Весна в том году запоздала, но была дружной и бурной. Как-то сразу, почти одновременно, зацвели сады и липы, и впала в неистовство сирень в палисадниках – вскипела, запенилась и изошла ароматом. Окраина небольшого шахтёрского городка, объединяющего несколько однотипных рабочих посёлков, тонула в сиреневых облаках, розовеющих в отблесках заката. Запылившийся в трудах денных рейсовый автобус выпустил группу шахтёров и маленькую сероглазую женщину, с крепко и ладно сбитой фигурой. Не успела она сделать и нескольких шагов, как была отброшена в сторону рвущейся к автобусу девушкой. Грива взметнувшихся светлых волос хлестнула женщину по щеке, она отшатнулась, но успела заметить зарёванные глаза и плотно стиснутые губы смутьянки – и что-то колкое шевельнулось у неё в груди…
…Земля родная истоптана врагом, но всё ещё жива, рождая запахи и мяты и полыни. И клевера под небом синим вползают в разнотравье и роса слезой блестит, и Красный холм венчает стела Славы Русской… И бирюзовые шеломы на главах Храма белостенного на поле брани её хранят… То Память наша. И покуда чтить мы будем предков, покуда помнить будут нас потомки – жить будет Русь, Россия…
…Опустел двор наш, тихо в нём стало. Некогда заселённый молодыми семьями моих заводчан дом одряхлел, насельники его тоже не помолодели. Дети выросли, разлетелись по собственным гнёздам, внуков теперь опасно оставлять без присмотра – лихие времена пошли. И только тополя несут свою вахту, вытянувшись по-военному во фрунт и одеваясь каждую весну в зелёные островерхие шеломы. Кора их задубела, покрылась морщинами и корни их разрослись настолько, что вышли на поверхность, отчего стали они похожи на босоногих старцев с набрякшими от тяжкого труда жилами на ногах…