Проект Дельта-Сталинград

ПРОЕКТ «ДЕЛЬТА». (Д-Р-В: КОНТРОЛЬ)

Предисловие.

…Утром Мишу сорвал с постели звонок. Звонил, как и следовало ожидать, Александр Андреевич:

— Слушай, старик, — заявил он, — срочно пребывай на карантин.

— Что-то случилось?

— Так, самая малость… Наш клиент, это самое, чудит. Тебя видеть и слышать желает. Остальное – не по телефону.

— Понял. Скоро буду.

Скоренько позавтракав и совершив утреннюю молитву, Миша проделал половину пути на маршрутках, с пересадкой у малого Ривьерского моста, где с 9 часов утра как всегда наблюдалась пробка. Выстроившись в гигантскую змею, десятки авто, среди которых преобладали иномарки типа джипов «ланд-крузер» и легковушки вроде «опелей», сигналя и дымя, терпеливо подымались до Железнодорожного вокзала. Особенным мучением это было для пассажиров и пассажирок автобусов и «пролёток», которые вечно куда-то опаздывали, в том числе, на работу. Многие из них, плюя на оплаченный проезд, в конце концов хлопали дверью и скоренько добирались до своих мест пешком. Одна неприятность – сегодня шёл небольшой дождь. Сотрудники центра с вечера создавали по возможности неплохую погоду, но это иногда не удавалось. Ночью, правда, шёл ливень, который к утру пришлось унять.

Прибывший на карантин Миша тут же воткнулся в мониторы, на которые шло изображение из соответствующей камеры. Поначалу он протёр глаза, так как ничего не понял. В камере попросту никого не было. Цементные стены и цементный пол, привинченная болтами скудная мебель вроде стола, стула, пластиковый умывальник. «Чёрного», «наставника», Ральфа Вильдеберга и наконец Тумариона не наблюдалось совсем. Будто он растворился в воздухе или, говоря по- научному, вздумал телепортироваться.

— Шеф, он это… того? – Миша сделал движение по воздуху рукой, давая понять шефу, что знаком с этим явлением.

— Нет, посчитай выше, — хитро сощурился Александр Андреевич, — и посмотри повнимательней. Круговой, так сказать, обзор…

Миша осторожно пожал плечами. Затем, ещё раз пощёлкав переключателем, перешёл на джойстик. Расположенная в плафоне лампочки камера, что была над косяком с внутренней стороны, стала вращаться по своей оси. Миша было вздрогнул, но тут же пришёл в себя. Хотя от увиденного любого из живущих могло привести в дрожь. «Чёрный» лежал… на потолке лицом стоика, со сложенными на груди руками. Лицо его тут же было собрано в гримасу, которая передала сложную гамму чувств от удивления, насмешки и облегчения. Так он реагировал на Мишино появление, которое узрел или учуял сквозь толщу бетона.

— С раннего утра – пояснил шеф, вставая с вращающегося стула. – Приклеился, понимаешь, как банный лист. Будто мы такого не видели…

— Дело в том, что они так самовыражаюся, — заметил Павел Фёдорович, что присутствовал тут же, но был как всегда малозаметен.

Трам-тарарам я на такое самовыражение, вдруг подумалось Мише, и он с ужасом ощутил, что это «чёрный» снова заползает в его душу и пытается управлять мозгом.

— С тобой что-то сейчас происходит? Ну, быстрей говори?!? – обрушился на него спасительный громовой шепот шефа, что мигом очистил его от всякой нечисти.

Как оказалось, тот стоял над ним и держал руки над головой. Затем и вовсе положил их на Мишину шевелюру. Убирая, тем не менее, заметил: «Ох, и подстричься бы вам не мешало молодой человек. Ни одна невеста не вынесет…»

— Да, вы угадали. Он только что пытался внедриться и вызывать меня на свои мысли.

— Чудит, нечистый, а мы ему поверили. Послушали вас… — с лёгкой укоризной сказал шеф «собственников».

— Ша! – в шутку оборвал его Сан-Саныч или человек-Гора.

Уходя утром из дома, он не обнаружил старика Цвигуна у себя дома, он знал: тот в Сочи. Работает в автоновном режиме. Докучать же расспросами в Центре не было принято.

— Вот что, я предлагаю пойти к нему, — заявил Миша после недолгих колебаний. – Вы следите, а я пойду. Надо разобраться, что это за поза. Похоже на куколку, из которой должна появиться бабочка, — неожиданно подхватил он интересную мысль: — Представляете!?!

— Не торопите события, — нахмурился Сан-Саныч. – Вы и впрямь решили, что это куколка?

— Что же ещё? По-моему, он, таким образом, нам на это указал.

— Вы и впрямь решили, что вам лучше туда сунуться? Только вам?

— У него только со мной доверительный контакт. Во всяком случае, вас я подставлять не намерен.

— Но мы и не дадим себя никому подставить, — отшутился Павел Фёдорович.

С минуту они помолчали. «Чёрный» казалось, слышал разговор и незаметно улыбнулся у себя на потолке.

— Нет, прошу отпустить меня одного, — решительно мотнул головой Миша. – Вас я просто туда не пущу.

— Ну, как знаешь, — усмехнулся Александр Андреевич. – В принципе, что это мы так встревожились? Ну, повис человек… тьфу, ты… у нас на потолке. С кем не бывает? В конце концов, это что-то вроде позы лотоса. Но раз чувствуешь, что должен, остановить и запретить не имею права. Поэтому, помолясь да в путь-дорогу…

— С Христом, с Богом, — молвил, словно на прощание Павел Фёдорович, у которого на губах застыла улыбка, а глаза метали искры.

…Миша шагнул вовнутрь этого цементного склепа (таковым он показался ему в этот момент) как в иное измерение жизни. Вытянутая человеческая фигура в тёмно-бардовом свитере с затейливым белым узором, напоминающем бухарскую вязь, простилалась на потолке. Хотелось сравнить её с распятием, но что-то язык не поворачивался и ум не шевелился. Глаза Тумариона были закрыты, а на бледно-коричневых устах блуждала лёгкая усмешка.

Ну, урод, подумал Миша неожиданно, если и впрямь надумал играть со мной, то мало тебе не покажется. Я тя…Для верности он ещё раз совершил молитву Отче Наш и принялся крёстным знамением освещать стены.

— А вот этого не надо делать, — раздался тихий голос с потолка. – Не надо, говорю я вам, Тэолл. Вы слышите?

— Почему? – одними губами спросил Миша, замерев с поднятой в трёхперстии рукой.

— Смотрите – увидите…

Вокруг возникло легкое колебание воздуха. Из стен возникли прозрачные горилоподобные силуэты с опущенными массивными руками, которые напоминали лапы. Низкие, словно утопленные в подушки ноги, которые хотелось назвать лапами, непропорционально вытянутые и широкие тела, обёрнутые капюшонами низко посаженные головы… Для вящего ужаса не хватало ещё, что б эти чёрные твари мгновенно материализовались и заполнили всё пространство камеры. Вышибли дверь и… Но Миша и тут не сплоховал. Он вызвал у себя в руках Огненный Меч, который тут же засветился переливчатым пламенем и стал приятно жечь ладони. В защитники себе он призвал Архангела (Архистратега) Небесного Воинства Михаила, которого, правда, не умел рассмотреть, но незримо ощутил его.

— О, да вы во всеоружии, — снова мрачно пошутил Тумарион. – Только опасаться нечего, смею вас заверить. Ваши шефы почему-то игнорируют общаться со мной также доверительно, как я с вами. Может, у них так не получается, может…Но вы их поучите, может, и получится.

— Одна из таких тварей… — начал было Миша, но Тумарион оборвал его.

— …Одна из этих тварей атаковала вас прошлым вечером. А другая, та, что встретилась вам в Ростове далёкой зимней ночью… Догадываетесь, кто это?

— Да неужто вы?

— Конечно не я. Так выглядят наши помощники, которых мы оставили на полуживотном уровне развития, наделив, однако, крупицами Божественного и Человеческого. Это лучше, чем, если бы они стали людьми. Согласитесь, что задавая многочисленные вопросы, кто да откуда, да почему, они бы здорово осложнили нашу жизнь. Тогда как сейчас, пребывая в нынешнем состоянии, они несведущи и просто счастливы. Им могут позавидовать те, кто в этом мире принимают наркотики и пьют запоем, чтобы уйти от тех или иных вопросов. Вы согласны, Тэолл?

— Не согласен, но… Вы с самого начала решили играть с нами в эту коварную игру, так называемый… Тумарион? Вам что, больше делать нечего?

Он явственно ощутил, как после этого вопроса ему на мембраны ушей своим молчанием надавили Александр Андреевич с Павлом Фёдоровичем. А огромные полупрозрачные силуэты кругом, густо выступившие из стен едва заметно шевелились. Иногда в них что-то рябило и мигало, иногда, как будто от них отлетали чёрные пятна или точки. Но Михаил внушительно помахивал огненным мечом, пламень которого от этого увеличивался в размерах. Все шевеления вмиг успокаивались.

— Э, поосторожнее с оружием, мил человек, — сострил на этот раз Тумарион. – Обжечь же может. Зачем вам сориться с моим войском?

— Знаете… Вы мне это – не учите меня. Ни с кем я сориться не желаю. Уберите их сейчас же и прекратите эту авантюру. Всё равно у вас ничего не выйдет.

— Кто его знаете. Может, и выйдет. Вот заполоню ваш мир из нашего этими существами… Придётся вам уйти в подполье, как во время той войны.

— Ральф Вильсберг! – рявкнул Миша во всю глотку. – Слушать и исполнять: немедленно отзовите личный состав дивизии СС в тыл на переформировку. Как ты понял, гауптштурмфюрер? Исполнять!

Сам не зная почему, он принялся так воздействовать на ум Тумариона. Если у того вообще остался ум.

— Ты зря мною командуешь, русский! Я не исполняю твои приказы… — начал было Тумарион другим голосом, но тут же справился с собой: — Напрасно вы это делаете. На самом деле я не желаю зла ни вам, ни вашему миру. Просто… Эти существа получили сигнал, используя мой канал транспортировки и связи, прорваться через пространственно-временные коридоры в ваше измерение. Под словом «эти» я подразумевал ни своих, а других помощников. Как вы уже поняли, кроме меня есть немало падших ангелов, у которых есть свои легионы… не будем уточнять. Как, скажем, у Моура-Воронова, что существует сейчас в виде полуразумных сгустков материи и не в состоянии причинить сколь-нибудь вредоносное воздействие. Так вот, эти – мои, послушные мне существа. Они слушаются только меня. Они будут оборонять этот коридор до последнего. Так что не стоит их травмировать. Я бы не советовал.

Внутри у Миши словно бы оборвалась невидимая струна. Так, он хочет выглядеть нашим спасителем. Типун ему, конечно, но куда против этого попрёшь, если он прав? Сперва надобно разобраться, а затем принимать карательные меры, дабы не случился 37-й год. Кажется, правильно…

— Хорошо, принято, — для верности он опустил широкое лезвие полыхающего пламени, дав ему команду. – Я попытаюсь с ними дружить. Мир, дружба шоколадка! – для верности бросил он, вращая головой, во все стороны, отчего твари заметно оживились и пришли в нехорошее движение. – Если так всё на самом деле… Скажите, а почему … Впрочем, — заглушил он в себе дурацкий вопрос, — и так ясно. Вы же здесь на постоянной основе, а, во-вторых, взялись сотрудничать с нами. По сути, подарили нам ваш, как это вы его обозвали?.. какой-то там временной канал. Ого! Это получается, что мы можем туда, а они к нам сюда. Какой-то чартерный рейс получается.

— Да, теперь такая возможность открылась. Но не стоит так радоваться. Саму бездну я вам показал, а ключ от бездны ещё предстоит добыть. Я вам помогу это сделать. Но вы, пожалуйста, убедите своих шефов не гнушаться общения со мной.

— Приложу все усилия, — кивнул Миша.

Внезапно ему захотелось оказаться среди этих монстров, заполонивших полузримо пространство камеры. Затем шагнуть по коридору в неведомый мир, который и миром-то назвать можно с большой натяжкой. Но он разумно не стал этого делать. Успеется… Но это не главное. Надо до конца раскусить намерения Тумариона. Играется он нами или на самом деле затеял помогать? Ох, не хорошая это вибрация – сомнения…

Он плохо помнил как добрался до операторской через ярко освещённый коридор, заполненный группой активного назначения отдела собственной безопасности: разной комплекции ребята, облачённые в глухие чёрные комбинезоны из новейших огнестойких материалов, вооружённых плазматическими ружьями «Смерч». Их лица скрывали до глаз плотные шерстяные маски, но их глаза улыбались и поддерживали его. Может быть, так ему казалось, но в каждом из этих глаз он видел Бога. Будто Всевышний проявился во всех «актиназовцах», чтобы показать Мише, что бояться как всегда нечего и некого. Даже если многое говорит о том, что бояться всё же придётся.

Мишу как по команде отгородили на полпути серебристыми щитами-экранами, что носил на спине каждый боец. Мгновенно заключив его в круг, они провели парня в конец коридора. Затем согласовав что-то по рации с теми, кто дежурил за массивной герметической дверью, те другие открыли её. Мишу втолкнули в ярко освещённое пространство, со знакомыми надписями и иконами на цементных стенах, где вдоль периметра были расставлены всё те же актиназовцы. Начальство стояло тут же, не дожидаясь Мишу в операторской. Правда в их числе теперь был командир ГАН с тем же плазматическим ружьём на перевязи через плечо, с переговорным устройством на другом плече и закреплённым на липучках фонариком.

— Ну что, Миша? – с надеждой проговорил Александр Андреевич, возлагая на парня руки. – Чем порадуешь? Кроме того, что…

— Ну, вы всё наверняка слышали и знаете. Я их видел. Их довольно много. Выступили из стен как по команде. Он наверняка принял положение окрест, чтобы таким образом образовать так называемый пространственный коридор. Хотя он говорил про вневременной наряду с этим, я бы всё ж… Скорее всего, он может это сделать – прокрутить нас по времени. Может, но наверняка не станет. Ибо это… Ну, во всяком случае, я так уверен: он не играет с нами, но пытается нам помочь. Другое дело, что в нём проявляются разные личины. Они стараются довлеть над ним. И извне на него наступают, думаются, полчища других падших. Мы их по привычке зовём демонами, диаволами или бесами. А бес всё же более подходящее – без… То есть, существо без чего-то или без кого-то. Без Бога, без разума, без царя в голове. Вот, кажется, всё перебрал. Да ещё: плазменное оружие тут вряд ли надолго поможет, если они попрутся к нам. Наверняка придётся их пустить в наш мир и сражаться с ними уже в нём. Но это лишь мои предположения.

— Дай Бог, чтобы они ими и остались, — кивнул Павел Фёдорович, его голубые, в сеточке морщинок глаза облегчённо засветились.

— Мои орлы будут их сдерживать, если что, — с сухой готовностью доложил командир актиназовцев.

— Да, как в 41-м, — пробормотал Александр Андреевич.

Все взоры обратились на него. А он, сгорбив плечи и собрав складки на огромном лбу, внезапно посмотрел перед собой широко раскрытыми глазами. Вытянул неизвестно кому фигу, сложенную со знанием дела, и заявил: «Наше дело правое. Победа будет за нами. Бионегатив не пройдёт».

Раньше, чем заговорила рация на плече у командира ГАН, они стремглав бросились в операторскую. На экранах было видно, как «чёрный» слегка опустился вниз. Не меняя позы, он принялся медленно вращаться по оси. Из стен стали выступать полупрозрачными частыми конусами знакомые силуэты. Затем они перестали быть прозрачными и засверкали как чёрное стекло. Вскоре вдоль стен возник чёткий строй громадных, ростом в два с половиной метра существ. На коротких массивных лапах у них были блестящие чёрные чулки, а на длинных, свисающих почти до земли лапах – блестящие чёрные перчатки с налокотниками. Головы были забраны такими же капюшонами. Их тела покрывала не то чёрная чешуя, не то чёрная шерсть. Они стояли, чуть колыхаясь, словно от ветра.

Внезапно в мозг Миши ворвался словно тугой свист. Прозвучал знакомый голос: «Слушай меня внимательно, Тэолл, и запоминай. Это первый отряд моих воителей, прибывших в ваш мир. Они сдерживали натиск и не дали прорваться сюда ордам… как вы называете – носителей бионегатива. Кому-то из вас необходимо с ними встретиться. Если желаете, они могут провести вас к нам – вы воотчую убедитесь, что правда, а что ложь. Если вы, конечно, желаете в этом убедиться. Только так мы можем понимать друг друга. Ты меня понимаешь, Тэолл… Воин Света?» «Понимать-то понимаю, Тумарион, но и ты меня пойми: как-то неожиданно всё это. Все эти таинственные превращения, — отвечал ему Миша одними губами; на него тут же воззрилось всё начальство: — Я готов войти и общаться с твоими нукерами. Извини, конечно, но так их хочется назвать. Если меня не отпустят, я буду настаивать. В конце-концов я пробьюсь. Я верю тебе, а ты мне, насколько я могу судить. Даже если все эти прошлые жизни и их связи – сплошная иллюзия, я продолжаю тебе верить. Ты слышишь… ты понимаешь меня, Тумарион?»

— Он, конечно, зовёт тебя к ним пообщаться, — сказал Александр Андреевич, когда Мишины глаза открылись и встретились с его взглядом: — Это нужно, это необходимо… Они хотят взять тебя в заложники – ты это понимаешь, мальчик?

— Вы действительно намерены к ним туда?.. – подключился Павел Фёдорович. — На мой взгляд, разумнее их отслеживать вот так, как мы сейчас. Пусть их набьется до отказу. Затем мы запустим через вентилятор запах ладана или, наконец, усыпляющий газ. Долго они тянуть эту нелепую игру не в состоянии, Михаил Николаевич. Согласны? А потворство в таких случаях только на руку врагу.

— Я всё понял, но я… я должен туда идти, — Миша воззрился на них так, будто вознамерился прожечь их насквозь. Оба отступили на шаг, но затем вновь приблизились.

— Не разумно это, не разумно… — покачал головой Сан-Саныч, но тут же повернул её на тридцать градусов.

Было от чего. Дверь операторской тут же распахнулась, и в помещение вошёл Василий Иванович Цвигун. Одетый в ту же курточку с выступающим из неё свитером. Седые усы его топорщились и даже блестели, лицо разрумянилось, а глаза чёрные, как антрацит, сохраняли домашнее выражение уюта и спокойствия. Будто он сидел на Мишиной или, того пуще, своей кухне за чаем с блинами. В селектор внутренней связи тут же ворвался голос с КПП: «…Тут к вам какой-то Цвигун по спецдопуску. Извините, не успел раньше доложить – как завороженный сижу…»

— Человек-гора, ты не прав, — рассмеялся он. – Ты зачем подстраиваешь парня под свою волну? Я с ним уже поработал, он всё воспринимает нормально. Просто отпусти его, и он пойдёт своим маршрутом. Как за клубочком по ниточке или за колобком. На что русские народные сказки – писали их неглупые люди.

Александр Андреевич первым заключил его в свои объятия.

— Хотите сказать, что разумный риск оправдывает себя? – заговорил он, натискавшись.

— Хочу сказать, что если человека ведёт Бог, то человеку надобно идти. Незачем его сдерживать. Хорошо?

— Хорошо-то хорошо… Но ситуация явно препоганненькая. Его явно хотят использовать, а потом, прикрывшись, сделать из него чехол. Или контейнер для перевозки. Это ещё хуже. Мы с местными не знаем, что делать, а тут… К тому же контейнер из нашего соратника, нашего сотрудника! Ты бы отдал меня на заклание? Я тебя нет – ни в жисть…

— Спрашиваешь? Но тогда, в Сталинграде, или чуть раньше, у тебя под Москвой, всё было ни так явно, как сейчас. Вернее, что бионегатив действовал, но у деструктов было множество личин. А сейчас к нам пожаловал сам Тумарион, их павший воитель. Прямая противоположность Архистратегу Михаилу. Мне не кажется, что… хм, гм… наш Михаил почувствует себя хреново, окажись он среди этой нечисти. Нечисти, которой необходимо помочь отмыть самоё себя.

— Даже если она, эта нечисть, этого как следует не хочет? – встрял Павел Фёдорович. – Простите, но я бы так уверенно повоздержался…

— Я только что вернулся из города, — возразил ему Цвигун. – Изучал полевую структуру. Наблюдал кое-что. Эти чёрные существа себя скоро проявят по всем каналам, надо полагать. Через многих наших деструктов. Причём, даже если те не выдержат условий транспортировки и дадут дуба скоропостижно. Главное что деструкт – это прекрасный в их понимании чехол или контейнер. Для большего он их, собственно, не интересует.

Миша было сорвался, чтобы наговорить ему кучу благодарностей и потрясти для этого одну или сразу обе руки. Но Сан-Саныч не дал ему этого сделать. Молниеносным отработанным движением он качнул ладонь сторону Мишиной груди, и парень остался стоять на месте, шевеля губами, как рыба.

— Не дам! – сказал он, молодецки выставляя грудь. — Это мой ценный кадр. Такими не разбрасываютя. Он без году неделя в Центре и вот уже такого леща на удочке притянул. А ты хочешь, чтобы его прям так…

— Это мой будущий зять, между прочим, — съязвил Цвигун. – Моя девочка спит и молится на него. Думаешь, мне его не жаль? Думаешь, Центру в наше время не было жаль, когда гибли тысячи, чтобы выжили сотни? Потому что в другое время эти тысячи были бы поставлены в другие условия. У них появился бы шанс стать людьми. А эти сволочи обрезали эти условия и времена изменились. Отсюда слепое зверство в казалось бы цивилизованных французах, немцах, у наших русских ребят… Когда у кандидатов на звание Человек обрезают условия для обретения человека, их отрезают от Бога в Человеке. Они скатываются тогда ниже зверей, ибо зверь убивает только по необходимости. А мы с тобой видели и знаем, как убивают из получеловеческого и полуживотного зверства. Истина, говорят, где-то посередине? Это верно. Но самое страшное, это когда ты замер на середине и тебя пытаются не пустить дальше. Это Сфинкс: человек-лев. Голова человека, но туловище и сердце… Возможны остаточные проявления. Недаром Наполеон приказал стрелять по этому лику ядрами. Что-то явно испугало его – его внутренняя середина…

— Но ты же видел этих монстров в действии, — не унимался Александр Андреевич. – Тебя это не смутило… там на площадке?..

— Во-первых, я видел всего одного из них. Во-вторых, это всё равно чужая, не подчинённая Тумариону тварь. Ну, а в третьих… Я верю этому Человеку, — Василий Иванович хлопнул Мишино плечо, отчего парень тут же пришёл в себя.

— А? Что?.. Я долго спал? – засуетился он.

— Да нет, самую малость, — подмигнул ему Цвигун. – Человек-гора тебя малость отключил. Что ж, иди куда собирался.

Миша окинул взглядом Александра Андреевича и Павла Фёдоровича.

— Иди, конечно, — заулыбался шеф, скрывая свои чувства. – Я бы тоже пошёл. Не возражаешь, Миша?

Миша понимающе кивнул:

— Более чем! Мне было сказано буквально следующее: почему твои шефы не общаются со мной? Он сам приглашает нас к общению. Грех не использовать такую возможность.

— Он вас обоих в заложники возьмёт, — протестующее махнул руками Павел Фёдорович, делая неуловимые знаки начальнику ГАН. – Я категорически против! На основании параграфа 8 своего подразделения я вынужден сделать запрос в штаб-квартиру. Пока же имею полное право удержать вас от…

Из дверного проёма тут же выступило четверо бойцов с плазменными «Смерчами» наперевес. Их глаза под шерстяными масками излучали терпеливое спокойствие и напряжение. Очевидно, им отдан был приказ, который они не в силах были использовать, хотя старались это сделать изо всех сил.

— Что ж, тогда гарантом их безопасности выступлю я, — неожиданно заявил Цвигун. – Как именно? Да пойду туда вместе с ними. Как-никак, я в прошлом по вражеским тылам хаживал, кое-какой опыт имеется. Ну и другой тоже, не сомневайтесь.

— Не сомневаюсь насчёт вражеских тылов. Я сомневаюсь, что вы кое-что не уяснили. А именно: там открылся канал в другое измерение. Первая группа монстров уже высадилась. Её не сдержало ничего: ни свинцовые перегородки, ни ладан, ни святая вода, ни замоленные иконы. Это кое-что значит! – взорвался наконец Павел Фёдорович. – Короче говоря, не пущу! Приказ ясен?

Парни одновременно со своим начальником коротко кивнули своими вязаными шапочками.

— Я на правах начальника представительства приказываю – немедленно пропустить, — возвысил голос Александр Андреевич. – Я…

— Ничего, я уговорю ребят, — заверил его полушепотом Цвигун.

Лёгкой танцующей походкой он приблизился к чёткому строю в чёрных комбинезонах. Распростёр руки и легонько надавил. Выражение лиц у ребят изменилось, сменив напряжение на удивление. Шеренга раздалась в обе стороны. Донёсся приглушённый голос Василия Ивановича: «Хлопцы, я всё понимаю, но мы там должны быть. Иначе никак нельзя. Пропустите…»

— У меня просто нет энергии, чтобы сопротивляться… — простонал Павел Фёдорович, закрыв лицо маленькими руками. – Я сам с себя голову сниму, если с вами что-нибудь приключится. Эх, вы…

Они трое проследовали через коридор, заполненный людьми в чёрной форме. Подошли к массивной двери и открыли её. Существа продолжали возвышаться по периметру. Мише показалось, что у них под капюшонами что-то переливается и мигает белёсыми огоньками. На фоне сплошной черноты это выглядело зловеще. Оказалось, что на массивных лапах у них было всего по три пальца под блестящими чёрными перчатками. Они ими шевелили стоя. Когда же Миша попытался первым вступить вовнутрь, существо стоявшее у стенки напротив медленно подняло перед собой лапу. В трёх пальцах был зажат прибор в виде дисплея, по чёрному полю которого бегали, точно роились, разноцветные точки. Миша тут же ощутил как в голове тут же образуются некие прорехи и начинается шум.

— Уберите это! Скажите своему помощнику или как вы его называете… — повысил голос Александр Андреевич, что положил на Мишины плечи обе руки. – Вы слышите или нет?

Лапа существа опустилась, словно сама собой. А вращающийся у потолка Тумарион снова прилип к нему. Раскинув руки, он с улыбкой сказал:

— Очень хорошо, что вы пришли! Я ждал именно такого поворота событий. Тогда…

Через полчаса Миша уже шёл в обратном направлении. Он был немного уставший, бледный, но выглядел в целом ободряюще. Шеф и Василий Иванович предпочли остаться там. Язык не поворачивался произнести: среди этих монстров. Вели себя эти чёрные существа по-прежнему неагрессивно, но Миша-то знал, на что они способны. Что ж, старикам видней. Ободряло ещё то, что за ним неспеша, уверенной походкой шёл Ральф Вильсберг. Тумарион ещё в камере сказал: «У моего носителя… хм, гм… контейнера есть душа, и я не истребил его. Я намеренно не сказал «её», чтобы не проявился так называемый Матриархат Евы. Так вот, у Ральфа Вильсберга есть неоплатный долг в России. Собственно из-за него он здесь, не говоря уже о задании БМД. Приглашаю вас прокатиться до Москвы и чуточку дальше. Надеюсь, ваше начальство не против?» «Я как всегда нет, — ответил Цвигун, но показал ему кулак: — Если что, сам знаешь. Так что будь умницей, чтобы «если что» как-нибудь ненароком не случилось. А не то мы по твоему коридору выберемся куда следует, и вдобавок ко всему так там расхерачим…» Александр Андреевич лишь многозначительно кивнул, после чего и самому тупому всё стало ясно.

— Так, у меня санкция шефа – выпустить нас обоих за пределы, — поднял Миша над головой ладонь, после чего поперхнувшийся Павел Фёдорович и его воинство заметно расступились. – Организуйте нам дорогу до Москвы и разумное сопровождение. Пожалуйста, поживее!

***

…Ну, и что мы здесь забыли? – потрясённый Александр Андреевич остановился посреди бескрайней пустыни. – На фига нас сюда…

— Я сам будто знаю, — Цвигун отряхивал полы куртки, тоже оглядываясь. — Если бы знал, то сказал бы давно.

Они помнили, как вошли в камеру и оказались в центре периметра из чёрных существ. На потолке, точно приклеенный, висел так называемый наставник, он же Тумарион, и загадочно улыбался. Всё это происходило как в дурном сне или хотелось назвать явью «нарочно не придумаешь». Затем пришли к согласию, что Тумарион вместе с Мишей выходят первые. После того как они вышли происходящее вспоминалось уже слабо. Сверху на них, медленно вращаясь, опустился сияющий кокон или конус. Мелькнула белая вспышка и – изображение пропало. Через н-ое количество времени снова появилось. Они обнаружили себя и друг-друга посреди этой Богом забытой пустыни, похожей на марсианский пейзаж. Желтовато- коричневые россыпи песков до горизонта перемежались с красноватыми камнями и скалами тёмно-вишнёвого цвета. Они были из камня, напоминающего ракушечник. Временами попадалась частая растительность, похожая издали на чёрные засохшие водоросли. Прямо перед ними в небе неопределённо-бурого цвета красовался размытый серебристый диск Луны, а на большом удалении – маленьким малиновым кружком светилось здешнее солнце.

— По идее должны быть сильные приливы, — взлохматил волосы вокруг лысины Александр Андреевич. – По идее… Но воды как будто не наблюдается. Как считаешь?

— Так и считаю. Более того, считаю, что надо как следует осмотреться и пока никуда отсюда не отходить. Блин, а где ж его армия, ась? Хвалился на нашем потолке про армию, и вот – на тебе! Разбежалась, поди?

— Смотри, не свисти. А то сщас припрётся вместе с Первой Конной. И дивизией СС «Адольф Гитлер». Устроит нам развлечения. Агась?

— Агась! Только про кота Васю чур не вспоминать…

Александр Андреевич вытянул руки по сторонам. Некоторое время постояв с закрытыми глазами и бормоча буддийские мантры, он совершал ими пассы, словно желая охватить необъятное. Затем открыл глаза. Вынул из кармана пиджака сотовый, желая убедиться, что он в зоне доступа и открылся новый роуминг. Но Знакомого заборчика с левой стороны экрана не наблюдалось. Более того, через всю верхнюю его часть громоздилась крутая надпись: «Вне зоны сети». Хотелось материться…

— Ты серьёзно рассчитывал… — натурально удивился Цвигун.

— Ничего не стоит сбрасывать со счётов. Даже то, на чём стоим, — молвил Александр Андреевич и осторожно опустил глаза.

Они действительно стояли кое на чём. А именно: под их стопами простилался то ли плоский овальный камень, то ли плита, похожая на чёрный мрамор. По её поверхности блуждали разноцветные переливы и точки. Причём время от времени эти образования собирались у ног. Была ли эта неизвестная досель форма разумной или полуразумной жизни, либо подобие робота-автомата, что отвечал на транспортировку, пока рано было думать.

— Так! Ну, хоть фотографии сделаю, — Александр Андреевич, открыв соответствующую услугу в телефоне, принялся делать снимки плиты-камня и окрестностей. — Для пущей ясности необходимо, чтобы на горизонте замаячил летающий объект. Верно?

— Я бы не привлекал пока никого сюда. Зачем нам посторонние? Завезут ещё… Терентьев, наверное, в курсе. Собирает сейчас гвардию и может скоро будет тут. Так что ждём.

— Я бы единственное – этих чёрных сюда бы пяток желал. Пообщаться с ними дюже хочется, — сделал несколько разминающихся движений руками Александр Андреевич. – Если они, конечно, кумекают, а не просто исполняют.

— Я бы тоже, честно говоря, — сознался Цвигун, скинув куртку и закатав рукава свитера. – Интересно, это у них такой вид транспорта? – он указал ногами на роящиеся точки и переливы, что тут же бросились в рассыпную от одного его движения.- Я вас!..

— Слишком всё как-то… — начал было Александр Андреевич, но тут же остолбенел. На экране телефона чётко просматривалась услуга: «Вызов спецслужб, SOS !»

Ни слова ни говоря, он подкинул телефон в сторону Цвигуна. Той поймал его. Прочитав, невозмутимо пожал плечами. Набрал номер представительства в Сочи. Включил динамик. Женский очаровательный голос невозмутимо сказал: «Абонент отключен или вне зоны досягаемости. Позвоните позже». То же произошло с номерами дежурной части ФСБ и УВД.

— То есть, как я понял, надо ловить зону доступа, — хмыкнул Александр Андреевич. – А это значит выходить за магический круг, — он обвёл глазами плиту с пульсацией. — По-моему, эти живности на поверхности нас от этого предостерегают. И, скапливаясь у наших ног, нас защищают. А вот выйди мы… Может статься, что я гроша ломаного не дам тогда за нас. К чему такой неоправданный риск? Зыбучие пески, какие-нибудь песчаные вихри…

— То же верно. Пока будем тут стоять. Или лежать. Поверхность плиты чистая. Постелив одежду, можно даже соснуть часок-другой. Спать будем по очереди. Ага, товарищ политрук?

— Ага, ага. Если приказ принял, то начнём с тебя. Медитируй себе на здоровье. Может, на какую родственную форму жизни и выйдешь. В конце-концов, есть же у них здесь подобие нашего Центра? Тьфу ты, я ж забыл! Конечно, нема. Но наши нелегалы – неужто и сюда просочились?

— Ну, нам такие тонкости пока неизвестны. Будем контактировать и вызывать контакт. Пока не вызовем. Я лично так и сделаю. И тебе того же желаю, Сан-саныч. Всё, я в нирвану ушёл. До встречи…

Он сел, скрестив ноги. Сложил руки на коленях в меру обтёртых джинс. Его глаза сами собой прикрылись и кожа, прорезанная морщинами, стала оливково-жёлтого цвета. Да, в таком состоянии его лучше не тревожить, мысленно согласился со своим другом и соратником, в прошлом – со своим подчинённым Александр Андреевич. Расстелив на поверхности пиджак, он довольно легко присел. Некоторое время, настроив камеру в телефоне, изучал песчаные и скалистые окрестности, то увеличивая, то уменьшая изображение.

— Так, погоду я поставил насколько это возможно, — вымолвил, наконец, Цвигун, лицо которого приняло снова обычный цвет. – Здесь все процессы идут – только через Тумариона и отчасти нашего Мишаню. Они сейчас связаны, как единое целое. Единство, ум-г-х-х-х…

Внезапно он поймал в объектив камеры движение. На близлежащей холмистой гряде возникло лёгкое облачко пыли. Затем образовалась густая завеса, что приняла форму треугольного коричневато-серого облака. На гряде появился первый ряд знакомых чёрных существ, затем второй… Они шли вниз, как римские легионы. Казалось, был слышен их мерный топот и сопение сквозь чёрные блестящие капюшоны.

— Ого! Как немцы в 41-м, — присвиснул Александр Андреевич.

— Не-а, ещё похлеще, — по-житейски рассудил Цвигун. – Похоже пришла пора тряхнуть стариной. Ты не находишь, старик?

— Ага, юмор ситуации понял. Я вот беспокоюсь, как там молодые.

— Зря беспокоишься. На их век, как на наш – немало выпало…
Часть первая. Кажущийся покой.

…Михаил Светлов рано утром зашёл в корпункт газеты «Великая Россия», что располагался в городе Сочи по улице Тоннельной. Руководитель коррсети Татьяна Андреевна сбросила ему намедни сообщение на сотовый: утром, к 7-00, прибыть для важного совещания.

Однако спешка это серьезно, весело думал Миша, преодолевая знакомые метражи. Мысль эта сработала в ту самую минуту, когда серебристая коробочка «Эриксона» в кожаном чехле на поясе пронзительно пискнула. На цветном дисплее с изображением цветущих подсолнухов показалось сообщение от начальства. Миша безо всякого вкуса допил баночку кваса. Сунул её в пластмассовую «мусорку» на плоской крыше Торговой галереи. Спустившись по изломанной бетонной лестнице к «поющим фонтанам», что были подсвечены огнями скрытых под водой фонарей, он дождался там Татьяну. Она работала в этом кафе официанткой. Таня вышла из шумного, уставленного цветочными рядами подземного перехода. Она несла в маленьких руках какие-то объёмистые свёртки. Её миленькое, пухленькое личико было непривычно красным. Глаза слегка припухли. Это не вызвало у Михаила особо приятных и приподнятых чувств. Глядя в эти голубые, осенённые венчиками золотистых ресниц глазки с хитрецой как у лисички, с едва заметной лукавинкой, как у обидчивой и крохотной девочки, он в который раз поймал себя на ощущении, что не знает это миниатюрное, очаровательное создание. Так хорошо, как ему бы хотелось. Всё понятно: собственная душа потёмки. Тем более, если говорить о чужой, которая вообще невероятные сумерки. Всё же, однако, есть же всему предел? Нужно же знать живое существо настолько, насколько это нужно – для встречи, для устройства личной жизни. О, Боже мой, почти в отчаянии подумал Михаил. Он поймал себя на ощущении, что богохульствует, и весьма гордился этим. Ведь она совсем чужой мне человек. А я так привязан к ней, что жить без неё не могу. Ведь это опасно! Разве так можно, старина ты моя, старина? Или «мой»?.. Тьфу, чёрт, не всё ли равно? Впрочем, поминание нечистой силы он не одобрил.

— Привет, — сказал он безрадостно. Губы, как будто омертвевшие, нарочно скривились в каменной, дежурной улыбке. – Ну, как ты, моя зайка? Мы давно не виделись, солнышко. Ну, я поэтому…

— Ничего, я нормально, — отвечала скороговоркой девушка. Она смотрела ему прямо в глаза. Как показалось, с затаённым чувством долго вынашиваемого раздражения. – Вот, работаю, не покладая рук. И ног, впрочем, тоже. А как ты, Миша? Наверное, совсем замучился в поисках своих журналистских хлебов? Ведь так, солнце моё?

Последнее, как показалось ему, было сказано нарочито резко. Ну-ну, подумал он спокойно. Она явно хочет поссориться со мной. А мне надо быть просто мудрей и восприимчивей к тому положительному, что исходит от неё. Может быть, даже против её воли, зажатой в кулак некими таинственными обстоятельствами. Всё-таки интересно, где она пропадает ночами? Даже её сестра, если верить её словам, не знает, где она работает или не работает, а так – делает деньги…

— Таня, мне надо с тобой серьёзно поговорить, — выдохнул из себя Миша. – Это очень серьёзный разговор. Я бы попросил тебя… Словом, удели мне всего несколько минут.

— Прости, я очень тороплюсь, — она покраснела ещё больше. То ли от стыда, то ли от подступившего напряжения. Ещё плотнее прижала к своей полной груди объёмистые свёртки. – Ни к чему это всё, Миша. Ничего у нас с тобой не выйдет. Ладно?.. Ты ведь всё понял, Миша? – её глаза заметно увлажнились от слёз. – Пожалуйста, не ходи ко мне больше. Не преследуй меня. Уйди из моей жизни. Мы не подходим друг другу. Ты это понимаешь.

Она внезапно сорвалась с натоптанного её острыми чёрными каблучками места. Придвинувшись к нему, сделала неловкое, быстрое движение: привстав на носки, коснулась его колючей, небритой по моде щеки своими пухлыми, коралловыми губками. Тут же стремительно исчезла из поля зрения. Взбежала на своих острых, точно подкованных, гремучих каблучках по извилистой лестнице. И была такова. Растворилась как тень в неясном, розовато-жёлтом или синем мареве неоновых мигалок, которые представляли собой те или иные увеселительные заведения. За вполне и не очень умеренную плату в них можно было славно «оттянуться», то бишь приятно провести время. При желании – без нежелательных последствий.

— Что, не везёт, друг? – подмигнул ему высокий усатый милиционер в синем, надвинутом на глаза кепи и новом «шелковистом» бушлате, что вспыхивал в свете ликующего неона новым ворсом и хромом заклёпок-пуговиц. – Девчонка, небось, занятая попалась? Или отворот-поворот дала?

— Да, отворот-поворот, вы правы, — рассеянно ответил парень. Он ощутил обволакивающую пустоту под ногами и в голове. – Ладно, всякое бывает. Спасибо, конечно, но… Просьба будет, товарищ сержант. Вы ведь в «Розовом Какаду» сегодня дежурите, не так ли?

— Да, в этом, в розовом я сегодня… — оторопел сержант, задержавшись над отмеченной своим «берцем» ступенькой. – В чём дело, брат?

— Да вот в чём, товарищ сержант, — попытался размягчить обстановку Миша. Он добродушно улыбнулся. – Присмотрите за ней, я вас очень прошу. Глупая она, взбаламошная. Как бы в беду не попала. Когда в «Капитане Бладе» официанткой работала, там трое парней её кинули. Представляете? Заказали себе ужин на 12 тысяч. А потом, сволочи, локтём девчонку отпихнули и к выходу. Охранник там, спрашивается, для чего? Так, в дверях фигурой своей маячить? Вот поэтому я и прошу вас присмотреть.

— Ла-а-адно уж, братан, — прогудел тот добродушно-смешливо сквозь пышные усы. – Присмотрим. Только у нас всё тихо. Чинно и бла-ародно, как в самых лучших домах Филадельфии. Я на входе всю ночь стою. И управление в двух шагах. Не боись, никто не посмеет обидеть твою девушку.

…Так что никто не посмеет обидеть твою девушку, отчётливо пронеслось в Мишиных ушах. Он поднял «молнию» утеплённой кожанки и шёл к остановке. Вот именно: твою девушку. Только какая она моя? Давно уже одолевают мысли: не работает ли она «по вызову»? Да нет, не может быть. Глаза её – как озёра. В них вся Вселенная сокрыта. Со всеми ЕЁ видимыми мирами и не видимыми. (Иногда в мыслях заносит совсем уж – так ли это важно? Ведь я же её люблю. Как мне кажется…) Как говорится, и мама будет не в восторге, и папа не обрадуется. Им, пожалуй, не объяснишь да и объяснять не надо, что человек живёт ни одни раз. Всякая новая жизнь даётся ему для того, чтобы переосмыслить и перестроить все безрадостные «успехи» старой, где он в силу заложенной в него кармической программы не вполне осознал, в чём главная ценность жизни и истинная цель возникновения на бескрайних космических просторах этого уникального, многогранного по своему существу, такого прекрасного мира. Да уж, мира, в котором пока нет самого мира: такого состояния целостного равновесия, когда кармические волки сыты, а кармические же овцы целы. И, что самое главное, и те, и другие могут постоять за себя. Нет, что я такое несу! Я же всегда был и буду противником сосуществования добра и зла под одной небесной твердью! Впрочем, тьфу на меня. Прости, Господи, оно мне надо? Опять голову заморочили, черти проклятые.

В который раз он поймал себя на мысли, что снова богохульствует. Некая тёмная сила, что обитала у него внутри, вышла из-под его вездесущего контроля. Попыталась овладеть его разумом и восприятием. Это было странным и настораживающим для него. Тем более, он продолжал работать над собой. Постоянно медитировал и молился на очищение, делал специальную духовную гимнастику с заимствованием из йоги, усиленно занимался спортом. Недавно записался на бокс. Значит, не пришло ещё время выстирать на моей белоснежной рубашке последние тёмные пятнышки. Так подумал он и заметно ускорил свой шаг, который вскоре превратился в твёрдую, уступчатую походку. Это
позволяло, не отвлекаясь ни на какие пустые мелочи снаружи, прислушиваться ко всему происходящему внутри.

Утром следующего дня ровно к семи ноль-ноль, как и было указано в сообщении, он стоял как штык в просторном помещении корпункта, что было отделано по последней моде белыми пластиковыми панелями. На столах безудержно пела и мигала оргтехника, что соседствовала с кипами файловых и обычных папок, коми место было на шкафах из «металлики», а также листами исписанной и чистой бумаги. Платон Ильич, «ответсекретарь» (что на нормальном, человеческом языке означало ответственный за выпуск или «выпускающий редактор») был уже здесь ни свет, ни заря. Сиял в белизну панелей своей ярко-шафранной лысиной и блистал острыми, злыми глазками из-под стёкол золотых очков. Возбужденно потирая руки, он смотрел в наушниках телевизор, где передавали «Евроньюс». Гидромецентр от лица длинноногой блондинки как всегда вещал туманно, предлагая на выбор: умеренную облачность и местами мелкий дождь в тёмное время суток. Днём, впрочем, обещалось некоторое просветление, что тоже радовало. (Когда блондинка, грациозно махнув рукой, перешла к теме рекламы недвижимости в подмосковье и новых видов «нестареющей» косметики, Платон Ильич тут же стал блуждать по каналам, не попадая пальцем на нужные кнопки пульта.) Никого, кроме трёх, аккредитованных по Сочи сотрудников «Великой России», не было ни видно, ни слышно. Татьяна Андреевна Бевзер восседала за чёрным полированным столом овальной формы, который прозвали Рыцарским. Она была подобна Сфинксу, который таки проснулся, восстав от векового каменного сна. Произошло ли это в результате попадания дюжины наполеоновских ядер, что были выпущены по реальной, величественной статуе в XVII веке, или заслышав лязг танков и самоходных пушек Эрвина Роммеля, предстояло установить учёным. Разве что, Платон Ильич… Зябко подёргивая плечами, скрытыми шерстяной шалью, она посмотрела на Мишу сквозь стёкла овальных роговых очков подслеповатыми глазками. Словно приглашая его сесть на высокий вертлявый стул, гаркнула в трубку радиотелефона:

— …Что-что? Как это – только двести строк? Ты, Игорь Андреевич, подумай: ведь это не передовица – вторая или третья полоса. Материал-то сугубо аналитический. И уникальный ко всему прочему. А ты его взял и загубил. По-твоему выходит, что твоей правки он только выиграл? Ты хорошо подумал, прежде чем я позвоню генеральному?!? Так значит, представитель этого банка звонил к тебе лично, а ты его, минуя генерального или его 1-го зама, заверил в своей лояльности! Ах, вот как! То бишь, ты у нас теперь высокооплачиваемый специалист! Так сказать, о двух концах. Ага-ага… Ну, ясно… Ну, это мы поглядим… Безобразие ты наше горемычное – всё, кладу трубку.

Выговорившись, она звонко отключила связь и водрузила чёрную антенную трубку в ячейку аппарата. Воззрившись на Мишу, Татьяна Андреевна сухо рассмеялась. Безо всяких обиняков она тряхнула седой, короткой стрижкой на «посадочное место».

— Ну, садись, мой дорогой. Гостем будешь. Чаю не хочешь? Правильно делаешь. Я бы тоже не хотела. Так вот, поговорить нам надо, братец ты мой.

«Дорогой мой» чувствовал, что торжественная порка только начинается. Он молвил своё «слушаю», и тут же услышал:

— Ты что это, соколик, испортился? А?.. Вот, читаю твой последний материал: «В городе Сочи с 17 по 20 ноября 2007 года прошла выставка мебели, организованная филиалом русско-шведской компании ЗАО «Велга». Вниманию деловых покупателей или просто отдыхающих были представлены различные образцы деревообрабатывающего производства…» Ну, на фига мне это надо? Ну, скажи ты мне, буйная твоя головушка? Кто так пишет – стажёр-недоучка или журналист со стажем? Ты у нас вроде не пьющий. Курить давно бросил. А, тебе, наверное, боксом заниматься вредно. По кумполу видать получил разок-другой. А?.. Стыдно, друг мой, стыдно. А ещё аккредитованный корреспондент «Великой России». В некотором роде, конечно.

Ага, злишься, старая карга, весело подумал Миша, изображая блудного сына. Для виду он обливался потом, часто кивал и напряжённо сучил ногами. Поверхность Рыцарского стола, схожая с чёрным щитом, где мигал экран компьютера, при этом заметно дрожала. Сама ты – в некотором роде. Уже и пошутить нельзя. Бюрократка… Хотя она в общем-то права, вовремя спохватился он. Так писать нельзя. Строго воспрещается, как говорили во времена её молодости. Раньше я писал не так. Писал хорошо. А она зверски корректировала написанное, произнося благоглупости.

— Татьяна Андреевна! Ну, я не знаю. Я прямо-таки стараюсь изо всех сил. Вкалываю как проклятый, как заведённый. Верчусь, знаете ли…

— Да, ещё скажи – как белка в колесе! Что, угадала старушка?

— Вроде того. Что вы мне посоветуете? Я себя сбрасывать со счетов не намерен. Это не в моих правилах бросать бревно на полпути. Когда до цели уже не далеко. Шагов, ну, скажем, двадцать или двенадцать…

Внезапно их голоса заглушил скрип принтера. Его пытался безуспешно наладить Платон Ильич: хитрая машина «шлёпала» по двадцать копий с одной странички. Текст получался какой-то странный. Его всё время приходилось сокращать по новой. Шафранная лысина вспотела неимоверно. Ведь труд предстоял титанический. Мише при этом вспомнилось, как Платон Ильич готовил свой последний материал о «девочках по вызову». Он вместе со своим стажором-внештатником снял номер-люкс (за редакционные деньги, конечно) в гостинице «Москва». Заказав в него спиртное и закуску с ананасами, они набрали нужный телефонный номер. Сделали заказ: «роскошную блондинку с пышными формами» и «жгучую, точёную брюнетку». Что происходило в гостиничном номере, когда заказ прибыл, осталось неизвестным. В материале «Бабочки по телефону» описывалось, как требуемых девиц, когда сопровождающие лица убыли, усадили за стол. Помимо неустойки предложили выпить и закусить, от чего те наотрез отказались. Затем последовали подробные вопросы о клиентах и хозяевах. (В материале с этого момента стали изобиловать многоточия, фамилии из одной заглавной буквы, а также цены за услуги с тремя нолями.) Оставшуюся часть до последнего абзаца, где за «дочерями порока» захлопнулась дверь, целиком и полностью посвятили рейдам УВД по злачным местам. Сам Платон Ильич, после сего мероприятия выглядел бледным, осунувшимся и подавленным. На расспросы о впечатлениях отвечал неохотно. Более того – у многих сотрудников со столов стали пропадать ручки, стержни, скрепки и даже листики календарей с записями…

— Так, ладно, дорогой мой! – добродушно проворчала Татьяна Андреевна, снимая роговые старомодные очки.- Ты поедешь в Москву на днях. Не спорь с тётей – она на всё сказала. И не смотри на меня как на китайскую Мадонну. Всё равно лучше не буду. Приведи в порядок колонку твоих новостей. И вперёд – труба зовёт. Как говорится, в бой и с песней. Короче, с Богом! Без НЕГО темно и тошно. Точно в сумерки попадаешь. Ведь так, дорогой вы наш – Платон Ильич?

— А я не знаю, Татьяна Андреевна, — ответсекретарь заметно побледнел возле бешено работающего печатного станка, коим со вчерашнего дня стал изящный струйный принтер. – Маюсь в грехах своих, погряз в суете. Катиться дальше некуда…

— А зачем мне в Москву? – спросил Миша. – Ведь куча выставок всяких, встреч… Выходит, я вам больше не нужен? Как в кость в горле Бармалея.

— Ну-ну, ты у меня поумничай! – зловеще вспыхнула стёклами снятых очков старушка. – Ты не меня случайно имел в виду? Когда насчёт Бармалея…

— Нет, что вы… – Миша даже встал, — как можно? Это шутка такая дурацкая. Просто я хотел спросить: какие будут командировочные и на сколько суток… ну, там про такое-всякое?

— Во-первых, свои дурацкие шутки изволь оставить при себе. Во-вторых, командировочные, как говаривал товарищ Гайдар, естественно будут. Туда, обратно и плюс на три дня проживания в столице. Нашей необъятной РОДИНЫ. Итого все двадцать тысяч из нашей богатой партийной кассы. Так, что б мне не забыть, на, вот – распишись…

Миша размашисто поставил свою закорюку, в которой угадывалось помимо имени и отчества ещё заглавное начало фамилии, на двух бланках. Не через копирку, как было принято раньше. (Один из них тут же подшила к своей бухгалтерии сидящая напротив Светочка. Она, стрельнув в Мишу глазками, тут же опустила их. Явно это было ни к месту.) Будучи на этот раз в приподнятом состоянии духа, Миша сунул новенькие бумажки в банковских упаковках куда следует. Не удержавшись, он спросил напоследок:

— А поменьше у вас не нашлось, Танечка Андреевна? Ведь «пятихатками» не особенно берут. Говорят, сдачи на них не напасёшься. Да и подделывать их научились – на компьютерах и принтерах…

***

…Минуя охранника с бритой головой, в чёрной униформе с нагрудной бляхой, сотрясаясь от внутреннего хохота, который был вызван триумфальным «брысь!», Миша вскоре вышел на дорогу. Она извилисто пятнала вниз. Недалеко от этого места в окружении низкорослых пятиэтажек, на травянистом пустыре, где не было даже гаражей, высились три точёных тринадцатиэтажника. Тьфу ты, опять чёртова дюжина или, возможно число апостолов с Христом. В одной из них по точным сведениям от серьёзного источника, полученных от одного из сотрудников ФСБ, проживал некто Размик Саркисян. Пузатый, но страшно подвижный армянин был замешан в наркотиках и каких-то махинациях с оформлением загранпаспортов. Совсем недавно ереванского мафиози видели в окружении местных «шпиёнов» — миссионеров одной из американских церквей. «Если дело выгорит, будем веселиться!» — горячечно воскликнул он. Миссионеры оживились и тут же дали своё согласие. О чём именно, источник умолчал, вежливо предложив Мише самому это выяснить. Внедрившись либо в миссию, либо к самому Саркисяну.

Что ж, ехать так ехать. Только вот что странно: куда ехать понятно. Но вот зачем ехать? Он хотел было вернуться в панельно-белоснежный кабинет с мурлыкающей оргтехникой. Но какая-то мощная, явно неземная сила сковала его с головы до ног. Ну и что с того? Нет, что это я: вот же свёрток, который Татьяна Андреевна вручила мне. Перед тем как сказать своё знаменитое «брысь!». За время беседы она что-то ощупывала под столом. А затем выложила это на стол. И, едва заметно кивнула на него. И я взял, не задаваясь вопросом, что в нём. Ну, в самом деле, не наркотики, не оружие…

Миша ещё раз обозрел свёрток из плотной, похожей на картон, синеватой бумаги, стянутый капроновыми верёвками. Он прижимал его к утеплённой кожаной груди. В конце-концов руки обмякли и опустились. Словно сами по себе. На свёртке был указан адрес: Турчанинова, 1… Вот сюда мне и нужно спровадить содержимое этого свёртка, подумал Миша. Настроение его всё больше приподнималось, а душа, кажется, готова была воспарить. Наверняка за небесную твердь – поближе к Ангелам. Крылатоподобные существа, одно из которых ему довелось увидеть. В февральскую ночь 1993 года, будучи откомандированным в Ростов, он бродил по закованным в снег и лёд улицам. На душе было неуютно, хотя печалиться было нечему. В мыслях своих Миша винил человека. Когда стало совсем худо, зашёл в церковь, поставил свечку. Произнёс молитву. Как будто полегчало. Возвращаясь по мету временного жительства, он решил попросить Бога явить ему в знак прощения хоть одно божественное видение. Вскоре в чёрно-синем морозном небе над ним возникло неземное сиреневое свечение. Оно вскоре преобразовалось в светящегося юношу с пышными волосами, в длинных одеждах, с громадными, лебедиными крыльями на плечах. «…Ты точно Ангел Небесный? – спросил тогда Михаил, находясь в состоянии умиротворённого изумления. – А правда ли пишут, что вы в летающих тарелках перемещаетесь? Или это – одно и то же?..» В ответ на это сиреневый, светящийся изнутри юноша с крыльями превратился в подобие облака. Вскоре оно преобразовалось в круг, по краям которого возникли крохотные крылышки. Попытка задать новые вопросы привела к превращению чудесного образования в сияющую точку. И всё…

Ангел наверняка обиделся, подумал тогда Миша. Я погнался в своих вопросах за несущественным. Во всяком случае, теперь всегда, когда я по какой-то причине (потирая глаза от сна, переутомившись в спорте или получив заряд хорошего настроения) вижу крохотные светящиеся сиреневые точки, то знаю: это мои Ангелы-заступники. Они помогают не только мне. Они помогут нам выбраться из того гнусного ада, в который нас бросили по нашей вине с начала 90-х. Из того ада, в который с незапамятных времён брошено неведомыми, но жестокими силами всё человечество и вся жизнь. И помогают, ещё как помогают, Великий Господь.

Довелось Мише увидеть и некое другое существо. Ровно через два года, в такую же февральскую зимнюю ночь. В то время он очень сильно увлёкся уфологией. Как-то, странствуя по бодрости по заснеженным, опустевшим улицам, Миша внезапно увидел метрах в десяти от себя чёрное горилообразное существо. С покатой головой, покрытой в чёрную блестящую материю, что покрывала чёрные, свисающие до земли руки. Михаила тут же охватило жутковатое ощущение. Для людей духовно не готовых оно означает сигнал к бегству. Но наш герой был не из того разряда. Собравши всю свою волю в кулак, он зашептал «Отче НАШ». Двинулся к страшилищу, уже готовый перекрестить его. Но чёрное существо тут же подалось в сторону. Совершив несколько шагов, оно тут же растворилось в воздухе. Как будто скрылось в морозном тумане. «…То, что не убоялся нечистой силы, то хорошо, — сказал Мише его знакомый писатель-фантаст. – А что следовал за ней пусть и с молитвой – то грех большой. Ошибку ты сделал, старик! Ведь преследовать тебя эта нечисть будет. Повод ты ей подал, старик! Поверь моему опыту, ой будет!» «Да что вы, в самом деле! Не говорите ерунды – уши вянут», — нашёлся парень.

***

Через сутки Миша уже ехал в Москву. Перед отъездом он пытался созвониться с Татьяной. Но хозяйка её квартиры заявила, что проживавшие у неё cёcтры съехали в неизвестном направлении. Он не испытал глубокого разочарования. Только больно защемило под сердцем при мысли, что дорогой, но не вполне понятный его сердцу человек, кажется, потерян и потерян навсегда. Вспомнилось, как они познакомились в библиотеке. Таня, краснощёкая от мороза, с золотистыми, стриженными под каре волосами, в пятнистых лосинах и чёрной короткой шубке была очаровательна. Она сразу поглотила его внимание. Они вместе провели время в читальном зале: сперва, выискивая в каталоге книги по искусству и истории живописи, а затем вместе изучая их. Таня была художницей с дипломом. Чтобы заработать себе на жизнь она устроилась официанткой в фешенебельный ночной клуб «Капитан Блад», но рисовала картины на заказ. Как-то, разговаривая с ней по телефону, он признался ей в любви. Татьяна не удивилась, что его сразу же насторожило. После этого они встретились пару раз в городе. Миша пригласил Таню в кафе, затем они снова навестили библиотеку, где вместе изучали книги по живописи. Он признался ей в тайном призвании: живопись тоже занимает его. Он рисовал карандашом и красками. Один раз изобразил кое-что на холсте у знакомого художника. (Позднее знакомый признался, что выгодно продал картину иностранцам, что была названа самим автором «Глаз змеи».) Они уже собирались рисовать вместе (на квартире Миши или самой Тани), но тут всё между ними разладилось. Как водится, внезапно… Она постепенно стала отдаляться от него, как будто опасаясь той глубины чувств, которые он испытывал к ней. Не отвечала на телефонные звонки, под разным предлогом отказывалась от встреч. В конце-концов её сестра открыто сказала ему, что Татьяна где-то работает по ночам. Где именно, ей самой не известно. Вроде бы картины продаёт. Хотя, возможно девушка просто не хотела подходить к телефону. А он готов был поверить в самое ужасное.

«Зачем же лгать самому себе и накручивать то, что не проверено?» — думал он, собираясь в дорогу. (Приходилось выкладывать те или иные вещи, как тёплый дополнительный свитер, банку варенья и домашний пирог с грибами, что мама украдкой пыталась подложить в объёмистую, но не безразмерную спортивную сумку.) Папа между тем допекал его своими разговорами о бдительности: поезда кишат ворами и девицами лёгкого поведения, что, предлагают выпить откровенную «бормотуху», а затем оставляют клиентов в одном исподнем. Затем они посидели на дорожку. Родители, расцеловав его, проводили в путь. Мама перекрестила в спину. Это было у них семейной традицией. Как выяснилось, сделано это было не напрасно…

Ровно через 12 часов в купе напротив (вагон был плацкартный) возник высокий гражданин в бежевом свитере с аккуратно подстриженными усами. Поначалу он развлекал анекдотами своих соседей. Затем выставил на откидной столик пластиковые литровые бутылки от «колы» и «пепси». Там булькала некая розоватая жидкость. Стал предлагать всем желающим выпить вместе с ним, но все почему-то отказывались. Вскоре очередь дошла до Михаила. Он с готовностью согласился, не ожидая, чем это для него может кончиться. Содержимое объёмистых бутылей на поверку оказалось самогоном с едким сивушным запахом. Они выпили пару четвертинок и включились в оживлённый разговор. Сосед напротив, благообразного вида упитанный старичок оказался, по его словам, учёным физико-технического института одной из стран СНГ, что в советское время работал на «оборонку». («…Короче, в «ящике» пахал дед,» — быстро смекнул парень, вспомнив при этом папины наставления. Они, правда, лишь подогрели его желания испытать судьбу.) При нынешней нищете, по словам научного мужа, они умудрялись производить уникальные спектроизлучатели, предназначенные для работы с магмой. Делали это на заказ некой германо-российской компании, что платила за разработку, производство и доставку баснословные деньги.

-Ну-ка, ну-ка, а поподробнее об этом можно? – внезапно встрепенул усами «бежевый» гражданин, пытаясь разливать своё в тонкостенные стаканы с медными подстаканниками. – А то ведь мой отец тоже был учёный. Фамилию нашу по секретности назвать не могу. Но он тоже занимался подобными излучателями. Так что, сами понимаете – подписку давал соответствующим органам.

— Да ну! На самом деле? – подключился к разговору Миша, чувствуя неладное. Он тут же вспомнил слова Рощина, произнесённые в адрес Лёвки в купе: «Ты на меня не нукай! Я не взнузданный!»

— Да, я вас понимаю, — улыбнулся благообразный старичок-учёный. – Однако помочь ничем не могу. Данная информация, как вы изволили выразиться, является закрытой. Это значит, что она оглашению не подлежит. Поэтому вы должны меня понять, коллега. Тем более, если ваш отец, как вы говорите, бывший учёный-оборонщик.

— Ну, как хотите, — тактично свернул разговор бежевый. – Я пас.

Видя, что со старичком у него ничего не вышло, он переключился на Мишу. Предложил ему выйти в тамбур. (При въезде в Московскую область, он стал белым и пушистым от инея.) Там между ними состоялся весьма занятный разговор. Впоследствии Михаил не раз вспоминал его. Он стал придавать этому эпизоду одно из определяющих значений в своей жизни.

— Послушай, друг, — вкрадчиво обратился к нему усатый. – Меня интересует оперативная информация. Я в некотором роде, ну… этим занимаюсь… Это мой профиль: добывать секретные данные. Ты меня понимаешь?

— Может, ты ещё оперативной работой занимаешься? – с нехорошим прищуром спросил его Михаил, уперев руки в боки. Ну, твари подумал он при этом, задёшево вам не отдамся. — Давай, признавайся, друг. Мы ведь не на выданье перед невестой? Как-никак откровенный мужской разговор. Да и наряд милиции по поезду ходит.

— Да, в некотором роде, — усмехнулся бежевый. – Хотя нет. Я не о чём таком тебе не говорил. И ещё. Я подумал – а не пойти ли нам обратно в вагон? Выпить по новенькой?

— Почему бы и нет? Хотя насчёт выпить я пас, — открыл дверь в вагон Миша, что вздрагивал и трясся в грохоте пролетающих за ночными окнами полустанков.

По правде говоря, лёгкий хмель от прежних двух четвертинок уже давно выветрился. Миша хотел хлебнуть с соседом по последней. Затем вцепиться в него мёртвой журналистской хваткой и вытащить всё наружу. Но не тут-то было. Стоило только двум обретённым «друзьям» принять по новой, как в тёмном проёме меж свисающих коек возникла высока фигура милиционера. За всё это время он с товарищем пару раз проследовал через вагон туда и обратно.

— Так, попра-а-ашу ваши документики, граждане! – произнёс он смачным голосом, будто смаковал сало или прочие любимые продукты.

Дальше началось нечто любопытное. Миша, не подумав как следует, отдал свой паспорт в руки сержанту МОБ. То же самое сделал и бежевый, словно нарочно согласуя с ним свои действия. Милиционер, хмыкнув, взял оба паспорта и направился с ними в купе проводника, где попытался запереться. Однако, поставив ногу в разъём двери, Миша воспрепятствовал ему в этом. Не желая связываться, милиционер заметил: в вину обоим вменяется распитие спиртных напитков на транспорте и появление в оном в нетрезвом состоянии. При необходимости и Мишу, и его спутника могут высадить на ближайшей станции, где они будут переданы в медвытрезвитель, где пройдут обследование за свой счёт. (От самого сержанта при этом явно несло перегаром.) Миша попытался убедить блюстителя, что пытался провести журналистское расследование. В подтверждение тому он показал ему (из рук!) красную журналистскую «корочку». Сержант лишь заржал. Он был либо совсем тупоголовый, либо ожидал «красненькую» с «беленькой» в фонд поддержки транспортной милиции, получавшей за свою службу гроши. В глазах этого здоровенного неуклюжего парня в синей форме на «липучках», с газовым баллончиком и табельным ПМ на поясе читалось раздражение и бычье упорство. Наряду с невыветрившимся перегаром это значило: желание компенсировать своё незаявленное и невостребованное «я», оторваться на ближнем своём, который что-то формально нарушил.

Вскоре в купе, лениво ковыряясь спичкой в зубах, вошёл круглый, толстый прапорщик. На его тёртом поясе бряцали металлические браслеты. При виде склонившегося над столом своего коллеги и стоящего перед ним Михаила, загораживающего дверь ногой, он плотоядно усмехнулся.

— Ребята! – произнёс он почти по слогам, обращаясь в пространство к кому-то невидимому. – Россия это бумажная страна. Все ваши разговоры ничего не стоят. Вы можете быть сто раз невиновны, но если есть бумага, удостовереющая вашу вину, то ничего не попишешь. Сейчас составим протокол, уплатите штраф. Готовьтесь…

Миша в очередной раз попытался доказать, что ни в чём не виноват. К тому же по вагонам развозили тележки с пивом и водкой. Но бумага есть бумага. Прапорщик, старший наряда МОБ, толкнул его животом с дороги. В ответ на это Миша налетел на него грудью. Он совершенно не задумывался о возможных последствиях. Действовал совершенно невозмутимо. Прапорщик на мгновение опешил. Затем, глядя Мише прямо в лоб, вымолвил:

— Если будете сопротивляться, я прикажу проводнику остановить поезд. Одену на вас наручники и сдам обоих в медвытрезвитель.

— Слышь, придурак, мы тебя сейчас самого сдадим куда надо! – поднял голос бежевый, что заметно приободрился.

Миша предупреждающе ткнул его локтём в бок. Тогда бежевый, заискивающе улыбаясь, зашептал ему в ухо:

— Ну что, здорово я его? Мне это у вас зачтётся? Я смотрю, как ты ему своё удостоверение показал – он совсем затрусил…

Мише захотелось врезать ему в челюсть, но одно мгновение и усилием воли он подавил своё желание. А сержант, что дежурил над изъятыми паспортами, лениво выполз из купе и встал сзади. Он, по-бычьи наклонив голову, показывал начальству, что готов был броситься, схватить за руку, подмять и растоптать. Правда, в его красных поросячьих глазках мелькал ужас. Драться с ними было, конечно, глупо. Не сопротивляться им было ещё глупее. Поэтому Миша решил действовать иначе. Полагаясь во всём на Бога и свою интуицию.

— Товарищ прапорщик, мне есть, что вам сказать с глазу на глаз, — уверенно обратился он к старшему наряда МОБ.

— С глазу на глаз я беседовать с вами не буду, — спокойно возразил ему прапорщик. – А отойти в сторонку можно. Почему бы и нет.

