Кардамин

Карминовое небо. Кардамоновые облака, а вместе — кардамин.

— Кар-кар, — орет ворона, соглашаясь. — Каррр!

— Да! — кричу в ответ, хотя лишь кажется, что кричу, на самом деле разеваю рот, а звуки падают. Да-да-да, дробь по ступенькам, стальная или стеклянная. Ох уж эти звуки, ох уж это небо — глаз не оторвать, до того хорошо. И не отрываю, смотрю сквозь призмы слез, пока кармин-кардамон не начинает жечь глаза. Тогда моргаю, пуская по щекам разнотравные реки.

Я посею облака на стали. Я открою дверь, которую нельзя открывать. И поклонившись скажу:

— Виват, мой король!

А он ответит:

— Здравствуй.

Да, все будет именно так. Нужно только цвет выбрать верно, чтобы настоящий кардамин, чтобы кармина много-много, но без пурпура венценосного, и золото тоже не нужно — вчера его было с перебором, целое колесо, приколоченное над моим окном. И серебро мешает — рыбья чешуя монет из кошелька Звездочета. Он рассыпал нарочно, чтобы мне тяжелее было.

А мне и так не просто. Я дверь открыть хочу.

— А я тебя вижу! — кричат снизу. — Вижу-вижу-вижу! Выходи!

— Нет!

— Выходи-выходи-выходи! — визг нарастает, становится гулом, и я затыкаю уши. Моргаю. Реву: сегодня почти получилось, а они все испортили.

Нельзя закрывать глаз, если ждешь короля.

— Ах вот ты где! — Нянечка уже здесь. Запыхавшаяся, она останавливается на последней ступеньке, но так и не решится войти. Топорщатся жесткие фижмы и кружевной воротник, а над морем кучерявых волос вздымается башня-колпак. И мне снова хочется поставить на острую вершину ее свечу: зачем просто башня, когда можно маяк сделать?

— Негодная девчонка, — грозится Нянечка, и ворона ей поддакивает. Вороне мои визиты не по вкусу: у нее гнездо и яйца. А дверь она не видит. Никто, кроме меня, не видит двери.

— Ваше величество, ваше величество, — Звездочет синим угрем просачивается сквозь рыхлые телеса Нянечки. Корчит рожи, трясет руками, и призрачные колокольчики — этакие белые пятнышки тумана, к пальцам привязанные — заходятся звоном.

Невыносимо. А небо уже в трауре. Позволяю себя увести.

-…ее величество серьезно больны… с прискорбием вынужден сообщить вам, что ей становится хуже… увы, надежды нет. Я советовал бы вам… да, да, я понимаю, что узы брака святы, но подумайте о народе! О стране! Трону нужен наследник. Здоровый наследник.

Снова здесь. Уже знаю, что сегодня не выйдет, но все равно не могу не придти. Закрываю глаза. Мечтаю. О чем? А о том, что когда-нибудь дверь откроется, и я с поклоном скажу:

— Виват, мой король!

Иногда я думаю, каков он? Похож на других, живущих в моем мире? На Супру-Га, что пахнет сургучом и властью? Жесткие руки, холодные перстни с тысячью разноцветных глаз, которые следят за мной — я не сумасшедшая, я сама видела себя, в них отраженную. Или мой король как Карди-Нал? Мешок с ладаном в мантии и мертвых соболях — на них еще собаки лают.

— Лают-лают, — говорю я, сбрасывая камешек вниз, просто, от скуки. И ворона, взлетая с гнезда, кричит:

— Дур-р-ра!

-…безумица… слухи уже пошли… объявить умершей… лучше, если и вправду… сегодня дождь и их величество могли простыть.

— Конечно, могли! Они столь небрежны к своему здоровью. Ваше величество, ваше величество, это будет милосердно…

— …страждущую душу отпустить… избавление…

Мне принесли молока. Не люблю. Не хочу. Заставляют пить и туман, но не белый-речной-сырой, а теплый, красным кармином и ароматным кардамоном. Кардаминовый. Обступает, гладит, шепчет и зовет. Иду. Я уже, я почти, я здесь, мой король!

Пальцы касаются двери — холодная и шершавая, от ржавчины, которая как корочка на старых ранах. А вот и замок, и ключ из тумана, правильный, кардаминовый. Поворот и еще. Я сумею. Я смогу.

Голоса туман пугают, и ключ течет на землю.

Кап-кап-кап. Красное на камень. Красное по рукам. Красное на шее Звездочета.

— Не нужно бояться, ваше величество, я вас спасу!

Вот глупый, я почти открыла дверь.

-…самозванец и узурпатор! Народ его не поддержит… королева… да, теперь войны не избежать, но с Божьей помощью мы победим…

Сейчас вокруг меня много кардаминового, того, который и красный и с запахом. Куда бы я не пошла, он верным псом бежит по следу и даже немного вперед. Он на полотнищах, он на дороге, он даже на траве, которая от прикосновений его становится черной.

Но цвет этот нестоек, он исчезает слишком быстро, да и двери нет. Однако я не теряю надежды, Супру-Г, новый, но почти как старый — запах сургуча и власти, сотня драгоценных глаз на пальцах — он обещает, что скоро мы придем к башне.

Нас много. Иногда мне страшно и удивительно: неужели все эти люди собрались, чтобы помочь мне? Я их люблю за это, и Супру-Га, хотя порой он совершает вещи, которые мне не по вкусу, но он добр.

Он ведет меня к башне.

Он знает, как управляться с кардамином.

Он откроет дверь и, склонив голову, скажет:

— Виват, мой король!

— Виват, король! — орут люди, гремя железом, и алые крылья хлопают на ветру. Я хохочу. Я счастлива. Я скоро буду дома.

