Это не интервью. Оно не получилось. Но вот что интересно – сама встреча с человеком, которым забит экранный эфир, была интересней и действительно шокирующей. Все началось с того, что мне в руки попал телефон одного из очень богатых и успешный молодых людей, можно сказать, певца, он конечно, далеко не певец, но входит в свиту Примадонны, а если вспомнить истории любых королей – они всегда слушались своих шутов и парикмахеров. Так вот, этот приближенный, имя его я называть не буду по причинам, которые назову позже, лицо всеми не любимое, но зато весьма часто появляющееся на ТВ, а значит обладающее огромными деньгами и некоторой славой, за три недели переговоров с его секретарем дало согласие на встречу со мною и на интервью в нашу «ММ».
— Ты что, с ума сошла? – спрашивает коллега по работе, когда узнает, что я договорилась с пресс-секретарем звезды об интервью.
— Не-е-е, звезды, они в своем кругу варятся. Народу и даром не нужны! Не люблю я их. Они все деланные. Ненастоящие. Вы лучше у меня возьмите интервью. Я вот уж 30 лет за баранкой… — сочувствует мне таксист.
Я выхожу из машины, взяв интервью у таксиста. Иду в ночь. Как раз в это время просыпаются звезды. Тревожит устоявшееся мнение, что эта звезда не любит давать интервью журналистам. Назойливо напоминает о себе и нашумевший инцидент Киркорова с «розовой кофточкой»… Заставляет тормозить сомнение, что звезды (далее по тексту просто зв), собирающие стадионы и вызывающие обмороки у экзальтированных фанаток, настолько ослеплены собственным блеском, что не видят ничего вокруг.
Кофточку надела, кстати, белую — и лучшую, что нашла в гардеробе. Подобрала к ней белые тапочки, на случай, если… ну, в общем, и белые брюки тоже:)
То место, куда меня пригласили (почему-то к 12 часам ночи, но я выпросила время на часок пораньше), назовем его офис, обставлен довольно приличной мебелью. Две дамы с крашеными волосами и буквально черными лицами неестественно загорелыми для Московии (судя по всему — администраторы) щебечут за столиком, не обращая внимания на неудобно устроившегося в уголке писателя. Кофе не предлагают.
…Вокруг множество ненужных мне вещей: бутылочек с какими-то эмульсиями, духами, кремами, лаками, красками, аксессуарами, волосы накладные, дорогие безделушки…
А вот и то, что действительно заинтересовало: огромный на весь пролет лестницы стеллаж, уставленный наградами. Каждая из них – бури оваций зв…
Зв не опоздал. Это удивляет и радует. Немного пугает внешний вид. Такой жесткой маски не ожидала увидеть. Честно говоря, сразу растерялась. Зв прибыл на встречу тоже весь в белом. Расстегнутая рубашка до самых брюк. На груди какие-то цепочки, бирюльки, железячки. Джинсы, спущенные до. Короче, не понятно, на чем они там держатся, наверное, на бляхе ремня. Очень неудобные на вид космические ботинки на о-о-очень большой платформе. От этого походка зв напоминает передвижение моего внука по комнате, когда у него полный памперс. Крашенные волосы и обведенные черной подводкой глаза. Зафиксированные стойкой тушью ресницы. Если бы муж увидел в таком виде наших сыновей, «поубывав бы» или спустил с лестницы. Сопровождение зв – его прессекретарь, назовем его Толик, с ярко выраженными жеманными жестами определенного мужского меньшинства, мне предлагает сесть поближе к зв…
И тут происходит очень интересный факт. Зв садится напротив, но всю беседу на меня не смотрит. Он озабочен тем, как выглядит в этот момент. Повернут ракурсом в полупрофиль. Мне занятно – именно в этом ракурсе он обычно появляется на обложках гламурных журналов. Конечно, до Майкла Джексона ему далеко, но и над ним пластические хирурги поиздевались изрядно. Сильно укороченный нос, раздутые гелем губы, ухоженные ноготки…
— Где ваш диктофон? – спрашивает зв.
