Интервью
Римма АРТЕМЬЕВА, Казахстан, Алматы
«И ДУМ ВЫСОКОЕ СТРЕМЛЕНЬЕ…»
Одним из значительных событий, завершающих год А.С.Пушкина в Казахстане стала Международная научная конференция, организованная кафедрой «Русской и мировой литературы» КазНПУ им. Абая — «Пушкин и пушкинские традиции». Участник и гость конференции Сергей Акимович КИБАЛЬНИК – доктор филологических наук, более 25 лет сотрудник Пушкинского дома в Санкт-Петербурге, заведующий отделом «Новой русской литературы», автор боле 150 научных статей и нескольких книг, главный редактор научного издательства «Дмитрий Буланин», выступил с научным докладом и лекциями для студентов академии. Сергей Акимович любезно согласился ответить и на несколько моих вопросов.
Р.А. — Какое место в вашей жизни занимает А.С.Пушкин?
С.К.- Пушкин в моей жизни значит, конечно, много. Но в студенческие годы мне больше был близок Кай Валерий Катулл. Античная поэзия привлекала меня еще и потому, что, несмотря на то, что учился я на русском отделении, была возможность изучать древне-греческий и латинский языки. Я даже написал работу, которая сыграла поворотное значение в моей судьбе «Катулл в русской поэзии ХУШ первой трети Х1Х века», и благодаря которой, после университета сразу поступил в аспирантуру Пушкинского дома и, собственно, на работу в пушкинскую группу. Но в этот момент заниматься Пушкиным я не собирался, он не входил в круг моих интересов. Это было время всеобщего советского культа Пушкина. С одной стороны это давало какие-то общие представления о Пушкине. Его всегда было много и на радио, и на телевидении. Но с другой стороны, поскольку много другого чего не доставало, а Пушкина было много, то естественно возникало какое-то отталкивание по Пушкинской же логике: «Запретный плод нам подавай, а без него нам рай не рай…» Но тогда я занимался еще и русской литературой ХУШ века, и мне надо было перейти к Пушкину. Для того чтобы совместить свои интересы я начал заниматься антологической поэзией Пушкина, т.е. связью Пушкина с античностью. И таким образом для меня получился такой органичный переход. Это стало и темой моей диссертации, которую позже я издал это как отдельную книгу. В 1998 году была опубликована моя книга «Художественная философия Пушкина», на основе которой я читал здесь лекции. Сейчас готовится к выходу новая книга о Пушкине, которая называется «Пушкинский интертекст: лики и отражения». Издано еще 8 книг, в которых я выступаю как составитель, автор предисловия и комментариев. («Полночных стран краса и диво» – Пушкин о Петербурге, «Избранные страницы пушкинского современника», или собрание русской антологической поэзии «Венок русским каменам» (18-20 век).
Литература тем и интересна, что она представляет некое размышление о жизни, а т. к. люди примерно живут одной жизнью, и естественно, вопросы, с которыми сталкивается человек, это вечные вопросы. За ответами, на которые, совсем нелишне, обратиться и к Пушкину. Тем более, что Пушкин много дает для понимания именно русского национального характера, культуры, русской ментальности.
Часто говорят, что у Пушкина все одинаково замечательно. Но на самом деле так не бывает. И у Пушкина есть произведения более проходные. Например, мне кажется, что южные романтические поэмы представляют больше исторический интерес. Они не являются уже таким живым чтением. Не случайно, еще у Тургенева Базаров иронизировал над Кирсановым, что тот «Цыган» перечитывал. Но многие пушкинские произведения остаются очень живыми, очень интересными, связанными и с современными проблемами.
Р.А. — На прощальной встрече со студентами, в Ваш адрес прозвучали слова благодарности за то, что разговор о Пушкине шел без отрыва от современности, что Пушкин не был, как это принято, недосягаемым, мемориальным, а предстал живым человеком, писателем в работе, безусловно, гениальным поэтом, но с какими-то более удачными и менее удачными произведениями. А каким Вы видите Пушкина – человека?
