Смертельная пыль… Под названием «радиация» мы впервые узнавали о ней в школе, минимум элементарных знаний о ней получали на занятиях по гражданской обороне в вузах и техникумах, в армии и на производстве. Молодцеватые отставные полковники учили нас надевать противогазы, и на пальцах показывали, как строятся убежища от этой пыли.
Да только нам всем казалось это неким подобием сказки. Ну, сбросили американцы атомные бомбы на японские города Хиросима и Нагасаки, где погибли тысячи людей. И до сих пор там от смертельной радиоактивной пыли умирают люди. Так Япония она где? За тридевять земель. Да и когда это было? Ну, а сама радиация? Она казалось такой экзотичной, вроде крокодила в Африке. Он ведь, окаянный, тоже иногда людьми голод утоляет. И всё это где – то там, и всё это мы глазами не видели, и руками не щупали тоже.
Смертельная пыль… Радиоактивное облако, вырвавшееся из недр четвёртого реактора Чернобыльской атомной электростанции, разделило послевоенную историю русского, белорусского и украинских народов надвое: то, что было до радиации, и то, что после.
Чудесным, не предвещающим никакой беды, утром 26 апреля 1986 года возвращаюсь из командировки в родной город Хойники, что на юге Белоруссии. Расположен он всего в 48 километрах от атомной станции. В те приснопамятные времена многие хойничане ездили за продуктами в посёлок работников станции под названием Припять. А некоторые и работали в этом райском уголке.
Я сходу включаюсь в посевную кампанию, которую проводит моя семья. Жарко, душно, пыльно. Во рту сухо, горло першит и почему – то чувствуется привкус металла. Только отвлекают время от времени вертолёты, что очень уж разлетались сегодня. И все почему – то летят в сторону юга, где Чернобыльская АЭС. Окончив сев, в приподнятом настроении возвращаемся домой. И никто ещё не подозревает, что нас накрыло радиоактивное облако, что мы уже целый день вдыхаем радиоактивную, смертельную пыль.
Смертельная пыль… Нас учили, что она поражает прежде всего внутренние органы: желудок, печень, почки, суставы. Но как же теория была далеко от практики. Оказывается, первый, и самый главный удар смертельная пыль наносит по серому мозговому веществу, отчего порождается страх, неуверенность, трусость, паника. Вероятно, этим объясняется поведение высших эшелонов власти, старавшихся скрыть правду от людей, предпочитая подвергать смертельной опасности сотни тысяч людей. Пропагандистская машина умирающего государства молчала. Зато неутомимо работало «сарафанное радио», выпуская самые невероятные слухи: «Слышали, атомная электростанция в Чернобыле взорвалась?», «Слышали, в район стягиваются войска со всей страны?», «Слышали, к нам едет сам ИКС?». И над всеми этими слухами и недомолвками висит в воздухе щемящая душу тревога.
Смертельная пыль… Наконец до кого – то доходит, что нужно что – то делать. Первым решением было — эвакуировать из тридцатикилометровой зоны весь ОБЩЕСТВЕННЫЙ СКОТ. Скот, а не людей!!! Люди в первомайских колоннах приветствуют местных вождей, только школьников в последний момент отпустили по домам. Но в речах с трибуны ни одного слова о грянувшей беде. Люди расходятся не сразу: на площади образуются небольшие людские водовороты, где каждый пытается что то узнать о случившемся, а затем разочарованные расходятся, чтобы примкнуть к другой группе. Вечером в окнах подолгу не гаснут огни, по телефонам невозможно никуда дозвониться.
В городе и окрестностях появились колонны техники войск химзащиты. Второго мая 1986 года принимается решение эвакуировать из тридцатикилометровой зоны уже и людей. Работники райкома и райисполкома, председатели сельсоветов и руководители колхозов, милиция, разделившись на группы, пытаются посадить жителей в автобусы, чтобы эвакуировать их за пределы так называемой «зоны». Люди не понимали такой необходимости, кругом стоял крик и плач. Было трудно объяснять всю трагичность их положения. Только к концу дня, разрешив взять лищь личные вещи, деньги и ценности, людей вывозят в близлежащие к зоне деревни. Одна из жительниц деревни Чамков, потерявшая на войне мужа и брата, прощаясь с родным домом, сказала: «Для нас это новая война!» Местные жители с состраданием относятся к бедолагам и дают им приют в своих домах. Они ещё не знают, что им самим вскоре придётся вместе со своими постояльцами покидать родные места.
