Белые перчатки

Отрывок из романа

Глава 1

Роковой поединок

Если жить, то бороться, а если бороться, то честно!

Переполненный Дворец спорта в Ростове-на-Дону приятно гудел в предчувствии  чего-то таинственного. Праздника души или горького разочарования? И того, и другого.

В жизни каждого бывают поворотные дни, но всегда ли мы соблюдаем правила и движемся в нужном направлении? Восемнадцатилетний Виктор Славный давно ждал этого дня, загадывал и надеялся, даже не предполагая, что он может круто изменить его судьбу.

Сложив на широкой груди вспотевшие от возбуждения ладони, он с волнением наблюдал бой своих кумиров, боксеров с большой буквы: на этот раз непримиримые соперники встретились в полуфинале. Жребий оказался не только несправедливым, но и жестоким. Это понимали все, и в первую очередь вечные соперники. Один – двукратный чемпион мира, другой – победитель Олимпиады, но никто не хотел уступать и переходить в другую весовую категорию – так всю жизнь и выясняли между собой, кто сильнее. Но всегда честно и достойно. Для них единственный судья – это ринг.

Магический, сверкающий золотом квадрат, опоясанный прочными канатами,  намертво привлек взоры фанатичных болельщиков. Мысленно Славный тоже находился там: каждый его нерв и каждая мышца остро реагировали на происходящие события. Захватывающий поединок уже подходил к концу, а определить победителя Виктор не решался. Гипнотизирующий бой равных соперников сразу захватил, он был не просто привлекателен, а отчаянно красив! Он держал неугомонных болельщиков в почти судорожном напряжении; судя по нарастающему шуму и истеричным выкрикам, бушующие страсти вот-вот достигнут пика. Все атаки и контратаки вызывали безумную бурю эмоций. А обливающиеся потом прославленные спортсмены продолжали осыпать друг друга молниеносными ударами, сопровождаемыми ревом трибун.

Дворец уже напоминал проснувшийся с началом боя вулкан, а обстановка – фейерверк  ярчайших по своему накалу проявлений клокочущего кратера. Под тяжелыми сводами стадиона на трибунах перекатывались набирающие силу ухающие голоса, они исторгались раскаленными глотками неистовствующих зрителей, сливались и обретали совсем другую тональность. Набрав мощь, они в очередной раз волной набегали на ринг, чтобы хоть как-то освежить его. Вдруг они стали напоминать штормовые накаты, перемешанные с хаосом громыхающих звуков.

Красота жесткого боя завораживала! Всё остальное на свете для зрителей уже не существовало, они оказались во власти Его Величества Азарта!!! Наиболее рьяные поклонники вскакивали с мест, неистово кричали, жестикулировали, требуя от своих любимцев досрочной победы.

В момент наивысшего накала на северной трибуне со стены упал огромный плакат. Он словно устал приветствовать участников зональных соревнований. А может, не выдержал раскаленной до предела атмосферы. Но в пылу страстей никто даже не обратил на это внимания, сейчас главное – бой! Кто победит?!

В тот самый момент, когда, казалось, напряжение уже зашкалило и нависший над рингом гул вот-вот разорвет тысячеголосый вопль, прозвучал отрезвляющий финальный гонг. Штормовая волна чуть усмирилась, и громогласного взрыва эмоций не последовало, – лишь гулким эхом прокатился общий выдох. Но это был не выдох облегчения, и безумный зал вовсе не захлебнулся, его энергия совсем не угасла, а ровными потоками  растекалась по взбудораженным трибунам. Раздались хаотичные аплодисменты, выкрики. Мнения разделились, и каждый считал правым только себя. Остальные будто не существовали, так как сами люди словно расплавились в общей массе, их разум и душа растворились, превратившись в аморфную бесконтрольную стихию без права личного голоса.

Только после объявления победителя довольный Виктор – на этот раз он не ошибся – нырнул под трибуну. Раздевалка напоминала прохладный каменный погреб. Глухая тишина словно нарочно демонстрировала полное безразличие к бушующим наверху страстям. Сбросив спортивный костюм, Виктор Славный начал готовиться к бою. Имитируя удары по предполагаемому сопернику, он сначала даже не заметил, как вошел его тренер – грузный шестидесятилетний Степаныч с вечно красными глазами и толстыми укороченными губами. Вместо привычных последних наставлений он свел на переносице густые белесые брови и надул отвислые щеки – первый признак недовольства. Ему казалось, что так он лучше сосредоточивается, а заодно гипнотизирует своих несмышленых подопечных.

– Ты чего такой кислый, Степаныч? – поинтересовался бодрый Виктор, энергично прыгая на месте. Его загорелое натренированное тело лоснилось в бликах матового света.

Степаныч хорошо знал непримиримый характер Славного, поэтому не спешил, будто  колебался: с чего начать этот томительный разговор, который и самому-то был неприятен. Повидавший в жизни всякое, опытный тренер смотрел колюче, загадочно и с какой-то презрительностью. Обычно он, еще не проронив ни слова, уже заранее обеспечивал себе преимущество перед обескураженными таким видом юными учениками. Но этот парень был не из тех, которые безропотно подчиняются и так просто сдаются. «Тут нужен особый подход», – размышлял обеспокоенный наставник.

– Понимаешь, как бы тебе лучше объяснить… – как-то непривычно для самого себя замялся Степаныч и тут же коротко выдал: – В общем, ты должен проиграть…

– Как?! – вырвалось у Виктора, он застыл, вытаращив глаза, ошарашенный этим категоричным требованием. – А честь клуба и нашего города? Или это теперь уже не важно?

– Ну ты и наивный, право, – тренер словно ждал подобной реакции и, заметно оживившись, нервно зашагал по раздевалке. Он надулся, чуть сгорбился и выглядел чрезвычайно противным в эту минуту – даже сам догадывался об этом, но ничего поделать с собой не мог. Вдруг застыл в метре от Виктора и продолжал давить своим гробовым молчанием и немигающим взглядом голодного удава. Но строптивый ученик не унимался:

– Ты же сам уверял, что я в отличной форме, что мне обеспечено первое место и финал России…

– Да, говорил, но… – раскрасневшийся Степаныч осекся, сделал неопределенный жест и устало плюхнулся на массажный диван. – Но потом состоялся серьезный разговор с Гасаном – он тренер авторитетный! И я ему пообещал не подставлять его бойца…

От этих подробностей у Виктора что-то взорвалось внутри. С темно-русых волос по широкому крепкому лбу побежали тонкие струйки пота. Он машинально тряхнул головой, отправив крупные капли в короткий полет. В самый последний момент он всё же пытался сдержать себя, но это было выше его сил.

– А меня, значит, решил подставить под его колотухи? Лихо ты! Не ожидал. Чего-чего, а такого! От тебя! Как же ты мог за моей спиной?

– Пойми меня правильно, Витек. Нельзя жить одним днем… Он взамен обещал сдать бой нашему Матвееву. А твоему сопернику, этому, как уж его, Зевсу… придумают же, кровь из носа – надо сделать мастера… Не беспокойся, ты свое тоже получишь – у тебя еще всё впереди. Да и в накладе не останешься…

– Вот вам! – вырвалось у Виктора, он угрожающе тряхнул кулаком, а левая ладонь застыла на локтевом исгибе. – За мой счет у вас ничего не получится!.. – в запальчивости выпалил он, а прищуренные серые глаза уставились на Степаныча, гневно, словно рентгеном, просвечивая его душу. Но тот оказался тертым калачом.

– Да ладно тебе: безвыходных поражений не бывает.

Виктор и раньше слышал это выражение, но на этот раз оно адресовалось ему. Поэтому сразу родилось возражение:

– А вот я из каждой сложной ситуации и поражения ищу выход. И только правильный. Не уживаюсь я с ними, поэтому и бегу прочь.

– Только не заплутайся в глухих лабиринтах. Я ж никому плохого не желаю. У тебя всё еще впереди: тебе только восемнадцать – мальчишка! Успеешь еще хлебнуть побед и славы. А Матвееву уже двадцать пять! Твоему сопернику – двадцать семь! Всё, предел! – Степаныч как бритвой резанул ладонью по горлу.

– Плевать я хотел на ваши закулисные сделки!

Наставник чуть не подавился своей желчью, буйные мысли цеплялись друг за друга. С большим трудом сдерживая гнев, он выдавил:.

– Не плюй в колодец – пригодится…

– Из тухлого и ты не будешь пить – побрезгуешь. – Виктор нервно почесал свой нос, проливший немало крови и перенесший несколько травм: словно почуяв противный запах, тот сморщился. – Себя-то пожалеешь, а меня? Мне-то как потом?

– Ты кого учить собрался?.. Я сказал – и всё! – разъяренный Степаныч твердо стукнул кулаком по коленке, как судья последней инстанции молотком, и многозначительно замолк, что означало: всё, решение окончательное и обжалованию не подлежит. Виктор прервал повисшую в душной комнате ледяную паузу:

– Значит, победы мне не видать? – в душе еще теплилась крошечная надежда.

Как он хотел, чтобы тренер передумал или, еще лучше, с лукавой улыбкой признался, что разыграл его. Но в ответ услышал:

– Тебе чего… ты только о себе думаешь… – в глазах тренера вспыхнули искры звериной злобы.

– И о тебе, Степаныч. Сам потом жалеть будешь. Так же нельзя… Я тебя уважал, верил, как самому себе, а ты… – голова Виктора закачалась, как бакен на большой воде, глаза округлились, челюсти сомкнулись в плотный замок, пытаясь не дать свободы бойцовскому языку. Однако он вдруг сник. Только нестерпимая боль отражалась на загорелом лице. Виктор снова сощурился, не скрывая своего негодования. На этот раз внутри что-то оборвалось, казалось, лопнул центральный нерв, и сразу везде защемило, застонало, зажгло. Ему уже ничего  не хотелось: ни спорить, ни убеждать…

– Да я же не о себе пекусь. А о твоем товарище… Ну что тебе стоит?..

Тренер продолжал еще что-то говорить, но Виктор, как в немом кино, только видел шлепающие толстые губы и свирепые кулаки, рассекающие раскаленный от напряжения воздух. В его сознании произошло что-то ужасное: казалось, что весь до этого прочный, понятный и разумно устроенный мир утратил внутренние и внешние связи и стал неуправляем. Виктор глядел на тренера и в этом хаосе мыслей не видел его. Только ринг в туманной дымке. Перед глазами всплыли эпизоды, когда подопечные Степаныча неожиданно для всех проигрывали поединки более слабым соперникам, когда их уважаемый  тренер без всяких объяснений снимал учеников с соревнований прямо перед боем или буквально ни с того ни с сего во время перерыва требовал прекратить поединок. Иногда даже доходил до крайности и выбрасывал на ринг предательское полотенце. И вот теперь Виктор прозрел, очнулся как бы в новом мире, и ему стало понятно странное поведение тренера, у которого он занимался с десятилетнего возраста.

