Эдвард ЛИР
История о четырёх малых детях, которые обошли вокруг света
Когда-то, а точнее, давным-давно, были четыре маленьких человечка, а звали их Вайолет, Слингсби, Гай и Лайонел.
И однажды они решили, что хорошо было бы повидать мир. И вот купили они большую лодку, чтобы обойти под парусом по морю вокруг всего света, а вернуться с другой стороны уже по суше. Лодка была голубой в зелёный горох, а парус – жёлтый в красную полоску; а при отплытии они взяли с собою только молоденькую Кошечку, сидеть на руле и присматривать за лодкой, да пожившего Хитро-Вангла, в чьи обязанности входило готовить обед и заваривать чай, для каковых целей прихвачен был большой металлический чайник.
Первые десять дней плыли они расчудесно и в еде себе не отказывали, ибо море кишело рыбой и нужно было всего лишь вычерпывать её из воды длинной ложкой, чтобы Хитро-Вангл тут же её и приготовил; и Киска питалась косточками, чем была в общем и целом довольна, так что вся компания блаженствовала.
В дневное время Вайолет преимущественно занималась заливанием солёной воды в маслобойку, а трое её братцев энергично взбивали воду в надежде, что она взобьётся в масло, что крайне редко, но всё же случается; а вечером все забирались в чайник, где и почивали со всеми удобствами, покуда Киска и Хитро-Вангл управлялись с лодкой.
Вскорости увидали они землю вдали, а когда подплыли, то выяснили, что это остров, сделанный из воды и полностью окружённый сушей. К тому же, он был опутан ненадёжными перешейками и обильно омывался Гольфстримом; в общем, был он совершенно прекрасен, а произрастало на нём единственное дерево, 503 футов высотою.
Высадившись, они осмотрели остров и, к великому своему удивлению, выяснили, что весь он усеян телячьими отбивными и шоколадным драже, а больше на нём ничегошеньки нет.
И вот все вчетвером вскарабкались они на то самое единственное древо, посмотреть, нету ли каких людей; но, просидев на верхушке не меньше недели и так никого и не высмотрев, они пришли к естественному умозаключению, что никаких обитателей на острове и нет и, следовательно, он необитаем; посему, спустившись, они погрузили в лодку две тысячи отбивных и миллион шоколадных драже, каковые припасы и давали им пропитание в продолжение месяца с лишком, пока они продолжали плавание в полнейшем восторге и апатии.
После этого они подошли к берегу, на коем обитало не менее шестидесяти пяти огромных красных попугаев с синими хвостами, причём все они сидели в ряд на жёрдочке и крепко спали. И как ни печально, но приходится признать, что Киска и Хитро-Вангл тихохонько подкрались и понадёргали перьев из хвостов у всех шестидесяти пяти попугаев; за что Вайолет подвергла обоих суровому порицанию.
Это не помешало ей, однако, воткнуть все перья – числом двести шестьдесят – в свою шляпку, придав последней таким образом совершенно ослепительный вид, чрезвычайно привлекательный и эффектный.
Следующее происшествие произошло с ними в узкой части моря, где было столько рыб, что лодка в них попросту застряла; вот они и провели там около шести недель, покуда не съели почти всех рыбёшек, а это была камбала, готовая и даже политая креветочным соусом, так что они и горя не знали.
А поскольку те немногие рыбки, что остались недоеденными, жаловались на холод, а также на невозможность заснуть ввиду чрезвычайного шума, создаваемого белыми медведями и тропическими вертунами, бесцеремонно шнырявшими по соседству целыми толпами, то Вайолет весьма любезно связала нескольким рыбкам маленькие шерстяные платьица, а Слингсби предложил им опиумных капель; благодаря такой заботе рыбки быстро согрелись и дружно захрапели.
