Рассказ
Я давно уже не думал о смерти. Хотя она, как бесстыжая собака, плелась следом за мною. Но я знал: место смерти изменить нельзя. Почему-то мне начал вспоминаться Антон Чехов, ибо герои почти всех его рассказов умирали. Мне это показалось дешёвым писательским приёмом – при помощи смерти завоевать сердце читателя.
Да, я не Чехов и не в Ялте, даже не на даче. Не захотел проводить отпуск, как закоренелый чиновник, поэтому я в Польше, которую снова затапливает.
Дома думают, что я где-то под Варшавой, в теплицах выращиваю овощи… На самом деле ― я в международной бригаде, которая сооружает дамбу. Уж слишком эта река Нарев неспокойная.
В свободное время я собираю разные цветы, листья трав и деревьев для гербария, который хранится в моём рюкзаке. Ангел в своей объемистой сумке имеет две гранаты РГД-5.
Ангел – это Ангел Ангелов, пятидесятилетний болгарин, мужик с непослушной шевелюрой, которую несмело тронула седина. С ним мы живём в одной палатке, в самой крайней со стороны реки. Ангел знает русский язык, поэтому и общаться нам легко. О гранатах я узнал случайно, когда помогал застегивать на молнию его большущую сумку. Ангел дергал хвостик молнии, словно затворную раму автомата Калашникова. Cлучайно надавив плотную ткань рукой, я почувствовал…
― Хотя бы запалы вывинтил, ― упрекнул я.
― Хорошо, сделаем.
Ангел доверчиво рассказал, что дома имеет целый ящик гранат – штук двадцать, ―которые у него забыли какие-то русские отдыхающие. Вспомнилось мне, как рядовой Бустанов, выдернув кольцо, протягивает зеленобокую РГД-5. Совсем как бутылку пива …
Бустанов тогда не произнёс слова «боюсь». Он, скривив свои широкие азиатские губы, сказал: «Товарищ командир! Не могу!». Легко, безразлично. Так говорят, когда не нравится пиво… Да и пена какая-то пивная была на губах Бустанова. Гранату я успел отбросить, но холод той гранаты, как ожог, навсегда запечатлелся на моей ладони. Тогда впервые в жизни у меня заболело сердце. А мне не было и двадцати лет.
Целыми днями, как и другие наёмные строители из разных стран, мы с Ангелом работали словно проклятые. Хотелось побольше заработать, вот и старались. Местные поляки отказались от такого труда.
С Ангелом жилось весело. Он никогда не унывал. Адский труд был изнурительным, поэтому нам в сумерках часто не хотелось зажигать аккумуляторный фонарь, чтобы не видеть своих изможденных лиц.
Нам сказали, что река отступила, и мы можем спокойно работать, укреплять дамбу, чтобы не повторилось горе. Ведь вода смыла набережную улицу вместе с дачными домиками и даже дачниками, точное число которых так никто и не узнал.
Никто словам начальства не верил. Поэтому мы все постоянно были настороженные. Это изматывало. Два месяца назад здесь погибла польская бригада. Были выстрелы и взрывы. Работяги оказались заложниками каких-то разборок. Теперь мы знали, что нас наверняка обманывают, чтобы любым способом удержать здесь.
Мы мужчинами были, а потому не плакали. И даже больше – не огорчались даже. Хотя знали ― близко смерть ходит. Работали и надеялись на счастливый исход.
― Ну, что ребята? Мы совсем как в зоне! — часто говорил нам с Ангелом гуляющий на берегу белорус Алексей по прозвищу Кран.
― А тебя здесь никто не держит, ― отвечали мы.
― Я ещё потерплю, ― оправдывался Кран.
Да, нам хорошо платили. В день зарплаты желающих отвозили в ближайший городок, чтобы они могли заработанное положить в банк или отослать домой. Мы же с Ангелом деньги доверяли другим банкам – стеклянным, из-под горчицы. Уходили вглубь соснового леса и возле полосатых столбиков расходились: он влево, я – вправо. Каждый из нас имел своё тайное место, где зарывал банку с деньгами в песок… Это было надёжно.
Кран обычно к нам приходил просто так, поныть. Тогда речь его была нудная и монотонная, как степной ветер. Но однажды Кран тихо, словно невзначай, промолвил:
― Вчера я подслушал разговор начальства. Оно говорило, что мы какие-то нештатники. По документам здесь другие люди работают… Ребята, афера всё это!