А Степаныч уже выдвинулся на первый план: в этот миг он напоминал несущийся с горки угрожающий всему живому бульдозер, причем без тормозов. Своим видом он показывал, что готов снести на своем пути всех неугодных. Виктор поежился, покачал упрямой головой, но предпочел отмолчаться: сейчас не до отвлекающих разговоров – лишь бы в живых остаться. Напряжение нарастало, противник-наставник продолжал напирать:

– Подумаешь, проиграл! Тоже мне трагедия! Не ты первый, не ты последний. Одним словом, вопрос решен! В первом же раунде подставишься. И не вздумай вставать…

Словно от электрического тока, у Славного содрогнулись все нервы и мускулы лица. Но категоричная молодость склонна к сопротивлению любому жесткому давлению.

– Степаныч, ты что, хочешь убить во мне бойца?

– С чего ты взял?

– Уступишь раз, уступишь два… и станешь ступенькой для преследователей.

– Да что ты понимаешь?! Спорт – это политика!

– На крупных международных соревнованиях – да: часть пропаганды, политики… Но на таком уровне, – Виктор кивнул на обшарпанные стены с глубокими трещинами, – ее вообще не должно быть и побеждать должен  сильнейший! Да, да, сам спортсмен, а не его тренер в сговоре со своими  «авторитетными» коллегами и судьями.

Красная шея Степаныча втянулась в плечи, а щеки мгновенно надулись. Теперь он напоминал только что обнаруженную в котловане ржавую бомбу, готовую в любую секунду взорваться.

– Ах ты какой?! Да кто ты такой!.. чтоб меня поучать? От горшка два вершка, а туда же! Ты на кого… – разошелся он, ударив себя в грудь. – Ничего, я поставлю тебя на попа… Приучайся, щенок, вовремя падать и вставать по команде: жизнь еще не так тебя будет бить, ломать, калечить…

Он на повышенных тонах еще долго воспитывал своего несговорчивого ученика. Виктор понимал, что ему не перекричать взбешенного тренера-бульдога, и, понурив голову, делал вид, что внимает каждому злобному слову. Еще минуту назад парень рвался в бой, но теперь ему уже ничего не хотелось, лишь бы выбраться из ставшего невыносимо душным подвала. Хотя бы глоток свежего воздуха! А Степаныч всё ещё угрожающе рычал и противно зудел… С невыразимым ужасом Виктор понял, что этот человек до мозга костей отравлен пагубной страстью и желанием добиться своего – чего бы ему это ни стоило. Чтобы прекратить  унизительный разговор, он остановил необузданный натиск тренера:

– Ну хорошо, хорошо, – устало пробормотал Виктор, его глаза смиренно потупились, не отрываясь от облезлого пола. Он испытывал страшную тяжесть, будто всё, что на него вывалил тренер, повисло на его плечах.

Однако вынужденная капитуляция не принесла облегчения, Виктор крепко сжал массивные челюсти и затаил дыхание, словно боялся своего ставшего вдруг неуправляемым языка. Но долго выдержать не смог: громко и с жадностью втянул в себя воздух, будто только что опомнился после подписания самому себе смертного приговора и попытался оттянуть его.

– Только сделаю это в четвертом раунде.

– А чего силы соперника выматывать? – сразу сменил тон Степаныч, удовлетворенный исходом словесного поединка. – Ему ведь еще финал предстоит!

– Это его проблемы. Я сказал – в четвертом, и всё!

– Ох и упрямый же ты! – сокрушенно признал тренер, хотя в душе остался доволен исходом разговора.

Время поджимало. Да и продолжать разговор не имело смысла. Даже забинтовывая Виктору кисти и надевая перчатки, Степаныч продолжал нудно бубнить. Небрежно накинув халат, Славный вышел, резко хлопнув дверью. В груди всё кипело, сердце безудержно колотилось от злости. На ходу он продумывал план ведения боя: если наступление невозможно – готовься к обороне. Да, прежде всего это будет поединок нервов, а потом уже кулаков.

А в зале наступило относительное затишье: судьи и болельщики ждали выхода спортсменов.

Виктор скользнул беглым взглядом по переполненным трибунам и с удивлением заметил отсутствие на северной трибуне привычного плаката.

«Ну вот, даже он не хочет приветствовать меня», – грустно усмехнулся он.

В боксерских кругах Славного знали как бойца жесткого, решительного, который всегда отличался активностью на ринге. В предыдущих поединках зрителям он тоже полюбился. Его узнали. Когда Виктор приближался к центру, одобрительный гул и дружные аплодисменты усиливались. Зал просыпался и зажигался спортивным азартом, глухим раскатистым гулом требовал захватывающего боя, а наиболее горячие головы – откровенной драки.

Славный уже топтался на ринге, когда через канат ловко перепрыгнул его соперник. Вид самоуверенный, в черных глазах сквозила вызывающая дерзость. Он вскинул руки, и оживившиеся на трибунах люди ответили ему улыбками и приветствующими выкриками. А когда он нанес серию резких предупреждающе-угрожающих ударов, – на разминочные они явно не походили, – в ответ разразилась настоящая овация. Болельщики уже распалились и жаждали  увидеть бой достойных соперников. Виктор с сожалением отметил про себя: «Даже не догадываются, что сейчас их будут дурить. Демонстрировать не настоящий бокс, а дешевое шоу! – Затем с нескрываемым озлоблением он взглянул на соперника и подумал: – В душе он уже празднует свою легкую победу. Купленную!»

Накопившаяся ярость должна была рано или поздно на что-то излиться. Или на кого-то. Рефери пригласил их в центр ринга, соперники заглянули друг другу в глаза: каждое из этих непримиримых «я» было охвачено нетерпеливым и честолюбивым желанием во что бы то ни стало выиграть, одержать блестящую победу! Только в отличие от противника Виктор хотел честной победы.

Бой начался с вялой разведки. Виктор удивил всех, он выглядел сонным и не похожим на себя: ушел в глухую защиту и лишь для видимости отвечал сдержанными контратаками. Почувствовав его нерешительность, прыткий соперник напирал всё сильнее. Он уверенно шел в атаку, часто прижимая Виктора к канатам и градом отвешивая мощные удары. Со стороны казалось, что Славный чувствует себя неуверенно, однако, выбрав момент, он «огрызнулся», да так ощутимо! Этого оказалось достаточно, чтобы временно умерить пыл чрезмерно агрессивного противника, досрочно уверовавшего в свою скорую победу. Теперь он стал более осторожным.

– Ты что? Забыл?.. – донесся хрипящий от негодования голос Степаныча. – Уходи в защиту! И не вздумай своевольничать!..

Но Виктор не реагировал на гневные указания тренера и проводил ощутимые упреждающие контратаки. Зевс пытался ускользнуть или идти на сближение, особенно когда оказывался в углу ринга, но ему ничто не помогало. Тогда всё чаще стали пускаться в ход запрещенные приемы: удары ниже пояса или открытой перчаткой, опасные движения головой… Опытный рефери решительно пресекал «грязный» бокс и любые коварные уловки Зевса и строго предупреждал его. Интрига боя нарастала. Поединок становился всё более зрелищным. Теперь Виктор обрел уверенность в себе, он чувствовал себя королем ринга и знал слабые стороны соперника. Боялся только одного: чтобы разъяренный тренер не выбросил позорное полотенце.

В середине третьего раунда Славный полностью перехватил инициативу: Зевс окончательно вымотался. Куда девались его вызывающая наглость и самоуверенность,  так эффектно продемонстрированные перед боем? Он уже тяжело дышал и всё чаще переходил в глухую защиту, «вязал» Виктора и вступал в клинч. Тонкие ценители бокса – и не только они – понимали, что происходит на ринге, поэтому освистывали гасановского бойца, но он делал всё, чтобы только продержаться до гонга.

Виктор не сомневался, что зрители болеют за него, более молодого боксера. Трибуны бурно реагировали на каждый его точный удар и удачно проведенную комбинацию. Это придавало ему уверенность, и он посылал молниеносные и ощутимые джебы, апперкоты и хуки. Голова противника беспомощно дергалась, с легкостью освобождаясь от капель пота. Но волжанин был неудержим. А ставшие тяжеленными перчатки Зевса каждый раз с опозданием прикрывали разбухшее лицо.

Предпоследний раунд заканчивался с явным преимуществом Виктора, наглядно демонстрировавшего расчетливую выносливость, отработанную технику и виртуозность. Только теперь все оценили его правильный расчет и тактику. До  победы оставался шаг, точнее, один точный удар, но неожиданно раздался гонг, оказавшийся спасительным для его измотанного соперника. Во время перерыва  багровый  Степаныч, подавая воду, глыбой навис над своевольным учеником:

– Какого черта? У тебя что, плохо с памятью? Мы же договорились!

Виктор в ответ только часто и глубоко дышал, собираясь с силами для очередного раунда.

– Что молчишь?

– Отдыхаю, – криво усмехнулся он. – Потерпи немного, и ты увидишь красивый финал!  Я тебе обещаю…

– Смотри, – пригрозил взмокший от нервного напряжения тренер и стал энергично обмахивать его полотенцем.

В последнем раунде Виктор чувствовал себя солдатом, который идет в бой с уверенностью в справедливой победе. Он полностью доминировал, эффектно используя весь арсенал боксерского мастерства: в ход пошли свинги, кроссы и точные удары по корпусу. В нем не просто пробуждался азарт, а, как весенние ростки сквозь старый асфальт, прорастали, прорезались и наконец-то пробились и бурно, во всей своей красе выплеснулись наружу  прирожденные бойцовские качества – не поддаваться ни на какие уговоры и не продаваться ни за какие деньги.

Виктор был великолепен. Он работал на ринге, что называется, «с аппетитом», с вдохновением и дерзновенным азартом. Сразу бросалось в глаза, что этот крепкий парень с Волги – редкое в его возрасте исключение – обладал, казалось бы, несовместимыми свойствами: молодостью и опытом, которые не только дополняли друг друга, а находились в гармоничном сочетании. Окончательно выдохшийся Зевс – от него осталось одно название – в очередной атаке неосмотрительно раскрылся, и Виктор ответил резким встречным ударом. Словно в замедленных кадрах, он наблюдал, как обмякшее тело поверженного противника, подобно мешку с костями, беспомощно падает и замирает.

Трибуны взорвались громом возгласов, оглушительным свистом. Вот он – пик эмоций, которого все с нетерпением ждали, ради чего пришли сюда. Под дружные выкрики «Мо-ло-дец!» и ритмичные аплодисменты сосредоточенный рефери начал отсчет. Но поверженный соперник не слышал его, до него доносилось что-то среднее между гулом и воем, протяжным стоном и сдавленным криком… Никто не сомневался, что это нокаут!

Зал приятно штормило, с каждым накатом очищающей и умывающей волны он ревел от восторга. Виктор благодарно покачивал головой и прижимал к груди брошенный кем-то букет, но почему-то не улыбался и не испытывал привычной радости: ни от победы над соперником, ни от победы над собой и своим тренером. Скорее, наоборот: всей душой он ощущал горечь и обиду. Мельком взглянул на Степаныча – он бушевал от злости, а сверкающие щелки сфокусировались на нем и, как лазером, резали его на мелкие части ‑ очень больно, но без крови. Это своего-то ученика-победителя!