Потом приплыли они в страну, сплошь поросшую огромными апельсиновыми деревьями громадного размера, увешанными спелыми плодами. И вся четвёрка сошла на берег, прихватив свой чайник, дабы наполнить его апельсинами. Но едва они приступили к делу, как поднялся ужасающе ужасный ветер и выдул большинство попугаичьих перьев из шляпки Вайолет. Это, однако, было сущим пустяком в сравнении с градом из миллионов и миллионов апельсинов, кои посыпались на их головы и били и лупили, колотили и молотили по ним по всем с такой яростью, что детям пришлось пуститься наутёк со всех ног, спасая свои жизни; надо ли говорить, что грохот апельсинов по чайнику носил характер до изумления устрашающий.
Тем не менее все благополучно добрались до лодки, хотя были весьма раздражены и изрядно побиты; а правой ноге Хитро-Вангла досталось так, что ему пришлось не меньше недели просидеть, засунув голову в свою тапочку.
Это происшествие ввергло их всех на какое-то время в некую меланхолию, которая так, возможно, никогда бы и не рассеялась, кабы не Лайонел, с похвальнейшей преданностью и стойкостью стоявший на одной ноге и громко насвистывавший для них весьма живой мотивчик, что резко взбодрило всю честную компанию и постепенно привело её в прежнее доброе расположение духа; и все порешили, коли доведётся вернуться домой, на собственные средства воздвигнуть в честь Лайонела скрижаль из имбирного пряника и малины как серьёзнейшее заражение своей искренней и благодарной признательности.
Проплавав спокойно ещё несколько дней, прибыли они в другую страну, где с удовольствием и удивлением увидели несметные толпы белых Мышей с красными глазами, которые сидели, образовав огромный круг, и неспешно поглощали пудинг с заварным кремом, держа себя при этом крайне церемонно и изысканно.
А поскольку четвёрка путешественников изрядно проголодалась, долгое время питаясь одной только камбалой и апельсинами, то они держали совет относительно уместности выяснения у Мышей, в самой скромной и трогательной до слёз манере, а иначе нечего было и пробовать, не поделятся ли они частью своего пудинга. И было решено направить к Мышам Гая, что он незамедлительно и исполнил; в результате переговоров была получена скорлупка грецкого ореха, лишь наполовину наполненная заварным кремом, разбавленным водою. Это вызвало естественное недовольство у Гая, сказавшего: «От такого здоровенного пудинга, как ваш, смею заметить, можно было бы уделить и побольше». Но не успел он договорить, как Мыши обернулись все разом и чихнули на него в самой ужасной и мстительной манере (а невозможно вообразить более скрубиозного и противного звука, чем тот, что вызван одновременным чиханием многих миллионов злобных Мышей); так что Гай бросился назад к лодке, успев, однако, прежде бросить свою фуражку в самую середину вожделенного пудинга, чем совершенно испортил Мышам трапезу.
Вскоре четверо деток прибыли в страну, где не было ни одного дома, но только невероятное множество больших бутылок без пробок, ослепительно-приятного синего цвета. В каждой из этих синих бутылок сидело по Бутылочной Мухе-Синебрюхе; а все эти прелюбопытные существа постоянно живут вместе в полной гармонии сельского типа: редко в каких уголках мира можно найти столь прекрасное и унизительное счастье. Это уникальное и поучительное поселение прямо-таки поразило Вайолет, Слингсби, Гая и Лайонела; и, предварительно испросив разрешения Синебрюх (каковое было любезнейше дано), они причалили лодку к берегу и приступили к приготовлению чая в непосредственной близости к частоколу бутылок; но поскольку у них не осталось заварки, то они просто бросили в кипяток горсть камешков-голышей, а Хитро-Вангл сыграл над чайником несколько мелодий на аккордеоне, в результате каковых действий, понятно, сразу же получился напиток наилучшего качества.
Затем детки вступили в разговор с Синебрюхами, кои вели беседу в спокойной и благородной манере, хотя и с чуть заметным гудящим акцентом, в основном вследствие того факта, что каждая из них сжимала в зубах маленькую платяную щётку, что, естественно, придавало их выговору некую привнесённую шипучесть.
«Не будете ли вы столь любезны сообщить нам, – сказала Вайолет, – почему вы, собственно говоря, квартируете в бутылках; и если уж в бутылках, то отчего же не в зелёных, или, скажем, фиолетовых, или, наконец, не в жёлтых?»
