Где берёт начало история?

К 25-летию катастрофы на ЧАЭС

ГДЕ БЕРЁТ НАЧАЛО ИСТОРИЯ?

А ты, идущий по весне,

Остановись и поклонись ей  низко.            

Кому? А этой вот сосне,

Сосне, что стала обелиском.

Надпись на Чернобыльской сосне—

памятнике партизанам Великой Отечественной

Задумывались ли мы о том, где берёт начало история? История семьи, история государства российского, история подвига, история жизни, наконец? Жизни кавалера ордена Мужества Геннадия Михайловича Сайгина, ликвидатора-чернобыльца.

Где берёт начало история?

История села Новая Жизнь Инсарского района Республики Мордовия, где родился герой моего повествования, ведёт своё начало от Революции 1917 года. От коммуны, члены которой решили начать новую жизнь свою на новом месте недалеко от истока реки Сивинь, рядом с огромной поймой. Широкие луга, как  называли это место крестьяне окрестных сёл и деревень Паёво, Глушково, посёлка Пушкино.

Часть жителей этих деревень и решила организовать здесь коммуну, затем колхоз «Валдаки» — светлая дорога, «Валдоян» —светлая тропа, наконец — «Луч коммунизма». Этакая метаморфоза: дорога, тропа, луч… И?

Одним из организаторов коммуны «Новая жизнь» был дед Геннадия Сайгина — Тимофей Иванович. Тимофей Сайгин вернулся с империалистической войны пропитанный верой в будущее, что указала ему его партия — партия большевиков. Тимофей был грамотный: три класса ЦПШ. По тому времени — немало.  В семье он пользовался авторитетом. Ведущие совместное хозяйство братья Герасим, Яков и Семён отправляли Тимофея всегда на «отхожи промысла», «зарабатывать живые деньги». Сами обрабатывали и его надел. Жили справно. При НЭПе это кстати и явилось отправной точкой, первопричиной при раскулачивании. Не спасло даже то, что Тимофей — большевик, как он называл себя.

Вот тогда-то и решил Тимофей собрать вокруг себя как бы обездоленных таких же бедняков-кулаков, и создать коммуну. Такие ли ещё метаморфозы случаются?! Остальные братья поразъехались кто куда. А Тимофей вот с коммунарами основали на пустом месте новый посёлок, который и стал называться «Новая жизнь». И коммуна — «Новая жизнь».

Настроили бараков на 5-6 комнат, стало быть на 5-6 семей в каждом. Клуб построили, школу начальную, правление.

В клубе готовили завтраки и обеды. Ели сообща. Никакого домашнего скота в личном хозяйстве, никаких грядок. Чтобы ничего не отвлекало от главного, от работы. От построения коммунизма в отдельно взятой коммуне.

В коммуне за несколько лет завели и инвентарь, и тягловый скот, овчарню, много чего. В начале 30-х коммуну по указке сверху упразднили, велели создать колхоз, объединённый с соседними  селами. То есть раскулачили опять, если говорить объективно.

Колхоз прошёл всё, и великую засуху, довоенную в том числе. Однако Тимофей Иванович — большевик, в эту засуху как раз был предколхоза. Сайгин провёл правление, где постановили выдать на трудодень по три фунта зерна. Не умирать же с голоду?! Своих детей только целая дюжина! Через неделю за три эти фунта председателю три года дали!

Строил дед Тимофей в Гулаге Приамурскую железную дорогу…

Перед войной Тимофей Иванович всякой жизни повидал, хлебнул всего и снова вернулся в посёлок Новая жизнь. Снова в колхоз, в свой «Луч коммунизма», который, считай, сам и создавал.

Теперь стал работать бригадиром растениеводческой бригады. Махорку сажали. И хорошо получалось. В войну особенно — куда без махорки?! Вместо обеда. И вместо допинга… Вообще мордовская махорка далеко и долго славилась. Особенно та, которая была в пачках с красными буквами. Лучший сорт. Дед Тимофей приложил тут свое старание. Взамен Почётные грамоты, денежные премии… Однако, умирая, завещал своим: бегите из колхоза. Да не сказал — куда? Куда побежишь? Когда всюду крепостное право? При царе такой крепости не было, как при советской власти.

История века умещается в историю одной семьи. Сколько поколений? Три, а может, четыре.

