«…В Высочайше вверенной моему управлению области
всё спокойно, никаких выдающихся преступлений нет».
(Из рапорта губернатора Якутской области
И.И. Крафт Иркутскому генерал-губернатору)
Егор Матвеевич Самсонов серым морозным утром направлялся на службу. Невзирая на солидный возраст, Самсонов продолжал исполнять должность дознавателя при якутском полицейском управлении. Как он ни старался, как ни проявлял рвение, ступить на следующую ступеньку карьерной лестницы никак не удавалось: полицмейстер Рубцов, всячески препятствовал Егору Матвеевичу, ставил препоны: вечно проявлял недовольство его работой, называл «неинициативным, бесперспективным, вялым членом образцового сыскного отделения стоящего на охране рубежей правопорядка области».
«Слова-то какие бесовские!», — в сердцах сплюнул Егор Матвеевич, — «понахватался, понимаешь, от поднадзорных социалистов… Он ещё сиську мамкину сосал а я уже… товой-то… То, что в Якутске население скоро к семи тыщам подойдёт, и, считай, чуть не каждый месяц по тяжкому преступлению раскрывать приходится, это он в расчёт не принимает. Бесово вымя, прости Господи…». Дознавателю было на что обижаться: в своё время он лично изобличил и привлёк к ответственности три банды фальшивомонетчиков, а все лавры Рубцов присвоил себе. В итоге губернатор Крафт обещал повысить Рубцова в чине — до подъесаула, и даже премии исходатайствовал…
— Здравия желаю, Егор Матвеевич! — громыхнуло откуда-то сверху, — как поживать изволите!?
Самсонов от неожиданности вздрогнул, живо перекрестился, посмотрел наверх, — с пожарной каланчи ему радостно махал руками пожарник Митрофанов, — его добрый сосед с Казарменной. За размышлениями, он даже и не заметил, как подошёл к родному полицейскому управлению.
— Здравствуй, Митенька! — крикнул в ответ дознаватель, — а то не знаешь, вчерась только и виделись!
— Так то ж — вчерась!
— Не холодно тебе там, дружок? Смотри-кась, морозно-то как нынче!?
— Нам не привыкать, Егор Матвеевич, служба. Да и сменяюся скоро… — пожарник, сняв меховые рукавицы, подышал в ладони, отломил примёрзшую к усу соплю, — а что это вы, Егор Матвеевич, так рано нынче, заутреню даже ещё не били?
Напустив на себя важный вид, дознаватель осторожно, но в то же время многозначительно осмотревшись по сторонам: не подслушивает ли кто, ответил:
— Исключительной важности, понимаешь, дело, братец — смертоубийство!
— Ох, прости Господи! — Митенька перекрестился и чуть не вывалился через барьерчик, — это как же, батенька!?
Вместо ясного ответа Самсонов предложил:
— А приходи-кась, братец, вечерком, у меня штоф в сенях мёрзнет…
— Панима-аю, панима-аю, — пожарник тоже бдительно осмотрелся по сторонам, даже внимательно глянул на восточный горизонт, за реку, — государственной важности дело, однако… Огурчик малосольный с сальцом прихватить, Егор Матвеевич?
Митенька у Самсонова был единственным постоянным и благодарным слушателем, поэтому он благосклонно разрешил:
— Прихвати, пожалуй…
***
— …Подписывай!
— Безграмотный я…
Егор Матвеевич задумался, дружелюбно и довольно мило спросил у главного подозреваемого:
— Крещёный?
— Молодой был, в наслег попы из Якутска приходили, всех подряд крестили, — устало ответил старик, — но я этого всё-равно не понимаю…
Полицейский чиновник встал из-за массивного стола, тщательно пряча своё раздражение, подошёл к деду. Поставив ногу ему на стул, при этом носок начищенного до зеркального блеска сапога уткнулся прямо в промежность, наклонился, облокотился об колено и стал пристально смотреть в глаза:
— Ну, тогда, милейший, крестик нацарапай, — придвинул исписанный каллиграфическим почерком лист бумаги поближе к краю стола, ткнул пальцем, — вот здесь, — перевернул лист, — и здесь.
— Тут у тебя шибко нехорошие слова, тойон*, — старик не стал отводить глаз, — я людей никогда не убивал, только зверя, однако…
— Человек, милок, он хуже зверя будет, — убеждённый в своей правоте, ответил опытный работник полиции, и, расставляя очередные словесные ловушки, в который уже раз стал повторять свои вопросы: — золото кто нашёл?
