Опекун гения
Дмитрий Прокофьевич Трощинский (1754-1829) — один из немногих выходцев из так называемой Малороссии, достигших высших эшелонов власти благодаря труду и настойчивости, честному служению высоким идеалам. На протяжении царствования трех императоров он был приближенным к трону и не осрамил своего имени в тяжелейшие времена. К тому же в большей степени благодаря Дмитрию Трощинскому сын Украины Николай Гоголь стал известен миру.
Предки Дмитрия Трощинского были запорожскими казаками, а один из них, атаман Матвей Трощинский, — зятем гетмана Мазепы. Дмитрий получил образование в Киевской духовной академии, дававшей в XVIII веке основательные знания. По окончании учебы Дмитрий Прокофьевич пошел на гражданскую службу, став в 1773 году полковым писарем. Со временем его взял на должность секретаря легендарный князь Николай Репнин, который был российским чрезвычайным и полномочным послом в Константинополе. С тех пор Дмитрий Трощинский долго не разлучался с Репниным, который, возвратившись в Россию, руководил многими губерниями. 12 февраля 1786 года Дмитрий Трощинский получил звание коллежского советника, а через год в Киеве его представили Екатерине II как надежного чиновника. Та порекомендовала Дмитрия Прокофьевича на службу графу Безбородько. Императрицу интересовала карьера молодого и способного служащего, и в 1794 году она наградила его орденом Св. Владимира 2-й степени, а еще через два года удостоила звания действительного статского советника.
Однажды Екатерина II поинтересовалась, сколько он имеет дохода от скромного имения в Украине. «Нисколько, — ответил Дмитрий Прокофьевич. — Все отдаю родным». Императрица повелела принести планы западных губерний и молвила: «Выбирай что хочешь».
Дмитрий Трощинский указал на городок Кагарлык Киевской губернии, что неподалеку от днепровской пристани Ржищев. Этого Екатерине II показалось маловато, и она отдала ему Кагарлыкское староство, Вербовецкие и Хремтявские земли в Подольской губернии.
Император Павел I, ценя Дмитрий Трощинского, наградил его орденом Александра Невского, командорским крестом Ивана Иерусалимского и удостоил генеральского чина тайного советника. Однако служебная деятельность чиновника не была беззаботной. Семейная хроника Трощинского свидетельствует:
«Однажды, приехав в сенат, Дмитрий Прокофьевич увидел подписанный государем указ о новом, весьма беспощадном налоге. Представив, какое недовольство это вызовет в России, Дмитрий Прокофьевич не сдержал своих эмоций — разорвал указ и уехал домой. Велел складывать ценности в карету и начал собираться в дальний путь, ожидая приказа отправляться в ссылку в Сибирь. Однако такого приказа не последовало.
Император вызвал Трощинского к себе. Тот знал, что ничего хорошего в таких случаях от Павла I ожидать не приходится. Хоть и бледный, он уверенной походкой вошел в кабинет императора, объяснил причину своего поступка. Павел успокоился и, обнимая его, со слезами на глазах вымолвил: «Дай Бог мне побольше таких людей!»
Прошло немного времени, и Александр I назначил Дмитрия Трощинского министром удельного департамента. Пятидесятилетний Дмитрий Прокофьевич все чаще стал подумывать об отдыхе, возвращении в родные места на Полтавщину. Туда он поехал в 1806 г., получив щедрый пансион. Земляки гордились им, избрали его губернским маршалом. Восемь лет жил Дмитрий Прокофьевич в любимом селе Кибенцы Миргородского уезда. Однако после Отечественной войны вспомнили незаменимого прежде служаку, который, как выяснилось, крайне понадобился столице. Летом 1814 года его вызвали в Санкт-Петербург и назначили министром юстиции.
«Не жалейте меня, — напишет он родным на Полтавщину, — не упрекайте мне, если не буду отвечать на письма, в моём молчании находите радость, что занят я по службе на благо угнетённых, голос которых волнует мою душу…»
В 1817 году Дмитрий Трощинский ушел в отставку с пансионом 10 тысяч рублей в год. Прожив пять лет в Санкт-Петербурге, он едет в родные Кибенцы. После службы ему принадлежали 70 тысяч десятин земли, более шести тысяч душ крепостных крестьян, дома в столице и Киеве. Понимая, что жизнь подходит к концу, Дмитрий Прокофьевич щедро дарил нажитое тридцатилетней службой родственникам и ежегодно содержал в учебных заведениях не менее десяти стипендиатов.
