«СТРАШНО ДАЛЕКИ ОНИ ОТ НАРОДА»…
Вместо автобиографии
Ответ Марии Тарасовой (Похе) на форуме, 12.09.02
Мария Тарасова:
БЕРЛИН. Примеряет крыла белыя и машет оливковой ветвью в соответствии с некими абстрактными идеалами, пропитавшими его мозг с молоком матери. Слабо представляет себе, как оно там в жизни взаимообуславливается и проистекает (что, кстати, прослеживается и в его отношении к поэзии). Из тех, кто призывает строить воздушные замки, но не помышляет даже о возможности ответственности за последствия своих слов (он о последствиях просто не думает). Рекомендуется томным барышням и девушкам пубертатного возраста по одной странице в день за 20 минут до сна. Бебебе…
Милая, остроумная Маша! Я, действительно, машУ этой самой оливковой ветвью, но не в связи с некими абстрактными идеалами. Просто многое переосмыслил… Кстати, именно сегодня я закончил стихотворение, в последнем четверостишии которого сказано:
Как пледом, окутанный чувством,
Сижу, размышляя о мире…
При свете мерцающей люстры
Мой разум витает в эфире.
Я, конечно, слегка кокетничаю, но подобные мысли не придут в молодую голову. А теперь давайте разберёмся в моём “слабом представлении о жизни”, как Вы изволили выразиться.
Немногим более трёх лет отроду, т.е. с тех пор, как помню себя, я, ещё не осознавая причин беспокойства, выходил на коммунальную кухню, как на кулачный бой. Помните, у Высоцкого: …«на тридцать восемь комнаток всего одна уборная»? Так это про нас… Теснота была настолько привычным атрибутом нашего существования, что возможность спать на широком подоконнике расценивалась, как благо…
Запомнились некоторые эпизоды, произошедшие и в более нежном возрасте: когда началась война, мне было два годика, и картинка поезда, на котором нас эвакуировали в Сибирь и который тащился со скоростью пешехода, тоже осталась со мной. Голодные годы в двенадцатиметровом чулане, где жили мама, бабушка и я, а затем по “дороге жизни” приехала ещё и тётя после контузии в Ленинграде, чем хозяйка квартиры, в которую нас подселили, была чрезвычайно недовольна. Врезалась в память её фамилия – Зверева.
Отец добровольцем ушёл на фронт. Меня по выходным женщины брали с собой в баню, а я стеснялся и прятался. В пятилетнем возрасте помню себя, читающего длинные взрослые стихи в госпитале раненым бойцам: Остерегайтесь, граждане, Луны, /Поэты, прекратите излиянья. /Изменница, ты смеешь в дни войны /На затемнённый город лить сиянье…
Молодые калеки плакали и поили меня компотом из сухофруктов, который я любил. Впрочем, я любил всё, что было съедобно.
В сорок пятом вернулся в изнасилованный Ленинград. Карточная система и голос мамы: Толя, не ешь хлеб, не с чем будет обедать. 1946 год — первый послевоенный набор во Дворец Пионеров по классу скрипки. Не поступил бы – не упоминал. Но…семейные обстоятельства лишили мир предполагаемого виртуоза.
Игрушки – тряпочный футбольный мяч, порох, добытый из найденных в разрушенных зданиях патронов, коньки снегурки (вернее, один конек, примотанный к валенку верёвкой с палочкой) и проволочный крюк, с помощью которого цеплялись за борта проходящих мимо грузовиков. Да, чуть не забыл: обод от бочки с железякой для его «управления», безобидная игра в фантики, и, конечно, на деньги — пристенок, бита и прочие не виртуальные способы себя занять и развить.
Школа… Единственный еврей в классе, где учились переростки. Все голодные, оборванные, злые – безотцовщина… У кого была обувь, ходили в школу. Мне повезло – я носил кирзовые сапоги, а накручивать портянки отец научил. Место проживания – Лиговка, известная (Вам — по песням Розенбаума) тем, что это был самый бандитский район во всём городе. Драки почти ежедневно. Без самодельного кастета на улицу не выходил. С годами шрамы стали незаметными, но нос сломан, что и следует из фотографии. По выходным – на барахолку (с оглядкой на милицию) заработать лишний рубль на сшитые мамой из отходов варежки. Зато, заказывая газировку с двойным сиропом, чувствовал себя богачом. «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство”.
Только с недавних пор, чуть замедлив бег и переосмысливая свои, слава Богу, удачно сложившиеся отношения со взрослым уже сыном, вдруг с удивлением стал осознавать, что недодал ему внимания и тепла, поскольку и сам не припомню, чтобы в ставшим таким далёким детстве меня кто-нибудь приласкал, погладил по жёстким вихрам, прижал к себе и поцеловал. Требовали — да, а вот нос надо было утирать самому. Суровые были времена и не до «телячьих нежностей».