— Я.
— А упокойного?
— Однако, тоже — я.
— Что здесь плохого, дружок, это же твои слова, ты ведь не станешь этого отрицать?
— Я не убивал этого парня, — упёрся дедушка, — зачем мне это надо? А там, — кивнул головой в сторону листа бумаги, — твои нехорошие слова, ты мне сам с бумаги говорил, тойон.
Дознаватель убрал ногу со стула, посмотрел на висящий на стене большой портрет царя-императора, стал прохаживаться по кабинету и рассуждать вслух:
— Будем называть вещи своими именами: полфунта золота, милейший, ты похитил из государевой казны. Ведь так?
— За камельком золото лежало…
— За каким камельком?
— За моим камельком, на зимнике который.
— Я так и зафиксировал твоё честное, достойное всяческой похвалы и одобрения, признание, что за твоим. Подчёркиваю — именно за твоим камельком. Но сути дела, любезнейший, это не меняет… Далее — окромя тебя и упокойного Трофима Зуева, на зимнике и в окрестностях никого не было, — дознаватель вновь встал перед стариком, — или ты станешь этот явный факт отрицать?
— Собака ещё была…
От резкого удара в лицо старик отлетел к стене, стул с шумом опрокинулся.
— Криванцов! — раздражённо крикнул дознаватель.
В дверях появился грузного телосложения пожилой урядник:
— Ийя!
— Подыми его, голубчик, — брезгливо вытирая руки белоснежным платком, дознаватель сел на своё место, посетовал: — весь день впустую потрачен!
— Слушаюсь, Егор Матвеевич!
Урядник, придерживая шашку левой рукой, правой ухватился за ворот рубахи арестованного, и рывком поставил невесомого старика на ноги. Дед кое-как удерживался на ногах, из разбитого носа обильно текла кровь, взгляд стал совершенно бессмысленным, казалось — душа вот-вот покинет его бренное тело.
— Попроси его по-хорошему, голубчик, протокол подписывать не желает. Вот ведь бесово отродье!..
— Слушаюсь, Егор Матвеевич! — старик отлетел к противоположной стене, и, судя по всему, потерял сознание.
Самсонов недовольно поморщился:
— Я ж тебя по-человечьи попросил — «по-хорошему». Вот, заставь дурака Богу молиться…
— Дык ить… — урядник собрался было что-то сказать в своё оправдание, но в этот момент в дверь постучали, — эвона как!..
— Да, войдите! — дознаватель унял своё волнение, взял себя в руки. Выражение лица сменилось на совершено равнодушное.
Вошёл молодой щеголеватый сотрудник сыскной полиции, на шее у него болтался модный, в голубенький горошек, галстук:
— Разрешите доложить, Егор Матвеевич?
— Если подобное ещё раз повторится, Криванцов… Говори, Павлуша, что там у тебя?
Агент посмотрел на лежащее без движения тело старика, откашлялся:
— К`хм… Доставили мы Зуеву Екатерину, здесь она. И этих двоих нашли, сотоварищей Трофима покойного, тоже. В тюрьме ожидают-с…
— Ты, Павлуша, часом, не социалист? — Егор Матвеевич, кажется, пропустил важную оперативную информацию мимо ушей. Либо, как человек мудрый и дальновидный — не подал виду: в случае чего галочку-то, себе поставит!
— Боже упаси, Егор Матвеевич! С чего вы взяли такой абсурд!?
— У Залевского, ссыльного, такой галстук видел.
Молодой человек смутился:
— Купил я у него намедни: весьма, знаете ли, в деньгах он нуждался…
***
Назарка третью неделю промышлял в тайге соболя. В этом году охота была удачливой, Байанай* был явно благосклонен к старику: зверь сам лез в капкан и становился на мушку.
У быка* совсем скоро уже обломится один рог, когда отпадёт второй, придёт весна, затем короткое жаркое лето. Осенью, по окончании сенокоса нужно будет купить корову: зима выдалась трудная, кормилицу пришлось продать. Основные деньги ушли на порох и свинец, старуха ругалась, а иначе никак — куда ж без пороха? Само-собой — никуда, глупая баба, и то ей не так, и это… Если бы не старенькое ружьецо, только и остаётся что помирать обоим. Да собственно и не жалко — старые уже, пожили своё, да и детей нет. И даже поп из города не придёт отпевать, нечем заплатить.
