Есть Большая Родина – это наша планета Земля, общий дом человечества. И есть Малая Родина – то место, где ты родился, где ты живёшь, где тебе всё дорого, с чем тебя неразрывно связывает память, не смотря на годы и расстояния. Нет абсолютно одинаковых Родин даже для тех, кто живёт рядом, ибо у каждого своё восприятие происходящего, у каждого своя память. Память – она как лоскутное одеяло, сотканное из хорошего и плохого, того, что зарубкой оставило свои следы в сердце. И чем больше ты живёшь на свете, тем память больше и ярче. Моей малой Родиной является небольшой городок Хойники, что на самом юге Беларуси, это почти на границе с Украиной. Рождение моё пришлось на середину войны – 1943 год. И вся моя жизнь, в основном, была связана с дорогими мне местами. Самое первое воспоминание детства – заселение во вновь построенный дом в далёком 1948 году. Из мебели на весь дом было только трофейная немецкая односпальная кровать. Отец принёс в дом четыре чурбана, которые должны были служить (и служили довольно долго) стульями. Пятому чурбану, побольше, предназначено было стать столом. А на этом столе дымилось «роскошнейшее» блюдо того голодного времени – так называемый «булён», где в подсоленной воде находилось несколько картофелин да крошечный кусочек сала, нивесть какими путями попавший сюда. А потом я, пятилетний, вместе с младшей сестрёнкой целых два дня с воплями радостно носился вокруг дома. После предыдущего жилья теперешний дом казался нам дворцом. На нашей улице мы заселились первыми, и затем радостно встречали очередных новосёлов. Именно здесь, спокойно и ненавязчиво, отец научил меня писать и читать.
А потом уже была школа, что находилась совсем неподалёку. До самого 1950 года сожженное немцами здание было в райцентре последним напоминанием о войне. И только в этом, памятном для меня, году я пошёл в первый класс единственной в районе русской школы. Был я в классе самым маленьким и худеньким. Вероятно поэтому, директор школы Василий Николаевич Береснев вычленил меня из общей массы первоклашек, и без особых затруднений держал на руках в течение всего митинга, когда происходило открытие школы.
Вот только первая моя учительница не понравилась: во всех классах учительницы были молодые и красивые, а в нашем классе была невысокого роста старушка с лицом иссеченным морщинами. Я тогда не знал, что родители нашего местечка считали большой удачей, если их чадо попадало в класс к этой старушке. София Филипповна Носко была педагогом с большой буквы. В каждого из нас она вкладывала свою душу. Я был очень застенчивым и замкнутым ребёнком, дети часто обижали меня. Она научила меня общению с детьми, подсказывала как себя вести в коллективе, разумеется, не при всех. Эти уроки человеческого общения я впитал в себя, научился быть полноценным членом общества. Именно благодаря Софии Филипповне практически всю свою трудовую жизнь был на руководящих должностях, учился у людей, и, зачастую, приходилось учить их. И даже неся службу в армии, я писал письма своей первой учительнице чаще, чем родителям.
Детство – прекрасная пора. Здесь ты не ограничен в своём полёте фантазий. У нас
для игр была не только улица, но и недалёкий пруд под названием Квося, и сплошные заросли ольхи за ней, где мы строили шалаши и играли в «войну». Вот только никто не хотел быть немцем. А если и находился доброволец играть эту роль, то доставалось ему тумаков довольно много – ведь все мы были дети войны. А дальше разлеглось непроходимое болото, где в пределах видимости находилась полоса зарослей лозы. Это было вообще чуть ли не краем земли.
После окончания первого класса в 1951 году мне повезло попасть в пионерский лагерь. Эка невидаль — пионерский лагерь – подумает современный школьник. Но тогда это была награда за отличную учёбу, где государство, хотя и временно, немного подкармливало лучших учеников. Помнится, располагался лагерь в деревне с экзотическим названием Гноев. И каждый день директор лагеря, где нас было всего 60 человек, отправлял группу воспитанников в количестве 6 человек, которые должны были принести из соседней деревни Борисовщина из пекарни хлеб. Эти шестеро должны были принести оттуда 13 буханок хлеба. Но поскольку каждый под – мышками мог унести только две булки хлеба, то одна булка хлеба, тринадцатая, была как бы лишней, и потому она делилась в укромном уголке на шесть частей и съедалась безотлагательно. Директор лагеря об этом знал: это был его маленький трюк, благодаря которому он подкармливал оголодавших детей. На следующий день отправлялась уже другая группа. Но вкус этого хлеба так и остался неповторимо вкусным.
