Рыболовные традиции Приисетья
Традиционная мужская культура – явление весьма динамичное и, наверное, потому уязвимое. И уязвимое именно в связи с меньшей чисто природной приверженностью её носителей к стабильности, а стало быть, и к сохранению, консервации традиции. Связано это и с большей мобильностью мужского населения, и с утратой преемственности возникающей в случаях более частых смен места жительства носителей и ретрансляторов традиции, да и с более высокой смертностью мужского населения в результате войн или социальных катаклизмов.
Сам характер мужских промысловых или ремесленных традиций предполагал наличие доступа к природным ресурсам: водоёмам, лесам, недрам. Когда же таковой доступ стал ограничиваться, стала исчезать и традиция. Укрупнение деревень и переезд их населения в более крупные поселения или города изъял носителей традиции из их естественной среды, создав предпосылки для нововведений. Напротив, женские «домашние» традиции оказалось возможным сохранять и развивать с той или иной степенью полноты даже и в городской квартире.
Рассмотрим сохранившиеся во второй половине двадцатого века в Приисетье рыболовные традиции. Данный пласт народной культуры бесспорно во многом утрачен и, скорее всего, совершенно безвозвратно. Основные причины вызвавшие это обеднение народного быта характерны вообще для многих других традиционных видов деятельности обеспечивающих независимое, в определённом смысле, автономное существование крестьянских поселений: прежде всего это утрата традиционного крестьянского уклада жизни, не избежало рыболовство так же и непосредственного целенаправленного уничтожения на протяжении десятков лет различными ограничивающими и регламентирующими государственными институтами.
Рыболовные традиции Зауралья – область, как выяснилось, очень мало изученная. Большинство затрагивавших эту тему исследователей, как правило, интересовала экономическая сторона – сам промысел рыбы, её переработка или торговля данным товаром. Именно этот аспект осветили; ещё во второй половине XIX века действительный член Русского Императорского географического общества выходец из крестьян волостной писарь А.Н. Зырянов и позднее в 20-х годах XX века создатель и руководитель уникального учреждения Шадринского научного хранилища В.П. Бирюков. Эти же исследователи уделили некоторое внимание рыболовной тематике в устном народном творчестве, не выделяя при этом ее как-либо особо.
Современник А.Н. Зырянова Л.П. Сабанеев, собирая материал для своего фундаментального исследования «Рыбы России» использует данные о способах лова и рыбности зауральских рек и озёр, неоднократно упоминая водоёмы Шадринского уезда не рассматривая при этом интересующую нас преемственность или традиционность, как явление.
Полярник, писатель и этнограф К.Д. Носилов разрабатывая устав Шадринского общества рыболовства и рыбоводства учреждённого в 1913 году, использует данные исследований специально приглашённого из Уфы специалиста И.В. Кучина обследовавшего реку Исеть, её притоки и близлежащие озёра, опять же на предмет экономической эффективности лова. По инициативе К.Д. Носилова и при его непосредственном участии разрабатываются правила рыбного промысла и спортивного лова, с целью предотвращения вылова молоди ценных рыб, которых планировалось разводить вблизи Шадринска. Повседневность, которую в то время представляло рыболовство, так же ускользнула от внимания этого знатока народного быта.
В советский период, когда рыболовному промыслу на Исети и водораздельных озёрах пытались придать коллективно-индустриальный характер, изучение рыболовных традиций не имело практического значения и вновь не представило интереса для исследователей. Наибольшее место опять заняли только экономические возможности промысла, много внимания в связи с этим уделялось охране рыбного поголовья от несанкционированного вылова (борьбе с браконьерством), а так же разведению некоторых ценных сортов рыбы, таких как карп или сырок.
Однако рыболовные традиции, пусть и беднея от поколения к поколению, продолжали существовать, определяя отношение крестьян к этому виду деятельности, к рыбе вообще и ко всему связанному с её добычей. Какое же место занимали рыболовные традиции в мироустройстве приисетских поселенцев, большей частью, конечно же, земледельцев, весь ритм жизни которых был обусловлен именно этим основным их занятием?
Изучение любой традиций, в отрыве от её носителей не может дать полной картины, поэтому постараюсь опираться лишь на личные впечатления от общения с рыболовами и участия в ловле.