Усевшись за столик в вагоне-ресторане, Миша выложил ему первое, что пришло ему на ум. Он заявил, что на самом деле он не журналист, а… сотрудник внешней разведки, работающий под прикрытием. Он возвращался из командировки, когда усатый тип в бежевом завёл с ним разговор о соседе-учёном. Пытался с его помощью вытянуть из старика секретную информацию. Самогон, естественно, выступал в качестве прикрытия. Миша выпил самую малость в оперативных целях, чтобы выпить из возможного агента иностранных спецслужб кто он и что он.

Рука прапорщика так и зависла над серыми листами протокола. Да, ему было известно, что ряд сотрудников ФСБ, ФАПСИ и тем более СВР выступают под оперативным прикрытием, что зовётся «крышей». При этом они не имеют на руках служебных удостоверений. Он сам не раз (в чём ООН тут же признался Мише) помогал сотрудника ФСБ на транспорте. Но раз Миша вынужден себя рассекретить, значит… не совершил ли он ошибку?

— Я еду со срочным донесением в Москву, — заметил Миша. – Я должен его доставить точно в срок. Если вы меня по каким-то причинам задержите, меня будут искать и в конце-концов найдут. Вы сами тогда понимаете, что тогда будет.

— Но протокол-то я должен составить, — обижено молвил прапорщик, опуская потускневшие глаза. – А в случае чего, даю вам слово, он будет уничтожен.

— Можете составить, — улыбнулся Миша, чувствуя как опасность переходит на усатого. – А этого товарища, — он хлопнул по спине бежевого, — лучше будет обыскать.

В присутствии начальника поезда, колоритного армянина из Адлера, и молоденькой проводницы состоялся обыск. У бежевого был найден странный пластиковый жетон, поделённый на синее и белое. Он якобы был выдан ему заместо утерянного паспорта. Кроме того – тетрадный листик, что был до половины исписан каким-то тексом. Сложив его вдвое, прапорщик сунул его в карман на липучках и довольно произнёс:

— А вот этим тебя снабдили, когда подсадили к нему.

Вскоре поезд сделал остановку. Злоумышленника в бежевом сдали дежурному наряду транспортной милиции. Миша, выйдя на мороз, немедленно поймал под локоть дюжего капитана. Он вручил ему лист бумаги с написанным текстом, где были указаны телефоны редакции в Москве, напротив которых Миша поставил фигурную скобку и обозначил: отдел стратегических исследований службы внешней разведки Великой России (СВР).

***

Приехав в Москву, он первым делом отправился на квартиру к Ирине, с которой предварительно созвонился по мобильному. Чтобы не мешала толпа на вокзале, ушёл в кабину таксофона. Его тут же обступила толпа неряшливых молодых людей. Длинноволосые и с серьгами в ушах, они наперебой предлагали купить «лоху» телефонные карточки, которые, по их словам, были «бессрочные». Пришлось одного отодвинуть плечом, а другому слегка показать кулак. Пройдя через блестящие турникеты, он оказался в метро. Спустился по гремучей дорожке к станции метрополитена «Курская» и вскоре доехал до станции «Пушкинская» с выходом на одноимённую площадь, где в подземном переходе произошёл небезызвестный теракт. Там же за стеклянными пирамидальными формами некоего ресторана высилось высоченное здание, где располагалась редакция газеты «Великая Россия».

Правда при выходе из метро к Мише привязалась неприятная юная особа. Облизывая вымазанные в шоколаде губы, она предлагала ему себя в качестве «дочери».

— Шли бы вы лучше того – в церковь, — весело отмахнулся от неё парень.

— А что мне там делать? – заманчиво протянула та, не понимая смысла.

— Да Богу помолиться, свечку поставить. Глядишь и мысль, какая новая появится.

— Да ну вас, мужчина. Можно подумать – какой…

Обиженно фыркнув, она бросилась приставать к господину в каракулевом пальто и меховой шапке, что беседовал по сотовому телефону. Пусть тебе повезёт, пошутил Миша. Он подумал, что это лучше, чем чертыхаться и попадать в разного рода непредсказуемые ситуации. Выйдя за остеклённые массивные двери, он оказался в подземном переходе, где некоторое время постоял у мраморной доски. Несомненно, что унесённые в этот день жизни не нелепая случайность. Скорее это суть необходимость. Сумма причинно-следственных связей, приобретённых нами из прошлого жизненного опыта, а зачастую из прошлых жизненных воплощений. Потерпевшие катастрофу самолёты и вертолёты, затопленные города и сёла, сошедшие с рельс поезда, сотни, тысячи и миллионы жертв это – процесс включения личной и групповой кармы. Об этом многие теперь знают, но мало кто этим знанием пользуется по назначению. Об этом трудно говорить в телеэфир, пропитанный бездуховной коммерцией, похотливой эротикой, а также кровью и грязью локальных конфликтов, ощущая всеми телесными и душевными фибрами. Ощущая всеми духовными и телесными фибрами, как этот кошмар накопляется и сгущается в мире людей, которые либо не понимают этого, либо пытаются использовать общую трагедию для своих выгод. И хотя подобные передачи уже есть… сколько наберётся людей, могущих открыто заявить в «голубом экране», что, мол, собирались в этот день и этот час именно туда, но – сорвалось и не состоялось по какой-то причине. Но вот – по какой! Может кто-то подумал о прекрасном и вечном, кто-то каялся и молил о прощении, кто-то так и вовсе «завернул» себя в храм. А кто-то и вовсе не думал ни о чём. Вырвал себя их шумного, не всегда чистого водоворота жизни, присел на скамью или облокотился о ствол влажного, пахнувшего ароматами далёких лесов дерева в парке. Мысленно устремил себя ввысь – поближе к неведомым далям, которые суть тонкие миры, где царит любовь и свет. Присутствует ВЕЧНОЕ Начало ВЕЧНОЙ Жизни.

Ира наскоро угостила Мишу чаем с брусничным вареньем.

— Ты к нам надолго? – носилась она как угорелая, в одном халате после душа и ванной. – Сорвался с того ни с сего. Я тебя совсем не ждала.

— А что, может под кровать следует заглянуть? – неумно пошутил Миша, одёргивая полог с кистями. – Алло, генацвали? Где ты есть? Вылазий, да! Чай пить будем!

— Фу, дурак! – рассмеялась девушка. – Я к тому говорю, что предки уехали на дачу. Только завтра обещали быть. Правда, могут, как ты внезапно нагрянуть. Но пока их нет, я с тобой, — она тут же приземлилась у него на коленях, прильнув своими губами, влажными и разгорячёнными…

Они познакомились год назад в Сергиево-Троицкой лавре. Тогда Миша тоже был в командировке. По окончании он решил, дабы развеяться, зайти сначала в бар Дома Журналистов. Но затем, ощутив некоторую пустоту в душе, решительно, за сутки до отъезда, купил билет в пригородных кассах до бывшего Загорска, что вернул прежнее святое русскому сердцу название. Через четыре часа, трясясь в неотапливаемой электричке, он прибыл в этот маленький городок. Ещё через пол- часа он уже гулял по монастырю, стоял на службе. В храме Трапезная заметил модно одетую девушку. Она ставила свечку к иконе святой равноапостольной Ирине. Затем, помолясь и перекрестив себя, выстояла всю службу. Они вышли по каменной лестнице во двор. Там Миша без обиняков спросил: «А вы верующая? Или так, интересуетесь?» Ира изумлённо тряхнула головой в бархатной шляпке, с опускающимися тёплыми наушниками. «Нет, верующая. Ну, не всегда, конечно, в храм хожу, как вы. Когда особенно нужно, тяжело или хочется что-то попросить у Бога. Это, наверное, неправильно?» Пришлось Мише признаться, что и он на этом поприще не преуспел. Два-три раза в год это не много. Но, признаться честно, если ходишь с душой и просишь искренне (а до этого ещё искренней раскаиваешься в своих ошибках!) это помогает почти незамедлительно. Девушка рассмеялась: «И у меня также! На прошлой неделе подруга затянула в стриптиз-бар, фу, гадость какая… С тех пор на душе покоя нет. Вот, кажется, замолила. Правда, по опыту знаю, что могут быть сюрпризы. Ведь нечистый их любит… ». «Ну да, ну да, нечистый! — пошутил Миша голосом Савелия Крамарова, прищурив один глаз. На них тут же цыкнула одна богомольная старушка, что выносила из храма на месте святого источника бутыли со святой водой. Пришлось заметно сбавить обороты. Выяснилось, что Ирины родители служат в московской мэрии. Сама Ира работает в проектном институте. На все его расспросы о Лужкове, она, не колеблясь, сказала: врут! Конечно, «кепка» не идеален, но для города делает много. Вот недавно в их районе, в их доме в том числе был проведён ремонт за счёт мэрии. Покрашены стены, поклеены обои, заменена сантехника. Это, конечно, скромные услуги, но в других городах (Миша кивнул) и этого не делают. Лужковым вся Москва довольна, несмотря на происки всяких там Доренко с Березовскими.

— Я у тебя погощу пару деньков, — заявил Миша уже на кухне. – Так что не бойся, не объем. Надо кое-что по командировке сделать. Ну, а сутки – с тобой. Меня вот что удручает: мне так давно хочется обойти вдоль и поперёк всю историческую Москву. Пушкинская галерея – век не бывал! Да и Кремль не мешало бы почтить своим визитом. Да что там своим…

— Я вот тоже думаю – что ты только о себе? – хитро улыбнулась Ира, надкусывая овсяное печенье. – Меня в расчёт не принимаете, товарищ журналист?

— Ну почему же? – прильнул к её губам на этот раз сам Миша. – Как раз-таки принимаю. А то ведь меня самого не примут в расчёт. Возьмут и спишут за ненадобностью. А то ведь у вас здесь, в столицах, товару завалящегося – немеренно! Патриарший пруд пруди…

— Ой, только вот не надо с булгаковской чертовщиной, — капризно надула губки Ира. – Я тоже предлагаю прогуляться по историческим местам. Танковый музей в Кубенке знаешь? За тысячу рублей можно покататься на любом танке. Хоть на БТ-7, хоть на КВ-1, хоть на «Тигре» с «Пантерой». Вообще выбор широк, а ты, я знаю, интересуешься. Я могу позвонить дяде Грише из штаба МВО. Он мигом устроит – без денег. Кстати, рядом с Кремлём, на Манежной, можно посмотреть сам Манеж. Как его отстроили после пожара. Мне надо в мэрию, в отдел культуры, к тёте Маше позвонить. Она тоже всё устроит. И в подземный комплекс…

— Там тоже можно всё устроить? – надкусывая её печенье, поинтересовался Миша. — Какой-нибудь дядя Саша, известный или не известный… Угадал? Может, дадите мне самому за что-нибудь заплатить, тургеньевская девушка?

— Ну вот! – грациозно заламывая руки, прошлась девушка по кухне, отделанной красным деревом. – Каково? Хотелось сделать приятное своему молодому человеку, а он? Ну ладно, попомню я тебе. Больше сегодня, что б с поцелуями не подходил. Иду спать…

Дело было в воскресенье, и девушка действительно заперлась у себя. А Миша некоторое время пробыл в зале за телевизором. Затем, вспомнив её намёки на помолвку и женитьбу (а почему бы и нет!) решительно отвернул подушку, где лежал перехваченный синеватый пакет. В поезде он держал его при себе, за пазухой застёгнутой на молнию куртки. Несмотря на то, что вагон отапливался, так и не расстегнул и не снял её. Боже, что бы было, если б его попытались обыскать? Когда этот бежевый и этот наряд милиции… Ну, да это всё осталось в прошлом.

— Кстати, Ира, не подскажешь, где Турчанинова, 1…? – спросил он напоследок в закрытую дверь, после чего выслушал о себе массу нелицеприятного…

Вскоре Миша, выйдя со станции метро, упёрся в витиеватую чугунную ограду, за которым расположился небольшой, припорошенный снегом парк и группа старинных строений с колоннами и портиками. Обойдя по периметру, он обнаружил в ограде неприметную калитку на пневматике, с переговорным устройством и кнопкой вызова оператора.

— Вы по какому делу? – донёсся из дырчатой панели домофона приглушённый мужской голос. – Представьтесь, пожалуйста.

— Михаил Николаевич Светлов, корреспондент газеты «Великая Россия», аккредитованный в Сочи, — представился Миша, не испытав волнения. Хотя и понимал, что попал отнюдь не в рекламное агентство. – Мне поручено передать по этому адресу один свёрток.

— Ждите, — произнёс невозмутимый голос.

Миша стоял и ждал, притоптывая от нечего делать ботинками на «молнии». Слушая как хрустит свежий снег, что падал с небес, он принялся вспоминать молитву «Отче Наш». Стал читать её про себя, а затем вслух. Вокруг заметно посветлело. Воздух будто стал легче. Это не раз происходило с ним в храме на молитве и просто в жизни. Но на этот раз…

Вскоре в калитке раздался щелчок. Дверь дрогнула и открылась. Миша вошёл в парк и, немного подумав, с силой захлопнул калитку. Так оно лучше будет, подумал он. А то понабегут с улицы бомжи, загадят ещё чего доброго этот парк…

Вход под мраморным портиком с широкими ступенями располагался со стороны фонтана в виде огромной, запорошенной снегом чаши. Возле него высилась стеклянная оранжерея. В самом парке росли аккуратно подстриженные кусты, в которых суетились шумные воробьи. Они сбивали с зелёных, потемневших на зиму листьев снежную пыль. Миша толкнул на себя громадную дверь орехового дерева с витой золоченой ручкой. Он оказался в просторном мраморном вестибюле с балюстрадой, что была украшенная маленькими колоннами и оббита рытым бархатом. В хрустальных плафонах в виде змеистых толстых свечей с золочёными подсвечниками горел свет, внося заметное оживление в эту полутёмную, почти торжественную обстановку старинного особняка.

— К вам сейчас выйдут, — донёсся слева от него знакомый голос.

Миша обернулся и увидел двух крепких молодых людей в костюмах и водолазках. Они сидели за столом тесной комнатушки сбоку от входа и изучали его спокойным взглядом. Прямо над ними он заметил серый металлический ящик с цветными пластиковыми колпачками, а на столе – некое подобие пульта с микрофоном и телеэкранами.

Вскоре в правом углу балюстрады распахнулась дверь. В вестибюль по мраморной полукруглой лестнице спустился моложавый человек средних лет, одетый в чёрный костюм и светлые брюки. У него было правильной формы моложавое лицо. Серые, маленькие глаза смотрели спокойно, но пытливо, а губы то и дело складывались в доброжелательную улыбку. Он протянул Мише в знак приветствия крепкую белую руку и, не представившись, пригласил с ним пройти.

В небольшой старинной отделке зале, куда они вошли, стены также были обшиты рытым бархатом. В дальнем углу высился массивный, с решёткой, мраморный камин. Они уселись напротив. Миша уютно расположился в мягком антикварном кресле перед стеклянным передвижным столиком с цветными иностранными журналами. Приветливая девушка в вязаном пушистом свитере, что появилась со стороны входа, тут же установила на нём поднос с двумя чашками кофе, фарфоровой сахарницей и фарфоровой тарелкой с печеньем.

— Благодарю вас, Михаил Николаевич, за блестяще выполненное ответственное поручение, — с улыбкой произнёс незнакомец, принимая у него из рук пакет. – Вы нам очень, признаться, помогли. Однако больше вы помогли себе. Да, не удивляйтесь: в жизни бывают такие ситуации, когда человек живёт-живёт и, сам того не замечая, оказывается в центре событий. Важных для него и всего мира. Впрочем, об этом и пойдёт речь в нашем разговоре. Разрешите представиться – Владимир Николаевич Терентьев, полковник службы внешней разведки (Миша заметно привстал, слегка кивнув) и старший научный сотрудник Центра стратегических разработок при администрации президента Великой России, — улыбка представившегося стала от этого ещё шире. – Один вопрос: вас не удивляет, что вы находитесь здесь и что мы вам поручили доставить данный свёрток?

Миша задумчиво осмотрелся по сторонам. Как бы прикидывая, сколько в этих роскошных стенах отдушин со скрытыми микрофонами и камер видеонаблюдения. Отыскав витиеватую отдушину подле белых, с золоченой росписью плинтусов, он, адресуясь собственно к ней, сказал:

— Да нет, не удивляет, товарищ полковник! Гм-гм, хм… Честно говоря, у меня ещё до поездки появились кое-какие догадки. Поручение было весьма щекотливое, командировочные довольно щедры. Правда я никогда их не тратил, но… Как говорится, бережёного и Бог бережёт.

Владимир Николаевич густо рассмеялся. Пригубив из фарфоровой чашечки кофе, предложил ему рассказать о работе в «Великой России». Каковы общие впечатления, каково мнение о сотрудниках, каково мнение самих сотрудников… Получив в общем и целом положительные ответы, он тепло улыбнулся. Заметил: «Вы сумели преодолеть многие, расставленные нами ловушки». Какие именно, правда, не уточнил. Правда, добавил: преодолевать препятствия Миша только начал. Ему ещё не раз придётся столкнуться с ними.

— У нас есть кое-какие планы на ваш счёт, — немного серьезно, с неизменной улыбкой продолжил разговор Владимир Николаевич. – В течение ряда лет мы скрытно наблюдали за вами. Проверяли в разного рода ситуациях. Во многом вы оправдали наши надежды. Однако мне хочется спросить вас, Михаил Николаевич, с чем были связаны те странные метания, что происходили с вами в университете? Если мне не изменяет память, сперва, вы намеревались оставить журналистику и стать православным священником. Затем и вовсе уйти в монастырь. Даже ездили в подмосковье и прожили пару недель в Сергиево-Троицкой лавре. Что побудило вас оставить эти намерения?

— Видите ли, Владимир Николаевич, как и все смертные, я человек мыслящий, а, следовательно, ищущий, — начал Миша, отдавая должное его осведомлённости. – К тому же на момент моей учёбы в университете в нашей стране произошла смена двух, а может быть и трёх эпох. Прежние коммунистические идеалы перестали устраивать и меня, и большую часть общества. Я стал искать себя в Боге. Принял крещение… кстати здесь, в Москве. Я почувствовал в этом смысл всей моей жизни. Ну, а монастырь… Решил, что идеальный монастырь – идеальный способ чтобы познать себя. К тому же жизнь в 90-х вначале показалась мне колоссальной пустотой. Единственным способом изменить её для меня сперва оказался монастырь. Однако, прожив там пару недель, я ощутил другую пустоту.

— А именно? – неожиданно встрял в монолог полковник.

— Охотно поясню. Имя этой пустоте – бездействие, оторванность от жизни. Поэтому я решил вернуться к учёбе. Окончил университет и попытал счастья в журналистике. К тому же сбылось одно пророчество. Старец, отец Кирилл, у которого я был на исповеди, сказал мне: «Ты отыщешь свой монастырь». Я понял это следующим образом: мне нужно обрести свой круг, группу единомышленников, с которыми можно обустроить наше Великое Отечество. По-моему я сделал правильный выбор.

— Очевидно, что вы не ошиблись, — согласился Владимир Николаевич. – В 1995 году по окончании университета вы обратились в федеральную службу контрразведки с намерением поступить на службу. С вами было проведено собеседование, вам была вручена анкета. Но вы оставили ваши планы. Чем был вызван этот странный поворот в судьбе?

— Я решил, что именно на этом поприще могу оказаться полезным отечеству, — Миша снова отдал должное чужой осведомлённости. – Однако понял, что не вполне готов к такой службе. Надо быть честным к самому себе и не форсировать события. Честно говоря, я не жалею, что оставил тогда эти намерения. Занимал бы сейчас чужое место… Хотя, на днях задумывался о том, не попытать ли счастья на этот раз? Даже заявление на службу подготовил на имя начальника ФСБ. Но не отправил. Пробуксовывать стала моя журналистика – предвидя вопрос и видя интерес в глазах собеседника, пояснил он.

— О, это сейчас ни к чему! – рассмеялся Владимир Николаевич. – Мы одобряем ваш выбор. Тем более что мы всегда видели вас в числе наших сотрудников. Как вы смотрите на то, чтобы служить в нашей структуре? Я имею в виду Центр стратегических разработок при администрации президента Великой России. Мы не занимаемся собственно разведывательной или контрразведывательной деятельностью. У нас иные задачи. В их числе – моделирование геополитической обстановки в мире. Для этой цели мы используем специалистов разного уровня. Мы долго и серьёзно работаем с людьми, прежде чем предложить им работать с нами. Вы нам подходите. Какое у вас мнение на наш счёт, Михаил Николаевич?

— Мне надо больше узнать о самой работе, — улыбнулся на этот раз сам Миша. – Не хотелось бы покупать кота в мешке. К тому же интересно: совпадает ли моё личное представление о мире с вашим.

— Извольте. Миром руководят не массы, а личности. Это всем известно. Многие понимают и признают это. Однако не многие пользуются этим в своей жизни. Личности многих руководителей таким образом остаются нераскрытыми. Мне думается, что библейское утверждение, что человек создан по образу и подобию Божьему, является этому совершенным подтверждением. Так вот: многие боятся разбудить в себе Бога. И попадают в руки разного рода авантюристов, о которых речь и пойдёт. Не секрет также, что во все времена в жизни любых народов присутствовали охранительные структуры, специализирующиеся на борьбе с подобного рода авантюристами. Или, как мы их обозначили – людьми с деструктивной внутренней программой. Сокращённо – деструкты. Такие носители опасны для той жизненной среды, в которой они имели счастье родиться. Они являются агентами влияния общей деструктивной силы, обитающей во Вселенной. Мы называем её бионегативом. Пытаясь навязать свою волю нашему миру, эта сущность устраивает катаклизмы и войны. Но не просто так! Деструктивная энергия работает с разными формами жизни, программируя их на данные негативные события. В качестве наживки выступает древнее зло — искушение властью. Нам приходится вычислять деструктивных носителей. Иногда приходится тратить годы, чтобы эти монстры оказались в специально созданных нами ситуациях. Разумеется, в предлагаемые нами меры иногда входят автомобильные катастрофы, заказные убийства и даже самоубийства. Это когда ситуация настолько запущена, что уже ничего поделать нельзя, — улыбнулся в который раз Владимир Николаевич. – В своё время отдельные руководители вынуждены были расправляться с деструктами с помощью массовых репрессий. Я имею в виду «великую чистку»… Не секрет, что у большей части так называемых невинных жертв руки были по локоть в крови. Если бы в 30-е и 40-е годы с этой публикой не разобрались бы самым решительным образом, страна не смогла бы победить в войне, навязанной деструктами извне. КГБ осуществлял с нашей подачи специальные мероприятия в отношении диссидентов и несогласников. В большинстве своём – таких же деструктивных носителей. Это лишний раз подтверждает их война против своей страны, желание ослабить её культуру, извратить историю, подорвать оборонную мощь под предлогом борьбы с тоталитаризмом. Не правда ли?

— Сущая, правда, — вынужден был согласиться Миша. — Когда же западные, в основном американские хозяева показали себя не с лучшей стороны в Ираке, в стремлении расширить блок НАТО, это говоруны моментально примолкли. Иные совсем, а иные ещё ревностней стали поливать нашу страну грязью. Хотя СССР и КГБ с КПСС уже давно нет. А они всё ищут и ищут, что бы куснуть.

— Согласен с вами. Заметьте, что в 70-х и 80-х их уже не уничтожали физически. Большинство из них не сидело даже в колониях. Их лечили и изучали в специальных медицинских учреждениях. Как самую последнюю меру биологической защиты мы использовали их выдворение из страны. Просто, гуманно и со вкусом, — полковник и старший научный сотрудник в который раз обаятельно улыбнулся. – Однако в отличие от доктрины товарища Климова, изложенной им в «Протоколах советских мудрецов», мы не считаем евреев носителями зла. Конечно, на Израиль и идею всемирного Сиона эти носители мирового зла давно сделали ставку. В основном в этом преуспели британские деструкты. Именно они организовали массовое истребление евреев в Европе, вошедшее в историю как холокост. Дабы сохранить свою колониальную империю и не допустить создания автономного еврейского государства в Палестине. Зло, как известно, не имеет национальной или религиозной окраски. Зло это явление космическое и человеческое, с которым надо бороться и там, и здесь. В мировом масштабе. В масштабах всей Вселенной. Что ты об этом думаешь, Михаил? – полковник внезапно перешёл на «ты».

— Думаю, что носителей зла проще вообще не допускать на эту планету, — Миша пристально посмотрел в серые спокойные глаза Владимира Николаевича. – Однако задача добрых, конструктивных сил в том, чтобы вернуть этих падших ангелов к Богу. Ведь они действительно в прошлом ангелы. Стало быть, велика вероятность того, что их можно вернуть. Во всяком случае, попытаться сделать это. Что же до великих чисток и прочих массовых репрессий… Признаться честно, я хоть и считаю себя православным человеком, но верю в переселение душ. Считаю, что мощная группировка негативных сил из числа тех, кто сгинул в колымских и магаданских лагерях, так сказать повысила коэффициент рождаемости в 60-е, 70-е и 80-е. В результате чего страна получила идейных противников, настоящее змеиное гнездо в сердце России. Вариант борьбы с ними путём специального лечения и высылки за границу я считаю наиболее приемлемым. Однако, известны случаи, когда негативных носителей удавалось с их согласия сделать сознательными союзниками сил добра. В истории есть масса тому примеров. Тот же самый Джугашвили-Сталин. Он начал с кровавых эксов. Затем, став правителем России, изгнал из неё Троцкого, очистил общество от его последователей. По сути, он возродил российскую империю, не зависимую на этот раз от иностранного капитала. От тлетворного влияния запада, как говаривали в иные времена. И победил Гитлера, возглавив в борьбе с ним весь советский народ.

— Глубоко мыслите, молодой человек. Кстати, я вижу, что тема 30-е-40-е вас интересует. Задумайтесь вот о чём: какие силы стояли за Гитлером и кто помог ему, его партии взойти на политический горизонт Германии. Не так-то просто это было сделать. У социал-демократов был больший вес, чем и коммунистов Тельмана-Пика. Тем более чем у нацистов. Последние исследования позволяют с большей степенью вероятности говорить, что будущий фюрер был агентом европейской секции Коминтерна. Кто стоял во главе этой милой организации, и кто стоял за ней, думаю, не следует говорить. Ну, мы отступили от темы, — одёрнул себя Владимир Николаевич. – Просто с вами легко и интересно говорить. Увлекает… Именно по такому плану и строится деятельность Центра стратегических разработок. Мы собираем досье на негативных носителей у себя в стране и за рубежом. Внедряем своих сотрудников в те или иные страны для работы с ними. Прежде всего, уделяем внимание своему Отечеству. Как вы поняли, у нас есть свой внешний и внутренний сектор, так как наши деструкты кровно связаны со своими заокеанскими коллегами. В наши досье мы помещаем все их стороны жизни: увлечения, пристрастия, сексуальные наклонности и аномалии, внебрачные дети, предательства друзей, долги, афёры и многое другое. В нужный момент мы используем нужную информацию против наших врагов, придавая её огласке. В том числе по каналам СМИ. Своей деятельностью мы создаём оружие против зла. Подбираем особый ключ к душам злодеев, чтобы в конечном итоге получить ключ от самой бездны зла. Чтобы, как говорится, в скором времени загнать их туда, если конечно… Всех, не желающих вернуться к нормальной жизни, — он тут же поправил сам себя. – Что же касается лично вас, Михаил, то нам особенно импонирует, что вы хотели уйти в монастырь. Верующий человек, не фанатик, равнодушный к наркотикам и… э-э… к половой невоздержанности. Вы прошли неплохую закалку, и духовную, и физическую. Интересен период вашей жизни в Сергиево-Троицкой лавре. Через наших сотрудников, внедрённых в структуру православной церкви, мы достаточно подробно изучили его. И пришли к окончательному выводу. На наш взгляд, вы достаточно хорошо подготовлены для серьёзных психических нагрузок, коими в наше время стали называться духовные испытания. Они вас ожидают на том пути, на который вы вступили с этого момента. Ведь это так, Михаил?

— Да, Владимир Николаевич, — кивнул Миша. – Мой ответ, да и точка. Во-первых, я не могу сказать нет, так как вы мне доверились. Я чувствую себя с этого момента обязанным хранить тайну. Мой отказ выглядел бы отказом в её сохранении. Как поступали во все времена с предателями мне известно. Тем более, я чувствую, что шёл к этому событию через всю свою жизнь. Борьбу со злом я считаю своей жизненной задачей. Я всегда стремился, чтобы одолеть это явление в себе и в этом мире. Поэтому я готов к исполнению своих обязанностей.

— Благодарю вас, Михаил, — Владимир Николаевич пошевелил пальцем мочку правого уха. – Хорошо, что вы не сказали «в вашей организации». Так вот, теперь наша организация получила в свои ряды нового достойного сотрудника. А теперь перейдём к более подробному ознакомлению с деятельностью нашей организации. Здесь и у вас, в Сочи.

Вскоре Миша выслушал подробный рассказ о своей предстоящей деятельности. Затем он подписал «форму два», заполнил анкету и психологический тест, написал автобиографию. Его сфотографировали в специальной комнате для служебного удостоверения и личного дела. В своей речи, которая отдалённо напоминала инструктаж, Владимир Николаевич подчеркнул, что главный спектр Мишиной деятельности будет сосредоточен именно на Сочи. «Да, — заметил полковник СВР и старший научный сотрудник Центра стратегических разработок, — ваш город с момента избрания его столицей зимних Олимпийских игр 2014-го года становится центром России и всего мира. Тем более что кавказский хребет является сосредоточение психо-энергетических вибраций планеты. К ним подключаются все кому ни лень. Это влечёт за собой определённые последствия. Поэтому данный канал психо-энергетического воздействия надо взять в наши руки. Дабы господа деструкты не могли использовать его против нас и всего человечества. Сознательного, но в основе своём несознательного, что лишь увеличивает потери от катастроф, цунами и землетрясений со сходом снежных лавин. К тому же, там где деньги там и власть. А Сочи притягивает к себе внушительные денежные потоки. Огромную роль в деструктивной обработке масс будет играть и уже играет пресса и религиозные организации тоталитарного толка. И там, и здесь издревле концентрируется вселенский бионегатив, что и порождает деструктов. И теми, и другими плотно занимаются наши спецслужбы, включая МВД и ФСБ. Но в числе их сотрудников немало бионегативных носителей, которыми также необходимо заниматься».

— Вот, кстати! – хлопнул себя Миша по темечку. — У нас в Сочи обретается некто Саркисян. Национальность тут не при чём, но… Я собирал по нему информацию и кое-что накопал. Во-первых, этот тип неопределённой национальности имел отношение к одной из армянских преступных групп в Москве. Якобы занимался сбором наркотических средств. Вскоре, не поладив со своими, убежал в Сочи, где моментально стал своим для неких американских миссионеров. Кстати, он каким-то боком связан с выдачей загранпаспортов, что само по себе интересно. Ведь данная процедура проходит через ОВИР. А это и МВД и ФСБ вместе взятые. Не может быть этот Саркисян Размик Саркисович… ну, скажем…

— …из числа нашей клиентуры? – закончил Владимир Николаевич. – Хорошо! Мы изучим этого типа вдоль и поперёк по свои каналам, — он что-то черкнул золотым «паркером» в блокноте с отрывным календарём, что носил с собой. – Вот так, по крупицам приходится собирать информацию об ином человеке. Если он человек… А вы у себе на месте скоординируйтесь с вашим начальством. Пусть оно определится с этой одиозной личностью. Хотя национальность, вы правы, тут не при чём. На его месте с успехом мог бы оказаться Иванов Иван Иванович. Или Иваненко…

Вечером того же дня Миша оказался представлен директору Центра стратегических разработок. Беседа происходила в другом здании, что было огорожено высоким бетонным забором, имело внешний и внутренние КПП с охраной из молодых людей в штатском. Юрий Петрович (так звали директора), разговаривая с Михаилом, высказал пожелание: главный упор в свете предстоящих олимпийских игр должен быть сделан на журналистскую среду. Бионегатив заполнил собой и газеты, и телеэфир. Это позволяет ему бросать семена своих разрушительных программ на несознательную почву человеческого восприятия. Так с предстоящей олимпиадой у ряда жителей (в основном, молодёжи) связаны не самые лучшие ожидания. Рост наркотиков типа «экстази», проституция, гомосексуальные связи с богатенькими иностранцами… Всего не перечислишь. Конечно, иные деятели считают: неплохо было бы вернуть времена КПСС, когда через прессу и ТВ ничего такое не пролазило. Все щели были надёжно замазаны, все люки задраены. Но враг нашёл хитрую уловку: стал превращать процесс закрытости от зла в закрытую схему. Так и образовался «железный занавес». У нас же это явление стало называться забюрокрачиванием жизни общества. К 1986 году эта схема стала откровенно откачивать из страны все жизненные силы. Её пришлось заменить. Вернее сказать, была сделана попытка, оказавшаяся не вполне удачной. Без предателей, как говорится, не обошлось. Враг, упирая в несусветный тоталитаризм, который сам породил, добился отмены контроля Центра за рядом так называемых реформаторов. В результате чего в конце 80-х и вначале 90-х на лидирующих позициях правительства СССР, а затем России объявилось немало деструктов. Они и укрепили временно дух бионегатива, что привёло к зомбированию общества. Одним словом, брат пошёл на брата, сын на отца…

В довершении беседы директор крепко пожал Мишину руку. Кроме пожеланий в успешной работе он вручил ему служебное удостоверение в виде красной книжки. Разворот был выполнен из цветов российского знамени. В графе должность значилось «младший специалист». В нижней части, помимо печати и подписи директора, значилось: «Сотрудникам МВД, ФСБ, прокуратуры надлежит оказывать активное содействие данному лицу в связи с особыми полномочиями».

Вместе с Владимиром Николаевичем они спустились в буфет и выпили по чашке кофе.

— Ну как общие впечатления? – поинтересовался он. – Вы, я вижу, уже осваиваетесь.

— Да вот, пью с вами кофе, — заметил Миша.

— Хотя мысли где-то витают. Что-то связанное с девушкой. Притом – с красивой. У которой родители явно не из простых смертных, — Владимир Николаевич осторожно пригубил кофе. – Мы одобряем и этот выбор. Одно «но»: не торопитесь с ответом. Никаких обещаний. Это может плохо кончиться. Понимаете? Когда душа находится в стадии формирования, обещания неуместны. Тем более их немедленное исполнение. По вашему прошлому прослеживается один недостаток – чрезмерное чувство ответственности. Не так ли?

— Да-да, — Миша перестал чему бы то удивляться. – Но у меня и в мыслях не было обещать ей… то есть Ирине… Зачем? Всё ещё впереди. К тому же я не знаю её родителей. Так, шапочное знакомство. Они, по-моему, либо не интересуются мною, либо…

— Продолжайте, — ободрил его Владимир Николаевич. – Вы ведь хотели высказать предположение? Ну же?

— Ну да. Вот оно: по-моему, они давно уже собрали обо мне нужную информацию. И это известно кое-кому ещё, — Михаил прозрачно намекал на Центр.

— У меня нет слов, — полковник осторожно отодвинул от себя чашку на блюдечке. – Пойду хлопотать о вашем внеочередном повышении. Звоните, не забывайте, — он тряхнул его за локоть и был таков.

Миша допил свой кофе. Затем, посмотрев телевизор (показывали передачу очередного расследования терактов 11 сентября, где излагалась версия о заранее заложенной взрывчатке в небоскрёбах, отчего те сложились и рухнули), он решительно двинулся на выход. По пути ему пришлось демонстрировать своё новенькое, пахнущее краской удостоверение на двух внутренних КПП. На выходе из здания его ожидал сюрприз. На полу внешнего КПП лежал огромный, лохматый пёс неопределённой породы. Он загораживал своим грозным видом путь через турникет. При виде Миши собака встрепенулась и глухо зарычала. Охранник, молодой парень в сером пиджаке и тёмной водолазке читал книгу.

— Собака, так нельзя, — Миша спокойно вытянул правую руку. Ладонь он направил на пса. – Дай мне пройти.

Собака продолжила рычать. Однако уши встали торчком, а хвост приподнялся, что сулило благодушное настроение.

— Ну, дай же мне пройти, мой хороший? – повторил Миша свою просьбу.

— Дай пройти человеку, — отвлёкся от книги охранник.

Пёс нехотя встал и приблизился к Михаилу. Повиляв хвостом, он внезапно взял руку парня в открытую пасть и легонько сдавил её зубами.

***

Перед отправкой в Сочи Миша сдержал обещание, данное Ирине. Они побродили по Кремлю, заглянули в Третьяковскую галерею. Однако о предстоящей помолвке девушка предпочитала не вспоминать. Миша решил также не затрагивать эту щекотливую тему. Вспоминая проницательный взгляд Владимира Николаевича.

Гуляя по манежной площади, они думали зайти в Кремль. Но какая-то сила опустила незримую и непроницаемую стену. Складывалось впечатление (Миша улавливал это внутренним зрением, что приятной болью открывало «третий глаз»), что вокруг российской святыни клубилась грязно-серая масса. За красными зубчатыми стенами и башнями, в златоглавых соборах и где-то ещё, скрытый от простых глаз, жил невероятно-сильный источник неземного света. Он восходил искрящимся потоком в небеса. А вокруг, словно ограждая его от простого народа, клубилось омерзительное нечто… Проще-простого было списать это на «сатанинских» депутатов Думы, бесконечный клубок заговоров и козней, что зловещей аурой покрывал Кремль и всю Россию ещё задолго до октября-ноября 1917-го. Проще простого… Мише и не хотелось делать это. Крепко держа за локоть свою девушку, он с удовлетворением отмечал: ей также не хотелось идти на поводу этого грязного «киселя».

— Лично я совсем не замёрзла, — сказала Ира, распуская тесёмки на шапке-малахае. – А ты, мой милый?

— Ты меня греешь, — немного подумав, изрёк Миша. – Вот прижмёшься и согреешь. Но у меня такое предчувствие, что нам следует ещё пару минут здесь постоять. Так, на всякий случай.

— Ну, давай постоим коли так, — согласилась Ира, выпуская клубы морозного пара. – Я не против, — постучала она меховыми ботами в тигровых разводах.

В ответ на такое терпение Миша взял её ручки и стал растирать их своими. Через варежки, как говорится. Она нежно поцеловала его в нос. Вскоре Миша почувствовал спинным мозгом усиливающееся напряжение. Будто близилась опасность. И верно – кто-то сдавил его плечо рукой и как следует, тряхнул.

Вот так значит, подумал парень. В Москве, стало быть, так знакомятся. Явно, что бионегатив так проявился. Только чего ему надо? Сейчас выясним…

— Я вас слушаю, — сказал он как можно учтивее, не оборачиваясь.

— Слышь, это я тебя слушаю. Повернись, алло!

— Это можно, — встретившись глазами с Ирой, он, придерживая её за одну руку, слегка подался назад. – Так лучше?

Перед ним (а вообще-то за спиной) высился заправской амбал. Весь в чёрной кожанке. Несмотря на мороз, с непокрытой, выбритой до синевы головой. Глазки у этого переростка были узенькие и неопределённого цвета. Такая помесь гориллы с носорогом. Было видно, что мальчик, хоть и не привыкший много думать, на этот раз медлил. Что-то или кто-то стеснял его «безбашенные» действия.

— Ты чё здесь в натуре типа обжимаешься? Чё, в своих Сочах? Герла наша и неча её приватизировать. Понял или на пальцах объяснить?

— Мальчик, ты в каком классе учишься?

— Я не понял: здоровье чё – по барабану? К стоматологу охота? Чё ты здесь паришься? Гони отсюда в натуре!

«Кожаный» сделал попытку взять Мишу за грудки. Но тот умело сделал ему апперкот левой в почку. Правда, рассчитав удар – в пол силы. Зубы верзилы лязгнули, на глаза опустилась сизая поволока. Руки он всё же опустил. А Ира, крепче вцепившись руками в Михаила, едва не сорвала его рукав. В её глазах соседствовал ужас с восхищением.

— Слышь ты, гандон, — голосом полным плачущей неуверенности начал парнишка. – Я щас по мобиле вызову два грузовика РНЕ. Тебя щас в натуре оттрамбуют. Яйца на брусчатке будут! Понял? Граждане! Русские люди! – заорал он, озираясь. – Жиды руку подняли! На меня! На русского! Вы чё, в натуре, за меня не подписываетесь?

Пару-другую минут продолжалось это якобы патриотическое излияние. За это время, показавшееся ему Вечностью, Миша и Ира узнали о себе много нового. Ира, оказывается, предала русскую идею, путаясь с жидо-масоном. К тому же с заезжим, что было ещё хуже. (Вот бы с местным — тогда…) Миша, понятное дело, был в самом худшем положении. Ему давалось всего 24 часа. Собрать вещи, помыться, побриться, чтобы забыть сюда дорогу. Сюда, значит в Москву в частности и в Россию вообще. Улепётывать предлагалось непременно в Израиль. Иру от таких речей хватило сперва в жар, затем в холод, наконец, в хохот. Она громко хохотала, повиснув на Мишином плече. Сам же парень, собрав спокойствие в кулак, лишь покачивал головой. На каждую тираду бритоголового парировал: «Ну да, ну да. А, ну понятное дело! О, как всё запущено! А, ну Бог с тобой! Ой, прости нас Господи, рабов Твоих грешных».

Несмотря на то, что вокруг ходили люди, никто даже не остановился. Вдали маячил наряд милиции с дубинками и рацией. Но они также не думали подходить.

— Слышь ты, ушибленный! Что б я тя здесь больше не наблюдал. Понял? В поездах не ездей – под колёса бросим, — напоследок бросил бритый в пространство. Смачно плюнув, он заскрипел «берцами» к толпе таких же бритоголовых, в кожанках, притоптывающих у стеклянного подсвеченного купола Торгового центра. Они, вволю посмеявшись, сорвались с места. На Мишу с Ирой даже не посмотрели.

Ой, кто-то у меня дошутится, подумал Миша игриво. И про Сочи ему известно.

— Я не поняла, любимый, что это было? – обдала его белёсым паром девушка, что вволю насмеялась.

— Да так. Много силы – ума не надо, — филосовски изрёк он. – Ты мне сейчас точно рукав оборвёшь.

Пройдя через Кузнецкий мост, они вышли на набережную Москвы-реки. Шествуя по брусчатке Красной площади, Миша с удовлетворением отметил: грязно-серый полог, окружающий Кремль, будто ослаб и поредел. Неужто, и на мне закручена судьба Великой России? В толпе, на которую опускались сумерки (до поезда «Москва-Адлер» оставалось четыре часа), происходили мистические явления. То Мише казалось, что седое от мороза и снега Лобное место обступила толпа длиннобородых людей в сермяжных армяках и лаптях, в собольих шубах на золотых и серебряных застёжках; стрельцы с бёрдышами теснили её, а сверху думный дьяк нараспев читал указ Иоанна Васильевича IV об учреждении опричнины. То ему представлялось польско-литовское нашествие. По бревенчатой Москве с белокаменным Кремлём и златоглавым казанским собором, что своими куполами отображал созвездие Ориона, носились закованные в латы польское гусары с шумящими на ветру лебедиными крыльями. В амбразурах стен клубились залпами чугунные и медные пушки. Польские паны в парчовых кунтушах кричали из бойниц проклятия ратникам Минина и Пожарского, что, разгромив войска гетмана Ходкевича, осадили московский кремль, где был заперт будущий царь – Михаил Романов с чадами и домочадцами. То покрытая дымами столица («сердце России», по определению Наполеона Бонапарта) была заполнена армией «двунадесяти языков». Солдаты в разных мундирах и киверах, французы, пруссаки саксонцы, ганноверцы, итальянцы, швейцарцы, голландцы сновали по горящим улицам. Волокли тюки награбленной одежды, узлы золотой и серебряной посуды. Валялись пьяные и покрытые сажей. В пепле и грязи. Многие из них падут бездыханные по старому смоленскому тракту. Ведь они надругались над святынями русского и российского народа. Обесчестили церкви и соборы, где устраивали конюшни и отхожие места. Жалко и поделом…

Мише также представился парад ноября 1941-го. «Коробки» полков, уходящих на фронт. Ползущие по заснеженной брусчатке железные коробки игрушечно-малых Т-70 на бензинных двигателях, дизельных Т-34. Врезавшаяся по кинохронике шеренга красноармейцев в суконных шлемах, с американскими ручными пулемётами Льюис. Все проходящие смотрели на трибуну Мавзолея, седую от мороза, где в окружении вождей стоял Иосиф Сталин. Покачивая рукой над суконной фуражкой, в простой шинели, он провожал уходящих на фронт. Многим было суждено погибнуть. Но ещё многие выжили и отстояли Великую Россию. Но без злорадства российский народ вспоминает о 750 000 германцах, погибших в битве за Москву. О почти 10 миллионых потерях Германии, большинство из которых отдало Богу душу на Восточном фронте. Всё в руке Божьей.

Сколько же костей легло в Русскую Землю? Зачем? Сколько душ живёт и воплощается в ней? И у каждой своя судьба. Карма, так называемая, что на санскрите означает «мудрость». Не потому ли столь сложна судьба моего Великого Отечества, что столь сложны и многочисленны судьбы его народов? Настоящему поколению предстоит дать ответ.

— …Тю, привет, герла!- прервал ход его мыслей взбалмошный голос. Некая разряженная девица (чёрная с серебряной мишурой шубка, такие же лосины, серебряной парчи сумочка) выпорхнула на снежный тротуар из чёрного «ланд крузера». – Пыли сюда! А, это твой мен? Его тоже тащи! Едем вместе.

— Оксана, мне не до тебя. Отстань, пожалуйста, — взмолилась Ира, стиснув Мишин локоть.

— Я не поняла – ты что? – Оксана, хлопая накладными ресницами, уперла руки в боки. – Игнорируешь?

— Да нет, ты не так поняла. Просто не могу и всё.

— Мужчина, как вас зовут? – игриво поинтересовалась «герла» у Миши.

— Ален Делон, — не моргнув глазом, ответил он.

— А если серьёзно?

— Михаил, если так.

— Так вот, уважаемый Михаил, вы можете повоздействовать на Иру? Ради меня?

— Нет, не могу, — признался Миша, незаметно пожимая своей девушке руку. – Богородица не велит, — сказал он первое, что пришло на ум.

На ум пришла фраза юродивого из «Бориса Годунова», что, впрочем, приятно польстило ему. Надо же, запомнил…

— Мужчина, я не поняла: вы мясо едите? – не унималась Оксана, у которой поползла одна ресница. – Ира! Я не поняла, ты едешь или нет? В коем веке встретились две подруги, школьные друзья, а она? Нет, не понимаю, — она, выразительно покрутив пальцем, утонула в машине. Хлопнула дверка…

— Ну вот, слава Богу! – Ира, будто старушка, размашисто перекрестясь, рухнула коленями в снег.- Это она меня… ну, туда затянула. Помнишь, я тебе рассказала на первой встрече? Вот какое испытание. Надо же…

— Ну, особого испытания я не ощутил, — приподнимая её на ноги, заметил Михаил. – Разве что так, чуть-чуть. Когда мы вместе, разве нам трудно?

— Нет, милый, совсем легко. Ты как всегда прав, — она прильнула к его губам, не скрывая порыв.

***

По приезде в Сочи, первое, что сделал Миша – так связался с филиалом центра стратегических разработок. Тот снимал под офисы несколько помещений фешенебельной гостиницы города, что выступала в качестве прикрытия. Директор представительства назначил ему время, чтобы познакомить с коллективом, а коллектив соответственно с ним.

Вечером того же дня Миша приехал в гостиницу. Прошёл через роскошный вестибюль, поднялся на лифте. Он без труда нашёл офис номер «тридцать пять». После того, как представился в пульт охраны, массивная стальная дверь отомкнулась.

— Входите, — раздался звонкий женский голос.

Он, теряясь в догадках, ступил в просторное помещение. За длинным полированным столом, где был компьютер и принтер с телефонами, сидела девушка с пышной причёской и весёлыми карими глазами. Её аккуратные ноготочки так и прыгали по матово-белым клавишам приставки. Возле неё на вращающемся стуле сидел молодой человек в костюме и при галстуке. Его серьёзный, чуть насупленный взор мало гармонировал с настроением весёлой девушки. Молодой человек уставился в Мишину грудь. Некоторое время он изучал её. Затем «просканировал» Мишин лоб. После чего вернулся к, надо полагать, излюбленному занятию – созерцанию…

— К Александру Андреевичу? – живо спросила девушка, оторвавшись от своего занятия. – Вы, кажется… – она заглянула в настольный календарь. Для верности очертила одну из записей лакированным ноготком. – Вы Михаил Николаевич, так ли?

— Да именно так, — Миша не удивился причудливому обороту, заранее исключавшему всякое отрицание. – Мне пройти или подождать?

— Минуточку подождите, — улыбнулась девушка. – Он сейчас к вам выйдет. Пока хочу вам предложить чай и кофе на выбор. Будете?

— И то, и другое. Но без сахара.

Охранник снисходительно кивнул. У него глаза смеялись, но губы оставались прежними. Что у них по инструкции нельзя шутить? Вот люди… Тем временем страж вперился взглядом в стенку. Будто вознамерился изучить каждую из её шероховатостей. Вот бы спросить, что он чувствует в этот момент, подумал Миша. Отстранившись от всего… Хотя заглянуть во внутренний мир человека всё равно что заглянуть в центр Вселенной. (Если у Вселенной вообще он есть, этот центр. Ибо, так сказать, у этого центра должен быть свой центр, его породивший, а у «своего центра»…) Вторгаться в эту область, как сабантуй, никак нельзя. Можно разрушить или повредить само существо. Возможен лишь обмен взаимным опытом. Безусловно, такой славный опыт таинственного и славного внутреннего бытия есть у каждого. Не начать ли каждому со своего собственно?

— А пистолет у вас настоящий? – неожиданно поинтересовался Миша.

Когда охранник привстал, чтобы поправить стул, он заметил: за отворотом пиджака блеснула металлическая плоскость, вставленная в ребристую пластмассовую рукоятку.

— У нас всё настоящее, — вежливо пояснил ему парень.

Дверь полированного дерева внезапно распахнулась. В приёмную вошёл высокий полный человек с огромным мясистым лицом. В знак приветствия он пожал Мишину руку необычайно-крепкой «клешнёй». Жестом пригласил войти в кабинет, где за вытянутым столом с телефонами во главе и селектором внутренней связи, позаимствованным с советских времён, восседало несколько мужчин.

— Проходите, — Александр Андреевич, несмотря на зрелый возраст и стать, говорил вкрадчивым, любезным голосом. – Вот, прошу любить и жаловать. Наш новый сотрудник. А вы, Михаил Николаевич, познакомьтесь со своими коллегами.

Мужчины охотно протягивали ему свои руки и представлялись. Затем состоялась оперативная планёрка. В первую очередь Александр Андреевич предлагал своим сотрудникам повысить бдительность. Причём относительно тех контрмероприятий, что проводились структурами деструктов. Особенно в них преуспели религиозные тоталитарные секты и мистические школы сатанинского толка, что частенько скрывались под вывесками школ по биоэнергетике, космической йоги, «открою третий глаз одним ударом»… С начала распада СССР на отдельные государства, при содействии иностранных спецслужб (особливо Гарвардского университета, что является стратегической разведкой) была создана сеть деструктивных контор, финансируемых единым центром. «Чёрные технологии» со времён Ветхого и Нового Завета далеко не устарели, но обрели новую силу. Слепые продолжали оставаться вождями слепых. В массе людей, что неосознанно поддавалась деструктивному воздействию, ещё продолжало работать модель искажённого восприятия – «искривлённое зеркало». Иными словами, всё, что происходит с ними, продолжает восприниматься через негативную сетку.

— В качестве нашей основной контрпрограммы мы используем давний приём – тактику адверза, — Александр Андреевич испил воду из граненого стакана. – Если они используют метод разделяй и властвуй, то мы, соответственно, — соединяй и взаимодействуй. Всякая Божья тварь со всякой Божьей тварью. Ибо, бионегатив есмь сатана, а деструкты есть диавол. То бишь, «диа-вул», или двойная воля. Зомби, одержимые…

— Бесноватые!- подсказал один из сотрудников, сложив руки.

— Вот-вот… На всё Божья воля, конечно. Ведь не секрет – эта тёмная публика живёт за счёт того, что забирает психо-энергетические и биологические ресурсы. Иными словами, занимается элементарным вампиризмом. Воспрепятствовать сему только лишь силовыми методами мы не можем. Не имеем права. Мы в состоянии только предостеречь всякого сомневающегося. Провести соответствующие мероприятия, что помогут несознательным деструктам и несознательной массе бионегатива осознать, как их вульгарно используют. Тот, кто знает, тот уже защищён. Не так ли? Вот то-то…

Все тактично закивали. Кто-то потянулся к листикам бумаги, чтобы зарисовать первые же, пришедшие на ум знаки, цифры, записать то, что просилось на осознанный план из глубин подсознания.

— …Так вот, репрессии применяются не раньше, чем они осознают свою подлинную сущность. Это незыбленная аксиома тактики адверза. Именно для этого мы собираем на каждого из наших подопечных самое подробнейшее досье, — широкое лицо шефа расплылось в улыбке, — которое впоследствии может быть использовано как для них, так и против них.

— Александр Андреевич! Судя по всему, жизнеспособность сознательных бионегативов напрямую зависит от «поставок топлива», — заметил Миша, который входил в курс да дело. – На мой взгляд, необходимо акцентировать внимание на способы получения данного «топлива». Это, несомненно, ограничит данное явление. Сузит его радиус действия как у нас, на земле, так и во Вселенной. Честно говоря, — парень почесал надбровье, передавая шефу мысль о беседе с Терентьевым, — хотелось бы серьезно заняться именно этой темой. В своё время я облазил немало сект и вампирических школ (сотрудники живо отреагировав, тут же подключились к прежнему каналу), общался со многими адиозными гуру. Я пришёл к выводу, что у каждого из этих деструктов – своя излюбленная система подпитки. В незапамятные времена её модно было называть энергетическим вампиризмом. По-моему, необходимо выявить из этих разных систем подпитки нечто общее – единую закономерность, наличие которой позволит эффективно бороться с частными проявлениями…

— Мы этим собственно и занимаемся, — понимающе кивнул Александр Андреевич. – Все наши контрмероприятия прежде всего направлены на ликвидацию общей системы бионегатива. Усилиями «обманутых вкладчиков», так сказать. Ещё не пришло время переключать наши главные силы на детальный анализ зла. Мы должны будем для этого собрать, как мозаику, бионегативную программу человечества. Пока этого нет – пауки обитает в прикрытой ими же банке. Имя этой «крышке» — закон Жизни или воля Бога, породившей всё разумное и всё живое. Дескать, раз нас создали по образу и подобию – не моги нас трогать. Иначе – пожалуемся самому.

— Как сказал Ульянов-Ленин-Бланк, не бублик, а дырку от бублика они получат, — встрял тот же сотрудник.- Если пожалуются.

Александр Андреевич торжественно вручил новому сотруднику ключ с магнитной карточкой, что дублировала обычный замок. Сотрудники при этом обменивались впечатлениями. Краем уха Миша ловил: задача учреждения усложнялась связи с военными операциями НАТО в Ираке и Афганистане, а также эскалацией событий на Балканах. (Последний регион был в значительной степени под контролем британских «коллег», что защищали интересы косовских экстремистов, исповедующих ислам. В данном случае, США пытались перехватить пальму первенства у «старейшей демократии», что привело к невероятному осложнению между двумя странами. Уайт-холл всеми средствами пытался не допустить янки в Переднюю Азию, как и Россию.) Взрывы небоскрёбов Всемирного торгового центра грозили вылиться в кровопролитную, затяжную войну между европейским и арабским миром. Беспорядки арабских подростков, учинённые уже дважды в Париже, несмотря на обилие полицейского спецназа, лишь подчёркивали это. Бионегативам явно становилось тесно на этой планете. Как паукам в банке. И те, и другие, если не в состоянии выбраться наружу, обычно пожирали друг друга. В данном случае на съедение была выбрана «лакомая кость» под названием Британия. Поводом послужило движение Талибан. Созданное при поддержке МИ-6, эта боевая организация вскоре оказалась под колпаком у ЦРУ. Сам Бен Ладен, как выяснилось, оставался секретным агентом данной «фирмы». Он был внедрён в британскую «подкрышную структуру» для одной цели: взять её под контроль, чтобы затем, организовав теракты(они предполагались в ряде европейских столиц) дать повод «дядюшке Сэму» обвинить Британию в попустительстве.

Миша тут же вспомнил изречение в Новом Завете о сыне, что не предложит отцу змею вместо рыбы и камень вместо хлеба. Ему было важно знать мнение дьякона Дмитрия, что также являлся младшим научным сотрудником Центра стратегических разработок. Является ли данная притча скрытым мировым законом: всякое действие равно противодействию. В случае если произошёл неадекватный обмен энергиями между отдельными людьми, странами, континентами, планетами…

— Вынужден согласиться с вами, — заметил тот. — Хотя Библия и христианство как источник борьбы со злом, да и философское учение – явление уникальное. То, что они совмещают и то, и другое лишний раз доказывает их жизненность и божественность. Кстати, вы заметили, что, только, в последней книге Откровение Иоанна богослова, известной ещё как Апокалипсис, звучит окончательный приговор злу и его прородителю?

— Да-да… Как же, как же! Там ещё говорится о злых духах, сатане и диаволе, о древнем змее, что будет окован на тысячу лет. По истечении он, правда, выйдет из темницы и будет мучить святых. Но затем – навечно окажется в геенне огненной. А в конце данной книги есть и такое: сын утренней зари, он же денница и Люцифер…

— Давайте зачитаем, — Дмитрий незамедлительно извлёк из-за борта пиджака с крестиком в петлице карманную Библию. Зашуршал листами, расцвеченными закладками и пометками. – Вот, смотрите: «Я Иисус послал Ангела Моего засвидетельствовать вам сие в церквях. Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя». Что это значит на ваш взгляд?

— Ну, что это значит… — напряг Миша лоб. – Значит лишь то, что Иисус становится на место павшего и нераскаявшегося Люцифера, обратившегося в сатану и диавола, управляющим нашей планеты. Её Ангелом.

— Всё и проще, и сложней. Бог как Великий Рецепиент, ни за что не согласиться принять от сатаны змею вместо рыбы и камень вместо хлеба. Иными словами, Господь откажется воспринимать неадекватную информацию, способную погубить программу Любви во Вселенной. «Возлюби Бога как самого себя» означает, что образ и подобие не отталкиваются, но притягиваются. Отторжение возникает в противном случае. Причём, разум сатаны ещё не до конца, — Дмитрий незаметно осенил себя крестом, — отторгнул светлый образ Люцифера, что является подобием Божиим. Путь к свету ещё не перекрыт. Это, кстати, наводит на мысль о другой притче.

— О блудном сыне?

— Ага-ага! А Сергей Булгаков, отец Михаила, что пытался первоначально назвать своё известное произведение «Евангелием от сатаны»… прости, Господи… вообще полагал, что Люцифер в конце-концов вернётся к Богу. Редкий сын, согласитесь, пусть и промотавший именье отца, данное ему во владение, способен прожить без любви к отцу и без любви отца. А уж когда речь идёт о Небесном Отце…

— Всё дело в том, как отнесётся к этому намерению та публика, что окружает Люцифера. Короля формирует свита.

— Ну, уж, не без этого. Существуют и такие миры, где в результате отпадения от Бога тамошние обитатели до сих пор смутно представляют, кто есть кто. «Ху ис ху», как говорится, — тряхнул своими церковными кудрями Дмитрий, улыбнувшись сквозь усы и бородку. – Эти формы жизни появились на свет Божий в результате действий самого Люцифера. Для контроля над их развитием и дальнейшего накопления ангельского опыта. Эти объекты и субъекты разумной жизни заслуживают самого пристального внимания. Они не ведают что творят. А Фома-неверующий, если вы помните, настойчиво добивался от Христа пощупать рубцы от гвоздей. Дескать, когда убежусь, тогда и поверю! Лишь после этого он осознал кто перед ним. Настолько, стало быть, был далёк в тот момент от Бога. Представляете, куда он осознанно и неосознанно тянул остальных учеников и самого Христа? Одним словом, даже из своего Спасителя человечество пытается сделать своего поводыря, забывая притчу о слепых. Слепые вожди слепых, помните? Что все попадут в яму, независимо от положения, нет смысла сомневаться. А теперь представьте себе, что отношение к Христу как к поводырю нагнетает энергию пришествия антихриста. Порождает сонмы демонов и чудовищ в незримых мирах. Они существовали там и до нашего появления, но наши бионегативные вставки только усиливают их влияние.

Когда Миша добрался до дивана в своём кабинете, он рухнул на него. На матовой панели дверного замка зажглась лампочка индикатора. Теперь уж никто не потревожит! Существо парня оказалось на некой сияющей вершине, согревая его от внутреннего холода, что замораживает человечество со дня грехопадения. Вся Мишина предыдущая жизнь (не говоря уже о прошлых воплощениях, если таковые были) оказалась просто прелюдией к свершившемуся. Бесконечные поиски, метания, совершённые им глупости и найденные верные решения – всё это представлялось ему не вполне реальным. Словно было взято частями из другого, неземного мира, что издавна служил переходным мостиком в новое измерение жизни для здешних обитателей.

Ощутив себя единым целым со своим рабочим (вернее, творческим) местом, Михаил отомкнул один из ящиков, встроенных в овальный стол с оргтехникой. Извлёк первую же папку. Там находились служебные инструкции, которые необходимо было изучить перед тем, как приступить к деятельности. Помимо известных ему положений «формы два» о неразглашении любых данных, в них освещалась структура представительств Центра на местах. Так, помимо начальника и его секретариата с общим отделом и «хзо», с сотрудниками коих Миша немного успел познакомиться, существовали и действовали отделы: информационно-аналитический и информационно-технический, названия которых говорили сами за себя. Они в свою очередь делились на отделения о специфики, которая учитывала область применения и оперативность. (Так, скажем, отделение, что ведало СМИ было оперативнее отделения по защите культуры и искусства. Среда деятельности сотрудников сама подсказывала, что деструкту-художнику или деструкту-писателю гораздо ловчее уходить от деятельности Центра, чем деструкту-журналисту.) Кроме того в составе представительств и Центра был отдел собственной безопасности. В его обязанности входило предохранять сотрудников прочих подразделений (особенно, их руководство) от неосторожных попаданий в затяжные катастрофные ситуации могущие возникнуть в работе с бионегативами. Особенно при соприкосновении с их собственными СБ при олигархических, мафиозных структурах, а также при столкновении с сотрудниками-деструктами иностранных спецслужб. Вместе с тем отдел «собственников» пересекался с деятельностью отделения Степана Владимировича, бывшего районного прокурора. Бионегативы давненько научились внедрять своих агентов в силовые структуры. Те вершили под прикрытием званий, служебных удостоверений и связей свои чёрные дела, выколачивая деньги, организуя притоны, укрывая преступников. Параллельно с этим расширял своё влияние так называемый преступный мир, который с 2000-го стали постепенно ограничивать. Но сращение госчиновников и преступников ещё давали о себе знать. В этой зловонной среде как поганки прорастали сатанинские программы, презревшие и Божеское и человеческое. Прикрытие обеспечивали помимо спецслужб НАТО многочисленные (уже лицензированные!) «космические йоги», колдуны и шаманы всех мастей, что толковали карму как клубок якобы вечных противоречий. Дескать, его можно распутывать лишь помаленьку, компенсируя обиды из прошлых жизней поиском обидчиков и воздаяния им в том же объёме «по полной». Правильное понимание «любите врагов ваших» попросту игнорировалось, что приводило к обострению и подпитке «клубка» за счёт уворованной у Бога жизненной энергии (Параны). Пока ещё до полного включения механизма Апокалипсиса, что не предусматривал разрушения физического мира и уничтожения всего живого, это у бионегатива сходило с рук. Ведь «Бог есть любовь», а потом уже ответственность.

Что же до характера собственно службы, то в соответствующей инструкции значилось, что сотрудники Центра имеют право вступать в доверительные отношения с гражданами получать от них необходимую информацию. Также по «форме два» получать доступ при наличии запроса за подписью директора Центра или региональных представительств к данным из досье спецслужб. При введении через Интернет кодового пароля на электронную страничку (сервер) начинала поступать информация «по запрашиваемому объекту» через ГИЦ (Главный информационный центр), что также обслуживал ФСБ, МВД, ГРУ, Прокуратуру, Минюст и т.д. Согласно положению «О статусе сотрудников Центра стратегических разработок» за 200… год разрешалось привлекать к оперативному сотрудничеству «спецконтингент» на добровольных и принудительных началах (в последнем случае только сознательных бионегативов), брать подписку о неразглашении оных отношений, одаривать их денежными вознаграждениями и прочими поощрениями «в случае успехов в работе из оперативного фонда». Однако производить скрытое наблюдение с применением аудио и видео-аппаратуры, изучать и копировать личные документы и «прочие носители информации» только в случае проводимых оперативных разработок прочими спецслужбами или возбуждению прокуратурой уголовных дел. До того приходилось довольствоваться лишь «применением моральных санкций», что включали в себе правильное «распределение потоков информации по спецконтингету». То бишь через доверенных сотрудников, выступающих в качестве информаторов, скрупулезно изучался каждый шаг данного объекта-субъекта, чтобы потом…

Вот-вот, подумал Миша, вспоминая иных своих знакомых и знакомые примеры. Сколько бы персоналий не стало на путь зла, если бы данные информационные потоки всегда распределялись правильно. А то ведь время от времени бионегативы берут их под свой контроль. А что тогда? Впрочем, «кого Бог любит того и наказывает». На первый взгляд, несправедливая аксиома. Однако кто его знает. Испытания, через которые проходило грешное пока ещё человечество в эпоху Ветхого завета, должны были отделить заранее зёрна от плевелов (спецконтингент от всего человечества). Кстати, как там Ира, подумал он. Не позвонить ли, не потревожить? Он набрал по мобильному её номер (пришлось залезть в память, так как собственная память подвела) и услышать после длинных мелодичных гудков: «Абонент временно недоступен. Позвоните позже». Жаль….

Он вспомнил, как они раскрасневшиеся от мороза доехали на метро до «Пушкинской». Дома у Иры горел свет. Приехали с дачи, что достраивалась под Наро-Фоминском, её родители. Отец, судя по осанке бывший военный или чекист, с аккуратно подстриженной щёточкой усов, вежливо поздоровался с ним. Задав несколько вопросов о жизни и журналистике, хитро наблюдая внутренним зрением, он оставил молодых людей в зале у телевизора. Затем тактичный допрос повторила мать, усадив их пить чай за полтора часа до Мишиного поезда. Загадки-загадки…

***

По роду своей деятельности Михаил (как и другие сотрудники Центра) соприкасался с коллегами из ФСБ. Всякий раз, когда он набирал соответствующий номер службы на Театральной, частенько ощущал непонимание, а порой и скрытую неприязнь ряда чекистов. Они мыслили по своему, частенько углубляясь в ненужные детали. Порой это снижало эффективность их же работы. Среди них попадались скрытые и явные бионегативы, за которыми надзирал бывший районный прокурор. В отношении несознательных деструктов он вёл кровопотливую разъяснительную работу. Создавал им различные ситуации, в которых они получали максимум информации о самих себе и получали возможность вернуться к Богу. Михаилу приходилось бывать очевидцем тех изменений в тех или иных загрязнённых душах. Он искренне радовался за них. Однако основной, закрытый контакт с этой структурой осуществлялся через специального внедрённого сотрудника Центра, что состоял при отделе защиты конституционной безопасности департамента контрразведки ФСБ.

