Дед Федор сидел на табурете у печки и пыхтел в ее поддувало «Примой». Семиградусный кубанский морозец покрыл стекла окошек снаружи замысловатыми виньетками. В печи озорно потрескивали дрова, выдавая в хату тепловые волны, способствующие веселому восприятию жизни. Однако никакого предновогоднего настроения у деда не присутствовало. Хотя до праздника и оставалось всего ничего – каких-то пару дней. Объяснялась дедова хандра весьма прозаически – вечор с кумом Василием, корешем и годком, выкушали литр отменного «первача», самогона. Который добыли самым что ни на есть незаконным способом – вскрыв сундук бабки Анюты, законной супружницы деда Федора. Они, естественно, по честному тут же долили десятилитровую бутыль до прежней отметки чистейшей водой из артезианской скважины. Справедливо рассудив, что некоторым из гостей шестидесятиградусное пойло запросто может стать костью в горле. Бабка Анюта, однако, не до конца поняла их добрые побуждения. Вернувшись с посиделок, она поймала обоих дедов на месте преступления — когда от «доказательств» оставалось едва грамм сто, а кумовья уже вовсю горланили «Ой ты, Галю…». С порога оценив обстановку, она тут же засветила в лоб любезному супругу снятым с ноги валенком. А деда Василя просто выпроводила пинком ноги в пятую точку — за дверь. Благо жил он через дорогу…
К чувству обиды за довесок валенком примешивалась еще и частица вины за вчерашнее – самогон ведь бабка для новогоднего стола запаривала.
— Эх, рановато начали отмечать, явно рановато,- сокрушался в уме дед Федор.
Хлопнула входная дверь и в хату вкатилась дородная бабка Анюта, потирая озябшие на морозце ладони.
— Ну, чего сидим, кого ждем?- сходу накинулась она на деда.- Свинью кто резать будет? А ну, бегом за Васькой, а то мы с евонной Фроськой колбасы к празднику начинить не успеем.
Это означало прощение за вчерашний вечер! Ибо что-что, а не разговаривать с супругом после очередной ссоры бабка могла неделями. Враз повеселевший дед Федор, натянув кожух и нахлобучив шапку, заспешил к куму через дорогу.
— Я к свахе сбегаю, за машинкой для начинки колбас!- вдогонку закричала его дородная половинка.- Глядите мне, ежли что…
А навстречу деду из калитки напротив уже спешил кум, как-то странно и часто моргая правым глазом. За его спиной грозной тенью вырастала Евфросинья – жена.
— Ты чего, Васька, гляделку вывихнул?- поинтересовался у кума дед Федор.
— Федька, ты скажи, нет, ну ты скажи – говорила твоя, что надо сегодня свинью резать?- издали зачастил кум.
— Ну, говорила,- согласился с ним тот,- тольки не вчера, а сегодня…
— Етта у него похмельный сирдром действующий,- туманно, по-научному объяснил бабе Фросе супруг.- Да какая нафиг разница – вчера, сегодня! Главное – сполнять надо. Так, Федя?
Обалдевший кум неопределенно мотнул головой.
— А где Анюта?- спросила баба Фрося.
— За ентой… хреновиной пошла… ну, которой начинять…
— Ага, ясно, тогда пойду столы под мясо готовить,- враз успокоилась дедова супружница.
— Дык ты, Фрось, того, плеснула бы там чего-нито,- засуетился дед Василий.- Для сугреву,так сказать…
-Цыть, нишкни!- шикнула на него жена.- Вчера нагрелись, сверх «не могу». Под свежину налью – когда свинку заколете. Пока же – беритесь за дело.
А дело было не совсем простым. Свинье Машке, предназначенной на закланье, пошел второй год. Кормили ее на совесть, так что вымахала свинюка весом под три центнера. Сажок, в котором она выращивалась, был ей явно тесноват. И поэтому друзья решили попросту выпереть из него свинью, а уж там, на подворье, и произвести экзекуцию.
— Давай, Федька, залазь и вышибай ее оттель,- предложил дед Василь.
— А почему это я?- взвился кум.- У тебя вон, морда поширше моей раза в полтора. Да и в плечах опять же…- он пытался подмазаться.
— Хто в этом доме хозяин?- не принял лести дед Василь.- Свинья твоя, ты и доставай ее из закутка. А я нож покуда найду.
И он поспешно скрылся за дверью хаты.
Крякнув с досады, дед Федор сложился вдвое, еле протиснувшись в узкую дверь сажка. Машка встревожено хрюкнула и скакнула в противоположный от него угол.
