|
«…подъесаул Завьялов ручной
гранатой взорвал себя, но не отдал себя живым красным палачам.
Этот самоотверженный подвиг подъесаула Завьялова, да послу-
жит примеров, как можно и должно жертвенно бороться с интернациональной сволочью. Да будет этому герою вечная память!!!»
Командир Оренбургской казачьей бригады на Сучане в1921-22 годах
генерал-майор Зуев А.В.
ЧАСОВОЙ НАД СУЧАНОМ. (Ныне Партизанск)
Рассказ
Николай Демин, высокий, широкоплечий молодой мужчина, каждую весну брал отгу-лы и уходил в тайгу. Он особенно любил именно это время года, когда зима уже ушла, а настоящая весна еще не наступила. Три ночи он спал у таежного костра, днем бродил по отрогам величественного Сихотэ-Алиня, готовил на огне чай из прошлогодних листьев бадана и варил не замысловатую пищу. Это было то время, когда в тайге можно было встретить лишь охотника или геолога — праздношатающихся в это время здесь не сыскать. И он шел в любимые с детства места от человеческих голосов и шума Сучанских шахт. Проделав свой «весенний моцион», спускался в долину к людям, чтобы вновь окунуться в море обыденных страстей, необязательных споров, душевной тесноты и пустых пережи-вании. Там не жизнь, жизнью он считал те трое суток, которые в указанный срок проводил в дали от общества…
Поднявшись еще до рассвета он, ежась от холода, собрал хворост и бросил в догорев-ший костер, развел огонь, поставил котелок с водой, посмотрел вниз. Там за много кило-метров просыпался его город, которого, в совершенно белой полосе тумана, еще не было видно. Умывшись в ледяной воде родника, он не спеша позавтракал, собрал свой немуд-реный скарб и пошел вниз по отрогу. Часа через два туман резко прорвался, и он увидел бледные пятна городских построек, отдельных домов еще невозможно разглядеть, но в душе он ощутил ликование, там среди шахт живут его родители, жена и дети.
Времени до вечера оставалось много, и он пошел, как это часто делал, обходной тро-пой, через отрог, уходящий вдаль от города, который заканчивался на грунтовой глини-стой дороге. Оттуда еще час ходьбы, и он дома. Демин шел несколько часов, белые пятна города уже разорвались на отдельные дома и постройки, ясно были видны копры шахт и терриконы
Выйдя на залитую ярким обеденным солнцем поляну, Николай сделал машинально несколько шагов и остановился как вкопанный.
Под столетней елью, подоткнув под себя ватник, на еще не просохшей после талого снега земле, сидел одинокий старик. Николай и раньше встречал в тайге разных людей. Иногда перебрасывался с ними незначительными фразами, а чаще, молча, проходили ми-мо друг друга. Старика он узнал с одного взгляда – это был учитель, Антон Семенович, которого знали почти все жители города. Так уж случилось: или он учил родителей в да-лекую пору, потом выросшие дети приводили к нему своих детей.
Не то, что уважаемый в городе человек вдруг оказался среди еще не расцветшей тайги так, изумило Николая. Старый учитель сидел перед удлиненным метра на три ухоженным холмиком, который почти скрывали раскидистые лапы ели. Перед сидящим стоял гранен-ным стакан с прозрачной жидкостью, накрытый ломтем черного хлеба. Второй стакан был у старика в руке, на холмике аккуратно постелена небольшая белая скатерть, на которой среди богатой домашней закуски возвышалась большая бутылка чистого самого-на. Но не накрытый поминальный стол привлек его. Он, любитель тайги, проходил десятки, раз по отрогу с каменистыми осыпями и не раз проходил по этой поляне, но никогда не замечал скрытой под хвоей дерева могилы.
Старик, услышав шаги, поднял голову – на его груди зазвенели ордена и медали, вни-мательно посмотрел на неожиданного путника и сказал:
— Не иначе, как Николай — и, не дожидаясь ответа, пригласил — присаживайся сынок, помянем Русских воинов.
Демин ничуть не удивился, он знал, что Антон Семенович обладает необыкновенным даром помнить лица. Своих учеников он узнавал и через много лет, тем более, что на ули-цах небольшого города со многими из них сталкивался ежедневно.
* * *
…Нужно было до темноты, по кишащей партизанами тайге, добраться до Сучанского рудника. За несколько дней непрерывных, неравных боев и неожиданных стычек от взвода подъесаула Завьялова осталось девять человек при одном пулемете и минимуме патронов. К нему подошел пожилой урядник Георгиевский кавалер Карпов:
— Перекрыли дорогу, не пробиться…
Офицер опустил бинокль. Он и сам видел, что шансов прорваться, через многочислен-ные толпы противника, нет. Коротко бросил: «Занять круговую оборону». Урядник тяже-ло вздохнул и пошел к казакам. Они оба: и молодой офицер и видавший виды казак от-лично понимали – это их последний бой. Вопрос лишь в том кто из них умрет первым, а кто последним. Партизаны пока не нападали, видимо ждали более удобного момента, чтобы начать бой в более выгодных для себя условиях, и просчитались – казаки заняли господствующую над окружающей местностью скалу и оказались в более выгодном положении.
