1
В стране, где лютые морозы,
Где доверяют кулакам…
И переполненный стакан
Не любят разбивать на дозы.
Где толстозадые чинуши
Приумножают барыши.
И где привыкли за гроши
Самозабвенно бить баклуши.
Где постоянный недород,
Хоть нет крупнее суши в мире…
В одной вместительной квартире
Жил замечательный народ.
Рабочий шинного завода,
С женой и сыном-сорванцом.
Сынок с веснушчатым лицом
Ходил в любое время года.
Ну, а жена из всех забот
Вела проблему дефицита,
Так как в системе «Общепита»
Работала не первый год.
Портной, грузин Авессалом
(Как раз напротив комнатушка),
С супругой, пышной, как ватрушка,
И доброй, как индийский слон.
Их балагуры-сыновья,
Окончив школу с кучей троек,
Умчались на одну из строек
Постичь суровость бытия.
Не забывая присылать
По пачке писем ежегодно,
Которые при всенародно
Читала плачущая мать.
И все судьбу её детей
Несли, как общую заботу…
(Что, в общем, по большому счёту
Довольно странно для людей).
Но так уж правил их мирок,
Почти не зная слова «скука»…
Здесь каждый волен был без стука
Чужой переступить порог.
Здесь всё — и радости, и горе,
Тепло сердец и батарей,
Делилось по числу дверей
Стоящих в общем коридоре.
И для озлобленной страны
Их жизнь была подобна сказке…
Но, чтоб приблизиться к развязке,
Спешу представить остальных.
2
Седой еврей с копной волос.
Он тем и был народу дорог,
Что жил, как отоларинголог,
А мог, как Ухо-Горло-Нос.
Его супруга (дочь «врага»)
Принадлежала к той же расе,
И для детей в начальном классе,
Как педагог, была строга.
Но, как радивую соседку,
Её любили все вокруг —
За мастерство проворных рук,
Что превращали хлам в «конфетку»,
За толкование примет,
С вниканъем в каждую подробность,
И за блестящую способность
Дать обстоятельный совет.
У них взрослели дочь и сын,
(Хотя могло бы быть и трое)…
Но оставляя их в покое
Мы переходим к остальным.
3
И о двоих упомянуть
Приятно будет и забавно —
Так как они совсем недавно
Вступили на совместный путь.
А перед тем, как пожениться
Тайком излазили весь сквер…
(Он первогодок-инженер,
Она — студентка-выпускница).
В трудах у кухонной плиты
Жильцы, обласканные нами,
Пытались стать опекунами
Для новоявленной четы.
Они спускали с облаков
(Без предпосылок к укоризне)
И, как могли, учили жизни
Двух беззаботных голубков.
Особенно Любовь Петровна,
Чья дверь, как раз, была в конце…
И на стареющем лице
Полоска губ почти бескровна.
Она кружилась, как пчела
У молодой, беспечной пары.
И под шальные тары-бары
Им помогала, чем могла.
Изрядно преуспев в науке
По укрощению мужчин,
Ей было, что поведать им
(Тем паче молодой супруге).
4
Ну, вот и весь прекрасный люд,
Что размещался в той квартире.
И было трудно в ихнем мире
Постичь душевный неуют.
Здесь не ругались, не дрались,
Не матерились в пьяном виде,
И в тесноте, но не в обиде,
Текла размеренная жизнь.
Делились всем: щепоткой соли,
Посудой, хозинвентарём,
Водой, последним сухарём,
Лекарством от пронзившей боли.
И позабавиться могли,
Развеселясь почти по-детски…
А вечерами, по-соседски,
Беседы долгие вели.
И всё бы было хорошо,
Но вот негаданно, нежданно,
Господь с небес «обетованных»
До грешной суши снизошёл.
И, как не зря веками учит
Нас всех народная молва, —
Берёт из общего числа
Он непременно самых лучших.
Вот и на этот раз в пивнушку
Господь заглядывать не стал,
А дал понять, что выбор пал
На нашу бойкую старушку.
Как лист растенья без тепла
Любовь Петровна стала чахнуть
И не успели даже ахнуть,
Как, наконец, совсем слегла.
Она ещё при всех для вида
Храбрилась из последних сил.
Но тот же голос пригласил
Её в тенёк садов Аида,
И опечалилось лицо
Неунывающей старушки.