Но большего внимания – двух-трех секунд достаточно – тренер-тиран не заслуживал, и Виктор переключился, устремившись вверх: пробежался глазами по мельтешащим до ряби сияющим лицам, придавшим ликующим трибунам особую праздничность. Но даже их восторг не передался ему. Впервые он находился в таком непонятном состоянии, словно по чьей-то воле его нагло лишили заслуженной радости или произошло унизительное раздвоение личности. Неужели навсегда?

Рефери поднял его руку, однако смущенный Виктор, как бы извиняясь за такой исход боя, взглянул на своего визави и опустил голову. Такого он никак не ожидал: вкус победы может иметь и горький привкус. И он впервые явственно ощутил его, не на языке – в этом случае можно и сплюнуть, – а на сердце! Оттуда обратного хода нет! На душе кошки не просто скребли, а больно царапали. И было отчего – он разочаровался в своем тренере, которого считал вторым отцом. Когда спускался с ринга, краем уха услышал взбешенного Степаныча, неохотно обернулся на окрик – тот напоминал вареного морского рака, но оказавшегося живым и готового использовать в беспощадной драке свои могучие клешни.

– Ты даже не представляешь, что наделал! Я тебе устрою! Жди разборки!.. Жесткой и беспощадной.

Друг Виктора – мастер спорта Глеб Громов, прозванный за свой малый вес Мухой, семенил рядом. Он не только не поддержал его, хотя Виктор в этом как никогда нуждался, а даже осудил мальчишеское безрассудство и своеволие.

– Зря ты пошел против Степаныча. Теперь он тебя сожрет с потрохами. Ой, дружище, не по силам ты выбрал себе противника. Как ты не поймешь, спорт сейчас стал профессиональным, а значит, коммерческим. Все сейчас на этом зарабатывают. Возможностей – море!

– Ой, столько слов – хоть забор городи! А с тобой у меня будет особый разговор,  – остановил его Виктор, тот замер с перекошенным ртом. – Теперь я понимаю, почему ты так бездарно сдавал одни бои и так же легко выигрывал другие. – Он бросил на друга колкий взгляд, от которого тот зябко поежился, и затянул молнию до самого подбородка.

Пустая раздевалка встретила его тяжкой тоскливостью и невыносимой духотой, словно докатившейся из недалекого прошлого, разделенного с настоящим всего несколькими минутами; до острого слуха и смутного сознания доносились отдельные крики, дружные глухие возгласы, негодующие голоса и упреки. Разгоряченный Виктор долго стоял под ледяным душем. Мысленно он еще оставался на «раскаленном» ринге, поэтому вынужден был переминаться с ноги на ногу и пританцовывать. Для Славного принципиальный бой продолжался, но на этот раз с самим собой. Нет, иначе он поступить не мог и не жалел о своем дерзком поступке. Уж так воспитан!

Победитель вытерся махровым полотенцем – на этот раз не стал растираться докрасна – и торопливо оделся. Притаившийся в углу Степаныч снова напоминал неразорвавшуюся бомбу, таившую в себе реальную опасность. Он ворчал беззвучно, тяжело отпыхивался, затем что-то прорычал. С морщинистого пунцового лица не сходила озлобленная гримаса, будто он надел маску натасканного бульдога, готового вот-вот броситься в бой. Но команда «фас» еще не последовала. Насытившись, взвинченная тишина взорвалась несмазанно-скрипучим голосом.

– Что, белой вороной решил прослыть? Чистеньким себя показать? Вот какие мы – поглядите!

– Ты прав, Степаныч, хочу боксировать в белых перчатках. Грязные – не для меня. Для этого поищи других, более покорных и предприимчивых.

– Прокачай реальность… Забыл, что в спорте совсем другие законы и понятия? А в боксе особенно… Запомни: твоя жизнь в этой большой игре ничего не стоит… Ты пешка! Никто!

– Ошибаешься, Степаныч, стоит! И немало! Во всяком случае я себя дешевкой не считаю, – возразил Виктор, быстро и аккуратно засовывая в сумку перчатки, словно боялся испачкать их в царящем вокруг смраде подлости и продажности. – И законы для всех одни: для тренеров, спортсменов, судей и прочих, примазавшихся к спорту. Кто уж они – любители или профессионалы, – не знаю, но эти «прикормыши» хорошо пристроились, прямо-таки присосались к сладкой кормушке! А что касается пешек, то иногда они становятся фигурами… даже главными!

– Ну, ну, тебе виднее. Смотри только, как бы тебя не сожрали по дороге в ферзи, – едко ухмыльнулся тренер. Виктор вгляделся в его лицо: оно было искажено судорогой, горящие глаза выпучены, губы прикушены, подбородок алчно выставлен вперед, а дрожащие ноздри – точно у лошади после изнурительного забега. – Если тебе на себя наплевать, то хотя бы обо мне подумал: ты же подорвал мой авторитет!

Степаныча бесила внешняя невозмутимость ученика, кулаки которого излучали убежденность, спокойствие и силу.

– А мне казалось, что авторитет зарабатывается честностью, неподкупностью и принципиальностью.  Правильно говорят: большие дела состоят из маленьких делишек. Степаныч, опомнись!

Огорченный, но не сломленный Виктор с тяжелым чувством выскользнул из раздевалки-душегубки, напоминавшей камеру пыток, и спиной почувствовал, как в него грозно метнулся бешеный взгляд, горящий лютой ненавистью. Вслед через тонкую  дверь донеслось:

– У, казачье отродье! Упрямый – весь в отца… Ты думаешь, на тебе свет клином сошелся? Забудь дорогу в спортзал, щенок!

Славный замер в ярости, его кадык пришел в движение – очевидно, он с большим трудом проглотил крепкое словцо и не дал ему свободу только из уважения к возрасту тренера.

«Постараюсь, хотя вряд ли забуду – ведь столько лет отдано!»

Глава 2

Возвращение домой

Перемены, как и проблемы, приходят то чередой, то все сразу.

Бои продолжались, но Виктор сам себя лишил финала, хотя и не проиграл. Однако победителем себя тоже не ощущал – время покажет, кто прав. И всё же явный фаворит в своей весовой категории искренне завидовал тем, кто находился на ринге, и тем, кто ожидал своего боя. Как знакомо ему это волнующее предстартовое чувство. Но его душу отравили, а самого спалили в беспощадном пламени несправедливости. В решающий момент Виктор не думал, что поступил как капризный мальчишка-несмышленыш, который в ребяческом порыве впервые проявил свой характер. Нет, он уже вышел из этого возраста. Ему хотелось громко хлопнуть дверью. Но получилось очень тихо и невыразительно даже для самого себя. А для других как-то незаметно и загадочно.

Спустя час Славный первым же поездом выехал в Нижний Новгород. На жесткой неудобной полке ему не лежалось – казалось очень неуютно. Да и сидеть спокойно не мог, не зная, чем себя занять. Даже читать не хотелось. Рябой сосед с неприятной заросшей физиономией и крепкими заскорузлыми руками предложил выпить. Чтобы хоть как-то отвлечься, Виктор присмотрелся к нему: его черно-серебристая щетина напоминала неухоженный кактус – особую диковинную разновидность с российской живописностью и колоритом. Виктор даже говорить с ним не решался – боялся уколоться. Тогда сосед выплеснул полстакана водки в редкозубый рот и с удовольствием причмокнул. Вмешалась его жена, высокая худая женщина с выразительными, запоминающимися глазами. Лицо у нее, в сущности, еще красивое, с правильными чертами, но, словно от душевного измождения, огрубело, утратило чувствительность и застыло, как чужая маска: всё в нем казалось подчеркнуто болезненным, дряблым и настораживающим. Она тихим укоряющим голосом робко упрекнула мужа:

– Хватит! Сколько можно?!

– Ты же знаешь, мать, я с горя, а не от радости. Хочу залить пожар в своей душе.

– Так тебе лишь бы повод… Так же нельзя… Совсем совесть потерял, – извиняющимся тоном огрызнулась она, но в многоинтонационном голосе этой женщины сквозило столько немого безутешного горя, что Виктор откровенно пожалел ее.

– А ты как думала?! Думаешь, я буду молчать? – В злых глазах мужа вспыхнул огонь, брови сморщились, отчетливо проявились жесткие складки у крыльев носа и губ. – То, что они со мной сделали, никогда не прощу. Пусть вернут старые цены, а мне – старую пенсию: мои советские сто тридцать два рубля! Я их честно зарабатывал всю жизнь. Мне бы во как хватило! – Он дважды стукнул по своей оголенной макушке. – И еще осталось бы. На восемьдесят рублей спокойно мог бы жить, а остальные – откладывать на черный день. Раньше в дом отдыха каждый год путевку предлагали. А мне, дураку, всё некогда было. Дела, видите ли!

Угрюмый Виктор как-то отстраненно наблюдал за ним, и вдруг вспомнилась фраза: дурак никогда не заходит в тупик – там полно уже слишком умных. К чему? И почему именно сейчас?

– Уймись – старое уже не вернешь, – пыталась женщина уговорить своего мужа.

– Вот так вы, жалкие людишки, и рассуждаете: вас мордой в грязь, а вы и этому рады – хорошо не в дерьмо, слава Богу, совсем не утопили. Что, не так? Мы с тобой еще детям и внукам могли помогать… А сейчас? Законы у нас дубовые, а их исполнение – липовое. Никому дела нет до народа, до простого человека. Не обидно ли? Разве нынче на эту нищенскую пенсию проживешь? Вот я и пошел в сторожа. Раньше всё было государственное и общественное – свое, народное! А теперь, видите ли, стало частным. Попробуй, тронь – загрызут. Хуже волков. Представляешь, сынок, прихожу на свою автобазу, а мне говорят: всё, это уже не ваше, а наше. Ты свободен! – «Кактус» с досады схватился за бутылку, будто ее кто-то собирался отнять. – Я сунулся на овощехранилище – мать твою!.. – а его тоже прибрали к рукам. И всё чужие – москвичи! Откуда они взялись? Раньше и носа к нам не совали, а нынче… всюду они! Уж такие прожорливые!

– Успокойся. Кричи не кричи  – всё равно тебе никто не поможет, – снова вступилась жена, которой надоели его пустые разговоры.

– Да я не о себе, а о тебе пекусь – сколько сдерут за операцию? Хватит ли? Во какие нынче времена! А раньше – бесплатно! А билеты на поезд сколько стоили? А на самолет? Все ездили и летали – мест не хватало…

Раскрасневшийся попутчик открыл жаждущий рот и сунул в него горлышко – забулькала водка. Виктор стушевался и отвел глаза: наслаждаться этим омерзительным зрелищем он не мог. Сейчас ему вообще ничего не хотелось видеть. И он заспешил в прохладный тамбур, чтобы проветриться от тяжелых мыслей.

За окном бушевала припозднившаяся осень. Мягкая стелющаяся дымка укрывала сиротливые поля. В мутных вечерних огнях мелькнула станционная платформа, и снова воцарилась тревожная темнота. Ноябрьское темно-серое небо возвращало к мрачным раздумьям. Больше всего Виктора беспокоила обстановка в спортклубе.