Рыболовные традиции, как культурное явление, конечно, требуют специализированного анализа и изучения: это и бесспорно самостоятельно существующий рыболовный фольклор, и народный рыболовный календарь, тесно переплетённый с народным сельскохозяйственным календарём, и особенности изготовления орудий лова и плавсредств, и способы осуществления лова, и конечно отношение общества к рыболову и всему что его окружает…
Мир рыболова в моем родном селе Ковриге был исстари окружён ореолом загадочности. Рыбаки вызывали уважение, находясь при этом как бы на некотором социальном удалении от не рыбаков.
Семьи, в которых были так называемые «оправдешные рыбаки» никогда не голодали. В голодную пору короткой весны и начала лета, рыбак практически всегда обеспечивал пропитание и своей семье и родственникам. Рыбу можно было обменять или даже продать. По воспоминаниям старожилов рыболовную продукцию не облагали налогами, так как она не поддавалась учёту. Может быть, именно от желания скрыть результаты своего промысла приисетские рыбаки ещё долго старались уйти на реку незаметно, а потом так же незаметно вернуться.
Большинство рыболовов совмещали рыболовство с обычными сельскохозяйственными работами и поэтому рыбачили по ночам. Наверное, именно от постоянной нехватки времени в Ковриге лов рыбы удочкой считался делом пустым, и занимались им только дети, дряхлые старики или старухи.
«Я езжу по рыбу, а не порыбачить…», – говорили рыбаки, если их спрашивали о том, почему они не ловят удочкой. Именно на этой почве известны конфликты рыбаков, пытавшихся объяснить инспекторам Рыбнадзора, почему они ловят браконьерскими орудиями.
Таких оправдешных рыбаков было не много, но они очень редко возвращались без улова. Причём перерывов в ловле практически не было. Ловили в любое время года. Повадки рыбы, её реакцию на изменение погоды или уровня воды в реке изучали с детства, перенимая от старших и наблюдая, так сказать, в натуре. Чтобы обеспечить, как можно более регулярный, постоянный улов необходимо было множество разных снастей и приспособлений. Некоторые из них лежали на пятрах (своеобразный второй этаж сараев и крытых дворов) почти весь год и вытаскивались, только когда приходило время, на одну – две недели. Такое разнообразие снастей и позволяло осуществлять круглогодичный беспрерывный лов разными способами.
Снасти готовили сами, чаще зимой и, если не успевали, ранней весной, когда выход на лёд уже опасен, а открытой воды ещё нет. Это был единственный период, когда рыбак не ходил по рыбу. Иногда вязание сетей, особенно так называемой дили поручали пожилым женщинам за натуральную плату, всё той же рыбой. Насаживал сети рыбак сам, для этой цели в ворота и постройки напротив них вбивались большие гвозди, между которыми натягивались тетивы будущей режовой сети – режовки, в Центральной России известной как мережка. С помощью специальной иглы диль и два наружных ряда более крупной и грубой сети – режи привязывались в соответствии с размером ячеи к тетиве, на которую насаживались чаще берестяные поплавки – гольки. Бересту редко заготавливали специально, чаще обдирали с весенних берёзовых дров, которые пилили, конечно, выбирая деревья с подходящей берестой.
Так же насаживались полотна сети и на другую тетиву, но вместо гольков туда заранее нанизывалось определённое количество грузил выполненных из кирпичной глины и обожжённых. Такие грузила покупали, иногда выменивали, или пересаживали со старой сети, конечно, изготавливали сами. Позднее стали применять свинцовые грузила и даже стальные из втулок от сельхозмашин, но такие грузила старались заменить, от ржавчины портились сети. Автору не известен специальный термин для обозначения грузил, скорее всего, они так и именовались.
Для работы по насадке и починке сетных снастей рыбак надевал специальную одежду без пуговиц, выпутать которые из сети довольно не просто и это затягивает работу, проходящую на холоде и без рукавиц. Поверх телогрейки надевали специальный халат с пуговицами на спине, с левой стороны в районе ключицы, к халату пришивалась пуговица, за неё, подобно известной в женском рукодельном инвентаре швейке цеплялась, при необходимости, сеть, освобождая руки починяющего её рыбака. На свитере, который надевал для этой работы отец автора Никита Фёдорович, была пришита пуговица от матросского бушлата, что интересно, в другое время свитера он не носил, т.е. для него это была как бы спецодежда.