Смертельная пыль… Это только на картах в кабинетах радиация существует внутри тридцатикилометровой зоны. Как будто упала она тяжеленной гирей на землю и
за пределы указанной границы двинуться не может ни на сантиметр. А если и сможет, то только внутрь зоны. И кем была установлена эта очень уж круглая цифра «тридцать» — не больше, и не меньше, так и осталось неизвестным. В самом городе Хойники, а это всего 18 километров вне 30 — километровой зоны, оборудован пункт дезактивации эвакуированного населения. В состав эвакопункта входят местные медработники и несколько военных во главе с капитаном. На лицах многочисленных эвакуированных людей, что ещё не прошли санобработку, усталость и обречённость. Время от времени кто – либо подходит к капитану с одним и тем же вопросом:
-А нас скоро вернут назад?
Капитан, не вправе сказать правду, отводит глаза:
-Через несколько дней.
-Тогда зачем нас моют в бане, и выдают другую одежду?
Мимо проходят двое влюблённых. В руках у девушки подаренный букет, аромат которого она с удовольствием вдыхает. Капитан почти бегом приблизился к ним и вырвал у девушки букет:
-Идите за мной!
Он подносит букет к дозиметру, и стрелка прибора резко бросилась вправо: делений не хватило, чтобы показать уровень радиации.
-Извините, ребята! Но дышать всем этим, — офицер повёл рукой вокруг, — нельзя!
Немного помолчав, он тихо добавляет:
-Вы молоды… и жить здесь тоже… нельзя!
Смертельная пыль… Она порождает и неразбериху. Ветераны сравнивали сложившуюся обстановку того времени с началом Великой отечественной войны. Но потихоньку бюрократический воз сдвигается с места. Перед самым Днём Победы начинается эвакуация ВСЕХ детей из района. С семи утра до обеда дети сидят в автобусах. Колонна никак не может двинуться с места, поскольку никто не знает куда ехать. Вокруг плачущие, отпросившиеся с работы матери. Наконец автоколонна уезжает в сторону близлежащего Ветковского района, который покрыт радиоактивной пылью, как мы узнали позже, не меньше нашего. После месячного «оздоровления», детей эвакуируют дальше в северные районы Белоруссии и западные районы России. Узнаём, что одна наша дочь находится в Витебской области, а другая – на севере Минской. И не только мы были в таком положении – почти все. Начались мытарства с посещением детей. В пятницу после работы, не отдохнув, уезжаем с женой на машине в ночь (а машины тогда были далеко не у всех), прихватив с собой ещё трёх мам, у которых дети эвакуированы вместе с нашими. Дорога не близкая – 400 километров, к тому же забита военной техникой. Часто по команде регулировщиков подолгу стоим. К утру добираемся до местонахождения дочери. Счастливые её глаза, и непередаваемая тоска в глазах тех, к которым родители не смогли приехать. Целый день находимся в детском окружении, не смотря на попытки воспитателей забрать их в палаты. Роздано почти всё, что у нас есть, но этого им мало. Они стараются хотя бы прикоснуться к нам – настолько велика тоска по родителям. Только после того, как дочь уснула, с наступлением темноты уезжаем к другой дочери. Вторую ночь в пути, и в воскресенье утром прибываем, последние километры еду как на автопилоте – очень устал. Воскресный день проводим с дочерью, только в компании уже других детей. Поспать хотя бы в машине не удаётся, детишки забираются и сюда. Не отдохнув, в третью ночь совершаю последний бросок, на этот раз уже к дому. Последний участок в пятьсот километров замыкает кольцо странствий, и около пяти часов утра мы дома, а в восемь – уже на работу. Такие поездки совершались каждые выходные дни в течение нескольких месяцев.