«Почему я раньше ничего не замечал? – настойчиво искал он ответа и тут же, совсем  неожиданно, нашел его: – Да потому, что лично меня это не касалось. А коснулось – сразу прозрел».

О себе в этот момент он думал меньше всего. Конечно, ему не хотелось расставаться со спортом, с друзьями, но всё это отошло на второй план.

«Ничего – не пропаду… Жизнь на этом не заканчивается. Найду и я свое место. Не боксом единым жив человек, – успокаивал он себя. – Да и почему я должен бросать? Степаныч – не пуп земли. Есть и другие клубы». Но вскоре свойственные ему чрезмерный максимализм и юношеская задиристая категоричность потускнели и вовсе размылись. Да и злости поубавилось. Всё. Бесполезно теперь рассчитывать на чью-то помощь в спорте.

А холодок непогоды передался его заунывному настроению. Небесные потоки с радостью бесчинствовали, словно стараясь быстрее смыть все его тяжелые, безрадостные мысли. От однообразия картины Виктору казалось, что он скован странной дремотой. Пережитое представлялось уже чужим и далеким сном годичной давности.

Над едва различимым горизонтом сверкнул яркий нарождающийся месяц и тут же, словно испугавшись своей смелости, скрылся в плотных тучках. Наблюдения Виктора прервал влетевший в тамбур взъерошенный парень лет двадцати пяти из соседнего купе, где азартно резались картежники. Нервно разминая сигарету, он попросил прикурить. Виктор сочувственно пожал плечами. И не только потому, что у него не оказалось спичек и зажигалки. Серое лицо парня сковала хмурая окаменелость, а крупные, с зеленым отливом глаза казались стеклянными. В них застыли безутешный страх и жуткий ужас. Но отвернуться Виктор не мог.

Следом, как тени, тихо протиснулись двое – неприятные типы с хищными взглядами. Они притворно улыбались, а в глазах так и сквозила хитрость, злость и беспощадность. Один из них заботливо щелкнул зажигалкой, при вспышке Виктор заметил, что пальцы взлохмаченного парня дрожали.

– Ну что, продолжим? – предложил худой с орлиным носом.

В глазах проигравшего мелькнули азартные огоньки, а с ними родилось желание скорее отыграться. Он жадно сделал несколько затяжек и выпустил густые струи дыма из ноздрей. Виктор сразу понял это и про себя искренне посоветовал: «Не вздумай. Останься. Если что, я тебя в обиду не дам». Но тот не услышал его, бросил сигарету и, ни слова не говоря, открыл дверь. Довольные друзья победоносно переглянулись и, потирая шулерские руки, ринулись за своей жертвой.

«Непорядок», – подумал раздосадованный Виктор и носком отправил дымящуюся сигарету в щель. Сам же настойчиво ругал себя: «Ну почему не вмешался, не остановил его? Испугался? Нет. Тогда что же? Равнодушие, безразличие? Исключено. Если так, то я бы даже не задумался над этим, не посочувствовал».

Размышляя, Виктор уставился в посветлевшее окно: небо уже прояснилось, дождь угомонился, но крыши мелькавших построек еще сверкали от влаги. Южная ночь всё ниже опускалась на притаившуюся зябкую землю. Его обеспокоенное лицо безрадостно отражалось в сумрачном стекле, а за ним, как и на душе, было тягостно, мрачно и страшно безлюдно. Только на миг Виктор ощутил одиночество и поразился его разрушительным последствиям. Скорее бы утро. Оно сулило хотя бы малые надежды на лучшее, а главное – новые мысли, наполненные обдуманными решениями относительно своего будущего. День промелькнет, а вечером его уже ждет встреча с родным городом и домом, он уже виделся ему и приближался с каждым километром, с каждым стуком колесных пар.

В откровениях с самим собой Славный потерял счет времени. Подавив одолевшую зевоту, он покинул неприветливый тамбур. В купе его ждал сюрприз! На нижней полке сидела девушка лет семнадцати. Глядя на Виктора снизу, она очень мило и невинно улыбалась, оставляя на розовых щеках привлекательные ямочки. Они обменялись короткими, но внимательными взглядами. Несмотря на слабое освещение, наблюдательный Виктор уловил в ее голубых глазах подчеркнутую приветливость. Но всегда неизвестно откуда возникает кто-то или что-то, чтобы опорочить невинность, испортить красоту, испачкать чистоту. На коленях симпатичной попутчицы лежала белобрысая голова с короткой стрижкой.

«Ух ты! Кажется, у нас пополнение! Похоже, этот хмырь без билета или из другого вагона, – решил Виктор, удивляясь: уж больно быстро молодая парочка освоилась. – А этот развалившийся наглец так увлекся, что даже меня не замечает».

Шустрый паренек, прикрыв веки, игриво ерзал и дергался, чем вызывал озорной полудетский смех девушки.

«Совсем ребенок еще!» – по-взрослому оценил Славный, не сводя с нее любопытных глаз и одновременно прикидывая, как ему поступить.

Ему сразу не понравились эти игривые шалости. А еще больше его самолюбие задело то, что хлопчик завалился на полку с ногами – даже сапоги не снял! Вот паршивец! Виктор мельком взглянул на пожилых попутчиков: «Кактус» и его жена оскорбленно съежились и затаились: как два зверька притихли в своей норе и не высовываются, только две пары негодующих глаз светятся в напряженной полутьме.

Увидев на своей аккуратно застеленной постели чужую спортивную сумку, Виктор в душе еще больше возмутился. Ни слова не говоря, он схватил ее – оказалась тяжелой и грязной, – развернулся и демонстративно опустил на ноги парня. Тот вскрикнул, вскочил и вопрошающе уставился на Виктора:

– Ты чё? Того?

– Нет, этого. Ой, тебя-то я и не приметил, – усмехнулся Виктор и приветливо взглянул на застывшую девушку, что означало: на ее фоне! Она хихикнула и невольно пригладила на лбу русые волосы. – Ты же не заметил мою чистую постель, вот и я принял тебя за пустое место.

Тот в растерянности промычал что-то нечленораздельное и заткнулся. Виктор легко взобрался на верхнюю полку и, затаив дыхание, незаметно наблюдал за симпатичной девушкой. Воцарившаяся в купе тишина придала нагловатому хлопчику уверенности. Он бесцеремонно полез целоваться и обниматься. Немного сконфуженная девушка как-то не очень настойчиво отстраняла его, а он действовал всё более уверенно и безрассудно. Его юная пассия только хихикала и смущенно шептала:  «Что ты делаешь? Ну ты даешь! Не надо, порвешь… Неудобно, люди же!..»

– А мне плевать!

Эта ключевая фраза, видимо, окончательно вывела из равновесия долго терпевшего «Кактуса», он вскочил, за шиворот оттащил от девушки парня и врезал по лицу. Тот затылком ударился о глухую перегородку и жалобно всхлипнул.

– За что? – вступилась за него удивленная спутница. Круглое личико с ямочками на щеках раскраснелось от гнева.

– А чтоб не плевал мне тут.

– Мы пожениться собираемся, – вырвалось у нее, когда она увидела озверевшие глаза колючего попутчика.

– И за твои будущие слезы, – грозно замахал он пальцем, будто она сама заранее обрекала себя на несчастную жизнь. – Вот поженитесь, придете домой и делайте что хотите. А здесь… вагон. Здесь чисто! Так нет, надо всё испоганить… Ты еще раз подумай, милая, взгляни на него – не пара он тебе!

Не рискуя схлопотать еще раз, парень выскочил из купе. Прикрывая подбородок, он пригрозил: «Ты еще пожалеешь! Кто тебе дал право?»

– Я не за себя, а за нее, – «Кактус» указал на жену. – Сколько можно терпеть такое безобразие! Неужто совсем стыд потеряли? Надо бы сразу… но она меня удерживала. Да и я всё надеялся: образумится, может, вспомнит про нас…

Послышался грозный отточенный голос проводницы, высокой статной женщины лет пятидесяти со строгим взглядом:

– Жених, а ты откуда взялся? Ты же только «проводить»?!

– Я только хотел проехать до следующей остановки, а тут руки распускают.

– Что, не поделили? – кивнула она на девушку и укоризненно взглянула на Виктора, не успевшего сомкнуть веки и притвориться спящим. – Ну, это дело молодое – вон какая красавица! Из-за нее можно и не так схлопотать… А ты чтоб на ближайшей станции отцепился от моего вагона. Иначе у тебя будут неприятности.

Девушка увела своего белобрысого от греха подальше. После короткой остановки сиротой вернулась на свое место. Рябой «Кактус» уже храпел, выдавая с каждым смачным выдохом очередную порцию зловонного перегара. Зато Виктор не мог уснуть, его полка предательски скрипела под ним, когда он ворочался с боку на бок. Тяжелые мысли не давали покоя, возвращали его к злосчастному бою, как будто еще можно  что-то изменить. Но он прекрасно понимал: иначе поступить просто не мог.

Вспомнилась бабушка – добрая, тихая, неприметная. Дед же был высоким, крепким, статным и громогласным. Особенно Виктору запомнились праздники: сияющая бабушка долго копошилась, накрывала и, наконец, торжественно приглашала всех к пышному столу, давно привлекавшему томившихся домочадцев аппетитным ароматом. Дед надевал офицерскую форму, отливавшую золотом на погонах и на звенящей наградами груди. Маленький Виктор сидел у него на коленях и, аккуратно поплевывая на свой платочек, с усердием протирал каждый орден и медаль.

– Когда я вырасту большой, у меня тоже будет много таких!

– Таких, внучек, не надо… Лучше пусть у тебя будут другие медали. А мужество и подвиги можно проявлять не только на войне – ведь мы за то воевали и побеждали, чтобы вам этого не досталось.

Когда Виктору стукнуло четырнадцать, всегда серьезный и рассудительный отец напутствовал его:

– Сынок, иди по жизни только вперед, уверенно и смело. Но не забывай иногда оглядываться и удивляться.

Мать же с некоторым сожалением отмечала:

– Ты у меня слишком рано повзрослел – весь в отца: такой же прямолинейный, принципиальный, твердый и решительный. Видишь только черное и белое, совсем не замечаешь других оттенков…

– Еще замечу, мам, – вся жизнь впереди! Я у тебя глазастый, – шутил Виктор, ласково обнимая ее и целуя в румяную щеку.

Виктор отвлекся: повсюду слышалось сонное дыхание пассажиров и сочный храп поездных солистов – они словно соревновались друг с другом. Вскоре и его сломил тяжелый сон, насыщенный дикими и страшными кошмарами. Однако утром он так ни один эпизод и не вспомнил. А за окном – тягучий лес, за ночь природа облачилась в золототканый наряд – свидетельство богатства, роскоши и щедрости, многие деревья уже переоделись в спокойные буро-желтые одежды. Но сегодня Славного не тянуло туда. Весь день ощущал разбитость и тяжесть в суставах, требовавших разминки, и он с нетерпением ждал вечера.

На одной из остановок Виктор остался наедине с женой «Кактуса». Не сводя с него задумчивого взгляда, она вдруг обратилась к нему:

– Хороший ты парень. Но что-то мучает тебя. Кто ты?

