Я всегда был рядом…

Я всегда был рядом…

Весна, солнце, цветок, волчок, маленькая девочка с бантом, красные коленки, вышла на середину комнаты, громкое выразительное чтение Агнии Барто, взрыв аплодисментов, книксен налево, книксен направо, как мать учила или наоборот. Неуверенное начало, но ближе к концу затаенный восторг, вот-вот прорвется что-то из тебя, сейчас выкрикнется, еще миг – и лавина оваций, так неожиданно, гости – взрослые, люди добрые, полный аншлаг, браво, бис, успех премьеры, подхватили, понесли, цветы, цветы, везде цветы, кругом они, сердца поклонников, целуют ручку, звезда, кому автограф? И тут вышел я, разорвал свою грудь, вынул сердце, подпиши… Я всегда был рядом с тобой…

Грянула школа для одних, как гром, для других, как срок, а тебя забрали как замуж. Ты вошла туда под марш, можно сказать, Мендельсона или Вагнера, лучше Вагнера, потому что, несмотря на солнце и жару, ты – сильная, северная, ты – валькирия. Это – твое одиночество. Я особенно трепетно отношусь к нему. Там очень красиво, как в готическом кафедрале: своды, переплетения, мерцания, полусвет… Ты стоишь там с распростертыми руками, мольбами, в фате: «Приди, приди…», а я уже давно здесь, но не выхожу из тени, может быть, не ко мне? А потом ты выходишь и сразу на рать, в сиянии лат, конь твой – единственный товарищ, решаешь ты, украдкой вытирая слезу платочком. Поднимаешь меч, поднимаешь рать на войну, Жанна д’Арк, святая дева, такова была твоя школа, а я все время смотрел на тебя из темного угла, но это я болел за тебя на физкультуре, писал тебе записки и даже, как-то невзначай, поцеловал тебя. Я всегда был рядом с тобой…

Зубрежки, шпаргалки, оценки… Все же, все твои баталии были боями за любовь и жизнь, где ты, к сожалению, терпела потерю за потерей, до сих пор зудят шрамы и ссадины полузажившие, климат северный, несмотря на солнце, Жанна д’Арк с душой Джульетты. Тебе нравится эта связь, но когда это было?

Свою Джульетту с Ромео ты запечатала там же, в тех же трагических положениях, вот именно, не придав отравленные тела земле, на всякий случай, чтобы всплакнуть иной раз, проходя мимо, сознание того, что ядовитый воздух так там, и не выветрен, и что в любой момент можно подойти, вдохнуть из щели и в какой-то мере последний вздох Ромео коснется отголоском, вновь коснется ядовито твоих губ – это сводит тебя с ума. Веришь ли ты в любовь? Ищешь ли ее? Воюешь ли за нее?

Я видел твою усмешку. Бедный жалкий Ромео пусть посмотрит, что он сделал с тобой. И со мной, я не могу себе простить этого, почему я допустил его к тебе, почему он оказался моложе меня? Знаю, потому что я из другой оперы. Я – Гамлет, я – вечно тот, кто проходит мимо Офелии, вечно тот, у кого не все в порядке, в смысле, что-то неладное в Королевстве Датском, ставлю дурацкие спектакли, разговариваю с мертвецами, спорю с отцами, неласков с матерями, дерусь с друзьями, читаю монологи морю, а где-то там, мимо-мимо, проплывает венок Офелии. Всего-то мне нужно было повернуть голову ранее, оттащить от кромки за руку, вытереть ее глаза губами, тоже двое обреченных, тоже сладостное и непоправимое: костры, клинки и яды. Жанну сожгли, Джульетту отравили, Гамлета закололи. Стихи, стихи… Ах, ах! Хороша была школа, воспитательная в самом деле, всем досталось, но все выжили, потеряв невинность, обретя начало, изгнанные из рая. Родитель впервые сказал: «Выйдите вон, детки». И мы пошли. Кто куда и зачем. Только я, несыгравший Ромео, сделал вид, что пошел в ту сторону, когда ты – в эту.

Только я обратился демоном, и ты чувствовала мое присутствие в тенях и сумраке, слышала мой зов в каждом пещерном эхе, пугающий и любопытный чувствовала над собой мое око, направленное на тебя при полной луне, окутывалась моим дыханием, пьянилась им, ничего не понимая, и все время тебя почему-то влекло к воде. Ты видела свое отражение в венке из одуванчиков, отражение рябилось от капель мелких и непрошенных, очарованная, околдованная…

К тому времени ты уже вспомнила, что ты – звезда, и вновь сладко защемило сердце под гром аплодисментов, и браво, и бис, и вновь гости – добрые, люди дорогие, да юноши пламенные с взором горящим. И падали стены Иерихона под пение твое. Кому автограф? И откидывал я очередь своими могучими черными крылами, и вновь на сочившемся сердце моем ты подписывалась… Не было ручки. Махнула ногтем крестик, я простонал и растворился в пиротехнической дымке. Это я стелил бархатную дорожку перед тобой. Где ты садилась, я тотчас воздвигал беседку, увитую маргаритками, где ты шла, высаживал сиреневые аллеи, где ты ложилась, я обращался в подушку и верблюжье одеяло. Я плакал с тобой и смеялся, я был твоей весной и осенью, утром и вечером, тенью и зеркалом. Оказывается, я всегда был рядом с тобой, но сам этого не знал. И ты не знала того, что все время находилась возле меня. Оказывается…

Зима изожгла мне лицо, сугробы заплетали мне ноги, сутул и хром упрямо я шел к тебе. Шел словно все равно куда, куда скажут, там и упаду. Сыпь снежок, засыпай меня всего, засыпай моя душа, никто не услышит твое молчание. Но я дошел до тебя. Дышал в твои заледенелые ладошки. Я смог тебя найти. Ты вспомни меня, вспомни. Разбуди себя и пропой песню о весне, про саму себя, ибо ты – весна. Весна, которую всегда я жду. Жду, чтобы снова возродиться и опять встретиться с тобой, с той маленькой девочкой, какую знал с малых лет и шел за ней всю жизнь. Почему перед глазами лишь один твой образ, почему этот образ я нахожу во всех вещах и даже в людях, почему я стал оглядываться на женщин лишь из-за того, что мне казалось: а не она ли? То есть – ты…

Я, считавший себя вечно юным, но жестоким Шекспиром, создал этот образ в мечтах своих. И дождусь ли, получится ли на этот раз с ним встретиться? Уже не знаю, и никто не сможет мне ответить, никто…