ГЛАВА 18
В эту ночь в отделении всё было, как всегда. Дежурная медсестра спала в процедурной. Она приподняла от подушки встрёпанную голову, и доложила Юричу, что всё в порядке.
Юрич тихонько вышел из процедурной, и пошёл к палате Саши.
Дверь скрипнула…
Нет, Юрич не разбудил Наталью. Она не спала.
— Ну, как вы тут? – шёпотом спросил Юрич.
— Хорошо, — так же, шепотом, ответила Наталья. – Доктор, а можно спросить?
— Спросите, — разрешил Юрич. – Но, может быть, выйдем в коридор?
Они устроились за столом медсестры, возле горящей настольной лампочки.
— О чём Вы хотели спросить?
— Юрий Юрич… вы мне всё-таки скажите… почему всё это произошло?
Свет настольной лампочки выхватывал из тьмы лицо Натальи. Юрий Юрич посмотрел на это усталое и симпатичное, и такое ещё молодое лицо, помолчал, а потом тихонько ответил вопросом на вопрос.
— Что Вы хотите услышать?
— Правду.
— Правду? – медленно переспросил Юрич. – Правда, милая, разная бывает.
— Вы же тут главный! Вы же тут самый опытный! Скажите! Мне так тревожно… мне кажется, что я сына теряю, хотя операция вроде бы закончилась… он встаёт уже на ноги… а мне кажется, что он уходит… что он умирает… Как будто всё время прощаюсь с ним…
Наталья прикрыла рукой глаза, но не заплакала. Она ждала ответа.
Юрич слегка притронулся своей, отмытой после операции, рукой к руке Натальи
— Я вам отвечу, — произнёс Юрич. — Я ведь верующий человек. Только днём – я не всегда говорю об этом. И не всем. А для верующего человека, как и для Бога – все живые. И тот, кто жив, и тот, кто умер.
— Но как же? Как пережить, что теряешь сына?
— Трудно пережить. Разве кто-то говорит, что легко?
Юрич остановился. Нет, он не искал ответа. Он знал, что отвечать Наталье.
Но… ему надо было подобрать слова. Так, чтобы она поняла.
— Чем же мы хуже других? – продолжала Наталья. — Хуже тех, у кого дети здоровы?
— Понятия «хуже» или «лучше» тут не подходят. Постарайтесь понять… Бог даёт каждой душе испытания по силам.
— Почему Бог даёт нам именно эти испытания? Почему нам, а не кому-нибудь другому?
— Значит, это нужно именно вашим душам. Может быть… иначе вы просто ничего не поймёте…
— Как же так? – Мысль Натальи работала напряжённо, но всё равно не поспевала за словами Юрича.
— Вот смотрите, — терпеливо говорил Юрич. — Если ребёнок идёт навстречу поезду, вы же попытаетесь схватить его, и стащить с путей. Даже если ребёнок будет кричать и сопротивляться. Да?
— Да, конечно…
— Но если Бог пытается нас стащить с каких-то путей, мы сопротивляемся и кричим, как этот ребёнок. Если мы не слышим, как Бог тихо говорит нам: «Сойди с этого пути!», то он может просто схватить нас и передвинуть. А каким способом – это ведомо только Ему. И это будет благом для нас.
— Даже смерть? Благо? Смерть ребёнка?
ГЛАВА 19
Кому, как ни Юричу, было известно, что даже самые красивые, умные и правильные слова могут превратиться в прах и пепел, когда касаются жизни. Вернее, когда опаляются жизнью. Жизнью и смертью
А люди имеют привычку задавать главные вопросы именно тогда, когда им труднее всего расслышать ответы.
Слова остаются словами до тех пор, пока не войдут человеку в плоть и кровь, не станут частью человека, как глаза, как руки, как хромосомы, наконец.
Когда запечатлятся в человеке Духом.
Юрич посмотрел в глаза Наталье.
Смерть…
Как объяснить ей, что благом может быть и смерть?
— Я признаю, что блага Господня воля, — как бы о себе говорил Юрич, — и смиряюсь перед ней, как бы мне это ни было больно, обидно или страшно. Вот так я это понимаю, и могу сказать Вам об этом. Но, к сожалению, только ночью. Но и ночью… Вам трудно это понять. Вам надо осмелиться, и посмотреть на жизнь не со стороны Земли, а со стороны неба.