Смертельная пыль… О ней предпочитали не говорить или говорить неправду. Высокопоставленные лица предпочитали последнее. На двадцать шестой день после аварии министр здравоохранения Белоруссии Н. Савченко давал интервью в печати «… Сегодня уже можно говорить о безопасном уровне радиации на всей территории, за исключением зоны отселения». Ему вторил главный санитарный врач БССР В. Бурьяк. Только в 1990 году газета «Советская Россия» в номере от 11 сентября опубликует секретное указание Министерства здравоохранения СССР, которое было доведено до районных больниц и поликлиник: «Засекретить сведения о результатах лечения, о степени радиоактивного поражения и участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Заболевания у лиц, привлекавшихся к ликвидации аварии, не должно связываться с воздействием ионизирующего облучения». Впоследствии это указание относили ко всем лицам, пострадавшим от аварии на ЧАЭС.
Но, не смотря на эти заявления, детей дошкольного возраста вместе с мамами периодически эвакуируют из одной местности в другую: от Минска до Урала, а отдельные попадали даже на Дальний Восток. Школьников время от времени также отправляют на оздоровление. Во время занятий дети сонливы, у многих постоянно болит голова, нередки кровотечения из носа и потеря сознания. В школах на переменах непривычная тишина. Когда детей в очередной раз отправляют в чужие края, они уже не плачут. Глаза рано повзрослевших детей с глубокой грустью и печалью смотрят на всхлипывающих матерей.
Осознание опасности заставляет многих покидать загрязнённый район. Мужчины мечутся по стране в поисках новой работы, в решении жилищных проблем на новом месте. Власти пытаются удержать работоспособное население в районе. А нетрудоспособное – оно ведь нигде не нужно. Но люди начинают массово уходить, невзирая на все препоны. Покидали родные места, прежде всего, ради спасения детей. Уезжали, оставляя трудовые книжки, теряя тем самым трудовой стаж; уезжали, лишаясь партийного билета, а значит и перспективы на всякую карьеру; уезжали, а вернее бросали производство вместе с вверенными материальными ценностями, рискуя сесть в тюрьму за недостачу; добивались увольнения в законном порядке, получая при этом в лицо оскорбления: «дезертир» и «трус». Люди уезжали зачастую в значительно худшие условия, но с верой, что новое место, во всяком случае, будет чище, чем родная Хойникщина.
О том времени нельзя писать однозначно. Здесь было всё: тревога и отчаяние, неразбериха и героизм, легкомыслие и паника. Со второй половины 1986 года информация о ситуации в загрязнённых районах начинает затухать.
Смертельная пыль.. Пожалуй, самой страшной болезнью того времени, порождённой радиацией была радиофобия, то есть боязнь радиации. Она проявлялась в неприязни, грубости, хамстве по отношению к переселенцам. Конечно, это было не поголовным явлением, но факты такого отношения имели место. Ведь многие «чернобыльцы» не смогли прижиться на новых местах только по одной причине – они были нежеланными соседями. Из – за полного отсутствия информации, пришелец из чернобыльских мест казался неким ходячим реактором с постоянным выделением радиоактивных веществ. И потому зачастую с ними старались не контактировать. Не стоит строго судить местных людей, ибо не располагали никакой другой информацией, кроме как полученной в школе, что радиация смертельно опасна. А ведь у них тоже были дети, и они хотели спокойно жить. Потому — то многим переселенцам пришлось возвратиться обратно в «зону».
Смертельная пыль… Никакие границы и никакие циркуляры не могут остановить её поступательное движение в ширь. Она разносилась во все стороны колёсами военной и гражданской техники, растаскивалась вместе с кормами, вывозимыми из 30 – километровой зоны, разворовывась кому не лень брошенная в «зоне» техника, которую надлежало уничтожить из – за высокой радиоактивной загрязнённости. Ехала радиация с комфортом вместе с перевозимым имуществом эвакуируемых переселенцев второй и третьей волны. Разворовывалось мародёрами из символически охраняемой «зоны» оставленное имущество, шифер с крыш, окна, двери, в общем, всё, что можно употребить в хозяйстве или продать. К зиме 1986-87 годов перестали существовать населённые пункты не только в 30 – километровой зоне, но исчезла полностью южная половина Хойникского района.