С.К.- Мне внутренне удалось встретиться только с Пушкиным – поэтом. А критика ХХ века давно показала, что поэт и человек – это все-таки не одно и тоже. И все же, Пушкина я вижу таким, как он сам себя изобразил в «Египетских ночах» или в стихотворении «Поэт». Прежде всего, живым очень естественным человеком. Но с маленькой поправкой на то, что он в какой-то степени был избранником судьбы. Потому что, то, что он делал на русском языке, это было как бы встраивание русской культуры в европейскую, вообще в мировую традицию. Пушкин оказался таким синтезатором. Одновременно создавал и русскую античность, и русское возрождение, и русский романтизм. Он писал о том, что волнует каждого человека и поэтому он находит отклик в сердцах у многих.
Р.А. — Согласны ли Вы с существующим мнением о том, что Пушкин искал для своих произведений какой-то усредненный язык, доступный разным слоям общества?
С.К. — Только отчасти. Потому что на самом деле Пушкин эволюционировал в сторону более сложного языка. Если взять творчество Пушкина 30-х годов. Например его лирику «С Гомером долго я беседовал один, / Тебя мы долго ожидали, / И светел ты сошел с таинственных вершин / И вынес нам свои скрижали». Слово «скрижали» большинству современного читателя вообще не понятно. Это славянизм. Исследователи языка Пушкина доказали, что Пушкин в 30-е годы очень активно пользуется славянизмами, и славянский слой его лексики становится гораздо более широким. Делал он это, безусловно, из литературных соображений, пытаясь расширить палитру русского языка, и это, конечно, был очень правильный путь. То, что в современном русском языке в очень малой степени, по сравнению с пушкинским временем присутствует славянский слой, это в известной степени утрата для нашего языка. Используя славянизмы, Пушкин расширяет языковые возможности. Поэтому вряд ли можно говорить о создании усредненного языка. Но, с другой стороны это мнение только в том смысле основательно, что Пушкин рассчитывал на самого широкого читателя и стремился сделать свои произведения доступными. Писатель вообще очень многое продумывает, и сам Пушкин неоднократно говорил, что творчество требует спокойствия гармонии, вдумчивого и серьезного отношения. Неоднократно он подчеркивал, и значение рационального начала. Иногда считается, что творчество это просто какое-то мистическое озарение. На самом деле это не так. Во всяком случае, в пушкинском творчестве, это не так. Он сам это осознавал, сам об этом говорил. Говорил об обдумывании своих произведений, составлении плана. Рукописи, его рабочие тетради, в которых он писал, показывают, что он был очень трудолюбивым человеком. Пушкин огромное количество времени работал над своими текстами, усовершенствовал их. Некоторые произведения поэта включают в себя семь, восемь, а иногда и двенадцать вариантов редакций. И то, что мы с вами читаем это результат очень серьезной работы над текстом.
Р.А. — Существуют ли сегодня какие-то уникальные издания А.С.Пушкина, подготовленные Институтом русской литературы?
С.К. — Пушкинский дом сейчас работает над новым академическим изданием полного собрания сочинений Пушкина. Я участвую в подготовке этого издания как автор комментариев.
Странно, но такого издания Пушкина до сих пор нет. Было самое полное издание сталинского времени с 1939 –1949 год. А в 1959 году вышел последний 17-й том. Это собрание сочинений готовилось тоже в Пушкинском доме замечательными текстологами. И туда вошли многие рукописи. Но оно совершенно лишено историко-литературных комментариев. Есть только текстологические справки. Вероятно, так случилось по разным причинам. Может быть, сказалась скорость исполнения, может быть, в сталинское время очень трудно было написать нормальный комментарий.
Это будет издание в тридцати томах. Пока у нас идет подготовка первых томов. Лицейская лирика — первый том в этом издании, по работе Мстислава Александровича и Татьяны Григорьевны Цявловских . Затем Пушкинский дом подготовил второй том – это Петербургская лирика. В печати находится том лирики Пушкина южного периода, идет работа над лирикой Михайловского периода.
А несколько лет назад в Пушкинском доме побывал принц Чарльз, и пожелал принять участие в издании пушкинских рукописей. Он оплатил это очень дорогое издание (один том стоит около тысячи долларов). Таким образом, фототипически было издано около десяти Пушкинских рабочих тетрадей. Сейчас у нас готовится издание Болдинских рукописей Пушкина, и тоже на частные пожертвования иностранных граждан. К сожалению, не всегда удается получить государственные субсидии на такие издания.