Поступал в Политехнический, где получил тройку за верно решённую задачу по математике. Мне Вам не надо объяснять, что я был одним из лучших учеников, одним из тех мальчиков, которые стояли в коридорах различных вузов в день сдачи экзаменов по математике и «щёлкали» задачки тем, кто отпросился в туалет и по выходе оттуда подбирал уже готовые решёния. Но, 1956 год… “Дело Врачей” только начало отпускать умы рабочих и крестьян. Пошёл работать слесарем на завод. Тогда, помнится, при шестидневке страна имела самую длинную в мире рабочую неделю. За год достаточно серьёзно освоил слесарное дело и почти все станочные профессии. После работы топал в вечернюю школу, чтобы втайне от всех (запрещалось это) получить второй аттестат зрелости. Для чего? Чтобы обязательно поступить в институт, иначе – армия на три года (флот – пять лет). Сдав за пятнадцать дней 10 вступительных экзаменов, поступил в два института – намеренно не самых элитарных, чтобы не рисковать.
Здесь я переведу дух, чтобы процитировать Вас, Мария: “…абстрактные идеалы, пропитавшие его мозг с молоком матери”!
Скоро сказка сказывается… Вам, надеюсь, не докучали бесконечным и бесполезным колхозным рабством в дождь и заморозки? А мне пришлось пожить и поработать даже на «сто первом километре», где ближайшие друзья – уголовники между отсидками. Хорошо, что к тому времени у меня за спиной была уже солидная карьера боксёра. Публика была весёлая! Так что «по фене» я тоже «ботаю».
А ремонтные работы (всё, вплоть до шагающих экскаваторов) на Сланцевском Цементном заводе, когда комбинезон пропитан маслом, затем припудрен молотым известняком, и так — несколько слоёв! “Мойте руки перед едой” – так это из области фантастики. Не было там воды!
Не знаю, существует ли ещё посёлок «Ленинградский» в Кокчетавской области, но я, студент второго курса, плотничал там, возводя дома для целинников и калеча пальцы.
Мы, студенты строительного института, отрабатывали своё бесплатное образование на многих стройках коммунизма: студенческое общежитие на Фонтанке, разрушенные войной творения зодчества в Петродворце…
Моё поколение, как Вам, вероятно, известно, выросло в стране тотального дефицита: товаров и продуктов, предметов личной гигиены и бань, ласки и секса, новостей и правды…
Пропускаю счастливые годы каторжного труда, который был необходим, чтобы в 33 года мне, беспартийному инвалиду по пятому пункту (национальность), быть назначенным начальником конструкторского отдела (И.О., так как партийные инстанции никак не могли такого утвердить) Кировского (Путиловского) завода. Работа, в которой я принимал не последнее участие и включавшая в себя ряд изобретений, уже после моего отъезда была представлена на Государственную, а затем и на Ленинскую премии.
А преподавание в различных учебных заведениях (по совместительству, т.е. после 10-12 часового рабочего дня) самых «неудобоваримых» дисциплин? А борьба за место в науке, когда пятеро (!) заведующих кафедрами в разные годы пытались «пробить» мою защиту? Пустяк…
Вечные «халтуры», начиная от курсовых и дипломных проектов и кончая разгрузкой вагонов на станции Москва-сортировочная, которые ну никак не могли изменить убогого экономического статуса. Да мало ли всего было? Так ведь и впору целый роман написать, а потому — отправляю за подробностями к Михаилу Веллеру… Читайте, хорошо излагает.
Развод после десяти лет не очень счастливой семейной жизни. Нелёгкое решение оставить страну, где родился и вырос, получил образование, добился определённых успехов, обзавёлся друзьями. Новый брак, приёмный сын, трехлетний отказ, суды (вплоть до Верховного СССР) на отобрание у нас ребёнка в связи с его антисоветским воспитанием. Слежка КГБ. Работа “дядей Васей” в комбинате ясли-детский сад, добытая, по сути, обманным путём. На работу «отказников» не брали, но зато «привлекали» за тунеядство. Все задания (от роли Деда-Мороза и выпуска стенгазеты до ремонта шкафчиков, горок, картофелечистки, швейной машинки, часов и прочей «утвари») выполнял за 60 рублей в месяц минус алименты и в трезвом виде, что было странно для персонала, привыкшего к образу предшественников. Стали подозревать что-то недоброе, когда случайно обнаружили, что их плотник читает в оригинале английскую литературу. Позже последовал звонок в РОНО от бывшей тёщи, требующей уволить меня, поскольку я не имел права работать на моей ответственной должности: наличие высшего образования и предательские намерения покинуть Родину.
Опасный подпольный бизнес (реставрация антиквариата, преподавание английского), чтобы собрать средства на отъезд и на выплату алиментов дочери, с которой не разрешили повидаться даже в связи с отъездом. Не драматизируя и опуская многое, пробую лишь дать голые факты биографии. Три раза отнимали визу, в последний раз – уже в аэропорту, перед досмотром. Жить негде и не на что… Ни паспорта, ни визы, ни гражданства. …Долгие месяцы тяжёлого противостояния с очень серьёзным противником. Перспектива – не выехать никогда!
Эмиграция. А ведь надо было самостоятельно, только за счёт анализа происходящего пройти путь от кристально-честного советского человека до отщепенца, полностью не приемлющего советский уклад жизни. В те годы эмиграция была равносильна предательству: друзья боялись общаться, даже звонить по телефону, который прослушивался. В 39 лет отбыл в неизвестность – много ли информации до нас доходило?
Прибыл в Лос-Анджелес с $20 долларами в кармане. Иная жизнь, в которой всё надо было постигать с азов: от того, как выписать чек, до тонкостей языка и взаимоотношений в новом социуме, знания законов страны, понимания основ финансовых связей и рынка недвижимости и, наконец, специфики ведения бизнеса.