На эти вопросы одна весьма почтенная Синебрюха отвечала: «Мы нашли все эти бутылки пригодными для проживания; то есть, вообще-то, это наши пра-пра-пра-пра-пра-мамухи нашли; ну, мы сразу же в них и вселились. И с наступлением зимы мы переворачиваем бутылки кверху дном и поэтому редко когда мёрзнем; а как вам хорошо известно, это невозможно ни с какими другими бутылками, кроме синих».
«Это уж само собой, – сказал Слингсби. – Но если уж нам позволено касаться любых тем, то чем же вы преимущественно кормитесь?»
«Главным образом пирожками с устрицами, – сказала Синебрюха, – а когда их не хватает, то малиновым уксусом и желе из русской кожи, то есть юфти».
«Вкуснотища!» – воскликнул Гай.
«З-з-з!» – добавил Лайонел. «Ж-ж-ж!» – дружно отозвались Синебрюхи.
В это время пожилая Синебрюха сказала, что пришёл час вечернего песнопения; и был подан сигнал, и все Синебрюхи принялись дружно и согласно жужжать в весьма эффектной и звучной манере; мелодичные и вязкие звуки плыли над водами и эхом отдавались в беспокойных верхушках эфемерных выступов неопределённых и зелёных гор с безмятежной и болезненной учтивостью, присущей лишь истинной добродетели. Луна безбашенно сияла с усыпанного блёстками звёзд неба, а свет её заливал гладкие и блестящие бока, и крылья, и спинки Синебрюх особым и тривиальным великолепием, тогда как вся Природа весело откликалась на эти лазурные и бросающиеся в глаза обстоятельства.
Много лет спустя четыре маленьких путешественника вспоминали этот вечер, как один из счастливейших во всей своей жизни; и уже минула полночь, когда парус лодки был поднят Хитро-Ванглом, чайник и маслобойка помещены в надлежащее место, Киска разместилась у руля и каждый из детей нежно распрощался с Синебрюхами, которые все как одна спустились к кромке воды, чтобы воочию видеть отбытие путешественников.
На прощание в знак уважения и признательности Вайолет сделала земной реверанс и воткнула одно из немногих уцелевших попугаичьих перьев в причёску приятнейшей из Синебрюх, тогда как Слингсби, Гай и Лайонел одарили их тремя маленькими коробочками, наполненными, соответственно, чёрными булавками, сушёными фигами и английской солью; вот так они покинули сей счастливый берег навсегда.
Переполненные эмоциями, четверо маленьких путешественников тотчас же запрыгнули в чайник и уснули без задних ног. Но ещё много часов вдоль всего берега были отчётливо слышны звуки сурово подавляемых рыданий и шуршание носовых платков, применяемых несметным множеством живых существ в попытке приглушения одновременных всхлипываний, печально плывшие вдоль плещущих волн, пока лодка всё дальше и дальше уходила от Земли Счастливых Бутылочных Мух-Синебрюх.
В продолжение нескольких дней после описываемых событий ничего примечательного не происходило, не считая того, что, когда путешественники проплывали вдоль низкой песчаной косы, они стали свидетелями необычного и ласкающего глаз зрелища, а именно: многие и многие Крабы и Раки — возможно, сотен шесть или семь — сидели у самой воды и не жалея сил распутывали огромный клубок бледно-розовой пряжи, которую они периодически увлажняли жидкостью, состоящей из смеси лавандовой воды и бело-винного негуса.
«Мы можем чем-нибудь помочь вам, о хрустящие Крабятушки?» – спросили четверо деток.
«Весьма вам признательны, – отвечали Крабы один за другим. – Мы пытаемся связать рукавички, да не знаем как».
На что Вайолет, которая была отлично знакома с искусством вязания рукавиц, сказала Крабам: «Ваши клешни отвинчиваются, или они приделаны намертво?»
«Они все отвинчиваются», – сказали Крабы и незамедлительно сложили большую кучу клешней прямо к лодке, а Вайолет расчесала ими всю бледно-розовую шерсть и затем связала из неё самые прекрасные рукавички, какие только можно вообразить. Крабы, вернув и привернув свои клешни на место, бодро натянули рукавички на запястья и быстро удалились на задних ногах, распевая песни серебристыми голосами и в минорной тональности.