Р.А. — Судя по географии присланных на конференцию работ (Казахстан, Россия, Франция, США, Израиль), творчество Пушкина продолжает привлекать пристальное внимание ученых. А читательский интерес к Пушкину на Ваш взгляд, сегодня также велик, как и раньше?
С.К. — Конечно, он изменился. И у меня даже есть на эту тему небольшая несколько ироничная статья «Массовое пушкинианство, как феномен советского общества». Где я рассказываю о том, как, будучи секретарем Пушкинского дома, и работая с письмами широкого круга читателей, вынужден был рассматривать советы, часто директивного характера — что и как следовало бы сделать. В советское время государственный, официозный культ Пушкина, порождал такое, не всегда нормальное, поклонение. Но вместе с тем нельзя отрицать и того, что все-таки Пушкина знали, изучали, были хорошо знакомы с его произведениями. Сейчас интерес к чтению в целом, гораздо ниже. Мы живем в век информационных технологий, и электронные средства информации занимают гораздо большее место в современном мире. Хотя компьютерные технологии, как таковые, ничего нового не несут – это просто новые методы распространения информации. Можно ведь читать и электронную книгу. Просто, на мой взгляд, не стоит безоглядно следовать всем западным теориям. Тем более не нужно забывать, что в разных культурах разные области являются структурообразующими. Скажем, для американцев литература не является самым главным, но для русских литература – это гораздо больше, чем литература. Об этом неоднократно говорил и Пушкин, противопоставляя русскую литературу, например, французской. Он подчеркивая, что французы в гораздо в большей степени рассматривают литературу, как развлечение, как что-то для приятного времяпрепровождения. В то время, как для русских, литература всегда была одновременно и философией, и искусством, и являла собой какие-то другие сферы общественного познания. Но это, как считают некоторые, не из-за неразработанности этих сфер. Думаю, дело в том, что мы унаследовали из Византии особый тип литературы – литературы, которая, в первую очередь, преследовала не развлекательные, а познавательные цели. Поэтому то она и выполняла такую широкую роль. В последнее время все мы заняты поиском национальной идеи. Мне кажется для России это очень странным. Потому что у русских есть такая идея – это русская национальная литература. Обратитесь к классической русской литературе, и вы найдете там ответы на очень многие вопросы, она образует важнейшие принципы нашего бытия.
Опубликовано: с сокращением
В газете «Новое поколение» №50,2006г.
На сайте Российского посольства в РК
Интервью
Римма АРТЕМЬЕВА, Казахстан, г.Алматы
НИКОЛАЙ АНАСТАСЬЕВ —
ОТ ФОЛКНЕРА К АУЭЗОВУ
В Москве, в известной серии «Жизнь Замечательных Людей» готовится к публикации книга о Мухтаре Омархановиче Ауэзове. Ее автор Николай Аркадьевич Анастасьев — российский писатель, критик, литературовед, доктор филологических наук, профессор МГУ, главный редактор издательства «Культура». Так случилось, что моя встреча с этим необычайно интересным и обаятельным человеком состоялась именно в день рождения Мухтара Ауэзова . В этот свой приезд в Алматы Николай Аркадьевич познакомил казахстанцев с рукописью книги о жизненном пути выдающегося казахского писателя, ученого, основоположника абаеведения, автора исследований по теории казахской и киргизской литературы и фольклора М.О.Ауэзова. И, конечно же, личность самого автора вызвала не меньший интерес, чем и его взгляд на творческую судьбу нашего великого соотечественника.
Р.А — Николай Аркадьевич, Вами написано множество книг, более 20 монографий, свыше 1000 статей, среди которых на особом месте творчество В.Набокова, Э. Хемингуэя, какие еще у Вас есть пристрастия в русской и мировой литературе?
Н.А. — Специально только о русской литературе я никогда не писал, если не считать рецензии и статьи. А так – главный мой герой – Фолкнер, о котором, как и о Набокове, я написал две книги и еще бесчисленное количество статей. Много написано мной о западно-европейских писателях. Но с середины 80-х годов меня перестали интересовать замкнутые явления и явления, замкнутые в форме. Привлекательными стали крупные фигуры в их диалоге со всей мировой литературной «community» (англ.) – «общиной» так сказать. Поэтому Фолкнер интересует меня не просто, как писатель, а, например, в параллели с Шолоховым, или Хемингуэй и русская или советская проза. Правда, недавно я написал книгу «Американцы», которая в какой-то степени подводит итог моим многолетним занятиям американской литературой, и где через линзы литературы я смотрю на американскую культуру, духовность, американскую цивилизацию. Мне самому было важно понять и по мере возможности рассказать об Америке, тем более что сегодня о ней существует масса мифов, которые прочно укоренились в сознании людей.