Семья. Сразу впрягся в работу. Без подробностей и опуская стандартные трудности, обозначу лишь пунктиром этапы пути, среди которых помимо основной деятельности на ниве инженерии (конечно же, начиная с низовых позиций) была и подработка реставрацией антиквариата, и работа таксистом в моём новом, огромном и незнакомом городе (при моей непревзойдённой способности запутаться даже в двух соснах), и преподавание английского языка другим эмигрантам. При этом, осознав полную убогость своего познания в этой области, не выпускал из рук блокнота, в который записывал все встречающиеся новые выражения и обороты, а также сленг, поговорки и прочие составляющие словаря, употребляемого теми, с кем приходилось общаться. Работа чаще всего была не «за углом» и, проводя в машине по три и более часов в день, в течение пяти лет я не позволял себе слушать музыку – только различные передачи (от проповедей до ток-шоу), стараясь копировать интонации и произношение дикторов. Кстати, когда мне говорили что-либо типа: «Тебе было легко: ты знал английский», то я отвечал однообразно: «Да, мне при отъезде его таможенники подарили».
Через полтора года – ГИП в компании “Walt Disney” (им понравился мой милый российский акцент). Далее, сменив около дюжины мест и опробовав неоднократно статус безработного, закончил свою славную техническую карьеру Директором инженерной службы в компании, работавшей на космос по программе “Титан”. Сотни новых людей, десятки проектов, масса необходимых для успеха знаний…
И откуда мне представлять, “как оно в жизни взаимообуславливается и проистекает”?
А ещё припоминается ряд достаточно серьёзных заболеваний, от которых, постигая традиционные и нетрадиционные методы лечения, сумел себя избавить…
“Призывая строить воздушные замки, но не помышляя даже о возможности ответственности за последствия своих слов” (и, очевидно, действий?), умудрился дать возможность своей жене подтвердить диплом врача (более пяти лет между инфарктом и сумасшедшим домом); выучить сына – прекрасного человека, одного из ведущих адвокатов Лос-Анджелеса в своей области; помочь своей бывшей семье переселиться в Штаты, где моя дочь стала врачом – гастроэнтерологом; построить и вести с женой успешный бизнес (между прочим, медицинский, требующий специальных знаний) и т.д. и т.п.
И если после всего этого я ещё в состоянии примерять «крыла белыя», то это только потому, что я уже всем и везде был, всё себе и окружающим доказал. Учась всю жизнь и делая выводы из ошибок, сумел изменить своё жизненное кредо и, соответственно, линию поведения.
Я постепенно задушил в себе агрессивное начало, без которого всё достигнутое было бы невозможным, чего со временем желаю и Вам, Мария.
P.S.
Прошло более пяти лет… Текст моего ответа, написанного в час удивления данной мне опрометчивой характеристики, живёт и подвигает читателей на создание даже таких шедевров: «Мужик. В самом лучшем смысле слова. Хотя, возможно, мне многого не понять, сознательной своей жизнью я не застал коммунистическое общество и нерушимый союз. Но УВАЖАЮ». (Владлен Правдоподобный). Мне дороги подобные откровения, но не для их цитирования я вернулся к теме моей состоявшейся жизни. Сохраняя стиль ответов на часто задаваемые вопросы в личных беседах и заочных интервью, я продолжу свою биографию. А это – процесс долгий.
Итак, вне хронологического порядка:
С.О.:
Как бы Вы охарактеризовали свой статус на сегодняшний день?
А.Б.:
…поэт, прозаик, родившийся в Петербурге, ныне живущий в США. Член Международного ПЕН-клуба, член Союза писателей «Новый Современник», Мистер «ИнтерЛит 2002», Лауреат Международных поэтических конкурсов, автор сборников стихов и альманахов поэзии, обладатель Диплома Лауреата Первого Международного литературного конкурса «Золотая номинация» за I место в номинации «Поэзия», Диплома «Признание мэтра».
Автор шести поэтических книг (последняя — «Лица в серебре» вышла в Киевском издательстве «Логос» в апреле 2008 года).
Учредитель ежегодной Литературной премии «Серебряный Стрелец».
Н.Р.:
Как возник замысел проведения конкурса «Серебряный стрелец»?
А.Б.:
В 1999 году на праздновании 200-летнего юбилея со дня рождения А.С. Пушкина, открывая праздничный вечер в Российском консульстве в Вашингтоне, замечательный актер Сергей Юрский сказал такую фразу: «Русская культура, основателем которой явился Александр Сергеевич Пушкин, просуществовала 200 лет»… Позже, уже в кулуарах, мне, ужаснувшемуся от такого пессимистического прогноза, он пояснил: «Все это уже никому не нужно и уйдет вместе с нами».
Да, времена были тяжелыми для невостребованных носителей культуры, но, к счастью, этому предсказанию не суждено было сбыться. Не перевелись поэты на Руси! И дело не в том, каков почтовый адрес поэта…
Проводимый нами конкурс, вернее его состав, уровень представленной поэзии, является ярким подтверждением этому. Век технологий, позволяющих мгновенное общение людей всей планеты, во многом способствовал «выживанию» всей мировой культуры и русской поэзии в частности.