Наиболее ярким, в буквальном смысле, событием детства были походы за хлебом
в торговые точки. До самой смерти Сталина в 1953 году хлеба для населения катастрофически не хватало. Поэтому, везде были огромные очереди, где зачастую хлеб доставался наиболее сильным и наглым особям рода человеческого. Чтобы толпа не снесла прилавки, их намертво прибивали к полу. А впереди ещё была установлена дополнительная защита из труб, выдвинутая сантиметров на сорок вперёд. Отец – инвалид войны — был не в состоянии ходить за хлебом, а мать – всегда была занята то на работе, то на хозяйстве. Вот и приходилось хлеб добывать мне. Нас таких малолетних добытчиков хлеба возле каждого магазина было человек 5 – 6. Мы старались пробраться вперёд между толкающихся, орущих голодных людей. Нас ругали, не пропускали. Но, не смотря ни на что, мы всё же добывали хлеб для семьи. Однажды, пробравшись между прилавком и трубами до самых весов, я протянул продавщице традиционные три рубля (столько стоила тогда буханка хлеба). Вдруг здоровенный детина, стоявший впереди, схватил меня за ручонку, и, подняв вверх, стал колотить, как боксёрскую грушу. Орущая толпа замерла, стало тихо – тихо. Очнулся я уже на крыльце, где какая – то тётенька совала мне в руки хлеб и спрашивала, дойду ли я сам домой. А неподалёку группа с десяток мужчин колотила этого детину. В самом магазине в полной тишине шла раздача хлеба. Я потом целых две недели был ну очень дисциплинированным, без напоминаний вечером мылся в тазу, чем вызывал немалое изумление у матери. Просто я не хотел, чтобы она видела кровоподтёки и синяки. А то ведь предпочла бы голодать, а в походы за хлебом больше не пустила бы.
Вообще то, наш небольшой городок был по существу еврейским местечком, где евреи составляли процентов шестьдесят. Поэтому и в классе еврейских детей было большинство. Но какого – то национального расслоения не было. Мы дружили с еврейскими детьми и зачастую бывали в их семьях. Еврейская речь звучала везде. И мы тоже понимали её. Если чья – либо мамаша, плохо говоря по – русски, пыталась что – то нам объяснить, мы обычно говорили:
-Тётя Дора! Говорите на иврите!
«Еврейский вопрос» возник лишь один раз, когда придя после летних каникул в четвёртый класс, мы узнали, что с нами теперь будет учиться некто Акуленко, второгодник, задира и хулиган, гроза всех младших классов. В ход сразу пошли оскорбления в адрес еврейских детей и обращения к ним — исключительно «эй ты, жид!». Вопрос разрешился самым неожиданным образом. Тихий еврейский мальчик из нашего класса Гриша Штейман пригласил хулигана для беседы на школьный двор. «Беседовали» они почти половину урока, затем появились в классе оба с повреждёнными физиономиями, но Гриша вошёл в класс первым, показав тем самым, кто победитель. После этого «еврейский вопрос» исчез раз и навсегда.
Малая Родина это не только земля, деревья, реки и всё, что тебя окружает. Это, прежде всего, люди. От них ты впитываешь вольно или невольно правила общежития в обществе, приобретаешь определённые навыки, создаёшь своё мировоззрение. Иногда они невольно решают твоё будущее. В четвёртом классе София Филипповна задала написать классное сочинение: «Кем я хочу быть». Если говорить честно, у меня была мечта стать писателем. А сказать об этом вслух нельзя – засмеют. Быть кем — либо другим я не хотел: людей такой героической профессии, как космонавты, тогда ещё не существовало, героизм пожарных был принижен образом жизни и поступками пожарных из рядом расположенной пожарной команды, воинских частей рядом не было. А писать сочинение нужно было. Подсмотрев у кого – то, обнаружил, что одноклассник мечтает стать инженером – строителем. Не придумав ничего лучшего, я взялся описывать несуществующую мечту. Моя фантазия разыгралась до того, что сочинение заняло первое место не только в классе, но и на областном конкурсе. Его затем направили на республиканский конкурс. Очевидно, такой успех некоторых моих одноклассников крепко задел, ибо у меня появилось прозвище «Великий строитель». В седьмом классе у меня другого имени уже и не было. Поэтому после семи классов (назло всем своим одноклассникам) я успешно сдал вступительные экзамены в строительный техникум, а затем был институт по тому же профилю. И этой специальности я был верен всю свою трудовую жизнь, о чём нисколько не жалею.
Каждому памятны тропинки своей малой Родины. Вдоль и поперёк пролегают они по родной земле. Но в памяти остались те, что отмечены какими — либо событиями, столь дорогими для тебя, или людьми, с которыми ты по этим дорогам шагал. Мне помнятся дороги и тропинки в лесу, по которым учил меня ходить сосед дядя Володя Савенок: в военное время офицер контрразведки «Смерш», а в мирное время рядовой сотрудник райпотребсоюза. Для меня он так и остался этаким Дерсу Узала местного значения. Так знать лес, что мог бы ходить с завязанными глазами, это дано не каждому. Вот идём мы по лесу, а он говорит к какому дереву подойти, и какой гриб там будет. Вначале пяток раз проведёт по лесу, а затем назначает какую — то условную границу:
-Сегодня пойдём порознь. Выбирай, левой стороной пойдёшь или правой?