…Красные раз за разом пытались атаковать, но столкнувшись с разящим огнем профес-сиональных военных, с потерями откатывались назад. Так долго не могло продолжаться. Численный перевес противника должен был сказаться, боеприпасы подходили к концу.
— Сдавайся, — кричали из красных цепей, — Все равно не уйдете!
Но сдаваться никто не собирался. Это были воины Оренбургской казачьей бригады – немногие кто за долгие годы войны дошел от Урала до Тихого океана. Там, на родине у них никого и не чего не осталось. Комиссары «похозяйничали» основательно. Станицы уничтожались вместе со стариками, женщина и детьми, командир 25-ой дивизии Кутя-ков, после разгрома красного штаба, оставлял только пепелища. Редко кому удалось бе-жать в другие края. Теперь у них, кроме Родины, отмеченной маленькой точкой в Уссу-рийской тайге, ничего не осталось. Для них, это не просто безымянная скала – это их последняя Россия, за которую им предстояло умереть — другой России у них уже не будет.
На предложения сдаться они отвечали выстрелами. Тихо стукнул курок у есаула Завья-лова , выстрела не последовало. Он оглянулся на урядника, тот показал глазами – патро-нов нет. В последнюю схватку казаки шли с шашками в руках, читая вслух молитвы. Офицер слишком поздно увидел, летящую в него гранату, вместе с ее хлопком он рухнул на землю… Когда он поднял голову, в двух десятках метрах партизаны окружили четве-рых израненных казаков. Трое стояли, подняв руки, у их ног сидел, покачиваясь, с лицом залитым кровью, старый урядник. Раздалась известная в таких случаях команда:
— Сымай сапоги! Гимнастерку! Шаровары!
По сторонам лежали четверо убитых казаков, возле которых уже столпились китай-ские «интернационалисты», с красными лентами на шапках, готовые делить бедные по-житки павших воинов.
Красные, увлекшись пленными и скромными трофеями, не сразу заметили, как под-нялся и встал во весь рост окровавленный подъесаул…
Со всех сторон, со, злобным матерком, к нему подходили красные партизаны.
Чтобы не упасть на землю, казак прислонился спиной к березе.
— Сдавайся, золотопогонная сволочь! – крикнул кто-то из надвигающейся толпы, — Бро-сай оружие!
Подъесаул послушно бросил на траву, ставший ненужным, револьвер. Его окружила, с сатанинским ликованием, толпа разношерстно одетых партизан. Вот они перед ним – ли-ца, не знающие пощады, не отягощенные интеллектом, послушные человеку, пришедше-му в их мир из неоткуда… Толпа раздалась, и образовался узкий проход, в котором возник человек.
У фронтового офицера давно выработался стереотип красного комиссара: инородец с черными волосами и карими глазами, в хрустящей кожанке, с маузером на боку, речь с акцентом…, но к нему шел обычный русский парень с голубыми глазами, из–под фураж-ки виднелись, прилипшие к потному лбу, пряди светло-русых волос. Одет он был в потрепанную, измятую солдатскую шинель. В руках стволом вниз он держал обычную берданку. В Древнем Риме каторжникам ставили на лицах клейм «Cave furem», в средневековой России выжигали на лбу слово «Вор», чтобы преступника и всякую мразь можно было отличить от человека. Этому не нужно ставить никакого клейма. Завьялов безошибочно узнал в нем комиссара. Он научился узнавать их в любом обличье, не зави-симо от цвета кожи и глаз. Подъесаул опознал его не по- звериному скошенному в одну сторону уголку рта, в котором дымилась самокрутка, а по глазам с отпечатанной на веки наглой вседозволенностью. До революции у русских людей таких глаз не было. Он остановился перед Русским офицером, широко расставив ноги, с видом великого победителя. Казак стоял, держа руки в карманах, и…улыбался. Вот комиссар сделал шаг вперед и протянул руку, чтобы сорвать серебристый погон…Взрыв раздался неожиданно – через мгновение еще один, рука комиссара отлетела в сторону. Вопли копошащихся раненных, чужие голоса китайцев, неуверенные команды командиров слились в единый вой боли и страха, неподвижно лежали убитые. На месте, где секунду назад стоял казак, клубился дым… Он уже не видел, как послушные приказам, простые русские парни, с крестьянской старательностью, кололи штыками, сдавшихся в плен израненных казаков. Как собирали тела убитых партизан.
Красные похоронили своих тут же, на косогоре. Произнесли речи, подобающие случаю, дали залп и ушли. Вечеров приехал на подводе мужик с сыном-подростком, не торопясь, вырыли могилу, куда и перенесли тела погибших Русских воинов. Мужик укрепил в свежем холмике деревянный крест и прочитал молитву.