На этот раз, как и прежде, Миша обратился к Афанасию Петровичу с одной целью: «пробить информацию» по ряду бионегативов, что параллельно числились в разработках у чекистов. Прежде всего, его интересовали журналисты, что увлекались биоэнергетикой в области техник зомбирования или нейролингвистического программирования (НЛП). В особых файлах компьютерного досье находились «телевизионщики», что были замечены в контакте с сатанистами как в тонком теле, так и на плотном уровне. (Так одна из известных телекомпаний города объявила на 1 мая прошлого года о предстоящем шабаше на Лысой горе, возле остатков от ресторана «Старая Мельница», что сгорел в лихие 90-е в ходе известных разборок.) Помимо этого большое влияние в России, Болгарии и Франции, включая США (последнее всплыло не так давно!) захватил так называемый научно-учебный центр «Дельта» под управлением Золотарёва Евгения Борисовича. Бывший сотрудник 5-го управления КГБ, доверено-приближённое лицо бежавшего в Британия Бориса Березовского и бывшего шефа его СБ, он проводил с конца 80-х и начала 90-х семинары, что назывались нарочито – «психо-энергетические». Для психов, понятное дело. Ибо каждый участвующий обязан был на 7 дней поселиться в кемпинге, или пансионате и забыть многое из того, что являлось обычным для каждого мало-мальски развитого человека. А именно: имя, фамилия и отчество. Вместо этого ему или ей предписывалось называться «хомяком» (без поправки на пол), есть как можно больше, по возможности не мыться, ходить «паровозиком», держа друг-дружку за плечи и глядя друг-дружке в затылок, зарисовывать картинки из космоса и записывать методом «автоматического письма» информацию, что была якобы оттуда же. Ни много ни мало… Эмиссары данной тоталитарной секты, что именовали себя «хорьками», давно вели в Сочи свою разрушительную деятельность. В обмен на идею управлять массами через подсознание или тонкий мир, они затягивали на семинары людей, что превращались в «бабочек». Иными словами, у ряда участников «сносило крышу». Они исстрачивали все деньги, занимая сначала у родных и близких, а затем у вновь прибывших «хомяков». В конце-концов эти люди переставали быть людьми, превращаясь, по определению Золотарёва, в канал для поступления информации или «одноканальных зомби». «Двухканальными» он называл тех, кто помимо приёма информации был задействован для неких акций после того, как с него бралась подписка: настоящим снимаю с научно-учебного центра всякую ответственность за свою смерть, повреждение в рассудке, потерю имущества и т.д.

Афанасий Петрович встретил его на одной из уютных лавочек под лёгкой металлической беседкой, что украшали парк через дорогу напротив Зимнего театра. Под видом сложенной газеты «Великая Россия» он передал ему ксерокопии ряда документов о деятельности ряда бионегативных субъектов. Большинство из них в совершенстве владели техниками психического воздействия на подсознание, а также психологической защитой, имели навыки напускания сглаза и наведения порчи. Этому они обучились у ведущих чёрных колдунов России и зарубежья. Миша и его коллеги вздыхали: как непросто будет одолеть «древнего змия», сатану, диавола и князя тьмы в этих душах, считавших поначалу искренне свои аномальные сексуальные и прочие наклонности, как-то неуёмная жажда власти, признаками «голубой крови», высшего озарения, избранной расы и даже мессианства. Многие из них жаждали прихода антихриста, желая послужить в его близком окружении. Они также искренне полагали это время прекрасным в виду снятия многих формальных и неформальных табу. Как-то: на стремление вести распущенный образ жизни и решать все конфликтные ситуации исключительно силой.

— Страдалец вы наш! Ну что, подкинул вам вшей за воротник? – пошутил, уставившись в небеса, Афанасий Петрович. Он закурил «Нашу марку». – А что поделаешь? Такая у нас работа. Служба… Эти паразиты и меня покусывают, признаюсь честно. Достают временами. Поэтому необходима помощь. Я бы сказал ускоренная помощь, Михаил Николаевич. Сколько этой заразы в последнее время съехалось в Сочи! Боже мой, ужас какой! Ввести бы сей час святую инквизицию или сталинский ГУЛАГ. А то сил нет смотреть и чувствовать это безобразие. Не верите? Чего улыбаетесь? Так я же серьёзно. Лучше доведите до сведения руководства. Мол, сил больше нет терпеть. Моча на пределе. Мочи, как говорится, нет. Понимаете, Михаил Николаевич? Лучше поделитесь мыслью с отмирающим поколением, чем улыбаться.

— Мне некогда, Афанасий Петрович, — улыбнулся Михаил, взбудоражив себе затылок. – Дел по горло, а то и по самую маковку. Даже выше. Вот, вашими молитвами да молитвами прочих добрых людей и держусь. В церковь иногда захаживаю, свечку поставить. К иконе приложиться… то-сё, пятое-десятое… Что же до «комбинатов смерти», то – мы же так больше не работаем! Не правда ли, Афанасий Петрович? – он проникновенно посмотрел ему прямо в глаза. – Наша задача была и пока есть – стравить зло со злом. Уничтожить врага его же собственными руками.

— Молодец! Так и надо держаться, — Афанасий Петрович хлопнул его по правому плечу. Контроль есть контроль. Ты же понимаешь, что ни я его выдумал? Вот именно: силы зла не дремлют, но выискивают повод вселиться даже в самую закаленную и освещённую душу. Как твою и мою. Особенно в наше время, когда так всё перемешено. У тёмненьких начинается пси-энергетический голод. Взаимное пожирание, не шуточное дело. Однако никогда не знаешь, когда тебя укусит раненый зверь…

Внезапно он застыл как каменное изваяние. Успел скосить глаз налево, чтобы успел обратить внимание. По парковой дорожке под голыми ветками, что стелились по металлическим аркам беседки, двигался одинокий человек в длинном чёрном пальто. У него были острые, пронизывающие глаза. В руке он нёс синюю нейлоновую спортивную сумку «рибок» с пластиковыми вставками. Прохожий неспеша проследовал рядом и, как показалось им, зловеще усмехнулся, обнажив желтоватые кривые зубы под коричневыми, сморщенными губами. Используя «третий глаз», Миша совершенно ясно увидел в глубине аурального слоя, что охватывал прохожего виде кокона, грязный комок. Он жил в своём носителе обособленной жизнью, время от времени дёргая за нити пристрастий и рефлексов.

— Тёмненькие навели на нас своего агента, — Афанасий Петрович проницательно изучал высокую, чуть сутулую спину прохожего. – Кстати, не первый раз его вижу. Такое ощущение, что эта публика решила со мной поквитаться. Выследили… Вот и вас это коснулось, молодой человек. С чем я вас и поздравляю. Придётся теперь задействовать коллективное мероприятие. Вам ясно?

— Да уж, придётся, — чужим голосом согласился Михаил, облизнув губы, ставшие сухими. – Надо будет немедленно доложить шефу. Нет, сразу же прозвонить «собственникам», чтобы они… Раз вы уже не первый раз с ним сталкиваетесь… Кстати, почему прежде не доложили? – сделал он попытку, но, встретившись с холодным взором, тут же отступил. — Насколько я понял, в такие моменты у вас наблюдаются особенно сильные проявления тьмы? Я так и подумал. Только что сам испытал. Почувствовал, так сказать, на собственной шкуре. Не дай-то Бог…

— Надо разбегаться, — выдавил из себя Афанасий Петрович. Глаза его заметно потускнели, лицо вытянулось и стало жёстким и совершенно чужим. – Делаем в одиночку два-три контрольных круга по периметру и дуем каждый в свою сторону. Здоровья, удачи и… до скорой встречи, Михаил Николаевич.

Проведя самостоятельно защитные мероприятия, Миша на ходу связался по мобильному с секретариатом. Он прежде попытался дозвониться до отдела собственной безопасности, но там отчего-то не отвечали. Причём, как у начальника, Павла Петровича, так и у его двух замов. Сотовый первого работал на приём голосовых сообщений двое других были временно недоступны. Не иначе как в бетонных подвалах кого-то ломают… Однако Клавочка, секретарь-референт шефа, была как всегда на месте. На текущий файл, готовый к рассылки на электронные странички «по инстанции» (отделов), тут же была сброшена информация категории «экстра А». В ней значилось: «15 ноября 200.. года, 15 часов 45 минут. Ситуация внедрения в среду контакта сотрудников бионегатива по профилю агент-диверсионник. В среде контакта задействован сотрудник Воронов. Прошу немедленной проверки по профилю «контроль». Светлов».

— Принято! – сказала Клавочка как заправская телефонистка или оператор на канувших в Лету пейджинговых станциях. – Всё в порядке. Продолжайте работать. За вас уже молятся, посылают вам золотые лучи. Удачного возвращения!

Улыбнувшись, Миша тут же поблагодарил девушку. Прежде чем отключить сотовую связь сам отправил представительству, представив его в своём воображении, мощный золотой луч. Так оно будет лучше. Каждое помещение обвёл мысленно золотой каёмкой. И каждого сотрудника, включая Клавочку, Дмитрия, охранника-собственника Сергея и, конечно же Александра Андреевич, заключил в золототую оболочку. Судя по приливу сил и наполнению светом, что происходило как внутри так и снаружи, на него воздействовали также. Сотни, тысячи, миллионы… все, кто сознательно, полусознательно и неосознанно задействован в пси-энергетической структуре Центра. Верующих и неверующих, просто порядочных людей и иных форм жизни. Не доступных порой (кроме «третьего зрения») простому глазу.

Всё-таки приятно, когда о тебе думают и заботятся, подумал он на ходу. Нравлюсь я ей, вот что. Это же очевидно, пентюх ты сочинский. Причём для всех: Александра Андреевича, охранника Сергея, Дмитрия. Все это видят, все это поддерживают и ждут счастливой развязки. Вернее нового витка завязывающихся отношений. Но активно помочь никто не может. Да и как тут поможешь? Центр разработал много программ, что боролись со злом и побеждали его. Нет и никогда не будет готовых рецептов, чтобы осчастливить два сердца. Тем паче, если эти сердца не чувствуют друг к другу сильной взаимной привязанности. Одно, положим, чувствует, а вот другое… У другого есть другое сердце, коему он поклялся (мысленно!) в вечной любви. А Клава… Клава для меня надёжный друг, товарищ по священной работе и героической службе. Не более того, к сожалению.

Шествуя к представительству, которое все называли «ящиком», Миша инстинктивно набрал Ирин номер. Тьфу ты… Прости меня, Господи: «Абонент вне зоны досягаемости». Он ощутил нешуточную тревогу. Позвонил на Ирин домашний. Обычно раздавались сигналы записывающего устройства. Бодрый голос Иры общался с позвонившим: «Здравствуйте, дорогие товарищи и тем более господа, ещё более дорогие, чем товарищи. Просим вас не тревожить этот номер по пустякам. Оставьте быстро своё сообщение и, если оно не содержит ненормативной лексики и всяких «измов», позвоните нам ближе к вечеру. Целую родных и близких. Особенно сильно моего дедусю и самого дорого на свете человека, после него, мамы и папы. Он сам догадается, когда услышит. Пока!» С минуту, что показалась ему миллиардом лет в вечной мерзлоте космического сияния, он не слышал в мембраны сотового никакого сигнала. Лишь щелчки и потрескивания. Будто кто-то топтал сучья или хрустели чьи-то косточки. Когда боль в груди и во лбу стала почти невыносимой, раздался незнакомый женский голос с плёнки: «Номер временно отключён». Здрасьте, приехали…

«Надо установить личность «чёрного», — внезапно пронеслась у него в голове чья-то мысль. Через минуту она, эта чужая мысль, стала почти родной. Она вытеснила почти всё. Некий слепящий поток вырвал его из бытия. Развернул на 180 градусов от той цели, что он преследовал раньше. Но он не почувствовал себя отщепенцем. Через другую минуту, что пришла уже без боли и томительного, тягостного ожидания он ощутил себя вновь в пси-энергетичеких потоках Центра. Новая задача не противоречила им. Эх, по горячим приметам этого «чёрного» не возьмёшь поди. Ушёл давно. Если не в иное измерение, то… К нашему спецу в УВД ни сегодня-завтра обратится Александр Андреевич, чтобы тот запустил соответствующую ориентировку. Высокого роста моложавый мужчина, в длинном чёрном пальто, с большой синей спортивной сумкой «рибок». Не густо, не густо, подумают опера из убойного отдела. Опять нам «глухаря» вешают. Что ж, пошукаем, если клиент такой серьёзный. Авось что и наскребём для тех, у кого голова загружена делами и кому ночами не спится спокойно.

Он всё-таки набрал по сотовому номер дежурной части УВД и попросил позвать полковника такого-то. Как всегда тот оказался на месте, так как был кабинетный работник, а своё отбегал, отстрелял в молодости. Сотрудник «Дрозд» обещал предпринять по горячим следам всё возможное. Он горячо заверил своего «параллельного» куратора, что в случае чего будет нем как рыба.

— В каком-таком случае?- не удержался Миша от лёгкого сарказма. – Ладно, верю. Поторопитесь, это очень важно. Что до шефа и Божьего гнева, я сам разберусь. Небось, не казнят нас, не распылят на атомы. Посылаю вам золотой луч…

В голову тут же вошло намерение: вернуться в парк, отследить фон вторжения в контакт, взять «информационный след». (Не секрет, что человек оставляет за собой события, что характеризуют его как личность. Их след, если его взять верно, может вывести на самого человека или группу людей.) Такое мероприятие иногда немедленно выводило на искомый объект. Вот и поищи, энтузиаст ты мой. Он опустил молнию на чёрной кожанке и заметно сбавил шаг. В конце-концов, никто никого не гонит.

Информационный след, взятый с места определяющего события, повёл к гостинице «Приморская», где снимали одну из серий «Улиц разбитых фонарей». Полюбовавшись вечнозелёными пальмами и пляжной набережной, где бушевали гребни серых волн, Миша решительно пошёл мимо кафе «стекляшка», служившем для встреч гей-меньшинств. Пройдя мимо «Парк-отель», отстроенный на месте бывшей гостиницы «Ленинград» (собственность предпринимателя Батурина, зятя «кепки»), он подошёл к бывшему кинотеатру «Стерео», бывшему же ночному клубу «Белая дама», где ныне располагался штаб «Олимпиада 2014». Двигаясь «на автопилоте», он спустился по лестнице Курортного проспекта и вышел на Платановую аллею мимо ресторана «Каскад». Постояв с минуту, он решительным шагом проследовал мимо здания УВД по переулку Электрический и мраморной стеле погибшим сотрудникам милиции к бывшему кинотеатру «Спутник». Место это, обнесённое строительным забором, находилось перед массивным Ривьерским мостом. Напротив высилось сверкающее мрамором и стеклом здание главпочтампта с фонтанами и стелой из коричневато-красного гранита с текстом из указа Президиума Верховного Совета ЦК КПСС за подписью Л.И.Брежнева, посвященного приданию городу-герою и курорту Сочи особого статуса всесоюзной здравницы.

По-видимому «чёрный» здесь был. Мог вот так же прогуливаться. Чтобы найти себе подпитку, выдергивая сгустки лакомой энергии из проходящих и сидяших на лавочках. И то и вовсе – задействовать пси-поле или эгрегор, что вырабатывается всеми разумными существами (наслоенный «информационный след»). Всё это необходимо было проверить, что Миша и собирался сделать. Рассчитывая при этом на принятые меры Центра, а также ФСБ и УВД.

Однако не тут-то было. Что называется, баран начихал или кот наплакал.

— Патрульно-постовая служба. Сержант Макаров, — лихо отрапортовал, приложив руку к кожаной форменной фуражке-кепи молодой парень, срочник из батальона МВД. Их ещё называют «бандерлогами». – Предъявите ваши документы, пожалуйста.

За ним маячили ещё двое. При этом Миша отметил: от прежних «желторотиков», обутых в сапоги и бушлаты не по размеру, не осталось ни следа. Город да и вся страна с 2003 года заметно подтянулись. Парни выглядели браво: в кожаных щегольских куртках, в новеньких «берцах». Дубинки были закреплены на поясах и не оттягивали запястье. Было видно, что их хорошо кормили. Вместо шипящей древней рации «татра» у всех трёх наблюдались сотовые телефоны.

— Сейчас, сейчас… — заторопился Миша.

Он понимал, что несколько увлёкся. Журналистской «корочки» при себе, к сожалению, не оказалось. Он мгновенно вынул кожаный «бумажник» и развернул его перед лицом сержанта. Взорам наряда ППС была представлена служебное удостоверение Центра стратегических разработок при Администрации Президента Российской Федерации. Произошло то, чего он больше всего опасался. «Бандерлоги» ещё больше подобрались и даже вытянулись, приложив руки к козырькам. Отмахнувшись от них и пожелав счастливой службы, Миша припустил в парк, что находился возле бывшего кинотеатра. Сел на лавочку возле бассейна, выложенного ракушками и морскими камешками, с огромным древним якорем посередине, что был, кажется, на одном из судов русской флотилии, отбившей у турок Черноморское побережье. Краем уха, удаляясь, он слышал, как старший наряда по фамилии Макаров сказал вполголоса: «Странно! По ориентировке вроде этот проходит. Высокий и весь в чёрном…»

Расслабившись на лавочке, он тут же пришёл к выводу. Допущена опрометчивая ошибка: он не имел права пускаться в «свободный поиск» без подстраховки «собственников». А его звонок в УВД скорее всего возымел обратное действие. Или сработали контрмеры деструктов, у коих также были свои сотрудники в ФСБ и УВД. Каждой твари по паре, как говорится. Накатила волна пси-энергетическая… «Чёрный» применил к нему так называемую зеркалку. Отразил на него его же сомнения, что зовутся в народе самоедством. Слава Богу, это вылилось в трёх незадачливых патрульных. А ведь по мере ответственности, её завышения или занижения, могло последовать нечто иное. Наезд автотранспорта, нападение пьяного с лопатой или группы подростков с цепями…

Было 18-00. Начинало уже смеркаться, и зажглись фонари на улицах и парковых аллеях. Он немедленно встрепенулся, заслышав знакомый мелодичный сигнал на поясе. Он раскрыл серебристую коробочку телефона и прочитал сообщении SMS: «Срочно иди на пляж Кавказской Ривьеры, к ограждению у санатория «Сочи». Работать по легенде. По окончанию мероприятия быть у меня. Андреевич».

Так-так, подумал Миша. Видно что-то срочное и серьёзное намечается. Плохо журналистская «корочка» не при мне. Неужели дома оставил? Похлопав себя по куртке, он к вящему удивлению отыскал красную книжицу с золотым тиснением в кармане рубашки под пуловером. Как она туда попала? Как ни странно, но он толком не знал. Всё, что было до этого, словно подёрнулось непроницаемой дымкой.

Домчавшись на своих двоих до указанного места, он обнаружил у массивных металлических ворот санатория «Сочи», что принадлежал Министерству обороны, патрульный милицейский «газик» с работающими мигалками. Кроме этого – микроавтобус «газель», оборудованный в подвижной пункт судебно-медицинской экспертизы, серую «волгу» десятой модели с жёлтыми отражателями и два чёрных джипа «нисан», что имели отношение к ФСБ. Возле них стояла группа людей в милицейской форме и гражданском. Наверху, по клумбам, светя фонариками, ходили какие-то люди. По металлической лестнице спускались капитан милиции и штатский с фотоаппаратом и кожаным футляром на груди.

— У меня всё, товарищи и господа, — хмыкнул штатский, подойдя вплотную к группе. – Труп, собственно говоря, опознан. Общую съёмку я сделал, все положения и детали зафиксировал. Пусть там покопаются спецы из конторы и уголовки, может чего найдут. Хотя всё раскисло.

— Да, влага идёт от моря. Нешуточное дело, — уныло отметил высокий парень с кожаной папкой.

— Ну, мы ещё поглядим, что у кого раскисло, — сумрачно заметил другой штатский, в котором Миша опознал одного из сотрудников ФСБ, что делал заявление о поимке турецкого шпиона по телевизору. – Мы перед убойным отделом в грязь лицом не падали. И падать не будем.

— Ну, это как сказать, — усмехнулся фотограф, переглядываясь со своими. – Вас никто и не просит, коллега.

Подойдя к опергруппе (отстранил с помощью журналистской «корочки» сержанта-пэпээсника с АКМ на груди), он попросил ввести в курс да дело.

— Вообще-то мы не допускаем прессу на начальной стадии расследования… — начал говорить один из штатских, что курил одну за другой «Вирджинию», что в народе звались зубочистками. – Звоните в пресс-центр ФСБ, обращайтесь к полковнику Ольденбургу. Он знает о том, что вы здесь?

— Это он мне только что сбросил сообщение на сотовый, — не моргнув глазом ответил Михаил. – Если не верите – позвоните. Он кстати с минуты на минуту обещает быть. Велел привет передать…

Должностные лица нерешительно помялись. (Из тени арки прибрежного ресторана выступил парень в коричневой куртке с надвинутым капюшоном. Он опустил его, пощмыгав красным от ветра носом. Миша узнал в нём своего школьного друга, старшего лейтенанта ФСБ.) После чего докуривший тонкую сигарету оперативник бросил её тлеющий огонёк в изящную металлическую урну. Поманив Мишу рукой, он поднялся с ним по железной лестнице. Там, освещая сломанные, мокрые кусты тропических растений ходили люди в штатском, слепя друг-друга фонариками. Один из них стоял с направленным лучом света. Искристый контур охватывал лежащего на заросшей клумбе человека, что был накрыт чёрным целлофаном. Ветер с моря то и дело мял и срывал его. Когда это произошло в очередной раз, Миша с замирающим сердцем узнал в распростёртом на мокрой траве человеческом теле в белом демисезонном плаще того человека, в котором доложил через своё сообщение в секретариат Центра. Это был Афанасий Петрович, майор ФСБ, он же – внедрённый сотрудник Центра, он же «внедрённик», что согласно компьютерному и бумажному досье Центра, носил псевдоним «Воронов»…

***

…Рассказывай, сыне, — сухо предложил ему Александр Андреевич, предлагая сесть на ближайший к нему стул. – Мне важна в данный момент любая деталь. Любая особенность, что бросилась тебе в глаза и затаилась у тебя в подкорке. Тем более что ты по всей вероятности последний, кто видел Воронова живым на этом свете. Повторяю, твоя информация бесценна. Если конечно подобное определение уместно при данных трагических обстоятельствах. Поэтому будь добр, собери все свои силы. Напряги свою память. Вспомни всё, что осталось в тебе с того самого момента, когда ты видел Воронова в последний раз.

Миша положил на полированный стол руки и, сузив зрачки, несколько минут наблюдал перед собой неясные всполохи света, что помогали вернуть хронику событий этого дня. Кроме них в просторном кабинете не было ни души, если не считать тех существ из потустороннего мира, что оказывали содействие в проводимом расследовании. Данной информацией должны были заинтересоваться «собственники», то есть сотрудники отдела собственной безопасности. Но видимо всё обстояло настолько серьёзно, что Александр Андреевич решил взять дело под личный контроль и довести его до конца. Да, шутка ли, если вдуматься: при загадочных обстоятельствах умерщвлен внедрённый сотрудник Центра. Внедрённый ни куда-нибудь, но в ФСБ, что придаёт данному трагическому происшествию наиболее зловещий оттенок. Вызывает у коллег погибшего (в обоих конторах) жгучее желание отыскать виновного и воздать ему по заслугам. Или ей…

— Пока ещё рано делать окончательные выводы, Александр Андреевич, — начал свой устный отчёт Михаил, испытывая желание выпить крепкий, горячий кофе и встать затем под душ. Тугие, горячие, а затем холодные струи, которые, если включать попеременно, здорово очищают не только физическое, но и тонкое (энергетическое) тела. – Так вот, опергруппа ФСБ и УВД, проводившая соответствующие мероприятия на месте обнаружения тела, никаких видимых улик не обнаружила. Более того, у них сложилось впечатление, что Воронов был… да, не удивляйтесь, умерщвлен в другом месте. Обнаруженные вблизи тела следы, как-то сломанные ветки и разрыхленная почва, свидельствуют о том, что тело тащили волоком. Живой Воронов, пусть и безоружный, вряд ли бы позволил злоумышленнику себя, так сказать, волочь. Причём безнаказанно. Так вот, о чём это я… По мнению начальника опергруппы, отпечатки на глине, к тому же в пяти шагах, ну… покойного… могли быть и давними и свежими. Влага и прошедший дождик сделали своё дело. К тому же этот ветер с моря. Простите, немного попадаю не туда, но это – обратная волна. (Александр Андреевич в который раз понимающе кивнул.) Вряд ли на сломанных кустах остались микрочастицы от одежды, табака и прочих, уличающих злоумышленника характерных примет…

— Тогда не исключено, что Воронов, будучи ещё живым и вменяемым, пробовал сопротивляться и даже подняться, — с шумным придыханием выдавил из себя Александр Андреевич, закрыв на мгновение глаза. – Это тоже немаловажно, Миша. Из этого следует, что его умертвили не сразу. Либо оно не рассчитало свои силы, оно их просто переоценило, что тоже не стоит сбрасывать со счетов. Нам необходимо знать психологию этого страшного существа, природу его нечеловеческих мотивов, чтобы бороться с ним поистине человеческими способами. Человеческими и Божественными. Так, ладно. Всё что касается эмоций и святого негодования, пока отставим в сторонку. Расскажи-ка мне лучше, что было обнаружено на теле покойного. Какие-нибудь видимые следы…

— Что касается тела, — немного прейдя в себя, заторопился Миша, — то это очень существенный момент. Дело в том, что Воронов пришёл на встречу, имея чёрную кожаную барсетку. При нём её не оказалось. Поиски вокруг тела результатов также не дали. Стало быть, барсетка была обронена либо во время борьбы в ином месте, либо злоумышленники взяли её с собой. Это, возможно, проясняет мотивы случившегося. Правда при Воронове было обнаружено его служебное удостоверение, около тысячи рублей денег мелкими и крупными купюрами, а также относительно чистый блокнот с номерами телефонов, которые я, к сожалению, не упел переписать. Удалось запомнить с точностью до мелочей один из них: 225-00-39. Впрочем, после данного номера стояло слово «позвонить» с тремя восклицательными знаками на конце. Второй я даже ни стану вам наговаривать. Не уверен, что запомнил всё правильно.

— Это была единственная запись в блокноте? — живо спросил Александр Андреевич, что-то чиркнув в своей записной книжице. – Ты видел, как они пролистывали все его страницы?

— В том-то и дело, что нет, — потупился Михаил. – Опер, который этим занимался, пролистал его второпях, задержавшись лишь на странице с указанными номерами. Он сделал это так быстро, что я не успел как следует включить «третий глаз». А большинство листов мне кажутся пустыми даже сейчас, — он сосредоточенно почесал свой лоб.

— Ясно, — нахмурился шеф. – Мне тоже они кажутся пустыми. Даже сейчас… Что ж, моё, старика, упущение. Отвечу по всей форме, если Господь сподобится. Теперь о самом главном: скажи, имеются ли на теле Воронова следы насильственной смерти?

— Явных следов не наблюдается, — Михаил вспомнил, как в блеске карманных фонариков он разглядывал лежащее на сырой земле с примятой травой тело Афанасия Петровича, по лицу которого стекали капли прошедшего дождя. Это полосонуло тогда по живому. – Имеются весьма странные крохотные пятнышки. Я бы сказал точки. Они расположены на висках у покойного. Воронов на днях подстригся накоротко, а виски выскоблил бритвой. На эти отметены при осмотре тела, по-моему, не обратили внимание, даже не занесли их в протокол. Однако по моему собственному наблюдению и по реакции оперативников, которую они сами не осознали, я понял что это и есть причина смерти. Отхода души от тела. Это не синюшные образования и не ожоговые опухали. Даже на крохотные воспалительные очаги это не похоже. Как будто кровь на висках сама собой подошла вплотную к кожному покрову. Где и сгустилась по какой-то своей причине. Так я просканировал данную ситуацию, шеф. Хорошо или плохо, судить вам.

— Интересно ты её просканировал, — стиснув зубы, вдумчиво произнёс тот. – Весьма и весьма… Думаю, что так оно и есть. Кровь в данном случае играет доминирующее значение… развязка всех развязок… главная и взаимопроникающая составляющая… — он будто разговаривал сам с собой или с кем-то из своих невидимых контактёров-покровителей. – Так вот, Миша, ответь мне, пожалуйста, на один из последних моих вопросов. Тебе не показалось странным поведение Воронова накануне происшедшего, во время вашей встречи?

— Был один момент, который насторожил меня, — спохватился парень. Он сделал короткий мах рукой, будто отгонял нечисть. – Воронов сказал мне… просто поделался со мной накипевшим. Не худо бы, дескать, создать новый ГУЛАГ или святую инквизицию. Мол, так много развелось нынче деструктов, что житья от них нет. Вообщем, что-то такое, о чём я вам сейчас говорю. И это мне сейчас кажется подозрительным.

— Да, ты прав, — с печальной улыбкой констатировал шеф его умозаключение. – Во всяком случае, многое из того, что ты сообщил мне, заслуживает самого пристально внимания. На первый план выходят сразу же несколько версий. Скажем, факт исчезновения барсетки порождает допущение о том, что злодеев или злодея интересовали документы. Хотя возможно Воронов имел при себе ещё кое-что. Что именно — это предстоит выяснить. Ясно одно: причина его смерти сокрыта отчасти в содержимом этой кожаной сумочки. Убийство, правда, могло быть не преднамеренным и могло произойти в результате внезапного конфликта. Тогда это совсем уж интересно – Воронов знал злоумышленника или кого-то из них. Кстати, отчего-то я допускаю, что их было много. Отчего-то, почему-то… Ох, не спроста всё это, — он судорожно почесал залысый лоб и, что-то молитвенно прошептав, тут же успокоился. – Да, вот ещё что. Полчаса назад мне позвонил наш сотрудник из краевого управления ФСБ. Так вот, никаких запланированных мероприятий, как-то встреч или оперативного прикрытия, у Воронова за полтора часа до случившегося запланировано не было. Это довольно точный промежуток времени между вашим контактом и обнаружением его тела. Необходимо выяснить, с кем он встретился. Опросить для этого всю его агентуру. Однако, самое главное… Михаил, не удивляйся, но твой рассказ позволил многое прояснить. Признаться честно, но я этому не вполне рад. По той же причине, что и ты: то, что роняет хоть немного тьмы на нашего боевого товарища, заслуживает недоверия и даже презрения. Но факты – упрямая вещь. Их надо защищать либо опровергать с помощью других фактов. Как ты считаешь, — немного помолчав, продолжил он, — Воронов произвёл на тебя впечатление человека… ну, скажем, адекватного?

— Нет, — категорично кивнул Михаил, барабаня подушечками пальцев по полировке стола. – Воронов не произвёл на меня такого впечатления. Теперь я вижу это совершенно точно. Поначалу мне показалось, что он изрядно устал. Что этот «чёрный» насторожил и выбил его из энергетической колеи. Знаете, бывает… Я только сейчас задумался над тем, что такое состояние бывает у тех, кого обложили со всех сторон. Ну, если не со всех, то со многих. Сейчас я вижу – Воронов давно чувствовал это давление. Однако мастерски скрывал его от нас.

— Хорошо-хорошо. Только пальцами больше не барабань, сыне. А то в ушах звенит. Это, знаешь ли… — замахал обеими руками шеф.

В ту же минуту один из телефонов на столе пронзительно запел. Александр Андреевич, будто гипнотизер на сеансе, медленно снял трубку. Миша тут же почувствовал, как в помещении тот час же возрос уровень напряжения. Стало тяжело дышать и мыслить. Усилился дискомфорт, который предстояло унять своими собственными усилиями.

— Да, хорошо. Завтра же я представлю на имя директора подробный доклад о происшедшем и принятых мерах. Да, меры уже приняты. Нет, пока никаких ощутимых… — разговаривал по телефону с кем-то из высшего руководства шеф, то и дело, проваливаясь в тёмную, вязкую среду. – Дело в том, что есть множество «против» с нашими «за» при их меньшем объёме. И ограниченных функциях. Мы пока что не в состоянии обеспечить полный обзор картины происшедшего. Сотрудник Воронов характеризовался на протяжении всего срока сугубо с положительной стороны. Причём, в обоих местах. Честно говоря, Анатолий Леонтьевич, даже при самом туманном стечении обстоятельств, мне бы не хотелось ронять тень на заслуженного, прекрасного человека. Да, понимаю вас. Будет непременно…

Шеф опустил трубку на рычаг. Некоторое время сидел без движения. Миша, насколько это было возможно, помогал начальству, выравнивать состояние в кабинете. И самого кабинета, честно говоря, тоже.

— Кстати, тебе не показалось, что происшедшее касается и тебя, и его… покойного, в равной степени? – взор Александра Андреевича неожиданно вперился в переносицу. – Ага, сомневаешься, но не отвергаешь. Я почти уверен в этом, молодой человек. То, что диверсионник вышел на ваш контакт, а затем – уверен в этом! – расправился с Вороновым… Всё это более чем странно и заслуживает самого нелицеприятного анализа. К тому же вы оба, надо признать, попались на удочку. Он вам подкинул ложный позыв, на который вы и клюнули. Ударились в детективно-разыскную деятельность. Вы же прекрасно знаете, что любому из простых смертных и обычных сотрудников запрещено действовать на пресечение диверсионников! Знаете, но нарушаете, как дети малые. Возбуждаете в себе проклятый адреналин, надо полагать? Неймется, так сказать? Ну, ладно… Ведь так просто сообщить «собственникам». Указать точное время и место обнаружения диверсионника. Нет, они сбрасывают эту информацию на мой секретариат. Пускаются на розыски сами…

Тяжело отдышавшись, Александр Андреевич вытер крупные капли пота. Они покрыли мясистое лицо и залысый череп. Посмотрев на Мишу, что заметно съёжился, он с лёгким, почти отеческим укором спросил:

— Так хотелось поймать диверсионника, молодой человек, что даже чувство опасности было забыто? А все остальные чувства оказались подчинены этому высокому безудержному стремлению? Ведь так, Миша? Эх вы горе моё горемычное. Когда в 1938 году я работал в Центре, он назывался иначе – Главное управление политической пропаганды. Был подчинён Особому сектору ЦК ВКП (б). Лично Сталину. Меня туда призвали из армии. Служил дивизионным комиссаром — носил красную звезду на рукаве и две шпалы в петлицах. Мы занимались теми, кого сейчас называют безвинными жертвами сталинских репрессий. Как-то согласно плановой разработке я подживал в подъезде дома ЦК одну такую будущую жертву. Во время Гражданской этот тип залил себя кровью тысячами расстрелянных, заживо сожжённых и отравленных ипритом крестьян. Те, правда, тоже не стеснялись в средствах, но всё ж… Мне надо было только поговорить с ним. Попытаться убедить… Короче говоря, провести плановую психологическую обработку. Если не удастся, то окончательно скинуть на наркомат внутренних дел и органы госбезопасности. Да, вот так! Так в наше время церемонились с этими подлыми, кровожадными деструктами! Пробовали до упора все мирные приёмы, чтобы склонить их на нашу сторону. Но… Дело в том, что этот деструкт с золотыми маршальскими звёздами в петлицах имел своего диверсионника, коим был его шофёр. По некоторым данным, они крутили любовную связь. Типичное развлечение и взаимная подпитка для этих чудищ! То же самое было у командира штурмовиков Эрнста Рёма, который сам был того и имел такого же шофёра. Их так и застали эсэсовцы в обнимку – в одной кровати. Так вот, после того как меня отшили психо-энергетически, прямо заявив, что ад ему ничуть не страшен, а рай противен, то… как сейчас помню, шёл я домой по осенней московской улице. Собираясь, так сказать, с силами для отчёта по начальству. Кепка надвинута на глаза, воротник поднят до плеч. На операции, как и сейчас, мы ходили в гражданском, чтобы не светиться. Сам понимаешь… Вообщем, лопух-лопухом… А из темноты на меня несётся легковая машина с потушенными фарами. Тихо так несётся. Я едва отскочить и прижаться к стене. Однако бампером меня всё ж задело по касательной. Помяло два ребра. Если бы я не ускользнул в подъезд, то этот зверь раздавил бы меня как лягушку на асфальте. Да, он смог бы. Это для них как развлечение – утоление энергетического голода. Отработка избыточной дозы адреналина. Да, именно — ад-реналина! Везде этот ад, будь он неладен… это проклятое название…

Минуту они рассматривали друг-друга. Будто открыли себя заново и пока что не привыкли к взаимному, обновлённому обличию. Затем, Александр Андреевич, гулко откашлявшись, отчеканил:

— Михаил! Вот тебе мой приказ, который ты обязан выполнить от «альфа» до «омега». И без всякого обсуждения. Поезжай сию же минуту домой на моей машине. Отдохни, как следует. Завтра на свежую голову, напиши подробный отчёт о контакте с Вороновым и этим… «чёрным», так сказать. Укажи малейшие детали твоих наблюдений, ощущения и видения, если таковые, конечно, имели место. Да, ещё! Сегодня с вечера и завтра с утра отмени все свои встречи. Весь завтрашний день ты сидишь дома «на карантине». Фиксируешь своё внимание на происходящем. Изучаешь любые изменения в структуре своей личности, сынок. Понятно тебе? То-то… Дело нешуточное мы копнули, надо сказать. А при неосторожном обращении с огнём случаются, знаешь ли… За твоим домом будет установлено наблюдение. Так что в течение завтрашнего дня – и носа за порог не казал! В этом подлунном мире каждая жизнь – на вес золота. А уж наши с тобой… Легче всего сгинуть, бросившись на дзот или под танк как в ту войну, подставить шею под топор или виски, скажем… не знаю… Труднее, гораздо труднее в загаженной среде сохранить себя и саму среду, чтобы она очистила себя от возможных человеконенавистников. Помочь этим шлакам очиститься самим и вернуться к нормальной жизни. Всё, мальчик! Ступай и жди. Возможно, завтра вечером я сам тебе позвоню.

Миша сдержанно кивнул и вышел из кабинета. За рабочим столом в приёмной сидела Клавочка, что уже наверняка знала о происшедшем. Миша обратил внимание, с какой печальной надеждой она смотрела на него. Конус света от включённого, сияющего зелёными огоньками компьютера, красиво золотил её взбитые каштановые волосы. Он не смог к своему вящему изумлению, не смог её игнорировать. Ответил простой и искренней улыбкой. Затем, сорвавшись с места и плавно ступая, приблизился к ней. Взял милую руку и приложился к ней.

— Миша, извини, конечно… Я так тронута, — заторопилась она с увлажнёнными глазами. – Я так переживала, так молилась за тебя. Пускала золотые лучи. Помогло, наверное, раз ты здесь.

— Наверное, помогло, — Миша, сам не зная зачем, встал на одно колено, ещё раз целуя руку девушки. Та заметно дрожала. – Раз я здесь, цел и не вредим. Чувствовал тебя, Клава. Огромное-преогромное тебе…

Руку она не думала убирать, что было совсем уж приятно. Он хотел сказать что-то ещё, солнечное и любезное, но открывшаяся наружная дверь не позволила это сделать. Вошёл охранник из «собственников», коим был Сергей.

— Вас ожидает машина. Немедленно спускайтесь! – жестом предложил он.

На плече, поверх пиджачной пары с водолазкой и под кожаной курткой в специально чехле висел складной автомат. Значит, всё было действительно серьёзно, как сказал Александр Андреевич и допускал он сам. На личную жизнь времени совсем не оставалось. Нисколечко…

Они пронеслись на «святогоре» по тёмным, обсаженным деревьями, улицам с потухающими окнами. Когда машина, затушив фары, завернула к дому, один из трёх плечистых парней, что помимо водителя сопровождали Мишино «тело», вышел наружу и поспешил в направлении подъезда. Там маячила какая-то тёмная фигура, которая тут же стала стремительно удаляться. Странно… Тут же из машины вышел второй. Осмотревшись, он притулился под бетонным козырьком со светящимся справа окном. Первый «собственник», щёлкнув кнопками кодового замка, открыл массивную сейфную дверь и вошёл в подъезд. Включил там свет, что не горел на лестничных клетках всех этажей. Странно… Вскоре, после недолгой возни (второй было подался вовнутрь, но тут же отступил), он вывел под руку мягко сопротивляющегося, до странности знакомого человека в белой куртке на «молнии», с откинутым капюшоном. (Хорошо, не в белых тапочках, с сомнением отметил про себя Миша.) Его лицо прикрывали роговые очки, а голова была украшена ярко-шафранной лысиной. Он причитал и упирался, но попыток что-либо сделать не предпринимал. Платон Ильич? Но что он делал тут в столь поздний час? Эге-ге…

***

Он проснулся в 6-00 и некоторое время лежал с полузакрытыми глазами. Возвращался в своё тело, мысленно и чувственно очищая его от возможных «подселений» тьмы. Внимание было расслабленным, но работало безотказно. Он видел себя со стороны, сверху. На место, в тело, водворялась его тонкая нематериальная субстанция под названием душа или тонкое тело. Да, кажется, ничего к ней не прилипло постороннего и враждебного на этот раз. Ничего ему не препятствовало вернуться в этот мир, чтобы жить и трудиться во имя людей. Во имя других форм жизни. Во имя добра и света. Это его искренне радовало, но не возвышало над той жизненной средой. В ней он волею Бога и человеческих судеб оказался заброшен. Теперь он наверняка знал свой жизненный путь. Он шёл по нему, ступая твёрдо по уступам судьбы, которыми покрыта непростая дорога каждого из живущих на этом свете.

Он составил отчёт о последнем контакте с Вороновым. Днём к нему заехал(по предварительному звонку) начальник отдела собственной безопасности. Прочитав написанное, он задал ему ряд обстоятельных вопросов. Полученные ответы изрядно заинтересовали его. К тому же беседа писалась на плёнку диктофона. По мнению этого высокого профессионала, Воронов, он же Афанасий Петрович Коломейцев, был в контактной среде со смертью. То есть событийная среда этого страшного явления захватила и повела его к роковой развязке с момента встречи с Михаилом. Михаилу таким образом крупно повезло. Как не везёт никому из смертных. Разыскивая информационный след «чёрного», он мог угодить в ту же событийную петлю, жертвой которой оказался внедрённый в ФСБ сотрудник.

Иными словами, в подсознание Воронова-Коломейцева, минуя защитный барьер, была внедрена установочная модель смерти. В случае если он откажется что-либо выполнять. Сойдёт с намеченной моделью курса. Это не вызывало никаких сомнений. Подтверждением этому было странное поведение Воронова на встрече. Он явно подыгрывал деструктам. В частности тому, что замаячил на аллее. Возможно, делал он это несознательно либо вполне сознательно, как бы дико это не прозвучало для Мишиных и иных-прочих ушей.

— Во всяком случае, не надо торопиться с крайними выводами, — отметил шеф «собственников». – Мы просто отрабатываем возможную версию, которую не имеем права отбрасывать. Поддаваясь высоким чувствам, что как благие намерения нередко мостят дорогу в ад. Наш человек мог оступиться и, в надежде, что справиться сам, утаить от нас этот необдуманный поступок. Ведь я отлично понимаю ваши чувства, Михаил Николаевич. Подозревать товарища нехорошо. Ещё хуже обвинять его. Однако не стоит забывать о таком необходимом качестве как бдительность… и ещё раз бдительность. Которая спасает от необдуманных поступков, помогает одолеть их пагубное влияние. Вы согласны со мной, молодой человек?

Только вот не надо высокой патетики, едва не пошутил Михаил.

— Конечно, согласен, — ответил он, покрывшись пятнами от подступившего напряжения. – Однако я не чувствую достаточных оснований, чтобы подозревать этого человека в предательстве. Пускай даже не осознанном, но всё-таки…

Сказал и покривил душой. На душе в тот же момент стало непросто.

— Извините, но речь пока не идёт о возможном предательстве, — мягко поправил его Павел Петрович, отключая диктофон. Он ещё раз внимательно просмотрел отчёт, составленный на трёх страницах – Мы полагаем, что Воронов был вовлечён в авантюру деструктов помимо своей сознательной воли. Это, однако ж, не снижает уровня опасности. Если эти данные подтвердятся, нашему отделу придётся полностью перестраивать систему безопасности сотрудников Центра. Да что там сотрудников! Всего общества в целом. А это, знаете ли…

Когда гость, любезно попрощавшись с мамой (он попил с ней чай на кухне), покинул квартиру, Миша заварил себе крепкий кофе. Включил телевизор. По всем каналам каждые полчаса демонстрировались кадры военной хроники в Афганистане и Ираке. Талибы, потрясая автоматами «калашников», сработанных по китайской лицензии, выкрикивали антиамериканские лозунги. Время от времени операторы записывали на видеокамеры захваченных в плен американских спецназовцев, изукрашенных кровоподтёками и ссадинами, их отрезанные руки, головы, ноги… Таким был планетарный бионегатив в действии. На это было страшно смотреть. Ещё более страшно это было предлагать вниманию миллионов телезрителей. В этом также усматривалось проявление деструктов. Михаил помнил и другую «телепередачу»: объятые дымом и огнём кварталы Тель-Авива и Белграда, крылатые тени американских штурмовиков в синем югославском небе, цинично запечатлённый на плёнку полёт и взрыв высокоточной ракеты… Или толпы албанских экстремистов, разрушающих православные церкви на сербской земле. Это тоже было страшно смотреть. В то время ни ООН, ни Евросоюз не выступили против. Ясно, что с обеих сторон были замешаны деструкты-бионегативы, пребывающие у власти. Причём, каждое из этих страшных существ рано или поздно тормозит этот безумный процесс, чтобы выжить. Иначе говоря, подобно блудному сыну – вернуться к своему отцу… Припасть к коленям Всевышнего Бога, чтобы молить его о прощении. Михаилу было не понятно, к чему было проявлять столько упорства ведущего прямёхонько в ад, из которого действительно нет дороги назад, если не покаешься и не искупишь. «…Да что он, деструкты эти окаянные, и впрямь себе враги? – в который раз задавался он этим вопросом. – Неужто и впрямь ничего не видят в истинном свете? Или считают в своём искривлённом понимании, что всё обстоит шиворот-навыворот. Зло для них является добром, а добро соответственно злом. Примерно также обстоит в сумасшедшем доме: клиентура считает себя нормальнее всех нормальных, даже избранными. Помочь таким пациентам взглянуть на себя со стороны крайне трудно. Они не принимают другую сторону, обособившись на своей. В этом – отличие больного человека от здорового, злого от доброго. Поэтому долговременная изоляция от общества наедине со своей больной душой – лучший источник самоочищения. Как в масштабах того же дома, так и всей планеты…»

«…А ты взгляни на происходящее с тобой и со всеми с иной стороны, — внезапно раздался, словно неоткуда чужой голос, выросший вместе с тем из глубин подсознания. – Вселенная есть бесконечное существо. Разум этой непознанной субстанции тоже бесконечен. Следовательно, все, что явилось нам в лоне Бесконечности, является отражением её многогранной воли. Всякая борьба с каким-нибудь из её глубинных проявлений преступна. Она противоречит единому плану Жизни, который лежит в основе всего и является началом всех начал. Борьба со злом, поэтому незаконна, потому что зло есть производное от добра. Бог создал зло, чтобы на просторах Вселенной не прекратилась жизнь. Жизнь зародилась в противостоянии. В основе всего лежит противоречие, о котором ты прекрасно знаешь. Плюс и минус, анод и катод, холод и жар, рождение и смерть… Список длинен. Вряд ли стоит его продолжать. Вот истинное значение сотворения этого мира Господом Богом. Это противоречие вышло из недр его Великой Воли. Это ответ на все твои вопросы, разрешение всех твоих сомнений. Они ведь приносят тебе страдания, не так ли? Всё это пыль и тлен. Михаил! Я твой высший космический наставник, как никто другой забочусь о благе твоём собственном, а также дорогих твоему сердцу существ… скажем, твоей девушки…»

«…Следует ли понимать тебя так: нам что-то угрожает? – осторожно поинтересовался Миша, зондируя почву контакта. – Что-то или кто-то, якобы высший и якобы космический наставник? Якобы мой в том числе. Если ты не врёшь, то от кого исходит эта страшная угроза? Если ты и впрямь мой высший космический наставник от Бога, ты не можешь не знать этого. Ответь на мой вопрос. Или ты сам создал эту опасность, а теперь пытаешься уверить меня в том, что заботишься о моём сохранении? Так кто ты на самом деле? Проявление некой якобы космической силы, что, отторгнув себя от Всевышнего, досаждает себе и человечеству? Представься, если желаешь, чтобы я уверовал в твои благие намерения…»

Ответом была тишина. Поистине космическая. Это был явный признак того, что неведомое существо с тонкого плана не пожелало продолжить свой контакт. Видно это был кто-то из тёмненьких, поразмыслил Миша. Ох, много желающих меня как следует обработать, используя затруднительное положение. Так надо будет занести в контактный файл, чтобы затем скачать на страничку «собственников» и, разумеется, обожаемого шефа. Обожаемого… Надо будет обратить внимание на этот момент. Отработать все его составляющие. С тем, чтобы эта энергия стала понятной для него и его товарищей. Со временем – для всего «прогрессивного человечества». Как гласит одна вечная и древняя мудрость, ничто не вечно под Луной. Однако все старые истины приходится познавать на своём вечном опыте. Для того чтобы «образ» и «подобие» слились воедино и человек уподобился Богу. Так, по мнению одного философа-богоискателя и скрытого деструкта Мережковского, человечество со временем преобразуется в богочеловечество…

Внезапно тишина, которой была переполнена трёхкомнатная квартира (Миша удачно сел на пульт и телек выключился), вздрогнула от дверного звонка. Михаил осторожно выдвинулся в коридор. Если принять слова Александра Андреевича за аксиому, то дом находится под наблюдением «собственников». Это многое значило для сложившейся обстановки. Однако проявить лишний раз осторожность никому ещё не помешало.

— Кто там? – он вплотную подошёл к сейфной наружной двери, открыв деревянную. – Кто это?

— Мне нужен Михаил, — раздался знакомый женский голосок. — Меня направили к вам, подсказали ваш адрес. Сказали, что вы можете мне помочь…

— Простите, кто вас направил? – удивился Миша вполне искренне, не меняя даже тон. Он хотел приникнуть к дверному глазку, но поэтому так и не сделал этого. – Пожалуйста, назовите мне этого человека и представьтесь сами. Может быть, я попробую открыть вам дверь. Я сказал, может быть…

— Извините, я, наверное, ошиблась. Не туда попала. Ещё раз извините…

С лестничной площадки донеслись торопливые шаги. По всей видимости, кто-то летел вниз, не разбирая под собой ступенек. Михаил быстро подскочил к окну на кухне. Осторожно выглянул сквозь занавеску. Из подъезда вместо миловидного существа со смазливой мордашкой, лязгнув металлической дверью, вышли два помятых субъекта. Один из них глухо выматериался в направлении окна второго этажа, что было за Валентиной, домкомом. Недовольная хлопаньем тяжёлой двери, (било по ушам!), она выкрикнула из раскрытого окна: «Вы так разобьете её раньше времени! И нечего здесь шастать. Не то милицию позову. И код от кого-то узнали. Ворюги! Женщину с пятого этажа на прошлой неделе прямо на лестничной клетке обокрали – сумочку из рук вырвали. Не вы, случайно? Твари… Доча! Ты их приметы запомнила? Немедленно набирай 02».

Возможно, сработало одно из мероприятий контроля со стороны «собственников». Тогда опасаться было нечего. Главное – вовремя открыть или закрыть дверь. Если вообще её нужно… Они просто выявляли степень бдительности своего сотрудника, только и всего. «Кого Господь любит, того и наказывает». Лучше и полнее не скажешь. Миша всё также обозревал сквозь занавеску окрестности: асфальтированную детскую площадку с ярко-жёлтым, новеньким металлическим ограждением. Там высились качели и изящные лавочки с полукруглыми пластиковыми спинками. Не так давно на одну из секций упало подгнившее, но ещё крепкое дерево с зеленеющими листочками. Слава Богу, ни детей, ни «вечных» старушек под сенью этой липы не наблюдалось. Из помятой секции убрали сетку. Привезли новую – вставили туда же. Миша это неожиданное событие отразил в отчёте для «собственников», усмотрев, таким образом, проявление деструктов. Так, это тоже не ново. С холма, за которым высились серыми квадратами другие пятиэтажки, спустился некто в ватнике, одетом на тельняшку, и синих спортивных штанах, обутый в шлёпанцы на босу ногу. Оскалив подобие улыбки, он принялся махать на все четыре стороны, вытянув обе руки. Мимо него прошёл рослый мужчина с плечами культуриста, в чёрном спортивном костюме «адидас», и чёрных же, в белую светящуюся полоску кроссовках той же фирмы, надо полагать. На разматывающемся во всю длину поводке-рулетке он вёл дога. Он заметно провёл рукой по надбровью.

Хотя, стоит ли разбрасывать своё внимание? Пускай каждый занимается своим делом. Кто-то изучает деструктов, кто-то их «пасёт», а кто-то их стережёт. И от них стережёт тоже. Разделение труда, как говорится. Тут же его оглушил телефонный звонок. Через повторяющийся мелодичный сигнал сработал женский голос определяющего устройства: «Номер не определён». А на табло высветились по две рубиновые чёрточки, меж которыми — 666. Не больше, ни меньше. Прямо как в Апокалипсисе: «И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнём: и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его, стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии.(…)Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдёт в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был, и нет его, и явится». Он снял трубку. Осторожно, будто была она из горного хрусталя, поднёс её к уху. Из мембраны доносилось приглушённое дыхание. Затем чей-то приглушённый голос что-то торопливо зашептал. Однако, после настойчивого «слушаю» на том конце быстро отключились. Чудеса, да и только. Прочитав молитву «Отче наш» и перекрестив как себя, так и всю квартиру (для этого обошёл углы всех комнат и смутил дремавшего отца), Миша вернулся к себе. На чёрный стол с компьютером и процессором он водрузил церковную свечку в тяжёлом медном подсвечнике, что достался ему от покойной бабушки. Зажёг её. Затем некоторое время постоял, совершая пассы руками вдоль тела. От него будто отлипала тонкая осклизлая масса. Наподобие грязи или пластилина. Словно кто-то умело направлял этот пси-энергетический шлак на него, облепляя его тонкое тело. Ну, уж нет, с лёгким сарказмом подумал он. Накося, как говорится. Но не выкуси…

Только сейчас он осознал: больше всего на свете его дух не терпел неопределённости. Жажда скорейшей развязки гнала его по кочкам. Но он не чувствовал опасности. Интуиция, помноженная на присутствие святого Духа, подсказывала: ситуация счастливо разрешится в самое ближайшее время.

Для этого он перекрестился на икону Христа-Спасителя, также доставшуюся в наследство от покойной бабушки. Всю оккупацию она, эта древняя икона, простояла в доме её сестры. Августовским днём, когда кубанский город заполонили германские войска, она чудесным образом повлияла на судьбу Раи и её матушки. Улицу вдоль маслозавода, где стояли саманные дома, заполнили полугусеничные машины, везущие гитлеровских солдат. По-простому, в чёрных трусах и даже без маек с чёрным орлом, они рубили сады, полоскались водой из колодцев, не стесняясь ни женщин, ни стариков, ни детей. Всех, правда, угощали дорогим швейцарским шоколадом в фольге: «Дас ист гуд Дойтче Шоколаден!» Обращая внимание на кубанцев, грызущих семечки, сплёвывающих кожуру, они смеялись: «Это есть сталинский шоколад!» Захватчики не были жестоки, хотя было видно, что многие из них презирали быт советских людей. На шикарных лакированных машинах, инкрустированных никелем и хромом, ехали офицеры в высоких фуражках. А ночью в дом завалилась группа пьяных солдат. «Где есть красивый русски девотчка?» — вопрошали они, осматривая комнаты. Рая мигом забралась под железную кровать с металлическими шариками и кружевным тюлевым покрывалом. Как они ни старались, но вытащить её не могли. Кровать они также сдвинуть не могли – ножки загодя были прикручены к полу. За это девушку стали бить коваными сапогами. Удары приходились по голове, по плечам, по спине. Маму с силой толкнули в самом начале. Едва не потеряв сознание от удара, она, перво-наперво, схватив икону, стала причитать. Но её не слушали. Тогда она выскочила на улицу, где упала на колени с воздетым к небу окладом. Проходящий германский офицер был потрясён. Смутил его суровый лик Христа-Спасителя или нет, осталось тайной. Но он вынул пистолет, и стал стрелять вверх. До тех пор пока несостоявшиеся насильники не посыпались из окон. Затем, ни слова, ни говоря, пошёл своей дорогой.

Уже под вечер, когда воздух за окном подёрнулся сумеречным светом и робко зажглись первые огни на балконах тех пятиэтажек, что были через детскую площадку, на холме, покрытом высокими липами с облетевшими листьями, раздался ещё один упрямый звонок. Номер был снова не определён. «Убью… прости, Господи», — Миша мысленно представил силуэт говорящего. Направил на его ауру золотой луч. Только после этого, не испытывая ни малейших колебаний, снял трубку.

На этот раз там никто не дышал. И не бормотал. Напротив – раздался приятный, чуть хриплый, правда, голос шефа:

— Нуте-с, молодой человек! Как ваше ничего? Или всё-таки чего-то? Рассказывай, сколь загубленных деструктов на твоей совести. Скорая медицинская не потребуется?

— Всё в порядке, Александр Андреевич, — улыбнулся в мембрану телефона Миша, представив для ясности, круглое и добродушное лицо. Таковым шеф был всегда, когда пребывал в бодром состоянии духа. – Все обезвреженные мною деструкты тщательно складированы лично мною в ванной комнате. Кровь в прихожей я вытер, можете не сомневаться. Тряпка сожжена, пепел развеян по ветру. Все выпотрошенные внутренности спущены в канализацию. Информация с «Водоканала» о пираньях не поступала.

Александр Андреевич оглушительно рассмеялся. Он заявил своему молодому сотруднику следующее. Через минут эдак пятнадцать-двадцать (точнее, через пол часа, «округлил» Миша)за ним прибудет серая «волга» десятой модели номер СО 235 В 23. Предварительно ему позвонят на сотовый. Представятся Сашей, что от Александра Андреевича. Только тогда (не раньше!) нужно будет спуститься. Сесть в машину, что будет ждать у подъезда, и поехать. Это наводило на мысли, что в деле с убиенным Вороновым-Коломейцевым, а также с внедрившимся в контакт деструктом-диверсионником наметился явный прогресс. Иными словами, начались светлые подвижки. Теперь требуется его помощь.

…В кабинете шефа кроме самого хозяина, излучающего помимо напряжения свет и любовь, находился маленький Павел Фёдорович. Перед ним на вытянутом столе с иконой Богоматери в центре, что обычно лежала по правую сторону (там же была установлена маленькая хрустальная пирамидка) покоилась старинная, на металлических зажимах картонная папка с «хранить вечно». Начальник «собственников» тут же открыл её и предъявил на опознание ряд фотографий с запечатлёнными на них мужчинами. Все они как на подбор были брюнеты с вытянутыми, породистыми лицами и были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Все да ни все. В «фасе», что уставился на него с глянцевой бумаги 6 на 4, в левом углу стола, Миша тот час же признал деструкта-диверсионника, который вторгнулся в контакт с Вороновым. Затем, судя по всему, умертвил его. Знакомые чёрные глаза смотрели особенно пронизывающе и зловеще, но на устах блуждала загадочная усмешка. (От этого, впрочем, лицо и его обладатель не становились добродушнее.) Да господь с тобой и со всеми вами, будто говорил этот тип. Кому я в состоянии причинить зло? Я же сама святость или невинность, если всмотреться повнимательней. А вы этого не хотите сделать, то есть всмотреться. Имеете в отношении моей скромной персоны явное предубеждение… ай-ай-ай, не хорошо-то как…

— Тот самый, — сказал Миша уверенно, положив фото оборотной стороной на стол. – Тот самый диверсионник, что «пас» меня и Воронова во время контакта. Нашли этого молодчика? Кто он?

— Тот самый диверсионник, что убил Воронова, — вздохнул Александр Андреевич, осветившись изнутри непонятным сиянием. – Только благодаря твоей памяти на детали, Миша, нам удалось так скоро на него выйти. Затем оприходовать его до нашей конторы. В настоящий момент он – в «особом помещении». С ним работают…

— Этот субъект не отрицает содеянного, — кивнул Павел Фёдорович. – Вы нам очень помогли, Михаил Николаевич. Особенно помогли тем, что обратили внимание на номер в записной книжке Воронова с пометкой «позвонить». Этот номер оказался ключом к разгадке. А именно: почему с нашим сотрудником произошёл этот неприятный инцидент. Дело в том, что номер этого телефона оказался московским. Там где он зарегистрирован, проживает двоюродный брат покойного. В результате наших мероприятий выяснилось, что этот субъект в последнее время залез по самое некуда в эзотерические школы. Особенно его заинтересовал этот научно-учебный центр «Дельта, который является прикрытием для деятельности деструктов и планетарного бионегатива. Брат Воронова, будучи сам не осознанным деструктом, вошёл в их окружение. Стал активно их финансировать, спонсируя деньги своих вкладчиков. Тем более что он является соучредителем банковского дома «Апполон-Сервис», через который проходят инвестиции, в частности, по южному федеральному округу. Его соучредителем он, кстати, и является. Кстати, этот банк, если верить службе финансового мониторинга, чекистам и нашим наработкам, организация ещё та. Я бы даже сказал эта. Но это уже другой вопрос. Так вот, по информации из Центра братья давно уже не поддерживали, по понятным причинам, плотных отношений. Так здравствуй-прощай. Не более того. Однако в последнее время двоюродный Гриша стал названивать на домашний Воронову. Неоднократно просил приехать в Москву. Целей он не разглашал. Звонил он и за день до того, как произошло убийство. Жена Воронова, которая слышала разговор на кухне, утверждает, что Афанасий Петрович несколько раз в категоричной форме выразил свой отказ. А именно: приехать в Москву, — выцветшие голубые глаза Павла Фёдоровича, окружённые сеточкой морщин, порывисто вспыхнули. – При этом она сумела разобрать следующее: «Они тебя в такую историю впутают, что ты не рад будешь! Помощи не жди. Я не могу тебя вытащить из этой среды без твоего согласия. Мой добрый совет – отстань…» От беседы с женой на эту тему Воронов уклонился. Также в категоричной форме. Сослался на то, что двоюродный братец по уши завяз в своих проблемах. В результате скрытого наблюдения за братом мы установили, что он контактирует с данным лицом, которое опознал Михаил Николаевич. Помимо всего прочего – сотрудником контрольно-аналитического отдела упомянутого банковского дома. А также активным сотрудником научно-учебного центра «Дельта». Одного из его подразделений «Дельта Х», что занимается помимо зомбирования и заказными убийствами. С тонкого плана – на плотный. По ситуации… Сегодня нашими московскими коллегами в ходе одной несвершившейся акции данный субъект был задержан. Кстати, ни совсем понятно, как он за сутки обернулся туда-сюда. Билетов при нём не оказалось. По кассам «Аэрофлота» и железных дорог он не проходит. Мистика… Он доставлен в Сочи.

— Как же он или оно… короче, объясняет мотивы убийства? – Миша едва не соскочил со стула.

Александр Андреевич, видя такое нарушение субординаций, заметно осунулся. Павел Фёдорович достал из кожаной папки диск DWD и вставил в процессор, переведя компьютер из «спящего» в обычный режим. На экране после ряда неясных полос и вспышек, напоминающих звёзды, появилось знакомое, вытянутое лицо с агатовыми глазами и чёрной, как смоль, шевелюрой с лёгкой проседью. Судя по интерьеру, деструкт пребывал в помещении с низким бетонным потолком. С ярким освещением, что не было в глаза, как в известные годы. По-видимому, съёмка велась скрытой камерой. Одет «оприходованный» был в тёмно-бордовый свитер с белым узором. На левом указательном пальце имелся перстень с печаткой. Что на ней было – не удавалось разобрать, хотя камера то приближалась, то отъезжала. Говорил деструкт неторопливо, чуть глуховатым, но хорошо поставленным голосом. Время от времени, отклоняя голову и наблюдая искоса, он курил сигарету (видимо, из своих!). Держал дымящуюся сигарету двумя пальцами, он опирался рукой о стол, который находился перед ним.

Вопрос: Допрашиваемый! Вы находитесь в особом помещении. С вами проводится инфильтрационный допрос. Назовите свою фамилию, имя, отчество, кодовое имя.

Ответ: Эти данные сейчас не имеют никакого значения. Я уже говорил об этом раньше. Вы напрасно задаёте подобные вопросы. Они не откроют для вас ничего нового.

Вопрос: Какого рода обращение вы предпочитаете для контакта? Вижу, что когда обращаюсь к вам общепринятым способом, это вас не устраивает.

Ответ: Можете называть меня «наставник». Я подчёркиваю, что вашим наставником я не являюсь. Просто такое обращение на данный момент меня устраивает.

Вопрос: Попробуем, если так предпочитаете. Какой именно деятельностью вы занимаетесь в Москве, где проживаете?

Ответ: Оставляю и этот вопрос без ответа. Понимаю, что вам нужно установить круг лиц, с которыми я контактирую. Я в этом не заинтересован. Как и они. Одно лицо вам уже известно. В некотором роде, оно является и моим лицом. Одним из моих лиц. Ведь у меня много лиц. В равной степени, как у любого из живущих на этой планете, В этом мире.

Вопрос: Называющий себя наставником, поясните сказанное вами!

Ответ: В какой части? Впрочем, я вас понял. Лицо – это видимая сущность человека. Но у человека есть скрытая часть. Важно, чтобы открывший о себе неожиданную информацию и обретший новое лицо не испугался его.

Вопрос: Назовите дату и цель своего рождения. Вам знакомо такое определение как «цель рождения», именующий себя наставником?

Ответ: Этот разговор становится интересней, чем я полагал. Мне знакомо определение, о котором зашла речь. Дату своего рождения я считаю важным вопросом. Что же касается цели моего появления в данном мире… Согласитесь, что такая информация закрыта от посторонних. Посторонними на данный момент являетесь именно вы. Что будет дальше со мной, мне не известно. Однако вашу судьбу я вижу. Без вашего согласия, успокойтесь…

Вопрос: Вы зря волнуетесь, я совершенно спокоен. Именующий себя наставником, почему вас беспокоят вопросы, могущие прояснить вашу настоящую жизнь?

Ответ: Потому что я достаточно хорошо вижу вашу судьбу.

Вопрос: Моя судьба имеет отношение к вашей настоящей жизни?

Ответ: Не скажите…

— Обратите внимание, как жёстко он удерживает свою линию, — Павел Фёдорович установил с помощью пульта паузу. – Такое встречается у здешних деструктов. Однако многие начинают психовать уже со второго захода. Ведут себя не вполне адекватно. От попыток зомбирования наших следаков переходят к плевкам, насмешкам и даже угрозам. Приходится помещать в «светлицу». Полграмма жизни для него давно уже не является загадкой. По сему, товарищи, это деструкт нездешний. Скорее всего – деструкт-универсионник. Он задействован против нас силами другого измерения, либо другой галактики.

— Павел Фёдорович, при всём уважении… давайте досмотрим! – с лёгкой укоризной заметил Александр Андреевич и начальник «собственников», пожав плечами, снова настроил пульт на воспроизведение.

Вопрос: …Вам знаком Афанасий Петрович Коломейцев?

Ответ: Вы имеете в виду майора ФСБ Коломейцева? Да, он мне хорошо знаком.

Вопрос: Откуда вам известны место службы и воинское звание Коломейцева?

Ответ: Когда люди знакомы и знакомы давно, они кое-чем делятся. В данном случае кое-какой информацией.

Вопрос: Как давно вы знакомы с Коломейцевым?

Ответ: Эта информация касается нас двоих. Ведь я знаком с ним, но не с вами, следователь.

Вопрос: Когда и где вы видели последний раз Коломейцева, именующий себя наставником?

Ответ: 17 ноября 200… года, следователь. С 15-20 до 15-45 часов. В парке напротив Зимнего театра.

Вопрос: Кто выступал инициатором встречи, именующий себя наставником?

Ответ: Мы встретились последний раз потому, что так определила наша судьба. Общая карма, если хотите. Точно также мы встретились сейчас с вами, следователь. Общая карма свела и нас.

Вопрос: Что ж, логично. Продолжим. Почему вы так точно запомнили время встречи?

Ответ: Это связано с необычными обстоятельствами.

Вопрос: Поясните данные обстоятельства следствию, именующий себя наставником.

Ответ: Эти обстоятельства имеют отношение к закрытой теме. Она закрыта для обычного человеческого разума. Я не имею права затрагивать её в данном разговоре. Думаю, вам лучше не знать того, о чём вы меня спрашиваете. Есть такие знания, которые опасны для человека и иных форм жизни. Напомню: «Советую тебе купить у Меня золото, огнём очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазной мазью помажь глаза твои, чтобы видеть».