Удивленный Виктор растерялся и не нашелся что ответить. Поэтому выдал мудрено даже для самого себя.

– Уже никто, – удрученно выдохнул он. – Ищу себя в себе… и в жизни. И не нахожу.

– Человек, который ищет, изыскивает в себе Бога! Совмещать разные пути нельзя… Сынок, ты обязательно найдешь, ведь ты смелый. А мужество рождается в лучших людях! Духовная же будущность находится в умных головах и в умелых руках. Но тебе предстоят испытания.

«Уже начались, – про себя отметил он. – Неужели еще свалятся?»

Родной город встретил Виктора скучным неприветливым дождем, зарядившим еще с обеда, и нахлынувшей северной прохладой. Казалось, вот-вот сыпанет град или снег.

– Что-то ты, Нижний, неласково на этот раз встречаешь своего преданного сына. А ведь я так скучал и стремился к тебе!

Заскочил в вокзал и подбежал к свободному таксофону. По памяти набрал номер и долго ждал, но никто трубку так и не взял. Озабоченный Виктор забросил сумку-неразлучницу на плечо и торопливо нырнул в приветливое метро, которое отогрело его и обещало быстро доставить до конечной станции. Народу в разукрашенном рекламой вагоне оказалось непривычно мало. Запрокинув голову, Виктор блаженно сомкнул веки. Он  представил, что совсем скоро окунется в домашний уют, который снимет с него не только дорожную усталость, но и нервное напряжение, а бодрящий душ смоет все переживания и неприятности, которые он охотно оставит в прошлом. Представив радостные лица отца и матери, он сразу вспомнил, как в одиннадцатом классе им предложили сочинение на тему «Что для меня в жизни самое дорогое?» Каждый писал о своем: о стране, о родном городе и районе, о друзьях, увлечениях… В отличие от одноклассников Виктор на пяти страницах написал о своей семье, своих замечательных родителях! Как же он соскучился по ним!

Вынырнув из подземного тепла, Славный снова ощутил на себе все «прелести» предзимней погоды. Подняв воротник куртки, он прибавил шаг.

А вот и сталинский квартал, и родная с детства пятиэтажка. Одним рывком поднялся на свой этаж, долго искал в сумке ключи. «Куда подевались? Словно не хотят пускать меня домой». Торопливо открыл дверь и, услышав ритмичную задорную мелодию, удивился: «Кому это так весело?» Вместе с музыкой доносились приглушенные голоса. Виктор привычно сбросил кроссовки и засеменил на цыпочках. Вдруг послышался заразительный женский смех. Виктор подкрался ближе и прислушался – всё стихло. Он резко толкнул дверь: перед матерью застыл на одном колене незнакомый мужчина, целующий ее руку. На столе мелькнули цветы, коньяк, шампанское, коробка конфет… При виде сына игривая улыбка на горячих щеках и багровых губах матери мгновенно потухла. В глазах застыли недоумение и сконфуженность, а в теле появилась скованность. Виктор впервые видел ее такой. Тревожная дрожь охватила его. Понурый, пристыженный и расплывчатый облик матери, даже не ее образ и не силуэт, а скорее ее жалкая тень вызвал в ревнивой сыновней душе растерянность и вполне оправданный гнев. Гость присел на краешек кресла и молча наблюдал за происходящим. В квартире повисла насыщенная взволнованно-негодующими эмоциями тяжесть, грозившая всему живому удушьем. Виктор хоть и не относился к эгоистам и легкоранимым, тонким натурам, но, впервые столкнувшись с оскорбившей и унизившей его двусмысленной ситуацией, выплеснул:

– Как ты могла? Да ведь…

– Витенька, я тебе сейчас всё объясню. Сынок, ты только… успокойся, умойся с дороги, – засуетилась мать. Но даже ее хрустальный голос не смягчил напряжение.

– Умыться, говоришь. Надо бы, да только не мне… Я не могу оставаться в доме, где всё грязно, пошло… Противно… – пророкотал он, не вдаваясь в подробности. – Ты об отце подумала? Ты мне больше не…

Виктор не договорил острых, ранящих в самое сердце слов – они застряли в горле. Он стоял в некой растерянности и не сводил свирепого взора с подавленной матери. Ее гостя он вообще не замечал. Боковым зрением он видел клочок жалкой невзрачности, кусочек чего-то неприметного и безразличного, совершенно не достойного его внимания. А вот мать – совсем другое дело. Всего на мгновение их взгляды встретились, но ему оказалось вполне достаточно, чтобы увидеть и стыд, и страх, и даже ужас.

Хлопнув дверью, Виктор прыжками через пять-шесть ступенек махнул вниз и выскочил на улицу. От дикой, необузданной злости не мог надышаться, жадно хватал ртом холодный воздух и громко, с натугой выдыхал, будто вместе с ним хотел избавиться от боли и обиды, которые только что вонзились в него, отравили все внутренности и овладели всем телом.

«Как же так можно? Отец в больнице, а она воспользовалась этим… Выходит, она и раньше… –Он шел с опущенной головой, совершенно не обращая внимания на непогоду: – Лучше б не приезжал. А теперь как мне жить? Как смотреть в глаза отцу?»

Мир в одно мгновение перекрасился и стал совсем иным. Отныне оскверненный дом и заплаканные улицы виделись Виктору жалкими, грязными и гадкими. Он проклинал всё и вся вокруг, даже то, чем еще совсем недавно гордился, что ему казалось близким и дорогим. А неуправляемые ноги уносили его далеко-далеко. Куда? Виктор и сам толком не знал. Сердце торопливо колотилось, в висках нудно гудело-жужжало. Когда немного пришел в себя и осмотрелся, увидел перед собой Дворец спорта, где он упорно тренировался восемь лет!

«Ну, здравствуй!» – невесело поприветствовал Славный родные стены, которые на этот раз казались ему хмурыми и темно-серыми. А ведь он считал его вторым домом! Как всё изменилось! И всё из-за Степаныча. Если раньше Виктор с огромным желанием бежал сюда на тренировки и на соревнования, то теперь даже заходить не хотелось. Он крепко сжал кулаки и, приподняв тяжелую голову, прочел гордо горящее слово: «Торпедо». Оно вызвало двоякое чувство: и волнение, и обиду, что его, перспективного боксера, отлучают от стадиона и от спортклуба. За него всё решил один человек!

Только сейчас Виктор понял, чего ему не хватает. Точнее – кого! Да, да, без сомнений – именно ее! Хотелось быстрее увидеть Лизу, заглянуть в ее чистые зеленые  глаза и  рассказать обо всём, что накипело. Она добрая и поймет его изболевшуюся душу. Он найдет в ее словах искреннее сочувствие, поддержку и ласку.

С Лизой Стебловой он познакомился год назад. По современным меркам это немалый срок! Встречались они часто, и каждый раз при очередном свидании Виктор испытывал волнение – не мог привыкнуть к ней, потому что каждый раз она представала  приятно-разной. Буйная радость чувств разгоралась ярким огнем, взвивалась дерзкими, озорными языками пламени. Поэтому Лиза в его сердце занимала значительное место. В нем поселилась и овладела не простая юношеская влюбленность, а нечто гораздо большее. И вполне заслуженно. Иногда Виктору казалось, что он действительно по-настоящему любит ее, но признаваться в этом считал преждевременным. Но разве его любящие глаза могли скрыть то, что творилось в душе? Лиза давно всё поняла и не скрывала своих чувств. По ее признаниям, она даже не представляет, как бы жила без него.

В московский вуз родители пристроить Лизу не сумели – не потянули совсем немного. Ей, и не только ей, конечно же, было стыдно и обидно, но только не Виктору – ведь она оставалась рядом! Поэтому девушке пришлось постигать науку в Нижнем. Она училась на втором курсе педагогического и, видимо, блистала не только внешностью: учила легко и экзамены сдавала только на «отлично».

– «Корочки» в наше время ох как нужны! Вот и приходится изучать педагогику и другие дисциплины, хотя в мыслях я даже близко не вижу себя ни в школе, ни тем более в дошкольных заведениях. В жизни много лазеек – куда-нибудь и я протиснусь. Для того и учусь, чтобы получше пристроиться.

– Не лучше ли самой с увлечением строить интересное и полезное для своей души?

– Наивный ты человек. Для этого нужны огромные деньги и связи. Ты еще с этим не сталкивался, вот разок окунешься – сразу поймешь.

Оказывается, даже те, кто учится вместе одной профессии, далеко не единомышленники. Учеба учебой, а планы и цели у каждого разные.

В самые сокровенные замыслы Лиза Виктора не посвящала, поэтому для него оставалось загадкой не только ее отдаленное будущее, но даже ближайшее. Но он и не требовал. Главное, чтобы она всегда была рядом. Высокая, изящная, с точеной фигуркой, с густыми черными волосами, бледно-матовым кукольным личиком Мальвины, она редко кого оставляла равнодушным.

– Витенька, ты на меня не сердись: я азартная и просто люблю играть с незнакомыми парнями и мужчинами. Мне интересно наблюдать за их реакцией.

– Смотри, доиграешься, – серьезно предупреждал он. – Жизнь – не цирк, не любит шуток, тем более насмешек над чужими судьбами, и может отомстить.

Виктор не ревновал, он принимал ее всю как единое целое, в котором всё внутреннее и внешнее, частное и характерное сплетались в гармонию с индивидуальными чертами – ни с кем не спутаешь! Ему так казалось: с первого взгляда раз и навсегда. А мелкие недостатки он старался не замечать, поскольку и себя не считал идеальным.

На вечеринках Лиза всегда была в центре внимания, охотно и с некоторой иронией  принимала мужские комплименты. Менее красивые девушки и женщины – а к таким, по ее мнению,  относились все из ее окружения – завидовали ей и тайно ревновали своих возлюбленных. Но это красавицу не заботило: «Я выше всяких интриг и сплетен». В Викторе она видела надежную опору, к тому же ему не требовалось ничего объяснять и доказывать.

Лиза всегда одевалась подчеркнуто модно и не жалела на фирменные наряды родительских денег. Была в ней какая-то излучающая притягательность, изюминка, точнее – целый набор редких качеств, которые притягивали многих. Виктор не считал себя исключением, для него знакомство с Лизой и дальнейшие тесные отношения – завидный подарок судьбы.

Они почти не расставались, и друзья откровенно завидовали Виктору. Некоторые называли ее Моделью, другие – Милашкой. Больше всех радовался ее появлению Глеб – он просто сиял.

– Витек, за тобой Модель пришла. Беги.

– Зачем же бежать – достаточно ускорить свой шаг.  Учись.

– Да заканчивай ты тренировку и поторопись, если не хочешь, чтобы твою соблазнительную Милашку увели другие,  – шутили друзья. – Неужели заставишь ее ждать?

– Ох и хороша! Мне б такую! – тяжело вздыхал Глеб и облизывал узкую полоску губ.

– Ростом не вышел. Ничего, если любит – подождет. А желающим позариться на чужое не рекомендую проявлять излишнее усердие, – отвечал Виктор с усмешкой, а сам с нетерпением ждал перерыва или окончания тренировки.