Зимой плелись из распаренной лозы попутно с корзинами ловушки – морды, в колхозное время лозу почти повсеместно заменяли доступной тогда алюминиевой проволокой. Морда из такого материала имеет два важнейших преимущества: она не всплывает и не гниёт. Название ловушки, как полагают, возникло от ее схожести с головой животного. Представляет собой морда конусообразно вытянутое плетёное сооружение, в основание которого вставлен более короткий конус.
Заниматься починкой и изготовлением снастей в другое время не было ни малейшей возможности. В первой половине XX века ещё существовала традиция «уроков», когда дети в семьях рыбаков, до того как получали разрешение на прогулку и игры обязаны были навязать определённое количество дошшечек, так называлось приспособление необходимое для вязания сети, определявшее размер ячеи будущей снасти. Мерой детского наказания тоже были те самые дощечки, в том числе и в случае не качественной работы. Таким образом, в семьях рыбаков к обычному рукоделию, которое никто не отменял и там, прибавлялись ещё и рыболовные.
По поводу снасти говорили: «Худа снасть, отдохнуть не даст…», в данном случае отдых, конечно, не рассматривался как простое отсутствие деятельности. С плохой снастью для обеспечения того же улова требуется много лишней работы.
Зимой и в начале весны строили новые или смолили и заливали водой старые лодки. Заливали чтобы устранить небольшую возникшую от рассыхания течь, дерево разбухало, и течь прекращалась.
Лодки спускали на воду после вскрытия Исети. Чаще всего лодки так и зимовали у реки, прикованные цепями к вётлам или даже специально вбитым в берег стальным трубам на таком расстоянии до которого не доходит полая вода. Практически все коврижские семьи имели у реки нижние овощные огороды, в них чаще всего и зимовали лодки. Лодку прислоняли к изгороди-пряслу, под тот борт, что оказывался на земле, подкладывали толстые поленья, или короткие брёвна, чтобы исключить контакт борта с сырым грунтом.
Настоящие «рыбацкие» лодки были не у всех. Лодки, изготовленные для простой переправы на пастбище или сенокос, для рыболовных целей, чаще всего не годились.
Свою лодку, даже и во второй половине XX века рыбаки очень неохотно давали кому-либо, малознакомым или ненадёжным людям не давали вовсе. Рыбацкая лодка ценилась очень высоко. Потеря чужой лодки покрывала рыбака позором, и ложилась на его плечи тяжким бременем. Он обязан был либо отыскать потерянную лодку, либо, если поиск не дал результата приготовить материал для строительства новой лодки и, отложив все дела помочь пострадавшему рыбаку как можно скорее построить новую лодку взамен потерянной. Давали лодки, чаще родственникам, которым при случае напоминали, что пора бы построить свою, когда же молодой рыбак приступал к строительству, безвозмездно помогали ему, так передавалась традиция. За рыбацкой лодкой следили, она тоже была как бы частью необходимого хозяйственного инвентаря.
Так Никита Фёдорович часто рассказывал случившуюся с ним в молодости историю, когда у него ещё не было своей лодки, и он часто брал лодку родственника-инвалида Агафона Никитича. Утром вернувшись с реки, он едва успел перед работой перетаскать домой улов, и в восемь часов был уже на работе. В обед пришёл Агафон и заявил, что его лодки на берегу нет. Никита Фёдорович стал уверять, что лодку приковал на обычное место. Но дед продолжал настаивать, что лодки нет. Пошли смотреть. Лодка была там, где отец ее и оставил. «Эта не моя, у меня была чистая», – заявил Анафон. Пришлось мыть. Так учили молодёжь следить за лодкой и снастями. Если учесть, что одна нога Агафона Никитича была самодельным деревянным протезом, можно попробовать представить какого труда ему стоила такая «учеба».