Вопрос: «По делам вашим да воздастся вам». Не выдёргивайте из Книги Иоанна Богослова то, что может повредить вам. Именующий себя наставником, в ходе допроса вы уже не раз высказывали некие опасения. Суть их свелась к тому, что следователю может повредить раскрытая вами информация. Поясните, пожалуйста, с чем связаны ваши опасения.

Ответ: Вы на верном пути. Так дело пойдёт. Во всяком случае, вы только что

Изменили к лучшему значительную часть своей судьбы. Ваш младший сын находится в больнице с острым приступом аппендицита, не так ли? Если вы проникнитесь мыслью о дальнейшем ходе нашей беседы в том же русле, операция пройдёт успешно. Во всяком случае, в настоящий момент боль у ребёнка прошла. Опасность разрыва аппендикса миновала. Пока…

Вопрос: О, вы неплохо осведомлены. Ещё бы… Отвечайте по существу вопроса, именующий себя наставником.

Ответ: Не поняли? Жаль. Это и есть существо нашего вопроса. Вселенского вопроса, следователь. Будет ли жизнь на Земле, в физическом или только в духовном теле.

Вопрос: При каких обстоятельствах вы познакомились с Коломейцевым?

Ответ: К чему ещё загадки, следователь? Вы имеете в виду Коломейцева или одно из его сменных лиц под названием «Воронов»? Ага, угадал. Вижу, хоть вы и не знаете. Всё вижу, поэтому ваша милая контора меня не стёрла пока ещё в порошок.

Вопрос: Именующий себя наставником, снова прошу вас отвечать по существу. Нам особенно дорога ваша психика.

Ответ: А о здоровье своего ребёнка не забыли? Ему ой как нелегко может… Ну, ладно. Бросьте вы внедряться в мой мозг. И специалистам вашим в соседней камере, что колдуют над моей фотографией и видеоизображением, передайте то же. Надоело это чувствовать. Поясняю по существу, если вы настаиваете: я видел Воронова и Коломейцева в одном лице задолго до нашей последней встречи. Именно это свидание явилось началом его конца. Он сам подписал себе смертный приговор.

Вопрос: Продолжайте, не стесняйтесь.

Ответ: Что ж, следователь. Ваш ребёнок… Моур спросил меня: «Почему ты настаиваешь на моём участии в данном проекте?» Я ответил: «Ты зря думаешь, что данный проект целиком и полностью зависит только от твоего участия. Проект зависит от участия всего человечества. Оно потеряло смысл существования на данной планете. Загляни в себя, и ты увидишь – этот проект является единственным выходом из той могилы, которую подготовило себе человечество за многие миллионы и миллиарды лет. Своего бесцельного существования…»

Вопрос: Именующий себя наставником, почему вы назвали майора ФСБ Коломейцева по имени Моур?

Ответ: Это не является именем, следователь. Фамилией, кстати, тоже. Это кодовое обозначение одного из существ соседствующего со здешним мира. Чтобы мы могли различать друг-друга в среде обитания, мы носим кодовые обозначения. Называя их про себя или вслух, вызывая мысленные образы и посылая в пространство и время сигналы, мы вызываем на связь подобное себе существо.

Вопрос: Даже так… Вы часто упоминаете некий «проект», который, по вашим словам, может спасти всё человечество. Именующий себя наставником, о каком проекте идёт речь?

Ответ: Проект лишь малая составная плана спасения человечества, разработанного мною. Если значительная часть человечества проникнется его содержанием и даст согласие на участие в нём, то будет спасено. Вернее, оно подготовит почву для своего спасения. Если нет… Мы пришли сюда, чтобы сделать большой отбор. Собрать всё лучшее и спасти это лучшее от того худшего, что останется. Поймите, что взрыв такой громадной планеты в нашей галактике в результате ядерной войны или прекращение жизни большинства существ после столкновения планеты с метеоритом, что может быть притянут мыслями о страхе смерти или желании таковой, одинаково губителен. Он подобен ампутации конечности. Пусть и под наркозом, но это всё-таки потеря. Мы намерены осуществить этот план любыми силами. Даже, если они покажутся кому-то непопулярными или преступными. Мы создали его и нам решать его судьбу.

Вопрос: Конечно же, план закрыт от любого постороннего внимания. Скажем, моего. А любая попытка ознакомления с ним приведёт к преждевременной кончине или приятному знакомству с клиникой для особо одарённых.

Ответ: Нет, почему же? В данный момент, план совершенно открыт. Он начал работать. Именно вы привели его в действие. Я вас предупреждал, следователь. Так что без обид.

Вопрос: Благодарю за откровенность. Вы убили Коломейцева, именующий себя наставником?

Ответ: Не убил… Я остановил его на гибельном отрезке его же пути. Он бы принёс нам бед больше, чем самая большая ядерная бомба или самая мощная атомная станция, оставшаяся без присмотра. Без контроля, если быть точными. Он посчитал, что проект обречён, так как большее человечество его не примет. И посчитал, что сможет самостоятельно его свернуть, как свиток. Это грозило гибелью в первую очередь мне, как одному из его авторов. Потом уже…

Вопрос: Поэтому вы решили остановить его. Хорошо, понятно. Как называется ваш проект?

Ответ: Ответ «Дельта». Вас заинтересует наверняка, почему именно так? Это не имя моей жены или моей собаки. Я не женат… ну, в известном смысле, конечно, и собаки у меня пока нет. Это имя одного существа из нашего мира. Оно ещё не осознало своей мощи. Но осуществи мы этот проект – осознает. Но это не приземлённая выгода…»

Павел Фёдорович вновь установил на «паузу». С минуту все сидели ошарашенные. Обмен негласной информацией на тонком уровне продолжился с новой силой, когда Александр Андреевич налил себе в стакан из хрустального, пузатого графина. То же сделали с наслаждением и Михаил, и начальник «собственников». Закипевшие от потрясения внутренности заметно охладились. Но скоро стала давить тишина. Когда же её давление стало, мягко говоря, невыносимым, первым подал голос Павел Фёдорович:

— Ребёнка всё-таки удалось спасти. Я справлялся… звонил в ходе допроса. В ходе операции вырубили свет в Больничном городке. Неожиданно, как всё, впрочем, это произошло. Но систему быстро восстановили. А врач, наш, естественно сотрудник – молодец! – справилась и без света. Молодец…

Миша облегчённо вздохнул. Затем налил себе второй стакан.

— Что ж, — Александр Андреевич вытянул перед собой мощные, массивные руки. – Со всей очевидностью заявляю вам, друзья: мы сделаем всё, что за пределами наших сил. Чтобы сохранить всё разумное на планете. И хорошее, и даже… Одним словом, всё. Даже если эту пакость подстроили деструкты, чтобы сохранить бионегатив от Страшного Суда, у них ничего не выйдет. Но всё-таки мы люди. Обычные люди. Хоть и защищены от зла в большей степени, чем все остальные. Пусть даже преодолевшие в себе бионегатив. Победившие на своём локальном уровне деструктивную программу. Взявшие её под контроль… На примере с Коломейцевым-Вороновым видно – это ещё не всё. Не просто победить эту программу здесь, пока… как выразился этот тип, не произойдёт этот отбор. Зёрна не отделятся от плевелов. Не их отделят – они сами отделятся! – возмутился он. – С помощью Всевышнего, разумеется. Но сами. Помнится покойный Борис Николаевич изрёк на заре своей карьеры, будь она неладна: «Сначала надо накормить людей, потом уже всё остальное». Надо накормить… Сатана и диавол кормят из ложечки всю жизнь, превращая человека в неразумное дитя. Разумный ребёнок всегда стремится есть сам. И добывать себе на пропитания законным путём. Помнится, сказанул я тогда Борису Николаевичу и его холуям по полной программе кто они и куда хотят завести страну. И вылетел… На десять лет остался в «подвешенном распоряжении». (Павел Фёдорович скорбно улыбнулся.)Ну, да не будем о покойном… Мир праху и душе его, – он размашисто перекрестился.

— Да, согласен, — Павел Фёдорович осторожно отложил пульт. Размял маленькие руки. – У меня уже готов доклад Центру. Похоже, с моим уйдёт и ваш. Если им…ну, деструктам, известен наш внедрённый сотрудник и его псевдоним «Воронов», то, стало быть… Велика вероятность того, что с нами вульгарно играли. Причём, неизвестно, сколько это продолжалось. Как сказал вам наш покойный… ну, Воронов: подкинул вам вшей за воротник? Точно… Ох, отольются кошке, как говорится, мышкины слёзки. Это я им обещаю. И их проекту заодно. Причём, по полной…

— Придётся пересмотреть концепцию безопасности сотрудников Центра, — пошевелил губами шеф, вымученно улыбаясь. – Всех до одного. Концепцию безопасности всего человечества. Вот так-так… Доигрались, твою Дарданелл! Простите, товарищи, — спохватился он, снова перекрестясь.

Его душа на мгновение перенеслась в осень 1941-го. Тогда на позицию под Ржевом ползли угловатые танки с белыми крестами на башнях. За ними, пригибаясь, бежали так называемые автоматчики в угловатых стальных шлемах. Вооружены, правда, всё были магазинными карабинами «Маузер». Многие молодые бойцы, побросав оружие, патроны и даже вещмешки, бежали из отрытых на скорую руку окопов к лесу. У большинства за сутки до боя стали случаться понятные приступы страха, мучительная боль во лбу, в висках и по всему телу. Никто не мог ничего объяснить… А он, полковой комиссар (восстановили с пониженем в армии по подозрению в связи с женщиной-деструктом), поддерживая оставшихся, сумел организовать оборону. Десять из тридцати панцеров зажглись клубами бензинного топлива. Остальные спешно отступили. Кроме того, поле боя усеяли трупы германских мотопехотинцев (до роты), разбитые из пушек и ПТР гробообразные бронетранспортёры и даже мотоциклы. Враг, видя спины бегущих, совсем потерял голову. Германский командир, потерявший её значительно раньше, отдал видать приказ: преследовать бегущих. Ну, и поплатился…

Задолго до боя, пока дивизия (в основном пешим строем) двигалась по раскисшим от грязи дорогам к обозначенному рубежу обороны, Александр Андреевич мысленно представлял образ этого германского командира. Идя под дождём, в волочащейся углом плащ-палатке, он, с полузакрытыми глазами, внедрялся в его «тонкое тело». Устанавливал ментальный контакт. Пробовал читать мысли. Кроме того, давал лживые установки этому (согласно видению!) холёному высокому человеку с двумя Железными крестами, нашивкой за ранение и бронзовым знаком «За Нарвик». Он внушал ему, что все его бойцы неопытные. Что при первом появлении врага – устремятся россыпью во все стороны. И чудо! Немец поверил. Судя по всему, деструкт, владеющий теми же навыками, но употребляющий их по системе «чёрного Буддизма» бон-по. Кроме того, в ходе контакта на тонком плане Александр Андреевич «просканировал» другое. Рядом с германским командиром-деструктом присутствует кто-то из немцев, симпатизирующих советскому народу. Явно не деструкт. Его кинули вместе с другими в эту войну, чтобы сломать и превратить в деструкта. Но он не сдавался. И вполне осознанно работал на поражение «тысячелетнего рейха», оказав помощь, в частности, Александру Андреевичу.

У большинства поначалу удалось лишь заклинить башни или перебить гусеничные траки либо выбить катки. Бронебойные снаряды УБР-34 из 45-пяток образца 1937 года запросто пробивали броню всех гитлеровских танков. Но бойцы (среди них до половины были сверхсрочники, воевавшие в финскую и на Халхин-Гол), были настолько выбиты ухудшением общего состояния, что постоянно мазали. Или снаряды, выпущенные с расстояния 300-400 метров, поразительным образом рикошетили от прямого бронированного листа. Вражеские панцеры будто окружало невидимое облако защиты. С 1938 года, после ликвидации врага народа Ежова, что был заслан деструктами, на специальных курсах при Политуправлении Мехлис организовал работу с вновь поступившим «спецсоставом». Им преподавалась эзотерика, защита от чёрной магии. Молодых и не очень комиссаров РККА, НКВД и НКГБ водили, одетых по гражданке, на экскурсии во вновь открываемые, с 1936 года, монастыри и храмы. Проявивших интерес к этой теме, «закрывали» жить в удалённых скитах от месяца до года. Там они научились многому, если не всему. Планетарный бионегатив, чувствуя, что Советская Россия выходит из его поля, начал быстро действовать. Использовал для этого «серую массу» неосознанных деструктов. С обеих сторон…

Из состава стрелковой дивизии, что держало оборону на рубеже, тогда сохранилась половина. Но большинство раненых чудесным образом встало в строй, излечившись ещё в полевом санбате. Чудесным образом для врачей и медсестёр. Сами они уже кое-что чувствовали. Александру Андреевичу, как и многим другим сотрудникам, было выделено «спецвещество» или «активный» состав», что добавлялся в пищу. Он повышал жизненные силы бойцов. Повышал их выживаемость в самых нечеловеческих условиях. Его распределяли с чрезвычайной осторожностью через самых опытных, проверенных сотрудников. Но большие запасы «нектара» достались врагу на границе. А на сотрудников тогдашнего Центра была организована настоящая охота. Что, впрочем, продолжается и по сей день.

— Прошу меня простить, — с усилием воли прервал поток воспоминаний шеф. Он прикрыл мясистое лицо крупной рукой. – Память жива…

— Я бы не стал расписываться в нашей слабости, — продолжил свой спич Павел Фёдорович. Он бросал по сторонам едва уловимые взгляды и посылал в пространство загадочные импульсы, словно ища у кого-то поддержки. – Многое из того, о чём вы сказали, верно. Однако… Не обижайтесь, но: если вдуматься в смысл сказанного, то это… не обижайтесь… призыв к капитуляции. Скрытый такой… Вдумайтесь сами: некто, будучи нашим сотрудником, оказался… ну, нет, не врагом, конечно… («А кем же?» — простонал сквозь ладонь Александр Андреевич.) Ну, не надо так. Не торопитесь… Но он оказался связан с ярко выраженным деструктом по профилю «диверсионник», хотя, может, «универсионник». В конечном итоге тот умертвил нашего сотрудника. Во время вопросов «оприходованный» нами он называет псевдоним «Воронов». Первая наша реакция – провал! Враг внедрился в наши ряды. Но – это только на первый взгляд. Если это «универсионник», то он, прибывший из иного, стоящего на более высокой ступени, измерения жизни, может вполне считывать информацию с тонкого плана. Подключаться к пси-энергетическим потокам нашего мира. Вообщем, более высокоразвитое существо.

Александр Андреевич, закрываясь ладонью, застонал ещё сильнее. Миша понимающе кивнул. В его голове зрела какая-то здравая мысль.

— …Потом он называет нашего сотрудника по имени «Моур», — продолжал Павел Фёдорович, пытаясь в меру острить. – Так одну артистку зовут. По-моему, Денни Мур. Мур, одним словом. Только у неё «о» откуда-то выпадает. Совсем… Так вот, и это тоже ничего не значит. Ничего! Всё необходимо проверить и перепроверить, чем займутся мои сотрудники. Поэтому беру на себя смелость пока в Центр по своему начальству не трындеть о провалах и прочих капитулянтских, простите… настроениях. Зачем это? Чтобы вызвать силой страха сонм негативных событий? Чтобы они обросли по нарастающей другими, третьими… десятыми? Этот… наш «оприходованный» не зря так акцентировал наше внимание о воинском звании и месте службы Воронова. Кроме этого и случайно сосканированного им псевдонима он ничегошеньки не знает. Лепит нам космического горбатого, вот что! Вспомните, наконец, про этот якобы всесильный проект «Дельта». Нас берут под контроль! Загоняют в модель страха. Дескать, дорогие вы наши враги, маленькое промедление и всё взорвётся. И мы, будь дураки, начинаем метаться. Подозревать друг-друга, давить. Превращаться в деструктов.

— Павел Фёдорович, вы хотите сказать следующее – не лезть в этот самый проект? Самоустраниться от него? – наконец отстранил шеф мощную ладонь. На лоб набежала волна морщин. – И одновременно заниматься пересмотром концепции безопасности? В уме ли вы, простите? Ведь это нешуточное дело, если враг действительно считывает с тонкого плана информацию о наших сотрудниках, залезает в наши файлы. А если Воронов всё-таки тайный деструкт другой расы? А если… Я хотел сказать, что в теле Коломейцева время от времени обитал другой носитель. Его просто использовали как устройство транспортировки. Так? Внедрённики всё-таки ваша епархия, но понимаю, что их среда особая. Проверить их стопроцентно может лишь сам Господь и то через других внедрёнников. Замкнутый круг… Итак, если Воронов деструкт, то где гарантия, что он – не один такой? Надо срочно отфильтровать всех, кого он вербовал или рекомендовал для вербовки. Знаю, знаю, что срочно не получится. А хотелось бы…

— А если … если он всё-таки вступил с нами в контакт? – Миша, наконец, подал голос и был этому несказанно рад. – Да, если он, этот монстр в человечьем обличии понял, что думает как мы и воспринимает наш мир с любовью? По-моему, не следует относиться к нему с лишней предубеждённостью. Он итак в наших руках. Во всяком случае, если он не телепортировался ещё в пространстве и во времени, то значит, он действительно хочет установить с нами контакт. Может поэтому и дал себя «оприходовать».

***

…В этот день в Бэлтиморе стояла ясная морозная погода. По пятой Авеню неспеша прогуливался высокий молодой человек приятной наружности, в чёрном пальто с медвежьими отворотами и красным пуховым шарфом что делало его похожим на яркий куст посреди заснеженной улицы. Он барражировал как раз перед входом в магазинчик, что был облицован чёрной мраморной плиткой и назывался просто и доходчиво – «Лавка древностей». (Торговали магическими амулетами и прочей колдовской утварью, включая кукол Вуду и набором игл к ним.) Видимо он ожидал кого-то в том же духе. Так показала на следствии, что проводило окружная полиция и прокуратура, торговка сосисками, а также патрульный коп, что заехал на эту улицу. Будучи сам геем, он брался судить о других. Но будучи на службе и на патрульной машине, он лишь задержал взор на родственной душе. Купил пару сосисок и тут же продолжил дежурство.

Молодой человек, прождав полчаса, разгладил свои пепельно-серые волосы. Он вынул из отороченного мехом кармана сотовый телефон, сделал звонок и собрался было уходить. Но не тут-то было. Недалеко от него остановился крытый белый фургон «митцубиси» с импровизированной надписью «Fresh froots». Из него вышло трое парней, облачённых в жёлтые с красным комбинезоны. Двое из них были белые и ничем особенным не выделялись. Разве что один имел в ушах наушники от плейера, а также носил косынку. У второго было широкое рябое лицо и обритая наголо голова с шишкастым черепом. Третий же, афроамериканец… У третьего был в руке серебристый баллончик с пульверизатором. Сами руки были спрятаны в красные резиновые перчатки. Впрочем, лица его никто не запомнил. Оно было спрятано под тёмный капюшон шерстяного джемпера, который неизвестный одел под яркую униформу.

Трое «фруктовых служащих» подошли к ступенькам из чёрного мрамора, ведущим в «Лавку древностей» Они, как бы раздумывая, постояли у входа. Молодой человек с пепельными волосами отчего-то приблизился к тому, что был с наушниками от плэйера. Заговорил с ним, любезно улыбаясь. Но афроамериканец лишь весело рассмеялся и мотнул головой, спрятанной в джемпер. Молодой человек, покрывшись беспокойными пятнами, затопал своими лакированными туфлями по мокрому снегу. С явным намерением перейти улицу.

В этот момент бритый наголо к удивлению всех будущих свидетелей и очевидцев ловко перехватил его за руку. Крутанул за локоть сверху вниз. А затем резким движением вытянул руку на себя. Молодой человек глухо вскрикнул и упал коленом в снег. Тогда афроамериканец оказался совсем близко. Он выпустил в лицо «пепельноволосого» облако пара из серебристого баллончика. После чего «косынка» ухватил своей пятернёй пепельные волосы. Вместе с бритым они мастерки швырнули молодого человека в раскрытую дверцу фургона. Афроамериканец прыгнул в сиденье, что возле водителя. Сорвавшись с места и разбрызгивая талую воду с ошмётками снега, машина сорвалась с места и была такова.

— …Мэм, вы точно запомнили: на боку этого фургона красовалась надпись «свежие фрукты»? – интересовался через пятнадцать минут после происшедшего полицейский Джон Стентон, старший патруля, что прибыл на место происшествия первым. – Вы ничего не путаете, мэм? Там могла быть другая надпись. А вы, я вижу, взволнованы…

— Да как же, сэр… сынок! — удивлённо пуча огромные глаза, шептала необъятная афроамериканка Денни Баррот, ударяя короткими руками в вязаных перчатках по белому переднику. – У матушки Баррот с головой всё впорядке. И налоги я плачу. С санитарной инспекцией у меня проблем никогда нет. Сам поинтересуйся у людей на этой улице: матушка Баррот никогда не обижала и не обманывала своих покупателей. Я торгую с лотка сэндвичами своей выделки. Мясо покупаю в лавке старика Купера. Его тоже все знают…

— Хорошо-хорошо! – замахал на неё обоими руками коп. – Это уже лишнее, что вы сейчас мне говорите. Нет, не надо мне предлагать купить сэндвич. Это коррупция, мэм. Я вас предупреждаю об этом, — он напряжённо прислушивался к шумам радиостанции в патрульном «шевроле» и своей собственной, закреплённой над правым карманом куртки со значком. – Меня смущает вид фургона, на котором скрылись похитители. Вы его первый раз видели?

— Этого молодого джентльмена, которого похитители? Матушка Баррот клянётся тебе всеми святыми: в первый. Он здесь больше никогда не появлялся. Я знаю наперечёт всех клиентов лавки. Среди них бывают и эти… тьфу, пропасть!.. геи. Во времена моей молодости мы их не переносили. Но по-христиански их жаль. А его я никогда здесь не видела. Сначала, когда подъехали эти, решила что он их дружок. Или познакомиться хотят. Может тоже… того. Но когда они потащили его в машину, я решила: это у них, у геев, такой новый способ знакомства. Прости меня, Спаситель, но есть, же извращенцы? Вот и геи, наверное тоже…

— Мэм, это тоже лишнее. Вы запомнили номер?

— Как же сынок…

— Сотрудник Стентон, мэм!

— Хорошо-хорошо, сотрудник. Запомнила. Вот запиши… — и после того, как коп записал, жалостливо спросила: — Сотрудник Стентон! Простите старую тётушку, если она вас обидела. Если вы не гей, конечно…

— Уверяю вас, мэм, я ни гей. Хотя у нас свободная страна и в этом нет ничего предрассудительного. Если вспомните или узнаете что-нибудь, звоните на телефон службы спасения. Счастливой торговли…

— Удачи и тебе, сынок… то есть сэр… сотрудник…

Глядя вслед удаляющемуся к чёрно-белой машине копу, что с сияющими огнями мигалок под разноцветным плафоном напоминала рождественского робота-трансформера, она напевала песенку «фолк». Затем незаметно извлекла из кармана заячьей шубки под передником сотовый телефон. Набрала «номер быстрого вызова». «…Сынок! – запричитала она в микрофон. – Слушай меня внимательно, мальчик! Сейчас на моём участке какой-то чёрный ублюдок с двумя белыми похитили человека. Все извращенцы! Садомозахисты… Ну, те, что привязывают кожаными ремнями и стегают плетью в обнажённом виде. Нет, я об этом читала и видела передачу по кабельному. Нет, я с ними до этого не знакома. Нет, видела в первый раз. Копы уже были. Один меня расспрашивал. Нет, его я тоже впервые… Да что ты пристал со своими вопросами? Знаю я, что не называть никаких имён…»

Джон Стентон, не закрывая дверку машины, украшенную эмблемой серебряной пятиконечной звезды, пощёлкал кнопками компьютера, встроенного в панель управления. Он занёс номер «митцубиси» в память на сохранение, а затем послал запрос на сервер окружной полиции, а также ФБР. Но через пять минут его оглушил ноющий сигнал. Экран закрыл красный прямоугольник «NO FAILED». Стентон перевёл дух. Посмотрел на помощника, что возвращался из лавки после опроса продавцов и хозяина. Скоро должны были прибыть детективы участка и начать собственное расследование.

Воровато оглянувшись, Стентон извлёк из внутреннего кармана форменной куртки с меховой подкладкой мобильный. Набрав номер своего брата, зашептал:

— Это я! Слушай меня внимательно, засранец. Больше тебя выгораживать не буду. Отвечай немедленно: ты кому-нибудь фургон отдавал? Опять врёшь. Ну, я тебя сам дома отделаю. Что, подашь на меня в суд? Напишешь жалобу шефу полиции? Да я тебе твой сотовый через задницу…

В этот же день начальник зарубежного сектора Центра стратегических разработок получил на свой сервер интернет-сообщение из Бэлтимора. Сообщение было отправлено из компьюрного центра одного из районов города. Оно пришло от его нелегального сотрудника, что работал менеджером по маркетингу одной из преуспевающих компаний. Направлено было на электронную страничку одного из интернет-кафе Москвы, служившее «почтовым ящиком». Сообщение выглядело так: «Билл, мне надоело, что твой парень кидает нас. Вчера он обещал встретиться со мной, но куда-то пропал. Или ты поговоришь с ним начистоту или мы больше не знаем друг-друга. Целую тебя, крошка. Твой милый мерзавец. Блак-бой». Начальник установил компьютер на расшифровку. Вскоре на синеватом экране появился нужный текст: «Довожу до вашего сведения, что интересующий нас человек сегодня в 15-00 был похищен тремя неизвестными в условленном месте. Используя источник в полиции, веду активный розыск. Прошу дополнительных указаний. Арнольд».

Начальник не на шутку встревожился. Именно в это время и этим числом его сотрудник должен был встретиться с представителем корпорации «Маджестик», что официально занималась разработкой компьютерных программ в области сетевого маркетинга. На самом же деле была прикрытием для деструктивного центра «Чёрный Орион». Подобного рода фирмы занимались широкой деятельностью. При этом поддерживали связи с другими бионегативными конторами. «Чёрный Орион», используя разрабатываемее им компьютерные технологии, специализировался на «промывке мозгов». Деятельность центра всячески популяризировали многочисленные агенты, в числе прочих были деструкты-проститутки, деструкты геи для богатых и не очень клиентов, деструкты колдуны и деструкты-экстрасенсы, что при помощи своих информаторов и провокаторов создавали круг потребителей из лиц, считающих себя хроническими неудачниками или напротив пресытившихся от везения. Кроме того, над мозгами законопослушных американцев трудились агенты-психологи и агенты-адвокаты, с коими, после священника, они делились самыми сокровенными тайнами.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГДЕ-ТО В ПРОШЛОМ.

…Они фиксировали чужие долги и совершённые преступления с тем, чтобы в нужный момент интересующий их объект оказался на крючке. Таким образом, осознавшие себя деструкты-бионегативы создавали свою послушную армию. Таким образом, они убеждали пассивных сторонников в своём мнимом могуществе. Однако, как изображено на одном древнейшем магическом символе в виде шестиконечной звезды (единение мужского и женского начал; человеческого и божественного…), обвитой змеем, что соприкасается с хвостом, силы зла имеют обыкновение поражать себя в хвост.

Некто Джим Редфильд, что работал в корпорации «Маджестик» директором отдела маркетинга, был уличён «Арнольдом» в страшном грехе. А именно – в педофилии… (Геем Редфильд был, но этим в Америке никого не удивишь.) Одному из детективов бэлтиморской окружной полиции попали в руки фотоснимки, где этот преуспевающий бизнесмен занимался омерзительными извращениями с детьми от двенадцати до шестнадцати лет. Происходили эти оргии в номерах дешёвых гостиниц. Редфильтд, будучи прекрасно осведомлён о стукачестве и подсиживании, что царили в деловом мире, как-то забыл, что прислуга оных, как и сами владельцы, нередко «стучала» в полицию или ФБР. Скорее всего, Джим просто зарвался, поверив в свою мнимую звезду. Хоть и менял он места своих грязных встреч, переезжая из отеля в отель в разных районах города, но… Фото одного из «эпизодов» оказалось в руках одного из ганкстеров-латиносов, что присматривал за владельцем отеля и, контролируя бизнес мальчиков и девочек «по вызову». Затем отпечатанные на хорошей бумаге фотографии попали на стол одного из полицейских детективов, что был агентом «Арнольда».

Попавши на крючок «научного резидента», Джим Редфильд, сперва, страшно испугался. Он решил, что влетел на крупную сумму «зелёненьких». Если только шантажист не занимается промышленным шпионажем – охотится за коммерческими тайнами… Однако неизвестный, обаятельный молодой человек, представившийся «Рональдом», пообещал сохранить тайное пристрастие в секрете. В обмен на информацию о личной жизни членов совета директоров корпорации и её главных акционеров, с одним из коих (мужчиной) у Редфильда была интимная связь. Правда, очень скоро «Рональдла» стали интересовать банковские счета «Маджестик». Ему удалось выяснить, что немалые средства совет директоров ассигнует на поддержку исламских фундаменталистов. Их центров в Пакистане, Афганистане и даже в Лондоне. В России же корпорация «инвестировала» национал-патриотические организации правого толка. Те во всю глотку трубили «о чистоте нации», призывая вырубить под чистую или выставить за пределы страны представителей других народов. Кроме этого – политиков в Госдуме, что им покровительствовали, правозащитников, ряд журналистов…

Кроме всего, Центру стало известно: Брэд Коллинз, председатель Совета директоров является внутренним резидентом ЦРУ. Именно с ним Джимми крутил многолетний интим. Как-то раз, после душа, пользуясь отсутствием шефа (тот тоже решил посетить джакузи), он любопытства ради подобрал клочок квитанции факса, что был предназначен для уничтожения в бумагорезательной машине. Впоследствии, позвонив на один из телефонов-факсов, отмеченных там, почуял недоброе. Шеф очень скоро предъявил ему зелёно-белый жетон CIA . Пользуясь интимной обстановкой в одной из закрытых кабинок китайского ресторана, что также являлся «ящиком», разразился следующим спичем: «Мой милый друг! Несмотря на наши личные отношения, мы должны быть патриотами Америки. Ты, я надеюсь патриот?» Видя, как сомкнулись угрожающе его кустистые брови, Джим порывисто закивал в знак согласия. «…Так вот, милый мой… крошка моя, я взываю к твоему патриотизму. Моя фирма… ну, мы так называем меж собой наш вигвам, — усмехнулся шеф, — предлагает тебе послужить. Будешь выполнять мои поручения, ездить со специальными командировками в Европу. Может, даже в Азию. Можешь? Посмотри мне в глаза, Джим? – слыша, как клацают зубы любовника, он продолжал с нарастающей улыбкой, усиливая тембр голоса: « Да, ты можешь! Скажи себе это! Так и скажи: «Я могу. Я крутой. Я Капитан Америка. Я вселенная…». Видя в глазах Джима приходящий покой, он погладил того по руке: «Ну вот, милый, я знал: у тебя получилось! Мой тебе совет: никогда меня не обманывай. Это правило номер один. Всегда говори со мной в активном залоге. Никаких неопределённых местоимений. Это правило номер два. Добивайся того же от тех, кого привлечёшь к сотрудничеству. Это правило номер три. Если ты будешь выполнять все три – останешься на плаву. Ну, а если… не хочу тебя пугать, но ты скоро поймёшь: в нашу фирму случайно не попадают. Случайно из фирмы тоже не уходят…»

Джим Редфильд, радуясь, что может как-то досадить всесильному шефу, которого уже побаивался, охотно сливал «Рональду» нужную информацию. (Помимо всего прочего вручил сохранённый им квиток от факса.) В беседе с ним он признался: особенно донимала ревность. Коллинз, отправляя его в последнюю командировку в Арабские Эмираты, почти не скрывал своего опасения, что любовник может уйти на сторону. Тем более что один шейх, деловой партнёр и информатор ЦРУ, был также гей. С ним Редфильду предстояло провести целую неделю в переговорах по продажам компьютерных программ по маркетингу на арабском, что было искусно продуманной легендой и скрывало истинную суть. А именно: выжимание из бизнес среды данного региона конкурентов из британской Mi-6. Кроме того, Редфильду было поручено склонить шейха на финансирование центров «за чистоту ислама». В случае отказа, намекнуть на ряд имеющихся компроматериалов, как-то: аудиозапись, где он нелестно говорил об одном из своих братьев, считая себя обделённым наследством отца, о самом отце, а также об исламе. В последнем случае шейх явно перегнул палку. Он считал, что ради его чистоты необходимо было узаконить мужскую любовь и пытался доказать, что геем являлся сам пророк Мухаммед.

Последнее было страшнее двух первых. Поломавшись, шейх через сутки дал согласие на планы Коллинза. Однако злобу затаил нешуточную, что также было взято на заметку сотрудниками Центра.

***

…Одно из последних сообщений «Арнольда», скаченное на компьютерную почту начальника, было следующего содержания: «Докладываю, что по информации моего источника корпорация в лице председателя совета директоров рассматривает вероятность инвестиций в Москве и в Сочи. Данное намерение было высказано источнику в доверительной беседе с заместителем председателя совета директоров Корой Нолмар. В разговоре со мной источник отмечает, что Нолмар, высказываясь на этот счёт, не проявляла никаких признаков волнения. Завела разговор на данную тему по своей инициативе без свидетелей. Предвидя возможную дезинформацию в целях контроля над моим источником, я настоял на соблюдении всех мер. Со своей стороны провожу мероприятия контроля. По завершении прошу вашего разрешения на вербовку источника в качестве секретного сотрудника. Жду дальнейших указаний. Арнольд».

Ознакомившись с сообщением, начальник некоторое время держал открытой свою электронную страничку, он тщательно обдумывал содержание. Особенно в той части, где говорилось о возможной вербовке. Почему сотрудник так убеждён – «по завершении прошу вашего разрешения…»? Почему считает предстоящее завершение проверки успешным? Не под контролем ли он, не под «колпаком»? В любом случае, перед красавчиком-деструктом рано раскрывать карты. Даже если его вездесущий шеф ничего не заподозрил и не принял никаких мер превентивной безопасности. То, что эта Кора Нолмар так встряла «в тему», говорит об обратном. Скорее всего, источник под «колпаком». Странный способ, ибо среди деструктов-геев считается зазорным ловить «на лебёдушку». Слишком рискованно – могут почуять подвох. Но Коллинз будто нарочно (если это он!) подчёркивал очевидность своего контроля. В том – слабость бионегатива и его носителей. Змея кусала себя в хвост.

Несмотря на то, что «Арнольд» считает свой источник в окружной полиции весьма надёжным, где стопроцентная гарантия, что гангстер, предоставивший компрометирующие фото, только секретный агент бэлтиморского дэтектива? Увы, такой гарантии нет. Не выдумали ещё. Может так гарантировать один лишь Господь Бог. Хотя… последняя информация о командировке в Эмираты весьма, даже очень… Получается, что наши американские коллеги выжимают или пытаются это делать с британскими агентами, что издавна считают Азию своей вотчиной. Стремятся не пускать в неё ни американцев, ни тем более нас. Видно предел «не пущанию» у американцев подошёл к концу.

Он откинулся на спинку кресла. Посмотрел на стоящую перед ним икону Спасителя, затем перевёл взгляд на портрет действующего президента. Пару раз вздохнул. Затем выдохнул… Пусть источник останется пока только источником. Пускай «Арнольд»займётся Корой Нолмар. Понаблюдает через этого Редфильда за этой красивой и болтливой особой в течении, скажем, пол месяца. На глазах у своего ревнивого шефа. Пусть всё сведётся к банальной ревности. Так проще! Если эта штучка выполняет его задание, она занервничает. Наделает глупостей. Либо попытается скрыть эту реакцию каким-то иным, явно нестандартным способом. Что сразу же бросится в глаза источнику. Ну а «Арнольду»…

Игорь Сергеевич (так звали начальника зарубежного сектора) ограничился лишь этим указанием. Переслал его в зашифрованном виде, используя подставных лиц и «ящик», в один из компьютерных клубов Бэлтимора. Спустя два дня он отправился на доклад к директору. Отчитавшись (был конец «квартала») о проведённых мероприятиях, он не преминул обратить внимание на новые инвестиционные проекты корпорации «Маджестик». «…По моему мнению, не стоит поспешно копать эту щекотливую тему, — заметил он. – Подержим на контроле месяц-другой, затем поручим другим «научникам», запряжём их источники… Нам важно прощупать до конца от самого начала намерения Коллинза. Возможно через Кору…» Выслушав его, директор через неясное сомнение одобрил-таки намеченный сценарий разработки. Явной липой не пахло, но проверить источники и их кураторов (заодно!) не мешало. Тем паче, что планетарный бионегатив за последнее время, начиная со второй войны в Персидском заливе, действует вовсе странно. А именно: часто под видом дезинформации подкидывает чистейшую правду о своих намерениях. Как бы проверяет сотрудников Центра. Или напротив: настолько уверен в своей мнимой неуязвимости, что находится в плену «звёздной болезни». Видимо бионегатив так агонизирует, подумал директор Центра, заверив своё письменное согласие на рапорте начальника зарубежного сектора. Наступает вселенский момент истины. И планетарный вместе с ним – заодно…

Игорь Сергеевич покинул его в приподнятом состоянии духа. Он был того же мнения.

Спустя неделю, в Сочи был убит «Воронов». В ходе расследования обстоятельств его смерти «собственникам» стало известно, что этот внедрённый сотрудник состоял в более или менее тесных взаимоотношениях с неким деструктом-диверсионником, что совершил данное убийство. На первом же допросе он назвал «внедрённика» по имени или коду. А именно: Моур. Помимо этого арестованному были известны место службы и воинское звание в ФСБ убитого им Коломейцева-Воронова. Это оказалось для Центра как гром среди чистого неба. Сектор собственной безопасности, и без того напряжённый породу деятельности, стоял на ушах. Секретариат немедленно разослал указания по своим филиалам на местах.в них были срочно затребованы последние данные о деятельности внедрённых сотрудников.

Итак, время шло. С момента доклада у директора «Арнольд» отвечал один раз в неделю, точно по графику, что необходимые меры безопасности соблюдаются. Кора Нолмар своих попыток разговорить источник на заданную тему более не выказывала. Игорь Сергеевич стал понемногу успокаиваться, как вдруг… Ровно через сутки после убийства «Воронова» в Сочи источник «Арнольда» был похищен средь бела дня на окраине Бэлтимора. Поиски, что были предприняты по горячим следам окружной полицией, не дали никаких результатов. Это указывало на высокий профессионализм похитителей. Решением окружного прокурора (родственником Коллинза по материнской линии) расследование передавалось местному отделению ФБР. А в своём более подробном сообщении «Арнольд» отметил, что рано утром за час до похищения источник «звякнул» ему с уличного таксофона на автоответчик, где оставил следующее звуковое сообщение: «Умоляю вас о немедленной встрече. Жду сегодня ровно в 7-00 на Пятой Авеню возле антикварного магазина».

— …Выходит мы попали там на орехи, — мрачно заметил директор. Он обвёл взглядом папку с докладами начальников секторов. – Ваш сотрудник, говорите, попал в пробку, из-за чего вовремя не попал на встречу? Не мне вам объяснять, каковыми последствиями могла обернуться для него эта встреча. Слава Богу… — он размашисто перекрестился. Сплюнул три раза. – Если источника вели с самого начала, то могли уже сейчас провести голосовую экспертизу кое-какого сообщения. Если, конечно, установили его. Если, да если… Пускай ваш «Арнольд» сидит в норке и никуда не вылазает. Это приказ! Не то уши оборву обоим… А насчёт проведения мероприятий активного поиска, да… рановато-рановато этим заниматься. Можно спугнуть похитителей, — видя, как начальник сектора кивнул, он продолжил: — Ограничимся пока мероприятиями пассивного свойства. Может, нам подставляют источник, на которого у Коллинза и его «Чёрного Ориона» ничегошеньки нет? Может это их плановый контроль? А мы шарахнемся под волну. И волна накроет. Я прав?

— Я прекрасно понимаю, — Игорь Сергеевич чувствовал страшное напряжение в висках, переходящее в состояние невесомости. – Думается мне, не стоит преувеличивать опасности нам грозящие. Не так страшен, как говорится, рогатый субъект… простите… Наша контора всего лишь посредник между человечеством и господом Богом. Но время силового противоборства между добром и злом на исходе. В силу вступает новый закон. Если хотите, новый завет: осознание многими деструктами своего Божественного Начала. Для многих из них это – выход на уровень сознательного самоуничтожения в огненной геене пороков. Уже не мы карающий меч господний, но они сами. Их нечистая совесть и грязная душа. То, что не пускает в рай. Самая последняя степень греха это… Ну, когда они стремятся убедить себя: дескать, не мы меняемся, но нас заставляет меняться сила Всевышнего. На его стороне – сила. На нашей же – желание быть свободными. Правда, тут возникает «закавыка». Вы меня понимаете?

— Продолжайте-продолжайте. Я с удовольствием…

— …Как можно быть свободными от всего? От Бога? Тут сокрыт вселенский момент истины, что создал Господь. В этом суть притчи о блудном сыне, который рано или поздно вернётся к отцу своему. Покается искренне и будет прощён.

— Свобода ради самой свободы – суть сатанинской демократии, — улыбнулся директор. – Демократия от слова «демон». И «демос», народ так сказать. Не зря товарищ Платон именовал демократию одной из наихудших форм правления. Знал, где и что порылось… Я понял вас, Игорь Сергеевич. Рад видеть и чувствовать единомышленника в вашем лице. Думаю, что не стоит бояться угрозы скрытого вторжения. Страх перед неизвестным ведёт в бездну. Даже если в наших рядах давно притаился хорошо скрытый враг, то… Почему он так долго не вредил нам? Почему всё развивалось по логическому сценарию Бога? Всё необходимо проверить. Вы согласны?

— Как я могу не согласиться? Надо действовать.

***

…Вечером Миша прибыл по указанию на один из объектов, что находился за городом и был ограждён высоким бетонированным забором, на котором, правда, не было колючей проволоки. Зато по краям высились мощные прожектора. Объект охраняли рослые люди в камуфляжной форме с полуавтоматическими пистолетами «Стечкин» в деревянных пристяжных кобурах. Предъявив на КПП свою «корочку», дождавшись пока откроются массивные, из железного листа ворота на автоматике, он опустился по бетонной лестнице в просторное подвальное помещение. Там были ряды металлических дверей. Над входом в бункер высился большой православный крест кипарисового дерева, с распятием. На металлических дверях были наклеены бумажные ярлычки с такими же распятиями. Молчаливый охранник, сорокалетний мужчина, проводил Мишу через тяжёлую дверь в иное помещение, где располагались двери из орехового дерева и были красивые деревянные панели на стенах.

Всё происходило в полном молчании. Ни шороха, ни звука. Ни лязгали и не скрипели даже массивные металлические двери. Миша вспомнил, что под распятием она заметил на шершавой стене надпись, сделанную синей масляной краской: «Разговоры в открытом секторе запрещены». Видимо так назывался коридор с рядами тяжёлых дверей с герметическим запором и то, что было скрыто за ними.

В просторной, отделанной со вкусом комнате, пропитанной запахом ладана и свечей, были книжные полки, мягкий диван и стол с оргтехникой, за которым его ожидали Александр Андреевич и Павел Фёдорович. Перед ними стоял включённый телемонитор. Через него просматривалось небольшое помещение с голыми стенами. Похоже, это была допросная, где намедни следователь «потрошил» известного деструкта. По бетонному склепу (так хотелось обозвать помещение) прохаживались мужчины и женщины в белых халатах. Используя некие странные приборы, состоящие из вытянутых стеклянных трубок, вмонтированных в тусклого металла коробки с лампочками, они проводили диагностику помещения. После таких процедур от металлического агрегата отделялись отделялись колбы, что помещались в специальные футляры. К своему удивлению, среди белых халатов Миша заметил известного в Сочи детского врача-терапевта, у которого как-то брал интервью. Вскоре медиков сменил православный батюшка в чёрной рясе с крестом. Произнося на распев молитвы и окуривая помещение ладаном, он стал окроплять его в довершении святой водой.

— Вот такие мы проводим оргмероприятия, — вздохнул Александр Андреевич. – Как говорится, свято место пусто не бывает.

***

… В то же самое время в США, детектив окружной бэлтиморской полиции, что являлся источником «Арнольда», следуя указаниям своего куратора, вёл пассивный поиск Редфильда. В инструкциях, полученных через сотовый телефон, значилось: «…не проявляя ни малейшего риска, но достаточно точно, используя подставных лиц, не представляющих важности, определить круг, заинтересованный в прогулке 45-го, его место отдыха». Источник, американец тайского происхождения, Кэн Потензен, решил, что наиболее эффективный розыск пропавшего может обеспечить сеть его тайных агентов из числа уличных ганкстеров, торговцев наркотиками и самих наркоманов. Будучи опытным копом он предусмотрел, что с момента похищения многочисленные «слушаки» (так назывались информаторы окружной полиции) будут интересоваться теми, кто запустит свой носв детали похищения. Будь то газетные писаки или уличные торговки – без разницы. Поэтому он устроил конспиративную встречу одному из своих агентов, афроамериканцу-сутенёру Генриху Томумбе. Он не стал вытягивать из своего подопечного факты исчезновения. Угостив необычайно вертлявого и плечистого, чёрного как вакса парня сигарами «Капитан Блэк» (специально тянул их из других «слушаков»), он, как водится, начал беседу с общих вопросов.

— Бумба! Как обстоят дела в твоём районе? Как поживает крупная и мелкая рыбёшка? Имею в виду тех твоих неспокойных собратьев, что норовят пуститься во все тяжкие. Убийства, крупные партии наркоты, разборки со строптивыми гейшами. Надеюсь, что ты понимаешь, что от тебя требуется?

— Да, сэр, отвечал Генрих Томумба, выпуская синевато-сизый дым из плоских, широких ноздрей. Его припухшие, в шоколадно-коричневых мешочках глаза изобразили уверенность. — Но в моём районе ничего такого не намечается. Было кое-что. Одному торговцу наркотой морду помяли, когда он, дерьмо сопливое, обсчитал моих чёрных собратьев и сунул им героин, разбавленный мукой. Одна шлюха лишилась места в пуэрториканском гадюшнике, после того, как эту тварь поймали с пользованными презервативами. За такое на кошачьи консервы пускать нужно, сэр… офицер…

— Ладно-ладно, Бумба… молодец, что всё знаешь о своих подопечных, — успокоил его Кэн. Он похлопал своего «слушака» по затянутой в кожанку мощной спине. Вспомнил при этом, что в недалёком прошлом Генрих Томумба – сержант, служивший пять лет в «морских котиках» (то есть в спецназе ВМФ США). – А что твои чёрные братья, из культа Вуду, думают о тех наглых чужаках, что нарисовались днём на пятой Авеню? Похители какого-то нездешнего парня? Это беспредел, Бумба. За это надо наказывать. Превращать морду в кетчуп, а почки – в бараньи отбивные…

— Вы правы, сэр, — кивнул головой в вязаной шапочке афроамериканец. – Мы этих ублюдков скоро вычислим. Да помогут нам наши боги и духи-хранители! Эти твари нарушили наш покой. Отпугнули клиентов. У моих ребят каждый день на вес золота. Товар пришёл, сэр, масса товара. И никто за нас не решит наших проблем, если только вы, сержант, не поможете нам. Вы понимаете, масса Кэн?

Кэн едва не рассмеялся, но вовремя прикусил губу. Американец в пятом поколении, он, тем не менее, с детства испытал на своей шкуре, что значит быть «жёлтокожим ублюдком» или «узкоглазым уродом». И вот теперь африканский парень с того ни с сего назвал его господином. Боссом… Всё потому, что его «акватория» понесла значительные убытки от происшедшего на днях инцидента. И он, Кэн Потензен, сержант полиции и детектив отдела тяжких преступлений, поможет этому цветному сутенёру. Зная, каким бизнесом занимается ныне этот бравый морпех, что по сей день наверняка числится в особых файлах Пентагона. Поможет… Ибо полицейским нахрапом тут ничего ни взять! Двадцатилетний срок службы в окружной полиции многому научил этого маленького, молчаливого, желтолицего человека. США были для него страной с неограниченными возможностями и неограниченными пороками, что во многом покрывали эти возможности. Тот русский, что привлёк его к сотрудничеству, совершенно правильно воспринимал эту ситуацию. Всеми средствами пытался оказать помощь таким думающим и сомневающимся американцам, как Кэн Потензен. Мир не без добрых людей, думал он с тех пор. Маленький таец с американскими ухватками жизни. Если разведчик из этой далёкой и снежной страны с великой историей (что почти не отражена в американских учебниках начальной школы, профессиональных колледжей и тем более университетских пособиях и компьютерных программах, показывающих в основном ужасы ГУЛАга да бородатых, накаченных мафиози, исполняющих на гармошках и балалайках гимн СССР), принимает близко к сердцу американские проблемы он достоин сочувствия и уважения. Настоящий герой! «…Не стоит, Кэн, проявлять по поводу моих чувств к Америке хоть сколько-нибудь сочувствия, — как-то понимающе сострил русский. – Это портит деловые отношения и тем более дружбу. Мне бы хотелось, чтобы это второе оказалось на первом плане. Я прав?» «Да, вы правы, — признался таец. – В Америке вообще не принято жалеть. Тем более в бизнесе. Это признак неудачника. Однако в разговорах с вами я чувствую сожаление. Извините, Арнольд, это, конечно, не настоящее ваше имя… но жалость очевидно присуща всем русским. И понемногу передаётся мне». «В этом есть плюсы и минусы, — услышал он ответ, сдобренный улыбкой. – Минусы состоят в том, что вы наберётесь русской жалости и будете этим выделяться на общем фоне. Вас быстро возьмут под колпак и… Мне бы не хотелось продолжать, а вам бы не хотелось доводить до печальной развязки. А плюсы… Мне приятно, что вы так прониклись чувством моей далёкой и любимой Родины. Один наш бард даже назвал её в своей песне «родина-уродина». Впрочем, не со зла – так, полушутя… « «Мне кажется, что вам русским, и вашей стране не хватает американской самоуверенности, — неожиданно для себя выпалил Кэн, смяв не по-американски пластиковый стаканчик из-под кофе (встреча проходила на окраине, в машине). – Вы много жалеете друг друга, вместо того, чтобы действовать. Действие, вот чего вам ещё не хватает! Любого американца и даже европейца отличает от вас именно действие! Они не придаются тягостным и интересным рассуждениям о смысле жизни, как Толстой или Достоевский. Они занимаются бизнесом, как говорят у нас в Америке. Для них семья и дом на первом месте. А для вас на первом месте ваша страна и идея, которой вы отдаётесь без остатка. Вам не хватает энергии на своих близких и на самих себя. Кто-то пожирает эту энергию, внушая вам, что вы – спасители мира. Но это…» «Продолжайте, — вновь улыбнулся русский, осторожно выбрасывая свой пластиковый стаканчик в высокую металлическую урну. – Вы хотели сказать, что это – безумие. Отчасти согласен с вами. Недаром у Достоевского, которого вы, судя по всему, с интересом читали, все главные герои немного сумасшедшие. Правда, если внимательно к ним приглядеться, то многие из них это несостоявшиеся писатели или… разведчики. Если внимательно перечитать главы о войне в Европе 1805-06 годов в романе Толстого «Война и мир», то там описывается момент несостоявшейся вербовки в разведчики князя Андрея его другом дипломатом Билибиным. Этот фрагмент выпадает из наших и ваших школьных программ, не говоря уже об университетских. У каждого смысла есть свой подтекст, Кэн. Надобно его увидеть, чтобы докопаться до истины». «Да, истина где-то рядом, — пошутил тогда Кэн словами известного сериала. – Под нашими стопами».

Чтобы подготовить легенду для отдела внутренних расследований, если у его сотрудников, что сообщались с агентами ФБР из управления профессиональной защиты, появились бы вопросы, Кэн заготовил рапорт для лейтенанта, что возглавлял его отдел. В этом рапорте (документ переписывался из дня в день, в нём проставлялись новые числа, добавлялись подробности) указывалось, что некий Тап Стижанский, выходец из Польши, американец во втором поколении после знакомства в интернет-кафе, узнав, что общается с сержантом отдела тяжких преступлений, вызвался предоставлять информацию о преступном мире Бэлтимора. (Родители каким-то чудом, подростками были вывезены из варшавского гетто перед известным восстанием миссией Красного креста, попали в США, где и познакомились и поженились.) Для вящей убедительности и своего же спокойствия Кэн добавлял к рапорту данные, получаемые от других секретных агентов. Так как Стрижанский, по его мнению, был «инициативником», то его не стоило так скоро привлекать к официальному сотрудничеству. Напротив, как можно больше – проверять и перепроверять…

Взяв с Бумбы слово разобраться с залётными гангстерами и чуя, что «залетные» вовсе не ганкстеры, Кэн тем же днём, но ближе к сумеркам осторожно напряг своего секретного агента. Это был шестидесятилетний таец, что возглавлял одну из триад и контролировал бизнес в тайском квартале. Он был далеко не безгрешен перед правосудием. Он дал письменное согласие на сотрудничество под давлением. Как-то раз его же бойцы из триад совершили непростительную пакость. Они убили наркокурьера из Гонконга. Будто бы тот парень пожелал расплатиться фальшивыми долларами за интимные услуги в тайском квартале. Уличённый в подвохе – затеял драку, в ходе которой у одного из тайцев были сломаны два ребра, девочка лёгкого поведения потеряла два зуба (её били о барную стойку). Благо, что помещение ресторана было в тот день закрыто для посетителей, так как в нём происходил «расклад» предстоящей сделки. После того, как вся охрана (двадцать человек) тайского ресторана «Жёлтый дракон» устремилась на него, сохраняя дистанцию, парень вынул «хеклер-кох» и открыл стрельбу. Причём, длинными очередями. (Как при этом, парню из Гонконга удалось пронести штурмовой автомат через детекторы на металл, скромно умалчивалось.) Убитых, правда, не сыскали. Легко раненым оказался один. Но гонконгца тут же изрешетили из тридцати стволов (начальник СБ вызвал помощь). Прибыл директор казино, что был родственником главы триад и сам занимал там неплохое положение. Не найдя ничего лучшего, он приказал труп расчленить тут же, на кухне. Части запаковали в полиэтилен, стянули их скотчем и вместе с пищевыми отходами вывезли в специальном фургоне на свалку. В Гонконг же была отправлено известие о внезапной гибели. К известию прилагались фото с отрубленными головами каких-то бродяг, что были выставлены виновниками происшедшего, а также солидный банковский перевод тамошнему отцу триад, который тот, надо полагать, разделил меж собой и семьёй погибшего.

Однако вскоре триада Гонконга потребовала объяснений по следующим пунктам. А именно: почему не сохранили тело или сразу не кремировали, а пепел не выслали? (Ибо высылать через две таможни в «морозильнике» нашпигованного пулями гонца было как-то не очень.) Изысканное враньё подействовало неубедительно. И глава клана триад Бэлтимора, заподозрив в своём родственнике стукача полиции или ФБР, его подставляющих под удар гонконговским собратьям (до китайских спецслужб он как-то не додумался), вывез последнего в район свалки, где утилизировались пищевые отходы. Под угрозой стволов своих телохранителей он заставил того отрезать указательный палец (знак клятвы уличённого в неверности в триадах). На крови было сказано, что в переводе на русский звучало так: «Сукой, падлой буду, батя, но своих не закладывал!»

Когда же из Гонконга пришла весть, что выезжают «сыновья большого дракона» (боевики) пришлось подумать о дилемме: либо отдавать на расправу им своего провинившегося, но повинившегося родственника, либо идти на заклание самому. Но тайский «крёстный отец» выбрал третье. Он обратился за помощью к Кэну, которого знал до этого. (Пару раз дэтектив что курировал от окружной полиции тайский квартал, встречался с ним лично, получая консультации о поведении вновь прибывших, получивших «зелёную карту», на которых имелся компромат у полиции Тайланда или миграционного управления.) Начальство Кэна, используя шанс завербовать такого агента, напрягло свои секретные источники в Гонконге. Очень скоро местные главы триад отказались от прежней идеи. Боевики распаковали свои сумки, напичканные оружием (они собирались въехать нелегально через мексиканскую границу). А шестидесятилетний таец с тех пор стал прилежно сотрудничать с Кэном и отделом тяжких преступлений.

— Можете быть уверены, Кэн-сан, что ваша святая просьба будет исполнена, — едва шевелил морщинистыми губами этот старый мафиози. Его узкие щели-глаза напоминали складки кожи среди изрытого морщинами, широкого желтовато-коричневого лица. – Эти недостойные человеческие особи будут немедленно отысканы и наказаны, Кэн-сан , — он был готов сложить ладонями в позицию лотос свои большие, натренированные ладони, и покачать головой взад-вперед, как тайский болванчик. – Мы придумаем для них такую изощрённую… о, ошибка! Я хотел сказать иначе. Нет, не изощрённую, но – умудрённую казнь. Даже не умудрённую, нет – поучительную или назидательную…

— Поучительная и назидательная это синонимы, — загадочно округлил свои узкие щёлки-глаза дэтектив. Он собирал палочками, сложенными меж пальцев, крупинки золотисто-белого, отборного риса в круглой фарфоровой тарелке, покрытой акварелью. – Не надо никаких казней, о, уважаемый и достойный. Я очень прошу вас об этом одолжении. Вы меня, я надеюсь, понимаете? Вижу, что да.

Таец и впрямь сложил руки и кивнул как болванчик. Два раза в направлении Кэна.

— Прошу вас только установить их. Только это. Больше ничего не надо сделать, — сказал Кэн ровным голосом.

Он аккуратно достал сложенными палочками ближайшие крупинки риса. Проводил взглядом тайскую девушку из обслуги в золотистом кимоно, что унесла поднос с использованной посудой. На столе, где в серебряной подставке в виде двух, сплетших хвосты драконов, тлели малиновыми огоньками ароматические палочки (встреча происходила в уединённой кабинке тайского ресторана), он заметил лежавшую стеклом вниз фотографию в сосновой рамочке. Он не стесняясь (права гостя давали ему многое) развернул её в довершении к себе. С матовой бумаги смотрела реконструкция со старого фото. Корытообразный десантный корабль-транспорт с белой Н-110, из распахнутого носа которого на песчаный берег выползал огромный «шерман» с белой пятиконечной звездой. На изрытой воронками отмели виднелись тюки со снаряжением. А у самого берега, подставив волне прибоя ноги, обутые в ботинки и гетры, стояли шестеро парней-азиатов. Все – в форме, какую носили солдаты США в ходе высадки в Нормандии. Куртки на «молнии» расстёгнуты. Автоматические винтовки «Гарант» (М.I) у большинства лежали на плече ложем или стволом – к небу.

Точно такая же фотография была дома. Её показывал покойный отец Кэна, что участвовал в этой высадке. Прошёл с боями всю Европу. Отступал под Арденнами, где лютой зимой 1945-го отморозил кончик носа. Встретился с русскими войсками на Эльбе. Даже взял адрес какого-то небольшого, чернявого и видного собой парня. Фотография его с отцом в обнимку тоже была, но затем отец её перестал показывать. Объяснил, что потерялась. Но парня Кэн запомнил. С двумя круглыми медалями над верхним карманчиком военной рубашки, что застёгивалась до живота и имела странный стоячий воротник. С выбивающимися из-под пилотки с тёмной звёздочкой копной волос, с лычками на широких погонах и смеющимися глазами. Парня звали по-русски Иван. А фамилия была странная — Цвигун.

…А лицо отца, смеющееся и молодое, с чёрно-белого глянца другой фотографии так и прыгало перед глазами Кэна. Тем более что в парне, что виднелся по соседству, он начинал признавать сидящего перед ним своего секретного агента. Кто меня так поставил и зачем? Или ресторан – под колпаком у другой «фирмы»? ФБР, а может… Говорят, Большой Вигвам (так звали ЦРУ) также распустил свои агентурные щупальца по национальным кварталам и ресторанчикам. Лэнгли ох как нуждается в национальных кадрах. Стало быть, он, Кэн, всё это время мог находиться под «колпаком» у цээрушников. А его тайный агента, о, достойный и уважаемый…

— Достойный и уважаемый, Кэн-сан, тоже звучит похоже, — обнажил в подобии улыбки отец триад свои желтоватые, неровные зубы. – Я хочу сказать… нас многое связывает. Больше, чем может вам показаться, Кэн-сан.

— Я думаю об этом, — дежурно поморщил лоб дэтэктив, изобразив на лице улыбку профи. – Думаю также о другом. Как много в этом мире похожего. Похожих людей, похожих мыслей…

***

…Михаил, скажите лучше, вы серьёзно относитесь к тому, что говорили мне? – проникновенно спросил человек в тёмно-бардовом свитере с белым витиеватым узором, как на ковре бухарского эмира. Чёрные, блестящие как маслины глаза светились неясным огнём. Они были погружены прямо в сердце. – Ваши убеждения видятся мне искренними. Но… Не хотелось бы вас обижать, молодой человек, — он обнажил в улыбке неровно загнутые, белые зубы, — но они мне кажутся наивными. Немного… Полагаю, что ваше оперативное и духовное руководство специально свело нас под крышей этого бетонированного учреждения, чтобы обработать меня Святым Духом. Тут так и шибает ладаном да святой водой. Ужас… Да, я часть силы той, что творит добро, всему желая зла. Так, помнится, сказано у Гёте в «Фаусте». Более точно не выразить смысл нашего существования во Вселенной. Нашего с вашим…

— Ближе к теме, — нахмурился Михаил. Всякие аналогии зла с добром ему не нравились.

— Пусть так. Хорошо… Мы все когда-то были милейшими светоносными созданиями. Сам Люцифер, известный с тех пор под оперативными псевдонимами «сатана», «вельзевул», «диавол» и «князь тьмы», был в своё время возлюбленным сыном господним. Сидел по левую сторону от Его престола, по правую – сам Иисус, что восседает там, охраняя этот мир, по настоящий момент. Понимаю, понимаю… — предупредительно кивнул он, читая в глазах Миши соответствующий посыл. — Опять я отклонился по вашему о, Михаил, от темы. Всё это, по-вашему, метафора, архаика, в которую лишь облекается реальная сущность происходящего. А также грядущего и минувшего, что есть три составные, единые сути Бытия. Три периода времени, слитые воедино, представляют неразрывно связанный процесс Жизни. Три параллельно связанных между собой пространства и времени. Вечно изменяющихся под нашим намеренным и ненамеренным воздействием. Кто-то воздействует намеренно и продуманно. Не наносит урон своими изменениями в настоящем будущему и прошлому. Или напротив, залезая в эти два элемента времени, не вредит своему настоящему. Своему и не только своему. Я не слишком витиевато говорю, молодой человек?

— Немного есть, — с сомнением признался Миша, сложив перед собой руки, чтобы затем расцепить их.

— Не напрягайтесь. Делайте что хотите, — указал на них смеющимся взглядом «чёрный», что понемногу переставал быть зловещим.

— Вы что-то хотите открыть для меня, — осторожно вставил свою догадку Михаил в контекст разговора. – Слушаю…

— Вы на самом деле готовы, чтобы услышать это?

— Если бы не был, не просил. Логично?

— Ещё как. Так вот, молодой человек. Да будет вам известно – вы ступили на порог Ангельского Света. Это мир, где живут Ангелы Господни, что контролируют жизнь каждой земной души, человеческой, животной, растительной. Кроме того – стихии природы. Они направляют сгустки человеческих энергий, так называемых добрых и так называемых злых, по назначению. Откуда пришли – туда и суждено им вернуться. Отсюда на Земле столько катастроф, землетрясений и наводнений. Извержений древних и спящих вулканов, что готовы засыпать пеплом города, вроде Помпей. Как видите, мир стар. Мир плохо учится даже на своих ошибках. А так называемое зло, против которого вы боретесь, лишь учит этот мир.

— Поясните свою мысль. Учит, как именно?

— Ну… Вообразите, что сегодня Бог упраздняет зло. Зла нет! Есть лишь добро. Одна любовь. Всепрощающая и всепобеждающая. Однако остаются человеческие и не только человеческие ошибки. Вам не кажется, что согласно идее всеобщей любви и добра люди попробуют их исправление сталкивать, ну… заранее простите, на самого Бога? На его Ангелов?

— Знаете, не кажется,- Миша провёл ладонью по левому виску. – Не кажется как-то. Зачем людям, живущим в мире, где нет насилия человека над природой и природы над человеком, создавать себе и другим проблемы? Проблемы и есть насилие. Начальная стадия, если хотите…

— Не хочу, не хочу… — выставил ладони «чёрный». – Ну-с, молодой человек, тогда вы – Ангел Света, которому пока ещё не ведомы искушения порога истины. Грядущий Ангел Света.

— Благодарю вас, — совершенно искренне поблагодарил его парень. Он выложил на полировку стола свои руки. Вытянул ладони к верху. – Правда… хочу вас спросить, именующий себя наставником. Почему вы так убеждённо верите в доброе назначение, если творите всё же зло? Причём не скрываете этого. Взять хотя бы случай с Вороновым. Так-таки следовало его «останавливать» через убийство? Иначе что – нельзя было? Ломать, как говориться, не строить.

— Продолжайте, — устало кивнул «чёрный». Его глаза заметно поблекли.

— Что продолжайте? Я уже кончил… Зло ничего не способно сотворить. Разве убийство способно породить жизнь? Разве матери, чтобы родить дитя, обязательно нужно умирать или испытывать боли при родах? В Тайланде, кстати, и в Азии существует специальный массаж точек стопы. Им владеют и взрослые и дети. Способный снимать эту боль. Каково? Там, получается, не существует «греха Евы». Фигурально, конечно, выражаясь, — он вспомнил глаза православного диакона а также суровый лик Христа-Спасителя с бабушкиной иконы в золотом окладе.

— Всё дело в том, какую меру страданий брать за отсчёт. Страдания тоже опыт. Без страданий нет роста. Лёгкое чувство дискомфорта необходимо, чтобы гений вроде Пушкина, Моцарта или, скажем, Велихова… ну, скажем, встряхнулся. Создал бы новую поэму, новую кантату, новую гипотезу.

— Моцарт кантат не писал, — сострил Миша.

— Ой, не придирайтесь! Будущий вы Ангел Света. Придирки… знаете ли…

— Не знаю, но догадываюсь. Однако не будем отклоняться. По-вашему, этот некогда прекрасный мир – всего лишь жестокая, изощрённая забава для вашей страшной силы? А вы, бывшие ангелы света, двигатели прогресса? Без вас он как-то ни того, прости Господи. Тут даже выбора не существует. Если Люцифер, ставший к моему глубокому сожалению князем тьмы, богом века сего и сатаной, что есть обман или «лохотрон», пытается создать свой мир или свою вселенную, основанную на насилии, то – каждому своё. Как сказано Спасителем: не пожелай другим того, что не пожелал бы самому себе. Ограбленным, убитым и искалеченным мало кто желает быть. Обманутым кстати тоже желают остаться единицы. Хотя и остались обманутыми сотни вкладчиком «МММ»… Но – ближе к теме. Вы как будто стремитесь запутать меня в мыслях? Ну, слава Творцу, если нет. Так вот, ваш хозяин вряд ли плохо понимает, что пытается создать призрачный мир, где будет работать закон неизбежной отдачи за зло. Закон разрушающий фундамент этого строящегося мира. Мира, в котором не будет никакого спокойствия. Где все будут друг-друга обманывать, оскорблять, грабить и убивать. В конечном итоге, так поступят с ним. Причём, все… Подумайте об этом. Ведь притча о блудном сыне рассказана Спасителем не просто – сатане и прочим ангелам-отступникам, простите… вроде вас, представлен шанс на искупление.

