Валерий Патрушев

А как загадочны рассветы
в случайный час среди весны:
молочным кружевом одеты,
дома досматривают сны.

Переплетенья улиц странны,
привычных не найти примет
и, словно динозавры, краны
глядят внимательно вослед.

И одинокий звук – наградой
иль мукой, что сведет с ума,
и грустный Гоголь за оградой
глядит, как в прошлое, в туман.

Родина! С полями, перелесками, с бором вековым, где ветер тих, с тёмными загадочными фресками в храмах позаброшенных твоих, с чистыми, нечистыми, но – силами, с правдой, поднимавшею в бои, со святыми отчими могилами, с верой и неверием твоим, с пышностью дворцов и недостроями, с тем, что мы снесли и возвели, с пахарями мирными, с героями […]

Вздымал Казанский храм коринфские колонны, всё было как во сне – и Ленинград, и мы. И этот мягкий снег, скользящий по наклонной, весь город расчертил полосками зимы. И абрисы людей размыты и неясны, дома, дворцы, мосты – всё сказочный обман, и плыл далёкий шпиль задумчиво-прекрасный, как мачта корабля, ушедшего в туман. Был подворотен зев пугающе […]

Мы уходим… Нас совсем уже немного. Ничего не угадаешь наперёд – может, скажет кто-то: «Скатертью дорога», может, кто-то с сожалением вздохнёт. Мы – иные, мы – сыны другого века, и пускай ошибок собственных не счесть, но мы знали, что должны у человека быть и совесть, и достоинство, и честь. А сегодня мы, как куклы в […]

Уже командиром расчерчена карта, что толку искать, чья вина. А что за плечами? Лишь школьная парта, а дальше лишь кровь да война, а дальше – орудий орущие звуки, и кровь отливает от щёк. А что вспоминать? Только мамины руки, а девушки нету ещё. Ещё ты и в форме по-штатски неловкий, и мирны ухватки твои. А […]

Умирала бабка, всё молилась Богу, вымолить старалась, боялась не успеть, сыновьям да внукам – счастливую дорогу, а себе – лишь скорую да полегче смерть. Да, видать, не слышал Бог её молитвы, что кому назначено – перепутал всё: сыновьям да внукам – злое поле битвы, смерть в боях кровавых у безвестных сёл. А седая бабка – плакала б, да нечем, всё, что было помнит, жизни не в укор, часто ходит в церковь, ставит Богу свечи и ведёт с ним […]

Шепчу я: «Господи, прости! Прости за счастье и за муку, и за отвергнутую руку – за всё, что потерял в пути. Прости за веру в час ночной, прости неверие дневное, прости за поиски покоя и за ненайденный покой. Прости нелепое житьё и суд людской, подчас неправый, прости любовную отраву и отрезвление моё. Прости мне клятв […]

В час, когда непроглядно темно, злой тоски подступает минута – вы поставьте свечу на окно, чтобы путь осветила кому-то. Пусть она средь ненастья и бед светит ярко, тепло, не мигает, пусть другие, увидев тот свет, в окнах свечи свои зажигают. Пусть горят миллионы свечей, как земное послание Богу, пусть они среди мрака ночей всем идущим […]

У времени свои законы: как ни крути, как ни юли, опять за стёклами оконными тоскливо плачут журавли. О чём, о чём, о чём вы плачете на дальнем синем рубеже? Где вновь вы встречу мне назначите? Иль не назначите уже? А вдруг – весною непохожею в чужой, неведомой стране совсем случайному прохожему вы пропоёте обо мне. […]

«Ну, что ты снова пишешь о России, свои берёзы славишь без конца? Поверь, что в мире есть места красивей, чем чахлые берёзки у крыльца». Наверно, есть… Но все они померкли, когда я сердцем начал понимать: меня крестили в русской сельской церкви и песни русские мне в детстве пела мать, по русским бегал я тропинкам узким. […]

Мой край родной, где я подолгу не был, а всё ж не забывал его красу, где рожками бодает месяц небо и звёзды пьют вечернюю росу. Где по утрам туман над речкой тает идёт к колодцу с вёдрами народ и где мальчишки воробьиной стаей в сияньи брызг несутся через брод. Где потный труд с рассвета до […]

А в Светлояре чисты ключи, а в Светлояре вода светла, и над светлой водой в ночи слышно китежские колокола… Когда над Родиной беда, врагов не в перечёт, и кровь людская, как вода, по улицам течёт, когда, стирая рубежи, повсюду мор и глад, что делать надобно, скажи? Что делать, Китеж-град? Когда не достает бойцов, чтоб с честью […]