Смертельная пыль… Ты страшна, но к тебе, оказывается, тоже можно привыкнуть.
Ведь привыкали солдаты на фронте к свисту пуль над головой: «Свистнула, значит, пролетела мимо». Так и мы, местные жители, те, кто по каким – либо причинам не уехал, или понадеялся на организованную эвакуацию, или не захотел уехать, игнорируя невидимую опасность, продолжаем жить новой жизнью. Дети и жёны где то в эвакуации, а мужчины на своих местах – сеем, пашем, производим продукцию, строим новые посёлки для переселенцев, которые вскоре также будут стёрты с лица земли, а переселенцы поедут ещё дальше. В районе, как грибы после дождя, образуются штабы и комендатуры, постоянное движение военной техники, особенно по ночам. Периодически приезжают высокопоставленные и не очень визитёры, и, не особо задерживаясь, вскоре исчезают. Кругом царит обстановка секретности, практически ежедневные совещания и заседания. И, практически, нет никакой информации. Город почти безлюден.
В замечательной книге «Заложники» классиков белорусской литературы В. Короткевича, В. Яковенко и других, выпущенной в 1991 году есть такие слова: «Безнравственно, аморально, преступно пахать, сеять, производить загрязнённую радионуклидами продукцию и скрыто продавать людям». Всё это так. Но вины у людей, производивших эту продукцию нет. Они были попросту заложниками сложившихся обстоятельств.
Смертельная пыль.. Она была с нами постоянно, незримо присутствуя на работе и дома, днём и ночью. Это она толкала вперёд наше время безъисходности, но не могла погасить в нас веру в «доброго царя», который однажды очнётся и примет мудрое решение о переселении наших семей в чистые места. Так проходили недели, месяцы, годы. Люди принимают настойчиво рекомендуемую панацею от всевозможных заболеваний, порождаемых радиацией – красное вино «Каберне». Одни принимают больше, другие меньше. Только спилось за эти годы очень уж много «чернобыльцев», а сколько распалось семей. А вера в лучшее всё уменьшалась. И на душе был огромный груз усталости от неопределённости и многочисленных ограничений: на рыбалку нельзя, на охоту нельзя, грибы – ягоды собирать также нельзя, загорать и купаться запрещается, гулять на улице долго нельзя. Ярко алела на грядках клубника, нежно зеленели редиска и салат – но всего этого есть было нельзя.
Раз в два месяца в обязательном порядке организованно проходим некие медицинские обследования в районной больнице, которые проводят всевозможные светила от медицины из Ленинграда, Москвы, Минска. На задаваемые вопросы о состоянии нашего здоровья они либо отмалчиваются, либо многозначительно заявляют, что надо вначале обработать все данные. Понимаем, что являемся подопытными кроликами, но навалившееся равнодушие оставляет всё без последствий: нет ни гнева, нет возмущения. Появившаяся информация японских учёных, что основной всплеск смертности среди нас будет через пять – семь лет после аварии, крепко не пугает — уже привыкли ко всему. Правда, всё больше и больше друзей и знакомых провожаем в мир иной под не очень весёлый траурный марш. И смотрят внимательно с фотографий их пытливые лица: « Ну как ты там? Жив ещё? Держись! Живи за нас!»
Смертельная пыль… И всё же, как ни старалась она если не убить, то хотя бы укрепить в душе равнодушие, заглушить все надежды на лучшее – это ей не удалось. На дворе начало 1990 года. В районном доме культуры проходит партийно – хозяйственный актив района, как потом выяснилось – последний в истории района. Накануне ночь не спал, осмысливал прожитое, подводил итоги почти четырёх лет «чернобыльщины».