Рыбацкие лодки были уникальны. Материал для строительства заготавливался не один год. Подбирали широкую без сучков сосновую доску для днища, так же без сучков тонкие доски опалубки, завершающей борта. В окрестностях Ковриги не было сосновых боров, поэтому такой материал был особенно ценен. Дуги (шпангоуты) и носа (штевни) делали из специально подобранных кривых берёзовых комлей, найти подходящие было совсем не просто, чаще всего использовали берёзы со склонов оврага изогнутые сползающими снегами, такие дуги в отличае от выпиленных из доски можно было отшлифовать, так как в рыбацкой лодке не должно быть задев – торчащих гвоздей и заусениц на деревянных деталях. Сеть из такой лодки легко выскальзывала во время установки, что не только экономило время и силы рыбака, но, при ловле на стрежи (в реке на быстром течении), было жизненно необходимо. Гвозди тщательно забивали, и загибали, проверяя рукой, не цепляет ли, что ни будь. Затем лодку смолили а позднее и окрашивали, не жалея краски, чтобы с её помощью сгладить некоторые небольшие огрехи. Опалубку бортов так же вручную шлифовали шкуркой.
Массово выходили на Исеть до пахоты. Иногда в тёплую погоду этот выход превращался, в своего рода, праздник с общей ухой и выпивкой, позднее он стал приурочиваться к первому или девятому мая.
Рыбу начинали ловить на самоловные сети-режовки. Безлодочные и, как правило, молодые рыбаки, выходили по вечерам с саком – специальной весенней снастью, способ лова которой напоминает ловлю сачком, от сюда и название. Ловят, обычно, нерестящуюся плотву, попадают окуни, реже щука. Ловля таким способом очень трудоёмка, по саковищу – жерди на которой закреплялась сетка, во время её подъёма над водой, стекает вода, и даже очень осторожный рыбак постепенно оказывается мокрым. Ловить можно лишь в определённых условиях и тот, кто их не угадал, мог совершенно впустую проходить до ночи.
В протоки, соединяющие в это время пойменные водоёмы, ставились уже упомянутые морды, а в более крупные пересыхающие летом русла устанавливали витили. Специального описания этих снастей приводить не будем, их уже прекрасно описал Л.П. Сабанеев.
Ботка — ловля в мелкие режовки с помощью специального устройства ботала (металлического «стакана» конусообразной формы с завальцованным краем на длинном черене – ботовище) стайной нерестящейся или кормящейся рыбы была широко распространена. Рыбак загораживал сетью залив разлившейся реки и, затем, выгонял из него рыбу создавая шум боталом, в перегородившую выход сеть. Если рыбак правильно угадывал момент лова он за несколько тоней (весь набор операций по выставлению, ботанию, выбору рыбы и сбору сети) наполнял лодку не крупной рыбой — «щепками», как называли такой улов (плотва, елец, подлещики).
Режовки оставались так же в протоках до окончания водополицы. Рыбу из них вынимали дважды – утром перед рассветом и вечером на закате. «Кто рано встаёт – того и рыба любит», часто повторяли рыбаки, недосыпая.
После посевной и посадки огородных культур наступал летний сезон лова. В это время продуктивным способом являлось обатывание берегов – режовка со средним размером ячеи ставится под углом к берегу. Все операции по её установке требуют максимальной осторожности, иначе напуганная рыба уйдёт или затаится. Выставив сеть, а иногда и две, вначале более крупную, а через несколько метров мелкую, рыбак опускался чуть ниже по течению и, пугая рыбу боталом, начинал подгребать против стрежи к сети. Две сети позволяли ловить более эффективно. Режовка с крупной дилью пропускала мелкую рыбу дальше, задерживая ту, которая не могла бы попасть в выставленную далее сеть с мелкой ячеёй, но более мелкая рыба оставалась именно во второй сети. Так, раз за разом, рыбак мог ботать до утра, уплывая за многие километры вверх по течению реки. «Рыбака тонь кормит», – такую поговорку повторял рыбак, возвращаясь под утро к заждавшимся домочадцам.
Вылет подёнки – мятлика был сигналом к ловле леща ещё одним оригинальным способом и всё той же режовкой, только теперь уже с крупной ячеёй и дили и режи.