И страшно, и отказаться нельзя: в другой раз труса в лес не возьмёт. Выберешь маршрут и вперёд. За каждым кустом мерещатся волки с во – о – о –т такими зубами, а то вместо громадного пня медведь мерещится. А тебе — то от роду всего 8 – 10 лет. Но бояться бойся, а грибы собирать нужно. Вот и стреляют глаза то на «опасные» кусты, то под кустами шарят. Глядишь, гриб к грибу, и ведёрко наполняется. А лес шумит, поёт свою вековечную песню. Тут нужно смотреть в оба, чтобы не сбиться, чтобы не забрести куда — либо в незнакомое место. И с каким облегчением видишь в конце пути высокую фигуру Савенка. Обязательно проверит найденные трофеи, спросит, где что нашёл. А затем идём в обратный путь. Выйдя из лесу, снимаем сандалии и идём босиком. Солнце поднялось уже в полуденную высоту. Песок на просёлочной дороге мелкий, словно мука, и очень уж горячий. Хочется сойти на обочину, где трава, и не так печёт в ноги. Но нужно подражать своему взрослому соседу. Если он идёт и смотрит вдаль невидящими в это время глазами, значит, вспоминает что – то о войне, а так он рассказывает, о чём поют жаворонки, или побасенку о зайце, только что выскочившем из – под самых ног, или что – либо поучительное из жизни. А вот о войне рассказывать не любил. И очень стеснялся меня, когда после получки выпьет:
— Ты, Дмитрий, на меня не смотри! И не пей… не очень это здорово… напиваться!
Однажды такой день оказался для него последним – отказало сердце. И я ходил в лес уже один, или с друзьями. Как же я всю жизнь благодарен ему и за умение ориентироваться в лесу, и за уроки жизни, и за осознание любви к родной земле, к малой Родине.
Кажется, что повседневное видение одних и тех же мест, хотя и родных, встречи с одними и теми же людьми, вращение в кругу одних и тех же интересов, делают человека равнодушным. Как человек, побывавший во многих краях нашей необъятной Родины ( а тогда она была у нас одна на всех), могу уверенно заявить, что за показным равнодушием всегда скрывается любовь к своим родным местам. Только проявляется она явно вдали от родины. Урал, Сибирь, Алтай, Коми – вот неполный перечень, где пришлось пожить – поработать после распределения. И за тысячи километров тянулась душа к родным местам, к своему истоку. Только там стало понятно, как дорога родная земля, и почему так яростно за неё дрались на войне наши отцы. И там же пришло понимание, что знать свою малую Родину нужно досконально. Следует заняться краеведением родного края, чтобы при случае мог рассказать не только об истории родных мест, но и об известных людях, значимых событиях, о географии малой Родины.
Я лично для себя открыл реку Припять, что, протекая с запада на восток, является
границей для Украины и Белоруссии. Является она южной границей и нашего Хойникского района. Впервые увидел я Припять в седьмом классе, когда мы ехали на туристический слёт в Киев. И с тех пор, при любой возможности я старался придти на её берега, чтобы полюбоваться её красотой и силой. Неподалёку от наших мест Припять сливается с Днепром. Она становится не столь стремительной, но зато ширина здесь достигает до полукилометра. При этом, я обязательно старался испить её чистой воды. В те, дочернобыльские, времена Припять считалась самой экологически чистой рекой в Европе. Однажды полюбоваться на эту красоту я привёз отца — инвалида. В этот день было на редкость солнечно и тепло. Припять, сильная и спокойная, нежилась в лучах светила. И казалось, что поля созревающего хлеба, что позолоченными скатертями сбегали почти к самым берегам, волнами кланяются величественной красавице. Ярким разноцветьем приветствовал свою кормилицу неширокий здесь заливной луг. Уважительно склонял свои вершины, преклоняясь перед её мощью и красотой, подступающий к реке клин соснового леса. И воздух, пропитанный смолой, влагой и медовыми травами, будил в груди какое — то чувство высокой восторженности, от которой наворачивались слёзы на глаза. Отец долго всматривался в эту красоту. Затем, опираясь на палочку, не разуваясь, зашёл по колени в воду. Там он нагнулся и, зачерпнув ладонью речной воды, бережно напился. Выпрямившись, так и застыл на месте, глядя вдаль. Только вдруг я заметил, что у него мелко затряслись плечи. Для меня это было настолько неожиданно, что я растерялся. Я никогда не видел, чтобы отец плакал. Что – то сдерживало меня, чтобы подойти и успокоить. Несколько позже, уже выйдя из воды, он с непонятной, я бы сказал, блаженной, радостной улыбкой, светящейся на непросохшем от слёз лице, проговорил:
-А Волга куда красивее! – и немного помолчав, добавил, — и вода в ней вкуснее!