Лиза часто приходила в спортзал и, скромно присев в углу, с интересом наблюдала за пропахшими потом боксерами. Она любила смотреть, как те отрабатывали удары на грушах и тяжелых мешках, проводили тренировочные бои и ворочали тонны железа, словно в прямом смысле черпали из него силу. Лиза любовалась красивыми телами крепких парней, налитыми мышечной мощью, но не находила ни одного, кто мог бы сравниться с ее Виктором.

«Его внешние данные впечатляют: короткая мощная шея, рельефные плечи и бицепсы, жесткий накачанный торс, ровные крепкие ноги… Если б я обладала даром  художника или писателя, непременно запечатлела бы его. А пока остается только фотографировать и делать точные и емкие заметки».

И на этот раз Лиза достала записную книжку и сделала очередную запись: «В облике Виктора я вижу почти идеальную древнегреческую или древнеримскую красоту мужского тела, которая гармонирует с его осанкой, правильными чертами лица и редкой добротой и душевностью, удачно сочетающимися с настойчивостью, мужественностью и твердостью духа. Для меня он современный образец, почти эталон!.. Хотя, если уж очень придираться, – она в задумчивости гримасой искажала лицо, – то не лишен легкого налета недостатков. Но это поправимо».

И снова с вдохновением нацеливала на него цифровой фотоаппарат.

«Я ему потом покажу и прочитаю. И потребую, чтобы он тоже описал мою внешность. А что, неплохая идея: буду коллекционировать все комплименты в свой адрес. Всех заставлю! А под старость буду перечитывать и вспоминать свою яркую молодость».

Ее приятные размышления прервал тяжелый и запыхавшийся голос Виктора:

– Всё. Конечности не могут работать до бесконечности – пора и отдохнуть.

Славный привык к ней и откровенно скучал, когда не видел или не разговаривал с ней по телефону хотя бы один день. Завершая совместно проведенный вечер нескрываемым восторгом от трепетных поцелуев, на прощание Лиза с присущей ей долей иронии обычно высокомерно спрашивала:

– Сознайся, приятно прикоснуться к роскоши? Ты почувствовал себя на облаках?

Он не обижался на подобные нелепые вопросы и всевозможные глупости, которые относил к неудачным шуткам.

– А я бы с тобой умчалась куда-нибудь высоко-высоко…

– Не люблю неизвестную невесомость. Для меня это непонятно.

Лиза удивлялась и пристально смотрела на Виктора.

– Плохо переносишь?

– Да нет, просто я люблю весомых людей и весомые дела. Может, поэтому-то я не «мухач», а «полутяж»!

– Еще мух мне не хватало. Я бы с такими не сошлась характером.

Говорила она, как и ходила: всегда одинаково медленно, вроде бы лениво, но самоуверенно и важно. Энергичный Виктор усмехался над ее вальяжной, как в замедленных кадрах, неторопливой плавностью и замечал с юмором:

– Вернись на землю. И вообще, ты уж не задерживайся надолго в облаках, среди звезд. А то заболеешь неизлечимой звездной болезнью или сгоришь в расцвете лет. Так что не отрывайся от коллектива и не зазнавайся – будь проще, как можно ближе к народу. – Он показывал на себя, намекая, что родом из того самого племени.

Даже находясь далеко от него, Лиза всегда стояла перед его глазами: во всей своей яркости, уверенно и прочно занимая свое привычное место в его душе.

И вот теперь Виктор нетерпеливо летел сломя голову к своей Лизе-Лизавете, как он ее напевно величал. Он мчался с уверенностью, что будет встречен искренней приветливой улыбкой и пленительным поцелуем, от которого привыкшее к перегрузкам сердце боксера начнет учащенно биться. Рядом с ней он забудет обо всем на свете, а мрачные мысли улетят, чтобы уже не вернуться.

Виктор стремительно вошел в яркий, дышащий чистотой подъезд, быстро поднялся на четвертый этаж и с облегчением выдохнул. Он любил просторную и светлую Лизину квартиру. В ней витали никогда и никем не нарушаемые безмятежность и завидное спокойствие, добрая миролюбивая семейственность и роскошный уют. Правда, к подобной роскоши Виктор относился с некоторым предубеждением, однако не осуждал, прекрасно понимая, что она является неотъемлемой частью характеров и ауры хозяев этой квартиры-музея. Когда он впервые побывал у них, подумал: «Правильно говорят: хочешь узнать людей – ознакомься с их квартирой. Но Лизка не такая – она не в мать».

Его настораживала и в немалой степени заботила стерильная белизна чехлов, скатертей, покрывал и прочих кружевных тряпочек и безделушек. Виктор терялся среди этих «экспонатов» – как бы не облить, лишний раз не задеть, не испачкать – и не знал, где можно присесть, что позволительно взять, а до чего и дотрагиваться нельзя его неуклюжими руками…

Но теперь это не имело никакого значения. Он опять здесь. Дважды коротко позвонил и услышал шелест спешащих шлепанцев. Лизина мама открыла без расспросов – видимо, ждала кого-то своего, поэтому и проявила несвойственную ей беспечную неосмотрительность.

Увидев Виктора, Эльвира Мироновна растерялась и изменилась в лице. Оно не выражало ни радости, ни характерной для нее приветливости.

– А-а-а… Лизоньки нет дома, – торопливо уведомила она и вместе со своей верной союзницей, распахнутой дверью, сразу потеряла к Виктору всякий интерес. Щель заметно сузилась – до минимальных размеров, позволявших вести диалог. Нервозность Эльвиры Мироновны выдала ее: она спешит избавиться от неожиданного гостя. Но требовательный взгляд Виктора заставил ее задержаться еще на мгновение. – Лизонька уехала куда-то по срочным делам. И очень важным… Извини, у меня там плита… – Дверь панически захлопнулась, раздался щелчок замка. Эльвиру Мироновну нисколько не заботило то, что эта поспешность родила нехорошие предчувствия в душе Виктора.

«Где же Лиза? Какие у нее появились срочные дела, о которых я даже не удосужился узнать?»

Он выглядел растерянным и не знал, что же делать дальше. Решил ждать. Вспомнил, что хотел позвонить от Лизы, но возвращаться и еще раз столкнуться с откровенной недоброжелательностью не захотел. На улице у подъезда встретил пацана, на вид лет одиннадцать-двенадцать: один, легко одет да еще грудь нараспашку.

– Ты чего домой не идешь? Поздно уже и холод собачий.

– А я специально. Заболеть хочу – завтра контрошка по матике. А я – ни в зуб ногой!

– Понимаю. Только зачем же в зуб ногой, если можно и кулаком.

– Да это я так.

– А не лучше ли выучить и получить пятерку?

– Не успею. – Он насупился и шмыгнул курносым носом. – Всё равно ничего не выйдет. Училка у нас вредная.

– Не училка, а учительница. Уже за то, что она в твою голову знания закладывает в надежде, что в ней хоть что-то останется, ее ценить и уважать надо. А отличники тоже считают ее вредной? – Мальчик дернул плечами и задумался – за всех не рискнул ответить. А Виктор уже переключился: – Слушай, ты Лизу из этого дома не видел?

– А то, – живо ответил тот и как-то ехидно улыбнулся. – Она на классном джипе с каким-то крутаном укатила. Чужим!

– Какой ты наблюдательный. И давно она?

– В шесть часов – мы как раз с друганами в подъезде кури…

Он испугался, что выдал себя, но тут же снова обрел напускную уверенность. Виктор взглянул на тонкие руки и худые скошенные плечи мальчика.

– А подтягиваешься сколько раз?

– Два раза, – признался тот и недовольно шмыгнул носом. Виктор с сожалением покачал головой – слабак!

– Вот видишь, «соска-то» не помогает! Скорее, даже наоборот. Я гляжу: не уважаешь ты себя и свое тело.

Невольно Виктор присмотрелся к нему: он показался миловидным, с заостренным лицом, но черты характера на нем еще не определились – борьба между детством и зрелостью только начиналась.

– Другие воще ни разу. Зато я хожу в компьютерный класс!.. – поспешил оправдаться он.

– Это хорошо, но одно другому не мешает. Запомни, парниша… Отец-то чем занимается?

– Сидит… За драку. Давно уже.

– Трудно, небось, без него? А мама что за тобой не присматривает?

– Во вторую смену она. А мне даже классно… хоть не ругает… А этот-то и вчера приезжал к Лизке – навороченный такой! С крутой мобилой и другими клевыми прибамбасами. А она – вся разодетая, нафуфыренная, как ее мамаша.

«Ах, вон даже как?! – присвистнул Виктор, нисколько не сомневаясь в правдивости слов  мальчишки. – Недаром я почувствовал: что-то здесь не так… Придется подождать и во всем разобраться».

Скорченный от холода мальчик раскашлялся и, посчитав, что простуда ему уже обеспечена, побежал к своему подъезду.

Расстроенный Виктор присел на скамейку во дворе и стал терпеливо ждать. Мысленно он приготовился к самому худшему. Неуверенно подошел старый, облезлый пес и старательно обнюхал его.

– Бездомный! Надо же, издалека признал во мне родственную душу. Да, друг, мне действительно сегодня одиноко и тошно. До того неспокойно на сердце, аж выть хочется. Может, на пару? А что же я тебя раньше не видел? Или не замечал?

Слушая Виктора, пес вел себя как-то странно: ежился и трусливо изгибался, точно его лапы касались не холодной земли, а раскаленной плиты. Короткий доверительный взгляд царапнул по самому сердцу, у Славного как-то тоскливо и болезненно заныло под ложечкой.

– И тебе, брат, не сладко в этой жизни, – с сожалением отметил он: в старческих собачьих глазах отразилось мученическое, кроткое выражение, как у тех бедолаг, которых много бьют и плохо кормят. – Но угостить тебя нечем. Извини.

Тот его понял и вильнул хвостом. С какой-то бессодержательной грустью Виктор отметил про себя: «Достоинство собаки в том, что она никогда не предаст и не скажет о тебе дурного слова».

Холодное время, словно подтверждая законы физики, тянулось мучительно медленно. Сидеть без дела стало совсем невыносимо. На город вдруг обрушилась торопливая мелкая снежная сыпь. Виктор закоченел, но терпел. Когда судорожно заклацали зубы, вернулся в подъезд и с радостью нырнул в темень, чтобы прижаться к спасительной батарее. Замедленные секунды складывались и вычитались из его молодой жизни. Напряжение нарастало с каждой минутой. Нервозность передалась всему телу, по нему тут же пробежал озноб. И в этот момент Виктор услышал, вернее, ощутил, как плавно подкатил автомобиль. Дверки мягко хлопнули, но никто в подъезде не появлялся. Виктор подкрался и заглянул в дверной проем… Лучше б он с места не сходил, так как стал свидетелем ужасной сцены: его Лиза-Лизавета застыла в поцелуе с высоким стриженым парнем. Душа гадливо передернулась, в груди как иголкой кольнуло – он отшатнулся и невольно прижался спиной к стене. Лиза показалось ему до неприличия вульгарной. Притаившись в темноте, Виктор выжидал, не решаясь хоть как-то проявить себя.