Участников такой ловли должно быть не менее трёх. С помощью лодки сеть протягивается от берега к берегу, при этом перевозится на противоположный берег и один из участников ловли. За привязанные к концам сети колья с грузилом на конце, привязываются длинные верёвки. Течение подхватывает сеть и несёт её, а рыбаки, регулируя натяжение сети с помощью привязанных к кольям верёвок, идут по берегам следом. Сеть плывёт сама, поэтому и такой способ лова называли плавить. Иногда, чтобы сеть не всплывала от сильного течения на поверхность, к нижней тетиве прицепляли дополнительные грузы в виде колец выполненных из толстой стальной проволоки или даже прутка.
Скорость такого движения вполне сравнима с быстрым шагом. На некоторых участках даже приходилось бежать бегом, на других, почти останавливаться, чтобы перебраться через топь. В таких случаях верёвку слегка отпускали, иначе можно было просто упасть. Идущие по берегу следили, чтобы сеть не нанесло на отмели, или чтобы она не отходила слишком далеко от берега, старались пускать её перпендикулярно берегам, поперёк реки. Удержать сеть или направить её против течения было практически не возможно, удавалось лишь, с невероятными усилиями, немного замедлить движение сети, в случае если её наносило на задеву – затопленный куст или сваю и т.п.
Рыбак остававшийся в лодке, держась за верхнюю тетиву, старался определить, куда попала рыба и как можно скорее выпутать её, пока она не намотала не себя кошель (вытянутую сквозь ячею режи часть дили в которой запутывается попавшая рыба). Если сеть наносило на задеву, именно он руководил снятием сети. Иногда снять сеть не удавалось, её концы отрезали, потом их просушивали, а зимой навязывали до требуемой длины, но на текущий сезон сеть была уже потеряна.
Задевы вытаскивали из реки общими усилиями – это была общая беда, раньше лошадьми, а во второй половине XX века и трактором. Кто-либо из молодых рыбаков зацеплял длинную крепкую верёвку за предмет лежащий в иле под водой и цепляющий сети, затем этот предмет – бревно или куст вытягивали на берег.
Проход в три – четыре километра с такой сетью был очень быстрым и мог принести от десяти до сотни крупных лещей, одного – трёх язей, несколько щук. Занимал он около пяти часов. За это время рыбаки успевали подняться вверх по течению, разобрать и уложить сеть, растянуть её – это были самые трудоёмкие операции, сам же лов, если он проходил без задев, воспринимался, как награда за труд.
«Рыба в реке, а улов на спине». Когда лодка была прикована, а сеть собрана в мешок, улов, мокрую сеть, колья и весло необходимо было доставить домой. Выловленную рыбу по окончании ловли, чаще уже дома, когда развешена на просушку сеть, прибраны весло и колья делили поровну среди всех участников, но всегда в пользу хозяина сети, как правило, и лодка тоже была его.
Принесённую рыбу нужно было почистить и выпотрошить сразу, в тёплую ночь до утра она могла уже испортиться, затем её заливали холодной водой в тазу или пересыпали солью.
С началом сенокоса самоловные сети снимали. «Прошёл июнь – на рыбалку плюнь». Однако всегда оставалась часть рыбаков, чаще это были ещё крепкие старики, не прекращавшие лов и в сенокосное время, и опять по ночам.
В жару, если выдавалось свободное время, молодёжь, как бы развлекаясь, ловила под берегами налимов и раков. Ловили также и неводом – бреднем. Эти способы большинством рыбаков воспринимались как несерьёзная забава. При этом собственные невода (бредни) были у очень многих. Насадить правильно невод получалось далеко не у всех, наверное, преемственность этой традиции во второй половине XX вера была уже прервана. Популярностью пользовались лишь некоторые уловные невода. Старые рыбаки их охотно давали молодым, так как сами они, как правило, в воде не бродили.
В августе, когда ночи ещё тёплые, но уже довольно продолжительные, вновь начинали обатывать берега, а в старицы выставлять на самолов режовки. В старицах в это время попадала рыба, большая часть которой могла погибнуть от зимних заморов: карась, линь, лещ, язь, щука, плотва. Лодку нужно было перетаскивать из одного водоёма в другой, что требовало не малой физической силы и отнимало драгоценное время убывающего дня.