После этого четыре маленьких человечка продолжали плавание, пока не достигли обширнейшей равнины пугающих размеров, на которой поначалу вообще ничего не было обнаружено; но по мере продвижения путешественников вперёд на неопределённом, но значительном расстоянии возник некий объект, который при большем приближении и тщательном ощупывании показался кем-то в большом белом парике, сидящим на кресле, сделанном из бисквитов и устричных раковин. «Что-то это не очень похоже на человека», – сказала Вайолет с сомнением; и они так и не могли разобрать, что же это в действительности такое, пока Хитро-Вангл (которому доводилось уже бывать в кругосветках) не воскликнул мягко громким голосом: «Да это ж Кооперативная Цветная Капуста!»
И так оно и оказалось: они вскоре поняли, что принятое ими поначалу за огромный парик в действительности было не что иное, как макушка кочана Цветной Капусты; полное отсутствие ног отнюдь не мешало ему вполне сносно ходить, грациозно раскачиваясь на единственной кочерыжке, – при этом он ещё изрядно экономил на чулках и башмаках.
И вот пока вся компания из лодки глазела на него со смешанным чувством приязни и отвращения, он внезапно поднялся и в несколько плюмдомфиозной манере поспешно затопал в направлении заходящего солнца — нога в ногу с ним шагали два напыщенных доверенных Огурца, а путь ему пролагали тучи Трясогузок, по три плюс три в ряд — пока он наконец не исчез на западном краю неба в кристаллическом облаке потогонного песка.
Столь эффектное зрелище не могло не произвести на четвёрку детей весьма глубокого впечатления; и они тотчас же вернулись к своей лодке с сильным предощущением одышки и зверского аппетита.
Вскоре после этого путешественникам пришлось проплывать непосредственно под некими высокими нависающими скалами, с вершины одной из которых мальчуган препротивного вида, одетый в розовые бриджи и с какой-то оловянной посудиной на голове, запустил в лодку огромной тыквой, от чего та немедленно и перевернулась.
Но этот переворот не имел ни малейших последствий, ибо вся компания обладала превосходными плавательными навыками; и, собственно говоря, они в охотку поплескались до восхода луны, когда же вода начала холодать, купальщики спонт-фонтанно вернулись на лодку. Между тем Хитро-Вангл зашвырнул тыкву обратно с такой невероятной силой, что она бухнулась на скалы, где обретался злонамеренный паренёк в розовых бриджах; когда же, будучи буквально набита люцисерными спичками, тыква ненароком разлетелась на тысячу осколков, скалы мгновенно запылали и гнусный мальчонка начал неблагоприятно нагреваться всё более, и более, и более, пока его бриджи совершенно не позеленели, а нос не подгорел.
Спустя два или три дня после этого случая прибыли они в другое место, где не обнаружили ровным счётом ничего, кроме нескольких широких и глубоких ям, доверху наполненных тутовым джемом. Это собственность крошечных Желтоносых Обезьян, кишмя кишащих в этих местах и запасающих тутовый джем для пропитания в зимнее время, когда они смешивают его с прозрачным супом из бледного барвинка и подают в чашах из веджвудского фарфора, которые свободно растут повсюду в тех краях. Из всех Желтоносых Обезьян на месте был единственный Обезьянчик, да и тот спал беспробудным сном; однако его неистовый и кровожадный храп привёл наших путешественников, Хитро-Вангла и Киску в такой ужас, что они зачерпнули только маленькую чашечку джема и поспешили без промедления вернуться к лодке для отплытия.
Каков же был их ужас, когда они увидели свою лодку (вместе с маслобойкой и чайником) в пасти огромадного Морза Глота, аква-свирепого существа, на которое даже смотреть нельзя без содрогания и которое, к счастью, водится только в тех неумеренных долготах! В мгновение ока прекрасная лодка была раскушена на пятьдесят пять тысяч один миллион сто миллиардов кусочков; и сразу же стало яснее ясного, что Вайолет, Слингсби, Гай и Лайонел больше уже никаким образом не могут продолжать свой поход по морю.