«Трус, трус! Жалкий трус! – нещадно крыл Виктор себя, а сам по-прежнему не мог сойти с места. – А вдруг она спросит: что я тут делаю? И что ответить? Слежу, шпионю?.. И как себя вести? Со стыда сгоришь. А впрочем, я уже… Во попал! Да кто я такой, чтоб следить? Она свободная женщина…»

На душе стало мерзко и до тошноты противно. Разом канули в бездну их нежные свидания, поцелуи в подъезде, ее воркующий бархатный голос и завораживающая улыбка.

А счастливая парочка с ледяным сквозняком впорхнула в теплый подъезд и проскочила мимо затаившегося в углу Виктора.

Вся кровь в нем застыла, сердце перестало биться – только прислушивалось и ловило каждый звук. Лиза, как всегда, весело и звонко стучала каблуками по ступенькам, но на этот раз до его слуха доносилась далеко не праздничная музыка.

– Я готов нести тебя на руках! – послышался взволнованный мужской голос. Потом всё замерло – сверху доносились отзвуки сладостных поцелуев, они заполнили весь глухой подъезд. Виктор с неслышным стоном прижался горячим лбом к шершавой стене, которая охладила его агрессивные порывы. Бежать! Но приступ ярости и любопытства сковал всё тело… Опять забряцали издевательские каблучки, и послышались отдаляющиеся голоса:

– Спасибо тебе, Мишенька, за прекрасный вечер. Всё выглядело солидно, на уровне! Не то что на дешевых дискотеках. Я в восторге!

– От меня? А я от тебя. Ты просто красавица! Мне для тебя ничего не жалко!..

Виктор уже не мог слушать этот воркующий диалог и выскочил во двор, перед ним стеной вырос здоровенный джип – зачесались не только кулаки, но и ноги: боксер со всей силой и злостью пнул по колесу и грозно замахнулся рукой. Сверкающая махина, будто от сильной боли или со страху, завыла сиреной, потом жалобно заскулила. А Виктор прибавил шаг, чтобы уйти подальше и больше никогда не возвращаться сюда, в этот  дом, который еще совсем недавно казался ему почти родным.

– Да пошла она… – эта решимость придала ему силы.

Но всё же что-то заставило его оглянуться: в тусклом проеме распахнутой двери, над капотом он крупным планом увидел белое реющее пламя легкого платья и счастливое лицо Лизы. Глаза и уголки ее губ  смеялись… Над кем? Конечно же, над ним! От резкого порыва ветра массивная дверь заскрипела и замерла только тогда, когда осталась совсем узкая полоска луча. Затем снова ожила и с грохотом захлопнулась – яркую нить света поглотил алчный мрак. Виктору показалось, что он в том подъезде с легкостью потерял, похоронил что-то важное для него, и образ продажной Лизы сразу сгорел, растворился и исчез, оказавшись по ту сторону его жизни, прошлой жизни!

– А всё же зря я не врезал этому жлобу, – запоздало сожалел Славный, сжимая раскрасневшиеся кулаки. – Эх, Лиза, Лиза!.. И ты за моей спиной… Так же не честно: сразу все на одного.

Виктор потерял счет времени и бесцельно бродил по пустынным улицам. Казалось, весь город съежился от непогоды, а все люди спрятались, укрылись от снежной стихии. Только он, как ночной сторож или патруль, обходил свой район, внезапно оказавшийся в бедственном положении. Ему казалось, что судьба всегда покровительствовала ему. И вдруг… изменила!.. Почему-то вспомнился бездомный пес с жалобными глазами. Теперь он сам напоминал того пса: ему тоже некуда идти и его нигде не ждут. «Почему же раньше не замечал его? – снова спросил он себя. И тут же нашелся ответ: – Да потому что я был влюблен – в облаках летал, не замечал, что под ногами».

Задержался у таксофона и снова набрал знакомый номер – опять неудача. «Что-то случилось. Но что?»

Охваченный нерадостными раздумьями, Славный даже не заметил, как оказался около своего дома. Невольно его тяжелый, спотыкающийся шаг стал тверже и ровнее.  Нехотя вошел в подъезд – тот встретил его подозрительно притихшей темнотой. Привыкший уже к одним неприятностям, Виктор насторожился и сделал несколько осторожных шагов. С лестничной площадки донесся хриплый голос Сеньки Лупанова,  проживавшего этажом выше:

– Включай, это Витек!

Тут же ударил по глазам яркий луч фонарика, нагло уставившегося в недовольное лицо Виктора. Пришлось загородиться рукой.

– Выруби! – приказал хмурый Виктор: в своем доме он чувствовал себя уверенно. – Ваша работа? – он кивнул на вывернутую лампочку.

– Мы тут решили пошутить, слегка попугать «божьих одуванчиков», – засмеялся Лупанов и бросил ухмыляющийся взгляд на своих приятелей.

– Дурак ты, Лупан, и шутки у тебя дурацкие. Вверни лампу, хочу посмотреть на твоих «темных» дружков.

При свете Виктор узнал шестнадцатилетнего расторопного Юрку из соседнего подъезда. В последнее время он слишком часто видел его среди взрослых парней, иногда под хмельком и с сигаретой во рту.

«Прямо на глазах “возмужал“, – усмехался Виктор, глядя на розовое полудетское лицо с вульгарным налетом взрослости. Сегодня же Юрка был не похож на себя –  выглядел каким-то блеклым и квелым.

Но внимание Виктора привлек не он, а неизвестный мужик – узколицый, небритый, с маленькими колючими глазками. На полу у его ног одиноко застыла пустая бутылка из-под водки, а на подоконнике – другая, недопитая, с какой-то бормотухой.

– Шикуете, значит? Краснухой разбавляетесь? По какому поводу?

– А чё?.. Хошь, плесну?.. Для лучшего друга ничего не жалко, – предложил Лупан и схватился за стакан.

– Да нет, спасибо, не буду лишать вас драгоценных капель. А ты чего тут болтаешься? Лучше б уроки учил – больше пользы, – призвал Виктор хмельного Юрку.

– А он бросил школу, – просипел за него Лупан и подмигнул хмурому собутыльнику. Тот икнул и тупо уставился на Виктора.

– Выходит, по твоим стопам пошел? – В душе он пожалел Сеньку, которого раньше считал неплохим парнем. Сейчас же он стал каким-то мутным и скользким, к тому же с дурной наследственностью и незавидным настоящим. Последнее он выбрал сам. Однако воспитывать его и Юрку, тем более сейчас, когда у самого на душе кошки скребут, посчитал бесполезным занятием.

– А чё плохого?! Я нискоко не жалею. Юрк, мы ведь не жалеем с тобой? А чё нам – засосали пару сизарей? Они у нас как голубки пролетели…

В знак одобрения онемевший Юрка кивнул, а неразговорчивый чужак оскалился, что означало: «детский сад, да и только!» Его сморщенное лицо выражало полное безразличие и к Виктору, и ко всему на свете. Он молча взял бутылку, плеснул полстакана чернильного вина и залпом отправил содержимое в рот, потом занюхал сморщенным огурцом. Лупан охотно последовал его примеру, а потом предложил:

– Слышь, Витек, купи медали – настоящие! И ордена есть… А то мне сейчас деньги во как нужны!

– Когда успел заслужить?

– Вчера вечером. У нас друган только что из зоны откинулся. Мастер – супер! Любую «фазенду», любой замок и ларчик враз «откупорит». В общем, настоящий Кулибин! Правда, три года назад не повезло ему – в одной богатой хате замели. Пришлось нашему Кулибину срок мотать…

– Медали-то при чем здесь?

– Зашли мы втроем к этому корешу, а его дома нет. Решили подождать. Стоим в подъезде, языки чешем. Вдруг вваливается дед – во сто шуб одет. А у нас в горле всё пересохло, ну мы и «гоп-стоп». Прижали его к стене и по-хорошему так, культурно, чин-чинарем говорим: «Дедуль, не скупись, подай милостыню». А он, старый мухомор, свое: «Сынки, у меня сегодня праздник  – начало освобождения Сталинграда! Он для меня священный! Вот я и пустил остатки пенсии в дело». Тогда мы приказали ему вывернуть карманы, а дедок стоит, рот разинул, ни шиша не понимает. Ну я нож достал – думаю, может, сразу сговорчивее станет: «Молчи, старый пень, и не пикай!». Он притих, губы трясутся, чуть в штаны не наложил. Я ему расстегиваю плащ, а там целый «иконостас»: три ордена, значки, десять медалей! Пока я отстегивал и отвинчивал эти железяки, он стоит, шмыгает носом и жалобно так лепечет себе под нос: «Фашисты, гады, сволочи! Вы хуже, чем фашисты. Я же за вас кровь проливал… Если б мне сбросить с десяток-другой, да я бы вам всем горло перегрыз… голыми руками задушил». А сам, высохший сучок, мне по плечо… – Лупан оскалился и заржал.

Виктор представил эту жуткую картину в полутемном подъезде: развеселая лупановская кодла и… окаменевший от неслыханной дерзости старый, больной человек. Один и совершенно беспомощный! Что в душе-то его творилось, когда он с омерзением смотрел и слушал этих подонков?! Разве когда-нибудь он мог предвидеть, что с ним вот так обойдутся?.. И кто! – почти дети, ради которых он… Невольно вспомнился родной дед, участник войны, командир расчета знаменитых «катюш».

На мгновение Виктор увидел своего деда на месте этого фронтовика, ограбленного и униженного этими гнидами. Бойцовская кровь хлынула к вискам, кулаки мгновенно налились свинцом. Не в силах более сдерживать себя, он схватил Лупана за куртку:

– Мразь! Да как тебя свет божий терпит?!

– Да ты чё, Витек? Он чё, тебе родственник? Чё волну погнал?..

– Как ты посмел?! На кого руку поднял, паскуда? Это же дед! Он и за нас воевал… Да мы бы просто не родились, а ты… Да за него я тебе  всю бестолковую «башню» разнесу!

Лупан еще никогда не видел Виктора таким взбешенным:

– Т-ты же г-говорил, что дед т-твой умер, – недоумевал он, прикрывая на всякий случай лицо. Щеки и губы спрятались, а очумевшие от испуга глаза просили пощады.

Впервые в жизни Виктор не сдержался и ударил… Не соперника на ринге – это дело привычное, а соседа, близко знакомого с раннего детства! Чужак бросился на него с пустой бутылкой, но Виктор увернулся и врезал тому под дых, затем от  всей души пнул ногой  – тот с воплями покатился по ступенькам до следующего пролета.

– Где медали? – надвинулся Виктор на ошарашенного Лупана. Того охватил дикий испуг – он не хотел еще раз схлопотать.

– У этого, как его… Который освободился. Взял изучить и прикинуть цену.

– Все забрал?

– Нет. Часть мы заначили…

– Пошли, отдашь, что осталось.

Виктор за ворот куртки потащил Лупана наверх. Тот даже не сопротивлялся. В квартире он достал из схрона  две медали, значки и молча протянул. Его подлые, гадкие руки дрожали. Виктор снова с любопытством заглянул в его испуганные глаза и подумал: «Ну почему мы такие разные? Ведь вместе росли, вместе учились. И когда ты успел превратиться в козла? Сказки, что ли, не читал?»