Это же как нужно любить свою малую Родину, чтобы прожив в Беларуси более тридцати лет, остаться верным ей навсегда. А вечером он впервые открылся, почему не захотел вернуться домой. О том, что он родом из города Наволоки Кинешемского района Ивановской области, мы конечно знали. В первые месяцы войны младший лейтенант морской пехоты Леонид Виноградов в боях под Севастополем получил тяжелейшую контузию. В тот день, когда для него окончилась война, он был шестым за месяц командиром роты. О том тяжёлом времени много говорилось и писалось, но очень мало кого награждали. У отца же были медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». Эти награды отец получил только после войны. А до войны отец был отличным спортсменом – чемпионом области по боксу, хорошим футболистом. На спор переплывал возле Наволок Волгу. И, наконец, довоенные фотографии говорят, что он был на редкость красивым парнем. Лёжа в госпитале, отец принял решение на родину инвалидом не возвращаться. Пусть те, кто ему дорог, помнят его таким, каким он был до войны.
Мила ему была родная земля не только воспоминаниями. В той земле лежат его предки, его родители. Безвременно ушёл из жизни дедушка Дмитрий, в честь которого меня назвали. Незадолго до окончания войны прилетела телеграмма в Беларусь. Спасая на Волге ребятишек из перевернувшейся лодки, утонул в возрасте шестидесяти лет дедушка Дмитрий. Спас всех, а самому спастись сил не хватило. Через много лет довелось побывать на родине отца. Узнав, чей я сын, местные жители говорили, что если я буду таким, как мой дедушка, значит, буду хорошим человеком. И это меня ко многому обязывало всю свою жизнь.
А отец так и не смог после войны побывать на своей малой Родине. Он — то и разговаривал до самой смерти тем знаменитым волжским говором. И кто знает, то ли последствия контузии, то ли тоска по Родине свели его раньше срока в могилу. Скорее всё вместе. И белорусская земля приняла в себя сына России. Но в том могильном холмике есть и горсть волжской земли. А сколько таких, как он, упокоились в других краях. Ещё в ту единственную поездку на Припять отец, глядя на возвышавшуюся на противоположной стороне реки Чернобыльскую атомную электростанцию, задумчиво сказал:
-Смотрится среди этой красы как некий ящер. Всю природу поганит.
Его слова оказались пророческими. Он не дожил до того дня, когда станция взорвалась.
Радиоактивные вещества, вырвавшись из её чрева, испоганили мою малую Родину. Многим пришлось покинуть родные места, чтобы уберечь от смертельной опасности своё будущее – детей. Были и такие, кто, презрев опасность, не смог оставить малую Родину. Но право выбора имел каждый.
И вот уже более 20 лет живём мы в городе Узда, что под Минском, самой большой диаспорой «чернобыльцев» в Беларуси. Здесь нынче каждый восьмой житель — переселенец из тех мест. Могу ли я назвать новое место жительства своей новой малой Родиной. Пожалуй, я в этом не уверен. И хотя у меня здесь есть всё: есть хороший дом, здесь выросли мои дети, здесь появились внуки, здесь исполнилась моя мечта стать писателем, здесь стал Лауреатом международных литературных конкурсов. Но живёт в моих мыслях, в моей душе та земля, где осталась могила отца, где прошло босоногое детство, где пришла первая любовь, где мой исток, где моё начало. Именно теперь я стал понимать слёзы отца на давней поездке на реку Припять. И не я один такой. Поэтому, при каждом удобном случае мы, чернобыльцы, едем на свою малую, но занимающую всю душу, Родину. Едем, не страшась радиации, которой там до сих пор много. Едем, чтобы поклониться родной земле. Едем, чтобы встретиться с друзьями детства, с одноклассниками, бывшими соседями и сослуживцами. Только всё больше и больше видишь их на фотографиях, намертво прикреплённых к надгробьям. Их пытливые глаза как бы спрашивают: «Ты жив ещё? Держись! Живи и за нас!» И мы будем ездить туда, пока не остынут наши души.
А дети, внуки? Уже здесь ИХ малая Родина. Здесь их родительский дом, а земля предков для них уже экзотика. Сюда они уже стремятся в случае временного расставания.
И мы не в обиде на них, ибо они наше продолжение. Нам остаётся пожелать им не только счастья и мира, но и большой любви к СВОЕЙ малой Родине. И пусть небо над этой Родиной всегда будет чистым и голубым.