Всю жизнь палившей, как из пушки,
Палитрой каверзных «словцов».
И посуровели черты
На дряблой коже цвета мела…
Спустя три дня накрыли тело
Куском кладбищенской плиты.
И как-то враз лишился дом
Того былого оптимизма.
Как у живого организма,
Вдруг хирургическим ножом
Какой-то доктор из глубинки
Отсёк конечность с криком: «Прочь!..»
И были мрачными, как ночь,
Многострадальные поминки.
5
Но как бы не было всем грустно
В волненьях, леденящих кровь,
Но жизнь имеет свойство вновь
Впадать в намеченное русло.
И ровный бег обычных дней
Загладил смерть седой старушки,
Лишь дверь убогой комнатушки
Служила памятью о ней.
Она осталась, как клеймо
Скоропостижного отъезда…
Но, как известно, свято место
Пустеть подолгу не должно.
И тех же дней спортивный бег
Принёс печать другой тревоги —
Лишь появился на пороге
Довольно странный человек.
Он был пузат, как поросёнок,
Имел короткие усы,
И было что-то от лисы
В разрезе маленьких глазёнок.
Не дав открыть соседям рот,
Он прошагал, как сквозь аллею…
Лощёной лысиной своею
Блестя, как яркий катафот.
И, заглянув в дверной проём
Полупустого помещенья,
Убрался… Наглым посещеньем
Обдав, как врач нашатырём.
И, как уже прознали позже,
Тот тип, с неряшливым лицом,
Был новоявленным жильцом
На обезлюдевшую площадь.
Не забывая поливать
Цветы в убежище забытом,
Все знали — со вторым визитом
Он не заставит долго ждать.
И точно — на помине лёгок,
Явился, словно кем-то ждан,
И внёс тяжёлый чемодан,
И кучу связанных коробок.
Закрылся, дом набив битком,
(Как будто кто-то мог ворваться),
И, видно, начал обживаться
Стуча по стенам молотком.
И скоро каждый видеть мог,
Дурных предчувствий не скрывая,
Что в дверь его, стоящей с краю,
Был врезан новенький замок.
Второй замок висел на кухне,
На дверце старого стола…
И стало ясно, как скала
Весь мир в квартире скоро рухнет.
Соседи как-то лезть к нему
Робели, не желая стычки.
И продолжали по привычке
Радеть порядку своему.
А между тем «король пижонов»
Буравил что-то и долбил…
И первых с панталыку сбил,
Не знавших жизнь, молодожёнов.
Они, сочтя его урок
Для подражанья очень гожим,
Внесли свой стол на кухню тоже,
И тоже вставили замок.
Они шутили для притворства,
Чтоб прецедент не создавать…
Но не заставил долго ждать
Инстинкт повального затворства.
И покатился под откос
Мир, на идиллию похожий, —
Уже никто не мог в прихожей
Оставить пачки папирос.
Не потому, что ждал пропажи,
А просто проявляя злость…
И через месяц всё слилось
В одном большом ажиотаже.
Уже никто не брал взаймы
Деньжонок мятые бумажки.
И в думах о «своей рубашке»
Истлели ясные умы.
А между тем, тот странный тип,
Ещё пожив у них немного,
Напутал что-то с чувством долга
И в авантюру чью-то влип.
Он хапнуть звёзд хотел с небес,
И был в стремленье неусыпен…
Но перевёз его «столыпин»
Туда, где урки рубят лес.
6
Прошло полгода с той поры,
И всё устроиться должно бы.
Но люди там, в порывах злобы,
Всё также «точат топоры».
Ворчат, уже не вспоминая,
Кто первым начал ту бузу…
И в щели узких амбразур
Глядят, квартиры открывая.
Вот так всегда — чужая хмурь
Рождает тьму и безотрадность.
И если многих губит жадность,
То остальных своя же дурь.
И если кто-то те нарывы
Способен вылечить за раз,
То кто-то смоет в унитаз
«Души прекрасные порывы».
Вот и поверь в правдивость слов
О доброте и гуманизме —
Вся наша жизнь подобна призме
Из девятнадцати углов.
Она меняет суть явлений
В непредсказуемость судьбы,
И мы по-прежнему слабы
В процессе крайний проявлений
Неувядающих пороков.
Мы можем только их клеймить!
А чтобы в корне изменить,
Порою не хватает сроков.