* * *
Спят Русские воины на необозримых просторах родной земли, за которую они отдали все, что у них было. Но не видать их могил: ни на погостах, ни в тайге, ни в полях – они стерты с лица земли, где временим, где неистовствовавшими врагами. Давно упали кре-сты, не плакали около них вдовы, не придут туда сегодняшние потомки павших героев, только трава забвения — полынь в тишине охраняет их покой, слегка покачиваясь в такт легкому шуршанию ветра. Вековые кедры, немые свидетели тех событий, пишут своими разлапистыми ветвями немую музыку погибшим героям. Лежат рядом белые и красные воины до Страшного Суда, ждут своего часа, когда будут судимы по делам своим…
Старик, закончив рассказ, налил в стаканы, молча, выпили.
— Вот здесь мы с батей, Царство ему Небесное, и похоронили героев, — старик вздохнул, — Здесь они все девять в аккурат и лежат, а под тем дубом другие…
Они встали и подошли к корявым ветвям огромного старого дерева. Между елью и ду-бом было не более тридцати шагов. На месте, указанном стариком, длинный размытый горными потоками холм. Ни креста, ни звезды.
— А здесь их девятнадцать лежат, вместе с комиссаром, — дед указал на дуб, — вот так и лежат почти рядом. Здесь, — он указал на ель — которые за Россию, за народ. А здесь, — он кивнул на дуб, — те, что за Интернационал, за чужебесие.
— А что ж, — удивленно спросил Николай, — ни памятника, ни звезды? Никто не знает об этой могиле?
— Почему же, знали и помнили. Китайцы были пришлые. У местных родни не осталось; кого выселили, кто сам уехал, а кто-то был из далека. А кому они нужны, покойники? Много забытых могил в тайге, да в полях. Там, — учитель показал на небо, — все равны, что красные, что белые. Да что говорить, на кладбищах давно многие могилы исчез-ли…ненужными стали.
Николай сначала слушал старого учителя с удивлением, ему раньше никто не расска-зывал о Белых воинах. В конце рассказа Антона Семеновича он уже иначе смотрел на мир истории гражданской войны.
Несколько лет подряд, весной, переночевав в тайге, Николай шел по знакомому отрогу. Там у могил его ждал старик. На девятый год старик умер. Теперь Николай пришел один. Он долго, молча, сидел и думал о старике, об убитых борцах, которые потеряли в той войне все: родную землю, семьи, но сохранили воинскую честь и человеческое достоинство… Демин знал, что почти во всех религиях мира воины, павшие в битвах, попадают в рай. Он представил, что где-то в райских уголках сидят рядом черноусый есаул, белоголовый комиссар, седобородый урядник, другие казаки и партизаны, а рядом с ними, позванивая орденами и медалями, улыбается Антон Семенович, и ведут они какие-то тихие беседы.
Николай выпил, неспешно принялся закусывать. Он, думал и сожалел хмельной голо-вой о том, что райская идиллия возможна лишь по ту сторону жизни, а на земле…Ему и думать не хотелось, что он видит на земле. Вдруг, боковым зрением, ему показалось, что у могилы во весь рост стоит добрый Антон Семенович, он бросил взгляд туда, и видение мигом исчезло.
«Вот так, — думал Демин, — простоял часовым в почетном карауле, почти пятьдесят лет у забытой могилы, охраняя покой предков, старый учитель. Ведь он и выезжал-то из горо-да надолго всего два раза – на войну, да на учебу. Теперь мне стоять на его месте».
Прошло еще лет тридцать. У забытых могил сидел высокий седой старик. Уже выпита водка и доедена закуска, а он сидел и ждал, что вот скоро-скоро выйдет из кустов тот, ко-го он еще не знает, но обязательно тепло встретит и передаст свой пост в почетном карау-ле новому часовому, а сам в назначенный срок присоединится к компании, которая ему пригрезилась три десятилетия назад. И будут они вместе пировать и вести тихие беседы. Вот он общий стол, вокруг сидят есаул, комиссар, урядник, казаки, партизаны, Антон Се-менович и он простой сучанский житель Николай.
«А допустят ли меня? – усомнился старик, — они воины — их место в раю, а где мое…».
Он очнулся от своих мыслей и стал собираться. Разбросал по поляне остатки пищи, собрал посуду и упаковал рюкзак. Распрямил еще могучие плечи и посмотрел на ясное апрельское небо. «И наши предки радостно смотрят на нас с небес», — вдруг пришла на память строка. «Не чему им радоваться? — понял он, — Лучше бы они всего, что творят се-годня с Россией ее «новые хозяева» не видели…». Он не спеша спускался по склону и думал о вечном, о том как в назначенный день и час посмотрит он в глаза своим прароди-телям: «Там не спрячешься ни от себя, ни от Бога, — думал он, — Грозно глянут на нас пра-щуры – не уберегли Русскую землю. Хоть сквозь небо провались… Стыдливо опустят к ногам взоры потомки: христиане, атеисты и безбожники, за ними коммунисты и монархисты, белые и красные, а первыми те, кто не считает себя причастным. Нечего будет ответить… Нет у душ бестелесных ни политических, ни религиозных убеждений, только стыд перед Великими Предками за себя и за Россию, которую они оставили своим потомкам…»
|