Увидев свое отражение в зеркале, тот завопил. Виктор утешил его по-дружески:

– Ничего, скоро заживет… Но ненадолго – до следующей драки.

Теперь Славный насел на перепуганного Юрку.

– Веди.

Тот сразу понял куда и безропотно подчинился. Вырвались на улицу, а там – погодный беспредел. Славный поежился и издал: бр-р-р… Подросток молча достал из-за пазухи темную вязаную шапку и натянул на голову. То ли от холода, то ли от волнения сделал он это как-то неуклюже, поэтому его и без того узкий лоб выглядел скошенным. В мутном свете, отливавшем из ближайшего окна, Виктор сразу обратил внимание на прорезь, выглянувшую вдруг из небрежно свернутой складки. Она черным бельмом уставилась на него, неприятно пронизывая всё тело, даже сильнее противной непогоды. Ничего не понимая, Юрка застыл, как кролик перед удавом, а Славный снял с него странный головной убор. И в него сразу впились две неровные прорези для глаз – в нужный момент они должны вызывать страх у жертв нападения, но на этот раз в них сквозила глухая пустота. Видно, прочитав на лице Виктора нарастающий гнев, Юрка ожил и на всякий случай прикрыл свое перекореженное лицо.

– Мы ничего… Мы только хотели… поп-п-пугать… – по-детски залепетал он, отступая. – Честное слово, не успели.

Славный пощадил его, хотя и недоверчиво пробурчал то ли себе, то ли в безответное пространство: «А честное ли оно у тебя».

Обрадованный таким исходом Юрка повел его в семейное общежитие. Виктор уже переключился на главную тему.

– Как же вы могли? Ведь это же фронтовик! Их осталось-то… А вы у них последнее готовы отобрать. Самое ценное и святое! Да кто ж вы после этого?

Сгорбленный Юрка семенил чуть впереди и оправдывался:

– Я не хотел. Да если б не они… Да разве бы я…

– Ты только представь, что твоего деда вот так вот встретят какие-то подонки и начнут шмонать.

– Мой дед сразу умер бы от страха – у него сердце больное. Да он весь такой… И на войне не был. А другого я вообще не знаю.

Оправдываясь, Юрка тяжело поднялся на четвертый этаж и как-то боязливо ткнул пальцем в дверь. Его состояние можно было понять, и Виктор отпустил парня, а сам громко постучал. Послышались мягкие короткие шаги и недовольный голос.

– Ну кто еще?

– Свои. От Лупана.

Дверь чуть приоткрылась. Сначала в щель просунулась голова, а затем выглянул и сам щуплый хозяин с расстегнутым воротом цветастой рубашки – на шее красовалась  татуировка колючей проволоки. Ничего не подозревая, он протянул гостю руку и тут же съежился от боли.

– Ты чё? Крутой, что ли?

– Не плоский уж точно. Ордена, медали, значки…

– Откуда? В тех местах, откуда я вернулся, не награждают.

– Значит, не за что. Тогда выкладывай чужое, а то я тебе не только разрисованные руки – ноги переломаю… А в твоей воровской башке дурдом сделаю.

– Ты про што базар ведешь? – вылупил тот испуганные глаза.

– Не догадываешься, рыночная твоя душа? Или заспал? Хорошо, напомню. Что вчера загреб своими паскудными граблями?

– Так бы сразу и трекнул – я понятливый, а костяшки-то зачем ломать? – Он растер покрасневшие пальцы, затем достал из коробки и нехотя выложил потерявшие от времени прежний блеск три ордена: Отечественной войны первой степени, Красной Звезды и Боевого Красного Знамени.

– На, забери свои безделушки. Я таких знаешь, сколько могу добыть?!

– «Безделушки», говоришь? Да это же боевые! За Родину! За нас с тобой!..

– За меня еще никому не давали ни орденов, ни медалей, ни грамот, ни званий… Разве что ментам благодарность объявили, когда меня на фатере взяли, – скривил рот «Кулибин».

– Когда они погибали и кровь проливали, у них даже в голове не укладывалось, что могут появиться такие подонки, вроде тебя и Лупана. А впрочем, даже если бы и догадывались, они всё равно бы воевали, и не за ордена.

– Я их не просил.

– Да тебя бы, козла, никто и не спрашивал бы. Живи ты в те годы – сидел бы на нарах и не пикал. А впрочем, – Виктор серьезно задумался, – не будем загадывать о довоенном времени, Всякое они пережили: и хорошее, и плохое. Но победили всё-таки! А мы к ним – вот так! Что касается медалей, то нам таких не заслужить. Ты хоть знаешь им цену?

– Конечно, – уверенно ответил «Кулибин».

– Вряд ли. Разве что рыночную – сейчас же всё продается… Даже такие святыни!

– Да ладно тебе, – «Кулибин» опять скривил губы и почесал затылок. – Сейчас такое время – на всем можно бабки делать: на иконах, на крестах, на орденах…

– На чести, на совести, на гробах, на чужом горе… – продолжил Виктор и угрожающе покачал головой.

– Даже на смерти! А ты будто с луны свалился. Или прямо из коммунизма прилетел! Уж больно идейный и правильный.

– Ты-то уж точно безыдейный. Мы с тобой на разных языках говорим: ты же российский папуас – живешь одним днем, лишь бы брюхо набить да где-нибудь красиво нарисоваться… Вот мы с тобой общаемся с людьми, ходим в музеи, в гости и так далее… Только ты вор и уносишь оттуда и тыришь из карманов, сумочек деньги и прочие материальные ценности.

– А ты чем сыт? Или голодным остаешься, если не накормят?

– Тебе этого не понять. А впрочем, что с тобой разговаривать. Как найти этого старика?

– Как? Разве он не твой родственник? – удивился домушник и артистично вскинул руки. –  Нет?! Ну ты  даешь! И чего ради всё затеял? Чужому дяде решил помочь?! Ты больной, что ли? – он крутнул пальцем у виска.

Однако Виктор грозно зыркнул на него – тот сразу пришел в себя, прикусил язык и спрятал руки за спину.

– Тебе не понять. Давай колись. Я ведь знаю, что он в этом доме живет.

«Кулибин» начал кривляться: знать не знает, кто и где их потерял, а может, продал за бутылку. Но скоро понял, что затеял «детскую» игру, и предпочел не рисковать своим и без того хилым здоровьем.

– Вроде этажом выше. Кажись, я его на День Победы там видел – нарядного, при регалиях. Как звать – не знаю, а показать могу.

– Веди, – потребовал Виктор и указал на выход.

– Уже поздно по гостям шастать. И хочется тебе по ночам шарахаться?

– Боюсь, завтра может оказаться слишком поздно: ночи у стариков, особенно больных и обиженных, знаешь, какие длинные! Не каждый до утра доживает.

– Ну, если настаиваешь… Только погоди, закрою свою комнатушку, а то махом обчистят.

– Кроме тебя, думаю, некому. Или, считаешь, все такие?

– Ой, не скажи: сейчас знаешь, какая конкуренция! Так что варежку не разевай.

Заперев дверь на два мудреных замка, «Кулибин» мягкой кошачьей походкой пошел впереди. От выставленной старой мебели и многочисленных овощных сундуков в полутемном экономном коридоре теснилось всё второстепенное. Но проводник не затерялся в этом затхлом лабиринте и позвонил в одну из дверей.

– Вам кого? – спросила перепуганная старушка лет восьмидесяти, оглядывая незнакомых парней.

– Хозяина можно? – спросил Виктор и подтолкнул застывшего «Кулибина», чтобы он первым переступил – в надежде, что она узнает его и не будет волноваться.

– Тут он, войдите, – доверчиво посторонилась она, пропуская странных гостей.

Заглянув из крошечной прихожей в комнату, Виктор увидел неподвижно лежащего на кровати деда, а на высокой никелированной спинке – осиротевший без наград темно-коричневый пиджак: с правой стороны с нескрываемой обидой зияли орденские дырки. Виктор понял, что пришел по адресу. В небольшой комнате, давно требующей капитального ремонта, застыли памятники старины: обшарпанный шифоньер, потемневший от времени комод и массивный круглый стол, заваленный всевозможными лекарствами. «И это квартира фронтовика, победителя Второй мировой?!» – с горечью подумал Виктор и искренне покраснел, даже не зная, за кого конкретно, потому что список виновных оказался бы длинным.

Старик выглядел немощным и бледным, он только чуть повел бровью – жив, мол, еще! Боясь потревожить его, Виктор достал из кармана награды. Всё же решившись, он бережно, с некоторым волнением положил их поверх легкого дешевого одеяла на худую грудь фронтовика. Тот сразу ощутил привычный груз орденов и медалей и резко дернулся. Распахнув от нестерпимого любопытства веки, он очень удивился и уставился на свои вроде бы поблекшие от времени награды. Словно опознавал их – ведь чужие ему не нужны. А они, неожиданно вернувшись к нему, даже при свете неяркой лампочки так заиграли сочными бликами, что озарили всю комнату светом священной Победы. Его ясные глаза заблестели от великой радости.

– Откуда? Вы нашли их, арестовали этих подонков? – Он заметно оживился. – Они же не люди. Хуже фашистов… Вчера в Совете ветеранов нас собирали, поздравляли… Иду домой и  вдруг в своем подъезде… Если б вы знали, что я пережил! Спасибо вам, сынки, вы же вернули меня к жизни! – улыбался он сквозь слезы благодарности.

Виктор взглянул на «Кулибина» – его холодные пустые глаза ничего не выражали. Даже такая волнительная картина не тронула сердце этого чурбана. Перепуганная вначале старушка поняла, что на сей раз пришли не проходимцы и мошенники (а то всякие навещают, в основном предлагая что-то купить или продать, а сами только и норовят обмануть, облапошить, украсть), и засуетилась: по душевной доброте предложила выпить чайку, а то, может, чего и покрепче. Но Виктор отказался, сославшись на позднее время. Проводив гостей до двери, старушка застыла на пороге и доверительно полушепотом сообщила, что доводится ему сестрой, а проживает отдельно. Как узнала о постигшем его горе, сразу прибежала. Ведь он слег, бедненький, приходится ухаживать за ним. Трудно ему – не может вынести горькой обиды и такого удара! Но сейчас он поправится, обязательно встанет на ноги.

– А дети у него есть? – спросил Виктор.

– Двое. Да им всё некогда. Работа, семейные дела…

– Почему же он в таких… плохих, – язык не рискнул вымолвить более хлесткое слово, – условиях живет? Как фронтовик он что, достойной квартиры не заслужил?

– Была раньше – большая, просторная. Только дети вынудили разменять. Вот и досталась ему эта каморка. У других и такой нет. Ну, спасибо вам, что доставили старику радость. Он завтра уже побежит – такой неугомонный!

Спускаясь по гулкой лестнице, довольный Виктор хлопнул по дрогнувшему плечу «Кулибина».

– Видишь, как приятно творить хорошее? Ты сегодня такое доброе дело сделал! Значит, не зря день прожил.