Отвечаю, что не журналист, а писатель, и свои интервью строю не на прямой речи, а на анализе происходящих событий.
— Это абсолютная профнепригодность! Я ненавижу давать интервью! Журналисты (называет он меня настойчиво этим словом, наверное, не знает разницы) всегда все перевирают. Если я говорю бля.., то надо писать бля.., это прямая речь! Не надо ее менять! Я теряю свое личное время, приезжаю на встречу ни свет ни заря! А она без диктофона! Не умеете работать – лучше сидите дома! Бля… Я вообще не собираюсь с вами разговаривать. Бля…
Чтобы как-то сгладить неожиданный выпад в мою сторону, дарю свои книги.
Зв смотрит обложки по диагонали. Равнодушно передает Толику и забывает о них (скорее всего, навсегда).
Я задаю первый вопрос:
— Скажите, вы помните вашу первую победу?
И новый взрыв:
— Да вы что, в самом деле, с ума сошли? Ненормальная какая! Вы к кому пришли? Вы пришли к звезде!!! А если вы пришли к звезде, то уже должны были заранее зайти в Интернет и прочитать все о звезде, чтобы не повторяться! Звезда в шоке! Мне уже задавали этот дурацкий вопрос (мать-мать-мать, бля, бля: здесь далее по тексту, дабы избежать тавтологии, нецензурная речь часто перемежалась с разговорной, поэтому пусть читатель сам, если ему будет угодно, добавляет ее в любом месте, не ошибется). Это совершенная профнепригодность! Вот если бы я пришел на интервью к звезде, то я бы спросил: «А как вы во время перестройки смогли удержаться на плаву?» И я бы ответил: «Благодаря своему труду, своим золотым рукам!» Вот какие надо задавать вопросы, а не то, что вы там несете…
Далее зв с полчаса, незлобиво (он не кричал, не повышал тона, а как-то даже лениво мямлил слова, судя по всему это было привычным делом) бранясь на меня, и на всю журналистскую братию, сам задавал себе вопросы, иногда перебивая сам себя, и сам же на них отвечал. Очевидно, этот диалог зв со зв ему очень нравился. Он был похож на голубя в брачный период, залетевшего в голубую высь, любующегося своими голубиными па. Я не мешала ему обзывать меня и оскорблять и красоваться передо мною ли, пред собой, перед Толиком – не важно, понимая всю глупость своего положения, аккуратно записываю выдуманную для газеты пиаровскую ложь, которую нес зв, тоскливо поглядывая на дверь и мечтая, когда же он закончит монодиалог. Наверное, боги преподносили мне урок унижения и смирения, и его нужно было вынести с достоинством. Зв по прежнему смотрел куда-то в сторону, обращенный ко мне полупрофилем. Но, тем не менее, он говорил и со мною тоже, поэтому просто встать и уйти я посчитала несколько неприличным. Ведь я была на его территории, в его королевстве. Никто за всю мою жизнь не позволял себе так со мною разговаривать. Ничего себе, манера общаться! Я была низведена не то чтобы ниже плинтуса, но даже ниже линолеума. Понимала — вопросы бессмысленно задавать. И совершенно разочарована. Желание оставалось одно – уйти. И уйти поскорее, иначе я рисковала опоздать на последний автолайн. А такси до дома из центра Москвы обойдется в тысячу, не меньше!..
Наконец, его запас красноречия иссяк. Я глянула на часы – опоздала!
Пауза. Мы не двигаемся. Молчим. Молча злимся друг на друга. Как два тигра, встретившихся на узкой тропе. Говорят, в такие секунды, от которых звенит в ушах, – мент родился…
Неожиданно на помощь приходит моя газета «ММ». Кто бы мог подумать, что его внимание привлечет результат журналистского труда? Зв пролистывает ее с интересом. Больше всего ему понравились фотография Дмитрия Саблина.