Неоценимую помощь оказал он семье Гоголей-Яновских. Василий Афанасьевич работал у Трощинского секретарем, а будущий автор «Ревизора» и «Мертвых душ» благодаря ему смог получить образование и сделал первые шаги по службе. Дмитрий Прокофьевич ежегодно платил за обучение Гоголя-младшего в Нежинской гимназии 1200 рублей серебром. «Примите от меня, бескорыстный благодетель, благодарность в семь слабом выражении, омоченном слезами, проистекающими от чувств моего сердца, наполненного беспредельной к вам преданностью и совершеннейшим почтением, каковое свидетельствуя вам от всего нашего семейства, имею честь быть вашей всепокорнейшей слугой», — писала мать Николая Гоголя Мария Ивановна.
После того как Дмитрий Трощинский умер в своих родных Кибенцах, мать сообщит Николаю Гоголю в столицу, что покойный не брал от нее денег, а говорил, что записывает долг, который она отдаст в лучшие для нее времена. Подсчитав долги, Мария Ивановна поняла, что это огромная сумма — более 4 тысяч рублей.
Этих средств они бы не выручили, даже продав имение в Яреськах. Тогда Николай Гоголь окончательно постиг душевное величие старого царского служаки, кавалера многих орденов, бывшего министра юстиции.
До этого молодой Николай Гоголь во многом не понимал Дмитрия Прокофьевича, однако называл его великим человеком. В сентябре 1826 года в письме просил сообщить, когда в Васильевку приедет Дмитрий Трощинский, умолял мать этот приезд детально описать. «Мне с интересом хочется знать даже мельчайшие подробности, особенно, что понравится в Васильевке Дмитрию Прокофьевичу, что он там найдет хорошего…»
Умирая в феврале 1829 года, Дмитрий Трощинский напишет матери Николая Гоголя: «Благодарствую за доставление случая сделать вам угодное и заключаю быть другом и путеводителем юного Николая Васильевича…»
Спустя несколько месяцев Николай Гоголь под псевдонимом В.Алов напечатает свою поэму «Ганс Кюхельгартен». Получив отрицательный отзыв в журнале «Московский телеграф», Николай Гоголь вместе со слугой скупит в книжных лавках все экземпляры поэмы и сожжет. Не выдержав насмешек знакомых, Николай Гоголь собрался за границу — в немецкий городок Любек. Для этого понадобились большие средства. Николай Васильевич использует 1450 рублей, которые его мать передавала в опекунский совет.
Скрывая творческую неудачу, он напишет маменьке о перевороте в своей судьбе, о встрече с неземной женщиной, которая якобы часть Бога, из-за которой он страдает…
Со временем о затруднительном положении Николая Васильевича узнал потомок Дмитрия Трощинского — его племянник Андрей Андреевич Трощинский. Суровый генерал забудет о своей скупости и гордыне, отыщет в столице Николая Гоголя, уже возвратившегося из Германии, и финансово поддержит его, отметив, что это завещание самого Дмитрия Прокофьевича. Уединившийся Николай Гоголь после этого счастливо сообщит маме, чтобы она за него не волновалась: «Я познаю теперь невидимую руку Всевышнего, меня охраняющую: он послал мне ангела-спасителя в лице нашего благодетеля его превосходительства Андрея Андреевича, который сделал для меня все то, что может только один отец для своего сына».
Благородное дело опекунства, начатое Дмитрий Трощинским, продолжало жить…
Мама
Весной 1825 года Николай Гоголь потерял отца, который должен был стать ему учителем в литературном творчестве. И тогда же он пообещал, что будет внимать советам матери, хотя она в этом плане и не могла дельно помочь. Через десять лет Николай Гоголь увековечит маму в образе Пульхерии Ивановны в «Старосветских помещиках». Всю жизнь мама радовалась, что сын пошел в люди, а он слишком рано ощутил, что не нуждается в ее душевном тепле, и не сознавался в этом, чтобы не огорчать ее…
После смерти мужа Мария Ивановна решила свою жизнь посвятить своему старшему сыну Николаю, подсознательно почувствовав, что именно ее ребенок прославит Васильевку. Случилось нетипичное. Вчерашний выпускник Нежинской гимназии поехал в Санкт-Петербург, чтобы дослужиться до высокого чина, очень трезво оценил ситуацию и начал поучать помещицу-мать, как управлять Васильевкой. Он стремился стать писателем, но не витал в облаках, трезво, как никто из ровесников, относился к жизни, и только благодаря его практицизму маму и сестер не постигли разорение и нищета.