Дед Тимофей Иванович, бабка Дарья Никаноровна, отец Михаил Тимофеевич, мать Евдокия Васильевна…

У каждого поколения свой порог, через который надо было перейти. Дед — революция. Отцовское поколение — это война. Ушёл семнадцатилетний Миша Сайгин в августе 1941 года вернулся домой в августе 1947. Может быть, повезло, что войну был в РГК — Резерве Главного Командования. Гвардейский миномётчик. Знаменитые «Катюши» — вот место приложения сил…

О Великой Отечественной никогда всего не расскажешь.

Как опишешь то, что чувствовали миномётчики в минуты прорыва к ним через Волгу фашистских «Юнкеров» с их душераздирающими во время пикирования сиренами?! Часто меняли свои позиции, Но с «Катюшами» не очень-то спрячешься в царицынской степи. По оврагам разве что. Прятались и по оврагам, и маскировочные сетки натягивали. Но ведь выполнять и приказ надо, и свой долг по отношению к тем, кто был на правом берегу, в самом Сталинграде. Им надо помочь огоньком. А над головой немецкие корректировщики «Рамы», как их прозвали за двойной фюзеляж.

Как опишешь, что чувствует солдат РГК, когда на их позиции на Украине прорываются вдруг немецкие танки и надо их встретить прямой наводкой?! И встречали, и быстро сменяли позиции, и снова на прмую наводку!

 О боевом пути говорят ордена «Отечественной войны», «Красной Звезды», медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией» — лишь частичка, что запомнил сын, Геннадий.

— У него много было! Но почему-то их в одно время ценить перестали. Порастерялись…

Вернулся солдат с войны, выучился на тракториста и тут сразу женился. Тракторист — профессия серьёзная, семью прокормить можно. Первого мая 1949 года первенец. Сын. Геннадий.

Мать Евдокия Васильевна — бывшая торфушка, всю жизнь маялась со своим застуженным здоровьем.

Гена — улыбчивый, с радостными ямочками на щеках, голубоглазый, любил участвовать в художественной самодеятельности. В школе, колхозном клубе.

— Любил в спектаклях участвовать, петь не умел  и танцевал плохо, а в спектаклях любил выступать.. — вспоминает Геннадий Михайлович.

Однако после окончания Геной восьмилетки отец, как и дед когда-то, сказал:

— Из этого колхоза надо бежать. Чтобы бежать, тебе нужна добрая специальность.

Геннадий уехал в Асбест, на Урал учиться в РУ-12 (после ГПТУ-48), чтобы стать машинистом экскаватора.

Вот одна из истинных мужских профессий! Вот время поколения Геннадия Михайловича Сайгина. Работал на руднике Южноуральского рудуправления. Добывал асбест.

— В один прекрасный день, а именно 2-го июня 1968 года забрали в армию! — Геннадий Михайлович по-доброму улыбается. — На Камчатку, в Краснознаменный тихоокеанский флот…

Сколько я знаю Геннадия Сайгина, он надо всем и всеми подтрунивает. И над собой тоже. Иногда кажется, что даже немножко ёрничает. Черта характера, очевидно. Черта, которая помогает переживать невзгоды, преодолевать всяческие трудности. С хохмой, как с песней, легче в жизни, что и говорить. Не зря же нам так дорог Василий Тёркин.

С такими в армии интересно, а когда сплошная служба — скучно. Ну чё там?!

Действительно, чё там?! Но на Камчатке под тонким слоем дёрна — вечная мерзлота  —  простынешь вмиг. В бухте подводные течения, унесёт, не выплывешь. В траве, — высота около трёх метров, — просто напросто заблудишься. В части приказ: на земле не валяться, не загорать, в море не купаться, в траве не гулять!

Мало того очень трудно проходила акклиматизация. На Камчатке у призывников со средней полосы России открывались язвы, появлялись фурункулы. Одно спасение — купание в горячих камчатских источниках. Сначала ездили в долину, затем, после одного из землетрясений (как это просто: «после одного из землятрясений»). Трясло часто, вот после землетрясения недалеко от вулкана Авачинская сопка, открылся термальный источник. Солдаты расширили водоём, сделали бассейн метра два на три. Купались все: и солдаты, и офицеры. Тем и спасались.

Итак, Геннадий Сайгин — командир отделения взвода морской пехоты.