― Да, грустно, Кран! – ответил я. ― Мы все здесь нештатные, а дома вся наша жизнь нештатная. Ты нештатный в родной Беларуси, а я ―в Украине. Ангел вот живёт в Болгарии, которая в Евросоюзе, и тоже – нештатный.
Все мы как-то дружно почувствовали, что у нас ―одна общая беда: бедность, безработица, а наши годы прошли не напрасно только потому, что они прожитые тяжело. Мы приумолкли. Боялись своих же неосторожных мыслей.
В реке что-то бултыхнуло, словно перевернулось бревно. Уныло запели комары. С Нарева потянуло безразличной прохладой. Кран как-то незаметно удалился. Я поспешил укрыться в палатке. Ангел неглубоко вошел в вечернюю воду, чтобы охладить горячие ноги.
― Ангел! Нештатный Ангел! Мы уже спим! ― крикнул я и забылся.
Мне показалось, что я вовсе не спал; только прилег, как начало светать и вошёл Ангел. Но он и не думал ложиться, а произнес странные слова:
― Владимир! Беда…
При свете аккумуляторного фонаря я увидел, что под матрас стремительно подступала вода. Мы быстро сложили свои вещи на надувные матрасы. Эти резиновые плотики привязали к сосне.
― Пошли будить ребят, ― по-хозяйски, деловито промолвил Ангел.
Мы почему-то не спешили. Наверное, из-за того, что были уверенные: если мы двое не спим, то спасены будут и остальные восемнадцать человек. В ближайшей палатке жил Кран. Приподняв полог, я услышал какое-то чавканье. Робко посветил фонарём. Крану снилось что-то беспокойное; он ёрзал, переворачивался на резиновом матрасе, который издавал странные, сексуально-развратные звуки. Сползших с матраса ног касалась вода.
― Кран, проснись, беда! ― вполголоса, будто боясь испугать речную стихию, произнес я.
Весь наш самодельный лагерь приблизительно за полчаса был собран, эвакуирован на лесную возвышенность. Мы могли погибнуть из-за резкого поднятия воды. Причина нам осталась неизвестной. К утру уровень реки резко упал.
Поляки-руководители не любили, когда их о подобном спрашивали. Никто также не поинтересовался, откуда мы узнали о «потопе», как спаслись. Ангел оказался не из тех, кто бахвалится.
На дамбе мы уставали так, что не всегда хотелось принимать горячий душ. Чтобы помыться, к специально обустроенному месту в какой-то заброшенной даче надо было идти почти километр. Мы, потные, грязные, умыв лицо в июньской воде Нарева, полчасика дремали на своих резиновых матрасах, как будто плыли по какой-то дивной реке усталости. Обычно перед сном я говорил:
― Ангел, ложись. Не стереги меня. К нам вода не доберется.
Ангел отвечал:
― Сейчас. Вот только на небо посмотрю.
― Ангел,– по-детски шутил я, – ты же ангел. Ты должен смотреть с неба, а не на небо.
– Можно и так, ― серьезно, не совсем определенно отвечал Ангел.
Оказывается, у Ангела было своё небо. Не знаю, какие там были звезды, но на все он смотрел с какой-то высоты. Все чувствовали, что где-то рядом опасность, а предотвращал её Ангел. Работая, он старался осмотреть все подозрительные, опасные места, где можно было травмироваться. Казалось, он ― отец большой семьи. Имел Ангел одну особенность – спал в основном только тогда, когда другие бодрствовали. Если вечеринка в какой-то палатке затягивалась, я знал, что Ангел крепко спит. Что же он, Ангел ночью, делает? Я поневоле стал следить за ним. Не поспав несколько ночей, я узнал, что Ангел ночью тихонько прогуливается возле палаток. Стало понятно, зачем он нашу палатку поставил особняком, так, что сидя возле входа, можно было видеть весь полукруг припалаточный, в котором располагалось имущество, инструменты, трактор, экскаватор, механизмы, а на веревках сушилась одежда. Когда у Крана исчезли джинсы, Ангел его и меня привел к домику с большущей пластиковой дверью:
― Здесь они.
Конечно, подросток, который на даче жил один, не сопротивлялся. Да мы его и не пугали. Я только косноязычно сказал:
― Отдай…
— Джинсы, ― примолвил Кран.
Об Ангеле никто не слышал плохих слов. Словно он и не человек был, а действительно ангел. Один на всех. Какой-то добавочный ангел, нештатный.
