на дверь туалета и, потупив глаза, ответила:

— Лучше не сейчас.

И «доктора» ушли. Причем, больше не появлялись. Наверное, у них случились каникулы.

Но главное, что я узнала в больнице – главное это врач. Она одна и та же каждый день.

Она приходит к каждому больному после завтрака. В отделении 1-1 врача зовут, как я и говорила, Елена Александровна.

Вообще, сколько живу, редко встречаются люди, от приближения которых становится спокойно и тепло. Может быть, потому что они знают то, что я  не знаю. Например, что такое рефлюкс. Да и не в рефлюксе дело.

Дело как раз в потолке, которому молишься ты и проклинаешь. И когда надоедает смотреть на потолок, ты ждешь человека, который придет и скажет тебе нужно слово. Мудрое. Разное. Необходимое на каждый день. Его ждешь ты. Его ждут твои родители. Твои друзья. Твои близкие.

— Что сказал врач? — через минуту раздастся по мобильному телефону десятки раз…

Вначале было слово. И было слово в конце. Слово врача ли. Бога. Ведь и в словаре Даля: врач, от слова врать, т.е. уговаривать.

Ты любишь долгожданного врача за это слово. И  с радостью оголяешь животик для того, чтобы потрогали твою печень, маленькую или увеличенную, какая разница, главное, чтобы своевременное слово надеждой высветило твою душу. И ласковая улыбка доктора снисходительно снизошла на тебя. И ты улыбнулся в ответ.

Что за чудо эта Елена Александровна!

Сколько по России таких докторов? Врачей? Много? Нет. Она одна. Для меня вот сейчас. И от нее зависит… да я ни слова не сказала про мочу, ребята, не бейте только! Я хотела сказать жизнь.

Вот она заходит. Сначала к Оленьке или Яне. Потом – ко мне. Она  с темными волосами, немного вьющимися, убранными сзади в узел. Она не молодая. Ни старая. Ни полная ни худая. Она обыкновенная. Она очень хороша собою. Да! Она просто красавица! Она прекрасный представитель русского народа. Того народа, который спасал Отечество во время Великих войн. Образ Родины, терпеливой, верной, всепрорастающей, наверное в ней. Образ богини Мудры. Великой Ма. В ней лишь Доброта. Именно ее имя зовут в безумном порыве роженицы. Ждут помощи раненные в бреду на поле брани.

—  Ваша желтизна сходит. Это меня радует, — произносит Елена Александровна.

И уходит.

Я тут же мухой к зеркалу. Гляжу на себя гадкими желтыми глазами и пытаюсь понять – где там моя желтизна уходит? Я все еще безнадежно желта! Желта, как цыпленок. Как вьетнамка или кореянка.

— Да ты уже и ваще са-а-а-а-всем тока чуть-чуть! – дразнится Оленька со своей койки. Она к слову сказать так и не пожелтела до самой выписки, — тока страшная, когда не накрашенная. И накрашенная тоже страшная.

— Это я сейчас болею… Вообще-то я езжу на Порше, — повторяю я шутку Маски.

СОКОИНАЯ ГОРА

Название Соколиная гора получила давно-давно, когда небольшая возвышенность с лесом была выбрана местом охоты всевозможных властей. Говорят, даже великий и таинственный первооснователь Москвы  Кучка ездил сюда на соколиную охоту. А за ним и все царское племя. Соколиную и кречетовую охоту любил и Алексей Михайлович. На Соколиную гору якобы слетались ведьмы на шабаш.

На ведьм мы мало походили. Скорее на добычу тех самых ведьм или соколов.

Однако местность чаще всего именовалась «Семёновское» — во времена Петра I, когда охота стала терять свое значение, здесь появилась Семёновская солдатская слобода. В конце XVIII— начале XIX веков владения военных вытеснили дворы купцов и мещан; возникли первые мануфактуры.

Дальнейшее строительство фабрик, заводов, развитие науки и создание научно-исследовательских институтов позволило вывести район из фабричной окраины в ряд ведущих индустриальных и научных районов Москвы.

В соответствии с Конституцией Российской Федерации в целях организации местного самоуправления в городе Москве, в 2003 году в пределах границ районов города созданы внутригородские муниципальные образования.

Очень интересен герб Соколиной горы.

В красном щите московской формы золотой взлетающий сокол, увенчанный золотой шапкой Мономаха. В голубой, законченной золотом, повышенной треугольной оконечности две серебряные перекрещенные фузеи, сопровождаемые сверху серебряной гранатой с золотым пламенем.

Красное поле щита означает цвет кафтанов царских сокольников. Голубая оконечность указывает на цвет униформы Лейб-гвардии  Семеновского полка, образованного Петром I и располагавшегося на территории нынешнего муниципального образования. Золотой взлетающий сокол, увенчанный шапкой Мономаха, указывает на охоту — одно из любимых развлечений царского двора. Серебряные граната и две перекрещенные фузеи символизируют славную военную историю Семёновского полка.