— Нет, я этого понять не могу… А Саше? Разве Сашиной душе не надо жить дальше? Разве ему не надо расти, учиться, иметь своих детей? Почему он уходит? В чём же он виноват?
— Может быть, Саше не нужны испытания. Настолько чиста его душа, что ему больше нечего делать в этом мире. Он ни в чём не виноват. Может быть, ему просто пора… туда… пока он чист…
— Нет!
— Ваш сынок – светлая душа. Иногда дети страдают, чтобы очистить нас, взрослых. Чтобы спасти нас, если хотите. Если уж мы не понимаем по другому…
— Но это жестоко!
— Это кажется нм жестоким, пока мы не поверим, что у Бога – все живые. Бывает и так – тот, кто умер – живее того, кто жив.
— Как это?
— Есть такие души, что мертвы уже при жизни. Их не пробудить никакими испытаниями – ни смертью близких, ни смертью целых народов. Ни болезнью, ни войной…
— Как это странно… то, что вы говорите. Всё наоборот…
— Если хотите – это называется мировоззрением, — чуть улыбнулся Юрич.
— И что же мне делать? Что, покориться? А как же борьба? Что, всё признавать, и не бороться?
— И бороться, и молиться. Вот, Господи, я делаю всё, что могу. Я не хочу, чтобы ребёнок мой умер… Изо всех мох силёнок – прошу Тебя, спаси моего ребёнка… Сделай так, чтобы я поняла, в чём Твоя Святая воля. Так-то…
— А лечение?
— И лечение, конечно. Я не хочу, чтобы ребёнок мой умер – и я иду к самому лучшему врачу. Я согласна на любую операцию Но…
— Что? Что?
— Но – да будет Воля Твоя. Твоя, а не моя! Понимаете разницу?
— С трудом.
— Это разница убережёт Вас от отчаянья и тоски, если всё-таки случится непоправимое. Вера – самое лучшее средство от отчаянья.
Наталья даже крепко зажмурила глаза, чтобы хоть что-то понять.
Юрич сидел молча и не торопил её.
Наконец, Наталья открыла глаза, и спросила:
— А как… как Вы в Бога поверили, и во всё это… такой солидный человек… Даже странно…
— Да так же, как и вы. Через смерть. У нас с женой было два сына. А остался один. Старшего мы потеряли. В первую Чеченскую компанию.
***
Юрий Юрич тихими шагами двинулся по коридору, в сторону своего кабинета. Он медленно шёл, потирая правой рукой левую половину груди.
«Так-то вот, Серёжка, — обратился Юрич к погибшему сыну. — Скоро ли встретимся с тобой, или нет…»
Пустой коридор хирургического отделения лежал перед Юричем.
Юрий Юрич любил своё отделение. Он любил его днём, он любил его ночью.
Юрий Юрич любил своё отделение, как скрипач любит свою скрипку, а художник – свои краски и холсты.
Он любил своё отделение, и он любил своих больных.
Кому он мог рассказать о том, что иногда, ночью, на грани физической выносливости, после тяжёлой операции, его сердце вдруг начинало жить особой, никому не ведомой жизнью, устремлённой к небесам… и только к небесам.
Сердце начинало петь…
«Спасибо Тебе, Господи! Спасибо за всё… за эту ночь, за это отделение… за то, что Ты поставил меня сюда, и позволяешь мне работать здесь. Спасибо… Спасибо Тебе…»
***
ГЛАВА 27
— Юра, мы всё знаем, — с порога заявила Маргарита Васильевна.
— Откуда же? – Юрич опустился на диван.
— А нас главный врач вызывал, — сказал Серёжа. – Мы только что от него.
— Он дал нам жалобу прочитать, — обьяснил Коля.
— Мы пришли сказать, что возмущены! – Маргарита Васильевна и тоже присела на диван к Юричу, только с другой стороны.
Остальные стояли. Потом Петрович опустился на стул для посетителей, и медленно произнёс:
— Надо бы эту сволочь выявить, которая рассказала папаше про анастомоз.