Нам оставалось работать считанные дни, когда в полдень в полоске леса, подступающей к реке, случился пожар. Огонь, влача по сухой подстилке широкие крылья, неукротимо приближался к палаткам. Если бы он переполз через плоскодонный ров, заплетенный прошлогодними стеблями осоки и камыша, вспыхнул бы пересушенный июнем сосняк. Все были встревоженные, своих сил было маловато, ждали пожарников, но они, как это часто бывает, задерживались.
– Пошли, нужно воду пустить в ров, ― сказал Ангел, нащупывая в кармане РГД-5.
Открыть шлюз голыми руками оказалось невозможным. Нам путь преградила решетка. Мощная, металлическая. Ангел лыком лозы крепко привязывает к решетке гранату, к кольцу – обыкновенную леску. Мы бежим за ближайшие толстые сосны. Рывок – взрыв! Совсем не такой, как в фильмах. Не эффектный, не гулкий, а ― резкий хлопок. Немного дыма, мало огня. Решетка ― искореженная. Наши сильные руки крутят ржавую баранку какого-то страшного механизма, что раскрывает ворота шлюза. Вода быстро наполняет ров, который давно соскучился по влаге. Похоже, никто так и не понял, что взорвалась боевая граната. Вода быстро отрезает путь огню. И когда на «мерсах» примчалось наше начальство, даже не признаемся, что это мы преградили путь огненной стихии. Я бы признался. Но мне Ангел сказал: «Молчи». И я молчал. Даже когда пообещали премию тому, кто спас лес.
В последний день, когда почти все уехали в городок забирать деньги в банке, мы почему-то стали ссориться. Нас пугало, что мы так и расстанемся непонятые друг другом.
– Ангел, – кричал я, радуясь, что меня прорвало.– Ангел, почему ты, сделав столько добра, все держишь в тайне? Если б герои знали, что об их поступках не узнают, большинство подвигов не состоялось бы.
Ангел молча собирал вещи.
― Ведь говорят, что на миру и смерть красна, ― продолжал я.
― Так только раньше было, ― ответил Ангел. – У вас, в Украине, теперь многие на миру идут на казнь ради блага других сограждан?! Скажи, кто, например, на протяжении последних лет погиб за Украину, пошел на казнь за то, чтобы простым людям лучше жилось? Так же и в Болгарии…
– Ангел, чего ты хочешь? От жизни, от меня, от всех нас? Ты кто: баптист, иеговист, марсианин?
– Да нет! Я, как и ты, – простой православный!
– Почему же ты молчишь о своих хороших поступках. Ты словно какой-то святой. Нет, ты – просто ангел. Но и святыми становятся после того, как их деяния известны.
– Володя, а ведь сколько мы не знаем хороших, больших поступков!- как-то стеснительно ответил Ангел.
Это было таким простым откровением, что, казалось, моя нелегкая жизнь посветлела. Мы договорились: на следующий год в Польше будем снова работать вместе. Когда автобус с рабочими поехал в город, мы тоже направились за деньгами. К своим банкам. Вот возле лесной дороги зелено-белые столбики… Через полчасика мы на этом же месте встречаемся. Уже с деньгами. Тихо идем по лесу. Ангел на память мне протягивает РГД-5.
– Ангел! Смотри: лес, ты и я, граната в твоей руке – это же сюр! – вдохновенно произношу. Хотя хорошо знаю: всё, что было с нами, что есть, – реализм.
Ангел грустно улыбается.
Я понял нечто важное в своей жизни: то, что этот Ангел, – человек, которого я давно ожидал, но не искал его из-за своего неверия в успех. И вот он, рядом со мной. Но мы скоро расстанемся. Я почувствовал какую-то женскую слабость: мой голос начал дрожать, а на глазах выступили скупые мужские слёзы. Поворачиваю голову в сторону, надеваю солнцезащитные очки.
– Тебе так идёт, – произнес Ангел.
Я не понял, что мне идёт, – очки или … слёзы, поэтому был озадачен. Очки я носил в солнечную погоду постоянно, но никогда Ангел мне ничего не говорил. Голос Ангела тоже начал дрожать, и мы прекратили разговор. Мужчины ведь не плачут. А мы даже не огорчались, хотя вблизи нас два месяца смерть ходила. И теперь я не имел сил посмотреть на лицо Ангела, но помню точно: голос Ангела был безутешно печальным. Я не спросил, почему он так расчувствовался. Знал: Ангел всё равно не скажет.