Литературно-музыкальный салон «Дом Берлиных» с её очаровательной хозяйкой и моей супругой Софией в течение многих лет является своеобразной сценой, с которой лучшие представители российской культуры общаются со своей зарубежной русскоязычной аудиторией. Нам представилось органичным внести посильный вклад в продвижение и поощрение поэтического мастерства. К этому времени оформилась идея сайта «Серебряный Стрелец», ставшего «лицом» конкурса и его информационным обеспечением.
Мы уверены, что этот ежегодный международный поэтический конкурс, с самого начала достойно себя зарекомендовавший, станет одним из форпостов современной русскоязычной поэзии за рубежом.
Как и в случае многих других конкурсов, подведение итогов всегда будет приурочено ко дню рождения Александра Сергеевича Пушкина. Это будет подарком и для меня — мне посчастливилось родиться в один день с Поэтом. Правда, на 140 лет позже!
П.М:
Дружит ли Ваше вдохновенье с утром, днём и вечером???
А.Б.:
Интересный вопрос!
Безусловно, что ответ на него связан напрямую с индивидуальностью автора и, в конечном счёте, вариантов ответа может оказаться столько же, сколько и опрошенных.
В моём конкретном случае это скорее НЕТ, чем ДА. Моё вдохновение чаще диктуется открытием, изобретением, прозрением… Иногда оно начинается со слова, которое почему-то захотелось обыграть в поэтическом контексте, с необычного образа, парадоксальной мысли, новой философской окраски того или иного явления или события, свежей рифмы и т.п.
Во сне же, зачастую, скопившаяся в подкорке и неосознанная наяву информация, неожиданно изливается во что-то такое, чему сам удивишься: Откуда? Кто продиктовал?
Никогда не забуду ни с чем не сравнимое чувство озарения, когда я работал над поэмой «Пушкин». У меня сложилось ощущение, что кто-то водил моей рукой.
Л.В.:
… в отечественной культурологии (все это унаследовалось от советов) есть такой химерический термин «эмигрантская поэзия». Как вы к нему относитесь? Существует ли такая поэзия в действительности, или подобное толкование просто выдумано, а есть на самом деле только русская поэзия, не важно где она написана.
А.Б.:
Для начала позвольте мне, в свою очередь, задать вопрос: Скажем, я не переселился на постоянное место жительства в другую страну, а работаю там по контракту. Будут ли стихи, написанные мною в зарубежье, эмигрантскими? Существует русская поэзия. Тот факт, что значительная часть её создаётся авторами, по тем или иным причинам проживающими вне России, лишь подтверждает глубокую любовь к русскому языку и привносит определённый шарм…
П.М:
Анатолий, как сложилось сотрудничество с Анатолием Могилевским и Светланой Портнянской?
А.Б.:
Наш общий с Анатолием друг, композитор Константин Швуим, написавший музыку к пятидесяти песням на слова Ильи Резника, заинтересовался моими текстами и положил на музыку три стихотворения. Песня «Музыка шагов» понравилась Анатолию Могилевскому и он записал новый диск, включив в него эту песню.
Со Светланой Портнянской нас связывает многолетняя творческая дружба. Последняя наша совместная работа – это блестяще исполненное Светланой произведение на музыку «Адажио» Альбинони к фильму «Пистолет», который получил ряд призов на международных фестивалях, в том числе Канском. Фильм заканчивается трагически. В последних его кадрах звучит песня, написанная мной на английском языке по просьбе Светланы.
П.М.:
Немного расскажите о творчестве. О своем творчестве. И: о творчестве вообще. Как находите сюжеты? Как «ловите» рифмы? Есть правда в утверждении: о мистической природе творчества и наличии «космической связи»?
А.Б.:
Не имея возможности в рамках предложенного интервью дать более объёмное изложение своих воззрений на предмет творчества вообще и своего творчества в частности, приведу лишь некоторые из моих высказываний:
Волшебная струна Таланта
Звучит лирическим бельканто,
Рыдает скрипка Страдивари,
Мольберт в клиническом угаре.
Колдуют руки, бронза тает,
И форму мысль приобретает,
Поэзия уносит в дали,
Где раньше люди не бывали.
А сюжеты подсказывает жизнь: люди и события, с которыми она нас сталкивает, философское осмысливание прошлого и происходящего… радуга в небе и букашка на рубашке.
Помните, у Анны Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…»?
Рифмы же иногда приходят, иногда я их ловлю, иногда добываю по Маяковскому: «…изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды».
Природа творчества всегда останется загадкой, мистикой именно потому, что не исключает наличия компонента космической связи между Творцом и творцом.
Если кто-то получает от моего творчества эстетическое удовольствие, находя в нём поэзию, это то, во имя чего я работаю.
Б.М.:
Глубокоуважаемый Анатолий Берлин! Возможно, меня интересуют необычные вопросы. Вы сын или родственник прославленного Исайи Берлина?
А.Б.:
При всём желании быть связанным кровными узами с величайшим философом 20 века, мне не удалось проследить подобных связей.
Интересные совпадения: Сэр Исайя Берлин родился в Риге 6 июня 1909 года, в один день с А.С. Пушкиным (с разницей в 110 лет). Мне посчастливилось родиться в Петербурге 6 июня 1939 года.
В 1916 году семья Исайи Берлина перебралась в Петроград, где, как известно, жили родственники. Евреям до революции не разрешалось проживание в столице. Так называемый «вид на жительство» получали только единицы. Для этого был необходим особый общественный статус (предположим, купец первой гильдии).