В первой половине XX века и видимо раньше, рыбаки оставляли лодки во многих продуктивных водоёмах, как говорили «жить». Утрату традиции породило воровство, начавшееся с приезжих чужаков, когда стало нарушаться правило «Где взял, туда и положь». Лодки портили, сжигали, увозили на другие водоёмы и бросали там. Бороться с подобными проявлениями варяжской удали для рыбака – крестьянина, ловящего ночами, а днём занятого на полевых или иных колхозных работах, даже и в летние календарные выходные, не было никакой возможности. Постепенно лодок в пойменных старицах не осталось, а отношение к чужакам на реке стало всё более враждебно. «Из-за них и ночевать приходится», – оправдывались многие рыбаки. И действительно оставленные на ночь самоловные сети, в случае если где-то замечены приезжие, чаще всего городские рыболовы, нужно было караулить и в отношении улова и как саму снасть.
Даже на время уборки полевых и огородных культур ловля рыбы не прекращалась полностью. «Вся ночь моя», – говорил рыбак, уходя в сумерках на реку. Лукавые хозяйки, уговаривая его не ходить, повторяли: «Рыба не хлеб, сыт не будешь». Помня, конечно, что именно рыба помогла пережить весну, и скрашивала рацион летом, что она нужна будет и для праздничного пирога и для свадебной ухи и к поминальному столу, да и так порадовать домочадцев переменой. Возвращались рыбаки глухой ночью или под утро, и конечно, с рыбой, обязательно оправдываясь: «Всю не выловишь».
Осенью, как и весной, во время обычного осеннего паводка, когда после дождей и при медленном испарении в реках поднимался уровень воды, выходили лучить рыбу. В такой ловле необходима была острога. Свою острогу берегли, как и всякую иную снасть. Её редко изготавливали самостоятельно, чаще заказывали кузнецу. В середине XX века для лучения стали применять электрические светильники, например фару от какой либо машины, в качестве источника тока использовали установленный в лодку аккумулятор.
К зиме окончательно убирали летние самоловы.
По первому льду, достав специально приготовленную грубоватую, но очень функциональную, вырубленную из берёзового стволика с корневым наростом, дубину, шли глушить рыбу. Так добывали, прежде всего, щуку – самую не стойкую против такого орудия рыбу, попадались, конечно, и другие речные обитатели. Глушением занимались, в основном, более молодые рыболовы, но всегда под руководством старших. Идти на тонкий лёд в одиночку, считалось верхом безрассудства, обязательно, кто-то должен был подстраховывать.
В декабре на льду стариц уже долбили отдушины, помогая рыбе избежать заморов. На реках когда окончательно затягивались полыньи, даже на стрежи норили режовки уже как зимние самоловы. Норить – от слова «нора». У берегов выдалбливались две большие проруби. Лёд долбили пешнёй – специально выкованной стальной пикой, подобием лома, но с тяжёлым и острым наконечником (чаще всего её и делали из лома), на другом конце приваривали большую гайку, в неё продевали верёвку, чтобы, в случае если пешня сорвалась в прорубь, её можно было вытащить. Для вычерпывания кусков льда применяли большую совковую лопату с просверленными в ней отверстиями для слива воды, в черенке тоже было отверстие, куда продевалась верёвка. Некоторые вместо лопаты применялся большой сачок из стальной сетки, наваренной на обруч из стального же прутка.
Между этими двумя прорубями по-прямой через 1 – 1,5 метра долбили лунки. С помощью длинного шеста – жерди и ивового крюка, через лунки пропускали от проруби к проруби длинную верёвку. Затем к этой верёвке привязывали сеть и протягивали её подо льдом от берега к берегу. Концы сети привязывали к толстым кольям, втыкая которые в донный ил фиксировали сеть поперёк реки. Верёвки от верхушек кольев привязывались к кустам на берегу.
Раз в сутки или двои проруби отдалбливали, и вытягивали сеть наружу. Выбрав рыбу, сеть затягивали обратно под лёд. Для этого за оба кола привязывали по длинной верёвке, больших по длине, чем ширина реки (не менее 50 метров каждая).