— Ну да. Красиво говорите, будущий Ангел Света, — «чёрный» в который раз обворожительно улыбнулся. Хотя порядком устал. – Однако я повторюсь. Вы столь горячи, что это вызывает у меня, старого духа греха, вселившегося в это бренное тело, некоторые сомнения. Вы мне нарвитесь, Михаил, — сказал он на этот раз без улыбки, очень серьёзно, сомкнув губы. – Не удивляйтесь, это именно те мысли, которые я собираюсь претворить с вашей помощью. И с помощью вашего руководства, я надеюсь. Ведь я отступник, Михаил, — немного с печалью произнёс он. – Я отошёл не так давно от армии тьмы. Я более не верю в былое величие идеи доброго зла. Движущего прогресс… Происходящее с 11 сентября 2000 года в этом мире, пока что подконтрольном сатане – следствие моего отхода. Судите сами: ангелы-отступники попытались миллиарды лет назад сокрушить основу всех основ – Божественную Любовь. Я был тогда вместе со всеми,- он искренне смотрел в глаза Миши, что выкатывались всё дальше и дальше. — Мы решили, что это явление устарело. Сказал же Спаситель впоследствии: молодое вино в старые меха не заливают? Помните? Нагорная проповедь и десять заповедей лишь отголосок происшедшего. Всё уже было спланировано – зерно упало на подготовленную почву. Кое-что, правда, попало на тернии и на камни. В пространстве и времени образовались так называемые непредвиденные обстоятельства, созданные волею человечества, но… Одним словом, это был опасный по своей силе, но увлекательный эксперимент. Помните его… да, вы помните, Тэолл, Александр Тэолл, Войн Великой Смерти!

— Почему вы так называете меня, именующий себя наставником? – в удивлении своём молвил Михаил. Он от внезапности откинулся на спинку стула.

— Да, я хочу сказать, что мы встречались в нашем далёком прошлом. В других мирах, в иных жизнях.

В течение какого-то времени они молча смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Первое время взорам вместо лиц представлялись размытые бурые пятна. Мир для обоих сузился до пределов этого железобетонного пространства в четыре стены, с лампами в плоских стеклянных плафонах, забранных металлической сеткой, где были вмонтированы камеры наблюдения. Время, ставшее на какое-то время общим, летело со страшной силой ускорения. Его был в состоянии вместить лишь сам Господь Бог, что создавал пространство и время, которые являлись основой Вселенной. Всё-таки, как прекрасен этот мир, созданный из таких-вот затянувшихся мгновений. Каждое, из которых, кажется жизнью.

— Мы действительно знаем, друг друга? – голосом молитвы молвил Миша. Он почувствовал незримыми центрами души, как в том другом помещении с ореховыми панелями, за экранами мониторов напряглись двое других, истинных наставников. – Повторите сказанное. Нам всем важно это слышать. Я и мои коллеги… словом, у нас нет никаких тайн. Да, вы не ослышались, — сухо и отчётливо произнёс он в «маслины» сидящего перед ним. – У меня нет и никогда не будет никаких тайн от своих товарищей. Равно как и у них… в разумных пределах, конечно… Сейчас, когда вспыхнула эта кровавая бойня в персидском заливе, в огне горит Ближний Восток, полыхает Афганистан… Тем более, если всё это связано с вашим уходом из армии тьмы, то долг каждого носителя разумной жизни на планете и за её пределами спасти эту жизнь. Сам Господь Бог предоставил нам эту великую возможность. Здесь у сидящего перед вами нет никаких сомнений. Уже нет! – закончил он с плохо скрываемым пафосом.

— Михаил, — лицо «чёрного» стало бледным и осунувшимся, каким было впервые за всё это время. Он печально улыбнулся, согнав с лица почти каменную серьёзность: — Я давно искал встречи с вами. Помните, мысли о возможной совместимости добра и зла? Они пришли к вам… ну, на следующий день, после того как я Воронова… Одним словом, того… Помните? «…Бог создал зло, чтобы на просторах Вселенной не прекратилась жизнь. Жизнь зародилась в противостоянии. В основе всего лежит противоречие, о котором ты прекрасно знаешь. Плюс и минус, анод и катод, холод и жар, рождение и смерть… Список длинен. Вряд ли стоит его продолжать. Вот истинное значение сотворения этого мира Господом Богом. Это противоречие вышло из недр его Великой Воли. Это ответ на все твои вопросы, разрешение всех твоих сомнений», — словно фонограф воспроизвёл он отрывок того диалога, что произошёл у Миши с неведомым духом на ментальном плане. – Теперь вы знаете даже больше, чем нужно.

— И всё-таки, чего же я не знаю? Ещё не знаю?

— Сегодня, нет… уже завтра вы увидите сон. Он вам откроет последнюю тайну. Когда и где встречались прежде те, кого Господь намеренно связал в этом мире и в этом месте. Одно из эпохальных воплощений.

— Да? Разумеется, и на этом спасибо, — Миша, чувствуя возникающий духовный барьер, ощутил, что его происхождение — из соседней комнаты: — Вас оставить здесь или позвать контролёра?

— Знаете, лучше мне остаться здесь, — «чёрный» провёл рукой по правому надбровью. Взглянул впервые с просветлевшей, почти духовной улыбкой на икону Спасителя под сияющей лампадкой в правом, «красном» углу. – С вашего позволения. Тут мне – покой. И Ангелы поют. До встречи, Тэолл.

— До встречи, тумари… — начал было Миша, но, глядя в тающую улыбку и просветлевшие глаза «чёрного», понял – откровение пошло…

***

«…Командир разведвзвода мотодивизии СС «Рейх» унтерштурмфюрер Ральф Вильдсберг получил приказ на выдвижение к селу Веденеевка. Следовало обследовать подступы к этому населённому пункту. В пяти километрах находился железнодорожный переезд, что имел несомненное стратегическое значение для войск рейха. По причине того, что с утра небо было застлано тускло-серой дождевой мглой, и разведывательная авиация не летала, основной груз тяжести ложился на наземные группы. Пока танки, штурмовые орудия, а также пехота на грузовиках и транспортёрах (в моторизованных дивизиях), а также двигающаяся пешком (в пехотных) 35-го моторизованного корпуса, проводила блокирование окружённых русских войск в лесах под Вязьмой.

Моторизованный взвод, используя десяток мотоциклов «цюндап» с турельными пулемётами, а также две восьмиосные полноприводные бронемашины-внедорожники, что с трудом двигались по русскому бездорожью, медленно продвигался впереди основных сил. Пока очаги сопротивления не встречались. Отдельные группы отступающих большевиков в грязных мокрых шинелях и спутанных обмотках они видели издалека, но ради секретности миссии не открывали даже тревожащий огонь. Как результат, одна из этих групп (человек 13) вообще не попыталась скрыться. Другая насчитывающая около роты, с маленькой противотанковой пушкой, напоминающей 37-мм «Бофорс», что тянула упряжка лошадей, принялась нехотя «рассасываться» с размытой дождями и разъезженной до того колеи в мокрый хвойный лес. «Жаль, дружище, что нельзя вызвать огонь артиллерии, — клацнул всеми имеющимися в наличии зубами, которых было за тридцать, гауптштурмфюрер, что вёл артиллерийскую разведку и следовал в одной с ним радийной бронемашине. – Батарея 15-см гаубиц уже заняла позиции в шести километрах. Они бы накрыли этих Иванов в два счёта. Жалею…»

Идиот, подумал тогда Вильсберг, удовлетворённо при этом кивнув.

Лишь одна группа русских окруженцев, что попалась среди широкого луга со стогами убранного сена, словно заранее сговорившись, сбросила с плеч винтовки, стала расстёгивать широкие брезентовые ремни с подсумками. Высунувшись из люка на башне, Вильсберг подал команду: двое мотоциклов, барражируя меж скирдами, приблизились к сдающимся. «Пусть парни позабавятся – прикончат их холодным оружием», — не унимался артиллерист, скаля свои белые зубы на широком лице. У него был явный баварский выговор, который не нравился Вильсбергу. Немного подумав, он шумно выдохнул «не стоит». Затем, открыв люк в корпусе из двух стальных створок, прыгнул обеими ногами в вязкую грязь. Согнав седока СС с люльки, уселся в сиденье и дал водителю «цюндап» команду ехать в поле.

Русские имели жалкий, отталкивающий вид. Худые и небритые, они стояли с поднятыми руками, которые заметно дрожали. Один из сдавшихся, тощий нескладный парнишка лет восемнадцати, и вовсе плакал. Вильсберга передёрнула от ненависти, переходящей в плохо скрываемую жалость. Победителя к побеждённому. Плачущий хоть и похож был на еврея, но… Унтерштурмфюрер, зевнув, провёл пальцем по надбровью. Затем поправил огромную деревянную кобуру с десятизарядным «маузер», что выдавались офицерам СС и особенно разведчикам из-за нехватки пистолет-пулемётов и почти полного отсутствия самозарядных винтовок. У ног этого хлюпика, что стал медленно сползать на колени, как раз лежала такая: с массивным поршневым затвором и тускло-железной газоотводной трубкой над каналом ствола. Из деревянного казённика торчал прямоугольный магазин, исцарапанный, надо полагать, о бровку бруствера. Словно уловив ход мыслей, сидящий за одним из мотоциклов пулемётчик, ухмыльнувшись под своей рогатой каской, лязгнул затворной рамой МГ24. Русский упал на колени, как подрубленный. Запричитал…

С другими происходило не лучшее. Самый пожилой из мужчин, с тремя металлическими угольниками в защитных петлицах стал мелко креститься. Его скуластое, поросшее клочьями бурой щетины лицо, словно не принадлежало этому миру.

— Русски! Сдавайст! – Вильсберг протянул скуластому листовку, служившую пропуском (на обратной стороне) через германские позиции. Она предписывала (на лицевой) достойное содержание в лагере для военнопленных и последующую отправку, если эти «унтерменши» пожелают, в Европу. — Сталин есть капут! Комиссарен? – он ткнул пальцем в перчатке.

— Какой там…

— Большевикен?

— Какой там…

Русские заметно ободрились. На их исхудалых грязных лицах появилась уверенность.

— Русски мужик! – оживился знавший в группе русский роттенфюрер, что в 20-х работал по обмену в России. – Топай домой. Если хотеть, то можно топать на германски армий. Там давать кушайт. Давайт курить. Поняль? Тогда есть бистро – шнель ком…

Скуластый с видимой неохотой принял из рук листовку. Отпечатанная на плохой синевато-серой эрзац-бумаге, она мгновенно оказалась смята и уложена в косо прорезанный шинельный карман.

— Если хотеть убить юден – получайт… брод, — Вильсберг расстегнул кобуру «Вальтера». – Ти есть хотеть?

Эта идиотская мысль посетила его внезапно. Совершенно некстати.

— Не-а, — мотнул головой скуластый с треугольничками. – Не надо нам.

Они, молча, подобрав свои тощие вещмешки, удалялись без оружия к кромке леса. В нос и голову бил запах одуряющей зелени. А вставший на колени в тёмную рыхлую землю то ли русский, то ли еврей теперь уже не причитал. Он покорно ожидал своей участи, не поднимая головы. Она была у него остроконечная, с узко выдвинутым затылком.

Перед тем как уходить, Вильсберг сделал знак – роттенфюрер подобрал самозарядную винтовку. Рывком он поднял с колен её бывшего хозяина, заставив снять брезентовый ремень с подсумками, где звенели обоймы с патронами в серой масляной бумаге. Один из «шутцеров» СС (в чёрном ордене практиковались вне строя панибратские отношения), отставив к ноге венгерский карабин образца 1913 года, вынул было из ножен штык-нож. Глазами подмигнул роттенфюреру, что следовало бы… Но Вильсберг тут же осадил наглеца. Разведка это не чёрт возьми, а разведка. А карательными акциями пусть занимаются оперативные команды СС и полиции. Там, в энзацгруппах и зондеркомандах, немало специалистов по уничтожению неполноценной расы. В польском воеводстве они за час расстреливали сотни. А разведчики – не каратели чёрт возьми. Хотя…

— Ступай. Ком, — сказал Вильсберг. – Если тебе повезёт, останешься жив.

Он хотел прибавить к сказанному о своей матери, которая работала в еврейском богатом доме горничной в 30-м и которую там обсчитали, не додав жалования, но вовремя остановился. Не все же такие ублюдки как эти Крофманы или Кроффенберги? У него у самого в далёком детстве были друзья евреи. Вместе играли в мяч. Бегали купаться на речку. Вильсберг даже был влюблён в соседку-Сару. Где она сейчас? Знать бы…

— Жалко, что нельзя было сфотографироваться с этой свиньёй, — шепнул тот солдат СС, что порывался достать штык-нож. – Показал бы, роттенфюрер, карточку домашним…

— Заткнись, парень, — сурово предупредил его Вильсберг. – Я повторять не стану. Ещё услышу такой вздор – будешь переведён в маршеровую. Всем ясно? – он обвёл глазами свой личный состав, в камуфляжных длинных куртках с капюшонами.

Все молчали, так как всем было ясно.

Когда разведка, после очередного радиосообщения в отдел дивизии, достигла указанного пункта, случилось нечто. Сначала в эту деревушку с соломенными и деревянными потемневшими от времени крышами и покосившимися заборчиками, с белеющей колокольней въехала стрёх сторон передовая группа из трёх мотоциклов. Не обнаружив ничего подозрительного, она пустила синюю ракету. Колонна, переваливаясь на ухабах, объезжая большие лужи и рытвины, тронулась напрямую. Тогда по ней прямо с колокольни с облезлым куполом без креста ударили выстрелы. Судя по грохоту и сизому дыму из звонницы, било охотничье двуствольное ружьё. Вильсберг инстинктивно утопил голову в триплекс башни, что была снабжена спаренной 20-мм пушкой «Маузер» и пулемётом. Первый заряд, посланный со ста метра, явно предназначался ему. По покатой серой броне радиатор, меченной широкими белыми крестами, защёлкала картечь. Вылетели с противным воем пучки рыжеватых искр. Мотоциклы тут же раздались веером. Прячась за заборчики и колодезные срубы, седоки следили за движениями рук Вильсберга. Тот на пальцах указал; первому отделению спешиться и дворами заходить с тыла колокольни. Второму окружать её по периметру. Третьему занять круговую оборону. Мало ли что удумали эти русские фанатики. Нападут со всех сторон.

Следующий заряд, выпущенный разом из обоих стволов уложил рослого эсэсманна. Отброшенный, он рухнул спиной на заборчик и сполз по нему в лужу. На зеленовато-коричневом камуфляже с распущенными тесёмками, что торчал клочьями во многих местах, в момент проступила грязно-вишнёвая кровь. Она показалась Вильсбергу именно грязной. Унтерштурмфюрер, не дожидаясь очередного губительного заряда, открыл огонь из башенного вооружения. Для этого ему пришлось отдать команду водителю-механику. Качнув продолговатым корпусом с п-образной рамой антенны, бронемашина отъехала, чтобы выбрать подходящий угол для стрельбы. При этом смяла чей-то забор и пропахала, забуксовав всеми тремя осями с резиновыми колёсами, на чьих-то грядках.

Сухо, очередями заработала автоматическая пушка. От белёсых, в поредевшей штукатурке стен звонницы летело каменное крошево. Малокалиберные снаряды оставляли звёздообразные выбоины. Стрельба стихла. Затем грянул выстрел. Он оказался последним.

Взобравшись на колокольню, солдатам СС удалось извлечь оттуда тело. Стрелявший, парень лет восемнадцати-двадцати, как, оказалось, снял с правой ноги сапог и большим пальцем нажал на спусковой крючок. Выстрелом из обоих стволов он поразил себя в сердце.

— Большевистское село! – звякнул подкованными сапогами, спрягнул с корпуса завязшей бронемашины гауптштурмфюрер. Его глупая физиономия расплылась в непонимающей усмешке. – Дружище, здесь надо провести специальную акцию. Осмотреть дома и подвалы. У этого фанатика, — он кивнул на труп, — могут быть сообщники. Фильтрация населения необходима.

— Силами одного взвода? – усмехнулся в свою очередь Вильсберг. – Сомневаюсь…

Скрипя сердцем, он был вынужден согласиться на фильтрационные мероприятия. Но до этого уговорил артиллериста не отсылать радиодепешу по своим штабам. Ещё найдётся идиот – вышлет по радио эскадрилью «штукас», которым лишь бы попикировать прицельно. С пятидесяти метров эти пресловутые «чёрные гусары», как называли одномоторные штурмовики, прицельно швыряли свои пять бомб, подвешенные к крыльям и днищу. Нередко на свои же колонны. Хотя, как можно не разглядеть своих с пятидесяти метров? Странно…

Часть солдат Вильсберг отправил выгнать из домов местных жителей. Те с грохотом и рёвом понеслись на мотоциклах по грязным сельским улицам. По команде унтерштурмфюрера другие сняли с убитого большевистского фанатика оставшийся сапог и ватную куртку. Вспороли тесаками швы и подмётку. Там ничего не оказалось. Но во внутреннем кармане ватника обнаружилась красная книжица. С фотокарточкой юноши, какими-то печатями и росписями, выполненные лиловыми чернилами. По-видимому, это удостоверение партии большевиков, решил Вильсберг. Мальчишка ещё сосунок. Не старше того еврея, в поле. Вероятно, эта красная книжка свидетельство о его принадлежности… ум, гм… к русскому «гитлерюгенд». Когда был заключён пакт о ненападении в 1939-м, он много узнал о России. Многое он знал до этого. Его брат, Отто, долгое время состоял молодёжном союзе «Спартак» при германской коммунистической партии. Между ними вспыхнуло пару драк на почве политических разногласий. Но после прихода фюрера к власти и поджога рейхстага в 1934-м, Отто круто изменил свои позиции. Дабы не портить карьеру брату, что некоторое время пробыл в СА, а затем, по совету друзей и своим соображениям, перешёл в охранные отряды СС, он дал письменное обязательство порвать с коммунистами. Вышел из «Спартака». Сейчас работает на заводах «Рейнметалл-борзинг», собирая для армии мины и снаряды.

К площади сходились со всех сторон русские жители. В большинстве своём сами. Некоторых, правда, подталкивали прикладами солдаты СС в зеленовато-коричневых куртках и стальных шлемах с чёрными косыми молниями на белых щитках. По всему селу заливались лаем собаки. Но их никто не пристреливал, как это делали в иных местах даже солдаты и офицеры вермахта. Разведка есть разведка.

Вильсберг поморщился. В душе он ненавидел насилие над животными, памятуя о своей любимой овчарке, что осталась с семьёй во Франкфурте. Унтерменши, это другое. От них следует очищать мир. Они причина застоя. «Содрогнутся кости старого мира, заслышав барабанов наших дробь…»

Эта мысль вселила в него дополнительную уверенность. Он стоял рядом с распростёртым бездыханным телом, расставив ноги в лакированных, в меру замызганных сапогах, с узким голенищем. Чтобы не унижаться перед русскими, даже не смахнул с них грязь. Будет он ещё… Для пущей важности снял с головы стальной шлем. Одел фуражку с выпуклой тульёй серебряным германским орлом, символизирующим старую кайзеровскую власть, и металлическим черепом со скрещёнными костями на околыше чёрного бархата, что означал презрение к смерти. Это был символ СС. (Хотя до этого ещё в XVIII веке такой же черепок носили в виде кокард на меховых шапках «чёрные гусары» генерала Рапа, что командовал кавалерией в армии Фридриха Великого.) На собравшихся русских, среди которых преобладали старика, старухи да женщины с детьми смотрело узкое загорелое лицо с чёрными бровями и голубыми, почти синими глазами, которые излучали беспокойный холод.

— Кто есть знать… шпрехен зи дойтч? – объяснился Вильсберг с толпой «унтерменшей». Он повторил свой вопрос не лучше, чем сказал прежде. Сдвинул брови: — Не хотите говорить с германским офицером? Зер гуд!- он вынул из кармана маскировочной куртки маленькую книжицу в сером переплёте, предназначенную для общения с населением. Нашёл раздел «Сельская местность. Допрос местных жителей». – В селе есть коммунисты? В селе есть советские активисты? В селе есть солдаты и офицеры Красной армии? – посыпались из него вопросы, которые уводили события ни туда.

— Где его дом? Кто есть родитель этот мальтшик? – начал роттенфюрер, живший и работавший в России. – Он ваш поселянин? Он есть агент огэпэу? Так есть? Ви будет награжён германски армия…

Вильсберг, не желая испытывать молчание русских, кивнул роттенфюреру на старика с окладистой бородой, что опирался на длинную сучковатую палку. Щуря подслеповатые глазки на морщинестом, ак печёное яблоко лице, он внушал к себе доверие. Как показалось Вильсбергу, старика приход германских войск не напугал.

То, что этот немец здесь начальник, в порыжевших от глины сапогах, к которому его подталкивали стволом карабина, старик понял давно. Несмотря на то, что рядом высился другой, в такой же куртке до колен, с зеленовато-коричневыми разводами, узкими серебристыми погонами и узенькой пилоткой с красным кантом на стриженной большой голове. На её тулье тоже хищно оскалилась мёртвая голова с перекрещенной костью. Но взгляд у того, другого, не был как у хозяина.

Когда до синеглазого оставалось шага три, он услышал резкий оклик: «Хальт!» Старик остановился, опершись на сучковатую палку. В его памяти осталась империалистическая война и германский плен, куда он, обозник-артиллерист, угодил на мазурских озёрах в 1914-м. Время за колючей проволокой не прошло даром. Гоняли, время от времени работать на бауэров, где можно было подкормиться, когда паёк в лагере урезали донельзя. Многие германские слова и даже выражения остались навечно в памяти. Научился старик изъясняться сам на чужом, похожим на лай или заунывную молитву языке. Но больше понимал он сердцем, самым сильным инструментом понимания.

— Ти есть умный старик, — усмехнулся Вильсберг, ощущая неясную боль в черепе. Хотелось снять фуражку и пригладить виски, но сейчас это было невозможно. – Ти хотеть помотщь великий рейх? Ти понимайт о чём есть говорить? Верштейн?

— Моя твоя есть понимать, — усмехнулся загадочный дед, выбросив в глаза эсэсманнанеясный пучок света из своих маленьких подслепых щёлок. – Как же, как же… Шпрехать мы давно научены. Гуд-гуд… Ты не сумнювайся. Понимаю. Гришку вы подстрелили, Щеглова. Парнишку… Осьмнадатый год ему только. Зря… Война есть война, яволь? А я старый, но всё понимаю. Вот здесь оно всё осталось, — усмехнулся дед, показав коричневым морщинестым пальцем в голову. В плену у вас значится был. В ту войну. При кайзере-то вашем. Жив еще, поди? Нашенского-то Николашку расстреляли. А ваш-то как?

— Унтерштурмфюрер, — обратился к нему роттенфюрер СС. – Этот старик заявляет, что был в плену при кайзере.

Вильсберг с интересом осмотрел это древнее «ископаемое». Для этого он приблизился к нему. Взглянул в маленькие глазки под редкими белыми бровками среди складок кожи. Да кайзер жив. Его сын, Максимилиан Гогенцоллерн, офицер СС. Хвала фюреру и Великой Германии. Фюрер благосклонен к кайзеру и тем фронтовика, что проливали кровь за германскую империю. Особенно кавалерам Железного креста. Даже евреям, носившим эту награду, нюренбергские законы 1935-го обещали равные права с представителями высшей расы, что соблюдалось далеко ни всегда и не везде. Он вспомнил диалог с офицером люфтваффе, что, указав на свой Железный крест 1-го класса за два сбитых французских истребителя «моран», полушутя заметил: «Оригинально! Мы заключили пакт с Россией. Даже этот крест – свидетельство тому, как мудро поступили мы. В 1813 году Пруссия примкнула к царю, чтобы бить Наполеона. Железный крест был учреждён в честь этого союза. Несмотря на то, что русские потеряли большую часть страны и сдали Москву, они разгромили этого корсиканца. Его воинство было рассеяно и погибало в снегах России. Сейчас мы поступаем также мудро, чтобы не сплоховать, как те наши соотечественники, что отправились в поход. С Бонапартом в 1812 году. Большая часть из них остались гнить на полях и дорогах этой огромной страны». Тогда он лишь пожал плечами. Но увидев идущие на них в атаку армады танков, средь которых попадались бронированные гиганты со 175-мм гаубицами, неуязвимые для противотанковых пушек, он понял истину.

— Кто есть родитель этот мальтщик? – спросил Вильсберг, показывая рукой в перчатке на убитого парня. – Мы не есть убивайт. Мы есть говорить. Верштейн?

— Нюрка! – позвал старик, не оборачивая головы. – Выдь-ка сюда. Не боись ты, дура баба. Не сожрут. Разиш он дурной убивать тебя? Жаль твово Гришку. Хороший парнишка был.

Из толпы селян вышла моложавая красивая женщина с тёмно-карими глазами. Из них по бледным щекам струились светящиеся полоски слёз. Её голова была укутана в белый пуховый платок. Одета она была брезентовую накидку на плисовом чёрном жакете и мужские сапоги на толстой подмётке. В душе Вильсберга что-то шевельнулось. Будто в ней ожил маленький пушистый зверёк. Время от времени он ласкал его маленькими пушистыми лапками. На этот раз в них оказались остро отточенные коготки, причинившие ему боль. Ещё какую! На какое-то мгновение у него потемнело в глазах. Тёмное вскоре перемешалось с белым, и этот мир снова возвратился на круги своя. Однако необыкновенное осталось в душе Вильсберга. Оно к чему-то продолжало направлять его жизнь. Какой-то новый путь медленно, но верно открывался ему. На просторах этого нового пути он увидел самого себя, такого маленького и незащищённого…

— Сожалею, фрау, что ваш сын погиб, — выдавил он из себя непривычное, – но он убил одного германского стрелка. Не просто стрелка – стрелка СС, — он вспомнил, как картечь лязгнула по броне радиатора, но решил оставить себя в покое: — Германская армия не воюет с такими как он и вы… – чувствуя, что несёт чушь, недостойную офицера СС, внезапно осёкся. Продолжил, изменив тональность: — Русская баба! Русские поселяне! Вы обязаны подчиняться приказам германского командования. Полевых и военных комендатур. Имперских комиссаров и сельских старост, — он смерил взглядом старика, что также щурился на него, — которые будут утверждаться бургомистрами и полевыми комендантами. Всякий саботаж и вооружённое сопротивление будут наказываться смертью через расстрел или повешенье. Такое же наказание ожидает тех, кто будет укрывать политических комиссаров, а также евреев. Вы обязаны будете сдать излишки продовольствия проходящим частям вермахта и СС, — он подумал, что СС надо было сказать прежде, но было уже поздно. – Тем, кто будет оказывать помощь, будет предоставлена награда.

Роттенфюрер, захлёбываясь от напряжения, переводил. «Русские поселяне» слушали, негромко переговариваясь. Они трясли морщинистыми подбородками и кадыками. Речь Вильсберга, было видно, не вызвала у них особого энтузиазма. Ещё бы! В книге Альфреда Розенберга «Миф ХХ века» славянские народы названы неполноценной расой. Их количественный ценз необходимо было снизить путём отбора и уничтожения голодом, болезнями, массовым истреблением. Если в частях вермахта «Правила ведения войны на Востоке» иной раз даже не зачитывались по своеволию иных генералов и фельдмаршалов, то в частях «Альгемайне СС» это делалось в обязательном порядке. Всех русских, что не представляли ценности в смысле рабочей силы, исключая специалистов-техников, включая учёных и инженеров, необходимо было помещать в концентрационные лагеря, где их число заметно сократил бы изнурительный физический труд. Самых слабых, больных и немощных, включая стариков и умалишённых, согласно инструкции рейхсфюрера по частям СС и полиции вообще надлежало ликвидировать. Та же участь ожидала молодых и здоровых, что принадлежали к интеллигенции, являясь людьми «свободных профессий». Как-то: художники, писатели, поэты. Их разлагающие идеи, что были навязаны миру еврейской плутократией, необходимо было выжигать огнём и уничтожать мечом, как бы это сказал кайзер Вильгельм. Называлось это тонко – «сутанизацией». Но смысл-то был ясен! Удивляло другое. Отчего фюрер так беспощаден к русским? Сколько стратегического сырья и продовольствия получил рейх с августа 1939-го из России! Эшелоны, гружённые углём, пшеницей, марганцевой рудой и никелем так и шли через Буг и Прут. В то время как французы и англичане не отправили Германии ничего и не пожелали продолжить Мюнхенский пакт, их не предписывалось сокращать как неполноценную расу.

Сам Вильсберг в тайне души был против физического истребления русских. Фюрера явно втянули в войну со Сталиным, чтобы люфтваффе прекратило сыпать бомбы на Лондон, Ливерпуль и Ковентри. Англичашкам до гробовой доски стало невмочь терпеть эти ночные сирены, пробежки до бомбоубежищ и вид утренних дымящихся руин. Германию, правда, также бомбили. Но помощь из России была как нельзя кстати. Она восполняла все потери. Её бы продолжать и продолжать. А главное – не воевать на два фронта, как считал сам фюрер…»

***

Михаила подбросил с кровати сигнал сотового телефона. За окнами колыхались ветки, и желтовато лила свет на выступающий асфальтированный квадрат дороги мачта освещения. На ней, растянутый до другого железного столба стысячесвечной лампы, трепетал наполовину сорванный оранжевый баннер. А сотовый, мигая зеленовато-синей, подсвеченной изнутри клавиатурой и экраном, сиял как рождественская ёлка. О, чёрт… прости, Господи, кого это в такую… нет, до «рани» далековато. Часы на «видике», оставшимся в память о лихих 90-х, высвечивали 3-15. Ночь на дворе. Неужто…

— Алло, немцы! – гаркнул он спросонья в мембраны сотового, надавив соответствующую клавишу. – Отче наш, иже еси…

— Свои-свои, Мишаня, — скороговоркой пустился причитать знакомый голос. – Ты бы в окошко выглянул. Я прямо под ним. У проезжей части.

Поймав истечение родной энергии, что молниеносно прошла через лоб, Миша осторожно прополз на локтях к окну. Благо, что кровать стояла вплотную, и это не сложно было сделать. Отвернул краешек занавески. Так и есть… О, Санта Мария! Святая Матерь Божья! На влажных цветных плитках, прозванных в народе в честь нового мэра «колодяжками», стоял в светло-серой куртке с откинутым капюшоном на меху ответсекретарь корпункта «Великой России» в Сочи. Платон Ильич, собственной персоной. Как говорится, картина Репина. Приплыли…

Вдобавок ко всему стоял он там ни один. Рядом вертелся на поводке здоровенный чёрный дог. Сминая лапами кусты, собака что-то тщательно вынюхивала. Время от времени, поднимая одну из задних конечностей, картинно справляла естественную надобность.

— Платон Ильич, миленький вы мой, как я вам рад! – фальшиво удивляясь заметил Михаил, уже окончательно прейдя в себя. После того, как душа окончательно приземлилась в бренном теле, осторожно поинтересовался: — Для общего развития, моего и своего, скажите: который час?

Платон Ильич, чему-то радуясь, помахал обеими руками. Той, где зажат был длинный поводок, ему удалось хуже. Но собаке это ничуть не помешало.

— Ты об этом что ли? – виновато загудел он в микрофон своего и Мишиного телефона. – Миш, а Миш! Выходи, пожалуйста. Худо мне, худо. Виноват я пред тобой сильно. Жутко виноват. Мне покаяться пред тобой надо. Пасть на колени…

— Вы сколько пили? – не унимался Миша.

— Ей-ей, ни в одном, как на духу! Вот тебе истинный крест.

Платон Ильич рухнул чистыми брюками на мокрую тротуарную плитку. Размашисто стал креститься. Слева на право. Затем — справа на лево. И наоборот. Проезжавшая по дороге одинокая белая иномарка неопределённо вильнула.

— Вы католик или православный? – Миша едва давил смех.

Вместо ответа Платон Ильич вынул из-под полы бутыль какой-то фирменной водки. Выставил её перед собой на плитку.

— Знаете что – идите-ка вы в баню. Пусть пёсик ваш помоется,- сказал Миша сквозь смех и отключился.

Лёжа на животе, он украдкой продолжал смотреть за происходящим. Платон Ильич предпринял колоссальные попытки набрать его номер, который с тех пор не изменился. Но это у него не вышло. Он некоторое время, заметно пошатываясь (встал с колена на одну ногу), тыкал пальцем клавиатуру. Затем оставил эту деятельность. Поднёс святящуюся коробочку с откинутой серебристой крышкой. Стал трясти её перед ухом, что-то приговаривая. Дог, наблюдая это, протяжно залаял, адресуясь к мачте с уже начисто сорванным баннером. Вскоре окно, напротив, со звоном невыпавшего стекла раскрылось. Голос старушки Марьи Потаповны, что была активистом совета местного самоуправления, и ветераном Великой и Отечественной, оборонявшей Северный Кавказ в одном из партизанских отрядов, протяжно заголосил: «Ишь, фашист, какой! Иди, давай отсюда, проклятый! А той сейчас сына кликну. А то! Не посмотрю, что с собакой явился. Срёт и ссыт куда попало. И все под нашими окнами. Ссы там, где живёшь, проклятущий! Так что иди отсюда. Топай, давай…»

Миша встал. Прошёлся по комнате, не включая света. Затем упал и отжался раз двадцать. Попеременно: на ладонях, кулаках и пальцах. Немного подумав, открыл страничку «сообщения». Отправил на номер Платона Ильича: «Я вас ни в чём не виню. Если обидел, извините». Хотел дописать «с уважением», но не стал этого делать. Почувствовал – так будет не искренне.

В ту же минуту вспыхнул свет люстры. На пороге комнаты стояла мать, щурясь от сна. В руке она сжимала Библию. Позади виднелся отец, испуганный и удивлённый одновременно.

— Мы думали, ты спишь, сынок, — начал он. – А ты, оказывается…

— Да ему его Ира звонила, наверное, из Москвы, — успокаивающе шепнула мать. – Не пугайся, отец. Кто где гуляет. Молодые друг друга контролируют. Пошли…

Мишу больно задели предпоследние слова. Особенно в области «друг друга». Они не звонили друг другу уже неделю. С тех пор, как произошло убийство Воронова. Ему нестерпимо захотелось набрать её номер, но он лишь закусил губу. Зашептал молитву Ангелу-Хранителю. Затем произнёс «оум», что было созвучно «аминь», и означало первозвук или первое слово. «В начале было слово, и это слово был Бог». Такую «эсэмэску» он отправил ей на этот раз. С тех пор он отправил уже десять писем. Только все они звучали одинаково: «Целую, люблю. Твой».

А ещё ведь сон надо досмотреть, подумал, натягивая одеяло до подбородка. Только странный какой-то. Ни тебе Тэолла…

***

«…По изломанной каменистой дороге двигался всадник, закованный в доспехи. Он смотрел на мир сквозь прорези железной маски. Он видел вокруг себя лишь одни каменистые россыпи. Они тускло синели в свете серебристой луны. По краям дороги высились громоздкие шесты с человеческими и иными костями. Они как бы рассматривали всадника. Это навевало на него зловещие размышления. Вдали, над чёрными очертаниями холмов, обступивших местность со всех сторон, полыхало неизвестного происхождения зарево, что закрывало полнеба.

Возможно, это горит Ергенская низменность, подумал всадник. Болота или деревни.

Он был вооружён длинным прямым мечом. На руках имел окольчуженные перчатки. Ноги были одеты в кольчужные сандалии. Их подошвы были выточены из роговой оболочки какого-то неизвестного животного доэклкктического периода. Панцирь война был новый. Он зеркально блестел в свете луны. Распространял вокруг владельца серебристое и синее сияние. Современный мастер отделал его так, что непосвящённому человеку казалось, будто символы, покрывшие задние и передние пластины, несут в себе знания с начала сотворения Тумариона, как называлась туманность, из которой появился этот мир.

Неожиданно всадник встрепенулся. Он вытянулся в седле. Каждый его мускул напрягся как единое целое под железной скорлупой доспех. Глаза война сверкнули в узких прорезях маски, повторяющей контуры лица человека. Рука в кольчужной перчатке легла на рукоять меча. Кто-то двигался навстречу по этой дороге, усыпанной мелким каменистым крошевом. Слышен был хруст камней под тяжёлыми, явно не человечьими ступнями.

Через минуту всё прояснилось. Всаднику представилась в свете луны колоссальная, почти трёхметровая фигура Скиллы. Чудища с крокодилообразной головой, но с телом человека, закованным в блестящую скорлупу доспех с шипастыми штурмовыми наконечниками. Скилла был вооружёг громадной, кованной железом дубиной.

Он недобро уставился на всадника своими жёлтыми глазами, с размыкающейся роговой плёнкой:

— Какими судьбами, Тэолл? Ты не сбился с пути, мальчик? Нарушаешь моё жизненное пространство?

Ищешь приключений на моей территории? Ты их немедленно получишь, если…

— Нет уважаемый, Скилла, — ответил ему всадник, оказавшийся ко всему Тэоллом. – Не ищу я никаких приключений. Особенно на твоей земле.

— Сдаётся мне, что ищешь, — проскрежетал Скилла, намеренно взвешивая свою дубину. – Сдаётся мне также, что врёт твой язык и твоя совесть. К тому же ты не учтив. Не даёшь мне договорить. Не хорошо…

— Дай мне сказать, о, уважаемый! Мне не хотелось потакать твоим подозрениям, что неверны. Вот и перебил я твою речь. Только поэтому…

— ….Разве не увидел ты расставленные мною повсюду столбы рубежа? – продолжал Скилла как ни в чём не бывало. Будто Тэолл ничего не говорил: — С костями тех, кто уже однажды нарушил мой покой?

— Я не страшусь твоей силы, — отвечал Тэолл. – Ничуть не боюсь. Есть у меня к тебе дело. Выслушай же, а потом сделаем то, что должно.

— Что у тебя за дело? – в жёлтых глазах чудовища сверкнул огонёк любопытства. – Не может быть у нас общих дел. Войн Смерти! Мы произошли из разных племенных личин. Ты – человекообразный урод. Поэтому враг мой по жизни. Убирайся прочь, не то размозжу твою башку!

В доказательство своих слов Скилла обрушил удар окованной железом дубины настоящий подле него камень, что разлетелся в дребезги. Каменное крошево с визгом разлетелось во все стороны.

— В твоей могучей силе никто не сомневается, — с достоинством сказал Тэолл, сжимающий до сих пор вычурную рукоять своего длинного меча. – Враждовать с тобой однако я не намерен. Я ищу поддержки и ничего кроме поддержки. Если позволишь, я изложу суть своего дела, о достойный и уважаемый Скилла. Недавно дочь народа, к которому я принадлежу, исчезла. Я говорю о принцессе Мелине, дочери короля данков. По разнёсшимся по миру вестям, она была похищена представителем вашего народа – свирепым войном Кмерхом. Он хитростью усыпил королевскую стражу по пути следования принцессы в столицу нашего народа. Итак, Мелина оказалась у него в плену. Мой народ достаточно силён, чтобы воевать с похитителем. Но в открытом и честном бою! Он же не желает этого. Нам известно, что Кмерх, как и все кмерхи, состоят в родственных связях. Следовательно, он и твой сородич. Мои дети до конца дней твоих будут вспоминать твоё имя в молитвах…

— Мне не нужно ни твоего почтения, ни почтения твоих детей, — оскалился Скилла, обнажив в зловредной усмешке кривые, изогнутые зубы. – Мне достаточно, что мои сородичи помнят обо мне. И посылают Верховному Кмерху охранительные заклятия. Неужто помыслил ты, несчастный и презренный человекоурод, что я выдам тебе одного из них? Ты наверное от рождения глуп или вовсе безумец. Убирайся…

Палицы Война Смерти продолжали напряжённо сжимать рукоять меча. Скилла был сильнее его. Закован в броню из шипящего чёрного металла. Секрет его добычи и ковки был известен с исконных времён одним лишь кцкурхам. Скилла прекрасно владел боевой дубиной, изготовленной из пород мёртвого дерева. Произрастало это дерева также на земле кцкурхов, куда вход для остальных племён был заказан. Однако при своей видимой мощи чудовище было неповоротливым. Тактика победы напрашивалась сама собой: измотать его в поединке. Затем нанести решающий удар. К тому же злоба данного существа лишь увеличивала его поражаемость. Как и все данки, Тэолл знал, что силы зла легко одолеть, если не принимать их глубоко в сердце своём. Тем более, не поселять их там. Даже если речь идёт о страданиях любви и самой любимой.

— С трудом верится, что твой народ лишён чести и совести,- как можно спокойнее бросил он, казалось бы, в саму пасть с изогнутыми зубами и расширяющиеся, тускло-жёлтые глаза. – Не могу этому поверить, Скилла. Не может такой могучий боец покрывать похитителей беззащитных девушек. Если только он сам не способствует им.

С этими словами, обнажив свой меч, он вонзил шпоры в скакуна, покрытого блестящей кольчугой с железными пластинами. Он направил его прямо на Скиллу. Чудовище с рёвом вскинуло свою дубину. Они сшиблись как скала с пущенным в неё камнем. От сокрушительного удара у Тэолла зазвенело в ушах. Кровавая тьма с полыхающими точками и линиями застлала его глаза. Местность с торчащими вокруг скалами, похожая на пасть Скиллы, перекосилась. Казалось, небо обрушилось на землю. На какое-то мгновение он перестал видеть и слышать. В следующий момент Войн Смерти пришёл в себя. Увидел, что стоит на трупе поверженной лошади. У неё от удара дубиной было размозжена голова. Железная маска, защищавшая её от мечей, копей и стрел, от камней пращников, была совершенно смята. Тело Скиллы, отброшенное ударом обоих копыт скакуна, валялось тут же. Чудовище издавало хриплые, шипящие звуки, шевеля окровавленной, разбитой пастью с нелепо торчащими обломками зубов. Громоздкая дубина лежала чуть в стороне. Лапа Скиллы конвульсивно шарила по каменистым обломкам.

Подойдя почти вплотную к нему, Тэолл осторожно, налегая на меч, как на рычаг, сдвинул оружие врага на безопасное расстояние. Только затем ступил на грудь, приставив узорчатый блестящий клинок, украшенный картинами зарождающихся миров Тумариона, к роговым складкам.

— Ты этого хотел, — произнёс он тихо, погасив разгоравшийся огонь спеси. – Ты желал этого поединка, и ты его получил. Я хотел привлечь тебя к доброму делу – спасению невинной девушки. Тот кто не помогает в борьбе со злом есть главный злодей, — немного помолчав, он продолжил с печалью: — Скилла! Вот почему случился поединок. Ты лежишь сейчас на своей земле. Я же стою на твоём поверженном теле. Но я не чувствую радости, хотя и одолел врага в честном бою. Видит Светлый Разум Тумариона, что я не желал такой развязки…

— Убирайся, наконец… — проскрежетало обломками зубов поверженное чудовище. – Не желаю видеть тебя! Тем более, что ты – одолел меня в честном бою. Понятие чести для нас другое. Я не смогу вынести такого позора…

— Знаю, Скилла, всё знаю. Что понятие чести у вас – это быстрота и хитрость, что допускает зловредное коварство. Что нанесение ударов в темноте и со спину не считается для вас зазорным. О, нет! Я не оставлю тебя, истекающего кровью. Мой народ придерживается иного свода. Мы помогаем излечиться павшим, даже если он того не заслуживают. Даже если потом грозятся свести счёты с такими победителями.

С этими словами он достал из чрезсельдельной сумки на умерщвленном скакуне неприметную склянку. Распустив петли, расслабил на Скилле панцирь, вылив содержимое склянки на запёкшуюся кровью пасть. Жидкость зеленовато-серого цвета, образовав алое сияние, принялась восстанавливать разбитые кости, связки и сухожилии, восстанавливать вены и капилляры. В воздухе, пахнущем каменистой пылью и мёртвыми костями, возник лёгкий аромат болотной травы грейи, которую данки, по совету чародея Неймара, использовали в качестве лечебных снадобий.

— Утром твой Внутренний Огонь вернётся в твоё бренное тело, — поведал чудовищу Тэолл. – Лежи спокойно. Позволь мне однако дать тебе совет. Люби людей и все прочие создания, которых мановением мысли своей создал Вечный Вселенский Огонь. Если ненавидишь ты что-нибудь в этом мире, то ненавидишь ты не только ненавидимое, но и Великого, создавшего всё это. Понимаешь ли ты меня, Скилла?

— Да, понимаю, — прохрипело чудовище. – Однако совет твой неверен, Войн Смерти. Едва ли Создатель трудился семь дней и семь ночей над нашим миром, чтобы посеять в нём и благодатные, и не благодатные зёрна. Зёрна зла. Чтобы одни из своих созданий наделить злом, понизив их пред собой и пред всеми, другие же возвысить, изначально заключив их в ореол добра и славы Своей. Считаешь ли ты этот закон справедливым, Тэолл?

— Нет, Скилла – Тэолл снял, разомкнув на темени и на затылке неприметные замки, свою округлую маску. – Такой закон я не считаю справедливым, ибо он не существует во Вселенной. Его место обитания лишь в нашем бренном мире. Ему вздумалось создавать свои законы и диктовать их Великому. Подумай над этим, Скилла, и не торопись с ответом. Ни тебе, ни мне некуда спешить…»

***

Он снова проснулся. Снова лежал как бы в забытьи, наблюдая странные световые всполохи над собой. Было около 6-00. Спать больше не хотелось. А сквозь полудрёму, когда душа, блуждая ещё в иных мирах, не окончательно возвратилась в этот, сны больше не приходили.

— Вы уверены в том, что этот наш… ну, этот «чёрный» или Тумарион, если верить второму сну, известен вам по прошлым воплощениям? – необычайно серьёзно поинтересовался у него при встрече Александр Андреевич, включив аппаратуру на запись. – Прошу прощения за некоторый тон недоверия, но вы как наш сотрудник должны понимать, почему так происходит. У нас слишком мало времени и ограничены возможности. Счёт перешёл сначала с часов на минуты, затем с минут… Время хотя и в целом благоволит нам, но… Миша, согласитесь, что нас не должны смущать формальности. Мы не должны миндальничать ни по отношению к ним, ни тем более друг к другу. Это есть главная гарантия успеха того противостояния, в которое мы вступили с известными силами.

С минуту они помолчали. Затем Александр Андреевич налил себе из графина с серебряной ложкой на дне отстоянной горной воды. Шумно её испил. Затем, не согласуясь ни с кем, налил Мише. Тот старательно пригубил. Мелкими глотками, встретившись с взглядом шефа, опрокинул в себя весь стакан. Приятная влага прохладно охватила внутренности. В голове зазвенели невидимые колокольчики, отчего от висков отстала тяжесть.

— Я понимаю, — вздохнул он. – Я до сих пор не могу взять в толк смысл этих снов. Ах, если бы не этот Платон Ильич! Напрасно он встрял. Хотя… Не он ли – тот человек из прошлого? Или, может, и не человек вовсе? Не хочется думать о нём плохо, но… Я не чувствую, что мог бы в своём прошлом воплощении быть офицером СС. А там – кто его, как говорится… — он неожиданно поймал себя на мысли, что стал говорить как шеф, даже копируя того в интонациях. Видимо сказывалось незримое сродство душ: — Неужто этот юноша, что открыл огонь по его подчинённым и ему самому с колокольни это… Или Платон Ильич это он – этот парень-комсомолец? Вы мне намедни рассказыли про «спецвещество» или «активный состав», что почти пожарными темпами распределяли через воду и питьё по верным, подготовленным к его переработке людям. Накануне той великой и страшной войны. Что процесс этот не дали довершить и поэтому нас поначалу ждало сокрушительное поражение на границе при нашем двукратном и трёхкратном превосходстве в танках, авиации и артиллерии. Люди не выдерживали психологического воздействия и психологических нагрузок. Быстро утомлялись, впадали в неожиданную депрессию, испытывали чувство страха и паники. Эта стрельба со звонницы могла быть следствием тому. Не правда ли, Александр Андреевич? Вижу…

— Правильно, что видишь. И видишь ты правильно.

— Ко всему прочему в моей памяти всплыл некий таинственный и далёкий образ. Образ некоего космического существа по имени… Тумари… Тульмари… Не могу вспомнить, хоть убейте! Это было так давно и на какой-то очень далёкой планете, затерянной в пространстве и во времени. Мне необходимы время и силы, что всё вспомнить. Я отлично понимаю, что само Время не терпит – оно подгоняет и подгоняет порой немилосердно.

— Готов с тобой поспорить! Немилосердно, если мы сами не торопимся и стремимся подчинить его своим вибрациям – своему субъективному пониманию таких явлений как ожидание, сомнение, размышление…

В тот самый момент на полировке стола мелодично пропел матово-синий кнопочный телефон. Судя по затяжной трели сигнала, звонок был не иначе как из Москвы. Александр Андреевич встрепенулся. Его массивная лапа мгновенно потянулась к аппарату. (Другая массивная лапа спешно, по инструкции внутреннего пользования, отключила работающую аудио и видеоаппаратуру.) Крупное лицо тут же покрылось бисеринками пота. Но повода для беспокойства у него не было, отметил про себя Миша. Он сложил обе руки и, вытянув их перед собой, показал всё это шефу. Тот одобрительно подмигнул. Всё! Веселье начинается…

— Да, слушаю, — отрапортовал в трубку Александр Андреевич, слегка откашлявшись. – Так точно! Он как раз здесь, у меня под боком. Совместно прорабатываем один очень важный вопрос. Так, так… Дело в том, что наш Михаил Николаевич кое-что вспоминает из своих прошлых воплощений. Отчасти ему в этом помог «чёрный», так называемый «наставник». По делу «Моура» мы тоже работаем. Получается… — Александр Андреевич вновь подмигнул и вновь откашлялся, подставив к лицу мощную раскрытую ладонь. – Владимир Николаевич! Что лучше будет – передать трубку самому? Думаю, что да. Он вам расскажет всё лучше с живописуемыми подробностями, так сказать… Укушу себя за хвост, которого нет, но – так оно будет лучше! Ха,ха,ха… Что у вас его тоже в наличии… так сказать, нам про то – ведомо… не рогатый, не рогатый… — он протянул Мише трубку с мурлыкающим знакомым голосом и, заговорщицки, озорно, по-мальчишечьи шепнул: — Мы так шутим! Действуй…

Интересно, о чём они там шушукались на мой счёт, успел подумать Миша. Он принял из потной лапы своего начальника телефонную трубку, что показалась ему миниатюрной и даже хрупкой. Так осторожно , внушил он себе, надо брать её. Тут же в галерее его внутренних о образов возникло лицо полковника Терентьева.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич! Ну-ка, поделитесь со мной своими свежими наблюдениями и соображениями по ним, — незамедлительно приступил к официальной части разговора Владимир Николаевич. Голос его и внутренний настрой были дружелюбны, хотя в глубине души старшего научного сотрудника и полковника службы внешней разведки угадывалось недюжинное и где-то нечеловеческое напряжение. – Вам действительно удалось разговорить интересующий нас обоих объект?

— В общем и целом да. Только в частностях нет общего взаимопонимания. Но оно на подходе.

— Вот так, дядьку! Сразили, сразили… Таким образом объект Тумарион склонен допустить такую возможность. А именно: сотрудничество с нашей скромной конторой. С нашим Центром. Или это лишь мои предположения, молодой войн Света? Так он кажется, с вами балакает…

— Да, именно так. Кстати, мне это импонирует. Что же по теме, то, учитывая его надлом, духовный и… я бы даже гарантированно сказал, физический, то… Отступать ему некуда. Так что на сотрудничество он пойдёт. Другой вопрос: его будут прессовать свои же. Это лишний раз поможет нам удостовериться в том, насколько искренни его намерения.

— Ага! Вы тоже допускаете – не засланный ли он казачок? Не «подселенец» ли? Он нуждается в тщательной проработке, как и возможность сотрудничества с ним. Я подчёркиваю – именно возможность. На таком тонком уровне необходимо просканировать наши с ним будущие действия.

Возникла неловкая пауза. Как будто Терентьев что-то искал в Мишиной душе, а Миша тщательно копался вместе с ним, помогая отыскать искомое.

— Да нет, Владимир Николаевич, — у Миши всё отлегло от души, когда он поймал очередное подмигивание шефа и его ободряющую улыбку. Крупная мясистая лапа плавно взмыла к голове и приняла горизонтальное положение: — Убеждён что «наставник», как он сам себя называет, один из моих знакомых по карме. Именно это побудило его окончательно раскрыть все карты. Подтолкнуло к запоздалому раскаянию и сотрудничеству, на которое, я уверен, он пойдёт в скором времени. Как же иначе? Все отходные пути за ним сожжены. Он сам их сжёг по большому счёту. Сам… Повторюсь, что я искреннее убеждён в этом, — отрапортовал Миша, неожиданно скопировав голос шефа и даже его покашливания. – Если это необходимо, готов представить вам и руководству Центра письменные гарантии и рапорт о начале совместных действий, ибо Великое Время не терпит никаких отлагательств.

— Незачем так официально, — пожурил его Владимир Николаевич. Не видимый, но вполне осязаемый. – Вы проверенный и перспективный специалист. Вам верят, к вашему мнению обязательно прислушаются. Ведь Центру необходимо иметь расклад для предстоящей операции. Всего я по долгу службы и своих научных обязанностей сказать не могу, но… намечаются великие дела. На этом пока и ограничимся. Смотрите сны… Однако готов вам сообщить, что в предстоящем вы станете играть одну из ведущих ролей. Но это мы оговорим несколько позже. На данный момент Центру и мне лично необходимо знать, какого рода помощь вам готов оказать так называемый «наставник» и насколько глубоки ваши, с позволения сказать… кармические с ним завязки или привязки…

— В отношении первого даю ответ незамедлительно. «Наставник» готов открыть известные планы бионегатива и деструктов в этом мире. В первую очередь по России и по Сочи. Здесь вообще намечается нечто уникальное. Ведь предстоящая Олимпиада в 2014-м это – символ примирения, каковым она и являлась в древнем мире. Это – сбор богов. Намечаются большие перетрубации на тонком, пси-энергетическом плане. Одни развоплощённые души устремятся сюда, другие постараются занять их место. Будет драчка. Насколько большая – от нас зависит в частности. В главном же – от них самих. Коли уж такой товарищ и дух, Тумарион, изволил оказывать нам содействие, то… как говорится, сам Господь Бог за нами и с нами.

— Хорошо, хорошо. Я бы даже сказал – на отлично. Но… Что насчёт других деструктивных внедрёнников? Есть ли ещё «подселения» бионегатива в наших рядах?

— Он пока молчит на этот счёт. Я не пытался его разговорить, признаться честно. Знает, но… Чувствую, что этот план у него и у нас под контролем. Известие о его переходе к нам разнеслось по всем деструктам и всей бионегативной структуре. Они наверняка просигналят своим, что б те утихомирились. Особенно вредных мы таким образом рано или поздно вычислим по их реакции. Так что не стоит торопить события, Владимир Николаевич. Более подробно, лучше – я в своём рапорте. Пока же… Существует некий «Чёрный Орион». Это некое засекреченное сообщество деструктов, связанных по своим кармическим воплощениям. Они ведут друг-друга из одной жизни в другую. Стараются всеми силами сбивать с пути нормальных людей, чтобы не уступать им наиболее важных жизненных постов. Держать под контролем материальные стихии, как-то деньги, карьера, интимные отношения, власть. Журналистов среди них немало, кстати… Так вот, «Чёрный Орион» судя по поступившей информации, имел свою разветвлённую агентуру в структуре миров Золотого Кольца космических цивилизаций. Затем в результате явного разоблачения, они ушли в подполье, говоря нашими терминами. Со многих миров были изгнаны и осели в нашем, где о них имели весьма отдалённое представление. Отсюда в Откровениях Иоанна Богослова появилась глава о падении с небес на землю «красного дракона», что увлёк за собой часть звёзд. Ну, не мне вам объяснять происхождение метеоритного пояса вокруг Меркурия. Не мне…

— Тоже неплохо. Постарайтесь всё же его разговорить на эту тему. Постарайтесь… — прервал его Владимир Николаевич. – Спасибо! Всё остальное я «досмотрю» сам. Огромное спасибо вам… тебе, Михаил! Ты нам всем очень помог. Ты сам скоро всё узнаешь. Нам всем в ближайшее время многое откроется. К чему мы все уже давно готовы.

После того как связь отключилась, Александр Андреевич торопливо встал. Аккуратно похлопав по плечу своего сотрудника (Миша заметно съёжился), он вновь налил им обоим «серебряной» воды. Шумно испил её до дна. Затем задумчиво посмотрел на икону. Что-то прошептал. Повернулся к Михаилу и с суровой укоризной заглянул ему в душу своими лучистыми, в обводе морщин, глазами:

— Молодой человек! По возрасту своему вы мне во внуки годитесь. Но я, знаете ли… Не перебивать! – он предупредительно, как весомый аргумент, выставил свою массивную ладонь. – Цыц… Так вот, сбил меня, о, Господи… Не тебе, не тебе я, Миша… Вот! Послушайте меня внимательно, вьюнош. Да, именно вьюнош, — он, несмотря на свою грузность (впрочем, живота как такового не наблюдалось) прошёлся по мягкому ворсистому ковру, потирая огромные руки так, будто вознамерился дать тумака или погладить кого-то. – Что вы думаете о девушке у меня, в приёмной?

Он неожиданно остановился. Замер в пол-оборота. Выпустил ослепительные пучки, что заставили Мишу задуматься если не обо всём, то о многом. Всё, начинается…

— Я понял вас, Александр Андреевич. Всё понял, — плечи сами собой распрямились. Подбородок молодого человека резко вскинулся, но замер на строго горизонтальной линии: — Оч-ч-чень хорошего я мнения. О ней я очень хорошего… Поддерживаем очень хорошие, я бы даже сказал, дружеские отношения. Знаете, любовь и дружба… они, так сказать…

— Вот что, молодой человек, — Александр Андреевич едва прятал улыбку, — я вас сейчас бить начну, — он похлопал обоими кулаками: — Преимущественно ногами и по мягкому месту. Так… Отвечайте мне по существу. Как на духу, как говорили на Святой Руси. Ну?

— Ну что… Нравится она мне. Кто спорит? Но вот насколько – вот в чём вопрос? –Михаил, казалось, провалился в преисподнюю, но Ангел-Хранитель тут же выволок его в светлые чертоги. – Согласитесь, шеф, что это немаловажно. Это даже очень важно, Александр Андреевич, — спешно выправил он ситуацию, видя, как полушутя-полусерьёзно сдвинулись редкие седые брови начальника.

— Нет, бить пока не буду, — усмехнулся шеф. – Пощажу… Но девушку эту я вам настоятельно советую беречь как зеницу ока. Я уже кое-что прожил на этом свете. Немало видел, — он легонько постучал себя по лбу. – Видно, когда человека занимают пустые или мимолётные увлечения, и видно другое. А именно: когда человек встречает своё счастье, подступившее к нему…

— Слушайте, – внезапно зашептал Миша, окрылённый догадкой: — Слушайте… Он сказал, что Нагорная проповедь лишь отголосок свершившегося. Миллиард лет назад произошло отпадение ангелов, что теперь стали демонами. Образовали армию тьмы, прости Господи… — он размашисто перекрестил себя и Александра Андреевича. – После этого – назвал меня этим… ну, Тэоллом. То есть, вы понимаете? Верштейн? – не отдавая себе отчёта, спросил он. – Всё происходящее сейчас это – следствие случившихся миллиарды лет назад событий, которые только сейчас предстоит понять тем, кто их планировал и совершал. Они… то есть мы только сейчас осознаём их смысл. Кто-то бросается во все тяжкие, кто-то…

Он обошёл по оси то место, где стоял. Александр Андреевич лишь поцокал языком. Затем внушительно улыбнулся и показал ему кулак:

— Ну-с, молодой человек! Не знаю до конца, кем вы были в прошлом, но если были в СС…

— Вы так не шутите, пожалуйста, шеф. Я ведь могу и обидеться. Что же касается девушки… Я никому не клялся в любви, но сердцем принадлежу другой.

— Сердцем-сердцем… Ну-ну, — шеф прошёлся по кабинету. Заложив левую руку за спину, а правую, ладонью к себе, возложив на грудь. Этим он то ли копировал актёра Весника, то ли ещё кого: — Я нахожу, Миша, что ты используешь элемент самопожертвования. Приносишь — частично, конечно! – в жертву своё личное счастье, так сказать, на пользу общего блага. Общему делу, так сказать. Негоже, молодой человек! Всё должно быть равномерно и закономерно. Иначе человек после грандиозных своих побед на глобальном уровне как бы остаётся ни с чем или неполностью удовлетворённым. Начинаются самокапания и самоедство, через которые стоящий пред тобой пожилой господин уже прошёл. Вот! – он остановился и провёл большой, массивной ладонью по морщинистому кадыку. – Накушался. Ты тоже хочешь отведать этой манной кашки? Что ж… Фюрер, он же Гитлер, определён рядом специалистов в области психопатии как идеалист-аскет. Безумно, между прочим, любил свою матушку. Вот именно – до безумия. Чем это обошлось для одной шестой части суши и для всего человечества – ни мне тебе объяснять. Сам, я вижу умный. Я ни на что не намекаю, успокойся, — он предупредительно подмигнул, — но смысл тебе, я надеюсь, ясен. Когда иные и прочие громко начинают кричать о своём самопожертвовании, надо ждать беды. Это как минимум элемент неудовлетворённости в личной жизни.

— А монахи? – неуверенно протянул Миша. – А, извините за настырность, наш Спаситель?

— Монашество это больше лечение самоё себя, а затем уже земных язв. Духовных, да и физических, — шумно выдохнул из себя шеф. – Это я тебе со всей ответственностью заявляю. В1940-м мне довелось жить с неделю, в феврале, в Сергиево-Троицкой лавре. Вместе с послушниками в одной келье. В то время партия уже окончательно повернула на путь возрождения православной церкви. Гонения почти прекратились. Восстанавливались монастыри и церкви. Уже Сталин на одном из заседаний Политбюро открыто заявил: а не пора ли нам, товарищи, ввести патриарха? Без патриарха, знаете ли… Так вот, я наблюдался в лавре нашими спецами и там, и в Главном управлении политпропаганды. Происходил большой отбор или отсев. Ну, как в Евангелии: зёрна отделялись от плевелов, чтобы последние… Иными словами, надо было доказать, что я это я. То бишь уцелевшее зёрнышко, которое даст свои ростки, побеги… Всяких там людей я видел. Особенно поразил меня старец Зосима. Сам сухонький, бородка как лунь, а глаза живые. Синие и пронзительные. Такой человек… — шеф в лёгком волнении заходил взад-вперёд. – Иной раз спускается во внутренний дворик, где его дожидаются прихожане, что за помощью пришли. Подойдёт к такой группе. Посмотрит и люди без слов всё понимают. Становится легче, и они уходят. Знают, что им делать, чтобы себя спасти и своих родных, близких. Одна женщина к нему ходила, колдовка. Наводила порчу на невестку и сына, потому что первую не принимала. Достала её под конец её же нечистая сила. Но… — шеф легко усмехнулся. Размял большие, пригожие руки: — Она вознамерилась её на святого старца скинуть. Навесить, так сказать, своих собак. Пришла такой тихой сапой. Завернувшись в пёстрый платочек, с заплаканными глазками. Всё причитала: меня дома забижают, мол, жизни от них, охальников, немае. Один раз пришла, другой. Отец Зосима будто её нарочно не замечает. В упор не видит. Затем… Рухнула она ему в ножки: «Прости меня отче за мои грехи смертные! До гроба буду каяться». Губами его руку ловит, пальцами хватает. А он мягко так свою руку из её пальцев высвобождает. И говорит с улыбкой: «Сестра моя! Ты кусок масла вчера, прейдя вечером, на блюдце увидала у себя на кухне? Удивлена, поди, была, откуда оно взялось?» Та заохала, заахала. Слезами обливаться перестала. Но испугалась пуще прежнего. Вскочила и убежала. Он же её следом перекрестил и молвил: «Братья и сестры! Сам я грешник и охальник великий».

— Понятно, — кивнул Михаил. – Он колдовство её сокровенное увидал, в котором она и в мыслях боялась себе признаться. Гостинчик от нечисти… Избавиться от него следовало ей, чтобы снять с себя проклятие и встать на путь искупления.

— Так да не так. Не только это, сыне. Он себя с ней, особой этой греховной, чуть ли не в один ряд ставил. Сравнивал… в мыслях, как говорится, чего не попустишь? Кроме всего, всё старцы святые так же о себе мыслили. Писали и говорили пастве. Грешниками себя великими полагали.

В ту же минуту на выключенном телемониторе пульта охраны замигала красная лампочка. Александр Андреевич немедленно включил его. В тесной комнатушке КПП двое охранников, один спиной, а другой ликом к пульту, подавали в разные стороны почти одинаковые знаки. Шеф переключился на пульт видеонаблюдения двора. Там стояла чёрная «десятка» начальника отдела «собственников». В ту же секунду по бетонному покрытию бункера, где стояла пронзительная тишина, застучали поразительно-знакомые, торопливые шаги. Кто-то бежал, почти летел…

— Извините, Александр Андреевич! Здравствуйте… о, Михаил Николаевич! И вам мои пять, — маленькая, как у пианиста, рука Павла Фёдоровича захватила в свои железные объятия ладонь парня. Радостно сверкая голубыми глазками, он продолжал: — Спешу вас порадовать, товарищи. Только что по категории «экстра» пришла информация. «Наставник», он же «чёрный» нами установлен, — он вынул из-за клетчатой подкладки своей куртки прозрачную файловую папку с аккуратно подшитыми листиками. Сдержанно, скрывая эмоции, потряс ею перед своим лицом: — Им оказался гражданин ФРГ Ральф Вильсберг. В ходе той войны служил в войсках СС. Воевал на московском направлении в 41-м, затем под Курском, в Венгрии и так далее. В преступлениях против человечности не замечен, посему отсидел пол срока в ФРГ за членство в преступной организации и выпущен. Приехал к нам по туристической путёвке. Был в СССР неоднократно, по легенде БМД. Одним словом, казачок засланный. Но в этот раз…

— Ну, понятно, — шеф незаметно подмигнул Мише, принимая из рук Павла Фёдоровича папку. – Установлен, значит.

— Есть информации из ГИЦ. Фээсбэшники тоже к этому делу подключились. Из СВР также пришла подтверждающая… от их источников. Там, правда, смотрят со своей колокольни. Пытаются свести к шпионству. Однако не могут объяснить факт исчезновения объекта по пути из Шереметьева и его, так сказать, образования в Сочи. Причём, менее чем за сутки. Вот такая вот телепортация, товарищи.

— Ничего. С телепортациями разберёмся, — подмигнул шеф поочерёдно всем присутствующим. – Мне эта несимпатичная история уже начинает нравится. Кажется, я начинаю понимать её смысл. Михаил! – он понизил голос и проникновенно попросил: — Оставьте нас на пару минут наедине. Партийное задание! – он улыбнулся и тут же, посурьёзднев, сказал: — Отправляйтесь в штаб-квартиру. С час пробудьте в приёмной. Не мне вам объяснять, зачем и почему. Обстановка подскажет. Задание вам ясно, молодой человек?

— Яволь, мин херц, — Мишины руки сами сложились по швам. — Разрешите идти?

— Как барана обкорнаю, — вздохнул шеф. Глаза его сделались виновато-печальными, но внутри одного из них мелькнула весёлая искорка. – Идите.

***

…В 15-00 маленький дэтэктив окружной бэлтиморской полиции спешил в негритянский квартал города. Он остановил свой «Ситроен» на перекрёстке Ньюфаундлендстрит и Парк-холл, где была разрешена парковка. Пройдя мимо шумных, грязных магазинчиков и кафе, где приторговывали марихуаной, он попал на длинный ряд мятых жестяных контейнеров для мусора. За ними виднелась высокая задранная сетка спортивной площадки, где бросали мяч бритые и патлатые африканские подростки. Прислонившись к бетонной стене, группа из них в ярких спортивных штанах, кожанках с заклёпками и смолистыми волосами, заплетенными в косички, жадно покуривала что-то знакомое. Его провожали удивлёнными и насмешливыми взглядами. Отпускали вслед неприличные остроты. Белым и прочим цветным вход в эти трущобы с бельевыми верёвками от балкона на балкон, был естественно заказан. Однако Кэна в этих местах мало кто знал. Тем более что человек, к которому он шёл, обладал немалым авторитетом в преступных чёрнокожих кругах. Любое упоминание о нём, если оно происходило к месту и ко времени, приводило в трепент самых отчаянных сорвиголов-афроамериканцев.