— Заметьте, что он пишет об анастомозе, как о причине смерти . Значит, он ещё не был знаком с результатами вскрытия, когда писал, — подняла палец Маргарита Васильевна.
— У вас, Маргарита Васильевна, железная логика, — улыбнулся Юрич. — Но обычно жалобщиков результаты вскрытия не останавливают. Если захочет написать, всё равно напишет.
— Да, жалобщику – всё равно. Если он своему доктору не верит, то поверит ли пат. анатому, — вздохнул Петрович.
Юрий Юрич мысленно отметил про себя, что слова Петровича прозвучали почти по Библейски.
— Однако, мы отвлеклись, — продолжила Маргарита Васильевна. – Мы ещё не выяснили, кто настучал.
— Нас на операции было трое, — сказал Коля. – Плюс – мед.сестра операционная, Валя.
— За Валю я ручаюсь, — развёл руками Юрич. – И за вас…
— Это не я! – перебил Юрича Коля. – Сами подумайте, какой мне резон про себя рассказывать, да ещё в такой ситуации.
Юрич медленно повернул голову, и посмотрел на Колю, как будто видел его в первый раз.
— Ну да… — медленно протянул Юрич. – Не резон тебе… Не резон…
— Я знаю, вы все на меня думаете! – громко, почти на грани крика произнёс Серёжа. —
Юрий Юрич, я хотел Вам сказать, что это не я! Поверьте мне, это не я!
Лицо Серёжи покраснело и пошло пятнами.
— Может, я и завидовал, что Вы Коле больше даёте оперировать, но я же не сволочь!
— Успокойтесь, Сергей Иванович, — взглянул на него Юрич. – У меня и в мыслях не было думать о Вас… и оперировать… я стараюсь давать вам одинаково… вы оба – способные хирурги. Я вами гордился… То есть горжусь.
Юричу было трудно говорить. Сердце колотилось уже не в груди, а где-то в глотке. Плечо ломило так, что хотелось закричать.
— Хорошо! – провозгласила Маргарита Васильевна. – Мы все тут ангелы, никто ничего не говорил, а папаша этот всё узнал. Каким образом? Каким это образом, я вас спрашиваю?
— А может, — тихо предположил Петрович, — может, вы рассказывали об этом кому-нибудь? А, ребята? Может, Коля, ты кому-нибудь похвалился? А?
— Никому я не хвалился! – ответил Коля. – Разве что маме рассказал. Но мама… она уже никуда не выходит. Да это же мама…
— А ты, Серёжа? – повернулась к молодому хирургу Маргарита Васильевна.
Кажется, тут Серёжа что-то понял. Лицо его побледнело, голова опустилась.
— Кому, Серёга? – переспросил Коля. – Неужели тому, о ком я думаю?
— В ординаторской… когда вы оперировать пошли… ну, мы же все думали, что анастомоз развалился… вот я и сказал, что Коля анастомоз накладывал. А потом, когда я из ординаторской выходил, туда этот папаша влетел… ругался и кричал.
— А в ординаторской оставался один Алексей Владимирович, — кивнула головой Маргарита Васильевна. – Это коню понятно.
— Ему давно хочется в начальники, — с сожалением произнёс Петрович. – Ни при Вас, Юрий Юрьевич, будет сказано.
— Стремиться в начальники – не грех, — потёр левое плечо Юрич.
— А вот как стремиться… — протянула Маргарита Васильевна.
Потом она вздохнула, и продолжила, взглянув в сторону Серёжи.
— Болтун – находка для шпиона. Вам, молодой человек, это должно послужить уроком.
Серёжа молчал.
— Эх, если бы мы усваивали все наши уроки, — сказал Юрич, — цены бы нам не было.
Маргарита Васильевна была занята благородным гневом, Петрович был занят гневом Маргариты, молодые хирурги были заняты своими невесёлыми размышлениями.
Почему-то так получилось, что никто не придал значения тому, как изменилось лицо Юрия Юрича.
Может быть, кто-то и заметил, но решил, что Юрич просто переживает.
А Юрич терпел, и не просил о помощи.
ГЛАВА 28
— Что будем делать? – наступала Маргарита Васильевна. – Каким образом будем писать опровержение?
— А что будем опровергать? – тихо спросил Юрич. – Смерть?