 — Пуско-наладочные работы с зарядкой ракет и торпед подводных лодок. Справлялись. Благодарности от командования, то, сё, отпуск за хорошую службу. Военный городок сверхсекретный. Ни вина, ни женщин Гражданского населения не видели два года. Однажды вдруг…

Как это всегда бывало: всё «вдруг». Дружок Геннадия Николай Егоров — в доску пьян, по выражению моего рассказчика. У всех одно: «Ага! Пьяный! Где достал?» Проблема из проблем. Командир роты приказал: «Положите спать. Если утром скажет, где достал, объявлю благодарность».

Оказывается, родители из Казани прислали сынку Коле к новому году деда Мороза. Небольшого, с отвинчивающейся головой, как раз бутылка внутри помещалась. Деда Мороза комроты оставил себе на память.

Ещё один дружок: Савкин Иван. У него фурункулы выскочили в самом неподходящем месте, в промежности. В санчасти дали освобождение от службы. Лежит себе целыми днями на постели, ноги раскинув. Неделю, другую, третью… Зажило всё давно, а он сачкует. Старшина ему:

 — Савкин, у тебя, наверно, всё зажило?

 — Хочешь покажу, Товарищ старшина?!

Поморщился старшина: смотреть на солдатскую, извините, жопу?!

 — Не хочу…

Старшина встретил врача, и всё выяснилось. Ах, так! Вызвал перед строем Савкина.

 — Не могу! — тот старшине.

 — Не верю, — старшина невозмутим сегодня.

 — Хочешь покажу?! — захорохорился солдат.

 — Выходи! Показывай перед всем строем!

Не стал показывать, повинился. В наказание был отправлен в хозблок, ухаживать за скотиной.

 Старшина проверять — как работает? А тот спит на земле. Подстелил доски и спит себе.

Старшина ему спящему хомут на шею и:

 — Савкин, подъём! Спишь?!

 — Никак нет! Хомут чиню!

Как он сообразил? Спросонья?

Дружку Геннадия Савкину за находчивость командир объявил благодарность. Может быть, наполовину шутя, наполовину серьёзно, но в такой глуши, в такой удалённости, «за два года не видел ни разу гражданских» — юмор был, возможно, некоей отдушиной. Зато и любили командира роты. Случись что, пошли бы за ним в огонь и в воду. Огонь — вулканы, вода — океан. Не зря же: морская пехота! А в отдалённый гарнизон, на Камчатку отбирали сильных духом, находчивых вот, и весёлых. Особенно командиров. И, конечно, верных своему долгу, верных присяге. Случись что, могли встать на защиту Родины.

В том, что Геннадий Сайгин встал бы на защиту, сомневаться не приходится. Он впоследствии это доказал.

А пока… Дембель. После увольнения в запас, Геннадий пошёл работать на Саранский завод «Центролит». Там и хорошо платили, и можно было быстро получить жильё. Работал шахтовщиком, литейщиком, стал бригадиром литейщиков. Жил в общежитии, пока не был женат. Будущая жена Галя работала в магазине «Мокша» продавцом.  Оценила весёлого и симпатичного парня. Ответила шуткой на шутку. Общежитские нравы известные. С получки в— «Мокшу». Однажды Геннадий завалился сильно навеселе. И к приглянувшейся ему Галине полез обниматься. Она его мокрой тряпкой.

 — А что такого? — вытаращил глаза ухажёр.

 — А то! — и опять его тряпкой. — Не ходи поддавшим!

Тряпка ли помогла, что другое, но даже на свадьбе с Галиной Гена не позволил себе выпить лишку. И в дальнейшем — знал норму. Дочери Елена и Светлана. Одна — мастером ОТК на Рузаевском светотехническомом заводе, другая — старшая медсестра в Нижневартовске. У одной две дочери, у второй два сына. Вот сколько внуков сейчас.

В 1977 году справили новоселье в трёхкомнатной квартире.

И пришлось защищать не Родину, а себя и полученное жильё. Дело в том, что литейщиков перевели на ВАЗовскую оплату труда. Выполнил норму — тут тебе и оклад, и премии, и за вредность, и за культуру производства, и за экономию… А когда нет плана — лишь оклад 150 рублей. А план из-за недопоставок смежниками составляющих часто не выполнялся. Чем семью кормить? Подал заявление на увольнение. Не отпускают: хороший литейщик же! Он: «Платите 350 рублей — буду работать».

