На дверях подъезда девятиэтажки
Мимо проходящий мог увидеть, каждый:
На доске шершавой буквы-лилипутки
Яркими мазками: «Лялька – проститутка».
И в Совет от рьяных жителей подъезда
Полетели письма с нотами протеста:
— Оградите дочку от влиянья скверны!
— Лялька дрянь-девчонка! И больна, наверное…
Только в Интернете наша дочка Нюра
Видит то, что Лялька делает с «натурой»…
Срочно разберитесь и примите меры —
Наш подъезд мириться с сексом не намерен!
… В комнате двадцатой, здании суровом,
Мнётся наша Лялька на полу ковровом.
Перед нею дядя в кресле тронной масти:
— Расскажи, девчонка, про свои напасти.
Как ты докатилась до такой вот доли:
Не в машине с Витей, так в подъезде — с Колей?
Ведь с такой красою и твоею статью
Дивною принцессой ты могла блистать бы.
Так вот молвил дядя… сам же в это время
В памяти итожил прожитое бремя:
Где же мог он видеть тех бровей размахи
И ресничек взлёты — словно крылья птахи?)
Матовая кожа, синие глазищи —
Ведь в толпе такую выберешь из тысячи.
Чуть покрыты губы перламутром смазки…
— Сказки любишь, дядя? Ладно, слушай сказку.
… С ранних лет судьбину маленькой принцессы,
Предсказали, точно — сказочные бесы:
Лишь два года крохе, а папаша милый
Вдруг растаял в жизни, словно снег озимый.
Мать растила дочку, как бы между прочим…
И однажды в доме поселился отчим.
Признавал тот дядька истину едину,
Излагал повсюду: «Veritas in vino!»
Вскоре и тринадцать минуло девчонке…
В доме от бутылок – как в пивной лавчонке.
Мама с дядей песни по ночам горланят —
В голове наутро, как в густом в тумане.
… Осенью однажды, пьяной тёмной ночкой
Надругался отчим над приёмной дочкой.
Песню испоганил дикой нотой фальши…
Посадили дядьку…
Ей-то, как же — дальше?
Жизнь пошла не гладко – всё сплошные кочки,
Матери под сорок, и пятнадцать – дочке.
Что ни день, то новый «папа» на пороге…
Снова топчут, в танце пол чужие ноги.
Аттестат в кармане, только жизнь – оградой:
И одеться надо, и обуться надо.
Одежонки мало, да и та – лоскутья…
Встала наша Лялька – витязь на распутье…
Где же в это время были вы, соседи?
Только глухи двери в праведном подъезде.
Со своим семейством разобраться надо –
Уберечь от улиц ветреное чадо.
Никому нет дела до беды сторонней…
Понеслась упряжка в бубенцовом звоне:
Вместо слез – веселье, вместо стона – шутка:
Знатная из Ляльки вышла проститутка!
За ее ресницы, бёдра и колени
Дрались депутаты… денег не жалея.
Через звон бокалов, до краев налитых,
Дотянулась Лялька до слоев элитных…
— А теперь припомни, из Совета дядька,
Тот банкет стихийный, где была и Лялька.
Как, сомлев от ласки, в жаркой финской бане
Одарил девчонку пачкой премиальных…
Что бледнеешь, дядя? Что бледнеешь, милый?
Или испугался схожести фамилий?
И сдавило сердце вдруг мохнатой лапой?
— Я твоя… Не верю… Нет, не верю! Папа?!
Губы посинели. Руки, как чинарик,
Судорожно ищут валидола шарик…
… Отозвались окна вдруг стеклянным стоном.
Вскинулся! Но было уже слишком поздно…
На доске асфальта, словно бы на школьной,
Разглядел он то, что вспоминалось с болью:
Сомкнуты ресницы, краски щек увяли,
А из губ капризных ручеёчек алый.
Не на тройке борзой, а в машине « Скорой»
В морг умчали Ляльку бешеные кони.
Но и в кресле тронном, с родственным приветом,
Прикорнул — навеки, дядя из Совета…