И четвёрка путешественников вынуждена была вследствие этого решиться на продолжение своих странствий по суше; и надо же было случиться такому счастью, что в этот самый момент мимо проходил один пожилой Носорог, которого они тут же и обратали; и вся четвёрка уселась ему на спину, Хитро-Вангл сел на рог и держался за уши, а Киска раскачивалась на кончике носорожьего хвоста, и они отправились в путь, имея при себе только четыре маленьких боба и три фунта картофельного пюре на всю оставшуюся дорогу.
Они, однако же, исхитрялись во множестве ловить кур, индюков и прочую птичь, то и дело садившуюся на голову Носорогу с целью сбора семян рододендрона, там произраставшего; и всех этих пернатых они самым деликатным образом приготовляли посредством огня, разведённого на крестце у Носорога. Их сопровождала стая любопытных и самодовольных Кенгуру и гигантских Журавлей; так что у них всегда была компания и они двигались вперёд этакой, как бы сказать, пышной и триумфальной процессией.
Таким образом, меньше чем за восемнадцать недель все благополучно добрались восвояси, где и были встречены восхищёнными родственниками с радостью, разбавленной презрением, и где они в конце концов решили отложить завершение своих туристических планов до лучших времён.
Что же касается Носорога, то в знак их благодарной преданности он был убит и сразу же набит, а затем и выставлен перед дверью их отчего дома в виде этакого превратника или даже привратьника.
Edward LEAR
The Story of the Four Little Children
Who Went Round the World
Once upon a time, a long while ago, there were four little people whose names were Violet, Slingsby, Guy, and Lionel and they all thought they should like to see the world. So they bought a large boat to sail quite round the world by sea, and then they were to come back on the other side by land. The boat was painted blue with green spots, and the sail was yellow with red stripes; and when they set off, they only took a small Cat to steer and look after the boat, besides an elderly Quangle-Wangle, who had to cook dinner and make the tea; for which purposes they took a large kettle.
For the first ten days they sailed on beautifully, and found plenty to eat, as there were lots of fish, and they only had to take them out of the sea with a long spoon, when the Quangle-Wangle instantly cooked them, and the Pussy-cat was fed with the bones, with which she expressed herself pleased on the whole, so that all the party were very happy.
During the daytime, Violet chiefly occupied herself in putting salt-water into the churn, while her three brothers churned it violently, in the hope that it would turn into butter, which it seldom, if ever did; and in the evening they all retired into the Tea-kettle, where they all managed to sleep very comfortably, while Pussy and the Quangle-Wangle managed the boat.
After a time they saw some land at a distance; and when they came to it, they found it was an island made of water quite surrounded by earth. Besides that, it was bordered by evanescent isthmusses with a great Gulf-stream running about all over it, so that it was perfectly beautiful, and contained only a single tree, 503 feet high.
When they had landed, they walked about, but found to their great surprise, that the island was quite full of veal-cutlets and chocolate-drops, and nothing else. So they all climbed up the single high tree to discover, if possible, if there were any people; but having remained on the top of the tree for a week, and not seeing anybody, they naturally concluded that there were no inhabitants, and accordingly when they came down, they loaded the boat with two thousand veal-cutlets and a million of chocolate drops, and these afforded them sustenance for more than a month, during which time they pursued their voyage with the utmost delight and apathy.
After this they came to a shore where there were no less than sixty-five great red parrots with blue tails, sitting on a rail all of a row, and all fast asleep. And I am sorry to say that the Pussy-cat and the Quangle-Wangle crept softly and bit off the tail-feathers of all the sixty-five parrots, for which Violet reproved them both severely.
Notwithstanding which, she proceeded to insert all the feathers, two hundred and sixty in number, in her bonnet, thereby causing it to have a lovely and glittering appearance, highly prepossessing and efficacious.