Собака, видно, учуяла добычу. След был свежий, пёс устремился по нему. «Давай, давай, Нохоо (парень, як.), работу знаешь, молодец», — подумал Назарка, уверенный в том, что пёс даже его мысли слышит. Сняв с морщинистых рук изрядно вылинявшие заячьи рукавицы, дед вогнал в ствол завернутый в тряпицу камешек: свинец нужно экономить для более серьёзного зверя. Не спеша, по-стариковски, прошёл по собачьему следу, через минуту услышал звонкий лай собаки — это значит, зверёк далеко не ушёл и уже загнан на дерево.
Так оно и есть — соболь беспокойно вился вокруг ствола, с ветвей сыпался потревоженный снег. Нохоо же, напротив, увидев подошедшего хозяина, угомонился. Старик взял зверька на прицел, дождался, пока из-за ствола дерева появится только мордочка, с таким расчётом, чтобы ствол сосны, на случай промаха в глаз, полностью прикрывал зверька, и произвёл выстрел. Пока ссыпал из рога пороховой заряд и забивал шомполом пыж, Нохоо уже положил к его ногам трофей, и, преданно заглядывая в лицо старика, сел перед ним.
— Молодец, Нохоо! Что бы я без тебя делал!? — старик, убедившись, что «пуля» прошла сквозь оба глаза, засмеялся, потрепал пса за загривок и повторил: — молодец!.. Да не ты молодец, Нохоо, это я молодец: не старый ещё… Спасибо, тебе, Байанай!..
Присев на ствол поваленного дерева, Назарка быстрыми наработанными движениями с помощью остро заточенного ножа снял со зверька шкуру, тушку бросил другу:
— Держи, Нохоо, заработал… Эх, бердану бы мне!..
Его охотничье зимовьё представляло собой обыкновенный балаган, разве что маленький размером: четыре вкопанных столба, поверху перекладины, на них вертикально опираются неотёсанные еловые жерди — это стены, крыша засыпана толстым слоем земли, пол тоже земляной, в крохотные оконные проёмы вставлены глыбы льда, снаружи щели плотно забиты снегом.
Старик развёл огонь, дождался, пока пламя не наберёт силу, и положил в очаг кусок лепешки, щедро намазанный запасённым ещё с осени топлёным гусиным жиром: «Кушай, кушай, дух-хозяин, не побрезгуй. Защити меня и не скрывай в себе злых духов, отврати это место от козней абаасы* нижнего мира». Увидев, что огонь с весёлым потрескиванием принялся за предложенную пищу, удовлетворённо крякнул, и только после этого набрал в прокопчённый чайник снег и повесил его на перекладину в камельке.
Пока сидя на ороне (лежанка), строгал лучины для последующих розжигов, вскипел чайник, одновременно с этим в балагане стало тепло. Старик, сняв оленью доху, закинул в кипящую воду солидный кусок чая, отужинал холодным, отваренным ещё вчера мясом глухаря, лёг спать.
Среди ночи проснулся от скрипа снега под чьими-то шагами: в глухой тишине зимней тайги от любого шума проснёшься. «Кто это по ночам здесь ходит?», — подумал Назарка, — «Заблудился кто? Удивительно». Верный пёс тоже учуял пришельца, насторожился, но вёл себя спокойно, — значит, опасности нет, это не зверь. Шаги приближались к обитой лосиной шкурой двери. «Однако, встретить надо человека», — покряхтев, старик встал, забросил в камелёк дров. Стало гораздо светлее. Дверь открылась, помещение тут же наполнилось морозными клубами. Вошёл мужчина:
— Кепсе (рассказывай)! — коротко приветствовал вошедший. Он был непривычно огромного роста для якута, как городской русский, но одет на якутский манер, весь в шкурах и на поясе якутский нож. Даже нижний конец ножен, на котором имелась петля, был привязан к бедру сыромятным ремешком, так делают в некоторых отдалённых северных племенах.
— Тох да суох (ничего нету), — ответил Назарка на традиционное приветствие. Рассмотрел, так и есть — молодой бородатый русский мужчина, лет тридцати, глаза голубые как летнее небо, чуть ли не прозрачные, на руках почему-то никаких рукавиц, но руки, тем не менее, совершенно не замёрзшие, — ен кепсе (ты рассказывай)…
Русский сел на скамейку у грубоотесанного стола, снял с головы песцовую шапку, — «О, да ещё и рыжий!»