— Ах, оставьте! Опровергать будем не смерть, а ложь, – настаивала Маргарита Васильевна. – Вы же понимаете, что в этой жалобе сплошная ложь!
— Вперемешку с правдой, — вздохнул Петрович.
— Что ещё подлее, — оборвала Петровича Маргарита. – Мы, Юрич, Вас в обиду не дадим. Вы классный хирург. Не в поликлинику же Вам идти! И без Вас найдётся, кому в геморрой смотреть!
— Кто-то должен и это делать, — попытался улыбнулся Юрич. – Доктор не должен любить одну болезнь больше другой.
— Маргарита Васильевна у нас… — начал было Коля.
Но Маргарита оборвала его:
— Мужчины, вы мне ответьте на вопрос – что делать? Будем сидеть и ждать, пока у нас уволят заведующего? А вы подумали о том, кого нам поставят? Пока вы будете сидеть и хлопать ушами, вам Лёшу… подлого этого человека – в заведующие поставят!
— А что мы можем сделать… – неуверенно протянул Коля.
— Надо написать коллективное письмо! – Маргарита Васильевна была готова к деятельности. — В те же инстанции, куда пошла жалоба. И неплохо было бы приложить к этому письму подписи больных. Какие-нибудь истории о том, как больных спасали в нашем отделении. Благодарности собрать! Что, у нас благодарных больных нет?
Неужели не найдём?
— Ещё как найдём! – поддержал боевую подругу Петрович. – Надо найти твоих больных, Юрич. Которых ты оперировал.
— А этому… Этому Лёше! Я всё ему в лицо выскажу! – Маргарита Васильевна разрумянилась, и глаза её заблестели.
Ещё отчётливее стало видно, как хороша она была в молодости. Ей и сейчас было под силу свернуть горы, этой Маргарите!
— Спасибо, Маргарита Васильевна, — почти прошептал Юрич. – И вам всем спасибо, ребята. Мне кажется… мне кажется, что ничего этого делать не надо. Честное слово, не надо…
— Надо! – сказала Маргарита Васильевна.
— Я тоже думаю, что надо, — не согласился Петрович. – Вот Маргарита этим займётся, а я помогу. И ребята помогут. Да, ребята?
— Да, — кивнул Николай Васильевич.
— Да, — кивнул и Сергей Иванович. – Можно и сестёр подключить.
— Обязательно, — обрадовалась Маргарита Васильевна.- Сёстры – великая сила. Кстати, у Валентины надо всё-таки спросить… может, это она кому-то…
— Не надо, — тихо сказал Юрич.
— Ну, мы пошли, — Маргарита Васильевна поднялась, а за ней поднялся со своего стула Петрович. – Имейте в виду, Юрий Юрич – мы с Вами, и мы за Вас. Мы этого так не оставим!
У порога Маргарита всё-таки обернулась.
— У меня есть валидол, — сказала она. – Может, дать тебе таблеточку, Юра?
— Дай.
Маргарита Васильевна вернулась и вытащила из кармана тюбик с валидолом.
— На тебе лица нет, Юра, — сказала она. – Ты тут посиди. Мы всё сделаем.
— Спасибо, — прошептал Маргарите Юрий Юрич.
– Спасибо, — сказал он ещё раз, когда за его коллегами закрылась дверь. – Спасибо…
ГЛАВА 29
Алексей Владимирович и Сан.Саныч. вернулись в ординаторскую после плановой операции.
Петрович что-то писал в историях болезни, своим корявым и никому непонятным почерком. Писали, если можно так выразится, и Серёжа с Колей.
Маргарита Васильевна пролистывала операционный журнал, прикидывая, кого из больных она помнит, и к кому из больных можно обратиться, чтобы тот написал в защиту Юрия Юрича.
— Привет честной компании, — потёр руки Алексей Владимирович. – Что за траурное молчание?
Алексей Владимирович был не очень высок ростом, слегка полноват и слегка лысоват. Рядом с длинным и худым Сан.Санычем, верным своим ассистентом, они смотрелись, как Дон Кихот с Санчо Пансой.
Но в этой парочке всё было поставлено с ног на голову. Впрочем, как и во многом, в текущей теперешней жизни.
Главным был, несомненно, Санчо Панса.