Верёвки нужны были для многих рыболовных операций, их вили сами, часто в складчину, несколько рыбаков. Станок для витья верёвок был общим, один на всю деревню, в XXI веке таких станков уже практически не осталось, кто-то, конечно же не рыбак, все их сдал в металлолом. А в середине XX века свивали сначала тонкие верёвки из капроновых волокон, применяемых для упаковывания. Такие же волокна используются и сейчас для связывания сенных тюков. Затем из тонких верёвок вили более толстые. Вили, как правило, осенью, после полевых работ и пока не очень холодно. Чтобы капроновые верёвки не скручивались, их нужно было растянуть, для этого призывали мальчишек. Верёвки привязывали к велосипедам и так катались по степи. Раньше это делали на лошадях.
Зимой мороженой рыбы, не требующей специальных мер по сохранности заготавливали очень много. Крупную, по словам старожилов, складывали как поленницы, мелкую пересыпали снегом и хранили в специальных ларях. Рыбу использовали сами, продавали и обменивали. Если до весны зимнюю рыбу не успевали потребить, её использовали на откорм свиньям и домашней птице.
До революции в Шадринске существовали и рыбные лавки, и магазины, куда везли и мороженную и даже живую рыбу. В тридцатые годы рыбу принимал рыбный завод, где её вялили и коптили. Во второй половине XX века официальной торговли местной рыбой в Шадринске не существовало, но ее можно было сдать в сеть магазинов «Коопторга». Сейчас рыбу продают на рынке с лотков.
Конечно, особенно молодым рыбакам удача сопутствовала далеко не всегда, про таких и говорили: «Караси (чебаки) да рябки – провожай деньки». Намекая на никчёмность его занятия. Но постепенно, если рыбак, не смотря на насмешки, оставался верен себе, он обретал опыт, обзаводился необходимыми снастями, или заслуживал право пользоваться снастями более опытного рыбака, или же получал допуск к участию в совместных ловлях, отношение к нему менялось. Так, по мере взросления собственного и старения авторитетных рыбаков появлялся новый оправдешный рыбак.
О тех же, кто так и не обретал рыбачьего уважения, говорили: «Рыбак – из чашки ложкой». Таким не доверяли, лодку старались под любым вежливым предлогом не давать и для совместной ловли не брали.
Именно вторая половина XX века стала переломной в передаче преемственности рыболовных традиций. Много молодёжи покидали родные сёла, унося с собой и прививавшиеся им традиции. Появление личного мото- и автотранспорта увеличив мобильность рыбаков, уничтожило понятия «наша река», и «наше озеро», к которым у старых рыбаков всегда отношение было трепетное, ревностное и даже мистическое. В «свою» реку не бросали палки, их при случае вылавливали, убирали с берегов, ведь это всё – потенциальные задевы. В неё так же не бросали бутылки, консервные банки и прочий мусор, ведь с бреднем бродили, как правило, босиком. Немыслимо было даже представить, чтобы рыбак вывез на берег реки навоз или другой дворовый «сор». Возможно, отголоском языческого поклонения водной стихии существовал негласный запрет мочиться в воду рыбного водоёма.
Даже во второй половине XX века многие оправдешные рыбаки не терпели шумных компаний с распитием спиртного во время ловли. Это допускалось лишь у костра, под традиционную рыбацкую уху, с дымком. Старые рыбаки также утверждали, что обычай таких посиделок зарождился именно в результате вынужденного ночного бдения, когда на реке стали появляться заезжие рыболовы, после которых пропадают и лодки и сети.
XX век породил вокруг рыбалки ореол романтизма, превратив её в общественном мнении в один из наиболее брутальных видов отдыха. Экономическое снижение роли улова, как продукта, который другим способом был бы не доступен, государственное регулирование распределения рыбных богатств страны, когда в сельмагах можно стало приобрести относительно не дорогую и относительно свежую океанскую рыбу, ускорило утрату традиции. Не последнюю роль сыграл и запрет традиционных орудий лова. Современная спортивная ловля благодаря мощнейшей рекламно-коммерческой компании, вторгшейся и в среду потенциальных рыбаков, начисто уничтожила всякие следы народной рыболовной традиции, главенствующее место стал занимать азарт. Современные рыболовы уже не едут по рыбу, а именно порыбачить, провести время вдали от домашних хлопот и проблем, как бы уйти от реальности, чего никак не мог себе позволить придерживающийся традиции рыбак, осуществлявший тяжёлую и часто необходимую работу.