— Чай? — предложил старик, — кушать будешь?
— Нет, дедушка, спасибо, не буду ничего. Сейчас я уйду: времени у меня мало.
— Куда же ты ночью-то, оставайся, утром пойдёшь.
— Нельзя мне здесь долго быть, — Назарка отметил про себя, что движения губ не совпадают со словами говорящего, будто человек произносит одно, а слышится совсем другое. Тем не менее, говор у незнакомца был идеальный, как у настоящего якута, — сходи в город, дедушка, помолись за меня, свечку поставь в церкви.
— Э, нохоо, — услышав свою кличку, пёс насторожился, преданно посмотрел на хозяина, вильнул хвостом, — мне что, делать больше нечего, кормиться надо, зверя добывать, да и денег на ваши свечки у меня нет, и никогда-то и не было. — старик не справился с раздирающим душу любопытством, — а ты где здесь живёшь-то, вроде тёплый совсем, что-то я не знаю рядом зимовья, или недавно отстроил? Вообще-то в этих местах мои охотничьи угодья, законные.
— Нет у меня зимовья, — ответил парень, — с осени я здесь, отец… Ну, ладно, мне пора.
— Куда пора? — удивился Назарка, — куда в такой мороз, ночь ведь?!
Уже на выходе русский не оборачиваясь, напомнил:
— Посмотри за камельком, дед… Помолись за меня, Трифон — моё имя!..
Заметив, что молодой человек плохо закрыл за собой дверь, старый встал, хорошенько её захлопнул и недовольно пробубнил:
— Трифон, Трифон… молодёжь… никакого уважения…
Утро выдалось ясное, от дыхания искрился морозный дух: лучи солнца, преломляясь в мельчайших кристалликах парного выдоха, заметно отдавали радугой. Хорошо! Нет в мире ничего лучше родной тайги! А каков запах у ядрёного мороза — это надо уметь чувствовать!.. Уже отойдя шагов двадцать от зимника, почувствовал что-то неладное. Остановился.
— Нохоо!.. — верный друг исступленно завилял хвостом, — ты видишь!? — Но старик ещё и сам не понял, что именно нужно «увидеть», — ты видишь, рыжий?
Постепенно до сознания стало доходить, повеяло тревогой. Развернувшись, Назарка обомлел — следов ночного пришельца на снегу не было!
— Дивные дела творятся!.. — поправив на плече ремень ружья и мешок, в сердцах сплюнул и пошёл дальше, — ну и приснится же всякое!..
Тем не менее, охота удалась на славу. Байанай, которого дед неустанно прославлял и благодарил, и в этот день не отвернулся от старого охотника…
…Старик уснул сразу, устал. В этот раз проснулся от стука захлопнувшейся двери. Когда открыл глаза, рыжий Трифон уже сидел на скамье, а Нохоо обнюхивал его торбаса.
— Кепсе, дедушка!
— Опять ты!? — старик стукнул тыльной стороной ладони об край лежанки, почувствовал соответствующую боль, — что тебе надо, Трифон? Оставь меня в покое…
— Не бойся меня, старик, это я должен бояться… Только от тебя зависит покой и твой, и мой. Ты за камельком посмотрел?
— Чего я там не видел? Вообще-то у меня имя крещённое есть — Назарка, — недовольно пробурчал старик. Откинув одеяло, сел, — а ты, Нохоо, что впускаешь всяких!?
Пёс, посмотрев на хозяина, затем на русского, для порядку недовольно рыкнул. На бородатого это не произвело никакого впечатления.
— Это твою собаку Нохоо зовут? — улыбнулся парень, — забавно.
— Какое тебе дело до моей собаки! — обиженно огрызнулся Назарка, — как хочу, так и зову, — и, чтобы поддеть парня, добавил, — нохоо!
— Прости, дедушка, не хотел обижать… Посмотри за камельком, очень тебя прошу, я сам не могу.
— Прямо сейчас? — несмотря на то, что опасности вроде бы и не было, на душе у старика похолодело, будто в ледяную полынью провалился: заметил — при разговоре русский губами шевелил, но слышал-то Назарка, оказывается, не ушами, нутром!