Уволился. Пошёл экскаваторщиком. Там заработки чисто мужские, семью прокормить легко.

А Геннадий никакой работы не боялся. За работу надо платить. Это естественно. То есть на этом вся политэкономия. Тем более при социализме: от каждого по способности — каждому по труду.

Но вот не посчитались на бывшем заводе. Подали на Сайгина в суд. Освобождай, дескать, квартиру. Квартира — заводская, вроде бы как ведомственная. Пока работаешь  —  живи. Опять крепостное право?! Раз пять судился с заводом. Нашелся выход на первое время. Устроилась работать на «Центролит» жена Галина Ильинична. Заводской закон соблюдён. Квартиру отстояли. Затем и Геннадий снова устроился, когда Галине пришлось сменить работу. Так вот почередовались… а там от них отстали. Работай, где хочешь, где лучше: вернее, где больше платят.

Устроился в управление механизации. Экскаваторщиком. И снова трудился в полную силу, как и положено, как и на «Центролите». Грамот  с предприятий, на которых работал — десятки. И с Южноуральсокго рудуправления, и с «Центролита» — Литейки, по-простому, и с управления механизации. План, если от Геннадия зависело, и выполнял, и перевыполнял.

А тут Чернобыль. Тоже порог через который надо переступить. Как деды в своё время, как отцы.

 Чернобыль… Настала пора защитить и страну, и людей, живущих в этой стране. Когда пришла повестка из военкомата — никаких сомнений не было. Собрался по-солдатски и в военкомат:

 — Я готов!

Работа как работа. Жили в Чернобыле. Оттуда с земляком Иваном Дединым ездили на Припятскую пристань, где ждали их экскаваторы, грузить песок, щебень, инертные материалы—наполнители бетона. Конец августа 1986 года. Экскаваторщиков не хватало.

Работали сутками. Сутки — смена, сутки — отдых. Дозиметров не выдали, считалось, что здесь было чисто, хотя всё происходило в 30-километровой зоне, зоне повышенной радиации, откуда местные жители были ещё весной эвакуированы.

Однажды им с Иваном Дединым дали задание возле разрушенного реактора грузить на самосвалы радиоактивный мусор.

 — Два экскаватора, — говорит Геннадий Михайлович, — как сейчас помню 54 и 55. — И как-то лукаво и удивлённо улыбается. — Грузили смену, начали вторую… Головы разболелись, хоть отрывай. Проголодались. Ага! Иван Дедин меня спрашивает: «А здесь хоть кормят?»

Пошли искать. Зашли в административное здание, комната диспетчерская, начальство какое-то…

 — Где бы поесть?

 — А вы где работаете?

Увидали на мониторе свои экскаваторы № 54 и 55.

 — Вот наши экскаваторы!

 — И сколько вы там?

 — Вторые сутки.

Диспетчер за голову схватился:

 — Да там же всего по сорок минут можно! Да меня же повесят!—сокрушается. — Я ещё думаю: кто там работает? Ни задержек, ни простоев. Словно заведённые…

Я удивляюсь, а Геннадий Михайлович заразительно смеётся:

 — Это ещё что?! Однажды привезли со станции к нам в порт Воронежский экскаватор. Решили сделать из него манипулятор. И никому невдомёк проверить на радиоактивное загрязнение. Поручили нашему земляку Камилю Искандярову переналадить его как полагается. Тот полазил по нему несколько дней: кровь из носу! Оказывается, этот экскаватор от четвёртого блока, сильно заражённый. Дезактивацию сделать не догадались. Отправили Камиля в реанимационный центр «Голубые озёра».

Из Чернобыля до реактора АЭС дорога вела через заражённый, так называемый «рыжий лес». Пролетело облачко радиоактивное, и лес вместо зелёного стал за два дня рыжим. И листва облетела. Словно осень наступила не в сентябре-октябре, а в мае.

Останавливали иногда по нужде бронированный автобус, высыпали в этот рыжий лес. Дозиметристы ругались: нельзя сюда! Радиация, загоняли назад в автобус.

Лишь однажды все вместе постояли возле знаменитой чернобыльской сосны. Разлапистая такая сосна, в форме трехметрового подсвечника. В 1942 году на плечах этого подсвечника фашисты повесили местных подпольщиков.

Постояли, помолчали наши партизаны, помянули партизан Великой Отечественной и опять на свой фронт. Фронт борьбы с вырвавшейся из-под контроля радиацией.