— А ну, пошла отсель, квартирантка недорезанная,- прохрипел согнутый в три погибели дед, пихая свинью обеими руками в направлении дверцы. Затем, обозлившись, изловчился-таки двинуть ее ногой в жирный зад. А вот этого ему делать не следовало. Машка, утробно взвыв свинячьим визгом, заметалась в темном и тесном пространстве сажка, придавив, наконец, этим самым задом деда Федора так, что у того в глазах помутилось…Очухавшись, он почувствовал, что сидит… в корыте со свинячьим хлебовом, а самой Машки уже и след простыл. Она весело носилась по двору, напрочь забыв обиду, нанесенную его ногой в валенке. Зато теперь обиделся дед.
— Ах ты, полуфабрикат ходячий! Меня, кавалера двух орденов «Славы» и медали «За Отвагу» — задницей в отходы? Да я из тебя счас без всякой машинки колбас понаделаю!
Подобрав валявшийся неподалеку внушительный кол из ограды, он решительно пошел в атаку. Свинья, углядев жердь, поняла, видимо, что шутки закончились, едва начавшись. Поэтому, всхрапнув почти по-лошадиному, она понеслась по периметру хоздвора, отгороженного глухим забором.
Как раз в это время в приоткрытую калитку занесло деда Василия, весело помахивающего огромным немецким тесаком времен Великой Отечественной. В другой руке у него была зажата поллитровка, заткнутая кукрузной кочерыжкой. Трехсоткилограммовый таран со вздыбленной щетиной подсек его как раз под самые коленки. Тесак полетел в одну сторону, поллитровка, блеснув на солнышке стеклом – через забор. А сам дед, прокатившись на Машкиной спине пару метров, благополучно зарылся, наконец, носом в огромную кучу навоза, оставленную посреди двора до весны. На пару минут замерли все трое: свинья – в углу хоздвора, а деды кто где. Вытряхнувшись, наконец, из навозной кучи, дед Василий взвыл не своим голосом.
— Федька, ты знаешь, какую свинью подложила нам ента тварь? Я ведь бутылку самогонки еле-еле у зятька выклянчил! Ну, хвашистка проклятая, счас я тебя уделаю!
Скрывшись на пару минут в сарае, он появился оттуда, держа в руках киянку – трехкилограммовый деревянный молоток для жестяных и кровельных работ.
— А ну, лови ее за ухи, я ей в лоб закатаю. Оглоушим, а потом спокойно дорежем.
— Нет уж, лови сам… ты поздоровше будешь,- отказался дед Федор, забирая у него молоток.- Я уже один раз в сажке попробовал…
Зажав Машку в углу двора, дед Василий молодецки ухватил ее за огромные уши-лопухи.
— Лупи!!!
Кум отчаянно взмахнул деревянной кувалдой, свинья дернулась в сторону… Тут же раздался отчаянный вопль деда Василя.
— Та шо ж ты, гад, по рукам !- он, подвывая, рванулся к калитке, впопыхах дернув ее на себя неподбитой конечностью. Калитка, естественно, захлопнулась, а с другой стороны раздался звонкий щелчок – щеколда упала в паз. И кумовья остались с глазу на глаз взаперти в обществе очумевшей от удара киянкой хавроньи.
Дед Федор сориентировался первым и подхватил отлетевший в сторону немецкий тесак.
— Не боись, Васька, я на войне метров с двадцати вот такими ножичками в живую мишень попадал!
Просвистев в воздухе, грозное оружие отсекло у Машки кончик уха-лопуха и мягко, по рукоять, вошло в стену саманного сарая.
— Промазал, надо же,- огорчился дед Федор,- старость не ра…- и тут же осекся.
Взбесившаяся от двойной боли свинья уже не убегала от них с кумом. Опустив голову к земле, она рыла передним копытцем землю, а налитые кровью глаза с ненавистью были устремлены на кумовьев…
Злобно хрюкнув, Машка пошла на них, с каждым шагом убыстряя ход.
Первым оценил ситуацию дед Василий. Метнувшись к сажку, он взлетел на его крышу, словно наскипидаренный. А дед Федор не успел…
Поэтому пришлось ему поменяться ролями с бывшей жертвой – теперь уже он молодецкими прыжками измерял периметр хоздвора, спасаясь от свинского возмездия.
Наконец, улучив момент, он кузнечиком скакнул через глухую ограду…
Когда бабка Анюта с машинкой для выделки колбасы вошла в хату, кумовья приканчивали чудом не разбившуюся бутылку. Анна открыла уже рот, но дед Федор опередил ее.
— Ты знаешь, Анют, я тебя давно не просил о чем-нито важном. А теперь попрошу – давай Машку на приплод оставим! А на Новый год свари холодца из птицы – вон сколько глупых утей и кур по двору шляются.
А дед Василий в знак согласия задрал к потолку хаты незабинтованную руку.
И свинье Машке была объявлена амнистия.