— Чайку попьём, Алексей Владимирович? — спросил Дон Кихот.
— А почему бы не попить, — согласился Алексей Владимирович. – После праведных-то трудов!
— Труды-то, может быть, и праведные, — нарушила молчание докторов Маргарита, — А вот скажите Вы мне, Алексей Владимирович, не икалось ли Вам в последние два часа?
— Нет, — вскинул брови Алексей Владимирович, — мне не икалось. У меня вообще – с пищеварительной системой всё в порядке
— А вот с совестью… с совестью у Вас как? Не мучит?
— Не понял…
Глаза Алексея Владимировича холодно сверкнули из-под очков.
— Не понял… — повторил он.
Все доктора молчали. Нет, в такой разговор, напрямую, могла вступить только Железная Маргарита. Только – королева Марго.
Что положено Юпитеру…
— Я насчёт беседы с отцом умершего мальчика. Мы в курсе, что именно Вы говорили с ним, перед тем, как он написал жалобу.
— Да, беседовал, — подтвердил Алексей Владимирович. – Ну, и что?
В словах Алексея Владимировича не было ни тени смущения.
— Он написал жалобу, а мы её сегодня читали, пока вы были на операции.
— Ну, и что? – снова повторил Алексей Владимирович.
— Ничего. Почерк Ваш увидели. Вот и хотим спросить – как у Вас с совестью? Или она не болит, из-за отсутствия таковой?
— Как Вы смеете! – начал было Сан. Саныч.
Но Алексей Владимирович остановил его.
— А Вы не давите мне на психику, уважаемая Маргарита Васильевна. Вы лучше за собой следите, когда стоите за операционным столом! Вы, и приятель Ваш.
Алексей Владимирович кивнул в сторону Петровича.
— Хирургия – это не такая область, где можно работать со склерозом и маразмом!
Это был удар ниже пояса.
— Вы полегче на поворотах! – ответил коллеге Петрович. – Я ещё Вам фору дам!
Алексей Владимирович усмехнулся.
— Не храбритесь, уважаемый. Вызывать заведующего на каждый аппендицит – много ума не надо. Когда я буду заведующим, я такого не потерплю.
— А, вот откуда ноги растут, — Маргарита захлопнула журнал. – Знакомая песня! Значит, так и запишем – жажда власти толкнула Вас на преступление. На клевету! Ничего нет проще и подлее, как сыграть на чувствах убитого горем человека. Эх, Вы!
— Погодите, погодите! А что же я сказал ему неправильного? Кто накладывал анастомоз? Не я же! Юноша накладывал анастомоз, плохо сделали ревизию и допустили массу других недостатков – разве здесь есть хоть толика неправды? Скажите вы мне, справедливая Вы наша!
— Важно не только – что сказать, но и как, и когда, — наконец, вступил в разговор Николай Васильевич. – А ревизию мы сделали хорошо.
Эта фраза потребовала от Коли определённого мужества. Ведь в свете происходящих событий – ещё неизвестно было, кто останется заведующим отделением.
Сергей, например, не мог вымолвить ни слова. Он хотел, но не мог…
— А Вы — вообще не открывали бы рта, молодой человек! – Алексей Владимирович удостоил выступление Коли только лёгким полуповоротом головы в его сторону.
— Почему? – поднялся со своего стула Коля. — Ведь Вы сами видели, что анастомоз был целым! Так зачем вообще было отцу ребёнка говорить про него!
— Я говорил, что считал нужным! Мой врачебный опыт позволяет мне принимать решения. Я сам решаю, о чём мне говорить, а о чём – не говорить! Мой опыт – не чета Вашему, молодой человек!
— Да ладно Вам, — Коля махнул рукой. – Отмазываетесь!
— А мы ещё что-то говорим о больных, — произнесла Маргарита. – А сами-то мы каковы… Жаль… жаль, Алексей Владимирович… всё-таки… столько лет под одной крышей… за одним операционным столом стоим… Как Вы в глаза Юричу смотреть будете?
— Так и буду. Я ни в чём не виноват. Кстати, Юрий Юрич тоже с этим папашей беседы вёл. Неизвестно ещё, что он ему говорил. Я же сказал этому папаше, что думал.
