Рассказ
– Медведь ты бесчувственный,– оборвал меня один приятель за то, что я нечаянно опрокинул ведро с брусникой…
Довольный, что ловко подковырнул меня, он успокоился, и мы принялись собирать высыпавшуюся ягоду.
– Хорошо, что камнем не назвал,– рассмеялся я в ответ,– а медведем это ничего!
– А что, скажешь, у зверя чувства есть?
– Э-э, брат, плохо ты медведей знаешь. Слушай…
Наш туристический отряд расположился в верховьях Ои. Речка эта берет начало в Саянах и с большой высоты бежит и скачет к Енисею меж скал – бурная, пенистая, словно сердится. Говорок ее на версты на две слышен. Берега ее шубой хвойной оделись. Небо настолько чистое и близкое, протяни руку – в синеву окунешься! Как тут не остановиться, на красоту не полюбоваться.
Лагерь разбили на таежной поляне, у ключа. В одной палатке, что хорошо зашнуровывалась от полевок, бурундуков-воришек, мы хранили продукты. В трех – спали.
В первый же день мы ушли далеко, вернулись уставшие затемно. Сварили ужин, поели и улеглись спать – завтра в другую сторону еще дальше собирались уйти.
А ночью гость пожаловал – косолапый. Только никто его не видел, все спали без задних ног. Мишка походил-походил, понюхал воздух: сухарями из одной палатки пахнет, маслом сливочным. Запахи незнакомые, но манящие к себе. Сунул туда нос, а дверь крепкими шнурками завязана, не пускает. Медведь, наверное, не голоден был, хулиганить не стал. Что ему какие-то шнурки – двинет лапой, и затрещат…
Подошел мишка к другой палатке, понюхал – люди спят. Запахи пугающие. Постоял, подумал, не стал будить. Неплохие, видать, ребята, без ружья ходят: порохом не пахнет. И ушел медведь.
Наутро встали мы, и обнаружили следы косолапого. Зверь был не очень крупный, метра полтора высотой, молодой.
– Смотрите, ребята, он у каждой палатки побывал и никого не тронул,– возбужденно перекликались мы. – А мог бы задрать.
– Нужен ты ему. Он даже палатку с провизией не тронул. С понятием мишка.
Собрались туристы, ушли по горам лазать. Чагу собирать, золотой корень, каменное масло искать, мумие, а то и просто красоту горной тайги фотографировать. Пришли назад поздно. Перекусили у костра, спать улеглись. О медведе поговорили и уснули.
Тут вышел я из палатки, достал банку сгущенки из своего пая, вскрыл и в большую консервную банку вылил, добавил воды, размешал. Получилось сладкое молоко. Поставил банку на пенек недалеко от палатки с провизией. Сам юркнул в спальник и стал ждать гостя, зарядив фотоаппарат высокочувствительной пленкой.
Задремал. В полудреме слышу: кто-то чавкает. Осторожно выглянул наружу. Так и есть – косолапый! Стоит у пенька на задних лапах, передними обхватил банку и пьет через край сгущенку с водой. На человека похож, только некультурный, причмокивает громко. Неумеха, конечно, он. Первый раз в жизни из банки пьет, разлил больше, чем выпил. Всю шубу себе испачкал. Ничего, по росе пойдет, обмоет.
Выпил все медведь, поставил банку на пень и принялся на четвереньках капли с травы слизывать – больно вкусная сгущенка! Потыкал-потыкал мордой в землю, да что с нее возьмешь. Хрюкнул как-то странно, не по-медвежьи: мне показалось, это он спасибо сказал,– и ушел.
Утром рассказываю ребятам о сгущенке и медведе, не верят.
– Ладно,– говорю,– пленку проявлю, посмотрите, или ночью разбужу кого-нибудь, только, чур, тихо!
Мишуха не подвел, пришел и в эту ночь. Вот разговоров, вот смеху было.
– Как думаешь, – спрашивают,– придет еще?
– Куда он, лакомка, денется.
– Дайте, я его угощу сегодня,– попросил один из нас,– в жизни медведя сгущенкой не кормил.
– Угощай, если своей порции не жалко.
Ночью, как по часам, лакомка тут как тут. Видно, он неподалеку бродил, нас поджидал с угощением. Я представляю, как он там томился за деревьями, нюхал воздух, пахнущий сгущенкой, с которой мы чай пили, облизывался. Он уверен был, что опять там, на пеньке, в банке, вкуснятина его дожидается. Наконец, мы угомонились, в палатках тихо стало.
Только вдруг как рявкнет медведь, как швырнет банку в сторону, загрохотала она, поскакала.
Захохотал ехидно тот, кто хозяина сегодня угощал. Мы в недоумении вскочили, а медведь, на наше счастье, к крайней палатке кинулся, где провизия лежала. Полетели клочки и щепки от палатки, консервы и сухари.
Как мыши выскочили из палаток туристы, не знают что делать. Кто топорик успел схватить, кто нож, а я фонарь. Встали в кучу под лиственницей, бежать нельзя, свирепый медведь в миг настигнет и поломает. Лучше уж вместе обороняться, небось, побоится всех-то.
А медведюга свирепеет, ревет, ко второй палатке, к третьей, к четвертой! Все смял, все разорвал! Пораскидал спальники, одежду. Вот тебе и гость, вот тебе благодарность за угощение! Зверь, он и есть зверь.
Опомнился я, включил фонарь. Батарейки новые стояли, сильные. Ударил белый луч по мишке, опешил тот от неожиданности, перепугался, бросился в сторону, пустился под горку вскачь. Тут все загалдели, затарабанили кто во что, отошли от страха.
Умчался косолапый. А ребята на меня налетели.
– Ты,– говорят,– медведя прикормил, ты виноват!
–Вы спросите вот у этого,– сказал я сердито,– может, он виноват?
Повернулись все к нему, недоуменно смотрят, потом вспомнили, что медведь банку швырнул.
– Простите меня, ребята,– повесив голову, сказал хлопец. – Я виноват. Простите меня, негодного человека. Пожалел я медведю сгущенку, сам слопал, а ему ополосок с посуды налил. Пошутил я, Обиделся, видать, мишка, не принял шутки.
Ясно, обиделся, а говорят – медведь бесчувственный! Не разгадай тогда причину ярости медведя, так и не узнал бы я, что медведи обидчивые.