Р.А.- Вы часто бывали в Америке?
Н.А. — Да. Начиная с 70-х годов, я постоянно бываю в Америке. Я жил и работал там.
Р.А. — Как случилось, что Ваше внимание привлекла казахская литература?
Н.А. — Может показаться странным обращение немолодого человека вроде меня, который всю жизнь занимался литературой Запада, к совершенно иному культурному ареалу на Восток. Год назад у меня тоже в серии «ЖЗЛ» вышла книга о части жизненного пути Абдижамила Нурпеисова. Как мне кажется, живого носителя традиций Мухтара Ауэзова. Тогда же возникла идея создания тома и о М.Ауэзове. Эта серия налагает определенные жанровые обязательства. Беллетризованное жизнеописание, к чему я заведомо, в силу характера и формы работы, сложившейся за годы, не склонен. Я же просто пытался соединить биографию человека с биографией художника, т.е. биографию его книг. В конце концов, писатель интересен книгами, поэтому в моих публикациях не мало элементов того, что скучно называется литературоведением, разбором и т.д. Я прекрасно понимаю что, обратившись к казахстанской литературе, сильно рискую. «Западник» по образованию, склонностям, опыту, интересам, языковой среде: английский, немецкий, французский, тогда, как казахского языка я не знаю, казахский фольклор — очень поверхностно. Поэтому мои высказывания о связях Нурпеисова, а теперь и Ауэзова с традициями, которые возникли здесь, на Востоке носят поверхностный характер. С другой стороны, у меня, как мне кажется, есть некоторые преимущества в моем опыте, есть возможность, как говорится, правильно «расставить зеркала» и посмотреть на творчество Мухтара Ауэзова при свете тех явлений и традиций, которые возникли на западе в Х1Х, ХХ веках. Ибо, по моему глубокому убеждению, последние его романы в полной мере адекватно нельзя воспринять только в кругу его собственных произведений или в мощном свете поэзии Абая, или других великих, восточных художников, которые осознанно или стихийно оказали воздействие на его художественное становление. Мне кажется, Ауэзова в полной мере можно понять, только читая его книги, эпопеи, беллетристику 20-х годов (еще до конца не прочтенную и в полной мере недооцененную), его драматургию только при свете Шекспира, Бальзака, Толстого, Тургенева и далее писателей 20-хгодов. Уникальность его эпопеи «Абай» состоит в том, что в ней странным, причудливым, чрезвычайно увлекательным для литературоведа образом, объединились классические традиции мировой литературы Х1Х века, с совершенно новым художественным языком Пруста, то, что ближе к Востоку, Джойса, Фолкнера, в меньшей степени Хемингуэя, Т. Манна, латиноамериканских писателей, во главе с Г.Маркесом.
Р.А. — Если бы такую книгу Вы задумали написать в советское время, получилось ли бы достоверно?
Н.А. — Конечно же, нет. В советскую эпоху любое высказывание о художнике было сковано некой идеологической догмой. Если бы я, или кто-то другой, стал писать о М.Ауэзове до 1985 года, это была бы совершенно другая книга. Не по качеству, я совершенно не склонен преувеличивать достоинства того, что я написал. Не по жанру – жанры могут быть разные, а просто по честности взгляда на труднейшую жизненную дорогу. В любом случае биография была бы искажена. Никто бы не рассказал о том, что он 2 года сидел в тюрьме, что его орденоносца, лауреата, за исключением 3-4 последних лет жизни, преследовали за какие-то мифические националистические пристрастия. Ведь у Мухтара Омархановича есть автобиография, написанная им самим, но там нет даже намека на эти факты. Сейчас об этом, при первой же возможности, должно было сказать. И я попытался честно, не по идеологическим, а по творческим соображениям, рассказать о том, какую тяжелую жизнь прожил этот человек. В какой-то степени она является моделью жизни вообще советского писателя.
Р.А. — Кто Вам помогал в работе над книгой?