— У него хорошее лицо. Глаза чистые, — говорит зв ну уж совершенно неожиданно для меня, — я бы хотел с ним познакомиться.
Я улыбаюсь, думая про себя – интересно как сделать, чтобы совпали графики работы зв ТВ и депутата ГД ФС РФ? У обоих телефоны в зоне постоянной недоступности, не говоря уже о теле:) Если только дать материалы в одну газету, такую, как наша «ММ»:) Тогда они хотя бы прочитают друг о друге…
— Это депутат нашего округа Дмитрий Саблин. Он отдает ежемесячно свою депутатскую зарплату 150 тысяч детдому в городе Пушкино, — оттаиваю я потихоньку, потому что комплимент Саблину засчитан моим внутренним естеством, как комплимент мне самой.
На мою информацию зв оборачивается лицом. Глазами. Господи! Ну, хоть что-то человеческое! Они у него оказывается серо-синие, как у меня, как и у Саблина. Начинается нормальный разговор. Я понимаю, что все это – спущенные брюки до колен, бирюльки на груди, напыщенный имидж в общении с журналистской братией – все это просто стеб. Эксперимент. Проверка на вшивость. На самом деле передо мной обыкновенный мальчишка из Сибирской деревни. Только повзрослевший. Он засунул веточку в муравейник – наше мирское бытие. А там – Господи ты боже мой – муравьишки забегали, забегали… А зв стоит и смеется – как это они там бегают забавно! И ему все дозволено, потому что есть деньги. И осадить некому. И выдрать по голой заднице выше спущенных брючишек боязно: а вдруг засудит тебя этот мальчишка!
Наконец он показывает то, за чем позвало меня мое сердце — «обратную сторону звезды». Без глупомодного сленга, практически на одном дыхании он рассказывает о своем детстве…
— Я горжусь, что я из России. Я родом из Сибири. Я слушал русские песни нараспев. Там, в деревне я впервые увидел Масленицу. Я помню, как на сковороде пекли блины. И тройки с колокольчиками помню. Я помню, как женщины ткали ковры. Я помню, как ночами вырубали свет. И не у всех в домах были свечи и керосинки. Помню печи, которые надо топить дровами. Зиму. До ближайшей деревни километров двести… И я все это видел!
Он так и говорит, прямая речь не изменена. Я проникаюсь все большей симпатией. Надо же. Его телевизионный имидж матершинника со словарным запасом «Аллочки людоедки» полностью развенчан. Но главные удивления впереди. Я узнаю, что он собирал с родителями в лесу землянику. Но его детство оказалось коротким. Его рано отдали в школу и «бросили» в модельный бизнес…
— Вы служили в армии? – мои глаза округляются от удивления. На этот раз почти обижен зв.
— Как вы пришли ко мне на встречу и не знали, что я был в армии? Что вы вообще знаете обо мне? …да. Я был замкомвзвода!
(Попробуй, объясни ему, кумиру ТВ, что до того, как я пришла к нему на встречу, он был мне совершенно не интересен! Впрочем, как многим индивидам витка спирали моей инвариантной системы социума).
Из разговора я узнаю, как нежно он относится к членам своей семьи. К матери (она из детдома), которую бесконечно любит и благодарит, к родственникам…
Жизнь заставила его работать за двоих. Может даже за троих. Его перевозили то в Москву, то в деревню на молоко парное. Его с детства приучали трудиться. И потом, когда встал на ноги, он хорошо зарабатывал. У матери — один, и надеяться уже не на кого. Надо было делать какой-то рывок, менять что-то в жизни, и не дай Бог раскиснуть. Ведь творческие люди могут запить, увлечься наркотиками. Но зв делал все возможное и невозможное, чтобы идти вперед, расти.