Так и есть, внезапно подумал Кэн. Придётся и на этот раз блеснуть своими связями в местной вуду-мафии. Если только…

— Тебе что, желторылая свинка? – грубо спросил его высоченный блэк-бой баскетбольного роста, в вязаном свитере и тренировочных брюках с кроссовками. — Заблудился? Накурился травки?.. Может, ты кого выискиваешь?

Он сделал попытку взять Кэна за отворот и потянуть на себя кашемировый шарф. Но тот предупредительно поднял ногу в лакированном ботинке. Покрутил ей на весу перед широкой коричневой физиономией с примятым носом. Это мгновенно охладило пыл подростка, хотя за его широкой спиной маячили ещё двое великовозрастных «торпед», что явно числились в смотрящих этого района. В их обязанности также входило сигнализировать о чужаках и появлении копов.

— Брат, ты не уразумел, — захихикал самый маленький, что был под метр пятьдесят. – Этот желтолицый хочет сказать, что в карманах его немецкого пальто позвякивают не центы, а серебряные кругленькие. А в бумажнике, что спрятан от таких ребят, как мы, полным-полно «зелёненьких». Но он нам их одолжит, если попросим. Как следует, конечно.

— Эй, мистер ускоглазый! – подключился третий здоровяк в шёлковой шапочке расшитой бисером. — Ну-ка расстёгивай своё тепленькое пальто. Мы по твоей милости мёрзнем уже целых пять минут. Да и воздух наш ты пожираешь зря. За него тоже придётся платить. Вытряхивай твои бабки…

Произнеся эти «тёплые» слова и пожелания к ним, они стали окружать его, отсекая пути возможного отхода. Напасть со спины для этих боевиков не представляло труда. Точным, быстрым движением Кэн, в прыжке махнул перед ними, как в тайском боксе, правой ногой. Причём два раза. Двое тут же отскочили. Третий, что был такого же баскетбольного роста, как первый, но в шёлковой круглой шапочке и чёрной кожанке, лишь неприятно заиграл белками глаз. Огромные коричневые губы вспучились нехорошей усмешкой. Видя, как руки Кэна, то сгибались, то разгибались, стремясь занять боксёрскую позицию, «вязаный» стал пританцовывать и ударять себя сложенными кулаками по груди. При этом он явно шептал вудуистские заклинания: к голове Кэна приливала тяжесть. Но он, умелыми мантрами Будды, отгонял это давление, явно исходившее от демонов неприродных стихалий. Это облегчало борьбу с ними. Самый маленький засучил длинный рукав своей нейлоновки, где красно-чёрными цветами были аляписто намалёваны оскаленные черепа всех видов. Кэн увидел на коричневом кулаке кожаную перчатку с обрезанными пальцами, с нанизанными на неё заострёнными металлическими шипами. Совсем здорово! Два его дружка тут же окинули беспокойным взглядом улицу. Они словно заподозрили в нём копа и готовящийся подвох. Вот-вот, подумали наверняка эти парни, со всех сторон вылетят чёрно-белые «шевроле» с мигалками. Люди в синих на меху куртках с блестящими угольными значками упадут на капот с зажатыми в обеих руках «смит-вессонами» или помповыми «ремингтонами». Трудновато, правда, будет у этих легавых со свидетелями, но всё-таки лишний раз в кутузку попадать… Пустят ещё слух, что нас раскололи и что мы стукачи! Вот будет-то.

Подростки в ближайшем к ним углу площадки сбились к драной, измятой сетке. Застыли, вцепившись в её кольца, своими крепенькими коричневыми пальцами. Одни с расширенными глазами наблюдали происходящее. Другие, высоко задирая ноги в ударах, заимствованных из каратэ или конфу, показывали как бил «узкоглазый» или как будут бить его.

…Краем уха Кэн услышал, как прекратил шлёпать о бетонное покрытие и о руки большой мяч на спортивной площадке. Загалдели подростки, лупившие его. Затем пронзительно закричала пузатая африканка, что на втором этаже вывешивала мокрое бельё. «Майкл! Джордж! Немедленно домой! Вы уроки на завтра сделали?!? Чтобы я и близко не видела вас сейчас здесь…»

Поэтому он пустил ногу. Прекратив ею угрожающе размахивать в прыжке и без оного, стал говорить с этими уличными гангстерами с милой, простодушно улыбкой самого Будды:

— Парни, я не стукач и не педик, которых вы, я знаю, не любите. Я пришёл к вам от Бумбы. Ищу Преподобного Думбао Ём-Бо, который не гнушается Великой Смерти.

Произнеся это, он улыбнулся, что значительно расширило его щёлочки-глаза. Тут же отметил, что африканские ганкстеры значительно поджались. Кое-кто даже отмочил номер: самый маленький с шипами на перчатке заискивающе поклонился и срочно опустил рукав куртки. Он принялся что-то настойчиво объяснять своим зарвавшимся товарищам, что у Кэна появилась настойчачивая мысль о наличии неучтённой секретной агентуры. Может от ФБР, может… «Ну и что, Майкл? Просто поганый коп и всё. Надо подкараулить и затем…» Кулак «шёлковой шапочки», что повернулся на своих чёрно-белых кроссовках к «вязаному», покрутился перед толстым чёрным носом того. Заставил примолкнуть. Затем, не меняя позы, он сделал расслабленное движение локтём в конец улицы, увешанной гроздьями белья, от которого восходила опара. Кэн ясно уловил, что движение предназначалось ему. И не носило ничего угрожающего. Поэтому он неспешно подался вперёд. Прошёл мимо двух, застывших в недоумённой позе подростков, которым мать кричала со второго этажа: «Майкл! Джордж! Вы ещё здесь? Хотите в тюрьму, как и ваш факнутый папаша? Чтобы я ожидала всю семейку? Нет уж! Приедет ваш дядя из Калифорнии – башку оторвёт всем поганым нигерам здесь…»

Но на сыновей этой толстухи уже мало что действовало. Вскоре голос «вязаного» смачно, адресуясь к подросткам у сетки, произнёс: «Эй, черножопые! Что столпились? Не видели узкоглазых? Чтобы через пять минут никого здесь не видел. Все по домам – уроки готовить. Убирайтесь, кому говорю!?!»

…Маленький дэтэктив Кэн легко и пружинисто ступал по заиндевевшему асфальту, покрытому окурками, обёрточными бумажками. Он следовал за молодчиком в шёлковой шапочке. Широкая спина обтянутая кожаной курткой вскоре завернула в небольшое полуподвальное помещение. Они спустились по выщербленным ступенькам. За мутно-освещённой стойкой бара оказалась потайная дверь, обтянутая шёлковой материей. Через неё они попали в полутёмный, освещенный небольшими лампочками коридор. В дальнем углу возле другой двери он охранялся двумя молодчиками-африканцами, затянутыми в клёпанные металлом кожанки. На столике перед ними лежал помповый обрез «винчестер». У одного из них из-за пояса с заклёпками торчала никелированная рукоять какого-то мощного пистолета. По-видимому, «магнума». Обменявшись ганкстерскими и вудуистскими приветствиями, что представляли собой взаимные сплетения пальцев обоих рук, «шапочка» что-то спросил. Один из охранников коротко кивнул. Тогда провожатый блэкбой вежливо попросил маленького дэтэктива оставить на столике всё имеющееся оружие.

— Мы могли бы вас обыскать, мистер, — помявшись, объяснил он. – Это бы не составило для нас труда. Однако раз вы от Бумбы и произнесли наше заклинание, то так уж и быть. Извините нас, мистер, но таковы наши правила.

— Я вас понимаю, — вежливо произнёс Кэн.

Запустив руку за отворот тёплого пальто, он плавным движением вынул из наплечной кобуры вороненый «смит-вессон». Положил его на овальный пластиковый столик перед ганкстерами. После того как процедура разоружения была успешно завершена, чёрный провожатый вновь замялся. Процедив сквозь широкие квадратные белые зубы таинственное «ом-рю», он наконец вымолвил:

— Мистер! Вы сейчас пойдёте один как есть. Помните, что Преподобный не терпит никакой лжи. Ложь во благо тоже ложь. Для его освещённых очей – тем более. Они пронизывают всю Вселенную. Хорошенько подумайте о том, что привело вас сюда. Ещё не поздно повернуть в обратную сторону. Решайте…

— Нет, я пойду вперёд, — Кэн зажмурился. Словно волна яркого света ударила по его глазам. – Мне надо идти к нему, и я пойду.

Он пошёл совершенно один по длинному извилистому коридору. Попал на проход, завешенный плетённой толстой соломой с пощёлкивающими костяными амулетами. Внутри оказалось довольно просторное помещение, задрапированное чёрным шёлком с серебряными и золотыми кистями. По углам стояли здоровенные медные светильники с подставками в виде свившихся друг с другом змей. Преподобный Думбао Ём-Бо сидел, как оказалось, спиной. Причём, на сплетённом из соломы стульчике, что, казалось, вот-вот рухнет. Он был облачён в пёстрый, домотканый бурнус с широченными полами и рукавами. На голове, состоящей из множества змееподобных косичек, топорщилась маленькая шёлковая, расшитая бисером шапочка. Точь-в-точь, как у провожатого, отметил про себя Кэн.

В довершении ко всему смущало поведение хозяина. Преподобный сидел, уставившись в огромный экран домашнего кинотеатра. Он так и не собирался вставать и преветствовать входящего, как иные африканские проповедники-баптисты или адвентисты: «Зравствуй, брат! Ты пришёл к нам? О` кей! Проходи! Тебя примет наша большая, благодатная семья. Сделай скромное пожертвование – твой вклад в нашу общину. Господь увидит и простит тебя». Судя по мерцающим огонькам в углу, шёл какой-то таинственный просмотр. По экрану, в самом деле, пробегали какие-то неясные всполохи света. Будто горел бенгальский огонь, отбрасывая на лужу или на мазутное пятно свои разноцветные блики.

Вот такое странное времяпрепровождение, подумал Кэн. При этом он ощутил смутную тревогу. Понял: здесь надо особенно приглушить эмоции. Однако он чувствовал живой интерес к этому необычайно-закрытому вождю африканской преступности Бэлтимора. О нём ходило множество легенд. В полицейских файлах значилось, что Думбао Ём-Бо, он же Стен Микаэль Думбао, был американец в двенадцатом поколении. Это означало, что его далёкие предки сошли на берег этого континента в цепях, под звонкими, обжигающими спину ударами бичей надсмотрщиков. Тоже в своей массе «чёрных», надо сказать. Преуспевающий адвокат, окончивший Принстонский университет, он блестяще начал свою карьеру на юге. Там его имя гремело как африканский оркестр. Понятное дело, что защищал он в основном права своих темнокожих собратьев. В конце 70-х в Техасе его сильно отделали цепями и обрезками стальных труб белые молодчики. Как ни странно, но он выжил после столь тяжкого испытания. После насильственной смерти Мартина Лютера Кинга, его имя несколько померкло. Потом и вовсе исчезло с политического и юридического небосклона. Правда, через год с небольшим в окрестностях Бэлтимора заговорили о некоем таинственном вожаке вудуистского братства. «Жёлтая пресса» расписывала (явно с чьей-то подачи!) его внутреннюю силу. Якобы Преподобный мог один взглядом излечить от любой хвори. Эти же молва ходила в африканском квартале. В добавок ко всему Думбао Ём-Бо, согласно версиям в той же прессе и слухам от секретных агентов, положил конец распрям в африканских кланах. Он сконцентрировал под своим началом значительную часть преступного мира.

Последнее явилось поводом беспокойства для многих чиновников штата. В том числе и чёрных, что стали до этого преуспевающими бизнесменами и сами боролись с африканской преступностью. Вездесущие агенты ФБР пытались выйти на него. Посадить в его ближайшее окружении свою агентуру. Но у них так ничего и не вышло. Информаторы, коих с большим трудом вербовали из попавших на долги наркоманов и торговцев наркотой (да и оружием), частенько находили мёртвыми с заткнутыми в рот гениталиями. Это отбило охоту у прочих слабаков становиться «слушаками». Директора отделения ФБР поджидали крупные неприятности. Его шеф по штату по многу раз в день выговаривал ему за профнепригодность. Тем более что в свете предвыборной шумихи второй, демократ, мягко говоря, мало симпатизировавший первому, республиканцу, вовсе не возлюбил того. В прессе штата стали появляться хлёсткие статьи, что метали стрелы в мэра Балтимора, окружную полицию, где также кишмя кишели республиканцы.

— Что томишься в нерешительности, желтолицый брат? – раздался тихий, шелестящий голос, от которого мороз неприятно заласкал спинной хребет. – Или тебя смущает, что я сижу спиной? Это не повод для смущения, желтолицый брат. Я так вижу сущность входящего в этот мир. В мой мир. В моём спинном нерве расположен глаз Великого Существа, что пронизывает собой всю Великую Спираль. Ты знал об этом, желтолицый брат? Или… Может, ты видел в снах своих странные видения, таинственные образы и прочее? Это томило и долгое время терзало тебя? Ты можешь открыть мне свой дух, Кэн Потензен. Пришло это время. Твоё время.

— То о чём вы спрашиваете, Преподобный, произошло очень давно, — Кэн пришёл в себя после того, как услышал свои имя и фамилию. – Это случилось в раннем детстве. Помню, как лежал в детской кроватке. Сгущался сумрак. Свет был выключен. Никого из взрослых не было вблизи. Вдруг я заметил, как над головой сгущаются разноцветные узоры. Они меня ничуть не испугали. Так случалось ни раз по достижении совершеннолетия. Затем эти явления прекратились, — немного подумав, он продолжил: — Я имел неосторожность рассказать о них отцу и матери. Возможно, это было как-то связано. Не знаю…

— Дальше, – прошелестел своим загробным голосом Преподобный.

— Думаю, что причиной этих видений была детская чувствительность и не более того. Хотя, быть может, что в космосе или вокруг нас есть что-то необычное. То, что не поддаётся нашему пониманию.

Минуту они помолчали. Преподобный продолжил, не оборачиваясь, созерцать тёмный экран, по которому пробегали цветные всполохи. Разноцветные узоры…

— Ты прав, желтолицый брат, — задумчиво произнес он. – Я заглянул в твои сокровенные мысли и прочёл для себя важное. Для нас всех. (Сердце Кэна похолодело. Он решительно зашторил в себе все воспоминания о русском.) Ты прав: мы работаем с вами уже давно. Как только вы рождаетесь – мы уже читаем ваши мысли. Мы уже воздействуем на ваше подсознание, управляем вашей психикой. Мы идём по вашему следу. Мы сами прокладываем вам дорогу. А вы думаете, будто идёте сами. Иллюзия, мой желтолицый брат. Странная иллюзия… Вот и сейчас ты пытаешься спрятать от меня свою самую главную тайну. (Кэн ощутил ломоту в висках, которая тут же исчезла.) Я показал тебе… Мозг легко открыть и заглянуть, будто в банку с анчоусами. Но надо ли, мой желтолицый брат? Нет, не надо. Вы станете совсем управляемыми. Вы привыкнете к нам. Вы перестанете действовать сами. Всё своё вы возложите на нас. Наши силы на пределе…

Они опять погрузились в молчание. Кэна обуревало желание обойти сидящего. Заглянуть ему в глаза.

— Я могу вас спросить, прежде чем…

— Спрашивай. Ты мой гость. Я слушаю тебя и отвечаю тебе.

Кэн почесал кончиком пальца свой нос. Раньше он так никогда не делал.

— Зачем нас контролировать, Преподобный? Зачем читать наши мысли с рождения и управлять нами? Зачем строить нашу жизнь, не давая нам делать этого?

— В твоей душе поселились обида. Даже гнев. Я чувствую это чудовище. Оно готово съесть тебя, Кэн. Остерегись его. Зачем… Ты понял, что твоя жизнь не принадлежит тебе. Но не понял главного. Главная цель твоего прихода. В чём она? Ты добился своего. Теперь ты принадлежишь самому себе. После того, как узнал это, ты свободен. Я более не властвую над тобой, Кэн. Иди…

Кэн снова поскрёб свой нос.

— Хотя нет. Ты ведь пришёл ещё зачем-то. Ответь мне, не лукавя, как есть. И не гнушайся Великой Смерти, мой желтолицый брат.

— Я не боюсь смерти, Преподобный, — Кэн хотел скрестить руки, но не стал этого делать. – Дело, которое меня интересует, состоит вот в чём. На днях на углу Пятой Авеню возле антикварного магазина был похищен белый человек. Этот человек грязен и порочен. Впрочем, ни один он таков и не мне судить об этом. Мне нужно выйти на след преступников и найти этого человека. И не только мне, Преподобный.

— Продолжай, желтолицый брат. Ты говоришь правду. Это приятно мне. В мире столько много лжи, — раздался голос-шелест из-за широкой спины в цветном бурнусе. – Даже льётся через край. Когда сосуд жизни переполнен пороками они выплёскиваются в мир. Начинаются войны, землетрясения, торнадо. Всё это я должен видеть. Всё это – моя жизнь. Так вот, желтолицый брат. Ты хочешь найти этого человека? Что ж, я не против. Однако ты, верно, заметил: не нам судить. Мы все погрязли во лжи. Вам недоступна святая истина. Порок – вот мера, которой вы мерите. Виноват тот, кто придаётся открытому греху. Тот, кто грешит втайне, редко оказывается покаран. Вы любите грешить тайно. Устраняете тех, кто видит это и требует от вас правды. Стоит кому-то крикнуть: «Сознайтесь! Покайтесь!» — как вы тут же набрасываетесь на него. Грызёте, рвёте его на части. Это – ваша пища. Это – ваша добыча.

С минуту он тяжело дышал. Даже хрипел и шептал сквозь хрип какие-то заклятия. Кэн ощущал, как над головой у него сгущается какое-то незримое облако, что давит её со всех сторон. Но он помогал сам себе и давящее облако отступало.

— Будучи копом я обязан стоять на страже закона. Если кто-то нарушает этот закон… — Кэн шумно выдохнул. Сосчитав до десяти, снова шумно вдохнул: — Признаться честно, за время службы в полиции я стал видеть в каждом американце преступника. Даже в невинном торговце пончиками, в торговке сосисками. Возможно, это связано с тем, что первыми поселенцами США, осваивающими эти земли, были каторжники. И твои далёкие предки, Преподобный. Они также ступили на этот берег в цепях. Но их вина состояла в том, что они стали рабами. Странная вина, не правда ли? С тех пор каждый афроамериканец содрогается при слове «нигер». Упоминание клу-клус-клан приводит его в бешенство. Он готов растерзать того, кто оденет белый саван и зажжёт крест, взывая якобы к Спасителю о расовой сегрегации! Это тоже ненависть, Преподобный. Но этой ненавистью также трудно управлять. И ты делаешь всё, чтобы этого не случилось. Ведь я правильно говорю? Возрази мне, если я не прав.
Глава третья. Открытые сферы.

…Извини меня, Преподобный, — неожиданно для себя перебил вещавшего жреца Вуду дэтектив Кэн. – Один из похитителей этого белого человека был афроамериканец. Прости, если перебил ход твоих мыслей. Возможно, наступает время и каждый из нас приходит к некой общей истине. Миром управляют личности. Ведь так, Преподобный? – он почувствовал прилив тёплой волны. – Уверен, что ты давно пришёл к этой истине. Пришёл ли к ней похитивший белого чернокожий парень?

— Ты умный… самый умный коп, Кэн, — облокотившись о колени, Думбао Ём-Бо плавно повернулся. – С другими копами и виделся и общался. Этого было достаточно для первого и последнего раза. Что ж… только скажи мне: зачем тебе нужен этот заблудший человек? Хочешь надеть на него наручники и посадить за решётку? Этого будет достаточно? Он изменится к лучшему? Отвечай! Если так, то я ошибся в тебе, Кэн.

— Преподобный, если ты хочешь, чтобы я ощутил себя свободным – дай ему шанс, — облегчённо вздохнул Кэн. – Если это получится…

— А если нет, Кэн? – жрец заглянул ему прямо в душу невидимыми глазами под стёклами очков-консервов.– Что если у тебя это не получится, мой желтолицый брат? Или это гордыня, в которой вы живёте?

— Уверен, что стоит попробовать, Преподобный. Пускай он попробует.

— Да, ты прав, — поморщились удивительно-тонкие, чёрные губы. – Я хочу, чтоб вы преодолели свою судьбу. Но не все вы так хотите. Хотя я заложил в вас это желание. И не только я. В далёкие времена, когда моё имя звучало иначе, и местом моего пребывания была иная планета, я встретил тебя на своём пути. Мне тогда здорово досталось. Но я выжил и изменился. Благодаря тебе я свободен от ненависти. Я стал её хранителем. Я разливаю её по маленьким сосудам. Когда она переполняет Сосуд Жизни. Не даю ей уничтожить этот мир. Я твой духовный друг, мой желтолицый брат. У тебя и у меня – одна душа. Как у всех – одна единая душа.

Он потрепал маленького дэтэктива по плечу своей плоской, широкой рукой. На коричнево-чёрных пальцах брызнули золотом и разноцветным сиянием массивные перстни.

— Однако скажи мне, Преподобный: зачем управлять людьми? Когда люди управляют людьми, это одно. Когда помимо людей… Кто ты есть?

— Сложный вопрос, Кэн. Я сам до конца не понимаю, кто я есть. Пришелец из далёких миров. Или монстр, который вдруг подобрел. Но я по-своему желаю вам добра. Только вы не всегда понимаете моих желаний. Но ты их понял. Этого довольно.

Как Кэн оказался снаружи, он сам до конца не понял. Его будто вынесло ветром. По улице с бельём на веревках, что было натянуто от балкона к балкону, ходили редкие прохожие. Он вспомнил, как получил обратно свой «смит-вессон». Успокоенно хлопнув по кобуре под пальто и костюмом. Так и есть – он вооружён. Кожаный бумажник с полицейским значком также ощущался во внутреннем кармане. Кроме него на поясе ощущался сотовый телефон в сумочке, а также в отдельной сумочке на поясе – випер. С помощью этой плоской электронной коробочки он читал сообщения, поступившие на его личный факс и записывающее устройство в окружной полиции.

…Возле бетонной стенки с сеткой толпились африканские подростки. Покуривали марихуану. Другие по-прежнему лупили большой кожаный мяч. При виде приближающегося Кэна, шум детворы смолк. Мяч, перелетев через металлическую сетку ограждения, едва не стукнул маленького дэтэктива по голове. Он инстинктивно выбросил левую руку. Нанёс по нему удар растопыренной ладонью. При этом чуть подался вперёд и наверх, вложив в удар энергию всего тела. Удар достиг цели – мяч удаляющимся пятном рассёк воздух. Шумно приземлился на бетонной площадке. Подростки, шумно заулюлюкав, высыпали всей гопотой к нему. Но явно – без враждебных намерений.

— Вы коп?

— Покажите значок?

— Вы нас арестуете? Мы тут кое-что курим.

Последнее вызвало смех. Чернокожие мальцы шумно заржали. Кэн улыбнулся. Затем, вынув из внутреннего кармана бумажник, неспеша раскрыл его. Показал детворе серебряную выпуклую звезду с четырёхзначной, выбитой по центру цифрой, что являлась номером окружной полицейской станции.

— Можно потрогать? – крепенькая чёрная ручонка сама дотянулась до значка. Пощупала его: — Нет, током не бъёт. Холодный очень.

— А ствол нам покажите?

— Нет, не могу, — печально тряхнул головой Кэн. – Это запрещено законом о полиции штата. Это старый закон, ещё позапрошлого века. Пистолет я имею права вынимать только при задержании преступника.

— А, всё равно их видно. Они торчат из кобуры. У нашего школьного копа он всегда торчит. Так что…

— Он такой дурной! Вы лучше, сэр…дэтектив! Как вы Дункана ногой едва не огрели! Он до сих пор мочится в штаны. А Майкл и Джордж вас тоже боятся. Вы машину паркуете где?

— Подальше от вашего квартала. У парковочной линии, — Кэн явственно представил жёлтую разграничительную полосу.

Подростки снова взорвались хохотом. После пронзительно засвистели. Мимо площадки шли тонконогие грудастые африканки в вязаных чулках и куртках, одетых на джемперы. С наушниками от плееров. Они улыбались полными красными губами. Но в сторону площадки даже не смотрели.

— Клёвые тёлки, — вздохнул самый кучерявый, с заплетённым на лбу пучком косичек. – Не находите?

— Да, симпатичные, — вздохнул в свою очередь Кэн.

— Хотели бы с одной из них это… ну, перепихнуться? – к кучерявому подключился большеротый. – Только не с крайней, что слева. Это моя сестра.

— Лучше с той, посередине. У которой большие серьги. Это его сестра, — усмехнулся кучерявый.

За что тут же был наказан – большеротый с бритой головой, на которую был наброшен цветной капюшон, отвесил ему подзатыльник. Подростки радостно заулюлюкали. Кэну пришлось распахнуть пальто и показать ребристую рукоять револьвера, чтобы унять драку.

— Говорят, что китайцы любят секс. Говорят, что они… ну, со своими девчонками любят…

Тут говоривший сказал такое, от чего у Кэна кровь вначале отлила от ушей, а затем снова прилила к ним. Этот маленький афроамериканец был скорее метис. Он носил очки. Трудно было ожидать от него такое.

— Я не китаец. Я таец в пятом поколении, живущий в Америке, — произнёс он. – Что же касается секса, то не это главное.

— А что же главное? – навострился кучерявый.- Только трахаться и трахаться! Чем больше ты трахнул девчонок, тем больше тебя уважают ребята. Так говорит наш препод по дискуссии.

— А директор школы любит трахать мальчиков. Если бы кого из наших – мы бы его убили. Или наши взрослые бойцы. Он трахает их в муниципалитете. Так говорят…

— Тише, ребята! Он же коп. А мы не стукачи.

— Ребята, — почти серьёзно начал Кэн, понимая, что нужно «закругляться». – Ваши родители, когда поженились, любили друг-друга. Многие из них любят друг-друга и сейчас. Подумайте об этом. Вы спрашивает, арестую ли я вас? Могу ли я это сделать? (Кто-то весело свистнул.) Могу, но только мне это не нужно. Наркотиками занимается другой отдел. Кроме того, нужны свидетели, подтверждающие причину ареста. Вы не станете свидетельствовать друг против друга. Я прав? (Все притихли.) Помимо этого… Предлагать мне перепихнуться с чужими сёстрами, конечно, клёво. Клёвей некуда. (Все оглушительно заржали.) Но так не поступают. Сестёр надо уважать. Когда уважаешь окружающих, своих родителей и своих детей, мир наполняются любовью. В таком мире не нужны копы. Не нужно никого арестовывать. Подумайте об этом и прощайте. Бай, бай…

***

…Михаил, засидевшись поздно, ещё раз прослушал запись этого важного, почти судьбоносного разговора. Временами ему казалось, что Тумарион пытается играть с ними в прежнюю игру. Ведь диавол является отцом лжи, отчего и назван сатаною, что в переводе с санскрита означает ни что иное как обман. Однако, глядя в умные, чёрные глаза сидящего перед ним, в которых усталость сменялась искренним раскаянием, он ловил себя на ощущении, что заблуждается. Бывший тёмный иерарх и падший ангел в теле эсэсовца Вильсберга, похоже, созрел для выполнения тех задач, что намеревалось поставить перед ним Воинство Света. Перед Михаилом была поставлена другая, не менее важная задача: определить степень готовности или степень сомнения данного космического существа. Разумеется, не только он один занимался этой проверкой. Однако ему было приятно, что на его кандидатуре настаивал Владимир Николаевич.

Обратившись к зашторенному окну, Миша уставился в сплошную черноту что, казалось, обволакивала воздух. Пели какие-то поздние пичужки, гудели проезжавшие по трассе автомашины. Приятно было осознавать присутствие всеобщего покоя. Его приносило истомившейся душе явление близкой ночи. Тут же его потревожил телефонный звонок. Однако поднявши трубку, он услышал весёлое щебетание (прямо как у жаворонка!) Клавочки. Девушка тоже засиделась допоздна и предлагала Мише пройтись или проехаться по городу. У молодого человека что-то приятно кольнуло в сердце. За «боевыми буднями» он совсем забыл об этом. Весь сегодняшний день по заданию Александра Андреевича он провёл в приёмной вместе с девушкой. Шутил, смеялся рассказывал анекдоты. Иногда они просто молчали, выдерживая нужные и ненужные паузы. Но в конце-концов договорились о встрече. Инициатива была Мишина. Во всяком случае, так ему показалось. Но сейчас он уже сомневался в этом. «…Не мы их выбираем, но они нас», — хитро, с заговорщицким видом подмигнул ему пару часов назад шеф, когда, наконец, заперся в своём кабинете. Он выгадал момент, когда Клава отвлеклась на приём сообщения по факсу.

Девушка всегда была очень внимательна к нему. Она скромно намекала, что он ей нравится. Как здорово всё-таки иметь на этом свете одну родственную душу, подумалось ему. Даже не родственную – намного ближе. Свою космическую половинку. Она ждёт-не дождётся тебя на всём белом свете. Важно не упустить её, но приблизить и сделать частью твоей жизни.

Когда он спустился в просторный и светлый холл, она ожидала его там, одетая в короткое пальто с меховой опушкой и круглую заячью шапку. Она мгновенно заметила его и улыбнулась от всей души. От этого в мире, что окружал их, стало ещё светлее. Он же искренне, совсем по-человечески испугался. Ещё застудит на морозе свои очаровательные ножки – что тогда!?! Что тогда?.. Он на мгновение представил как она сидит на скамейке. Он же, ставши перед ней на колени (как в тот раз, целуя руку), снимает с её ноги расстёгнутый сапог. Затем обеими руками растирает её ногу. Так же снимает сапог с другой. Также растирает другую. Как будто кругом ни зима, а лето.

Взявшись за руки, они некоторое время шли по освещённой аллее возле Зимнего театра. По пути им попадались редкие прохожие. Мише невольно вспомнилось то, что произошло здесь сравнительно недавно. Тут же он подумал о том, что представляет собой этот мир. Он полон неожиданностей, но они лишь подчёркивают незыблемость Божественной Воли. Было бы несправедливо винить Всевышнего Создателя, что он не предусмотрел эти неожиданности. Их влияние на жизнь порой становится совсем несносным. Ведь сам Всевышний и Его воля – не мёртвый постулат. Важны те ситуации, в коих человечество проверяет само себя. При этом оно убеждается в том, что естественный ход событий очищает его Бессмертную Душу. Убеждаться в этом приходится как раз-таки на живых примерах. Тот же внедрённый сотрудник Воронов-Коломейцев. Подарок ещё тот, конечно… А устранивший его Тумарион стремится примкнуть к Силам Света.

— О чём задумался, Миша? – неожиданно прозвучавший вопрос едва не выбил его из колеи. – Извини, конечно… Я не хотела тебя сбить… сейчас, вот-вот… По-моему ты чем-то озабочен. Прости, если лезу в душу. Я не могу безучастно смотреть на твои душевные переживания.

— А переживания бывают не только душевными? – рассмеялся он.

Девушка ничего не ответила. Она лишь поигрывала сумочкой в такт своим шагам.

— Нет, всё в порядке, — он сердечно поблагодарил её, сжав её руку своими пальцами. – У меня всё в порядке. Просто думаю о жизни. Она преподносит нам всяческие неожиданности. Но за каждой из них стоит сам Господь. Именно такая «крыша» подталкивает нас к этим сюрпризам. Вроде того, что кто-то шёл да поскользнулся на ровном месте. Глупо? Вздорно? – он подмигнул в пространство, где в клубах морозного пара меж фонарями маячили одинокие, загулявшие парочки. Мерцали и издавали различные звуки сотовые телефоны. – Но смысл всё равно есть. Упредить человека от других «подскальзываний». От ошибок иного масштаба. Вроде Первой да и Второй мировых войн или войны в Персидском заливе. «Буря в пустыне» — вот идиотское название выдумали… — не удержался он, чтобы сострить. Довольный тем, что девушка отреагировала, как нужно, продолжил: — Однако люди порой обижаются. Даже искренне верующие в Бога. И переходят не туда куда следует. Как говорится, язык до Киева доведёт. А уж обида…

— А у тебя были ошибки, Миша? – спросила его девушка. Она смотрела перед собой. Но в этот момент повернулась и заглянула прямо ему в глаза. – Может так статься, что ты и сейчас не видишь их. Что до меня, то до службы в Центре я была уверена, что на свете есть самый светлый человек. И этот человек это я. Однако, чем больше я двигалась к цели, тем большие вопросы и большие сомнения у меня возникали. Множество…

— У тебя появилась дополнительная ответственность, — ответил Миша. – Чем больше движемся мы к цели, тем больше её становится. То же происходило и со мной, – он с удовольствием ощутил на губах солоноватый привкус прибоя; море находилось не более чем в ста метрах за высокими кронами тёмных деревьев. – То же самое произошло и со мной. Какой-то момент я даже думал, что попал в Центр преждевременно. Тем более, что у меня появились кое-какие опасения за своё далёкое прошлое. Возможно реальное, а возможно…. – он тяжко вздохнул.

— Ты веришь этому?

— Ну, как тебе сказать… Я имею в виду своё прошлое воплощение. Если верить моим последним снам, я воевал и убивал. Если это был я, конечно. Затем даже был назначен комендантом концлагеря, где и погиб. Правда, у моей скромной персоны создаётся впечатление, что эти мысли накачал в меня один мой подопечный. Так, один… Он стремится воздействовать на мою психику. Возможно, делает это неосознанно. Возможно, делает это не он, а его прежние хозяева, с которыми он вознамерился порвать. Но иногда эти сны так явственно свидетельствуют мне, что он – это я, а я – это он… Короче, не знаю, что и делать. Чтобы познать их, начинаю условно верить, что это могло быть со мной. Понимаешь ли, возникает ощущение, что в этом нет ничего предрассудительного. Мол, все мы через череду своих бесконечных воплощений познаём самоё себя и этот мир. Бога, прости Господи. Получается, что для познания допустимо всё, даже зло. Глупо, конечно…

— Ну, уж нет! Представить тебя в СС – в этой чёрной форме, с повязкой на рукаве… Это выше моих сил, — девушка крепко стиснула его локоть. Прижалась к нему как поводырь. – Ерунда всё это. А ты ещё веришь! Во-первых, Иисус Христос доказал своей крёстной жертвой, что над древним законом кармы существует закон Святого Духа. Этот закон и есть – Новый Завет. Он даёт универсальное понимание как можно и нужно развязывать эту самую карму. Как индивидуально-личную, так и групповую. Тяжело, но можно. Про пророка Илию тоже сказано так, будто он переселился своим духом в другое тело – в Иоанна Крестителя. Хотя православная церковь официально не признаёт перевоплощения, но ряд иерархов всё-таки допускают, что это так. Хотя это ничего не меняет. Представляешь? Сотни миллионов лет, а может и все тысячи, человечество вращалось по колесу перевоплощений. Проходило по многу раз одни и те же стадии роста. А пришёл Иисус-Иешуа и всё отменил. Не нужно это буквально сказал он. Зачем? Мол, больше слушайте своих первосвященников, они вас научат… И показал человечеству путь к звёздам. Как отстать от греха, перестать быть рабом плоти и устремиться духовно и физически к Богу. Понимаешь?

— Ага, верштейн… — усмехнулся парень, театрально лязгнув зубами. – Идея богочеловечества. Её развил в своих трудах Дмитрий Мережковский. Довольно странный тип. Хотя кто из нас…

— А что в нём странного? – удивилась девушка. — То, что он был разведчик так это совсем не странно.

— Нет, я не про это.

Шедший навстречу мужчина с огненно-рыжей бородой и взлохмаченными кудрями, сделав поворот, удалился налево. Миша узнал его. Это был сотрудник одной из телекомпаний Сочи, работавший на него, а значит на Центр. В последнее время он давал интересную информацию о главе данной телекомпании. Преуспевающий бизнесмен, тот скупил через своих лиц в банковской системе и силовых структурах акции этой телекомпании. Очень скоро она стала рассеивать в телеэфир слухи о предстоящих наводнениях и землетрясениях, что ожидаются в Сочи и Южном федеральном округе. При этом авторы данных репортажей не скупились на прогнозы неких столичных ученых, что на поверку являлись «народными академиками». Через подставных лиц и ряд агентств по недвижимости в Сочи и Москве уже скупалось жильё и земельные наделы тех, кто решил не рисковать. Естественно, что скоро сформировалась агентурная сеть деструктов, что распространяли бредовые слухи о грядущем апокалипсисе на уровне лестничных клеток, дворов и даже подворотен. По НТВ время от времени, как бы подтверждая данные «ужасти», проходили якобы научные передачи, где некто замогильным голосом предсказывал конец света от таяния ледовой «шапки» Антарктиды. Или почище – от попадания в Землю, сошедшего с орбиты метеорита. Ко всему прилагались кадры известных блокбастеров «Когда наступит завтра» или «Апокалипсис», что заставляли обывателя съёживаться на диванах перед телевизором и давиться попкорном.

Ко всему прочему владелец телекомпании занимал себя чёрной магией. В кабинете у себя он хранил амулеты в виде козлиной головы, меча, нашейной цепи с черепами из бронзы, а также восковых кукол. Последнее было совсем уж занятно. Перед каждым выходом в эфир, облачившись в чёрный балахон, надевши цепь и взявши меч, предприниматель совершал некий ритуал, читая «гимны хвалы» сатане. Затем, расставляя кукол по круглой поверхности стола, соединял их нитями из воска или пластилина. В иные он втыкал булавки или иголки. Информатор сообщал, что не много ни мало – «одержимый» занимался поиском экскрементов своих конкурентов или просто недоброжелателей. Залепляя этот «пахучий состав» в изготовленные им куклы, он, таким образом, стремился нанести максимальный вред духовному, да и физическому состоянию оппонентов.

Впрочем, ни он один. Подобными сомнительными развлечениями занимались до сих пор наиболее одиозные представители деловых кругов. Не только России, но и всего мирового истеблишмента. Нередко случались аварии или даже локальные катастрофы (короткие замыкания, пожары, падения с разной высоты и т.д.) вызванные злонамеренным использованием техник «чёрного Вуду». Особенно, когда групповое «иглоукалывание» направлялось против ограниченной кучки. Тем более, если будущие жертвы сами грешили чёрной магией и были далеки от Бога.

— Мы все виноваты друг перед другом, — неожиданно сказала девушка. Если ты не против, давай спустимся к морю. Даже самые святые старцы, которые всю свою жизнь провели по скитам и монастырям, считали себя последними грешниками, достойными ада. Ничего нового я для тебя не открыла. Разве ты этого не знал? Грех, по-моему, всё равно, что игрушка в руках у ребёнка, который боится её потерять. Не стоит привязываться к тому, что ставит нас выше Бога. Даже если такая привязанность соответствует таким чувствам как дружба и любовь.

— Вот вам и раз! – Миша, поддерживая её за локоть, спускался к морю. – Ты хочешь сказать, что любовь и дружба могут послужить камнем преткновения? Между Богом и человеком? И ты туда же… Где же тут справедливость, прости, Господи? Ведь совершенная любовь побеждает страх, а Бог есть любовь. Последнее сказано в Новом Завете. И ты ставишь под сомнение эту древнюю истину? Ну и еретичка же вы, сударыня после этого.

— Ну и глупости же ты городишь, господин инквизитор! – воскликнула Клава, по-театральному вскидывая голову в круглой заячьей шапочке. – И любовь и дружба не являются истиной в последней инстанции. Они могут быть созданы как ступени нашего роста. Я убеждена, что существуют более высокие уровни понимания тех или иных чувств. Любви, например. Да и дружбы тоже. Когда человек не приносит им в жертву то, во имя чего создана сама жизнь. –

— Когда он вообще ничего и никого не приносит в жертву, то это уже космическая или божественная любовь, — с неподдельным восхищением протянул Миша.

Он поймал себя на мысли, что хочет чмокнуть девушкину румяную щёчку (до того она была хороша!) и тут же устыдился. Герой-любовник хренов! Дон Жуан, Луис Альберто, Казаностра… нет Казанова. Так быстро спикировал от той, которую любишь, к той, которая нравится? Он представил себя на месте Иры. Появилась подленькая мысль. Не мысль даже – предположение. А вдруг и у неё тоже сомнение? Идёт она сейчас с кем-нибудь из своих знакомых москвичей, одноклассников-однокашников, по останкинским прудам, и…

— О чём ты сейчас думаешь? – неожиданно прозвучал голос Клавы.

Этот вопрос девушки оглушил его. Он стремительно набрал полную грудь воздуха.

— Да так… Страшно сказать – об одном близком, очень дорогом мне человеке. Ты его не знаешь, хотя, может быть, судьба ещё сведёт нас вместе.

Взявшись за руки, они некоторое время шли по освещённой аллее возле Зимнего театра. Вспоминая о том, что здесь произошло недавно, Миша задумался о том, что представляет собой этот мир. Да, он полон неожиданностей, но они лишь подчёркивают незыблемость Божественной Воли. Несправедливо винить Создателя в том, что Он не предусмотрел иные повороты в событиях. Его Воля не является грузом непосильной ответственности, которая давит и грозит страшными карами. Важны ситуации, в которых человечеству дано великое право – проверить самоё себя. Убедиться в том, что естественный ход событий очищает его Бессмертную Душу. («Мусором» для очистки становятся былые достижения, что мешают, накопившись, дальнейшему росту. Как духовному, так и физическому.) Убедиться в этом можно только на живых, не запрограммированных примерах. Один из них пришлось недавно воочию лицезреть, когда Воронов-Коломейцев оказался на поверку ни тем, за кого себя выдавал. Так сказать, внедрённым… А Тумарион, что его «остановил» (по его же собственному определению!), бывший тёмный иерарх, может быть, связан с Мишей по прошлым воплощениям. Ой, как мне понятен скепсис и непринятие иных православных иерархов по этому вопросу! Но откуда нам знать, что может, а что не может быть? Одному Богу это известно.

Телефон зазвонил церковными перезвонами, возвещая о поступившем сообщении. Миша, чувствуя прилив горячей волны, осторожно просмотрел его. «Есть серьезный разговор. Только без держиморд. На твоей площадке, у дома. Ильич». Так подписался Платон Ильич под своим посланием. Только «здрасьте» сказать забыл.

— О чём задумался, Миша? – спросила девушка, окинув быстрым взором светящийся экранчик. — По-моему, ты кем-то озабочен. Наша прогулка… — попыталась она досказать, но не смогла.

— Нет, всё в порядке, — мягко тряхнул её за локоть парень. – Один старый знакомый желает встретиться немедленно. Так что… Но час времени мы ещё можем выкроить. Правда?

— Лучше бы конечно два. Но… если служба ни терпит, можно и час.

Осознавая её печаль, Миша, тем не менее, набрал и отправил «Ильичу» следующее сообщение: «Во-первых, здравствуйте! Во-вторых, через полтора часа буду в условленном месте. Без взаимных сюрпризов. Договорились?» Снова зазвонили церковные колокола: «Договорились. Жду». Чтобы заранее подстраховать себя и Клаву, Миша тот час же возвестил «собственников» о предстоящей встрече, отправив специальное сообщение на сервер дежурного сотрудника. Оттуда последовал ответ: «Информация принята. Обеспечение будет». «Только без плотного контакта» — Миша, отправляя это дополнение, был не уверен, что силы, сторону которых принял Платон Ильич, действительно не заготовили пару-другую так называемых сюрпризов. Но, что поделаешь, честь обязывает.

— Кофе, чай, шоколадка? – пошутил он, когда они проходили мимо ярко освещённой громады «Парк-отеля», подъезд к которому был заставлен «мерседесами», «нисанами» и «вольво». – Честно говоря, я теряюсь в мыслях. Что я могу тебе предложить? Как малый ребёнок, право. Стыдно… Уже то, что я говорю об этом вслух, уже стыдоба! – он низко пригнулся к ней. Произнёс с выражением трагизма на лице, что сделало его лицо похожим на маску древнегреческого трагика: — Стыдоба!

— А, я понимаю! Это вы меня так называете! Ага… — прыснула смехом девушка. – Ну, ясно: «стыдоба» же женского рода. Моё новое имя. Какой бессовестный! Сейчас … прямо сейчас, ни сходя с места, шефу пожалуюсь, — залившись смехом, остановилась она.

Миша на мгновение представил, как Александр Андреевич (исключительно в его воображении!) вызывает девушку к себе в кабинет. Расспрашивая о том, о сём, неожиданно спрашивает: «Как тебе, Клавочка, наш новый молодой сотрудник? В смысле души и прочих достоинств?» Она, смущённо потупившись, отвечает что-то вроде «да ничего, нормальный парень». Или, напротив, с задором: « Глядите, Александр Андреевич, он ещё фору и вам задаст и прочим вашим коллегам!» Ой, лучше бы последнее подредактировать… А предварительно шефу мог позвонить другой шеф. Правильно, Владимир Николаевич Терентьев, своей собственной персоной. Или того лучше – отправить на «страничку» электронное письмецо. Что-то вроде: « Как протекает личная жизнь нашего молодого сотрудника? Женится скоро?» Вот достали!

— Сейчас не допускаешь ли ты ошибку, Миша? – как из другого мира донёсся голосок Клавы.

— Что? – реальность так быстро обрушилась, что Миша не успел ещё прийти в себя.

— … Я ничего не говорила, — удивлённо сказала девушка. – Ты это о чём?

— Да так. Наверное, показалось, — ответил он, поражаясь тому, что происходило с ним. – Какие-то глюки. А, может быть, и не глюки. Поддержка…

Они вышли на пирс, что протянулся от набережной в глубину моря. Побережье пульсировало множеством огней. Коробки высотных домов, а также построенных гостиниц, были подсвечены мощными прожекторами, а также сияли золотыми прямоугольниками окон. За лёгкой серой пеленой, что немного скрывала небосклон, вырисовывались контуры знакомых созвездий. О бетон пирса, поросший водорослями, мерно плескались волны. Несло запахами гниющей морской зелени. Морозный воздух как будто был пропитан йодом. Раскинувшееся окрест великолепие захватывало дух. Уносило всё существо в Великую Бесконечность. «Боже мой, — подумал он, — и, глядя на эти чудеса, человечество истребляет самоё себя? Посылает на смерть своих лучших сынов и дочерей? Приносит это торжество и великолепие в жертву своей алчности и бездуховности? Для того чтобы ощутить власть, иные менеджеры и агенты по недвижимости грабят более слабых, но покорно уступают свои капиталы более сильным? Вместо того чтобы сесть за один стол… нет, выйти таким вечером на такой пирс или поехать в горы. Обнявшись, сказать: «Всё это – наше! С нас никто не требует деньги за проживание в этом прекрасном мире. Нам всё это предоставлено бесплатно. Только надо уметь пользоваться и владеть этим великолепием. Изучать, изменять и преумножать его. Если мир наполнится любовью, исчезнут войны, катаклизмы, болезни. Насилие человека над природой, насилие человека над человеком. Насилие как таковое. Зачем оно нам? Незачем…» Помнится, у Достоевского в «Бесах» Петруша Верховенский, революционер-террорист, утверждал, что любит красоту, хотя ни во что не ставил человеческую жизнь. А Гитлер признался в том, что «чем больше я узнаю людей, тем больше начинаю любить собак». Интересно, а мысль изменить в самом себе отношение к человечеству не посещала этого фюрера? Равно как и наших олигархов с их зарубежными коллегами и покровителями? Проще, конечно, любить свою комнатную болонку, оправдывая этими нежными чувствами торговлю оружием, наркотиками, «живым товаром». Хотя, как сказать. Искра Божия есть в каждом из падших ангелов. Со временем – как полыхнёт…

— Ты опять за своё, милый друг? – Клава на этот раз ощутимо щёлкнула его по носу. – Посмотри, какое чудо подарил нам Господь! Это одно из тех бесконечных открытий, которые ожидают нас по мере восхождения по Вселенной. Вот к чему нужно стремиться, Миша. А не утруждать себя думами о тяжком и беспросветном. Самые лучшие и светлые умы срывались с этой кручи в тьму, когда позволяли тьме завладеть своими мыслями.

— Иногда тьма сама лезет, — кивнул Миша. – Но я согласен, что не следует давать ей волю. Приносить в жертву своё счастье. Какая величественная ложь! Якобы во имя спасения всего человечества принести себя в жертву. Поэтому я убеждён в том, что Иисус Христос и Мария Магдалина любили друг-друга. Не мог тот, кто принёс идею о вселенском счастье, не любить. Не мог…

* * *

Из шифрованного сообщения Рональд-Центру:

«…Извещаю вас о положении класса «А» в моём оперативном секторе. Определение ситуации связано со следующими фактами. … … 08 г. Сотрудник «Максим» вышел на новый источник информации, что представляет собой руководителя афроамериканской преступной группировки культа Вуду. В ходе беседы на тему о похищении известного лица, новый источник информации, получивший кодовое обозначение «Объект Х», выразил намерение оказывать содействие в поисках. Он не гарантировал безопасность похищенного. Свои доводы он мотивировал неправильным образом жизни последнего, а также его нежелание вступить на путь искреннего покаяния и искупления. Исходя из своих наблюдений и оперативной информации, «Максим» убеждён, что данное вудуистское братство, возглавляемое «Объектом Х», представляет собой культ Великой Смерти, направленный на организацию мероприятий по уничтожению целых народов, отдельных представителей человечества, а также, возможно, жизни вообще. Целью данной установки является попытка управлять человечеством через навязанное ему чувство страха перед его возможной гибелью, а также спекуляция на чувстве Божественной Любви…»

Москва, Центр. Документ №121/557 А-2. Выдержка из служебного донесения начальника внутреннего сектора на имя директора центра стратегических разработок.

«…Согласно имеющейся у нас информации, совет директоров банка «Аполлон — Гермес» в лице его председателя А.А. Ильинского, а также коммерческого директора А.П.Коломейцева поддерживает тесные контакты с диретором научно-учебного центра «Дельта-Х» Б.Е.Золотарёвым. Установлено, что при непосредственном участии последнего, организуются и проводятся в жизнь «чёрные технологии», приуроченные к выборам в Госдуму, а также президента РФ. Помимо деструктивного участия в избирательных процессах…»

* * *

…Владимир Николаевич нанёс визит Золотарёву в ходе одного из его семинаров, что проводился «Дельта-икс» в одном из подмосковных санаториев. Терентьев приехал туда с группой «собственников» силового обеспечения. Золотарёв встретил его на ступеньках санатория, окружённый своими «аномальными исследователями» и личной охраной, в которой наличествовал один выходец из Ичкерии, а также бывший сотрудник 5-го управления КГБ. Зрелый мужчина в летах, с точёным профилем римского императора, с быстро изменяющимся выражением серо-голубых, немного водянистых глаз под ровными золотистыми ресницами. Визитам «стратегов» (они же – комплексное мероприятие) здесь почему-то были всегда нечаянно рады. Поначалу им выказывали им одну любезность, которая, правда, незаметно переходила все границы.

Цену этой лживой любезности сотрудники стратегических разработок отлично знали. На провокации они не думали поддаваться. Отдав нужные распоряжения, Владимир Николаевич жестом показал хозяину «Дельта-икс», что желал бы заняться его персоной. Тот как всегда был чрезвычайно понятлив (по своему определению, являлся хорошим экспертом). Проворно он последовал к «стратегу», что готовился представить кое-какие убедительные аргументы.

— Борис Евгеньевич, признаться честно, я соскучился по вам лично и по вашему обществу, — любезно (в такт «психо-энергетической зоне») начал Владимир Николаевич. Они прогуливались по дремучему парку с покрытыми лёгким снежком дорожками, что окружал санаторий: — Наблюдая за вами лично и вашим сообществом, которое мы именуем психо-диверсионной деструктивной структурой, поражаешься тому, на что голь на выдумки хитра. Так, по данным ГУВД и ФСБ, в числе лиц, покончивших жизнь самоубийством, только за последний месяц – несколько сосен последователей вашей тоталитарной секты. У ряда из них обнаружены черновые варианты подписки на имя вашей организации: «В случае какого-либо происшествия со мной, как-то нарушений моего физического и психического здоровья, болезни или смерти (в том числе и самоубийства), прошу не предъявлять никаких обвинений в этой связи научно-учебному центру «Дельта-икс», а также его руководителю… ну, понятно кто… Кстати, в подписке есть и другие пункты: насчёт жилья и имущества, что передаются в случае смерти в собственность в качестве добровольного пожертвования известно кому. Кстати, ОРБ да и спецы из ФСБ и нашей конторы раскрутили одного из киллеров. Он немного оговорил вас лично и вашу аномальную «крышу». Знаете ли, он неоднократно посещал ваши семинары. Вы, зная о его намерения и будучи знакомы с его «папами», проводили с ним психофизическую подготовку, которой вас обучили ещё при 5-м управлении. Привили этому субъекту весьма интересные навыки: уход от преследования своих убиенных жертв, что атакуют с тонкого плана, сброс негативного причинно-следственного события на чужое казуальное тело… Интересная подготовка. Честно говоря, очень напоминает психофизическое зомбирование, что уголовно наказуемо. Не так ли, Борис Евгеньевич?

Порыжевшие сосны качнуло из стороны в сторону порывами ветра. Картаво закричали галки, что бродили стаями возле темнеющих на фоне снежного покрывала незамёрзших луж. Панорама, окружающая собеседников, приводила обоих к мысли о Великой Вечности. Однако беседа всё ещё не зашла в эту область. Хотя предвещала большие неожиданности для обоих специалистов, которые решились помериться силами.

— То и скажу вам, дорогой вы наш добролюб и доброход, что ничего у вас опять не получится, — слегка картаво проговорил Борис Евгеньевич. Он беспокойно морщил свой залысый, изрезанный морщинами лоб: — Нет, не спорю: вы и ваша бригада тайных дел раскрутите через Генпрокуратуру дело этого бедняжки-киллера. Добавите ко всем его признаниям ваши аналитические выводы, проведёте массовую кампанию в СМИ, чтобы как-то нам насолить. Что ж, рыпайтесь, если вам охота. Правда, закона о деструктах ещё долго-долго не будет в Уголовном кодексе. Поэтому я как всегда в конечном итоге уйду из-под удара. Ну, а сотня-другая лохов, что в астаральном полёте с десятого этажа кончат, так сказать, свою… ну, просто не интересны! Это я так приблизительно гутарю ибо за отворотами вашей дублёнки может быть включённый на запись диктафон. Всякое бывает в нашем неожиданном мире, не так ли? Кроме всего у нас ещё есть влиятельные покровители в бизнес-кругах и даже силовых структурах. Коррупция, знаете ли… Им всегда не нравится, что вы вторгаетесь в нашу, а значит и в их жизнь. Вам это нужно – привлекать к себе эти громы-молнии? Эх, вы… Да и сами люди, — Золотарёв довольно усмехнулся, — электорат, народ… Они же разорвут вас на части и выбросят вашего Бога! В том случае, если вы разгоните нашу фирму. Ведь мы для них что? «Манна небесная», вот что, дражайший вы наш. Помогаем сбрасывать проблемы, вещать «собак», псиэнергетику откачивать… Хоть на время, но избавляем их от чувства ответственности – помогаем сбегать от совести… от неё, суки окаянной… Оно им надо – появление этой самой совести в виде головных болей и бессонницы?!? На кой им хер эта совесть, этот Бог… спрашивается?!? Это несёте им вы и ваша поганая фирма, доброхот вы нащ задрипанный, добролюб вы наш хренов. Хрен вы тихонов… И ваш святой Бог заодно с вами, с его святоносной армией херувимов и серафимов шестикрылых, — он, явно не справившись с поехавшей «крышей», отчаянно запричитал: — Выйти за СвятуюТроицу всем демонам! Брызги дьявола божественны! Три бронепоезда с чёрной энергией – на чёрную звезду…

— Слышишь ты, бесноватый – рот свой прикрой, кому говорят! – прикрикнул на него Терентьев. – Вам как никому другому должно быть известно, что за Святую Троицу никогда не выйти. Вы только образуете иллюзию этого выхода. В неё и попадёте. Страшно, что вы погружаете в этот иллюзорный дурман тех несчастных, которые не ведают, что творят. А наказание ведь накручивается. И накручивается на вашу голову. Хочу спросить: может хватить гадить самому себе и другим? Ведь вы умный человек…

— Не теряете надежды вернуть меня вашему Богу? Поставить на службу вашей ангельской иерархии? – усмехнулся шеф деструктов. Глаза этого обаятельного злодея посерели от внутренней злобы: — Зря теряете время, любезнейший. Да и силы драгоценные. Бог, мне думается, вам этого не простит. У меня нет дороги назад. В предыдущих воплощениях я наделал столько фигни, что в случае выхода из нашей системы меня просто разберут на составляющие. Как тонкие, так и плотные. За долги! Вот, скажем, вчера: иду я на вокзал, на электричку, а за мной увязались двое психофизических фантомов. Потом они, правда, самоликвидировались… ну, я так сделал, но всё равно – как-то не по себе стало. Чёрные такие, здоровые – в капюшонах выше головы и шеи. Гориллы… Таким разобрать и собрать – всё равно, что хрен отломать. Надеюсь не ушиб вас ничем? – Золотарёв захохотал пронзительно и дико. – Я просто перестану быть самим собой, вот и всё. Я от этого не в восторге. Предпочитаю сгореть дотла в геенне огненной, но… брызги дьявола божественны. И что ты мне сделаешь? Ни черта! – он показал язык.

— Ну, ты ж не дитё! Ты ж родитель и прежде всего взрослый. Свят, свят… — перекрестил его Терентьев.

…Как же его убедить, в сердцах подумал Владимир Николаевич, направляясь к своей служебной машине. Как убедить его испорченный, чёрный ум, что не всё так безысходно? Ведь он сам себе не принадлежит. Его тёмненькие хозяева манипулируют его потерянной душой, которую в силах найти и вернуть лишь сам хозяин – он сам. А торопить его не следует. Тёмненькие постоянно толкают нас на спешку, что есть грех. Но мы не такие глупые, чтобы играть с ними в поддавки.

Перед тем, как захлопнуть дверцу чёрного «джипа», он с некоторой тревогой окинул взором группу золотарёвцев, что блуждала в так называемом «паровозике» под предлогом наработки экспертных качеств. Все эти люди с потерянными глазами и лицами, действительно напоминали дрессированных «хомяков». Впоследствии из тех, кто не сойдёт с ума и не покончит жизнь самоубийством, Золотарёв создавал группы пси-энергетических или астральных киллеров, что пытались влиять на отдельных личностей и целые общественные группы. Среди них, держась руками, за шею вперёд идущего, шествовала Ира Цвигун, что выполняла его личное задание и была его личным сотрудником, внедрённым от секретариата Центра в эту деструктивную структуру. Как она, выдержит? Сдюжит, как говорили прежде на Святой Руси? Директор был категорически против. Ведь «внедрённики» это удел отдела собственной безопасности. Но Терентьев настоял. А Ира дала своё согласие. И в письменной, и в устной форме. Молодец! Хотя и немного не по себе. Ведь Эксперимент он всегда эксперимент. Непредсказуемое вечное…

— Становитесь к нам, — пролепетала какая-то женщина в пёстром шарфе, что шла замыкающей. Время от времени она внутренне сопротивлялась зомбированию, хотя и не осознавала этого (не попадала в ногу). – Вы ведь одинокий страждущий? Борис Евгеньевич… он хороший… Если делать как он скажет, будет тугая струя. И всё-такое…

Он ехал, утопая в кожаном сиденье «джипа». Голова его дремала. Мыслями он не задевал ни Ирину, ни Михаила, понимая как это опасно для них обоих. Бог выискал для них испытание. Его надобно пройти. (Он лишь время от времени видел её румяное лицо с развевающимися из-под вязаной шапочки русыми волосами, и полузакрытые, обведённые синеватыми кругами напряжения глаза.) И Бог не по силам не даёт испытаний. Так сказал некогда отец Зосима, у которого он стажировался в молодости, на заре своего пути в 1-м главном управлении КГБ. Так сказал келейный уже почившего в мир иной отца Зосимы – ныне отец Кирилл. В миру, говорят (и говорят очень тихо!), один из защитников дома сержанта Павлова во время Сталинградской битвы. Если не сам… Говорят (ещё тише!), что обласканный истинной народной любовью, увешанный наградами, он долгое время стал предаваться невоздержанному питию, поселившись после Великой Победы там же, на Волге. Затем стали мучить кошмарные видения. Пришла мысль о смертном грехе… Но он силой воли заставил себя жить. Как-то божественная сила завернула его в церковь, отстроенную на руинах Сталинграда. Он помолился и стал жить по-новому. Затем, встретив какого-то таинственного, белого, как лунь, старика, подался в Сергиево-Троицкую лавру. Оттуда так и не вернулся. Но вскоре монастырь обрёл нового послушника, который стал келейником отца Зосимы.

Он лишь послал в ободок её ауры мощный золотой луч. Сердцу стало тепло. По телу разлился покой.

— Солнышко, — Владимир Николаевич, проведя внутреннюю чистку, наконец, позвонил жене: — Пироги готовы? Отлично! Я сегодня до завтрашнего в законном отгуле. Так что… Что? Василий Иваныч у нас в гостях? Ой, как славно! Нет, трубу не передавай. Знаю, что возится на кухне. Тебе подсобляет. Сейчас буду…

***

…Кэн Роджерс Потензен вышел с тремя детективами отдела убийств из оперативной «хонды» без мигалки. Лейтенант проинструктировал их ясно: в старом доме с мезонином на углу Пятой Авеню и Бристоль-стрит, комната №5, этаж 5-Д, может прятаться Джордж Бэкон, он же Яростный Бык. ФБР спустило указание: участвовать в расследовании похищения молодого бизнесмена из компании «Маджестик». Раз федералы указывают, значит – о, кей – будет сделано. Полоска тротуара была узкой. Людей в этот ранний сновало немного. По широкой улице заставленной кирпичной кладки домами прошлого и позапрошлого века, с нависшими коробками небоскрёбов из тонированного стекла и арматуры, в которых отражалось всё происходящее на «даун-стрит» (вечером и ночью в них красиво переливались огни рекламы), уже начинали двигаться автомобили горожан, что спешили из предместья в деловой центр. Но обстановка выглядела пустынной. Спешат потому что бояться попасть в «пробки», которые всех достают, упел подумать Кэн. Подсознание его уловило в идущем впереди, что был одет в леопардовый костюм и кепку, кого-то страшно знакомого. Так и есть! Сам яростный Бык шествовал им на встречу. И навстречу своей судьбе.

Дэтективы как по команде остановились. С минуту никто не двигался. Яростный Бык, изобразив на своём сильном красивом лице истинную ярость, запустил руку во внутренний карман гавайской рубашки, одетой под пиджак (хотел выглядеть ретро-ганкстером, сукин сын). Опередив на мгновение, маленький таец выхватил из напленчной кобуры «смит-вессон». Держа его перед собой, он выкрикнул что есть сил:

— Оставь пушку, Яростный Бык! Медленно, медленно… Вынул её из кармана двумя пальцами. Так, чтобы нам было видно – брось её перед собой на асфальт. Затем отошел на пять шагов, встал на колени и заложил руки за голову. Процедура тебе известна, не так ли? Кивни головой, если не хочешь, чтобы я её прострелил!

— Отсоси мой член, грёбаный коп! – выкрикнул Яростный Бык. Он на глазах становился пунцовым от нахлынувшей злобы. Руку так и продолжал держать во внутреннем кармане пиджака в чёрно-желтых тонах. Хотя в глазах сквозила неуверенность: — Берегись меня, коп! И ты, узкоглазая свинья, и ты, чёрная. И этот белый ублюдок, которого… о, это был ты!.. я видел в клоунском парике. Ты, придурак, развлекал толпу в деловом центре! Положу вас всех, уроды! У меня сегодня счастливый день. Мне гадалка предсказала: когда мой Марс находится в асценденте…

Кэн уловил, что сосед-дэтектив, рослый афроамериканец, с неделю прибывший из Академии, так и не выхватил своё оружие. Под мышкой кожаной безрукавки, одетой под сетчатую майку, в кобуре у него висел точно такой же «смит-вессон» 38-го калибра. Дик Палмертон явно струхнул. При виде пунцового лица ганкстера и его руки, что топорщила внутренний карман пиджака, он замер в неестественной позе. (Наверное, так же замерла работница старухи в «Преступлении и наказании», завидев над собой занесённый обух топора, неумно подумал Кэн.) Он выпучил свои остекленевшие тёмно-карие глаза с ослепительными белками, среди складок шоколадной кожи. Он всё портил, этот сопливый новичок-блэкбой. Вокруг Кэна опустилась мутно-серая пелена, похожая на грязное стекло, после полуторачасовой езды по «каунтри». Он видел лишь золотистые капсули свои патронов в барабане револьвера и его взведённый курок, что покачивался на уровне лица ганкстера. Палец заметно дрожал на спусковом крючке – был готов дёрнуться и… Этот Джордж Бэкон именно так будет строить свои действия. По поведению нашего оробевшего новичка. Подпитываясь его страхом, что возбуждает адреналин у него в крови! У них – у обоих…

— Дик, осторожно… Не надо ничего вытаскивать, — он тихо предупредил на правах старшего группы своего старого товарища Джонсона, что уже держал под прицелом своего «люгера» злоумышленника.

— Кэн, не торопись! Я могу по рации предупредить, — нарочито громко начал Дик, — что мы мирно говорим с Джорджем. Что он нас понял, что он нас слушается. Что дополнительные наряды нам не нужны. Не так ли, Джордж?

— Да пошёл ты, вонючий коп! Я таких на зоне трахал…

— Успокойся!

— Я сказал – да пошёл ты! Не догоняешь, ублюдок!?! Мать твою… И твою, черномазый.

— Пусть он прекратит, ребята… сэр… Я его сейчас завалю…

— Заткнись… — Кэн, присев, резко нанёс боковой удар в изгиб ноги блэкбоя. Тот чуть было не осел, но устоял.

Яростный Бык заржал:

— Что, грёбаные копы! Мочите друг-друга? Обоссались?!?

На обоих перекрёстках завыли полицейские сирены. Чёрно-белые «шевроле с сине-красно-белыми мигалками заблокировали ещё слабое движение на обеих сторонах улицы. Редкие прохожие уже давно спрятались в подъезды или за углы домов. Несколько легковых машин, а также фургон «мерседес» тёмно-вишнёвого цвета, беспорядочно сбились в центре по разделительной лини. Кто-то пузатый, в широченных штанах на подтяжках и ярко-оранжевой кепке, уползая под защиту полицейских, орал: «Твари поганые! Не стреляйте по машинам! У меня истекла страховка! Слышите?!? Я плачу вам налоги! У меня кузен служит в мэрии! Он вас отымеет…» Из-за произвольной разделительной линии неслось иное: «Оливер, любимый! Этот чёрный симпатяга явно наш… гей-бой! Он так и не вынул пистолет. Я бы тоже не вынул. Зачем вынимать? Оружие это зло», «Заткнитесь вы, педы! Ещё лижутся. Идите в свой поганый гадюшник – там и трахайтесь…», «…Я сейчас вас обоих задержу, если не прекратите! За нарушение общественного порядка! За препятствия действиям полиции», «А что, сотрудник? У нас свободная страна…», «Так, руки на капот, живо! Вы имеете права хранить молчание….»

Свободная страна – свободные нравы, пронеслось в голове Кэна. Он ясно слышал, как с обеих сторон зазвенели затворы помповых «ремингтонов». Ну, смотри, дружок, не подведи, мысленно попросил он «смит-вессон». Внезапно ему пришло в голову – уж не хочет ли Яростный Бык свести счёты с жизнью? Уж не провоцирует ли их…

— Вашу мать! Ты, грёбаный коп, что ты медлишь?!? – Яростный Бык слегка дёрнул левым плечом, где мог прятаться «ствол». – Зачем ты снова даёшь мне отсрочку? Я тебе давал такое право? Отвечай, вонючка! Ты ведь детектив Кэн? Мне о тебе говорил один человек. Черномазый наверняка его знает. Пусть он стреляет первый – отель «Калифорния»! Эх-ха!