Н.А.- В первую очередь, конечно же, Национальная библиотека РК и непосредственно Мурат Мухтарович Ауэзов – сын писателя, крупнейший культуролог, и замечательный человек. Огромную организационную поддержку оказал музей Мухтара Ауэзова. А в прошлом году была организована моя поездка в родные места писателя в Семипалатинскую область. Мне удалось побывать музейном комплексе Абая –Ауэзова.
Р.А. — Были ли у Вас какие-то трудности в работе над рукописью?
Н.А. — Ну, наверное, исключительно профессионального характера. Они связаны с тем, что я, крайне поверхностно знаю восточную традицию. Ту, с которой вырос Мухтар Ауэзов. И мое незнание казахского языка. А переводы Ауэзова на русский язык – крайне неудовлетворительны. Я вынужден об этом сказать, потому что, читая их, я чувствовал, что это очень далеко от оригинала. Это какой-то «канцелярский», «жестяной», не гибкий язык. По этим переводам трудно понять какой это крупный, великий писатель, выдающийся художник. В это можно только поверить, потому что по масштабу, по захвату – это гигант. Но, ведь, литература – это все-таки язык. Поэтому, пользуясь, случаем, еще раз со всей определенностью (что делал уже не раз) хочу сказать, что просто необходим новый перевод «Пути Абая» на русский язык, который требует больших творческих усилий. Конечно, необходимы и существенные финансовые инвестиции. И, думаю, это задача государственная.
Р.А. — А было ли что-то необычное или неожиданное в процессе работы?
Н.А. — Скорее, удивление поворотами судьбы. Когда я работал над рукописью о М..О.Ауэзове, то воспользовался и материалами Главного Театрального Музея России им. А.А. Бахрушина. Заодно мне захотелось вновь просмотреть архив моего отца – в советское время ведущего театрального критика Союза. И хотя я сам когда-то сдавал в музей эти документы, прошло уже более 25 лет и что-то, безусловно, забылось. Отец много ездил по прежде огромной стране, часто бывал и на премьерах в Алма-Ате. И вдруг я обнаружил среди его изданий записи о просмотре в театре драмы им. М.Ауэзова спектакля по произведению М.Ауэзова. Возникло какое-то непередаваемое ощущение семейной близости, причастности к этому человеку.
Р.А.- Каково Ваше мнение о современной казахстанской литературе?
Н.А.- К сожалению, современная казахстанская литература мне совершенно не известна. И все мои вопросы о современном литературном процессе в Казахстане наталкиваются на невнятное пожимание плечами. Это, честно говоря, меня совсем не удивляет, ибо свидетельствует о том, что казахстанская литература тоже вписана в мировую ситуацию: западно-европейскую, латино-американскую, русскую. Она также пребывает в состоянии «неопределенности промежутка», если вспомнить знаменитое тыняновское определение перехода. Потому что, как мне кажется (на Западе это происходит осознанно четко, в России с неохотой, с трудом начинает осознаваться и в дальнейшем, думаю, этот процесс будет более стремительным) приходит понимание исчерпанности того направления, которое назвало себя «постмодернизмом», и которое выступило под знаменами полной свободы, полного плюрализма в эстетической области. А на самом деле обернулось такой тоталитарной художественной идеологией. При ощущении исчерпанности этой стратегии, и возможно возврата к чему-то тому, что уже было, даже не к модернизму, давшему великие образцы искусства в ХХ веке, а к тому, что ему предшествовало. Вот эта неопределенность и характеризует сегодня состояние мировой литературы.
Опубликовано: в еженедельнике
«Столичная жизнь» (Казахстан) №43, 2005г.
Справка:
Сын одного из ведущих советских театральных критиков и профессора филологии МГУ- Николай Аркадьевич Анастасьев, окончив филологический факультет МГУ, два года занимался журналистикой. Потом поступил в аспирантуру Института Мировой Литературы, где впервые познакомился с Муратом Мухтаровичем Ауэзовым. Тогда их знакомство не было особенно близким. М.Ауэзов поступал в аспирантуру, когда Н.Анастасьев ее оканчивал. Защитив диссертацию, Николай Аркадьевич около 20 лет проработал в замечательном, в те времена, журнале «Вопросы литературы», позже несколько лет возглавлял журнал «Иностранная литература», совмещая, и по сей день, всю свою деятельность с преподаванием в МГУ. Автор множества книг, монографий, статей.
.