Тут Алексей Владимирович криво усмехнулся:
— Жалобу-то писал папаша, а не я! Я его за руку не держал, я ручкой по бумаге не возил. Так что извините!
Маргарита внимательно смотрела на Алексея Владимировича. Под этим взглядом ему пришлось слегка отвернуться, и посмотреть в чашку с чаем.
— Я хоть и неверующая, — вздохнула Маргарита, — но только одно могу сказать: «Бог Вам судья!»
— Кстати, и Вам тоже – спокойно парировал Алексей Владимирович.
— Да, — сказала Маргарита. – Да. И всем нам тоже.
ГЛАВА 30
Юрич снова сидел на диване, немного прикрыв глаза.
Откуда-то из глубины его души поднималась уверенность в том, что вся суета, то есть все действия, которые собирались предпринимать его верные коллеги – совершенно не нужны.
Боль в груди Юрича стала иной. Теперь она давила. Молча и твёрдо, как пресс.
Всё происшедшее, вместе с острой болью, как бы передвигалось на второй план, а на первый план выходило нечто иное.
В принципе, Юрич догадывался, что это. Но ему надо было сделать ещё одно дело, прежде чем встретить «это», лицом к лицу.
Юрич достал из кармана халата мобильный телефон и нажал циферку «два», под которой у него был закодирован номер жены.
— Алло? – кричала жена где-то далеко. – Юра, что случилось?
— Ничего, всё в порядке, — ответил жене Юрич. – А ты где? – Почему слышно плохо?
— Я в лифте еду. С вызова на вызов перехожу, — отвечала жена. – Подожди, сейчас уже доеду.
«Как у неё сил хватает – ходить по вызовам», — подумал Юрич
— Так и умру когда-нибудь в лифте, — звенел в трубке голос жены, — И буду кататься… пока кто-нибудь меня не найдёт.
Слышимость восстановилась.
— Что с тобой? – спросила жена ещё раз. – Что-то голос у тебя какой-то не такой. Ты не заболел?
— Нет, не заболел. Ты только не умирай там, в лифте. Ты же мне не позволяешь… умирать за операционным столом.
Юрич немного передохнул:
— Нет, за столом мне умирать нельзя. Можно упасть, и поранить что-нибудь у больного. Да и ещё… кто-то должен будет заканчивать операцию… А вдруг никого не будет… Некому будет скальпель отдать…
— Юра, ты что? Я же пошутила!
— Нет, придётся мне умирать в моём кабинете.
— Юра!
— Ты прости меня, если что не так. Я знаю, я тебя обижал… Мне всегда казалось, что моя работа важнее твоей.
— Юра!
— Прости. Я тебя любил, люблю, и всегда буду любить.
— Юра!
— Всё, мне идти надо. Меня на операцию зовут, — соврал в трубку Юрич и откинулся на спинку дивана.
«Никуда меня не зовут, — подумал Юрич. – Вернее, туда, куда меня зовут, я никого не могу взять с собой»
Теперь Юрич почти не шевелился. Только дышал. Громко, с трудом. Сколько раз, за свою долгую врачебную жизнь, он видел, как умирают люди!
В его угасающем сознании мелькнуло лицо маленького мальчика, уже ушедшего туда, куда он, Юрич, только собирался.
«Прости, — сказал мальчику Юрич. – Прости. Я сделал, что мог».
Юричу показалось, что мальчик кивает ему из своего далека.
Потом перед Юричем предстало лицо погибшего сына.
«Кажется, я дожил до встречи с тобой, сынок», — подумал Юрич
Сердце Юрича билось тихо и неровно. Оно то мелко-мелко стучало, то затихало надолго, — так, что обмирали руки и ноги.
Юрич сделал над собой последнее усилие.
«Господи! Забираешь меня… прости меня… прости… Попроси там за меня там, святитель Лука*… Всё-таки… я тоже хирург… был хирургом…»
Больше Юрич уже не мог думать. На мгновение он заметался, пытаясь захватить ртом ускользающий воздух, но вскоре затих.
Его рука, которую он прижимал к груди, упала рядом с мобильным телефоном.
* Святитель-хирург Лука Войно-Ясенецкий. Герой повести часто мысленно обращается к нему.