В висках Кэна образовались ледышки. Его знали, от него ждали выстрела. Палмертон…

— Ты же умный парень, Джордж! — тщетно продолжал гнуть «родителя» Джонсон, топорща рыжевато-седые усы. Он расслаблено держал на вытянутых массивный хромированный «люгер». – Зачем тебе умирать? У тебя есть жена и сын, — то, что жена была наркоманка со стажем, а сын мог пойти её стопами, напоминать было ни к чему: — Тюряга лучше, чем смерть. Сдашь кое-кого из той шушеры, что тебя подсиживает. Тебе скостят срок. Выйдешь на волю, обнимешь сына. Здорово!

— Чтобы он стал таким же ублюдком, как я? Как бы не так! Отсосите…

Кэн едва не задохнулся от подступившего смеха.

— Всё в порядке, сынок… — продолжал верную линию Джонсон. – Бросай оружие, как положено. Я одену наручники…

— А, был Яростный Бык да весь вышел! Эх-ха-ха…

Джордж Бэкон всё же сделал роковое движение. Тут же он упал от двух мощных толчков. Пули «люгера» 45-го калибра продырявили ему грудь. С кровавыми клочьями, разорвав лёгкие, они вышли наружу. Отброшенное тело в кроваво-красных лохмотьях пёстрой гавайки рухнуло спиной на асфальт. Через час его, упакованное в чёрный прорезиненный мешок на молнии, уже втаскивали на складной тележке в карету скорой помощи. Сияя огнями «клиффорд», она тут же уехала в окружной госпиталь. «…Я тебе морду набъю, узкоглазый!- схватил его за грудки Палмертон, едва отошед от ступора. – Если старший, так можно бить напарника?!?» Кэн нанёс ему два удара в пол силы – в область сонной артерии. Их тут же растащили Джонсон с помощью четырёх сотрудников полиции. Зажглись бликами съёмки чей-то фотоаппарат и пара-другая сотовых телефонов. Из машины почти на ходу выпрыгнул лейтенант: «Прекратите! Хотите в дисциплинарную комиссию! Кто зачинщик!?! – и, уставившись в растрёпанную грудь Кэна, ткнул в неё большим пальцем: — Потензен! Как старший – немедленно рапорт! Ты виноват! Ты будешь отвечать! Заткнись и слушай! Если твой значок и револьвер…»

Джексон, ободряюще подмигнув, отстранил шефа. Он стал между ними, показывая глазами: уходи. Кэн так и поступил. Оправив костюм (в Бэлтиморе снова установилась летняя погода), он отправился куда глаза глядят. В след ему злобно смотрели тёмно-карие зрачки Палмертона. Голоса Джонсона и одного из полицейских оправдывались: «…Сэр, мы точно не знаем, кто первый начал! Это общий срыв! Этот мудак чуть нас всех не завалил. Патрульные подтвердят?» — «Да, сэр! Именно так! Если бы не этот детектив, он бы точно начал стрелять. Ваш парень молодец, это факт! Именно факт – не фак…»

***

…Приветик, — сказал силуэт знакомого, что высился тускло-бежевым пятном на футбольном поле перед домом. Аккурат там, где рухнувшим на ограждение деревом помяло сетчатую ограду и чуть не пришибло «вечных» старух, коих по счастью не было. – Узнаёшь?

— Память моя… Что-то с памятью моей стало! – в такт известной песни проговорил парень. Он ещё не отослал «собственникам тревожный сигнал. – Напомни, может и узнаю.

— На фига? Память есть инструмент сокровенный. Орудие убийства, если надо. Ещё не вспомнил?

— Слушай, приятель. Ты загадками заговорил, а я разгадками. Ты наверное того… заплутал в околоземном пространстве? Или потерялся с другим знакомым? Владимиром Ильичом… так его, кажется, кличут? Поди, в кустах где-то прячется?

Для вящей убедительности Миша окинул взглядом тёмное пространство детской площадки, на котором дрожали золотистые, оранжевые и красноватые блики освещённых окон.

— Уходишь от темы, попутчик? Нехорошо… Между прочим, я по твоей милости кое-где отсидел не за так. За всё надо платить. Не находишь?

— А… — до Мишиного ума наконец дошло. – Меня интересует оперативная информация… Ты что ли, чудак?

— Ты не ты, я ни я, — тяжёло задышав, бросил субъект. Было видно, что он едва сдерживается, чтобы не броситься: — Отвечать ты должон. Чуешь? За долгами я пришёл, а долги надобно плотить. Собираешься по чести или принудить? Я это могу – не сумнювайся.

— Не сумнювайся… — Мишу разбирал непонятный смех. – По совести, по человечеству… Я старуху-процентщицу не убювал и попа в глаза не видывал! Понял? Так и скажи квартальному. А теперь, слушай мою команду, нечисть ежеквартальная. Стоять! Смирно! Руки по швам! Стой, раз-два. Кругом – шаго-о-ом а-а-арш!

Он вовремя не определил что произошло, потому что тёмно-бежевый силуэт превратился сначала в летящее пятно, а затем вовсе исчез. Словно растворился в воздухе, как… В прочем сравнения с Ангелом Божьим были не уместны. Были, есть и будут в таких случаях. Нет, всё-таки как нечисть потрудилась над русским языком! Всё духовно-важное – с акцентом «было»! Запихивается из настоящего и будущего в прошлое. Или с приставкой «не». «…Не могли бы вы?.. Вы не откажетесь, если?.. Вам не трудно?..» И самый венец: «Будьте так любезные, не…»

Он снова осмотрелся. Никого. В том числе и Платона Ильича. Вот тебе и здрасьте… Послать ему СМСку соответствующего содержания? В которой послать на все четыре и далее? Нет, не культурно.

— Миш, а Миша… — раздался гнусавый голос из-за кустов: — Всё-таки здорово я пошутил, так?

— Платон Ильич, милый вы наш, ненаглядный… — Миша был сама любезность. – Зачем же прятаться в кустах? Выходите наружу. Поговорим…

— Успеется. Ты мне вот что скажи. Вашей конторой мне зачтётся, если я кое-чего начну рассказывать?

— Мы это…Платон Ильич! – Миша на этот раз превратился в сугубо официальное лицо. Даже свёл невидимые в темноте брови. – Я не уполномочен говорить с вами. Я могу лишь обсудить с начальством ваши предложения. Всё остальное – в руце Божьей.

— Ладно, не упёртый. Понимаю. Я выхожу. Бить не будете? – вроде бы за шведской стенкой из металлических прутьев, что высилась впереди кустов дикого орешника, что-то заколыхалось.

— Почему во множественном числе? Вы разве кого-то ещё видите?

— Нет, я так. В общем, я выхожу.

Из-за кустов орешника действительно вышел Платон Ильич собственной персоной. На его помятом от невоздержанности лице были тёмные очки. Волосы на ярко-шафранной лысине скатались. Да и сама лысина выглядела бледной и дряблой. Вдобавок ко всему сбоку бежевой куртки виднелось тёмное пятно. То ли в грязь упал, то ли в бензин. Непонятно…

— Мишань! Всё, я вышел. Меня хорошо видать? – он воздел кверху свои руки. Помахал им как пловец, который утопал: — Будем говорить?

— Смотря о чём. Хочу спросить для начала: бежевый это – ваш цвет?

— Ну как тебе… По цвету и масть, как говорится. Чё-то мне не нравится твой тон, шеф. Ты никак издеваться надо мной решил? Так?

— Так да не так, — Миша спиной ощущал недоброе, но и не думал поворачиваться. Лишь выставил невидимый глазу заградительный экран: — Я вас очень прошу, давайте по существу. Итак!

— Ты так ничего и не понял, Мишка, — неловко усмехнулся ответсекретарь, что, по достоверным Мишиным данным, претендовал на место Бевзер. К тому же по молодости был в неё влюблён: — Я не шутить с тобой пришёл. Либо я с вами, либо… Может кое-чего произойти. То, что меня замучило, может прийти к тебе. И переключиться на тебя. Понял? Миша!

— Ой, вот только не надобно меня стращать. Ладно? Чужих собак вешать – надолго ли? Повисят, если так… вернутся скоро к законному обладателю. Стоит ли так осложнять свою судьбу? Свою карму, наконец?

— Вот-вот! И я о чём? Ты свою, Мишаня, уж точно загрузил. По самое некуда, — Платон Ильич нервно шмыгнул носом. – На черта ты полез в эту кашу? Не тобой и не мной заваренную? Не нами всеми? На фига святым инквизитором стал? Совсем обалдел? Теперь спрос с тебя знаешь, какой будет? С родных твоих, близких… с любимой девушки, наконец…

Мишино сознание на мгновение замутило. Этого было вполне достаточно, чтобы защитный экран прогнулся и лопнул. Что-то враждебное пролезло сквозь образовавшиеся прорехи. Прежде чем парень успел установить что именно и принять меры, чьи-то руки обхватили его за плечи. Стали давить и прижимать к земле. Он принял меры. Позади раздался глухой рык – огонь, пущенный им по контуру ауры, видимо обжёг невидимого монстра. Ему самому становилось нестерпимо жарко от слепящего пламени. Изо всех сил напрягая внутренний «кристалл», Миша вызывал видение: огненный меч в руке Архистратига Архангела Михаила, что помогал всем войнам и защитникам. Что-то подобное вскоре закрутилось перед ним по воздуху. Рассыпая искры красновато-оранжево-золотой вытянутый сгусток света, вращаясь крестообразно, устремился к ответсекретарю, что стоял и делал пассы. Ясное дело – колдовал, скотина нечистая.

Нечто продолжало действовать. Невидимые лапищи вскоре обозначились в чёрную блестящую ткань. Они сползли на грудь. Из них показались тёмно-зеленые отростки вроде пластилиновой массы. Теряя силы, Миша рванулся – как вдруг…

На момент он узрел себя посреди ослепительно-белого, казалось футбольного поля. С боков его обступал молочно-желтоватый, будто цыплячий пух, туман. За ним – то ли горы, то ли сидения амфитеатра. Рядом прохаживался уже знакомый силуэт. То ли юноша, то ли девушка в длинной рубахе с просторными рукавами, с распущенными волосами, в которых сияла золотая диадема с крупным камнем. За плечами у существа расходилось сияние вроде сложенных крыльев. Будто два ореола сходились в один. Святая Троица…

«…Ты действительно Ангел Божий? Ты был тогда, в Ростове-на-Дону? Хотел что-то передать мне? А я по неразумию своему…»

«Ничего страшного. Ничего не произошло. Ты на самом деле всё понимаешь верно. Не торопись. Всё последует так, как нужно. Ты успеешь, если не будешь торопиться. Ты понимаешь меня?»

«Ты говоришь как-то странно. Будто давно отрепетировал свои ответы. Ты заранее знаешь, что я буду спрашивать? Оба-на…»

«Это не значит, что мы всё знаем. Я не знал, что произойдёт с тобой. Всё, что случилось, твой момент. Ты его выбрал. Говорю я так, потому что вы не готовы услышать нашу истинную речь. Она подобна пению или игры на ваших инструментах. Как симфонический оркестр».

«Я что умер? Или продолжаю жить?»

«Ты здесь для восстановки сил. Ещё немного и ты пойдёшь обратно. Вернёшься домой. Тебя поддержит один человек. Скоро. Почти сейчас…»

«Можно ещё спросить? Ты мужчина или женщина?»

«Ты не это хотел спросить. Думай…»

«Хорошо. Как Ира? Она меня любит? Ей нужна помощь? Она…»

— Ну вот, приехали. Я-то думал, что вы, молодой человек, того… на мягкую посадку пошли. Но приземлились тяжело. То ли шасси не выпустили, то ли закрылки убрали. Недорассчитали ваш посадочный режим, — оглушил его чей-то мягкий, но вместе с тем звонкий старческий голос.

Он раскрыл неживые, обмякшие веки. Сладко ломило в затылке. Будто сотни специальных игл кололи источник боли и печали. Спина ощущала жёсткую поверхность. Над собой он видел тёмное звёздное (ужасть!.. страсть!..) небо, с которого уходила пепельно-жёлтая туча. Так быстро, будто его кто-то подцепил и тянул за собой. Голова того, кто был над ним, склонилась. При свете звёзд она полыхнула сединой. Кроме всего от человека тянула острым запахом чеснока, перца или каких-то приправ. Седые закрученные усы были явно с прочернью.

— Ну что, окончательно приземлился? С мягкой посадкой! Относительно, конечно… Но бываете и хуже. Вот так-то, молодой человек. Давай вставать, — крепкая старческая рука нащупала его пальцы. Умело сделала захват.

Одним рывком – и Миша встал на своих двоих посредине футбольного поля детской площадки. Тело постепенно наливалась живительной силой, имя которой душа. Члены, что ранее были как неживые, оживали. Прорезалось обоняние. В голову ударил запах гари – вокруг них, хорошо различимое в свете окон, темнел ободок чего-то тёмного, с тлеющими угольками. Будто и впрямь посадочный костёр разводили.

— А где этот… ну, секретарь… ответсекретарь?

— А, этот что ли? – старик оживлённо мотнул своей сединой в сторону бежевого тела, что уткнувшись головой в основание шведской стенки, храпело на траве. – Расслабляется, наверное. Откачало самоё у себя свои силы. Немеренно… Теперь перезагружается. Пойдём, молодой человек. Ты уж меня прости, что не представился. Зовут меня легко и просто: Василий Иванович. Фамилию свою не называю, потому что боюсь.

— Почему вы боитесь? – Миша уже окончательно пришёл в себя.

— Потому что Цвигун моя фамилия. Люди поколения родителей обычно пасуют. Думают неправильно. Начинают глупости делать. Только зря. Да и не нужно. Совпадение это.

— А Цвигун! – Мишу чуть не разобрал смех. – Вот вы о чём. Да, я понял. Этот бывший зам Андропова по КГБ, что покончил с собой. А прежде был консультантом фильма «Семнадцать мгновений весны». Там, в титрах: полковник Кохв или Колхв…

— Всё, понятно! Теперь успокойся. Пойдём до дому. Ты ведь здесь живёшь, Миша?

— А имя моё…

— Знаю, потому что… Давай хоть в подъезд войдём – там всё расскажу.

Они вошли под бетонный козырёк. Лампочка, как водится, была разбита вместе с круглым плафоном. (Не научились у нас ещё не бить лампочки.) Но света от окон первых этажей было предостаточно. И запахов тоже.

Миша решительно вынул сотовый. Экран с подсолнухами покрывал молочно-серый прямоугольник. Его покрывало n-е количество «шестёрок», что на третьем ряду переходили в знак вопроса. Надо было отправить сообщение (запоздалое, чего уж там) куда следует, но он медлил. Стоящий рядом старик улыбался сквозь усы. До сознания из подсознания, наконец, дошло. «…Тебя поддержит один человек. Скоро. Почти сейчас…» Ангел Божий! Так это он и есть – этот человек? По фамилии Лиознова… тьфу ты, Цвигун!

Тем не менее, он скопировал рисунок на экране и отправил как сообщение «собственникам». В следующий момент пришёл ответ: поле было «засеяно» цифрой «7». Павел Фёдорович явно в курсе. Или Цвигун – их человек? Видимо, использовали для своего контроля за своими же кадрами. Кто их знает? Может, Платон Ильич…

— Мне поручено вам кое-что передать, Михаил, — голос Цвигуна стал по-настоящему тёплый. Морозный пар, исходивший от него, казалось, напоминал ангельское сияние. – Это кое-что у меня в руке. Посмотри и возьми. Дьякуешь, пане?

Мишиному взору представилась фотокарточка размером шесть на четыре. Милое девичье лицо. Распущенные по плечам волосы. Смеющиеся глаза, ямочки на щеках, чуть вздёрнутый носик. Ирина… Он осторожно, как драгоценность, принял фотокарточку из крепкой руки этого человека, которая также пропахла чем-то пряно-острым, но приятным. Бесов что ль чесночным запахом отгоняет?

— Дьякую, — Миша осторожно повернул фотокарточку тыльной стороной. Там ничего не было кроме молитвы «Живые помощи». Вопросы, которые в таких случаях градом сыплются и давят без разбору, даже не пришли ему на ум. – Понял… Вы, как я понял её дедушка? Верштейн?

— Так есть, — отшутился Василий Иванович, хлопнув его по плечу. – Всё понимаешь.

— Так это… пройдёмте в квартиру, что же мы…

После того, как кодовая дверь была открыта, а затем закрыта, они поднялись на второй этаж. Цвигун, мягко отстранив его, проворно взбежал на лестничную клетку. Замер. Затем, сделав движение рукой, предложил двигаться дальше. Хотя все этажи были освещены (кроме первого, где две квартиры арендовала нотариальная контора: там кто-то выбил лампочку), Мише показалось, что либо лампочки запылились, либо находились на последнем издыхании. Когда они подошли к Мишиной двери, сверху донеслись голоса:

— …Костик, вот ты зря коврик не помыл! Я об него сейчас ноги буду вытирать. Хорошо это, а?

— Ну, не помыл, так не помыл. Охота меня доставать?

— Костя, не нервируй меня? Лишний кросс охота пробежать? Упал-отжался?

— Ой, не надо, шеф! У меня ус отклеился…

— То-то!

С третьего этажа вместе с жеребячьим гоготом сбежали двое парней. Короткие стрижки, кожаные куртки. Оба в джинсах. На первом были полусапожки с металлической клёпкой. Он держал перед собой светящийся сотовый телефон. Судя по всему, набирал либо слишком длинный номер, либо слишком длинный текст.

— Здорово, бойцы! Как жизнь невидимая?

Это говорил с ними Цвигун. Он стоял посреди площадки. Руки расслабленно лежали вдоль тела. Усы двигались, а глаза смеялись. Среди седой густой шевелюры едва обозначилась лысина. Её, казалось, подпирал капюшон нейлоновой куртки с подбоем.

— Костя, ну что… — рассеяно сказал тот, что нажимал на кнопки телефона, — я же сказал, что коврик надо было мыть?

— Пошли уже. Не смущай людей.

Парни с виноватыми лицами проворно сбежали вниз. Хлопнула железная дверь.

— Немного припоздало, но, да ладно. Всё равно бы ничего не вышло. Человек есть смертное существо. К тому же… Да ты и сам знаешь, — Цвигун весело толкнул его к двери. – Открывай уже.

Квартира была также полна своими неожиданностями. Папа с мамой, как оказалось, битых пол часа драили таинственное чёрно-лиловое пятно, что неведомо как образовалось подле иконы Спасителя. В Мишиной комнате, аккурат у изголовья его кровати. Оно не оттиралось. Тряпка, которой его пытались отмыть, окрасилась в угольно-чёрный цвет. Её выжали и положили в пластиковое ведро с моющим средством. Мама вовремя надела резиновые перчатки — запачкались лишь кончики пальцев. Папа обалдело наблюдал за её усилиями, от коих пятно лишь слегка уменьшилось и поблёкло.

— Миша, что ты за гадость разлил? – встретила его мама, вытянув руки в оранжево-чёрных перчатках в направлении Цвигуна: — Здравствуйте! Вы Мишин коллега?

— В самом прямом роде, — заметил Василий Иванович. – Даже больше вам скажу. Разрешите представиться – перед вами дедушка Ирины. Зовут которого Василий Иванович. А вас как?

Мишины родители ни разу Ирину не видели. Лишь пару раз говорили с ней по телефону. (И то, когда она звонила из Москвы, а у Миши не было сотового.) У Миши было несколько фотографий, где они снялись с Ирой в Москве. Но все три куда-то запропастились. Дедушка таинственной девушки, таким образом, пришелся как нельзя кстати для его родителей.

— Ой, как здорово! – воскликнула мама. – Ну, наконец-то! Хоть теперь мы узнаем…

— Проходите-проходите, — радушным жестом папа указал Василию Ивановичу на кухню.
Послесловие.

…Науманн заметно подмигнул девушке:

— Вы наверняка думаете, что знаете мои мысли, фройлен Аня? Угадал?.. Наверняка да. Увы, фройлен! Ответ покоится здесь, — его сильный палец едва коснулся лба. – Вы, я успел в этом убедиться, сметливая и умная девушка. Я долго размышлял, в каком качестве мне вас использовать. Не в качестве же камерной подсадки или постельного агента… Как одну вашу весьма экстравагантную знакомую, — он явно намекал на Веру. – Ход моих мыслей замер на одной легенде. Как это по-русски?

Он осторожно улыбался, но ни один мускул не дрожал на его лице.

— О чём это вы? – не моргнув глазом, глядя ему прямо в глаза, спросила девушка.

— Да, действительно… О чём это я? – наморщил узкий лоб Науманн. – Впрочем, не отдохнуть ли нам за едой? – его рука скользнула к кнопке электрического звонка, вмонтированного в панель стола.

Кот Васька слушает да ест, подумалось Ане. Науманну она ответила лишь непринуждённой улыбкой. Он в ответ кивнул ей своей высокой бриллиантиновой головой с тщательно уложенным пробором. Она потеребила завиток волос у левого виска. Тайный женский приём, задействованный в разведке – для остановки мысли гипнотически-завораживающим жестом. Для фиксации сознания собеседника или явного врага, что в любом случае мыслит по заданному стандарту. Это рано или поздно ведёт к психической атаке методом подчинения. Пусть и временному, но весьма действенному. В разведке и контрразведке это часто сопутствует «моменту истины». В такие моменты, которые выпадают на доли секунты, противник нередко совершает роковые ошибки: забывает или отдаёт самопроизвольно важные документы, разглашает то, о чём обязан молчать, предаёт и соглашается на сотрудничество, чтобы избавиться от навязчивого чувства страха и неопределённости.

Когда внесли поднос с едой, которая представляла собой два яйца всмятку, пачку маргарина в пластиковой коробочке, похожей на пенал, и дольки мармелада в полиэтиленовом пакете и две чашки кофе, оберфюрер (это звание ввели в 1942 году) замер вполоборота. Одетый на этот раз в полную форму (чёрный френч в лацканах которого горели серебром кленовые листья и кубики, красная нарукавная перевязь с чёрной буддийской свастикой, означающей солнцевращение, с серебристой надписью «секретная государственная полиция» на левой манжетной нашивке) он производил впечатление могильщика на похоронах или собственных именинах. Аня отметила про себя, какие у него были широкие, напомаженные бриллиантином, виски. Голубые глаза, спрятанные на этот раз под светлыми, почти соломенными бровями, не выдавали никаких скрытых намерений. Да, маскировался этот гитлеровский «хер» отменно. Ни одного замыкающего жеста руками. Ни разу он не сцепил между собой пальцы. Это означало, что шеф группы тайной полевой полиции GFP играл на грани разоблачения или провала, если бы они поменялись местами. Судя по всему, такая игра стоила свеч.

— Угащайтесь, милая фройлен, — он сделал радушное движение, приглашая её к столу, где тут же стопкой лежали не перевёрнутые папки с обложками «под мрамор» с входящими и исходящими номерами, грифами «gehime» и молниями SS. – Я проголодался как лев. Проклятая полицейская работа! Ну, ничего. Война близится к концу. Скоро мы все отдохнём, хотя конец ещё не ясен. Несчастная 6-я армия в Шталинграде, о, да… О! – он бросил быстрый взгляд на Аню и тут же включил селектор внутренней связи: — Менцель, дружище! Ты забыл принести хлебцы для своего шефа. И для его очаровательной гостьи.

Тот что-то проквакал в мембраны. Вскоре, потрясая аксельбантами, вошёл и установил на стол тарелку с жареными в масле, тонко нарезанными кусочками. При этом из левого рукава его мундира выпала записка. Науманнсделал вид, что последнего не заметил. Рассчитано это было на Аню. Если девушка и впрямь играет двойную игру, то запаникует и выдаст себя словом или делом. У Ани и впрямь внутри всё сжалось. Внутренности сделались, словно упругий резиновый мячик. Но в следующий момент усилием воли она стала понемногу расслабляться.

— Вот что, милочка, — Науманн намазывал тонкий лепесток мармелада на круглый золотистый хлебец: — Я вижу, что вы ощущаете себя как дома. Отменно! Именно этого я и добивался. Не правда ли, фройлен?

— О, да, герр Науманн! – мгновенно подыграла ему Аня. Она тут же пригубила чашку с ароматным кофе. – Вы прямо волшебник. Так очаровать меня за короткий срок… Не скрою, от былых подозрений, что вы собираетесь меня использовать, а затем оставить на съедение, ну… моим друзьям, не осталось и следа. Я вам очень благодарна, ну, очень-очень…

— Ну, не стоит переигрывать, фройлен комсомол! Не стоит, право. Я не зверь, как и все мы… Я хотел сказать, большинство. Не верите мне, милое создание? Всё дело во времени. Я вовсе не прошу, чтобы мои слова воспринимались… как есть?.. как руководство к действию. О, нет! Это было бы по меньшей мере непрофессионально, — его светлые брови порывисто взметнулись требуя «момента истины». – Но… Вот, примите это в качестве аванса, — он отодвинул оброненную Менцелем записку к ней поближе.

— Зачем мне это? – Аня невинно округлила глаза. Но завидя угрожающую решимость в глазах Науманна совершила шажок к массивному письменному столу с телефонами, возле которого он возвышался чёрным монументом.

В записке, что представляла собой клочок, неровно вырванный из ученической тетради по математике, кто-то тупым химическим карандашом криво нацарапал: «Радуга всех выдаёт. Держусь из последних сил. Явка на Чеховой провалена. Сообщите в отряд, что вся моя пятёрка раскрыта. Перед арестом возле дома крутился пацан в будёновке. Игорёк».

Девушку мелко затрясло, несмотря на специальные самовнушения и частые остановки дыхания. Всё было настолько явственно и дико, что дошло до сознания почти сразу же. Будто по спине ударили железным прутом. Будто у своего лица она ощутила звериный оскал без намордника с хлопьями вонючей пены. Страшнее всего бывают именно такие минуты: сознание не готово сразу же объяснить характер опасности. А последняя не заставляет себя долго ждать. Мутной серой пеленой заволакивает окружающей мир, поднимается до горла – выше, выше…

— Итак, откровенность за откровенность, — Науманн был само очарование: — Конечно, стойкие бойцы импонируют нам, солдатам фюрера и Германии. Мы восхищаемся совершенно открыто героизмом ваших солдат, разведчиков и диверсантов. Даже партизан, которые есть просто бандиты. Это тоже патриоты России. Но, право же, этот несчастный молодой человек, — крупная белая рука в манжете, что выглядывала из чёрного мундира, указала на тетрадный клочок, — вызывает только сочувствие. Он надеялся, что знает наши методы. Оказывается, нет…

Загадочная улыбка тронула губы Науманна.

— Герр оберфюрер, я, конечно, польщена таким доверием, — Аня трагически сблизила руки перед лицом, чтобы изобразить жест отчаяния, — но я право же… Мне также жаль этого юношу. Он немного фанатик, поэтому. А к жизни надо подходить практично. Как к России без Сталина, — понизила она голос, хотя могла бы этого не делать. – В конце концов, у нас много схожего. У национал-социализма, у коммунизма…

На мгновение в кабинете стало тихо. Лишь гудел во дворе дизель-генератор, который подавал электричество в здание.

— Не знаю, фройлен, — уклончиво продолжил немец. – Однако чем я вам могу помочь, Аня? Вы хотите…

Он сделал паузу, от которой зазвенело в ушах.

— Вы хотите, чтобы я дальше… — Аня сделал попытку вырваться из звенящей пустоты.

— Совсем нет! – он предостерегающе выставил обе руки. – Использовать вас в качестве подсадки в камеру? Зачем? Вряд ли такая умная и сильная девушка способна изменить ход мыслей фанатика. Не скрою, после того, как наши специалисты постарались, мы попробовали этот шанс. Но тут же разочаровались в нём. Фанатики не чувствуют ни свою, ни чужую боль. Им вообще не доступно состояние боли. Этим они и опасны. У вас их уничтожали как бешеных собак. Меткое определение! Меня больше беспокоит другой вопрос. Кто есть этот Радуг? Вы знаете?

Он неожиданно развернулся к ней всем корпусом (обычно имел обыкновение стоять в полуобороте) и заглянул в душу. Неужели… У «Бороды» не может быть предателей. Да и он сам не может быть предателем. Хотя, раз такая мысль единожды посетила ее, и она придала ей такие значение, отвергать полностью такой вариант…

— Радуга… Не Радуг, а Радуга, — мягко поправила она его, вздрогнув плечами. – Очевидно, это псевдоним кого-то из подполья, но я… не слышала ни разу, чтобы при мне…

Она едва не сказала «но я не слышала о ней ни разу», что неизбежно навлекло бы подозрения. Науманни его служба могли предполагать, что это женщина, хотя нередко мужчины-агенты и подпольщики носили женские псевдонимы. Фильтровать её окружение они начали бы давно, если бы подозревали, но она этого не почувствовала. Тогда возможно о «Радуге» им стало известно только сейчас, что несколько радует. Уберечь бы Аграфену, уберечь… О том, что та могла быть предателем, тем более источником врага, Аня даже не допускала в чувствах. Она была уверена, что приём с запиской был только приём – тонко рассчитанный психологический эффект, после которого у слабых пошаливают нервы, а руки начинают делать самопроизвольные движения.

— Я думаю вот над чем, — как бы подтверждая ход мыслей, продолжил Науманн. – Если он пишет, что Радуга выдаёт всех, то… Значит этот молодой большевик знает почти всю организацию. Радуга не может знать членов его «пятёрки», если сама туда не входит. Если это так, то… Логический вывод – Радуга обитает на улице Чехова. Конечно, она может жить и в другом районе… хм, гм… Шмоленгс. Но это вряд ли. Подпольщики стремятся поделить город на сектора. Так легче им управлять, а все живущие в секторах образуют группы-пятёрки. Как видите, я неплохо разбираюсь…

— Почему вы уверены, что это женщина?

— Как? Ну… Признаться, я так решил по наитию. Хотя… Мне показалось, что вы могли совершенно случайно пересекаться с ней, — хитро сощурил голубой глаз шеф ГФП.

— Может быть, — неожиданно легко согласились девушка, незаметно дрожа коленками.

— Вот как! Понимаю, — снова расплылся в улыбке Науманнн. – Извините, что не предложил вам сразу сесть. Эта моя занятость… — он тут же водрузил рядом с ней венский стул. – Садитесь немедленно! Ещё раз приношу вам свои извинения. Так что же вы не угощаетесь? Мармелад не эрзац, из рейнских яблок. Можете мне верить, — он надкусил свой бутерброд и проглотил, не жуя, маленький кусочек. – Хотите мятный леденец? Освежает всё во рту.

Развернув прозрачную обёртку, он попытался вручить Ане зеленоватую ароматную подушечку.

— Спасибо, я, наверное, тоже… — Аня захватила рукой ножичек с круглым безопасным лезвием. Нанесла удар по яйцу в подстаканнике – крак!

Науманн с довольным видом следил за ней. Про себя он отметил суетливость в поведении девушки. Тем не менее, изобразил на лице моложавую улыбку. Так он ещё больше решил подчинить её своим обаянием.

— Похвально! – похвалил её Науманн, отмечая, что русская разведчица вызвала у него симпатию. – Представим, что источник некой службы германской империи сидит в здешнем подполье. Действует у меня под носом. Так… — он снова укусил и старательно прожевал. – Я пытаюсь его вычислять. Мои аналитики представили мне отчёт на основании оперативных сводок и материалов агентуры. Но… — он отложил дважды надкушенный бутерброд и изящно вытер пальцы салфеткой с виньетками по углам в виде свастик. – Но! Моя секретная агентура докладывает мне, что кто-то из своих заинтересован в большевистском подполье. Из той службы, что внедрила своего агента. И я задаю себе вопрос: не тот ли это агент – под псевдонимом «Радуга»? Как вы думаете, фройлен комсомол?

— Если «Радуга» всех выдаёт, то она себя подставляет, — вымолвила Аня, чувствуя, как деляной ком заполняет внутренности. – Зачем она так поступает? Тем более, если она единственная, кто из «пятёрки» остался на свободе. Мне кажется, вас вводят в заблуждение.

Он снова вперил в неё свой взгляд. Если девчонка опытный профессионал, то сыграет она мастерски. Судя по тому, как она держится, выучка у неё приличная. Работал кто-то из опытных.

Науманнвспомнил, как осенью 1941-го Аню привели под конвоем полевой жандармерии. Странно, но ведущий разработку унтерштурмфюрер Краучек даже не удосужился сделать запрос в секретариат. Хотя по всем отделам были разосланы специальные конверты, где были ориентировки на активную и потенциальную агентуру русских, из числа партийных и комсомольских работников, активистов, бывших чекистов и военных. Материалы были обильно снабжены фотографиями, копиями личных дел, писем и публикаций из советских газет вперемешку со справками Службы и Полиции Безопасности третьего рейха. Ориентировка на Аню также имелась из досье реферата II-a-IV секретной государственной полиции (AmtIV). Но этот Краучек, наполовину германец наполовину чех, взятый специальным набором из Судет накануне восточной компании (его отец по проверенным данным был с 195-го в русском плену, затем перешёл на службу в Чехословацкий корпус, из которого ушёл к красным…) не удосужился заглянуть в картотеку, хотя обязан был сделать это. Он сразу же начал «энергичный допрос», применив методы устрашения. Сделал это на пару с другим идиотом, гауптштурмфюрером Пламке, который принялся бить «объект». Второго Науманн с большим удовольствием отправил на фронт. А Краучек был переведён инструктором в школу полиции. Плюс к тому Краучек попросился в расстрельную команду. Там сложно не отличиться, если не быть чересчур мягкотелым.

Себя оберфюрер мягкотелым не считал. Хотя расстрелы, что применялись на Востоке, недолюбливал и сам в них предпочитал не участвовать. Всякий раз, выделяя людей для акции над евреями из гетто, задержанными в ходе облав, при которых не оказалось документов и которые не представляли оперативного интереса, русских и польских пленных (последние отказались эвакуироваться в 1941-м), он чувствовал хитрый план, заложенный фюрером в оккупационной политике. Сокращать поголовье неполноценных славян, очищать земли для германских колонистов на Украине и в Центральной России? Одновременно провозглашая лозунг борьбы с большевизмом, привлекая для этого бывших белых генералов Краснова и Шкуро, деятелей русской эмиграции? Но большая часть прусского генералитета и офицерского корпуса, хоть и относилась к России без особых симпатий, но отвергала этот варварский план. Ряд чинов из ведомства Шелленберга также вознегодовали. А в Европе между тем, не проводилось никаких массовых карательных акций. И Европа это оценила. Ни о каком партизанском движении во Франции, Бельгии и даже Чехословакии даже не мыслили. Некоторые хлопоты доставляли боевики из армии Крайовы, что подчинялись польскому правительству в изгнании со штаб-квартирой в Лондоне, да армия Людвига Слободы, что проводила в Польше линию Москвы. Но потери от них были ничтожны. Другое дело – Балканы. В Югославии, что всегда была вотчиной Туманного Альбиона, по слухам, было сформировано полупартизанское соединение, что успешно действовало против итальянских оккупационных войск. Оно тоже проводило линию Москвы, но англичане с этим почему-то мирились, засылая туда своих инструкторов, оружие и прочее. Здесь Науманн тревожно отмечал растущую солидарность двух держав, противников рейха. Ведь Балканы были всегда как кость в горле для России и Британии. Не пустить туда русских было чуть ли не национальной идеей политиков от Палмертона до Чемберлена и нынешнего графа Мальборо, Уинстона Черчилля.

Всё больше и больше оберфюрер приходил к мысли, что фюрер или имеющий на него воздействие Борман, а может и Геббельс, сознательно изготовили «План политики рейха на востоке», что бы русские ни на мгновение не сомневались, что им надо жить по формуле «Убей немца!» Так вещал их пропагандист, вроде Ганса Фриче – Илья Эренбург по московскому радио, не подозревая (а может и подозревая), что усиливает войну с другой стороны. Так писали в газетах и листовках, что поступали от партизан и подпольщиков. Ясно, что окружение фюрера, если ни он сам, подставили германскую империю под топор. Как бы не с подачи Сталина, подумал Науманн.

— Признаться, я намеревался провести вас по следственным камерам, — опустил глаза Науманн и загадочно улыбнулся. – Но теперь моё настроение изменилось. Это пошло и наивно – показывать вам методы устрашения. Думаю, это не усилило бы наши симпатии. Скорее наоборот… — он замялся, понимая, что сказал лишнее, но тут же исправил ситуацию: — Предлагаю вам свою машину. Надо проехаться в одно интересное место, проверить поступившие данные на одного… хум, гумм… субъекта.

Не дожидаясь ответа, он нажал кнопку вызова. Прибежавший референт, тут же получил необходимые распоряжения и скрылся. Науманн облачился в кожаное пальто с лисьим воротником, надел на себя фуражку с лисьими наушниками. Он собирался повязать повязал грудь шарфом с пёстрой баварской вышивкой. Но подумав, как он будет выглядеть, отказался от этой затеи.

— Прошу вас, — жестом Науманн пригласил Аню в гардероб за китайской ширмой, где висели шинели вермахта и СС, куртки на меху и латексе и прочие костюмы. На особой вешалке размещались головные уборы, где среди фуражек и пилоток с каскетками висели зимние шапки. — Переодевайтесь в форму войск СС. Я помогу вам. Это необходимо для конспирации, вы же понимаете.

Он уже надевал на её плечи серо-голубую шинель с молниями на чёрных петлицах, когда она уловила тёплую волну долгожданного спокойствия и окончательно успокоилась.

«Опель-генерал», урча форсированным двигателем, мчался безо всякого сопровождения по заснеженным улицам. Узкие всполохи света выхватывали из темноты патрульных. Кроме Ани и Науманна, сидящих в мягких кожаных креслах, рядом с шофёром возвышался чин СС без знаков различия. Они обменивались неуловимыми жестами и короткими репликами. На Аню оберфюрер не смотрел, лишь изредка массируя пальцем левое надбровье. Было в этом магическом движении что-то тёплое, завораживающее и одновременно опасное.

Когда машина проехала Кадетскую и стала вихлять по извилистой дороге меж низеньких домиков с редкими, вырубленными на дрова заборами и деревьями, стало очевидно, что путь лежит к берегу Днепра. Проехав вдоль колонны грузовиков «хеншель» и «опель-блиц» под белыми камуфляжными тентами (рядом с пылающим костром сидела группа солдат и ходил часовой в белом меховом пальто и войлочных галошах), шофёр уверенно затормозил возле четырёхэтажного кирпичного домика с воротами. Внезапно их створки раскрылись и сквозь малозаметную щель скользнула тёмная фигура. На мгновение из неё сверкнула узкая полоска света, похожая на луч карманного фонарика.

— Выходим, фройлен, — Науманн вышел первый.

Молодой офицер СС открыл дверцу в салоне и протянул Ане руку в байковой перчатке:

— Пожалуйста, фройлен. Выходите наружу.

Аня поблагодарила его будничным голосом, ещё раз удивляясь германской педантичности. Не просто выходите – выходите наружу… Что ж, уже не страшно! Ум уже расслабился, сознание впитывает лишь нужную информацию, которая отложилась в нём заранее. Говорят, это называется подсознанием, но в данном случае это совершенно неважно. Главное, чтобы этот фашист (или национал-социалист, как они себя называют) не проверили её как дурочку вокруг пальца. Пройдя мимо тёмной фигуры в ватнике и цигейковой шапке, что подсветила им дорогу короткими вспышками фонарика, они стали подниматься по деревянной лестнице. Ступеньки были выскоблены множеством ног, когда-то живших и живущих здесь людей.

В коридоре третьего этажа, таком же деревянном и трескучем (казалось, что дом раскачивало из стороны в сторону), мимо Науманна, что шёл впереди шмыгнула какая-то старуха. Укутавшись в шали и платки, она на ходу крестила себя, приговаривая: «Свят, свят, свят! Изыйди…»

— Открывайте, тайная государственная полиция! – кулак Науманна в лощёной перчатке чувствительно толкнул дверь с номерком «29».

Аня стояла за ним. Молодой эсэсманн, утопивший шею в меховой воротник, подозрительно осматривался. Время от времени, казалось, он погружает взор в её затылок. Наверное, их этому учили, подумала Аня и тут же спрятала свои мысли. Её показалось, что жало чужого внимания погрузилось ещё глубже и становится ещё острее.

За дверью что-то зажглось и звякнуло. По всей видимости, упала связка ключей. Затем замок туго кракнул. Свет от керосиновой лампы пробежал по кожаному пальто Науманнна красновато-оранжевыми бликами. Через секунду Аня рассмотрела женщину, что стояла на пороге с лампой в руках. Это была её давнишняя знакомая и связная между ней и «Бородой»…

Оберфюрер рывком распахнул дверь и рукой отстранил эту особу в глубь комнаты. Следом стремительно вошли Аня и её сопровождающий, что плотно затворил дверь.

— Ви есть хозяйка этот квартир? Отвечайт, бистро! – рявкнул молодой эсэсманн, страшно выкатив глаза.

— Зачем так грубо? — казалось, искренне удивился Науманн. Он что-то сказал весьма грозным шёпотом по германски, и его подчинённый мгновенно вышел наружу, затворив дверь. – К тому же, когда перед тобой столь очаровательная русская фрау. Вряд ли у него бы получилось, разговаривай с вами в таком же духе.

Он расстегнул пальто и положил на стол фуражку с тускло мерцающими глазницами адамовой головы вместо кокарды.

— Мне известно, — продолжал он, пригладив виски, — фрау, как есть… Аграфен, что вы служите в городской управе. Мне также известно, — он смахнул с серебристого жгута на левом плече, указывающего его должность, а не звание, невидимую соринку, — что вы и ваш пока неведомый мне хозяин водите за нос мою службу. Делаете это весьма профессионально, что заслуживает уважения. Браво! – он с силой хлопнул в ладоши, заставив эту хорошенькую женщину съёжиться. – Это не есть хорошо! Получается, что вы работаете против Великой Германии, и я вынужден вас арестовать.

Немного помолчав, он вынул из глубокого кармана пальто автоматические наручники и пристегнул один браслет к руке Аграфены.

— Вот так, фрау! Что вы скажете?

— Это какая-то ошибка, господин офицер, — залепетала Аграфена своими полными, красными губами. – Я никогда не работала против Германии. Простите, я хотела сказать – против Великой Германии.

— Это снова не есть правда, фрау Аграфен, — Науманна этот раз коснулся её подбородка, что привело её в мелкую дрожь. – Кто есть по-русски «Радуга»? Видите, как хорошо я знаю ваши тайны? – он слегка хлопнул её ладонью по щеке.

Из глаз Аграфены выпали предательские слёзы.

— О, слёз! Это слёз раскаяний? Так есть? Или это игра в русский театр? – вкрадчиво продолжил допрос Науманн.

— Нет, нет… — вздрогнула женщина. – Только не надо меня бить…

Тряхнув её скованную стальным браслетом руку, Науманн подозвал эсэсманна. Он велел ему «поработать со старушкой». Тот, коротко кивнув, вышел вон.

— Я прошу вас, не надо ей ничего делать, — заревела Аграфена. – Капитолина Матвеевна, эта такой тихий, богобоязненный человечек. Не надо…

— Хорошо, ей ничего не сделают, — Науманн снова тряхнул её руку. – Не бойтесь, фрау Аграфен. Вам тоже ничего не сделают. Вы знать этот человек? – он молниеносно вынул из кармана пальто руку с фотокарточкой, что уместилась на ладони.

По лицу Аграфены пробежала едва заметная тень.

— Да, конечно… Этот господин заходил в городскую управу к господину бургомистру, — пробормотала она.

Её полные красивые губы через силу раздвинулись в улыбке.

— Очень хорошо! Что ещё вы можете о нём сказать? – Науманн чуть отвёл руку с фотографией. Его взгляд скользнул по платяному шкафу с портретом фюрера поверх желтовато-серых обоев в цветочек.

— Больше ничего, господин офицер. Я клянусь…

На стене проскрежетали ходики. Гирька на цепочке поползла наверх. Сквозь распахнувшиеся дверки дала о себе знать кукушка.

— Одну минуту, — Аграфена неосмотрительно потянулась к окну, но Науманн одним рывком бросил её к себе.

Она стала белее снега и опустилась как опара на стул. Науманн, подойдя на цыпочках к стене, выглянул через окно на улицу. Рука Аграфены, как безжизненная, потянулась за ним. Усмехнувшись, он разомкнул ключом браслеты и сложил их в карман. Рука Аграфены сама собой, как плеть, упала вдоль туловища, а плечи её вздрогнули. Всем своим существом она понимала, что сейчас произойдёт её разоблачение. Аню она так и не рассмотрела и посчитала за немку. Сама девушка кидала на себя взгляды через зеркало на трюмо – заправская эсэсовка… Если бы не заячьи ботики Амалии Фёдоровны, то всё сходство с прежней Аня осталось только в глазах. И то, если как следует всмотреться. Какой-нибудь подпольщик, не задумываясь, разрядил бы в неё наган или «тэтэшник», или швырнул бы под ноги ручную гранату. Даже взгляд стал каким-то неживым, металлическим. О такой наверняка напишут: «своим паучьим взглядом фашистка буровила советскую подпольщицу». Дураки…

— Мы ждём одного вашего знакомого. Или вашего хозяина, — мягко продолжил Науманн, разглядывая огонёк керосинки, которую Аграфена поставила на середину стола. Он перевернул портрет фюрера на стене и обнаружил там карла Маркса. – Ваши убеждения делают вам честь. Если это настоящие убеждения, а не страх, за которым вы прячетесь, — он задумчиво повертел в руках портрет и кинул его на постель с отогнутым одеялом. – Думаю, скоро всё объяснится, мадам.

— Да, вам скоро всё объяснят, — молвила Аграфена.

Её взгляд внезапно столкнулся с глазами Ани. Её зрачки расширились, а плечи вздрогнули словно от электрического удара.

Первым желанием «Радуги» было воскликнуть: «Она подпольщица, господин офицер!» Но этот необдуманный порыв она тут же задавила. Губы её моментально стали сухими, а горло покрылось колючими комьями засохшей слюны. Она беззвучно пошевелила губами и перевела взгляд в пространство, будто никого не заметив. Науманн с интересом следил за её реакцией. При этом он слегка подмигнул в сторону Ани. Девушка, сощурившись от затаённого презрения, тоже смотрела в пустоту, что образовалась вокруг Аграфены. Сведённые за спиной руки она постепенно расплела и опустила по талии в узкой шинели.

Вскоре по коридору затопали чьи-то шаги. По едва уловимому скрипу подгнивших половиц, было ясно, что шёл профессионал или человек, который старался быть незамеченным. Науманн знал шаги своих сотрудников. Это был явно не шарфюрер Зольман. Но тогда… Он не изменился в лице, когда в дверь постучали два раза. Лишь указал Ане за платиновый шкаф. Аграфена лишь с тоской и мольбой глянула ему в глаза. Помедлив, оберфюрер опустил руку в правый карман пальто и сделал шаг к двери.

— …Какие у нас обстоятельства? – вежливо поинтересовался пухлощёкий, довольно рослый блондин с голубыми глазами, что отворил дверь, как бы не решаясь ступить за порог. Он явно привык к тому, что хозяйка её в назначенный час не запирала.

На нём оказалась цигейковая шапка армейского образца, чёрная шинель с серым эрцаз-мехом на обшлагах и воротнике, а также белая повязка «полиция порядка». На широком брезентовом ремне советского образца со звездой на пряжке в брезентовой же кобуре висел револьвер системы наган. Топая подшитыми валенками, этот полицай стал на удивление пристально разглядывать Науманнна, будто раньше они были знакомы. При этом он не проявлял признаков беспокойства. Последний даже съёжился как насекомое или инфузория-туфелька под микроскопом.

— Кто вы такой? — светлые брови оберфюрера сдвинулись при этом угрожающе: — Ваш аусвайс, живо!

Он хотел было сказать жёстче, но почувствовал, что узнал блондина. Ноги, казалось, провалились в жидкое месиво и потянули их обладателя куда-то в преисподнюю к чертям свинячьим. О, Валгалла? Вечно живые боги и духи предков тоже… В облике «полицая» перед ним стоял никто иной как Вильнер. Он же шеф энзацгруппы «В», штандартенфюрер СС из VI Amt. SD (Службы безопасности). Группа GFP находилась с ним в оперативном взаимодействии, подчиняясь полевому штабу СС при группе армий «А». Приказы обоим отдавал обергруппефюрер Цанге. Правда, в феврале 1942-го Цанге и большую часть штаба взорвали в Мценске русские диверсанты. Теперь его место занял оберфюрер Эзерлинг, который также представлял ведомство Шелленберга и был как кость в горле у Науманна.

«…Вы здесь?» — чуть не соскочил с уст Науманна идиотский вопрос. Тишина на короткое время повисла такая, что хоть топор вешай, как говорят эти русские. У оберфюрера выступила холодная испарина. Уж кого, а пройдоху Вильнера он здесь менее всего ожидал увидеть. Скорей всего, Винфред-Шатхова из местной абвергруппы. Ох, если бы герр капитан…

«Полицай» не дожидаясь идиотских вопросов, сунул ему под нос изящную картонку, срезанную на левом верхнем углу, где красовалось запаянное железным ободком отверстие для шнурка. Борисов Иван Иванович, старший полицейский полиции порядка Заречного района города Шмоленгса…Кровь толчками приливала и отливала от лица Науманна. А его коллега и заклятый конкурент стоял и по-простецки улыбался ему прямо в глаза. Глаза у него были также голубыми, что бесило уж совсем невыносимо. Проклятая свинья…

— Прошу вас, фрау, выйти в коридор. Живо! – с натянутой любезностью проговорил Науманн. Дождавшись, пока Аграфена выскользнула, как тень, он внезапно взорвался: — Что за трюки, шиандартенфюрер? Вы вездесущи как воздух?!? Или у вас половина жителей завербованы…

— Всё может статься, — ещё шире улыбнулся Вильнер. – При наличии необходимых навыков…

— Довольно! – рявкнул Науманн, но тут же сбавил тон: — Объясните мне, какие отношения вас связывают с этой особой.

Вопрос был наполовину идиотский, но всё же терпимый.

— Вы собираетесь её арестовать? – спросил Вильнер, пряча тревогу за улыбку.

— Нет… Впрочем, если это потребуется, это будет сделано незамедлительно. Не сомневайтесь. Итак?

— Профессиональный контакт и ничего больше. Я не поддерживаю интимных отношений с представителями низшей расы. Особенно, славянами. Итак, партайгеноссе?

— Штандартенфюрер, мы здесь при исполнении долга. Потрудитесь забыть о панибратстве.

— Обергруппефюрер Нёбе считает иначе. Войны СС обязаны называть друг друга на ты…

— К чёрту, что думает этот Нёбе! – Науманн снова повысил голос и снова выровнял его: — Лучше спуститься вниз, мне думается.

— Надеюсь, наша встреча не повод, чтобы мне пустить пулю в лоб? – хитро поинтересовался Вильнер. – Честно говоря, мне и здесь хорошо.

Науманн поморщился, вспомнив про Аню за платяным шкафом.

— Мне видится один выход. Мы должны делиться информацией агента, — шёпотом проговорил Науманн. – Вы её привлекли, а я вышел на неё. Мне это стоило больших трудов. Как видите – мы тоже умеем работать не хуже вашего.

— Мне это прекрасно известно. Кроме того, мне прекрасно известно о ваших доверительных отношениях с шефом абвергруппы, — усмехнулся Вильнер.

— У вас прекрасные источники! – заглотил Науманн обиду с широкой усмешкой. – Что ж, похвально… Тем не менее, я здесь, потому что меня проинформировали о возможном нападении подпольщиков на жильца этой квартиры. А мы ведём наблюдение за всеми «хиви».

— Даже создали Русскую тайную полицию…

— Ах, вам даже это… Раз так, — понизил голос Науманн, — то вы понимаете: она на подозрении. Её могут скоро убрать. Постарайтесь либо спрятать её в надёжный «футляр», либо…

— Шокирующее воздействие? С чего вы взяли? – также снизил тон Вильнер. – Ну, во-первых, pro status kwo, как говорили древние римляне. Я плачу вам той же ценой, что и вы мне. Я также располагаю…

Науманн сделал предостерегающее движение и вынул блокнот, где размашисто написал: «Фрау Аграфен была задействована с 1935 года в сети Абвера. Она бывшая жена партийного функционера из Петербурга. Они оба проходили по делам ОГПУ (подумав, он зачеркнул и написал «НКВД») в 1937 и 1938 гг. Мне известно, что согласно агентурному обмену Абвер передал её вам в 1940 году. Итак, как говорили древние римляне?»

Вильнер поискав глазами подходящий объект, кивнул на платяной шкаф. Затем усмехнулся и вынул свой блокнот. Подумав, он написал бисерным почерком: «Там кто-то прячется, верно? Не похоже, чтобы тайная государственная полиция взялась за меня без согласования с 3-м директоратом нашего ведомства. Впрочем, если пускаете дезу для русских или Абвера, то ваше право. Да, по фрау Аграфен всё так. Я её использую в этих целях. В партизанском штабе сидит агент абвергруппы. Похоже, кого-то придётся принести в жертву. Тем более, вы арестовали часть подполья. Кого будут подозревать? Только фрау Аграфен. Она действительно была репрессирована со своим мужем». «Вы предлагаете принести её в жертву, подбросив дезу абверовцам?» — молниеносно показал ему свою запись Науманн. «Вы очень проницательны!» «Я рассмотрел её как следует. Смазливая распущенная бабёнка. С такой накрашенной физиономией стоят под фонарём уличные девки. Она вам не нужна? Хорошо. Но может пригодиться мне…» «Хорошо, оберфюрер, давайте её просто попугаем. И больше ничего. Договорились?»

— Так вот… — кашлянул Науманнн: — Мне очень приятно будет представить вам одну юную особу. Итак, фройлен Анна, прошу вас! Как говорят в России…

— … прошу любить и жаловать, — подсказал ему по-русски Вильнер, с удивлением разглядывая юную девушку в шинели и пилотке СС, но зимних ботиках с заячьей опушкой, что плавно вышла из-за платяного шкафа.

У особы (по определению Науманнна) было продолговатое выразительное лицо, прямой тонкий нос и синие глаза, которые сохраняли детскую невинность, но в глубине таили много неразгаданного. Русские про таких говорят: «В тихом омуте…»

Аня коротко и любезно приветствовала Вильнера кивком головы, он ей ответствовал тем же. Он вспомнил, что девушка с похожими приметами дважды попадала в агентурные сводки: её зафиксировали с офицером комендатуры Кульмом в кинотеатре. Как выяснилось, она работает в одном из отделов полевой комендатуры переводчиком. Присматривать за ней вскоре стал агент на доверии «Вернер» (на самом деле, Вера Денисова, которую удалось «пробить» в тот же отдел переводчиком-референтом). Информация, поступившая от неё, не содержала ничего путного. Пару раз Аню отслеживали в городской управе, когда та контактировала по служебным делам с Аграфеной. «Радуга» тут же доложила ему, что на неё вышел эмиссар Центра. Фоммелю, что работал с ней параллельно жёсткими методами (на самом деле, копал под шефа по линии Amt.III) она этого не доложила. Дурак продолжал в указанное Вильнером время, переодевшись в гражданское, торчать на площади возле собора, в то время как…

* * *

…Из щелей и бойниц сталинградских домов изрыгалось пламя. Не остывая, трещали и плевались огнём дырчатые кожухи германских пулемётов, прокручивая боезапас в лентах, оставляя вериги пустых, быстро стынущих гильз. Соединённых в ленте между собой стальными сцепами – как люди на поле боя, соединённые братской любовью и дружбой. Либо сцепленные между собой ненавистью. Последняя делала их похожими на пещерных зверей, защищающих своё жизненное пространство от людей и иных зверей. Но человек сильней, потому что умней даже самого хищного и хитрого зверя. Поэтому Человек побеждал, а зверь проигрывал, ступень за ступенью, дом за домом, подвал за подвалом, не считая порушенных площадей и улиц, сдавая Человеку свои позиции.

…Длинное пятнистое в бело-коричневато-серых разводах тело самоходки с длинной пушкой методично вело огонь вдоль улицы, что была в полукилометре от площади Борцов и Центрального универмага. Пригибаясь и переползая через груды щебня и кирпича с воздетыми скрюченными стальными балками, похожими на реберные кости, атаковала наша пехота. Танки по таким завалам да ещё под огнём пусть одного, но 75-мм орудия пройти не могли. Две «тридцатьчетвёрки» и один КВ били с перекрестка по развалинам дома, в первых этажах которого под разрушенными перекрытиями виднелся длинный белый ствол с массивным тормозом, из которого также вылетал сгусток бледного пламени.

— Одурели фрицы, совсем сбесились! – заорал Гранатулов своим писклявым голосом. Он распластался в прожженном, издырявленном и исцарапанном романовском полушубке на обломках, припорошенных снегом среди бойцов, что мало чем отличались от него по виду. – Снаряды вишь, совсем не экономят! Говорили БК у них совсем нет! А, поди ж ты – шпарят…

— Да, как на учениях, товарищ комбат, — поддержал его ефрейтор Кадилов, устанавливая со вторым номером в скрученной спиралью арматуре «максим», рыльце которого удачно нашло прореху.

— Ничего! – морща угольно-чёрное от грязи лицо, запищал капитан. – Мы сейчас по рации огонь дивизионной артиллерии вызовем. Раздолбаем дом к хренам собачьим!

— А может того, товарищ комбат – в атаку дружненько?.. – неуверенно предложил кто-то.

В тот самый момент по завалам с верхних этажей дома, где обосновалась самоходка, резанула очередь из MG-34. Все моментально зарылись ногами и носами в обломки и пахнущий гарью снег. Гранатулов стал орать своим писклявым голосом радисту, но того ранило в голову. Наши танки всё ещё не могли выбрать нужный угол прицеливания и садили наобум, доставая лишь середину искалеченного дома. Облака серой удушливой пыли и мерцающего снега повисли посредине разгромленной, покрытой пустыми коробками разрушенных, сгоревших домов улицы. В следующий момент с перекрёстка, что проходил вдоль дома с самоходкой, показался Т-70 с группой бойцов в маскхалатах и шинелях, также изрядно грязных и оборванных. Они тут же принялись растекаться через пробоины в стенах и подъезд по зданию. Пара из них, по сноровке разведчики, принялись кидать противотанковые гранаты в «штурмгещюц». Этого бойцы с Гранатуловым (всего до роты) уже не увидели за плотной шапкой дыма и пыли с комьями рыжеватого пламени. Гранатулов, размахивая на завалах автоматом, отдавал распоряжения миномётчикам, ставящим на плиты и опоры батальонные 82-мм. Радисту перемотали стриженную, давно не мытую башку, и он, морщась от боли, принялся орать в наушники: «Карандаш-2», я «Костыль»! Подбрось «шестые» — у нас ихняя «сука» калибра 75…» Хотя до уличных боёв всем командирам ротного и батальонного звена были розданы карты города с прилегающими районами, где были обозначены улицы по довоенной схеме застройки, но – разве в дыму пожарищ и в холодном аду развалин, что было разобрать? Боясь ошибиться и назвать ориентир неверно, что приведёт к потерям своим же, предпочитали бить в упор, на прямую наводку. Самоходок на шасси трофейных германских в красной армии было, раз да обчёлся. Приходилось довольствоваться своими танками да перекатывать 76-мм дивизионки по завалам, нередко под огнём противника из подвалов и разрушенных этажей.

…Над ними с воем и скрежетом, оставляя кометные хвосты, пронеслись германские реактивные снаряды. Видимо не так далеко, в районе площади была замаскирована батарея шестиствольных или восьмиствольных установок. Метали в наши танки на противоположном перекрёстке. Но то ли гитлеровский корректировщик-радист ошибся, сидя на верхних этажах, то ли от дыма в глазах, то ли обессилив от голода или холода, но снаряды кучно легли чуть поодаль, завалив полуразрушенный дом поперёк улицы. Дорога танкам была теперь перекрыта.

— Во твари, проститутки ссаные! – заорал Гранатулов визгливо, едва не посадив голос. Дав очередь поверх головы, он продолжал: — Ну не суки, а, товарищи бойцы?!? Не суки, говорю? Ну-ка всем вперёд! Домолачивать гадов…

Тем, кто поднимался нехотя (были и такие), капитан раздавал увесистые удары валенками и кулаками. Постреливал поверх голов, сменив вскоре диск. Но все в основном дружно встали и с матерщиной, сквозь редкие всполохи «ура!» и «за Сталина!» бросились вперёд. Не дожидаясь ничьих советов и понуканий, Васька бодро вскинулся и, опираясь на тяжёлый приклад СВТ-40, также побежал прихрамывая. В рваный валенок набивался снежок или щебенка – некогда было перевязать… А уж получить на складе «вещдов» новые… Снимать же со своих мёртвых было западлом, а уж с фрицев и тому подавно. На разрушенных улицах, вдоль оставленных под снегом «опелями», бюссингами» и «ганомагами» с застывшими двигателями нередко виднелись штабеля трупов. Так фрицы складывали своих умерших, как правило, без сапог или опорок с тряпьём, с прикрученными к босым пальцам каменной твёрдости половинками опознавательных жетонов. Ганцы и Францы из танковых, моторизованных, саперных, артиллерийских и гренадёрских частей лежали друг на друге вповалку как мёрзлые брёвна, часто раздетые до мундиров, а то и нательных сеток. Было страшно видеть, как ещё живые раздевали мёртвых, чтобы уберечь себя от холода.

— Не в падлу, ребята! Засыпем сукам перца в задний выхлоп! – заорал Васька, вскидывая самозарядку.

— Точна-а-а… Вперёд к такой-то матери!

— Ура-а-а, в гробину, в мать…

— В бога, в душу, в мать… Открутим хер фрицам!

— Слышите, гады!?! Гитлеру вашему ездец…

А из противоположного перекрёстка, объезжая брошенные и сгоревшие гитлеровские грузовики и транспортёры и даже снятое с передка 88-мм зенитное орудие на чётырёх шинах, уже подползали два Т-40 и один БТ-7 с десантом. Спешиваясь, те тоже орали подходящее: «Ну-ка орлы, братья славяне! Покажем им, куда Гитлеру рога засунем! Вставим этой б… по первое число…»

Пустив длинную очередь в чёрный проём, Гранатулов, согнувшись бросился вперёд. За ним ещё трое бойцов. Цвигун немедленно нырнул в это отверстие, пахнущее могильным холодом и разложением. Нестерпимо воняло человеческими отбросами, которые не брал даже холод: фрицы гадили везде, хотя и голодали. Впереди, в пустой черноте вспыхивали на фоне широкой грязно-белой спины комбата неясные огоньки. Хлопнула яркой вспышкой ручная немецкая граната, которую кто-то из бойцов успел перехватить и отбросить в глубину. Заголосил чей-то голос… Пронеся своё молодое, полное сил и здоровья тело по тёмным переходам, натыкаясь на углы и чуть не провалившись в яму с торчащими из бетона прутьями, он спотыкался то и дело о трупы и ящики. Сверху сквозь рваное отверстие на потолке скользнуло чьё-то дымящееся тело в шалях, с обмотанными тряпьём ногами и головой. Рухнуло прямо в напольное отверстие, оставленной тяжёлой авиабомбой. Вокруг, казалось, никого не было видно. Где-то за стенкой продолжала методично, с остановкой в 3-4 минуты, лупить самоходка. Наверху слышался мат и звуки ППШ комбата, к которым добавлялись взрывы «лимонок». Васька, завидев впереди сквозь разбитую стену силуэт MG-34 и грязно-голубое пятно вражеской шинели, метнул свою «Ф-1». Раньше, чем он залёг, граната оглушительно лопнула, засыпав всё остатками штукатурки и мёрзлой пылью. Поднимая облака морозного пара, Васька рассмотрел, наконец скрюченные тела то ли мёртвых, то ли издыхающих немцев, лежавших частью на железных раскладных койках, носилках и просто на цементном полу. Над некоторыми едва колыхался морозный пар, но они старались не двигаться. Лишь один фриц в каске, в наброшенном на плечи шерстяном одеяле неподвижно сидел к нему спиной.

Ага, очко заиграло у фрицев, со злой радостью подумал Васька. Ну, ясно дело, боятся… Он почти не таясь, но держа СВТ наизготовку, прошёл вдоль курившейся в бетоне воронки, где был искорёженный пулемёт и два трупа. Подойдя к обвалившейся кирпичной стене, он подошёл к госпиталю вплотную.

— Эй, ё…!?! – гаркнул он весело. – Доходяги! Не трусись, — обратился он к фрицу, сидящему спиной, — ж.. твоя на фиг мне нужна! Хенде хох, фриц! Слышь, чего говорю?

— O, Main Gott… In shullenge zi Bitte, ain sigarett? Herr Kommunisst, ish been fahrt heite! Shneller…

Это бормотал явно кто-то из лежащих, укутанных одеялами и прочим вонючим тряпьём.

— Ну и чё ты там квакаешь, бздюк херов? – нехотя заявил Васька, толкая стволом в кожухе сидящего. Тот медленно завалился набок: — О, как! Представился, значит… Чё ж вы срач такой развели в санбате? Здесь же гавна на целую дивизию, а вас…

— Herr Kommunist! Alarm!

Васька наконец рассмотрел разговорчивого. На мелово-грязном лице того, обтянутое по черепу кожей, с небритым подбородком, изобразился ужас. Шинель с плащ палаткой грязно-зелёным, пятнистым комом зашевелилась и стала сползать…

— Но, не балуй! – Васька наставил на него самозарядку. Гордость не позволяла звать своих, и он грозно продолжил: — Щас продырявлю, падла! Кому говорят…

Последнее он не договорил. Тёмная тень мелькнула сбоку. Кто-то пластом навалился на него сзади. Обхватил шею и принялся выворачивать её. Другой рукой фриц перекрутил в захвате руки Васьки. Одновременно он подсекал ему ноги. СВТ тут же оказалось на полу. Прогибаясь туловищем вперёд и стараясь сбросить врага, Васька под шумный галдёж лежащих выхватил-таки из валенка нож. Стал наносить удары по окружности, но так и не достал. Тогда он резко подался назад, пытаясь свалить врага на спину, но едва не упал сам. Наконец он резким ударом, поранив себе щеку, достал руку немца. Стал пырять её ножом. Наконец она обмякла. Тот, кто минуту назад душил и валил его, стал медленно оседать на пол, мучительно кашляя. Васька, было, занёс над этим комом из грязного одеяла и чёрного лица своё лезвие. Но тут же опустил его, тяжело дыша и вправляя себе шею. Скорее всего, последнее помогло фрицу остаться в живых.

— Хенде хох, придурак! – заявил Васька, чувствуя, как в затылке что-то хрустнула и мучительная боль в шее тут же унялась. – Вставай, это… штет ауф! Это, того… шапку подбери – уши отвалятся…

Шапка лежала тут же и была советской цигейковой с пришитым орлом вермахта со свастикой в веночке. На руках у немца виднелись кожаные рваные перчатки. Лицо под шерстяной «балаклавой» не выражало ничего. Он сидел и долго кашлял, смотря перед собой.

— Так, чего тут?.. – ворвался в помещение Гранатулов с ППШ наперерез. Из кожуха струился синевато-сизый дымок: — Раненые ихние? Так-раздак…

С ним была группа бойцов из смешанных подразделений. Кто-то из незнакомых вскинул трёхлинейку и пальнул в лежащих. Взметнулось облако пара и клочьев. Тело дёрнулось и, издав хрип, забилось в конвульсиях. Прогремели следующие выстрелы…

— Отставить! Вы чё, охренели?!? – бросился под выстрелы Васька. – Охренели, вашу маман?!? Вам чё – про меж глаз захерачить?!?

Его толкнули на рисковый поступок даже не выстрелы – лицо Гранатулова, который уже вскидывал автомат, чтобы вдарить длинной очередью. Говорили (и то шёпотом!), что у комбата в начале войны в эшелоне, попавшем под бомбы, сгинула жена с двумя годовалыми детишками. Пленных он никогда сам не убивал, но получив известия о самочинных расстрелах, лишь каменел в лице и начинал нервно ходить туда-сюда.

— …Оставить, кому говорят! – орал Васька не своим голосом: — Вы по кому шпарите, земноводные?!? По кому шпарите, говорят!?! А?!?

— По фрицам, — неуверенно заявил боец из пополнения, восемнадцатилетний парнишка.