И с гордостью зв рассказывает, как, победив, слышал наш гимн в других странах мира. И все вставали под этот гимн. Он делал лицо России. А теперь как в Лувре, так и в Кремле – полный аншлаг. Он думал, что Лувр лопнет от нахлынувших людей, которые пришли посмотреть на него. Билеты на зв разбираются за неделю. Он выжил во времена перемен. Не все коллеги уцелели в шторме быстро меняющейся моды. Он уцелел. Он не был проектом, за который, как он говорит, «платили бабки». Он пахал. И пашет до сих пор.
И я снова и снова удивлялась, слушая страстный монолог.
Он мучается в поездках. Не любит выезжать. Может как следует отдыхать только дома. Но он очень счастлив оттого, что выдалась возможность вывезти сына в сибирскую деревню. И тот приехал и стал говорить на сибирском диалекте.
— Он «нараспах» рассказывал обо всем, что видел на Родине. Ребенок был в шоке! Увидел тетю! Эти корни. Все это оттуда. Из глубины! – рассказывает зв.
И снова берет в руки газету «ММ», внимательно смотрит на обложку с ребенком на первой полосе.
— А вы можете дать крупно так мысль, что надо помогать детским домам? А то, что у нас получается? Звезды думают только о себе. Мне говорят – и что ты так нервничаешь из-за каких-то детдомов? Тебе это надо? А я не могу. По телевизору не показывают соцрекламу. Идет какой-то беспредел о пиве. Почему у нас детям помогают только те, кто и так беден? Бедные семьи и усыновляют детишек. А что же богатые? Очень прошу вас! Хотелось, чтобы через газету почаще освещались эти вопросы. Ведь такие СМИ, как ваша, это лакмусовая бумажка нашего общества. Я мало верю в благотворительность организациям, хотя, через них тоже, наверное, что-то перепадает детдомам. Мой стимул – это дети. Я отрабатываю на концертах и – бегом в детские дома!
Пытаюсь рассказать о том, что специально подошла к телевизору, когда его впервые увидела, чтобы понять – настоящий ли он? Он снова рассердился.
— Вот этого я не люблю! Быть звездой очень тяжело. Садишься в зале. И на тебя смотрят в две пары очков и еще в бинокль! Моя внешность никакого отношения не имеет к успеху. Я горжусь, прежде всего, тем, что много работаю. Что я – это я. Что себя я сделал сам!
— Пару слов для молодежи, которая выбрала ваш путь?
— Это не такая легкая и ярко красочная жизнь. За всей внешней красотой скрывается адский труд. Огромная, колоссальная работа. Готовьтесь к сложной жизни и в профессиональном, и в личном плане! Однако помните: на семью, на детей надо находить время. Самое большее, из-за чего я сделал себе имя, не люди, за которых я зацепился, а руки, которые у меня есть. Таких рук нет ни у кого. Останься я сейчас на улице без ничего, сгори у меня это, это, это, исчезни это, я останусь. Если у меня останутся мои руки, я сделаю все то же самое, и даже лучше.
— У вас все сбылось?
— Да. Я мог бы больше ничего не делать. Наслаждаться своей крутизной. Но долго сидеть в золотой клетке не могу. Сейчас пою. Особенно тепло встречают российские города. Люди в них обо мне больше знают, чем некоторые журналисты, пришедшие брать интервью.
Это камень в мой огород. Но я снова принимаю его со смирением. Ведь я узнала о нем главное. И теперь угадываю, что он ответит.
— Вы любите рисовать?
— Я не рисую. Я делаю имидж. Иногда что-то вдруг заставляет написать пару строк. Или песню. Иногда что-нибудь набросаю прямо на каком-нибудь ср..ном листке. Потом думаю – и что я не взял хороший лист бумаги?
— Вы любите читать? Ну, к примеру, стихи, прозу?