А как же экологическое воздействие на рыбные популяции и биоценоз водоёмов? Становится ли следование традиции причиной сокращения биологического разнообразия в зауральских реках и, прежде всего в самой Исети? Вопрос, конечно, не простой и требующий опять же специального исследования. Если ссылаться на мнение Л.П. Сабанеева, то получается, что столь эффективный лов вовсе не мешает воспроизводству рыбьего поголовья, а даже стимулирует его, высвобождая жизненное пространство для новых поколений, а лов во время нереста, часто просто спасает икру и молодь от уничтожения выметавшей её рыбой. Утверждение, конечно, не бесспорное, но и не безосновательное…
По мнению рыбаков, строгие меры по ограничению использования традиционных орудий лова не имели никакого практического значения, главной их целью было именно отлучение крестьян от реки, уничтожение рыболовства как вида хозяйственной деятельности помогавшего сельскому населению продолжать чувствовать себя хозяевами собственной жизни, отвлекавшего его от производительного труда на благо Родины.
А рыба при этом неоднократно гибла в немыслимых массовых количествах в результате вовсе не её вылова, а вследствие неких, всегда загадочных, выбросов и утечек на предприятиях Каменска-Уральского или Екатеринбурга. Такие массовые заморы молоди и крупной рыбы происходили достаточно регулярно. Иногда, в конце восьмидесятых годов, почти ежегодно, и даже не по одному разу за лето, речные берега становились местом шумного пиршества речных птиц собиравших на дармовшинку умирающую рыбу, на берег ползли и раки.
Поэтому говорить о традиционных способах лова и как следствие традиционном отношении к реке как о причинах обеднения рыбных ресурсов, наверное, не следует. Лов подобными способами продолжался на Исети, по меньшей мере, со времени освоения её монахами Далматовского Святоуспенского монастыря, основанного старцем Далматом в 1644г. Да и раньше, за десятилетие до Далмата на берегах Исети держали промысловые заимки, арендуя участки речной поймы у мурзы Илигея, тобольские и верхотурские мужики, сезонно ловившие здесь рыбу и промышлявшие в борах куницу и соболя. Археологи находят в поселениях на берегах Исети керамические грузила для сетей изготовленные более чем за две тысячи лет до нашей эры. При этом численность популяций ценных пород оставалась достаточной даже и к середине XX века, когда и количество рыбаков, как утверждали старожилы, значительно уменьшилось, по сравнению, например с началом того же века.
Местное рыбье стадо, безусловно, пострадало в результате предпринятых в начале XX века попыток разведения и интродукции в Обском бассейне волжских рыб. В частности в Шадринске, уже упомянутое Общество рыболовства и рыбоводства неоднократно выписывает молодь рыб из Уфимского подобного общества. Осуществлялись попытки акклиматизации в Исети даже форели, но, по-видимому, не удачные. А вот судьба неоднократно выпускавшегося в реку леща оказалась более счастливой. Уже в 20-е годы XX века лещ стал занимать существенное место, потеснив в уловах, и, видимо, в водоёмах серебряного карася, плотву и язя. Судак впервые появился в 1968 году, конечно, он так и не стал серьёзным конкурентом щуке или окуню, но, в чём-то дублируя их, повлиял на структуру популяций молодых и взрослых особей, разнящихся и по местообитаниям и по особенностям питания.
Надо полагать, что рыболовная традиция в Приисетье не исчезнет совсем, её элементы и до сих пор существуют в тех сёлах, где остались потомки оправдешных рыбаков. Стремление занять свободную экономическую нишу вновь толкает лишившихся других средств существования часть бывших колхозников к освоению и использованию естественного и практически всегда востребованного ресурса реки.
Что привнесёт и что уничтожит в этой мужской традиции XXI век, покажет время.
А. Мурзин, октябрь 2010г.