Мой дед, награждённый Георгиевским крестом в Русско-японской войне, проживал именно в Петербурге, где в 1914 году и родился мой отец. Как много евреев с фамилией Берлин жительствовало там в упомянутую пору, я не знаю. Видимо, немного…
Но в любом случае, эту фамилию носили многие замечательные люди в истории (по некоторым источникам О. Мандельштам вышел из Берлиных), и я всю жизнь старался быть достойным славной фамилии Берлин.
Послесловие:
Спасибо за предоставленную возможность и за интересные, с чувством заданные вопросы.
По сути, каждый из них – это приглашение к серьёзному разговору, и каждым ответом я лишь коснулся верхушки айсберга.
Понимаю, что мои ответы могут породить множество других тем для обсуждения.
С искренним уважением и наилучшими пожеланиями,
Анатолий Берлин
— Анатолий Ильич, заметил такую вещь: когда Вас просят рассказать о себе, Вы почти всегда начинаете с того, что родились в Ленинграде. И мне в связи с этим сразу вспомнились строки Иосифа Бродского: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я вернусь умирать…». Вот и последнюю свою книгу Вы назвали «Петербургские дома». Спросить же хочу вот о чём: «какие звуки слились» для Вас в названии нашего с Вами родного города? Или есть какой-то другой город, о которым Вы скажете – это «Мой Город»?
— Масштабный вопрос… И несмотря на кажущуюся очевидность, достаточно неожиданный. При всём разнообразии задаваемых мне вопросов, именно этот, конкретно сформулированный, застал меня врасплох. Ответа «по накатанному» не получится, а это, в свою очередь, означает, что он окажется пространным и будет рождаться именно сейчас, по мере изложения фактов и вытекающих из них умозаключений. Полагаю, он ещё не скоро обретёт законченную форму.
Итак: начну с того, что, в сущности, я и не знаю других городов России; родился в Ленинграде, где ещё до революции родился и мой отец (дед, Георгиевский кавалер, имел так называемый «вид на жительство», т.е. разрешение на проживание в столице). В период Великой Отечественной войны мы с мамой находились в эвакуации. Город Свердловск, за малостью лет, помню весьма смутно, а в сорок пятом, когда отец вернулся с фронта домой, мы поселились в нашей довоенной квартире. После нескольких биографических перемещений внутри Ленинграда, в возрасте 39 лет я покинул и город, и страну. Констатация этого факта сразу же подводит к мысли о том, что нет в моей жизни другого города, который я мог бы назвать «своим» в том смысле, который Вы вложили в задаваемый вопрос. По сути, я прожил в Лос-Анджелесе большую часть своей «взрослой» жизни, но здесь не прошли мои детство, юность и годы молодости, здесь звучит хоть и понятный, но всё же не совсем родной язык, да и архитектура города на Неве, впитанная «с молоком матери», не оставляет городу моего проживания, впрочем, тоже любимому, никаких шансов.
— А тянуло ли Вас после эмиграции обратно к дворцам и набережным Ленинграда-Петербурга?
— Мне не дано узнать, насколько Иосиф Бродский ностальгировал по родному городу, но лично я не бродил по нему во сне, не перебирал в памяти милых сердцу мест, событий, людей. Будучи прагматиком, я понимал, что в мире, в котором мне предстояло прожить (обязательно успешно) оставшуюся жизнь, нет места оглядыванию назад. Отсюда и отношение к прошлому: в те печальные годы, собираясь в эмиграцию, мы уезжали «навсегда» и настраивали своё сознание именно на эту волну.
Первая возможность «вновь посетить» появилась лишь в 1994 году, и впечатление от той поездки было весьма неоднозначным и не самым благоприятным: обшарпанный, «раздолбанный» (по сравнению со ставшим привычным «заморским» пейзажем) город, жёсткие, одетые в «Адидас» «мальчики» у гостиницы, нищая интеллигенция, голодные беспризорные дети… И было больно!
Последующие два визита, достаточно недавние, оказались гораздо приятнее и по тематике (поэзия), и по остальным общечеловеческим параметрам.
— Наверное, не погрешу против истины, если скажу, что в творчестве поэтов и писателей, даже просто поживших какое-то время в Петербурге, всегда проступает образ этого северного и необычного города. А как, на Ваш взгляд, отразился Петербург в Вашей поэзии?
— Будучи рождённым под знаком Близнецов, я не могу не признать, что во мне живут два различных человека, и второй, не в пример первому, чуток, даже сентиментален в своём восприятии реальности: в отношении к людям и происходящим событиям, к страданию, таланту, цветению сирени и улитке, ползущей по асфальту… Это, вероятно, и делает из меня поэта. Написав эту фразу (я не занудно излагаю? — смайлик), уловил мысль, кажущуюся мне сегодня очевидной: без Питера я не состоялся бы как художник слова. Ленинградская школа, сырой, но такой вдохновенный климат города, его музеи и парки, в которых мне не так часто удавалось гулять, петербургские дома, красоту которых я оценил много позже, сделали своё дело…
Отсюда и благоговейное отношение к факту своего рождения в Ленинграде, и благодарность городу, взрастившему меня… По-моему, я почти ответил на вопрос о «Петербургских домах», осталось только добавить: весьма сомнительно, чтобы я назвал свой сборник «Ленинградские дома»… Это о звуках… (смайлик)
А вот совсем недавно, перед нашим с вами разговором, 6 ноября 2010 года была проведена встреча любителей поэзии в Лос-анджелесской библиотеке, и называлась она «Его Величество Санкт-Петербург». Читались стихи классиков, современных поэтов, проживающих как в России, так и в зарубежье.