В числе присутствующих на этом активе и я, главный инженер строительной организации по штату, а вне штата – председатель Совета трудового коллектива. Проводит совещание один из заместителей председателя Совета министров Беларуси, он же председатель республиканской комиссии по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Совещание проходит по раз и навсегда установленному штампу: докладчик, рассказывающий о «титанической» работе по устранения последствий аварии, затем нудные, с просительной нотой, пустые фразы выступающих. В душе нарастает гнев, ближе к перерыву пишу в президиум записку: «Прошу дать слово. Есть что сказать». К удивлению, хотя не числюсь в списке выступающих, первым после перерыва слово предоставляют мне. И одной из моих первых фраз было пожелание высокому визитёру быть председателем комиссии по ликвидации последствий аварии, а не председателем комиссии по сокрытию последствий этой техногенной катастрофы. Пережидая шквал аплодисментов, краем глаза вижу, как побурело лицо председателя облисполкома, как нервно двигает свой галстук со стороны в сторону секретарь райкома. Потом в гробовой тишине зала задаю вопросы: «Кто из присутствующих взорвал атомную электростанцию? Если в зале нет таких, то почему все выступающие заискивающе, словно виновные, умоляют о неких действиях власть имущих по переселению нас в чистую зону? С момента аварии прошло почти четыре года, и всё это время мы находились здесь. И мы видим, как тратятся громадные деньги на строительство жилья для переселенцев в якобы чистых местах нашего района, если эти посёлки несомненно подлежат уничтожению после подписания акта госкомиссии, ибо войска химзащиты уже сняли во дворах и огородах этих деревень растительный слой и положили на этом месте асфальт. В деревнях, где подлежат немедленной эвакуации дети до 14 лет, по – прежнему возводятся детские сады и начальные школы. Почему до сих пор до нас не доведён план правительства, где должно быть указано, кто куда переселяется, и где место дислокации каждой организации?..» Выступление было резким, но оно прорвало ту плотину боязни перед властями. Следующие ораторы были ещё более резкими и эмоциональными. В президиуме, немного посовещавшись, сворачивают совещание, заставив, тем не менее, зал принять ни к чему не обязывающую резолюцию.
После окончания, вице – премьер по микрофону приглашает меня подняться на сцену. Первый секретарь, краснее пионерского галстука, набросился на меня со словами:
«Как ты посмел так выступать, не посоветовавшись со мной?» Ответил кратко: «Я посоветовался со своей совестью». Вице – премьер внешне спокоен, задал только один вопрос: «Что ты хочешь?» Отвечаю также кратко: «Хочу уехать со своим коллективом в чистую зону». Немного подумав, он обратился к председателю облисполкома с вопросом, какие у того есть соображения по этому вопросу. Глава области с гневом произнёс длинную тираду, в которой прозвучало: «Пусть едет! Не нужен мне в области такой Спартак!» После этого мне было назначена встреча в Доме Правительства для определения места, куда будет переселена наша организация. Но это будет через месяц.
Смертельная пыль… Её не увидеть, не услышать, не пощупать. После проведения общего собрания, где практически все согласились на отселение, мы выезжаем на поиски места, где нет этого невидимого врага. Разуверившись за эти годы, в правдивости средств массовой информации, за свои деньги и на собственном транспорте объезжаем практически все районы Гомельской, Могилёвской, Витебской и Минской областей. У нас при себе карта Белоруссии да дозиметр, что выпросили в воинской части. Периодически останавливаемся, замеряем радиацию, наносим показания дозиметра на карту. Где больше, где меньше, но она есть везде. Практически по ходу маршрута, как полномочный представитель своей организации встречаюсь с главами районов. Везде встречают с пониманием, и везде готовы принять такую боевую полнокровную организацию. Они — то понимают, если организация переселяется официально, то деньги на обустройство найдутся. Но выходя из здания райкома или райисполкома, вижу в глазах моих попутчиков разочарование: «И здесь повышенная радиация». И снова старенький «Москвич» накручивает под себя дорогу. А вокруг красота – плакать хочется, что пробегающие мимо пейзажи — тоже грозящая человеку опасность. И если даже местные жители об этом предполагают, то ещё не осознают всей меры опасности.