Я был в одно и то же время с Геннадием Сайгиным. Он экскаваторщиком, я бетонщиком.

А вообще бригада экскаваторщиков, машин в двадцать, грузила наполнители для бетона. Рядом было три бетонозавода. Бетон к нам на четвёртый блок прибывал на самосвалах, перегружали его в КамАЗы-миксера, и далее на станцию.

 — Ну да, к нам. Это значит, от вас мы его получали? Но когда миксера приходили, мы их разгружали в бетононасосы, а когда  самосвалы, мы их на грунт, закрывали заражённую почву… — делюсь и я с ним воспоминаниями.

 — Не успевали всё перегружать. В день давали до 5000 кубометров!

В 30-и километровой зоне Геннадий Сайгин пробыл почти четыре месяца. И жили в Чернобыле — всего 16 километров от реактора. И пили и ели всё там же. Ежедневно и душ, смена одежды и обуви. Еженедельная сдача крови. Из лекарств — один аспирин.

— Но самое интересное, как ты  помнишь, началось по нашему возвращению. — опять удивлённо улыбается Геннадий Михайлович. — Пять лет про нас молчали. А тут чернобыльцы начали сильно болеть. Многие умирали: причина смерти вообще — неизвестна. В свидетельствах о смерти так и  ставили: «Причина неизвестна». Как так? Ясно же! Раз был в Чернобыле ищи причину в радиации. Некоторые стали совершать самоубийства. Бывшие чернобыльцы. И тоже: причина неизвестна.

И первые вдовы до сих пор не получают ни пособий, ни льгот, ни компенсацию за потерю кормильца. Сейчас причину смерти тем более не установить. Из могилы не вытащить.

Поэтому чернобыльцы из Мордовии по предложению нашего же однополчанина Валерия Антонова решили выбрать в 1991 инициативную группу и провести учредительное собрание по созданию организации  для защиты прав чернобыльцев. В других городах, таких как Брянск, Москва, Киев такие организации начали создаваться.

Видешин, Антонов, Шпадырев, Сайгин, Цапюк, Митяев…

Провели общее собрание: выбрали делегатов на съезд чернобыльцев в Киев. Ездили Сайгин и Шпадырев. Однако с киевлянами никаких совместных действий не вышло. Те отстаивали свои «незалэжны» интересы, потому пятеро делегатов из Мордовии, среди них Сайгин, Шпадырев, Антонов, Митяев,— в Москву. Там на Всероссийском съезде, по примеру других, решились на создание Мордовской республиканской организации Союз «Чернобыль». Вернувшись, писали устав, открывали счёт в банке, привлекали новых членов.

К ним тянулись. К единственной в то время организации, отстаивающей права участников ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС. Права «ликвидаторов» или «чернобыльцев», если попросту.

Под влиянием и по предложению Российского Союза «Чернобыль», куда входила и региональная организация Мордовии президент России Б.Н. Ельцин подписал «Закон о социальной защите граждан, пострадавших от радиационного воздействия». И хотя первое время этот закон был малообеспечен финансово, однако дышать стало легче. Легче стало и отстаивать права чернобыльцев. Свои в том числе.

Дело в том, что ликвидаторам стали платить разные суммы возмещения вреда. Тем, кто был меньше месяца, шахтерам, например, чернобыльский заработок посчитали как средний ежедневно. Отталкиваясь от этого, рассчитали и среднемесячный, и далее,  среднегодовой. Что и на пенсии сказалось. А таким, как Сайгин, чернобыльский заработок раскинули сразу на весь год.

И были в Чернобыле больше, и заработки больше, а вот кто-то «сэкономили» на инвалидах-чернобыльцах.

— А зачем всех под одну гребёнку? — сказал мне Владимир Наумов, председатель Тульской организации Союз «Чернобыль», — кто-то как мы, шахтёры, зарабатывал, а кто-то сторожем был, чтобы на рыбалку ездить почаще. И что же мы должны с ним одинаково получать?!

Правильно, конечно. Кто сколько заработал, столько и получи. Но ликвидаторам, что по 4 месяца работали в 30-и километровой зоне, надо было рассчитать заработок так же условно по дням, — тоже было бы правильно. К сожалению, правильно. И то, что наши чиновники не нарадуются, когда им удаётся сэкономить на нас.

 А история?.. История продолжается — что тоже правильно.