Взаимоотношения Николая Гоголя со своей матерью — непростая, увлекательная повесть о двух любящих сердцах. Их переписка и разговоры наедине — свидетельство того, как рано Николай Гоголь повзрослел, как тактично вел себя, чтобы не обидеть маму, ибо она очень мало понимала в хозяйственных делах, а в литературных — почти ничего. Лишь со временем, когда отношения между сыном и матерью переросли в дружественные, без излишнего родственного чувства, они друг другу стали взаимно полезны. А ведь сразу, когда Николай Гоголь начал делать первые шаги на службе и на писательском поприще, мама чрезмерно его превозносила перед соседями. Слепая материнская любовь выводила Николая Гоголя из себя, ибо он и в юности был способен самостоятельно оценить свои личные достоинства.
В декабре 1828 года, когда в Украине стояли лютые морозы, Николай Гоголь собрался ехать в Санкт-Петербург, чтобы устроиться на службу. Перед отъездом попросил своего дядю Петра Косяровского помогать матери, а сам отписывал ей свою часть имения. Мария Ивановна была растрогана до слез.
Больше года Николай Гоголь искал места в Санкт-Петербурге. Можно подумать, что хлопоты Дмитрия Трощинского не помогли. На самом же деле Николай Гоголь служить не спешил, поскольку ему предлагали не больше 1000 рублей в год — весьма маленькое жалование. Мать надеялась, что сын вот-вот устроится, и — высылала ему деньги, часто последние. В это время сын восторгается большим городом, просит присылать украинский фольклор, который очень ценится в столице…
Николай Гоголь тогда перед матерью был очень скрытным, в свои личные дела ее не посвящал, не говорил о своей первой книге — поэме «Ганц Кюхельгартен», выпущенной под псевдонимом «В. Алов». Уже в этом произведении превалирует украинская жизнерадостность автора над байроническим настроением. Поэма оказалась неудачной.
И вот весна, а на службу он так и не устроен. Просит у матери 300 рублей на прожитье и — обнадеживает: «Может быть, мы будем жить когда-нибудь вместе, что всегда было моим пламеннейшим желанием, и тогда я постараюсь всеми силами выполнить священную обязанность к матери и к другу своему». Любопытно, что уже тогда Николай Гоголь не думал возвращаться домой. Дяде Петру Косяровскому он это пояснял нежеланием видеть беспокойства и мучения матери. С этого времени любимый сын Марии Ивановны стал иным: он говорил ей только то, что она хотела услышать. Тогда же у него все меньше и меньше оставалось желания стать чиновником. Может сложиться впечатление, что своей слепой верой в талант сына Мария Ивановна помогла ему стать большим писателем. На самом деле Николай Гоголь советов матери не слушал. Возможно, потому, что и литературный вкус у нее отсутствовал, и хотела она от сына больше всего одного — чтобы он стал чиновником. Поэтому ее слова утешения не были значимыми, ему от матери нужны были фольклорные материалы и деньги. В остальном Николай Гоголь был самостоятелен.
После таинственного путешествия за границу летом 1829 года Николай Гоголь приобрел то, к чему давно стремился — душевное спокойствие. На него снизошла благодать Божия, с помощью которой он смог творить. Служить чиновником — для него стало своеобразной уступкой матери, и продержался он на должности какой-то год. В департаменте уделов Николай Гоголь работал с весны 1830 года. И хотя в «Отечественных Записках» уже была напечатана его повесть «Вечера накануне Ивана Купала», материальное положение оставалось тяжелым. Ему назначили только 500 рублей в год, а потому юноша просил, чтобы мама ежемесячно присылала хотя бы 100 рублей.