The next thing that happened to them was in a narrow part of the sea, which was so entirely full of fishes that the boat could go no further; so they remained there about six weeks, till they had eaten nearly all the fishes, which were Soles, and all ready-cooked and covered with shrimp sauce, so that there was no trouble whatever. And as the few fishes that remained uneaten complained of the cold, as well as of the difficulty they had in getting any sleep on account of the extreme noise made by the Arctic Bears and the Tropical Turnspits which frequented the neighbourhood in great numbers, Violet most amiably knitted a small woollen frock for several of the fishes, and Slingsby administered some opium drops to them, through which kindness they became quite warm and slept soundly.
Then they came to a country which was wholly covered with immense Orange-trees of a vast size, and quite full of fruit. So they all landed, taking with them the Tea-kettle, intending to gather some of the Oranges and place them in it. But while they were busy about this, a most dreadfully high wind rose, and blew out most of the Parrot-tail feathers from Violet’s bonnet. That, however, was nothing compared with the calamity of the Oranges falling down on their heads by millions and millions, which thumped and bumped and bumped and thumped them all so seriously that they were obliged to run as hard as they could for their lives, besides that the sound of the Oranges rattling on the Tea-kettle was of the most fearful and amazing nature.
Nevertheless they got safely to the boat, although considerably vexed and hurt; and the Quangle-Wangle’s right foot was so knocked about, that he had to sit with his head in his slipper for at least a week.
This event made them all for a time rather melancholy, and perhaps they might never have become less so, had not Lionel with a most praiseworthy devotion and perseverance, continued to stand on one leg and whistle to them in a loud and lively manner, which diverted the whole party so extremely, that they gradually recovered their spirits, and agreed that whenever they should reach home they would subscribe towards a testimonial to Lionel, entirely made of Gingerbread and Raspberries, as an earnest token of their sincere and grateful infection.
After sailing on calmly for several more days, they came to another country, where they were much pleased and surprised to see a countless multitude of white Mice with red eyes, all sitting in a great circle, slowly eating Custard Pudding with the most satisfactory and polite demeanour.
And as the four Travellers were rather hungry, being tired of eating nothing but Soles and Oranges for so long a period, they held a council as to the propriety of asking the Mice for some of their Pudding in a humble and affecting manner, by which they could hardly be otherwise than gratified. It was agreed therefore that Guy should go and ask the Mice, which he immediately did; and the result was that they gave a Walnut-shell only half full of Custard diluted with water. Now, this displeased Guy, who said, ‘Out of such a lot of Pudding as you have got, I must say you might have spared a somewhat larger quantity!’ But no sooner had he finished speaking than all the Mice turned round at once, and sneezed at him in an appalling and vindictive manner, (and it is impossible to imagine a more scroobious and unpleasant sound than that caused by the simultaneous sneezing of many millions of angry Mice,) so that Guy rushed back to the boat, having first shied his cap into the middle of the Custard Pudding, by which means he completely spoiled the Mice’s dinner.
By-and-by the Four Children came to a country where there were no houses, but only an incredibly innumerable number of large bottles without corks, and of a dazzling and sweetly susceptible blue colour. Each of these blue bottles contained a Blue-Bottle Fly, and all of these interesting animals live continually together in the most copious and rural harmony, nor perhaps in many parts of the world is such perfect and abject happiness to be found. Violet, and Slingsby, and Guy, and Lionel, were greatly struck with this singular and instructive settlement, and having previously asked permission of the Blue-Bottle-Flies (which was most courteously granted), the Boat was drawn up to the shore and they proceeded to make tea in front of the Bottles; but as they had no tea-leaves, they merely placed some pebbles in the hot water, and the Quangle-Wangle played some tunes over it on an Accordion, by which of course tea was made directly, and of the very best quality.
The Four Children then entered into conversation with the Blue-Bottle-Flies, who discoursed in a placid and genteel manner, though with a slightly buzzing accent, chiefly owing to the fact that they each held a small clothes-brush between their teeth which naturally occasioned a fizzy extraneous utterance.
‘Why,’ said Violet, ‘would you kindly inform us, do you reside in bottles? and if in bottles at all, why not rather in green or purple, or indeed in yellow bottles?’