— В одном из интервью Вы заметили, что кумиров в каких бы то ни было областях у Вас не было. Но всё-таки – каковы Ваши творческие вкусы и ориентиры в музыке и в литературе?
— В силу своей мировоззренческой позиции об относительности всех человеческих ценностей, я, действительно, не создавал себе кумиров.
К тому же, большую часть своей жизни я прожил технарём, самоотверженно изучавшим тонкости своей науки и отдававшим ей всё своё время. Мои отрывочные – набегами – экскурсы в литературу, музыку, живопись просто не позволяют мне высказывать сколько-нибудь серьёзные определения в областях знаний, в коих не удалось получить основательного образования. Предпочтения, естественно, имеются. Тяготею к литературе по современному философскому видению мира, книгам эзотерического характера о смысле бытия и человеческого существования… В поэзии, тем не менее, меня больше привлекает старая школа, классическая форма письма, то изящество и благородство, которыми она отличалась.
В последние годы, близко общаясь с замечательными музыкантами и художниками, укрепился в своей прежней, но несколько нерешительной склонности к классическим формам искусства. Однако, предпочитаю не озвучивать свои «ориентиры» и оставляю их, в основном, лишь для личного пользования.
— Поделитесь, пожалуйста, что для Вас поэзия, какое место она занимала и занимает в Вашей жизни?
— Я был «сильным» специалистом-инженером, о чём могу заявить с полной ответственностью, и потому достиг немалых успехов. Думается, моя поэтическая квалификация до этого уровня не дотягивает. Увлечение поэзией, пронесённое мной через всю жизнь, приходилось искусственно сдерживать, дабы не отвлекаться от любимой работы, обеспечивающей материальное благополучие семьи. Лишь тогда, когда в этом отпала необходимость, я смог уделить поэзии должное внимание. С тех пор она стала неотъемлемой и наиважнейшей частью моего существования, и я отдаю ей всего себя. Люблю русский язык и очень хочу, чтобы, несмотря на неизбежные изменения в нём, он оставался чистым, благозвучным и грамотным. Хорошая поэзия, несомненно, этому способствует.
— Многие поэты формулировали своё творческое кредо. Формулировали ли его Вы?
— Естественно. Оно сформулировано давно и звучит следующим образом: если кто-то получает от моего творчества эстетическое удовольствие, находя в нём поэзию, это то, во имя чего я работаю.
— Читая Ваши стихи, среди прочих запомнил такие строки: «Достаточно ли‚ право‚ я несчастен‚ чтобы писать хорошие стихи?» Нередко от поэтов можно услышать, что автор всегда пишет о себе. В то же время знаю стихотворцев, которые говорят совсем иное, дескать, что лирические герои их произведений не имеют с ними – авторами – ничего общего. Как Вы сами определяете – Вы пишете о себе или отстраняясь от своего «я»?
— Немного того, немного другого… Не думаю, что поэт может просто абстрагироваться и не пропускать через себя то, о чём он пишет. С другой стороны, многие произведения компилированы из бесконечного ряда опосредованных знаний и сторонних жизненных коллизий, переосмысленных и трансформированных автором в поэтическую форму. Что касается приведённых Вами строк, то это, скорее, дань широко бытующему мнению, что только на грани нервного срыва возможно создать произведение искусства, способное «зажечь сердца людей».
— И ещё вопрос как продолжение предыдущего: должен ли поэт и впрямь испытать какие-то жизненные невзгоды, как это следует из процитированных строк, чтобы действительно писать, что называется, «на уровне»?
— Иногда от автора ждут избыточного выброса адреналина, сопутствующего любовным переживаниям или, к примеру, алкогольному угару и подобным экстремальным состояниям. Это не всегда верно. Тема, скажем, Бабьего Яра, в силу негативной энергетики, заложенной в само событие, не может оставить равнодушным читателя, даже если стихотворение написано слабо. Во всех остальных случаях для достижения той же цели поэту необходима определённая форма допинга. Этим допингом, в отсутствие уже упомянутых, может оказаться возникшее жгучее желание обыграть интересную тему, неординарное словосочетание, свежую рифму, головокружительную метафору… Но поэт должен «уметь» настолько вдохновиться «сором», из которого, по выражению Анны Андреевны Ахматовой, «растут стихи», чтобы возникшее желание переросло во внутренние вибрации, являющиеся необходимым элементом творчества. Я намеренно взял в кавычки слово «уметь». По-моему, этому научиться нельзя; этот благословенный дар или есть, или его нет!
— Вы вместе с Вашей супругой Софией – создатели литературно-музыкального салона «Дом Берлиных». История подсказывает нам, что, например, в 19-м веке такие салоны были нередко центрами культурной жизни «высшего света». Идея Вашего детища как-то связана с этими историческими параллелями? Почему Вы пришли к мысли создать не просто литературный проект, но именно художественный салон?