Николай Гоголь на деле доказывал, что жить в столице на чиновничье жалование — вещь немыслимая. Мать не верила в это и просила, чтобы сын не падал духом: «Многие, приехав в Петербург, сначала не имевшие ничего, жившие одним жалованием, приобрели впоследствии довольно значительное состояние, единственно старанием и прилежанием на службе…». Марии Ивановне было невдомек, что так было когда-то, а времена изменились… В то же время мать не придавала серьезного значения занятиям сына творчеством, она считала, что он только удовлетворяет свою давнюю страсть. Но Николай Гоголь сделал большую ставку на это увлечение. Вскоре он был способен отослать матери 500 рублей, а также 50 рублей на приданое сестрам.
Летом 1832 года Николай Гоголь устремился в родную Васильевку, где заметил, как изменилась его мать, а та в свою очередь увидела спокойное, беспристрастное отношение сына к родным людям, к родным местам. И дело было не только в финансовых проблемах. Николай Гоголь ощущал, что так называемые малороссийские повести, материал для которых ему присылала Мария Ивановна, — дело, увы, уже прошлое. А у матери тогда были очень сложные дела с управлением поместьем, поскольку она имела много долгов. Так незаметно мать и сын очутились на разных полюсах душевного равновесия.
Николай имел успех среди писателей и читателей, ему сочинялось легко и свободно, спокойствие сохраняла и мать. «Я не могу рассказать вам этой грусти, которую я чувствовал, глядя на вас. Эта совершенная ваша рассеянность в словах и задумчивость, это ваше вечно устремленное куда-то внимание, но не к предметам, вас окружавшим, не к тем, о которых шла речь, так что вы казались совершенно среди нас живущею в каком-то другом мире, чуждою всего того, что около вас происходило», — признался в письме к матери Николай Гоголь.
Чтобы окрепнуть финансово, в 1833 году Мария Ивановна решила построить кожевенный завод и сапожную фабрику. Но задуманное обернулось крахом. Через год вместо фантастических прибылей Мария Ивановна приобрела долг в 5 тысяч рублей! Об этом ее предостерегал сын, советуя сначала наладить маленькое производство, а расширять его постепенно. Благо, во время краха Николай Гоголь не бедствовал и мог без помощи матери сводить концы с концами. И даже отказался переиздавать «Вечера на хуторе близ Диканьки», чтобы заработать денег.
Какой Марию Ивановну помнят ее современники? Однокашник Николая Гоголя по Нежинской гимназии и друг по Санкт-Петербургу А.С. Данилевский говорит так: « В обожании сына Мария Ивановна доходила до Геркулесовых столбов, приписывая ему все новейшие изобретения (пароходы, железные дороги) и, к величайшей досаде сына, рассказывая об этом всем при каждом удобном случае. Разубедить ее не могли бы никакие силы». Потерпев крах в предпринимательстве, Мария Ивановна приехала в Воронеж на богомолье. Окрепнув в вере, она с большими усилиями выпутывалась из долгов. Жила надеждой на блестящую карьеру сына, который в то время уже успел бросить место преподавателя истории. Обстоятельства складывались так, что Мария Ивановна предавалась мечтам и фантазиям. В то же время Николай Гоголь как чиновник не состоялся. Он уже не мыслил себя служащим, более того — увидел в чиновничестве большое зло. Мария Ивановна невероятно преувеличивала его славу писателя, что вызывало раздражение со стороны сына, особенно, когда она называла его гением. Вскоре Николай Гоголь стал еще строже к матери, запретив ей высказывать собственное мнение о его литературных произведениях. Чтобы успокоить маму, сын пообещает летом приехать в Васильевку. Но это, как и в последующие годы, оставалось обещанием. Хотя Николай Гоголь поможет делом — пристроит на учебу в Петербурге своих сестер Лизу и Анну, которые на лето ездили отдыхать на родную Полтавщину. С 1840 года его письма к матери приобретают назидательный тон, а сам писатель незаметно увлекается ролью проповедника, наставляя родную мать на Божественный путь. Подобное не воспринималось в светском обществе, где об их взаимоотношениях распространялись невообразимые слухи.
Легко возмутиться, когда сын, даже большой писатель, воспитывает мать. Гораздо труднее понять все это. Впоследствии близкие знакомые и друзья писателя удивлялись, почему Николай Гоголь не посылает матери денег, на что он отвечал, что умный совет ей, плохой хозяйке, полезнее самих денег. «Оказавши не один раз вспомоществование деньгами, я увидел ясней, что не в деньгах сила и что они будут бросаемы как в сосуд, в котором нет дна и которого вечно не наполнишь», — сознался Николай Гоголь Александре Смирновой-Россет, женщине, которой никогда не говорил неправды, которую обожал и любил неземной любовью.