— Да, прямо сейчас! — рыжий встал, по его лицу было видно, что он тоже не на шутку взволнован, — Христа ради, Назар, прошу тебя, посмотри!.. Всё, я пошёл, нельзя мне долго… Завтра приду в последний раз, только от тебя зависит…
Пёс снова рыкнул, но проводил Трифона до двери. Дождавшись пока стихнут шаги, дед, покряхтев, встал, взяв головёшку из камелька осветил тёмный закуток. На земляном полу лежал покрытый пылью и перевязанный куском веревки, небольшой кожаный мешочек.
Взвесил на руке — довольно увесистый. Развязав, удивлённо воскликнул:
— Оксе! — мешочек был полностью забит золотыми самородками! — дед дотронулся до стоящего у огня чайника — ожёгся, значит, и это ему не снится, не чудится. Потерев пальцы друг об друга а затем об штанину, убедился, что приставшая от чайника копоть отошла, положил находку на стол, при этом из него со стуком выкатилось несколько кусочков рыжего металла, — дивные дела творятся… как это у русских… Богоматерь Мария!..
— Вот ведь нечисть-то какая! — это была первая фраза, которую в сердцах произнёс невыспавшийся Назарка в это утро. Надев на ноги торбаса, встал с орона, подошёл к столу. Так и есть, мешочек лежал на столе в том же положении, в котором оставил ночью. Несколько самородков были рассыпаны рядом.
Попив чайку и без аппетита пожевав холодное мясо, дед оделся, взял было ружьё, но передумал, вернулся к столу. В лучах пробивавшегося сквозь ледяные окна солнца плясали пылинки. Назарка взял в руку мешочек, несколько раз подбросил.
— Да-а… — закинув внутрь рассыпанное, перевязал, в задумчивости ещё разок подкинул. Наконец решительно сунул под нос сидящему рядом другу, — нюхай, Нохоо, нюхай, догор (друг)!
Пёс понял, что от него требуется, подскочил к двери, нетерпеливо заскулил и завилял хвостом. Старик знал, что следов ночного визитёра он вновь не увидит. Так оно и оказалось. Тем не менее, пёс уверенно помчался по снегу к руслу замершего ручья, даже, кажется, не принюхиваясь. Приближаясь к завалам бурелома на берегу, стал беспокойно подвывать, поджал хвост под себя и закружил на месте.
— Так я и знал, Нохоо, так я и знал! — вероятно, где-то в подсознании старика уже имелся ответ на все странности последних дней, — беда-то какая, беда-то какая… Убили русского! Убили…
Назарка уже отвалил порядочно жердин чтобы увидеть то что искал: тот самый русский парень лежал лицом вниз, и тот же якутский нож на поясе с кожаной тесёмкой вокруг бедра. Заледенелое тело старик переворачивать не стал…
Дед не стал ложиться спать, ждал. Знал, что Трифон придёт. Ждал. Как будто так и должно быть. Салгын-кут (воздух-душа) мертвеца не может найти покой, ходит духом неприкаянным по срединному миру (по земле). Помочь нужно этой чистой душе: не зря ведь он подготавливал старика, не стал пугать с порога, да и Нохоо невинную душу чувствует… А иначе самому страдать доведется. Худые люди лишили жизнь парня, осквернили это благословенное место!..
— Придётся нам с утра пораньше в Якутск идти, Нохоо, в полицию. Вот ведь вляпались мы с тобой, да? И в церковь бы сходить надо, люди говорят — помогает это дело. — Пёс положил голову старику на колено, прижался, не шевелится. — Что молчишь, парень? Трифон вон хоть губами двигает, так я его слышу, — Нохоо вильнул хвостом, — то-то же, теперь понятно, значит, пойдём.
Назар, кажется, даже и не удивлялся происходящему в последние дни — какая разница с кем разговариваешь, с живым или с покойником, мудрый старик решил — чего только не бывает в этой жизни. Шаман Кара Бааска тоже со всякими разговаривает, и с верхним миром, и с нижним, и ничего с ним не случается… Да, вспомнил!.. Бааска, когда благословлял на охоту, как-то странно смотрел. Уж не в первый раз благословляет: и Байанай тебе поможет, и зверь сам тебе в руки пойдёт. Бывало и такое, что советовал не промышлять; не слушался, уходил, в итоге — без добычи оставался. Сильный шаман… Что же он сказал напоследок?.. «Встретишь чистую душу, помоги! Придётся потерпеть, зато свою душу спасёшь». Да, именно так, а я, старый дурак, мимо ушей пропустил! А как же не помочь? Всегда людям помогал: зимой в лесу всякое может случиться. А тут на тебе — душа в среднем мире застряла, и никак уйти не может! Чем же я этой душе помочь смогу?..