— Литературно-музыкальный салон, со временем получивший название «Дом Берлиных», возник в середине девяностых годов прошлого века. В то время было трудно представить, что небольшой союз единомышленников, объединённых любовью к музыке и русской поэзии, выльется в своеобразный клуб интеллигенции, очаг русской культуры в далёкой от России Калифорнии. Всё было просто, по-домашнему…
Начало было положено выступлением замечательной пианистки, Народной артистки Грузии и Заслуженной артистки России Маргариты Чхеидзе. Концерт состоялся 25 августа 1996 года. Следом в Салоне дал концерт известный бард Вадим Егоров. Вскоре последовали выступления поэта-шестидесятника Петра Вегина в совместных со мной литературных чтениях. Круг постепенно расширялся. Уже четырнадцать лет Салон является своеобразной сценой, с которой лучшие представители российской культуры общаются со своей зарубежной русскоязычной аудиторией. Не стану перечислять фамилий: желающие могут просто зайти на сайт «Серебряный стрелец» и ознакомиться с темой во всех подробностях. Исторические параллели не являлись самоцелью и возникли позже.
— В 1993 году Юрий Михайлович Лотман издал книгу «Беседы о русской культуре». А в 1999 году, открывая в Российском консульстве в Вашингтоне праздничный вечер, посвящённый 200-летнему юбилею со дня рождения А.С.Пушкина, замечательный актёр Сергей Юрский сказал: «Русская культура, основателем которой явился Александр Сергеевич Пушкин, просуществовала 200 лет» … На Ваш взгляд, живёт ли сегодня русская культура, о которой говорили Лотман и Юрский?
— Ю.М. Лотманом поднят широкий круг исторических и философских вопросов в области русской культуры, который немыслимо обсуждать в рамках подобного интервью. Я же хочу вернуться в 1999 год, в котором нам с женой выпала честь быть приглашёнными на юбилейные торжества в Карнеги-Холл. На последовавшем после концерта вечере в Российском консульстве Сергей Юрьевич и произнёс эту пугающую фразу. Позже, уже в кулуарах, он добавил: «Это никому уже не нужно и умрёт вместе с нами». Времена для служителей искусства, действительно, были тяжёлыми, чем и объяснялось подобное пессимистическое утверждение. К счастью для России и всей русскоговорящей интеллигенции, русская культура, серьёзно переболев, сумела сохранить значительную часть былых традиций и на их основе создать много нового и прекрасного.
— Анатолий Ильич, знаю, что Вы с недоверием относитесь к термину «эмигрантская поэзия». Но, думаю, не ошибусь, если скажу, что до середины 90-х такое разделение – между эмигрантской и «домашней» русскоязычной поэзией – существовало. Особенно если принимать во внимание не столько самый факт поэзии на русском языке, сколько разную судьбу написанного здесь и там, разные пути поиска отечественного читателя. Сегодня есть ощущение, что эта грань потихоньку стирается. Или всё-таки есть ещё различие?
— Определённые различия, обусловленные, в основном, средой обитания авторов, конечно же, существуют, и это естественно. Тематика произведений, динамика развития описываемых в них событий, сам язык, претерпевший гораздо меньшее влияние новомодных образований, и, как вы справедливо заметили, различные пути поиска читателя – всё это накладывает свой зримый отпечаток, который неизбывен. И тем не менее, мне не хотелось бы называть создаваемые вне пределов России произведения «эмигрантской поэзией»: в этом термине, по-моему, заложена какая-то нотка пренебрежения, а поэзия того не стоит.
— Кстати, о разных читателях. Вы давно уже живёте в Америке. Известно, что за океаном знакомы с творчеством Чехова, Достоевского, Толстого… А есть ли в американском обществе интерес к русской поэзии?
— Интерес к русской литературе существует, но либо среди людей, так или иначе имеющих свои корни в России (в основном – недавних эмигрантов), либо в кругу интеллектуалов, студенчества и профессуры, интересующихся вопросами лингвистики. Это очень немногочисленная прослойка общества. Держу в руках интереснейшую книгу Серены Витале «Пуговица Пушкина», переведённую на английский язык и неоднократно переизданную, и пытаюсь вообразить себе образ современного читателя, который в циклоне бесконечных дел, событий, информации находит и желание, и время её прочесть…
Русскоязычной же поэзией, как вы и сами понимаете исходя из интереса к поэзии «на местах», занимаются, в основном, либо сами поэты (сюда входит и сравнительно многочисленная прослойка графоманов), либо их друзья (в основном, «седые головы»), воспитанные на русской поэзии. В некоторых семьях пытаются приобщить к ней и молодую поросль, что редко удаётся. Иногда подобные попытки доводятся до абсурда: в канун нового 2010 года мне случилось побывать на спектакле в одном из местных детских садов для детей русскоговорящих эмигрантов. Малышей научили декламировать стихи Есенина, Пастернака, Ахматовой (как-то педагоги забыли об Агнии Барто, Корнее Чуковском, Сергее Михалкове), при том, что дети не понимали ни единого слова. Присутствовавшие в зале бабушки и дедушки знали тексты наизусть, шелестели губами и пытались подсказывать, а вот большинство молодых родителей не понимало порой того, что произносили их отпрыски, поскольку тоже родились уже в Штатах или приехали в юном возрасте, и уровень знания ими русского языка невысок.