— Вы по раненым, а не по фрицам шпарите! Чё, героями быть захотелось? – сделал к нему шаг Васька и все расступились: — Героями, а? По живым стрелять научись, ага? Ладно…

Он почти физически ощущал всю тяжесть удара Гранатулова, его килограммовой лапищи, что могла обрушиться на его скулу или переносицу. Но так и не обрушилась. Раздувая ноздри, комбат смерил его взглядом. Затем с опущенным ППШ прошёлся меж коек и лежащих. Одни из них причитали, другие не шевелились. А на цементный пол местами скатывались тёмно-бурые, дымящиеся от мороза сгустки крови.

— Гавна-то сколько, — сказал он наконец удовлетворённо. – И на верхних этажах столько же. На всех не напасёшься. Ладно, прекратить стрельбу. Всех во двор. Этих… Пускай здесь будут. Кривошеенко!

— Я! – выступил из толпы ватных булатов, шинелей и маскхалатов боец, что перевязывал радиста.

— Заступай на пост у этого госпиталя. Никого не впускать, никого не выпускать без моего распоряжения. Письменного, конечно. Если к этим ещё мертвяки добавятся, ты у меня под трибунал пойдёшь. Слышал? Как понял, боец? Повторить приказ!

Кривошеенко, не торопясь, повторил. А Гранатулов тем временем достал из-под грязного одеяла одного из лежащих на складной кровати пистолет-пулемёт со стременным прикладом. Кроме того обнаружил возле другой наш ППД-38 и сумку с двумя дисками.

— О, как запаслись! – мрачно пропищал он. – Стрелять, выходит, хотели. А Цвигун их в плен взял. Что ж, к медали тебя представим и к очередному званию. Слышал?

Подойдя к Ваське, он задел его плечом и тут же прошептал: «А будешь за меня командовать – придавлю. Понял или нет?» Васька спешно кивнул, но тут же пожал плечами. «Вы меня ещё благодарить будете, что командовал», — прошептал он в свою очередь.

— Давай, вставай, фриц! – толкнул кто-то сапогом сидящего, что прекратил кашлять. – Да это офицер, товарищ комбат! Погоны у него…

Гранатулов наподдал сидящему валенком по спине. Тот медленно стал подниматься, ворочая руками под одеялом. Грянул выстрел, и тело завалилось на бок, испустив изо рта поток крови. По цементу задребезжал маленький чёрный «вальтер».

— Гордость у них такая, вишь ты! – заявил незнакомый усач, повидавший ещё Гражданскую. – В плен сдаваться не хотят.

— Сказано же, офицер! – Гранатулов отвернул складки одеяла на мёртвом, обнажились серебристые змейки погон. – Честь офицерская… Надо же, у них тоже есть! Никогда бы не поверил. Всё, пошли – нечего тут глядеть…

Во дворе уже строили пленных в зеленовато-синих замызганных и рваных шинелях, в белых балахонах, с тряпьём на руках, ногах и голове. Покорно они дожидались своей участи. Глядя в запавшие глаза с красными воспалёнными веками, исхудавшие небритые лица Васька нечаянно ощутил – поток их мучений медленно вливался в него. Он словно физически представил себе ту пещерную жизнь, которую они несколько месяцев вели в этих замороженных, пропитанных запахом кала и мочи подвалах, подчиняясь приказам своего командования и фюрера.

Самоходку забросали гранатами – она так и не сдалась в плен со своим экипажем. Догорала синеватым синтетическим пламенем на остатках горючего. Уцелевшая краска, темнея и пузырясь, покрывала снег грязными лужами. Лишь толстый длинный ствол с массивным тормозом торчал наружу и дымился на конце.

Из противоположного перекрёстка, объезжая вражескую технику и воронки с кучами обломков, приближался «додж». В крытой кабине нельзя было рассмотреть пассажиров, но Васька ощутил её приближение. Так и есть – на снег прыгнул сначала новый особист, а за ним – Людмила. Её шапка была сдвинула набекрень, шея повязанная шарфом, краснела от мороза. Карие глаза блестели от задора и возбуждения. На ходу, придерживая сумку, она побежала к нашим раненым вдоль колонны пленных. Особист улыбнулся ей вслед, затем, подмигнув Цвигуну, принялся рассматривать пленных.

— Огрызаются, товарищ капитан, — Гранатулов козырнул на ходу и пожал ему руку. – Ещё пока огрызаются…

— Этого у них не отнять, огрызаются, — кивнул уполномоченный контрразведки СМЕРШ. – Офицеров средь этих нет? Ага, кажется вот один… — он указал рукой в варежке на высокого и тонкого немца в длинной шинели и фуражке, обвязанной мешковиной. – Ну-ка, этого и всех таких прочих – вон из строя…

Вышедший за ним молодой старший сержант, приписанный к СМЕРШу, принялся по-немецки выспрашивать у пленных, есть ли среди них офицеры, сотрудники СД и Абвера, эсэсовцы, члена НСДАП, а также бывшие до войны в штурмовых отрядах СА. Пленные жались к друг-другу и вскоре слились в единое голубовато-грязное с белым пятно. Они дрожали от холода и нервно топали обмотанными тряпьём ногами (у некоторых, правда, были войлочные боты на толстой деревянной подмётке). Двое бойцов вывели под руки длинного в фуражке, в советских комсоставских валенках, снятых либо с пленного, либо с убитого. Тот не сопротивлялся, лишь холодно и надменно смотрел перед собой. Но исхудавшее продолговатое лицо больше ничего не выражало. Однако на плечах у фрица вместо серебристых погон были чёрные с белой окантовкой, посередине которых красовалось по серебристому ромбику.

— Достаньте вашу зольдбух, битте зер, — на удивление вежливо попросил переводчик.

— Не надо, итак ясно, — махнул рукой особист, который понял, что перед ним фенрих (кандидат) в офицеры, проходивший обучение на инструкторских курсах в полковой школе (Kriegshule). – Спроси у него, есть ли офицеры среди них?

Фенрих отрицательно махнул головой и что-то пробормотал. Затем поднёс палец ко рту и, выдохнув клуб пара, вяло усмехнулся.

— Он утверждает, что капитан Фольмер, командир их пехотного батальона оставался среди них. Где он теперь, никто не знает. Среди живых его нет. Значит, он принял командование. ( В толпе пленных прошло оживление. Толпа заметно подтянулась и стала похожа на строй.) Просит… хм, гм… угостить их сигаретами.

— А хера маринованного он не просит? – смачно высказал давнишний усач, у которого на шинели обнаружились сержантские треугольнички.

Бойцы заржали и зазвенели оружием. Кто-то выразительно, примостившись на развалинах средь сугробов, стал крутить «козьи ножки», высекая искры из кремня, зажиная спички, пользуя свои и трофейные зажигалки.

— Скажи этому козлу… — желваки заиграли на каменном лице Гранатулова, но особист жестом остановил его.

Он широким движением распахнул комсоставскую длиннополую шинель и вытащил оттуда коробку трофейных сигар. Не долго думая, передал её фенриху. Тот поначалу остолбенел. Затем неловким движением открыл её. Пузатенькие, перехваченные красно-золотыми ленточками сигары посыпались в грязный, ноздреватый снег. Покрытый россыпями гильз, среди которых совсем, казалось, затерялись. Но фенрих сделал знак: невысокий, щуплый пленный в куртке с капюшоном, из которой клочьями выбивалась вата, принялся на коленях собирать их. Оставшиеся в коробке, фенрих раздал стоящим в строю. Те, нервно улыбаясь и говоря «danke, Herr Hauptmann», попрятали сигары по карманам. Похоже, курить, если было от чего прикуривать, они без приказа старшего по званию не решались.

Вот те на, подумал Васька, опираясь на СВТ. Только что были толпа-толпою, а стали снова солдаты.

— Он благодарит вас, называет «господин красный командир», — перевёл старший сержант из СМЕРШа. – Утверждает, что не нацист, хотя честно служил Гитлеру. Политика его мало интересует, а солдатский долг превыше всего.

— Вот, сука, — сказал кто-то из своих. – Тра-та-та бы ему за это – к такой-то матери…

Все нехорошо оживились, снова забряцав оружием.

— Разговорчики прекратили! – рявкнул Гранатулов, подобравшись. Уже в тишину он продоложил: — Товарищ капитан! Разрешите колонну это… того… Выделим конвой, отправим куда следует.

— К праотцам? – пошутил особист. – Нет, туда не надо. Имейте в виду, товарищи бойцы, — обратился он ко всем, — вот это – пленные! Да немцы, да воевавшие против нас, — но теперь они сложили оружие. Кто из них что сделал, будем разбираться индивидуально. На то наши органы и существуют в природе. А за самосуд в военное время, что полагается? – он ткнул пальцем в давнишнего парнишку.

— Это самое… трибунал.

— Не это самое, а трибунал, товарищ капитан, — было взвился Гранатулов, но был остановлен жестом особиста:

— Вот именно, трибунал, товарищи. Он самый, родимый… Зачем это вам? Вы же советские люди, комсомольцы и члены партии. Вот ты, — он ткнул пальцем в сторону усача-ефрейтора, — ты, Ефремов, позавчера принят на кандидатский срок. Так? (Ефремов понуро кивнул. Вокруг тут же образовалось пустое пространство.) Так зачем ты себе жизнь портишь? Небось, руки на пленных чешутся? Так ты в бою их разминай. Пленных расстреливать запрещается, и точка. Всем ясно?

— Всем, всем, — закивал Гранатулов, украдкой показывая со спины кулак.

— Так точно, мне ясно, — вздохнул парнишка, забрасывая трёхлинейку. – А только гады они. Мамка писала, что когда была под ними – корову увели. И председателя нашего вздёрнули. Всех бы их…

На него зашикали, а особист погрозил ему пальцем. Гранатулов сделал нервное движение, и лицо парнишки затерялось среди других. «Фрицы, может огонька вам? – предложил неуверенно второй номер Кадилова. – Так ловите, вот вам…» Воздух рассёк коробок спичек, который один из пленных с неожиданной прытью поймал на лету. «Danke shen? Herr Kommunist! Stalin good! Hitler chaise…»

Когда колонну уводили (её возглавил фенрих, что достаточно браво ковылял по снегу в своих валенках), Васька обратился к особисту. Дескать он знает, где лежит офицер.

— Правда? – поинтересовался тот. – Откуда знаешь?

— Так, он на меня напал сзади. Там их госпиталь в подвале. Разрешите, товарищ капитан, — Цвигун козырнул Гранатулову, — проводить товарища из СМЕРШа?

Тот недовольно смерил его взглядом. Как-никак, стукачей хватало. А Гранатулов спал и видел, как на него стучит именно Васька. Так не терпелось наказать его, за что и про что по мордасам.

— Разрешите, капитан, — кивнул понимающе особист. – Сопровождайте меня вместе с ним. Тут, говорите, даже госпиталь немецкий? Ага, значит, там могут быть, которые всё про всё… — он прошептал что-то себе под нос: — Итак, двинемся! Семёнов, — обратился он к переводчику, — на мелочи не отвлекаться. Сейчас будешь много работать.

— Товарищ особист… капитан, — сбился Гранатулов, что стал темнее ночи, — разрешите мне в часть, принять снова командование. Пусть этот вас один сопроводит до фрицев этих.

— Конечно. Только не к чему у меня спрашивать разрешение. Я же не ваш командир. В званиях мы равных, верно? Так что ступайте – исполняйте обязанности…

Гранатулов забросив ППШ за спину. Неловко побежал к груде развалин, где был вкопан остров сгоревшего Pz.IV, башня которого с короткой пушкой валялась отброшенная взрывом. Сделал знак – бойцы, построившись в колонну, двинулись за ним. А по развороченной улице, рыча, двигались лёгкие и средние танки. Проползла пара тягачей «Комсомолец» на гусеницах, волоча за собой подпрыгивающей «дивизионки». В небе, ясном и морозном, где серебрилось до сотни серебристых узоров в дыму пожарищ, проплыло два У-2. Словно заслышав их почти бесшумный стрёкот, залаял 20-мм зенитный автомат Flak.20. Со стороны разрушенного элеватора потянулись красные пунктирны трассирующих пуль. Но не долго – у фрицев действительно иссяк БК.

— Ну что ж, тронулись, — показал им рукой особист в развалины захваченного дома.

Уходя, Васька горестно проводил взглядом Людмилу, что бинтовала раненого в ключицу. Она повернулась к нему, словно от приятного толчка. Затем пошевелила губами в знак сожаления, изобразив поцелуй. Её серые глаза увлажнились слезами. Как будто стенали: «Милый мой, любимый! Ну, почему нам нельзя быть друг с другом всё время? Или нас испытывают на прочность обстоятельства? Или война для этого выдумана, чтобы проверять девичьи сердца? Или…» «Людок, ты брось это самое, — перебил он её в уме, ощущая теплоту и холод в висках, а также во лбу. – Зачем бередишь сердце своё? Сказал, люблю, значит – до гробовой доски. Моей разумеется – ни твоей… Так что…»

С этими мыслями он не заметил, как привёл своих спутников через полутёмные галереи подвала к госпиталю, где, уютно устроившись среди замёрзших, но отвратительно пахнущих, фекалий, спал Кривошеенко. Между ног у него была зажата винтовка НСО, свитер выпирал из шинели и закрывал лицо до бровей. Распущенные отвороты шапки торчали в разные стороны, как заячьи уши, дополняя картину разгрома и хаоса. Немцы на своих местах заметно двигались. Кто-то стонал и мучительно кашлял, кто-то в мешковатой плащ-палатке, опираясь на костыль, ковылял к выходу, неся перед собой укороченную до колена ногу. Но самое главное их ожидало впереди.

— Ну и, показывайте, — уверенно сказал особист.

— А, этого… — хлопнул себя по лбу Васька, приходя в себя. – Так вот же, он здесь был! Где же…

Он долго оглядывался по сторонам, но не находил тело и даже маленький «вальтер». Хотя последний мог быть подобран кем угодно, он этого не помнил. Но самое главное – тела застрелившегося не было и в помине. Как будто напавший на него фриц ожил после пули в живот (откуда тогда у него хлынула кровь изо рта?), встал и преспокойно пошёл по развалинам.

— Вот тут лежал. Все подтвердить могут, — уверенно заявил Васька, разводя руками. Увидев, как раненый фриц на костыле испускает из себя жёлтую, зловонную струю, прикрикнул: — Кривошеенко, твою мать! У тебя срут под носом, а тебе хоть бы хны. Смотри, как бы тебя не обоссали, героя…

***

…О, да, Рудольф! Вы оказали нашей организации неоценимую услугу. Добыча, которую вы поймали в силки, весьма и весьма… Но поймать это ещё не всё. Добычу надо удержать и не упустить. На это вы способны, я надеюсь, дружище? Удержать такую дичь? – усмехнулся оберфюрер, развалившись в кресле машины. – Если нет… Тогда, может, будет лучше вернуть это дело в разработку вашему непосредственному начальнику. Партайгеноссе Вильнер будет рад этому! Думаю… нет, я уверен – он справиться. Особенно, если узнает, что дело уплыло от нас. Понимаешь меня?

Он перегнулся и потеребил сидящего перед ним в форме капитана артиллерии за воротник шинели. Капитан брюзгливо поморщился и двинул фуражкой с наушниками, что держал на коленях. Затем вновь собравшись, принялся есть Науманна глазами.

— Оберфюрер, при всём желании – не могу ответить вам определённо. Если я не справлюсь, ясно, что материал придётся ликвидировать. Причём незамедлительно во-избежании утечек. Зная русских, особенно женщин, не сложно предположить, что именно так они и поступят.

— Вот как, мой друг, — брови Науманна незамедлительно взметнулись. Он пожал плечами в кожаном пальто с лисьими отворотами: — Мне это решительно не нравится, мой друг. И большая просьба: с этого момента – только на ты, — он представил свою ширму с драконами и заметно успокоился: — Зная русских, я поступил бы точно также, окажись на их месте. Их человек, в данном случае, связная с городским подпольем и партизанами, может быть, работает на службу германской империи. Конечно, можно предположить, что она выполняет второе задание Центра – агент-дублёр… Но проверить они её должны обязательно. Ты не находишь? Вижу по глазам – не находишь… А они её проверят – незамедлительно, как только почуют что-нибудь неладное. А мой чувствительный оперативный нос именно это мне и подсказывает. Так вот, Руди, будь любезен: все три дня, начиная с сегодняшнего, ты будешь дежурить по одному адресу. Я тебе напишу и покажу. Только так, — Науманн размашисто начертил в блокноте. Затем смял вырванный листок и тут же сжёг его. Пепел из кожаной перчатки вытряхнул в пепельницу, вмонтированную в дверцу машины.

Капитан артиллерии кивнул своей стриженной под бокс головой.

— Разрешите спросить, оберфюрер, что будет входить в мои обязанности?

— Дружище, только сидеть в этой комнатушке. Эта баба предупреждена и не будет тебе мешать. Твоя задача следить за теми, кто… ну, скажем, явится без приглашения. Кроме того, я ознакомился с твоей служебной карточкой. Тебя на курсах в Цоссене готовили для работы в Абвер III, в русском отделе. Ты изучил и весьма неплохо русский, понимаешь, что они говорят. Если услышишь или почуешь, что объект наблюдения станут ликвидировать, воспрепятствуй. Немедленно! Ты понял?

— Так точно, оберфюрер. Я уяснил свою задачу.

— Вот и отлично! Удачи тебе. Ты можешь идти.

Науманн, любезно улыбаясь, пожал капитану руку. Затем проводил его невысокий, но ладный силуэт взглядом, когда дверца, обшитая кожей, мягко хлопнула. Мороз, что вошёл в салон, приятно обжёг ему лицо. Науманн ощупал бритый подбородок, помассировал веки глаз, а затем коротко приказал шофёру двигаться к соборной площади. Там его ждал новый агент, не так давно вышедший на него лично и предложивший свои услуги. Так, во всяком случае, этот чудак указал в своём письме, что оказалось в его секретариате, и было адресовано ему лично. На плотном сером листе были наклеены в стиле Конан Дойла вырезанные из газеты буквы, из которых был составлен следующий текст: «Готов оказать вам неоценимые услуги. Меня подставляют в нехорошую игру. Мой шеф в этом замешан. Хайль. Жду вас возле управы каждый четверг в 16-40. Ни минутой позже». Судя по стилю, сигналил кто-то из своих и, очевидно, сильно нервничал. Ясно, что опасался: не узнают по шрифту печатной машинки, которую он заранее исключил – узнают по стилю. Странно, подумал оберфюрер, зачем он втиснул «хайль» почти в середину? Хочет подчеркнуть, что не верит в наши идеалы? Что ж, он прав. Науманн не терпел фанатиков и подходил к национал-социализму весьма практически.

Его удивлению не было предела, когда со второй попытки (в первый раз к машине никто не подошёл) в салон уверенно сел никто иной, как штурмбанфюрер Фоммель. Одетый в поношенную шинель русского солдата и шапку, в стоптанных и перелатаных валенках. Он простужено шмыгал носом, смотрел зло и решительно.

— Мой Бог, что за маскарад! – выпучился на него шеф «гехайм филд полизай». – Зачем это?

— Это задание моего шефа, — поморщился Фоммель. Поскрёб отросшую трёхдневную щетину: — Эта свинья, — он затравленно обернулся, — даже бриться мне не разрешает. В этом месяце я получил указание являться на место предполагаемого контакта в таком виде. Только в таком! Если раньше допускалось переодевание…

— Да, но это полная чушь! Вы же плохо владеете русским! Ну, почти как я, — Науманн обворожительно улыбнулся, и поймал себя на мысли, что подзарядил Фоммель дополнительной энергией. – Да, именно так! Действительно, какая сви… какой он деспот! Ах, штандартенфюрер, мог ли я предположить… — он зацокал языком, что было несвойственно, но тут же вздрогнул, поймав себя на мысли, что Фоммель мог быть подослан 3-м директоратом: — Да, но… Почему же вы, дружище, не обратитесь в полицию контроля? Уверен, там вам…

Под острым, пронзительным взглядом штурмбанфюрера он тут же притих.

— Да, ещё раз простите, что-то я не в такт, — тут же поспешил он взять быка за рога: — По-моему, я вас принял за кого-то другого. Итак, вкратце изложите… хм, гм… суть вашего задания.

То, что изложил ему Фоммель, вообщем-то его не удивило. Ещё с осени 1941-го ему было указано приходить каждый день в 17-00 на соборную площадь в условленное место и ждать, что к нему подойдут. Некто должен будет сказать ему следующее: «Есть новости для 401, сообщить по линии». Что это означает, ему не сказали. Он и не стал интересоваться у шефа: себе дороже будет. Но вот уже целый год… Это не отнимает много времени, но Фоммель чувствует, что шеф что-то от него скрывает и ведёт двойную игру. Кроме того, ему давно поручено присматривать за некой Аграфеной, что проживает…

— Так, хорошо, — Науманн едва не задохнулся от мстительного восторга. – Вы действительно очень наблюдательный и проницательный товарищ, великолепный оперативник. Я горжусь, что именно такие парни составили костяк нашего движения. Национал-социализм жив благодаря таким ребятам как ты, дружище, — для убедительности он встряхнул руку Фоммеля. – Так, на чём мы остановились? Ага, эта женщина, Аграфена. Ох, эти русские имена! Что она собой представляет?

— В прошлом она подверглась репрессиям со стороны их тайной полиции, оберфюрер. Она и её муж. Он был партийный функционер при большевицкой организации в Петербурге. Сейчас он уже не жилец, умер в их исправительном лагере для политических преступников. Или его расстреляли – шеф не уточнял. Но он требует, чтобы его легенду всячески поддерживали. Как будто ей показывают его письма оттуда – наши спецы-криминалисты постарались подделать почерк и манеру письма. Но я в это не верю. Аграфена играет какую-то роль в подполье. К ней, по нашей информации, должны приходить люди из леса. Но сколько я с ней работаю, ни разу никто… Кроме одного случая…

Тут Фоммель, наконец, перешёл к главному и рассказал загадочный эпизод с Якуновым. Того задержали при облаве в октябре 1941-го. Завербовали и отпустили. Сотрудник Науманна, криминальассистант Крешер присутствовал на допросе и сам допрашивал. Но ни черта у него не вышло. Зато вышло у штандартенфюрера Вильнера. Якунов мгновенно дал добро на вербовку. Ему, Фоммелю, было поручено провести прикрывающее мероприятие: арестованного завели в караульное помещение сотрудники полиции порядка и немного поколотили. Но самое главное заключается в другом. Якунов, оказывается, торгует неподалёку от того места, где ему назначено ждать контакта. Поначалу Фоммель решил, что это совпадение. Но нет, так оно и есть. Похоже, что шеф нарочно поставил своего нового агента там торчать и кем-то работать. Чтобы подставить…

«…Если этот Якунов поставлен присматривать за этим дураком Фоммелем… Хотя, нет, это исключается. Слишком сложно. Хотя надо проверить и этот бредовый вариант. Скорее всего, шеф пытается подставить не в меру ретивого сотрудника. Тем более, своего референта. И завербованного 3-м рефератом. Как ни крути, а это у него на лбу написано. Его жмут с двух сторон, и он не выдержал. Пошёл на служебное преступление: разгласил мне, сотруднику другой службы, такое задание! Если слить информацию о разговоре… чёрт, надо была писать на диктафон… «тройке», он совсем пропал! Но разве такое в моих планах? Нет, конечно. Будем действовать иначе. Надо выяснить, нет ли связи у этого Якунова с подпольем и партизанами. Кроме всего, что там по этой…»

— Кстати, причём тут эта Аграфена? – небрежно поинтересовался Науманн. – Я не уловил связи с этим… с Якуновым. Или?..

— Да, вы не ошиблись. Когда я заподозрил эту стерву в сговоре со своим шефом, я устроил ей на дому интенсивный допрос. И она вскоре созналась, что некто Якунов был её любовником. И до сих пор поддерживает с ней интимную связь.

— Вот так! Это очень интересно, — похвалил его Науманн, тряхнув за вонючее плечо. – Что ж, дружище, постарайтесь узнать о ней побольше. И о нём тоже. А задание шефа… — он изобразил на ухоженном лице саркастическую улыбку, — …задание шефа выполняйте. Это необходимо. Ходите в указанное время в указанное место. Иначе он вас со свету сживёт, поверьте мне, — Науманн жёстко взглянул ему в глаза, отчего Фоммелю стало не по себе. – Успехов… Да, о вызове на контакт. Договоримся так: вы мне снова пришлёте такое же письмо. Можно, конечно, отпечатать на машинке. Я мог бы вам предоставить другую клавиатуру, но это будет слишком. Печатайте смело – у меня умирают все тайны.

Этим же днём он вызвал на совещание всех оперативных чинов из отдела криппо. Устроил им небольшой разнос. Почему из числа завербованных русских уголовников так мало преступных «тузов»? Русские называют их «авторитетами» или «ворами в законе», не так ли? Кроме того, личная агентура «папы» Мюллера получила информацию, что в числе этих «тузов» есть агенты ОГПУ. (Науманн намеренно обвёл глазами сидящих: не поправит ли кто-нибудь, что НКВД? Никто не поправил.) Поставил задачу отделу найти выходы на русских преступных главарей, он распустил сотрудников отдела. Лишь Крешеру велел задержаться. В разговоре с ним он затребовал данные на всех задержанных и привлечённых им агентов на доверии, начиная с 1941-го. Но Крешеру похвастать было почти нечем.

Тогда оберфюрер стал лично допрашивать тех, кого задержали по подозрению в принадлежности к подполью. Их набралось с десяток. Ничего нового они сказать не моги. Ситуация усугублялась тем, что у гестапо не было довоенной агентуры в «Шмоленгс». Трое привлечённых к подполью, правда, уже в ходе оккупации дали согласие на сотрудничество (одного в ходе регистрации на бирже соблазнили продуктовым пайком, другой был пойман на «барахолке» с радиодеталями, третий пришёл сам, будучи убеждённым сторонним пакта Радек-Сект), но всё это были мелкие люди. Их в разное время вызывали в местное управление НКВД, где задавали один и тот же вопрос: «В случае захвата города немецко-фашистскими захватчиками, вы готовы оказать подполью содействие?» На их утвердительный ответ следовало строгое указание до поры до времени «законсервироваться» и ждать связного с паролем: «Я от Семёна». Пока что три дня назад к одному из них явился незнакомый паренёк и после указанного пароля лишь сунул записку известного содержания. Оберфюрер использовал её для психологической атаки в разговоре с Аней, ибо, проанализировав её контакты, пришёл к выводу: «Радугой» может быть только Аграфена. Веру Денисову, высокую грудастую девицу, работающею в одном с Аней отделе полевой комендатуры, он в расчёт не брал. Она давно была завербована (причём, по её же инициативе) и оказывала услуги как политической разведке, так и ведомству Мюллера. Побудительным движением для неё явилось, по мнению Науманна, ощущение собственной глупости. Вера была далека от идей строительства коммунизма, веры в светлое будущее и прочих большевистских идеалов. В жизни её интересовало всего две вещи: найти высокого красивого мужчину преклонного возраста (безусловно обеспеченного) и жить с ним в отдельной квартире с телефоном и паровым отоплением. Науманн подозревал, что помимо двух перечисленных Вера преследовала ещё третью: жить на зависть окружающих. Но девушка упорно молчала об этом. Лишь поджав губки, твердила, что жизнь при советской власти не давала развернуться ей и её матери (отец их бросил, когда Вере было пять лет). Она жалеет своих сверстников, что восприняли «новый порядок» как оскорбление, так как с самого начала рассмотрела в германских солдатах и офицерах тот идеал мужчины, который ей подходит. «…Как, у вас не болит душа, что наши солдаты ходят по вашим улицам? – нарочно задал провокационный вопрос Науманн. – Что если бы по германским улицам, ну… конечно такого не может быть, но предположим: вы – германская девушка, и по улицам вашего города ходят советские оккупанты? Что бы тогда вы испытывали?» Вера удивленно посмотрела на переводчика, который съёжился и заметно побледнел. Затем, наигранно улыбнувшись и поведя коленкой, ответила: «Но вы только что сказали, что это невозможно». Из этого следовало, что в девице жил затаённый страх, который она не решалась показывать. Использовать её в серьёзных оперативных мероприятиях не решились. Для начала эту «звонкую пустышку» (по определению Вильнера) сажали в одиночные камеры к арестованным мужчинам, где она, расстёгивая блузку, старалась выведать у них интересующие полицию и службу безопасности данные. Это проходило с переменным успехом. Когда же появилась Аня, Науманн стремительно прикрепил Веру к ней. Это не принесло пока также ощутимых результатов. Зато в другой плоскости результат последовал мгновенно: в Веру удалось влюбить действующего бургомистра Всесюкина. Но ещё с декабря прошлого года его начало тянуть к Ане. Он оказывал ей знаки внимания, время от времени, расспрашивая о ней свою секретаршу Аграфену, к которой та приходила по делам службы. Это навело шефа «гехайм филд полизай» на мысль, что бывшего купца первой гильдии и узника большевистских лагерей могут ему «подставлять», проверяя таким образом его осведомлённость. Но контакты с Аграфеной и расспросы последней его сильно заинтересовали. Здесь он почувствовал «сквозняк», который всё больше его увлекал к далёкой, но ожидаемой цели. И он осторожно пошёл к этой цели, собирая на эту обворожительную пухленькую женщину информацию (Оказалось, что помимо всего прочего к ней до войны был прикреплен агент-нелегал СД.) К Аграфене как к женщине Всесюкин, как ни странно, отнёсся с самого начала прохладно, хотя и слыл бабником. Это тоже насторожило Науманна. Он всё серьёзней стал рассматривать нынешнего бургомистра как агента «огэпэу».

Один раз ночью за Всесюкиным приехали и привезли его растрёпанного к Науманну. Тот, предложив ему сигареты и кофе, любезно с ним поговорил. Затем спустился с ним вниз, во двор, где показал» тысячу смертей» на одном из арестованных в ходе облавы. Всесюкин горестно покачал своей взлохмаченной головой: «Господин офицер, я всегда думал, что немцы нация порядка и высокой культуры. Извините, но запугиваний мы, русские, не принимаем. Лучше убейте сразу, но диалога у нас не будет». (Говорил он при этом на хорошем германском.) За сим он хотел откланяться. Науманн тогда рассмеялся: «Нам нужны такие отважные люди как вы, герр бургомистр! Отрадно, что вы приняли наше предложение на столь высокую должность. Поверьте мне, вас не запугивали – вас проверяли. Проверку вы прошли успешно. Разрешите вашу руку?»

Агентом Науманна этот человек так и не стал. Радовало другое: на сотрудничество с оккупационными властями с прошлой зимы потянулось немало родственников бывших репрессированных Советами партийных функционеров. Кроме них были уголовники, а также сторонники пресловутого пакта Радек-Сект и последовавшего за ним пакта Молотов-Риббентроп. Большинство этих коллораболацианистов объединяло желание устроиться получше в голодное и холодное время. Это было ясно. Никто из них не имел серьёзной информации о подполье, делясь лишь данными о следователях ОГПУ-НКВД, что их допрашивали, советских и партийных активистах и прочее, что итак было в картотеках полиции. Но от одного из них Науманн узнал о подобных настроениях у бывшего комсомольского работника высокого уровня, что в ходе войны, несомненно, мог быть оставлен как вожак партизан. Его следовало найти. С лета 1942-го, когда 6-я и 4-я армии рейха начали своё победное шествие на Юг России, Науманн стал готовить агента для внедрения к партизанам.

…После Крешера Науманн вызвал начальника отдела по борьбе с партизанами штурмбанфюрера Альфреда Смирнова. Он был наполовину русским, хотя проживал в Германии с конца 20-х. Занимаясь агентурным внедрением в партизанское движение Смоленщины, партайгеноссе Смирнов курировал восточный батальон, что охранял пакгаузы и насчитывал всего 300 бойцов. Все они были из числа пленных красноармейцев и перешли на сторону рейха по разным мотивам. Преобладали, конечно, шкурные интересы. Но было немало и тех, кто искренне верил, что Германия и фюрер либо восстановят в России монархию, либо созовут Учредительное собрание. Среди завербовавшихся имели троцкисты и ревностные сторонники пакта Радек-Сект с совместными планами войны против Британии, а затем и Америки.

— Дружище Альфред, как у вас обстоят дела с внедрением агентуры? Порадуйте своего партийного товарища, — начал Науманн беседу, как будто они хлебали суп одной ложкой с младенчества.

Это лишь напрягло штурбанфюрера. Он не стал оттопыривать локти и тянуться во фрунт, потому что шеф этого не требовал от подчинённых. Что требовал от них шеф, для многих оставалось загадкой. Фанатики подобно Краучеку, получая бредовые по смыслу и содержанию директивы о повальном уничтожении большевизма (членов партии, активистов, комсомольцев и советской интеллигенции, исключая технарей), начинали их исполнять. Очень скоро, попробовав вкус крови, они теряли оперативный нюх и начинали стремительно падать по карьерной лестнице. Многие из них попадали на фронт. Одиночки приспосабливались, толкуя приказы в соответствии с обстановкой. Смирнов был таким. Он скоро уловил «генеральную линию». Шеф и стоящие за ним бонзы СС и «золотые фазаны» (чиновники НСДАП) преследовали хитрую цель. Они одновременно нагнетали обстановку бессмысленными репрессиями и одновременно списывали эти жертвы на Советы. Так вовсю писала оккупационная пресса. Но население этому вскоре перестало верить. Тогда Науманн поступил ещё хитрее. Через агентуру он пускал слухи, что в рейхе есть силы, изначально бывшие против этой войны. Что развязана она вопреки воли фюрера, которого окружают и обманывают генералы. То же он распускал о Сталине. Параллельно формировалось другое направление активной пропаганды. Суть его состояло в том, что жестокости в отношении пленных и населения – мера вынужденная. Они вызваны как некомпетентностью и предательством, так и желанием подстегнуть население к борьбе с оккупантами. Стало быть и Гитлер, и Сталин были одинаково заинтересованы в этом.

— Партайгеноссе, все семь агентов из числа пленных ушли в лес. Легенда прежняя: побег из лагеря, побег по дороге на работы или оттуда. Информация через условленный тайник поступила лишь от одного. Причём всего два раза. Уже целый месяц агент не выходит на связь. Русские, как вы знаете, в сбежавшем от нас видят потенциального шпиона и диверсанта. Это очень сильная сторона их контрразведки. Особенно, если у объекта подмоченная биография. Допускаю, что его решили дополнительно профильтровать…

— Да, да, — качнул бриллиантиновой русой головой оберфюрер. Он толкнул к Смирнову коробку гавайских сигар и серебряный ножик в футляре: — Угощайтесь, дружище! У нас непринуждённая обстановка. Просто товарищи по партии советуются, как им быть, — он тускло рассмеялся. – Да, вы ещё раз правы. У русских очень сильно поставлена процедура фильтрации. Разве что Абвер способен составить им конкуренцию. У нас же развели непозволительный либерализм! Как будто и впрямь поверили этому дураку Геббельсу, будто в России произойдёт революция. Пока что происходит обратное. Вы не находите?

Смирнов задумчиво взял сигару и обрезал кончик в хрустальную пепельницу.

— Сложный вопрос, оберфюрер. Наша победа, конечно, близка, но закрывать глаза на трудности – преступное разгильдяйство. Необходимы агенты во всех крупных партизанских соединениях, на уровне штабов. Но Сталин в 1937-38-м перестрелял и пересажал сколько-нибудь подходящий материал для вербовки. Не то, что в Европе. Приходится довольствоваться тем, что есть. А это ничтожно мало. Кроме того, вы ведь знакомились с агентурными досье. У меня разношёрстый состав. Монархисты, бывшие и нынешние эсеры, скрытые трудовики. Есть даже один «зелёный» — было в ходе Гражданской войны такое партизанское движение, — Смирнов наконец закурил и откашлялся: — Они создавали отряды, защищающие деревни от городов. Идея Руссо о природных корнях человека плюс стремление сохранить патриархальные ценности. Ну, и конечно, троцкисты. Вся эта компания трудно уживается вместе и преследует противоречивые цели. Иногда мне кажется: проще расстрелять их всех. Но я же понимаю: это бред!

— Конечно, это бред, — согласился Науманн, подавляя в себе желание закурить. Для пущего либерализма он уселся на край стола: — Я рад, что ты это понимаешь. У русских нам необходимо хорошо поставленная агентурная сеть. На момент вторжения она у нас была. Ну, конечно… — он заметно скривился, — если считать за нашу контору ведомство Шелленберга. Как тебе известно, этот красавчик никогда так просто не делился серьёзной информацией. Тем более что её значительная часть получена от Канариса. Подозреваю и то, что эти свиньи скинули нам до и после начала Восточной компании, сильно профильтровано. Тебе так не кажется?

— Подолгу службы я часто пересекаюсь с СД и Абвером. Вынужден согласиться с сами… с тобой, оберфюрер.

— Рад, что и в этом мы находим точки соприкосновения, — грациозно перегнувшись, Науманн вынул из чёрной папки с материалами наружников матерчатый непромокаемый конверт. Вынул из него фотографию и показал её Смирнову: — Этот субъект торгует недалеко от соборной паперти. Присмотритесь к нему. Есть серьёзные основания, что он связан с подпольем и партизанами. Если это их неучтённый агент, не надо сразу брать его под колпак. Нежно проконтролируйте его контакты: кто, когда, зачем у него покупает сало, чем расплачивается. Это очень важно – ни мне вам говорить. Сдаётся вашему шефу, что эта оперативная точка для негласных контактов. Он как почтальон для передачи…

— Я вас… тебя перебью, оберфюрер. Русские называют этот способ контакта «почтовым ящиком». Вложил, выложил…

— Почтовый ящик? Что ж, оригинально. У русских всегда было чему поучиться. Кроме всего, — Науманн нажал кнопку звонка и заказал вбежавшему Менцелю два кофе, — у меня есть одна потрясающая идея…

Он достал из другой папки чистый лист бумаги и размашисто написал карандашом со стирательной резинкой: «Думаю, что будет лучше, если с партизанами пойдёте на контакт лично вы. Как вам такая идея? Изобразите из себя раскаявшегося русского. Очень способствует ваше происхождение. Если моя идея подтвердится и Якунов связной между лесом и подпольем, он должен клюнуть. Мы в свою очередь составим вам подходящую легенду. Кроме того, одна особа, с которой я вас сведу…»

В довершении беседы он показал Смирнову два фото Ани. Одно было сделано наружниками, когда девушка шла по хрусткому снегу на работу в комендатуру. Второй — уже в коридорах самой комендатуры: агент подошёл к ней вплотную и сделал снимок из портативного аппарата с объективом, замаскированным под пуговицу. Смирнову запомнились выразительные большие глаза и пышные, собранные в косу светлые волосы. Судя по всему, девушка была серьёзной и, следовательно, в целом «материал» подходил.

— Она уже оказывала услуги лично мне, — загадочно усмехнулся шеф. – Я нахожу её подходящей для наших игр. Если она пытается вести с нами свою игру и строит на мне расчёт, — глаза его заледенели, — то это не укроется от меня. Берите её в оборот и удачи! Думаю, партитура стоит того, чтобы её сыграть…

— Понятно, шеф, — двинул помертвевшими губами штурбанфюрер. – Разрешите взять фотографию…

***

…Ну что, к Люде идёшь? – пропищал огромный Гранатулов, что высился в дверном проёме.

Он возник там неожиданно, когда Васька сшил неровными стяжками валенок и готовился по разрешению отделённого отправиться к нему сам. По той же причине. С третьего этажа развалин жилого дома, в котором остались целы все перекрытия, но стены зияли пробоинами, а внутри была растащена вся мебель, хорошо просматривался обгоревший куб с провалами окон и дверей посреди парка. Это был музей обороны Царицына 1918-19 гг. Вся площадь сада, белая, как в кисею, была покрыта отвратительными ямами воронок разной величины, обломками автомашин без кузовов, что были спилены немцами на дрова и часто без радиаторов, что выполнялись ради экономии стратегического материала (по доктору Геббельсу) из прессованного картона. Тут же за импровизированными капонирами стояли за гнутыми щитками 37-мм пушки, на могильных холмиках высились стальные каски (деревянные кресты в «котле» также шли на дрова), стоял брошенный мотоцикл «цюндап» и вполне исправный «опель-генерал», окрашенный в неровную белую полоску, перегораживал главный вход в здание, выполненное из красного кирпича. Его некогда оцинкованная зелёная крыша зияла многочисленными пробоинами; обнажился каркас, в который, завывая, заносилась белая метель и падали крупные белые хлопья снега. Несмотря на кажущееся отсутствие движения («поди, вымерли все, гады!») двигались по коробке захваченного здания с величайшей осторожностью, так как из тёмных проломов и проёмов со сгоревшими рамами и вышибленными окнами могли сухо клацнуть выстрелы из маузеровских карабинов, протрещать очередями из MP38 или MP40, брызнуть свинцом из MG 34 на треножнике… Не следовало полагаться на снарядный и патронный голод у фрицев. Чем меньше у них становилось боеприпасов, тем метче они целились и точнее жали на спусковой крючок.

— Разрешите не отвечать, товарищ капитан? – Цвигун лишь взглянул в глаза своему комбату.

Тот лишь тяжело вздохнул. Затем вышел из дверного проёма в комнату с выщерблинами от пуль, с сохранившимися остатками обоев на бетонных стенах и группой бойцов, что прислонившись, спали под окном. Этажом выше был оборудован НП, к которому сверху и снизу тянулись длинные и толстые провода. КП батальона расположился на чердаке дома, что сохранился хорошо. Оттуда всё было видно как на ладони: и пепельно-чёрная шапка Мамаева кургана, и серая бетонная каланча элеватора с тянувшейся паутиной железнодорожных путей, с опрокинувшимися сгоревшими вагонами и скрученными в спираль рельсами, и само сгоревшее и полуразрушенное, с круглой аркой входа здание Сталинградского вокзала. Сразу за ним над городом начинал нависать Мамаев курган, который почти граничил с Волгой, закованной теперь в тесный ледяной панцирь. Вся поверхность этой «горки» была изрыта воронками самой разной величины, исполосована изломанными линиями траншей и извилистыми ходами сообщений, пулемётными и артиллерийскими дотами, квадратными ямами, с оборудованными в них позициями для танков и штурмовых орудий. Кроваво поблескивали в свете заката водонапорные баки на самой вершине. На одном из них, если присмотреться, был виден крохотный алый стяг. А по обоим берегам реки, теперь не опасаясь, командование 62-й армии выдвигало вторые и третьи эшелоны. В захваченную часть города непрерывным потоком текли пехотные колонны, полуторками, «зисами» и «студебеккерами» доставлялись грузы и увозились раненые, подвозились батареи 76-мм, что били вдоль улиц, лязгали гусеницами лёгкие танки Т-70 и Т-40 на автомобильных агрегатах. Вдоль специальных меж, промеренных сапёрами (сверлили лёд), осторожно двигались «тридцатьчетвёрки» и КВ. С ближайших высот гукала тяжёлая артиллерия, и оставляли в небе знойные протуберанцы «эрэсы». Казалось, они растапливали ледяной ветер, заставляли таять снег и разгоняли свинцово-серые или пепельно-белые облака. А впереди на пересечении главных улиц, за скелетами разрешенных домов без крыш высилась серая полукруглая арка Центрального универмага, изъязвленная снарядами, пулями и осколками. Все подходы к нему тщательно просматривались и простреливались с обеих сторон снайперами и пулемётчиками, наблюдались в стереотрубы и бинокли. В подвалах многих домов были оборудованы огневые точки, во дворах и посреди улиц нередко выявлялись вкопанные по башни неподвижные танки, что выбрасывали из своих жерл последние снаряды. Обмотанные шалями, с обвязанными тряпьём ногами и головами «сталинградские гренадёры», что умирали от голода и от холода, продолжали оказывать ожесточённое сопротивление. В плен пока мало сдавались.

— А у меня каждый боец на счету, — заметил Гранатулов беззлобно. Переступая с ноги на ногу, он забросил ППШ за спину. – Понятно? Ну-ка отставить и… Поступаете в моё распоряжение. Повторить!

— Есть поступить в ваше распоряжение, — только успел цмыкнуть языком Васька. – Ну, хотя бы на часок, а, товарищ комбат? А потом хоть в штрафную…

— Я те дам в штрафную! – пропищал комбат, поднося к его лицу на почтительное расстояние свой кулак молотобойца. – Ишь герой-любовничек херов! Вот так ты ценишь её, вот так… Любишь ты её хреново, боец. Не любишь ты её совсем, иначе говоря.

Не давая Ваське опомниться, он в вполуприседе пересёк открытое пространство (в стенку сразу же цвинькнула пуля). Ткнул кулаком наблюдателя, который лежал, раскинув руки, возле пробоины с обнажившейся кирпичной кладкой. Тот совершенно не реагировал на толчок. Гранатулов, тихо матерясь, ткнул ещё сильней в лечо. Тогда наблюдатель глухо зарычал, а Васька увидал на левом плече маскхалата коричневато-бурое кровавое пятно. Ругаясь ещё тише и сильней, комбат принялся сам распарывать трофейным тесаком маскхалат, ватник и прочую амуницию. Из плеча, наконец, показалась сама рука, из которой толчками полилась кровь. Васька, понимая, что рискует, бросился через всю комнату. Добегая, он увидал, как в одном из окон музея отчётливо полыхнул выстрел.

Вскоре они сидели возле раненого. Гранатулов, разорвав свой индивидульный пакет, залил рану йодом. Кровь хоть и стихла, но продолжала сочиться из треугольной ямочки с багрово-синим отёком. Поверх командирского, что мгновенно промок, Васька наложил свой ватно-марлевый тампон, как его научила Людмила. Затем, нахально отстранив Гранатулова, принялся туго бинтовать лежавшего, которого пришлось облокотить о стену.

Под окном заворочались проснувшиеся бойцы. Кто-то попытался сунуть голову в проём окна, но Гранатулов ударом кулака предупредил это. С чердака музея коротко ударил МG34. Cо второго этажа по нему затараракал «максим». Обычные пули в вперемешку с трассирующими, красных и зелёных цветов, потянулись с разных сторон, ловя людей в перекрестья. Вскоре музей накрыло огнём 76-мм дивизионок, отчего на мгновения чёрно-фиолетовый воздух осветили яркие вспышки, а сам дом и площадь заволокло густыми клубами дыма.

— Ах, суки, — бормотал подстреленный наблюдатель.- Вот твари! Достали-таки…

— А ты не высовывайся, — зло огрызнулся Гранатулов. – Товарищ боец! Вас что, не инструктировали, как правильно вести наблюдение? Ага… Что надо выбрать точку, не освещаемую луной или солнцем, тоже не предупредили? Ага…

Васька лишь сочувственно пожал руку раненому. И спросил немного ни мало:

— Товарищ комбат, разрешите я лучше здесь, вместо него…

— Я тебе сейчас подзатыльник того… дам, наверное… Понятно? Ещё раз, поступаете в моё распоряжение. Повторить!

— Повторяю, поступаете в моё распоряжение.

— Вот так! Что б ходил за мной, как пришитый. Увижу, что отстал, берегись! Всё равно, что дезертируешь. Сам, лично тебя расстреляю, Цвигун. Ух, ты у меня того… допросишься…

Пришлось больше не настаивать на своём. Они вместе, пригибаясь, спустились по заваленной, кое-как расчищенной лестнице (на отдельных пролётах спали вповалку и тесно прижавшись бойцы батальона). Вместе вышли на задний двор через огромную дыру от снаряда 150-мм не меньше. Среди сугробов, где вилась позёмка, стояли германские, занесённые снегом грузовики, автобусы и прочие авто без деревянных частей, со срезанной кожей и замшей с сидений, а также с обозначением WH. Прохаживались наши часовые, утопившие головы в ушанках в поднятые воротники шинелей. В белых маскхалатах возле подъезда выстроился наряд из разведбата, по численности – неполное отделение. Почти у всех ППШ были замотаны бинтом, и вся амуниция была под белой тканью. Они время от времени прыгали и кружились на месте, по команде старшего, который затем шепотом прочитал им боевую задачу. После чего, разведнаряд разом повернулся и стремительно исчез в ближайших развалинах.

— Товарищ комбат! – кликнул его голос позади. – Вас это… 108-й требует, — что означало штаб полка.

Гранатулов заметно выпрямил своё угольно-чёрное от грязи, искажённое напряжением и ожесточением лицо. Затем шевельнул плечами атлета, из которых поверх белой кожи торчали из прорех хлопья овчины. Поправил портупейные ремни, один из которых держал планшетку, а два других пояс с кобурой. Затем решительно шагнул к телефонисту, тянувшему за собой провод и аппарат со снятой трубкой.

— Алло, у аппарата 12-й. Докладываю, обстановка впорядке. Фрицы засели в музее, оттуда ведут периодический огонь из стрелкового оружия. Потери: трое убитых и один легкораненый. Предполагаю оставить его у нас до утра.

— …Тут вот какая петрушка, — сказал ему счастливым голосом помощник командира, — к тебе сейчас идут парламентёры из штаба дивизии. Так что встреть их. Даже лучше – вышли к ним кого-нибудь. Самого опытного бойца или командира. Понял? Так-то вот. Они идут со стороны элеватора через посты. Ведёт их начальник штаба. Ой, боюсь я – не знает он отзыва. Как бы по нему не засветили…Да и фрицы вокруг недобитые шастают. Понял задачу? Ну-ка, повторить!

Гранатулов начал было повторять вялым голосом (его перебили и приказали повторить снова), как вдруг их дом заметно вздрогнул. Посыпались обломки. Вскоре красноватая вспышка осветила всё вокруг. Протуберанцы реактивных снарядов показались в небе, закрыв собой звёзды. Немцы явно метили по КП, который либо обнаружили, либо подозревали.

Васька вспомнил Константина Симонова и пожалел, что того нет поблизости. Увидел как на яву его ясные, смеющиеся чёрные глаза, широкую улыбку, ощутил крепко, но дружеское рукопожатие. Майор… Искоса он посмотрел на Гранатулова, который наблюдал за миномётчиками: те, понукаемые своим командиром, потихоньку выдвигались на намеченные позиции. Кто тебя, придурка, за язык тянул? Такое сказать: «Любишь ты её хреново, боец. Не любишь ты её совсем, иначе говоря». За такое морду бъют вообще-то. Ну, ясно дело, запал на Люду. Ясно дело, что ни светит ему. Ясно дело-то, ясно…

— Товарищ комбат, а давайте я пойду этих, как их там… парламентёров встречать. Разрешите?

— А, что? Не разрешаю… — начал было Гранатулов, но тут же подпрыгнул на месте. Поднеся к носу Васьки огромный кулак, откровенно заорал: — Рядовой Цвигун! Как слышишь?!? Прилично, а? Сейчас ты у меня хер что услышишь…

Он замахнулся и резко, крутанув всей часть тела, двинул рукой в направлении Васькиного уха. Но не тут-то стало… Наш герой вовремя присел: огромный кулак просвистел над ним как ядро. Удивлённый, Гранатулов быстро убрал руку. Оглянувшись по сторонам, заметил: группа бойцов хохочет с верхних этажей, похохатывают в воротники шинелей и часовые. Он смерил ужасным взглядом Цвигуна. Захотелось налететь на засранца всей массой, попрессовать его ударами, как на ринге. Но он сдержал свою ярость. Спасительная картинка оживилась в мозгу. Сначала огромный луг с цветами, освещённый с небе по которому бежал он, босоногий мальчонка с хворостинную и гнал перед собой стадо серых гусей. Затем он же в габардиновой, перехваченной скрипучей кожей комсоставских ремней гимнастёрке, синих бриджах и чёрных с синей искоркой сапогах. На красных кубарях застыли по два кубика старшего лейтенанта. «Любишь ты её хреново, боец. Не любишь ты её совсем, иначе говоря». Строй, командиров, отличников боевой и политической подготовки 1-й Московской пролетарской дивизии за 1937-й, получивших нагрудной знак, замер перед колокольней Ивана Великого. Вокруг не было ни души, кроме солдат и офицеров охраны в красно-синих фуражках. По стране гуляла «великая чистка». Вдруг из-за Грановитой палаты показались Сталин, Калинин, а также Молотов с Ворошиловым в сопровождении огромного старшего майора НКВД, перехваченного ремнями. Сталин, одетый в расстёгнутый лёгкий плащ стального цвета, в мягкой фуражке поразил тогда его. Он не был ни большим, ни красивым, как на картинах и монументах. Покрытое рябинами лицо, подстриженные рыжеватые с проседью усы, маленькие, как у пианиста, руки. Зато глаза… Они метали жёлтые искры, были золотисто-карие, смотрели остро и пытливо. От этого взгляда пробирало в дрожь. «…Вы кто, товарищ?» — «Старший лейтенант Гранатулов».- «А почему голос такой тонкий?» — «У меня он от рождения такой, товарищ Сталин». – «У меня вот от рождения очень тихий голос, но я его вырабатываю. Руководитель не может иметь невыразительный голос. Голос как инструмент. Надо учиться им управлять…»

Потом в воображение ворвалась жена и дочери, купающиеся в волнах Чёрного моря. И он, загорелый и сильный, покрытый буграми мускул. И всё стало тихо и спокойно, потому что он боялся других видений. Рёва «штукас», что, вытянув шасси и растопырив крылья, пикируют на змейку поезда. С них отрываются тёмные хвостатые фугаски…

— Ладно, пойдём вместе, — буркнул он, смягчившись. – Рядовой Цвигун! Слушай мою команду, — Васька вытянулся: — Сопровождать своего командира. Васильчиков! – он встретил взглядом 2-й номер «максима», передай Ефремову, чтобы за время моего отсутствия исполнял обязанности командира. Как понял, повторить!?!

Желторотым лейтенантам он не верил. А они уже спешили со всех сторон, как тараканы, выползая из щелей и дыр. Армия без младших командиров не армия, но, по твёрдой уверенности Гранатулова, старшина, прошедший Гражданскую и Халхин-Гол, гораздо надёжнее. Лишь одного из них, закончившего ускоренные курсы при Саратовском пехотном, он отметил, так как тот с начала войны провоевал сержантом. Двое других, закончивших аналогичные курсы в Рязани, были неоперившимися подростками, сразу со школьной скамьи. Один воевал неплохо, а второго приходилось всё время подстёгивать.

…Они шли, переступая через груды щебня и кирпича, с торчащими арматуринами, через окоченевшие, покрытые снегом тела. Вспышки ракет, что пускались с нашей стороны, неровным магниевым светом выхватывали из темноты то осколок стены с зияющими глазницами, то брошенную германскую технику и вооружение. Коробчатые тягачи «стеур» на гусеницах, продолговатые транспортёры «бюссинг» с рядами сидений, маленькие угловатые командирские вездеходы «кюбель»… В одном месте застыли на перекрёстке среди холмов из сплошных обломков два танка с крестами. Длинная пушка с тормозом одного из них смотрела точно на идущих. Гранатулов и Васька едва не залегли. Но люк на массивном утолщении командирской башни был распахнут. В него, завывая, влетала ледяная крупа. Второй панцер уставил обрубок 75-мм в противоположную сторону. Но возле него было заметно шевеление.

Васька и Гранатулов мгновенно сравнялись с поверхность. Стараясь не звенеть движущими частями, они выставили оружие.

— Как думаешь, комбат, фриц какой притаился? – одними губами спросил Васька.

— Помолчи… — Гранатулов свёл скулы и недобро посмотрел в его сторону.- Рядовой Цвигун… нет, оставить, — он немного помолчал, набрал полные лёгкие: — Обходим с двух сторон. Только тихо и незаметно. Загремишь, убъю. Повторить задачу…

Васька первым заметил то, что привлекло их внимание. Это был мальчишка, закутанный поверх драповой курточки шерстяным, давно не стиранным и рваным платком. Ноги были обвязаны тряпьём. Танки, по всей видимости, были застигнуты налётом наших штурмовиков. «Илы» сбросили на них 250-килограмовые бомбы и, зайдя на повторную штурмовку, прошлись очередями из 25-мм пушек, о чём свидетельствовали вереницы маленьких, присыпанных снегом воронок. Возле воронок покрупнее валялись немецкие трупы. У многих были сняты сапоги и шинели с одеялами. Мальчишка, терпеливо сопя, стаскивал с мертвеца, застывшего за рулём «кюбеля», войлочный бот. На подкравшегося к нему сзади Ваську он даже не обратил внимание.

— Ну, привет, воин, — потрясённый, Васька опустил ствол СВТ, отмеченный ветошью поверх газоотводной трубки. – Рассказывай своё ничего.

— Дяденька, я вас обоих издали заметил, — не оборачиваясь, хмыкнул малец. – А вы…

— Да я понял, что ты разведчик… это, самоё-самое, — Васька чуть не сказал: «Дай я тебе помогу».

Тем временем, справа, где шёл и задержался Гранатулов, донеслись две короткие очереди. Бил ППШ. Через каждые пять выстрелов в сторону трансформаторной будки, что на удивление сохранилась, нёсся трассирующей зеленоватой линией пристрелочный патрон. Сразу ожили дальние, к элеватору развалины. Из них также загремели ружейно-пулемётные выстрелы (из пистолет-пулемётов было далековато). Дважды ухнул германский 83-мм полковой миномёт. Его мины с тонким, леденящим душу свистом приземлились в ста метрах от застывших танков. Но Васька и малец, которого тот прижал к земле, чуть не задавив своим телом, нисколько их не испугались.

— Дяденька, пустите, вашу мать… — хрипел мальчишка, пихая Цвигуна локтями. – Зачем вы меня душите, дяденька? Что я вам сделал? Пустите, говорю…

— Поори у меня, — возник сбоку из-за камуфлированного стального борта с мальтийским крестом Гранатулов. – Холуй… — он уже вскинул ППШ, но тут же разобрался: — А, гражданское население… Чё ж ты, Цвигун, придавил мальца? Пусти его, задушишь ведь. Кому говорят!

Цвигун уже был на ногах т рывком приподнял отпихивающегося мальца.

— Да я, это самое… — начал он. — От осколков его прикрыл. Одичал, наверное, парень. Нервный такой…

— Сами вы одичали, — отпихнул его, наконец, парнишка. Шмыгнув носом, он заявил ни много ни мало: — Шли бы отсюда, дяденьки. А то мне ещё с этого фрица надо обувь стянуть. Ботинки у него тёплые. У меня уже пара для сестрёнки есть. Теперь для бабули вот…

У Васьки и Гранатулова почти одновременно повисла челюсть, а волосы поднялись дыбом.

— Так ты что, мародёрствуешь? Так… — комбат переводил взгляд то на тщедушное тельце, то на мёртвого за рулём вездехода, что висел на руле. – И долго ты этим занимаешься? Советский парнишка, мать твою-перемать…

Мальчишка с диким воем прыгнул на него и стал колотить в почерневший изорванный полушубок ручонками в огромных варежках.

— Молчите, молчите! – пронзительно заверещал он, захлёбываясь в рыданиях. – Мамка погибла, а вы её так! Гады вы, гады! Фрицы и то хорошие. Я за мамку кого хошь порву! За мамку…

Цвигуну едва удалось оттащить разбушевавшееся тельце.

— Дурачина! Да шёл бы к нам, тебя бы накормили, — Гранатулов, едва ни плача, то отрывал, то прижимал его плотнее.

— Ага, к вам подойдёшь! Сразу стрелять начинаете, — всхлипнул парнишка.

— Тебя как зовут, лучше скажи? – Цвигун начинал припоминать, для чего они сюда вообще пошли, но жалость брала своё.

Мальчишку звали Сашка. Фамилия была как у Люды, Пономарёв. От слова «пономарь», то бишь так называли на Руси монахов на звоннице, что били в колокола. Они потомственные сталинградцы. Мать работала на тракторном заводе в вентиляционной службе. Бабушка вахтёром в Доме Специалистов. Отца с началом войны никто не призывал, так как он работал на СТЗ инженером по технике безопасности. Но с началом «войны за город» (по определению Сашки) он стал помощником командира танкового батальона, что был сформирован из машин, только что сошедших с конвейера. Было это за неделю до того, как фрицы обрушили бомбы на город, после чего всё вокруг начало гореть. Мамка после этой бомбёжки не появилась, стало быть, её убило. Отца он тоже больше не видел. Вскоре дом разбомбило, и они с пятилетней сестрой стали жить в подвалах. По ним бегали крысы, но они научились спать по очереди. Костёр разводить было нельзя: по огням, особенно ночью, стреляли с обоих сторон. Это было красиво, когда стреляли трассирующими, но опасно. Пищу приходилось забирать у мёртвых солдат, которых на улицах валялось много. Надо было только опередить крыс, которых развелось множество. Приходилось это делать ночью, так как днём по нему начинали стрелять. Пару раз наши бойцы угощали их хлебом, даже дали банку тушёнки. Как-то в подвал пришли немцы. Один им пригрозил винтовкой и больно пихнул его сапогом. Другой угостил шоколадкой и пожурил того, дурного. С этих пор вокруг были только немцы. Урчали немецкие танки с чёрно-белыми крестами, бронетранспортёры с большими кузовами, грузовики с пятнистыми накидками поверх кузова. Возле подвала установили тяжёлые большие пушки на стальных колёсах. Они оглушительно стреляли – так, что вздрагивал пол, и со стен летела цементная пыль. Потом батарею отодвинули. Заходившие к ним немцы заняли часть подвала, куда натаскали мебель с разных домов, повесили на стенку портрет своего дяденьки с усами, как щётка. К ним протянули связь и установили телефон в чёрном чехле. В углу на столике пиликала и пищала длинная плоская рация. Живший с ними германский офицер в очках был к ним добр. Он часто показывал фотографии своих детей, гладил их и угощал то леденцами, то шоколадкой. Потом их, по его приказу, стали кормить из плоского зелёного котелка с откидывающейся на пружине крышкой, что выступала в качестве стакана. Зачастую это была перловка со свининой, но пару раз им давали рисовую кашу с черносливом. Всё равно, это было как дома!

— Вообще, хорошо устроились, — с неприязнью заметил Гранатулов, оглядываясь по сторонам. Так, вести наблюдение, не хлопать бровями, — приказал он Ваське и продолжил: — А к своим через Волгу… — он тут же осёкся. – К своим надо было пробиваться.

— Не можем мы. У меня сестрёнка и бабушка, — упрямо заявил Сашка, стиснув потрескавшиеся, кровоточивщиеся губы.

Бабушку они, оказывается, нашли на развалинах. Она жила в блиндаже, вырытом на склоне берега нашими бойцами. Точно также, как они, ходила искать на развалины съестное, собирала провизию у мёртвых. («…У наших надо рыться в карманах и вещмешках, а у немцев либо ранцы, либо специальные сумки на ремнях – там всё есть. Даже бутерброды с ветчиной и с сыром…»). Они перешли жить туда после того, как немецкий штаб ушёл. У них стали складировать пустые зелёные ящики от стреляных снарядов, а их выгнали. С бабушкой стало лучше, так как она запаслась чайником, где на углях, чтобы не привлечь внимание, варили пищу. Но приходилось просить на пропитание у немцев. Несколько раз он схватывался на кулаках с другими мальчишками, что говорили: «Это район наш. Тут просим мы. Появишься ещё – намнём фарту. Или утопим…» Последняя угроза была только на словах. Но искупать головой могли, подержав за ноги, пока не начнёшь захлёбываться. В конце концов, они нашли общий язык – стали делить всё поровну. Тем более, что Сашка подсказал метод: находить пожилых немцев, что б обязательно в очках и с волосатыми руками. Такие обычно давали сразу, а от молодых можно было получить пинок. Но молодые тоже давали покушать из котелков. Особенно, когда им пели «Катюшу». «Мы красные кавалеристы», «По долинам и по взгорьям», «Три танкиста» также шли «на ура». Вернее под крики «гуд, руссиш киндер!». Вообще, это по ихнему означало, что они довольны. Вот «шайзе» или «ферфлюхт», совсем другое дело. Тут надо сматываться. «Ген гуд» и «кессен ген», значит всё впорядке, можно идти дальше. Так говорили патрульные. Уже в октябре их поймали какие-то солдаты с бляхами на цепочках. Сбили в колонну с другими детьми. На ночь их заперли в бараке рядом с которыми – они видели! – сидели на корточках мужчины и женщины. Какой-то немец в камуфляжной куртке с засученными рукавами сидел возле пулемёта на трёх опорах. Он играл на губной гармошке. В отдалении устанавливали другие пулемёты. А ночью пожилой солдат с бляхой помог им бежать. Он подкопал лаз, через который мальчишки и девочки выбрались. Когда они бежали, загремели позади длинными очередями пулемёты. Донеслись дикие крики…

— Ишь, добренькие какие, — процедил Васька, вспоминая, тем не менее, об Эшке.

А лицо Гранатулова занемело. Он снова прижал мальчика к себе, погладил его.

— Ладно, боец, отвоевался. С нами пойдёшь.

— Никуда я с вами не пойду. У меня там…

— Да знаю я. Я тебе бойцов дам. Они вас всех сюда и потом через Волгу – в тыл. Навоевались, настрадались, — изобразил подобие улыбки комбат. – Тебе и сестрёнке учиться надо. А бабушку того, в дом для престарелых. Каково это для её лет – столько на морозе, голодать…

— Комбат дело говорит, — тряхнул головой в шапке Васька. – Всё верно, малёк! Тут взрослые мужики не выдерживают, а ты? Не спорь с дядями, а то пендаля получишь.

— Сами вы получите, а только я никуда отсюда не пойду, — ледяным взрослым голосом проговорил Сашка. – Это наш город, и мы никуда из него не уйдём. Фашисты не выгнали, а вы…

Гранатулов прижал было сильней, но тут же опустился на корточки. Посмотрел ему в глаза:

— Ты что нас, обидеть хочешь? С фашистами равняешь?

Васька увидел две грязно-белые фигуры, что шли, пригибаясь, возле обломков и шёпотом возвестил об этом. Гранатулов и Сашка тут же оказались рядом. Комбат и Цвигун выглядывали из-за остывшей башни, а мальчишка пристроился внизу, за гусеницей. «…Wa ist Helmut? Itch been comtt lergen… Naturlich, Herr Hauptmann! Das ist direction veers auf…» У обоих были надвинуты капюшоны курток, в руках проглядывались наши пистолет-пулемёты. Они то ложились, когда вспыхивала ракета, то осторожно поднимались, двигаясь перебежками и зигзагами.

— Такие часто здесь ходят, — сказал мальчик. – Могут и подстрелить. Вон Женьку Жукова со «Спартановки» такой с колена взял. Короткой очередью. Тот только высунул голову и крандец.

— Помолчи, — было зашипел Гранатулов, но тут же добавил спешно, — пожалуйста…

— Это ж наверняка кого-то пасут, — высказал свою мысль Васька. — Не иначе как…По виду совсем не доходяги. Вот как двигаются – за здорово живёшь. Подберёмся сзади: поделим этих фраеров на двоих. А, комбат?

Минуту они помолчали, наблюдая, как немцы очередной раз вжавшись в снег, наблюдали, как падает ракета. Осветительный патрон жёлтым зайчиком зарылся в снег в пяти метрах от них.

— Дельная мысль, да только… — Гранатулов тихо выматериался и потянул Васькину СВТ. – Ну-ка дай. Не время сейчас…

— Комбат, ты зря… Самое время! Тут херня какая-то. Помнишь, тот немец, что давеча застрелился? Не нашли его, представляешь? То-то… Эти двое какие-то подозрительные. Выясним заодно.

Гранатулов вздохнул порывисто. Затем всё же взял самозарядную винтовку. Ваське сунул свой ППШ.

— Смотри у меня – что б был рядом! А то башку оторву, если живы останемся. Понял или нет? – одними губами пропищал он. – А ты, Сашка… — он обратился к мальчишке, — что б с места этого не сходил. Как всё закончится, пойдёшь с нами в расположение батальона. Там тебе продуктов дадим и что-нибудь для обогрева. Голова ты дубовая…

— Ага, только стоеросовая, — подсказал Цвигун, когда они уже выдвигались по пластунски.

Сашка в ответ погрозил ему кулачком в огромной варежке. Состроил такую рожу, что Васька едва не рассмеялся, но вовремя прикрыл рот…

Сочи, май 2010 год.