-…бегите, ваше величество! У города нет шансов…

— Они умерли, все умерли и ради чего? Бежать? И кем я буду? Изгнанником? Последним из династии? Глупцом, отдавшем трон самозванцу и сумасшедшей? Нет!

Кружево на камне: черное и красное, жаркое и мертвое. Поют подковы, лаская камень, и сердце радостно трепещет: сегодня мой день. Сегодня много кардамина.

Но отчего же он столь стремительно темнеет? Не хочу! Собрать бы. Сохранить. Принести в башню.

Туда-туда-туда! — рвется сердце, и лошадь подо мной несет, скользит, сливаясь с дымом. Спешу. Лечу. Я уже здесь, мой король, я уже рядом!

Стена. Ступени. Дверь из старого дуба с черными петлями. Жаркое дыхание за спиной: Супру-Г не отстает, и я рада, что он тоже спешит поприветствовать моего короля.

Последние ступеньки скользкие, очень-очень, как никогда прежде. И темной грудой мантия, таращатся с упреком мертвые соболя, хорошо, хоть собак нет, а то бы лаяли. Я же тишину люблю.

И снова дверь. Последняя, с высоким порожцем, за который не решалась переступить Нянечка. Глупая и жесткая, сложенная из фижм да кружев, жалко, что свечу на колпак так и не поставила, глядишь, и маяк получился бы.

— Я знал, что ты придешь сюда, — сказал Супру-Г-первый. — И он с тобой? Удачно вышло.

Супру-Г-второй дергает за руку, толкает вниз, и я лечу-лечу по ступенькам. Больно. Лежу. Слушаю. Сталь-сталь-сталь, звон-звон-звон.

Красный-красный кардамон.

Он вернулся за мной, Супру-Г-второй, ставший единственным. Было больно, было неудобно и немного стыдно, оттого, что драгоценные глаза следили за нами с пола. Хорошо, что уже никому не расскажут.

А еще время упустили: в небе снова траур, но с рыжими лентами. И серебра почти не осталось, наверное, у Звездочета кошелек иссяк, а то, что сверху — выгорело.

— Мне надо идти, — говорит Супру-Г, запихивая в кошель чужие перстни, и объясняет: — Пожары.

И повторяет.

— Это мое, по праву.

Пусть так, я не спорю и не претендую. Здесь зыбко и дымные шали не согревают, а черный кардамин — уголек-уголек из печи приволок, кто найдет — тот уйдет — повсюду.

Пожалуй, мне впервые становится страшно, и оттого шепчу старой вороне:

— Я скажу ему: «Виват, мой король».

…коронация должна состояться в соборе…

Железо на голове. Давит-давит, а мертвые соболя цепляются за спину, щекочут шею и дышат холодом. Стряхнуть бы, но нельзя: Супру-Г желает, чтобы я вела себя хорошо. Следит: много-много драгоценных глаз, уже не только на руках, но и на одежде. Перемигиваются, делают вид, будто им интересны свечи, а не я.

Неправда!

Не верю!

А над головой разрывается звоном колокол. Лопает-лопает, медью сыпет, люди подбирают…

— Люди умирают, королева!

Кто это сказал?

— Сделай что-нибудь!

Меч и мяч — похожие слова. Только мяч круглый и безопасный, а меча боятся свечи, пламя падает и снова взлетает, а по белым ступеням плывет кардамин. Спасибо, милый юноша, я принимаю этот дар.

И тот, другой, живущий у меня внутри, вдруг пробуждается.

…эта беременность весьма кстати, ваше величество. Трону нужен наследник. Ради народа, ради страны, ради того, чтобы смута не повторилась…

…нет-нет, ваше величество, лекарство не причинит вреда ребенку, более того, оно защитит королеву от ея самой. Два грана растворить и…

Я пью запретное вино с твоих ладоней, мой супруг. Оно дурманит. Я взлетаю. Или падаю? Или все-таки вверх, по-над облаками из кардамона — душистый пух — растворяясь в алом кармине.

Я почти понимаю, что происходит, и ужасаюсь.

Прости их, Господи, ибо не знали, что творят.

…ее величество больны…

Здорова. На беду свою почти здорова.

Прости мне, Господи, безумие мое.

…ее величество нуждаются в отдыхе…

И упокоении. Скоро, уже скоро — по глазам их вижу, по себе понимаю. Отяжелела и дышится с трудом, воздух не желает идти ко мне, разумной, воздух чует кровь на руках моих и бежит.

…доза слишком велика… смерть… ваше величество, это будет лучший выход из ситуации. Никто не смеет обвинить вас в нелюбви к королеве. Вы пытались ее спасти. Все мы пытались.

Отпустили, но не выпустили. Небо на квадратики, железное на синем, желтое в лиловом скоро уберется. И снова будет шанс.

Дверь далеко, но я открою. Теперь понятно, что не обязательно, если рядом с нею, главное — смотреть на небо. Кардамон на кармине. Кардамин.

Плывет. И жжется, внутри, в животе, проталкиваясь наружу. Кричу. Бегут-бегут-суетятся. Вода-лекарь-пальцы. Холод. Не отводить взгляд, не моргать, сквозь призму слез, наружу, свивая ключ.

— Скорее, вы, клуши!

Я снова пью, но не вино — кардамин. Весь до капли вбираю, сжигая себя. И вправду уже скоро. Я слепну. Я во тьме. Я перед дверью, и пусть в руках моих нет ключа, но дверь не заперта.

— Ваше величество!

Открываю.

— Это мальчик! И он совершенно здоров…

И кланяясь, говорю: — Виват, мой король!