Пёс насторожился, стал смотреть в сторону двери.
— Что, идёт? — в животе почувствовался знакомый холодок. Послышались шаги, скрип наста. Ответил сам себе: — идёт.
Всё случилось одно к одному: зашёл, поздоровался, сел.
— С утра в город пойду, Трифон, — опережая гостя, сообщил дед, — я так решил. Что с золотом делать?
— Я не сомневался в тебе, Назар, — просто улыбнувшись, ответил русский, — первым делом в церковь отдай, а там как Бог даст, в Якутске люди разберутся. Всё, прощай, дед, моё время вышло. — Парень встал, уже переступая порог, добавил: — моя мать — Зуева Екатерина. Запомни — Зуева Екатерина. Это мама моя, портниха она…
***
Из докладной записки полицмейстера Рубцова:
«…после причастия отдал найденное им золото протодиакону Никольской церкви Кириллу с просьбой передать оное в органы дознания. При этом протодиакон Кирилл сообщил, что промысловик Бурдамтыров Назар богохульствовал, упоминая в храме некую мать Екатерину неприличным и бранным словом (в якутском языке звук «З» произносится как «Х» (прим., автора). За сим, согласно установленных сроков последовало дознание. Дознанием установлено следующее:
Трофим Максимович Зуев, 18… года рождения, уроженец города Якутска, 10 октября 1911 года с двумя своими товарищами (Ф.И.О., данные) вышли на промысел золота согласно патенту N… от … 1911 года, выданный … к истоку ручья …
27 ноября господа (Ф.И.О., и Ф.И.О.) вернулись в Якутск, где сообщили властям о том, что господин Зуев Т.М пропал без вести в тайге при производстве промысла боровой дичи. Поиски силами полиции, казаков и добровольцев ни к чему не привели за неимением видимых следов и в результате обильных снегопадов. 10 декабря 1911 года г-н Зуев Т.М. был официально засвидетельствован как пропавший вез вести.
Однако 28 февраля 1912 года, промысловиком Бурдамтыровым Назаром по отцу Леопольдович, уроженец Хангаласского наслега, год рождения не известен, предположительно 60 лет от роду, в своём зимнике был найден кожаный мешок размером 8 на 4 вершков, с золотыми самородками весом 0,46 фунтов, после чего его собака, кобель Нохоо, рыжей масти, пяти лет от роду, на берегу реки, в двухстах семидесяти семи саженях от заимки обнаружил хладное тело г-на Зуева Т.М. О чём он по своей безграмотности и сообщил протодиакону Кириллу а не в управление полиции. Факт невиновности промысловика Бурдамтырова Н. Л. после соответствующей тщательной проверки сомнениям не подвергается.
Сотоварищи по промыслу господина Зуева Т.М. (Ф.И.О., и Ф.И.О.), после применения согласно действующему законодательству следственных мероприятий признались в деянии в отношении г-на Зуева Т.М. незаконных действий, носящих криминальный характер. А именно — душегубство в целях завладения…
…Матери убиенного Зуевой Екатерине возвращена полагающаяся по действующему законодательству доля найденного сыном золота, промысловику Бурдамтырову Н. Л. за надлежащее исполнение гражданского долга выплачено в качестве поощрения из городской казны 1 рубль серебром, из них 85 копеек уплачено штрафом за богохульство в храме Божием, и отправлен на излечение в городской лазарет…»
Прим:
Тойон — начальник (як.).
Байанай — дух, хозяин тайги.
Бык — символ зимы (як.).
Нохоо — парень (як.).
Абаасы — чёрт, нечисть, обитатель «нижнего мира» (як.). Верхний мир — небеса; срединный мир — земля; нижний мир — ад.
Орон — лежанка.
Кепсе — рассказывай (як.).
Тох да суох — ничего нету (як.).
Ен кепсе — ты рассказывай (як.).
Догор — друг (як.).
Салгын-кут — одна из частей триединой души. Ийэ-кут (земля душа) и салгын-кут (воздух-душа). Аналог христианских понятий: душа, плоть и дух.
По срединному миру — по земле.
«…богохульствовал, упоминая в храме некую мать Екатерину неприличным и бранным словом» — в якутском языке звук «З» произносится как «Х» (Примеч. автора).