На флаге аналогичные символы.

Но мы-то находились под наблюдением института, имеющего прямое отношение к медицине, и в нашем боксе 703 расшифровывали символы по-другому. С красным цветом креста скорой помощи все понятно. Синий мы тоже видели на униформах фельдшеров скорой помощи. Сокол – это здравоохранение. Золотой, это значит, лучшее здравоохранение в мире. Ведь именно сюда, на Соколиную гору везут самую неизлечимую заразу. И здесь ее лечат. Фузеи на самом деле не фузеи, а иглы капельниц. А граната, не что иное, как клизма.

И БУДУТ СВЕТИТЬ В ТЕМНОТЕ ДО ЗАРИ

ГЛАЗА ТВОИ ЖЕЛТЫЕ КАК ФОНАРИ

Кубик Рубика собрать сложно. Выздоровление после желтухи проходит аналогично.

Бог возвращает все достоинства организма, каких лишил вначале. Желтый цвет сходит с ладоней, еще оставаясь на коже. Чешется все – слезает больничная шелуха. Нормализуется стул. Час за часом увеличивается способность вставать и все больше и больше бодрствовать. После двадцатой капельницы разлюбезная моча становится светлой, как прежде. Почти белой. Глаза – самое последнее, что восстанавливается. Сквозь них начинает робко и неуверенно пробивается свет.

И вот однажды утром ты просыпаешься и обретаешь чувство голода. Пресная каша кажется тебе излюбленным деликатесом. Хочется петь. Думать. Анализировать происходящее.

Оленька и Яночка бросили курить, как попали под своды больницы. Противно это – запахи дыма при желтухе.

Занятный случай произошел перед выпиской с вареными яйцами.

Нам выдали по одному к завтраку.

Страдающая в первые дни от недосоленной пищи Оленька, мне заявила:

— Они яйцо, наверное, в соленой воде варили! Свет! Оно соленое!

Я чуть с кровати не упала! Надо же такое выдумать! Потом объяснила Оленьке, что это просто вкусы к ней возвращаются. Пора на выписку.

И тут Оленька вспомнила что-то и набрала любимый номер:

— Зая! Я ж тебе подарок приготовила новогодний! Зая! Вот же совершенно забыла! Зая! Он там, сверток, в шкафу. Зая! Ищи!…

Там, в боксе 703 вызревал свой мир. Он вызрел. Я оглядела невольную тюрьму. Две белые кровати. Две тумбочки. Окно, в которое видно краешек неба. Горшок. Туалетная комната.

Вспомнила график падения своей самонадеянности на Соколиной горе, кульминацию болезни и победу над нею, где каждый играл свою роль. Друзья и близкие. Уборщицы и санитарки и палатные медсестры и разносчица вискаса и врач и над всеми главврач — дирижер, которого я никогда, может, и не увижу.

Выписка. Пожелания санитарки никогда больше не видеться. На больницу я даже не обернулась. Примета плохая.

Сын везет меня к Святому озеру. Здравствуй, зима! Белые заснеженные деревья. И небо в кружевах! Я снова с вами!

А дома долго не подхожу к компьютеру. Привыкшее к постельному режиму тело не так- то просто сдает свои завоеванные позиции.

Муж говорит, чтобы  человек почувствовал себя счастливым, ему нужно сделать очень-очень плохо, а потом так же как было.

Да, я счастлива. Но счастье это не от того, что меня вернули в мой настоящий мир. Счастье от того, что переполняет меня чувство глубокой благодарности всему тому, о чем и не подозревают люди в реале. Здоровые или относительно здоровые.

Там, на Соколиной горе есть целое войско высоких профессионалов и великих тружеников, способных на настоящее чудо! Спасибо им и низкий поклон.

Я счастлива от того, что дети мои и родители и друзья проявили в нестандартной ситуации глубокую искреннюю любовь ко мне. Когда бы я познала это? Огромное яблоко… Маленькая маковая сушка… Муж на балконе… Бесконечные звонки о поддержке… Баночка икры… Люди в белых халатах и масках.

А праздник без масок. С открытыми сердцами и душами.

Я счастлива от того, что этот Новый год на Соколиной горе на самом деле оказался самым искренним, а поэтому, самым счастливым в моей жизни!

Писатель Светлана Савицкая

Январь 2010г.

Поделиться в соцсетяхEmail this to someone
email
Share on Facebook
Facebook
Share on VK
VK
Share on Google+
Google+
Tweet about this on Twitter
Twitter

Join the discussion Один отзыв

Оставить отзыв

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте как обрабатываются ваши данные комментариев.