To which questions a very aged Blue-Bottle-Fly answered, ‘We found the bottles here all ready to live in, that is to say, our great-great-great-great-great-grandfathers did, so we occupied them at once. And when the winter comes on, we turn the bottles upside down, and consequently rarely feel the cold at all, and you know very well that this could not be the case with bottles of any other colour than blue.’
‘Of course it could not;’ said Slingsby, ‘but if we may take the liberty of inquiring, on what do you chiefly subsist?’
‘Mainly on Oyster-patties,’ said the Blue-Bottle-Fly, ‘and, when these are scarce, on Raspberry vinegar and Russian leather boiled down to a jelly.’
‘How delicious!’ said Guy.
To which Lionel added, ‘Huzz!’ and all the Blue-Bottle-Flies said ‘Buzz!’
At this time, an elderly Fly said it was the hour of the Evening-song to be sung; and on a signal being given all the Blue-Bottle-Flies began to buzz at once in a sumptuous and sonorous manner, the melodious and mucilaginous sounds echoing all over the waters, and resounding across the tumultuous tops of the transitory Titmice upon the intervening and verdant mountains, with a serene and sickly suavity only known to the truly virtuous. The Moon was shining slobaciously from the star-bespringled sky, while her light irrigated the smooth and shiny sides and wings and backs of the Blue-Bottle-Flies with a peculiar and trivial splendour, while all nature cheerfully responded to the cerulaean and conspicuous circumstances.
In many long-after years, the four little Travellers looked back to that evening as one of the happiest in all their lives, and it was already past midnight, when — the Sail of the Boat having been set up by the Quangle-Wangle, the Tea-kettle and Churn placed in their respective positions, and the Pussy-cat stationed at the Helm — the Children each took a last and affectionate farewell of the Blue-Bottle-Flies, who walked down in a body to the water’s edge to see the Travellers embark.
As a token of parting respect and esteem, Violet made a curtsey quite down to the ground, and stuck one of her few remaining Parrot-tail feathers into the back hair of the most pleasing of the Blue-Bottle-Flies, while Slingsby, Guy, and Lionel offered them three small boxes, containing respectively, Black Pins, Dried Figs, and Epsom Salts: and thus they left that happy shore for ever.
Overcome by their feelings, the Four little Travellers instantly jumped into the Tea-kettle, and fell fast asleep. But all along the shore for many hours there was distinctly heard a sound of severely suppressed sobs, and of a vague multitude of living creatures using their pocket-handkerchiefs in a subdued simultaneous snuffle — lingering sadly along the wallopping waves as the boat sailed farther and farther away from the Land of the Happy Blue-Bottle-Flies.
Nothing particular occurred for some days after these events, except that as the Travellers were passing a low tract of sand, they perceived an unusual and gratifying spectacle, namely, a large number of crabs and crawfish — perhaps six or seven hundred — sitting by the water-side, and endeavouring to disentangle a vast heap of pale pink worsted, which they moistened at intervals with a fluid composed of Lavender-water and White-wine Negus.
‘Can we be of any service to you, O crusty Crabbies?’ said the Four Children.
‘Thank you kindly,’ said the Crabs, consecutively. ‘We are trying to make some worsted Mittens, but do not know how.’
On which Violet, who was perfectly acquainted with the art of mitten-making, said to the Crabs, ‘Do your claws unscrew, or are they fixtures?’
‘They are all made to unscrew,’ said the Crabs, and forthwith they deposited a great pile of claws close to the boat, with which Violet uncombed all the pale pink worsted, and then made the loveliest Mittens with it you can imagine. These the Crabs, having resumed and screwed on their claws, placed cheerfully upon their wrists, and walked away rapidly on their hind-legs, warbling songs with a silvery voice and in a minor key.
After this the four little people sailed on again till they came to a vast and wide plain of astonishing dimensions, on which nothing whatever could be discovered at first; but as the Travellers walked onward, there appeared in the extreme and dim distance a single object, which on a nearer approach and on an accurately cutaneous inspection, seemed to be somebody in a large white wig sitting on an arm-chair made of Sponge Cakes and Oyster-shells. ‘It does not quite look like a human being,’ said Violet, doubtfully; nor could they make out what it really was, till the Quangle-Wangle (who had previously been round the world), exclaimed softly in a loud voice, ‘It is the Co-operative Cauliflower!’