— Нет. Не люблю. Романы вообще не люблю. Не люблю копаться в чьей-то далеко не лучшей жизни. Я сейчас пишу книгу о себе. Она автобиографична. Не люблю кино, где нет красивых людей. Не люблю статей, где нет хороших иллюстраций. Иногда пригласят на спектакль. Даже неудобно. Сижу и думаю – ну как же скучно! А иногда смотрю два часа на одном дыхании. Кому-то Бог не дает ничего. А кому-то все!
— Каким вы считаете молодежный возраст?
— Сейчас тема возраста уже не актуальна. Сейчас все молодеет: наука, культура и мода. И в Шоу бизнесе ярко выражена тема, что нет возраста. В моде все стерто давно. То же самое происходит в политике. Чем моложе политик, тем дольше продлится его политическая карьера.
— Вам понравилась наша газета?
Зв снова листает страницы «ММ» и делает это уже более миролюбиво, чем в начале встречи, совершенно перестает употреблять «плохие» слова.
— У вас газета, в хорошем смысле слова, народная. Тут и политика. И люди политики, яркие, разные. Здесь и культура, и путешествия по разным странам, и много интервью с интересными людьми. И военная тема, и литературная: «че тока нет»!
— Что бы хотели пожелать нам и читателям «ММ»?
— Человек, это одно. А редакция – это команда. Это коллектив людей, которые трудятся. Для становления литературных изданий сейчас в стране не самый легкий период времени. Но я желаю вам, конечно же, в первую очередь, процветания. Не то чтобы там дядя грабил-грабил, пришел и дал вам денег, а процветания, как награду за ваш труд. Как результат. Во-вторых, я желаю вам здоровья. И в жизни, и в моде, быть здоровым, значит быть в хорошей форме. От этого будет и настроение хорошее. В-третьих, чтобы у вас не было конкурентов, как у меня во всем мире. А читателям я желаю, чтобы они гордились, как и я, своей страной!
…Я поднимаюсь. Материала для интервью достаточно. Зв тоже. Дает указания Толику выбрать фото для публикации. Подписывает мне на память плакат. На плакате его лицо красиво, повернуто (ясное дело) в полупрофиль, но безжизненно, впрочем как и у всех зв на лаковых снимках. Как будто на голову натянули презерватив и прорезали три дырки для глаз и рта. Зв уходит не попрощавшись.
Я спрашиваю у Толика – почему он так сердит? Толик отвечает:
— Он подумал: еще одна свататься пришла!
— В смысле?
— В смысле на него все вешаются!
— Побойтесь Бога! – я почти возмущена, — у меня трое взрослых детей и внук!…
…Я все-таки успела на чудом оставшийся последний автолайн. А дома еще три дня не могла решить – что мне делать с материалом? Интервью давалось с трудом. Писать о том, что зв говорил мне до? Или после? О том, какой он настоящий? Или о его маске?
Я написала о маске. Выслала Толику. Неделя за неделей зв был не готов дать ответ. Прошел почти месяц. Наконец, однажды, я все-таки дозвонилась до Толика. Тот ответил:
— Мы решили не давать это интервью.
— Спасибо, — ответила я.
И сняла три полосы из газеты. Меня спрашивали: «Ну, как ты съездила?» И я много и долго рассказывала о зв. Потом подумала, что об этом нужно написать по-другому. Ни о хорошем зв, как он видит себя сам. И ни о плохом. А о таком, каким он показался мне.
Я не осуждаю зв и не называю его имени. Возможно, эта короткая зарисовка о встрече с ним может обидеть его вольно или невольно. Да и потом, у него есть деньги на юристов, у меня нет. Но дело даже не в том. Образ звезды получился нарицательным, поэтому в данном материале обозначен с маленькой буквы. Две стороны ее обозначены. Только вот – какая из них главная, а какая обратная – решать вам.
Светлана Савицкая
Публикация газета «Молодежь Московии» г. Москва 2008 г.