Смертельная пыль… Мы, наконец, покидаем места, где её слишком уж много.
Прошёл целый год после того памятного собрания. В тихом городишке под необычайным названием Узда, что под Минском, теперь будет наше место проживания. Посёлок на 120 домов усадебного типа и 80- квартирный жилой дом, построенные собственными руками в течение года, дают приют почти тысяче человек. А это значит, что нынче каждый восьмой человек в городе – «чернобылец». Это самая большая диаспора «чернобыльцев» в республике. Сегодня колонна автомашин с нашим имуществом и семьями двигается в направлении Узды. Баранку машины крутит знакомый мне водитель из некогда мощной, а теперь обезлюдевшей Хойникской автобазы. Вернулся водитель назад из эвакуации, вернулся, потому что замучила тоска по своей малой Родине. Решил, что будет жить и умирать в родных местах. Это такие люди, как он, вынесли на себе все тяготы эвакуации населения, скота, имущества предприятий. Ведь вся эвакуация осуществлена исключительно автотранспортом. Мир дому твоему, человек за рулём! И пусть минуют тебя невзгоды, что несёт с собой смертельная пыль.
Мы оставляем там, в «зоне», своё обжитое жильё. Но оно не будет пустовать. Его тут же заселяют другие переселенцы, что бежали из других мест, которые называют сейчас «горячими точками»: Приднестровье, Нагорный Карабах, Чечня. Когда их предупреждаешь о грозящей здесь опасности, эти далеко не счастливые люди отвечают просто и незамысловато: «Зато убьёт радиация нас не сегодня». Скорее всего, это так. Сегодня они будут чувствовать себя в «зоне» в относительной безопасности, и право выбора только за ними.
А мы уже осваиваемся на новом месте. Чувство собственной безопасности – труднообъяснимое, но очень уж замечательное чувство. Можно ходить где угодно, ловить рыбу, собирать ягоды или грибы, а то и просто гулять. Но, самое главное, это — чувство безопасности за своих детей. Первое время от свежего, такого непривычного, воздуха кружилась голова. Но проживание без ограничений захлестнуло, и время потекло, скорее, побежало вдаль, обещая безопасную теперь жизнь.
Смертельная пыль… Она уже 25 лет присутствует в нашей жизни. Искалечив, изломав столько судеб, она, тем не менее, не смогла изувечить души тех, кто вопреки всем прогнозам японских учёных ещё жив. Пройдя через все испытания тех сложных лет, расселившиеся на необъятных просторах огромной страны, именуемой теперь постсоветским пространством, мы не растерялись. Не растерялись и не потерялись, а только стали сильнее и дружнее. Здесь, на новых местах проживания, рождаются у нас дети и внуки; теперешние места являются ИХ малой родиной, а места проживания предков – это уже экзотика. Но это не огорчает нас, ибо в них наше продолжение.
Но, где бы мы, чернобыльцы, не находились, через года, через расстояния тянутся наши души к своему родному, вековечному. Не подвластны времени, не подлежат забытию родные места. Там прошло босоногое детство, там пришла первая любовь, там могилы наших предков, там наше начало. И мы ездим каждый год, не страшась смертельной пыли, чтобы поклониться родным местам, и будем ездить, пока не остынут наши души.
Пройдут ещё годы. И мы верим, что придёт время, когда экологические проблемы будут решаться значительно легче и быстрее. Будут найдены возможности для нейтрализации смертельной пыли, появятся лекарства, ликвидирующие последствия облучения, будут изобретены приборы и устройства, которые сведут к нулю возможность аварий энергетических установок с ядерной начинкой. Это всё будет!
А пока жизнь продолжается такой, как она есть. Но пепел Чернобыля стучит в наши сердца. В этом звуке слышится:
Люди – берегитесь!
Люди – берегите друг друга!
Люди – любите друг друга!
Люди – помните!