And so in truth it was, and they soon found that what they had taken for an immense wig was in reality the top of the cauliflower, and that he had no feet at all, being able to walk tolerably well with a fluctuating and graceful movement on a single cabbage stalk, an accomplishment which naturally saved him the expense of stockings and shoes.
Presently, while the whole party from the boat was gazing at him with mingled affection and disgust, he suddenly arose, and in a somewhat plumdomphious manner hurried off towards the setting sun, — his steps supported by two superincumbent confidential cucumbers, and a large number of Waterwagtails proceeding in advance of him by three-and-three in a row — till he finally disappeared on the brink of the western sky in a crystal cloud of sudorific sand.
So remarkable a sight of course impressed the Four Children very deeply; and they returned immediately to their boat with a strong sense of undeveloped asthma and a great appetite.
Shortly after this the Travellers were obliged to sail directly below some high overhanging rocks, from the top of one of which, a particularly odious little boy, dressed in rose-coloured knickerbockers, and with a pewter plate upon his head, threw an enormous Pumpkin at the boat, by which it was instantly upset.
But this upsetting was of no consequence, because all the party knew how to swim very well, and in fact they preferred swimming about till after the moon rose, when the water growing chilly, they sponge-taneously entered the boat. Meanwhile the Quangle-Wangle threw back the Pumpkin with immense force, so that it hit the rocks where the malicious little boy in rose-coloured knickerbockers was sitting, when, being quite full of Lucifer-matches, the Pumpkin exploded surreptitiously into a thousand bits, whereupon the rocks instantly took fire, and the odious little boy became unpleasantly hotter and hotter and hotter, till his knickerbockers were turned quite green, and his nose was burned off.
Two or three days after this had happened, they came to another place, where they found nothing at all except some wide and deep pits full of Mulberry Jam. This is the property of the tiny Yellow-nosed Apes who abound in these districts, and who store up the Mulberry Jam for their food in winter, when they mix it with pellucid pale periwinkle soup, and serve it out in Wedgwood China bowls, which grow freely over that part of the country. Only one of the Yellow-nosed Apes was on the spot, and he was fast asleep: yet the Four Travellers and the Quangle-Wangle and Pussy were so terrified by the violence and sanguinary sound of his snoring, that they merely took a small cupful of the Jam, and returned to re-embark in their Boat without delay.
What was their horror on seeing the boat (including the Churn and the Tea-kettle), in the mouth of an enormous Seeze Pyder, an aquatic and ferocious creature truly dreadful to behold, and happily only met with in those excessive longitudes. In a moment the beautiful boat was bitten into fifty-five-thousand-million-hundred-billion bits, and it instantly became quite clear that Violet, Slingsby, Guy, and Lionel could no longer preliminate their voyage by sea.
The Four Travellers were therefore obliged to resolve on pursuing their wanderings by land, and very fortunately there happened to pass by at that moment, an elderly Rhinoceros, on which they seized; and all four mounting on his back, the Quangle-Wangle sitting on his horn and holding on by his ears, and the Pussy-cat swinging at the end of his tail, they set off, having only four small beans and three pounds of mashed potatoes to last through their whole journey.
They were, however, able to catch numbers of the chickens and turkeys, and other birds who incessantly alighted on the head of the Rhinoceros for the purpose of gathering the seeds of the rhododendron plants which grew there, and these creatures they cooked in the most translucent and satisfactory manner, by means of a fire lighted on the end of the Rhinoceros’ back. A crowd of Kangaroos and Gigantic Cranes accompanied them, from feelings of curiosity and complacency, so that they were never at a loss for company, and went onward as it were in a sort of profuse and triumphant procession.
Thus, in less than eighteen weeks, they all arrived safely at home, where they were received by their admiring relatives with joy tempered with contempt; and where they finally resolved to carry out the rest of their travelling plans at some more favourable opportunity.
As for the Rhinoceros, in token of their grateful adherence, they had him killed and stuffed directly, and then set him up outside the door of their father’s house as a Diaphanous Doorscraper.
Spawarki