При взгляде на российскую молодёжь, я испытываю гораздо больший оптимизм. Моё сердце радуется тому непреложному факту, что многие интересуются поэзией, читают, пишут и завоёвывает почётные призы на конкурсах.
— Вы перевели на английский язык многие произведения А.С.Пушкина. Можно ли говорить, что читатели прикасаются именно к русской поэзии или дистанция всё равно остаётся?
— Полагаю, что Вы имеете в виду англо-говорящих, которым интересен Пушкин… Основываясь на том, что в Америке время от времени появляются в продаже переводы стихов и поэм, изданных различными авторами, осмелюсь предположить, что такой интерес существует, но, опять-таки, в основном, лишь в академической среде.
Имеющиеся на моих полках переводы Уолтера Арндта, Михаила Шарера, Джулиана Лоуэнфельда под эгидой Санкт-Петербургского «Пушкинского фонда» изданы небольшими тиражами, что и подтверждает справедливость моих оценок.
Что касается «прикосновения» к Пушкину, могу лишь констатировать печальный факт: поэзия в переводе теряет свою самобытность и прелесть звучания, но это уже отдельная тема.
— Вы являетесь учредителем поэтического конкурса «Серебряный стрелец» и литературной премии им. Петра Вегина. Расскажите, пожалуйста, как возникла идея конкурса и этой премии, какой смысл Вы вкладываете в их существование?
— Предыдущими ответами я, надеюсь, подготовил вас к тому, чтобы коротко сказать о том, что именно любовь к русскому слову, к поэзии, которую я предпочитаю называть «изящной словесностью, к людям, разделяющим мою страсть, привели нас с женой к мысли об организации конкурсов. Нам представилось органичным внести посильный вклад в продвижение и поощрение поэтического мастерства.
— Анатолий Ильич, были ли какие-то трудности при организации проекта? Если были, то с какими сложностями пришлось бороться, какие препятствия пришлось преодолеть?
— Нельзя сказать, что трудностей не было, но совместно с замечательными и талантливыми литераторами из Украины Светланой Осеевой и Пётром Солодким нам всегда удавалось с ними справиться. Эти подвижники вложили и продолжают вкладывать много сил и таланта как в оформление сайта «Серебряный стрелец», так и в его содержание. Титанический труд! Их усилиями проект привлекает всё большее количество серьёзных авторов, профессиональных литераторов для судейства, интерес множества дружественных сайтов (таких, например, как «ИнтерЛит»). Ими разработана надёжная система подсчёта баллов при выявлении победителей, исключающая нарекания по одному из самых деликатных и уязвимых моментов судейства.
— В 2008 году в РИА «Новый регион» было опубликовано Ваше интервью, озаглавленное «Серебряный стрелец: Русскую поэзию спасёт интернет». От чего, по Вашему мнению, её надо спасать?
— Спасать русскую поэзию уже не надо… Просто надо оберегать то, что есть, от натиска серости и равнодушия к великой культуре.
Русский язык, пожалуй, не самый «великий и свободный», как учили нас в школе, но лингвистические и грамматические особенности именно русского языка позволяют создавать замечательные по своей образности произведения. Я это понял, переводя поэтические тексты на английский язык, многократно превышающий русский по словарному запасу, но такой метафоричности, ёмкости строки для просто-таки «ювелирной» передачи нюансов не встретишь, пожалуй, ни в одном другом языке.
А почему, по Вашему мнению, именно интернет спасёт русскую поэзию?
— До сих пор придерживаюсь мнения, что именно интернет оказал и оказывает неоценимую услугу поэзии, давая возможность авторам донести результаты «трудов праведных» до огромного количества страждущих. Представьте себе «докомпьютерный век» с его мизерными возможностями передачи и получения информации, и всё встанет на свои места. Приведу частный, но близкий нам пример: зададимся вопросом, мог бы состояться «Серебряный стрелец» без «всемирной паутины»? Кто-либо сосчитал, сколько поэтических сайтов сегодня в сети и, соответственно, какой колоссальный объём материалов в ней одновременно присутствует, постоянно обновляется, дискутируется?..
— За кого из победителей конкурса за все годы его проведения Вы больше всего рады?
— Я рад за всех победителей. Со многими из них, уже после подведения итогов, продолжаю общение. Испытываю катарсис, когда читаю особо талантливые стихи молодых поэтов, особенно из «глубинки»… Какая энергетика в них заложена!
— В одном из своих интервью Вы сказали: «Стихи будут необходимы всегда! Вопрос в том – кому? Поэзия всегда элитарна…» А правда, кому сегодня, на Ваш взгляд, необходима поэзия? И каким Вы видите того читателя, который вхож в элитарный клуб ценителя русской словесности?
— Поэзия, на мой взгляд, необходима тому, кому без неё жить трудно. Людям с высокой душевной организацией присуще стремление к прекрасному. Такие люди будут существовать всегда, являясь этим «элитарным клубом», крупинками золота на безграничных просторах золотых приисков.
— Анатолий Ильич, огромное Вам спасибо, что сумели уделить время для столь насыщенного и интересного интервью. Задам последний, традиционный для нашей рубрики вопрос: что Вы пожелаете читателям журнала?
— Самого обычного: здоровья, человеческого счастья… а ещё успехов тем, кто пишет, эстетического удовольствия тем, кто читает.
Беседовал Валентин Алексеев