Весной 1845 года невиданное волнение у матери вызвало состояние сына, сжегшего (впервые) второй том «Мертвых душ». Еще через год Николай Гоголь написал завещание на случай смерти. Мария Ивановна очень обеспокоилась поступком сына. Тот сохраняет олимпийское спокойствие и говорит, что не думать о смерти и жизни — очень дурно. Одним пунктом завещания записано: «Чтобы повсюду вокруг распространялась даже молва о радушном угощении всякого гостя хозяйками деревни Васильевки и чтобы все знали, что есть действительное такое место, где всякий гость есть брат и наиближайший сердцу человек, несмотря на то, какого бы он состояния и звания ни был». Постоянные мысли о смерти не приводили Николая Гоголя в унынье. Этот факт он рассматривал как само собой разумеющийся для истинного христианина. Но не был понят матерью, которая верила в Бога только, как заведено было в украинских селах — придерживаясь формальной стороны православия. Любить любовью во Христе — призывал Николай Гоголь родную мать, а она, к сожалению не понимала его слов…
В 1847 году, перед отъездом в Иерусалим, Николай Гоголь по-новому увидел и сестер, на которых мама оказывала религиозное влияние. Они были «мало христианки» — «мастерицы только исполнять наружные обряды». В следующем году писатель возвратился от Гроба Господня и заехал в Васильевку, где гостил почти месяц. Это был уже не тот Николай, сыночек Марии Ивановны. Он преобразился духовно, стал тверд и уверен, как всяк делающий правое дело.
Пришло время, когда между Николаем Гоголем и его матерью увеличилось расстояние. Мария Ивановна и дальше продолжала беспокоиться о сыне, как о маленьком. Но Николай Гоголь был уже другим. «Человек так способен оскотиниться, что даже страшно желать ему быть в безнуждии и довольствии. Лучше желать ему спасти свою душу. Это всего главней», — писал он в Васильевку в апреле 1851 года.
Под конец своей жизни Николай Гоголь уже «пережил» практичность, и деньги для него ничего не значили. Собрав 5 тысяч рублей, он отдал их на вспомоществование талантливым студентам, а уже через полгода сам залез в долги. Как известно, Николай Гоголь отказался от повестей «Миргорода», хотя Пульхерия Ивановна из «Старосветских помещиков» — именно его мама. Он знал, что путь домой, в Васильевку, для него закрыт, обещал вернуться только для того, чтобы упокоить маму. Очарование былым у Николая Гоголя исчезло. Он уже осознавал, что суть человека не в душевности, а в духовности, не в наивности и простоте, которая, как говорит пословица, хуже воровства, а в глубине человека, его пути от греховности к чистоте и возрождению, чему он и посвятил «Мертвые души». Когда Николай Гоголь работал над вторым томом этого произведения, рядом не было человека, который мог бы ему помочь. Не могла этого сделать и мама. К ней у писателя была только одна просьба, которую часто повторял под конец своей земной жизни: «Молитесь обо мне, добрейшая моя матушка! Трудно, трудно бывает мне!». Мария Ивановна молилась. Может, поэтому и на тот раз у него хватило сил дожить до весны. В это время года Николай Гоголь и заболевал, и воскресал…
Неземная любовь
Александра Осиповна Смирнова-Россет — женщина, которая по-настоящему восхищала Николая Гоголя , была ему отдушиной в самые тяжелые дни . С юной фрейлиной императрицы Марии Федоровны дружили Пушкин, Жуковский, Лермонтов. Но только автору «Мертвых душ» откроет она свое сердце, часто вместе с ним будет вспоминать родную Украину. Одесса, где родилась Александра, села Адамовка и Грамаклея, где прошло ее детство, вызывали у нее ностальгические воспоминания после шумных балов и надоедливых светских разговоров. Где бы она ни была — в Санкт-Петербурге, Москве, провинциальной Калуге, солнечной Италии или импозантной Франции…
Александра Россет происходила из весьма знатного рода. Ее отец был другом «дюка» Ришелье и много сделал для основания Одессы. Дядя Николай Иванович Лорер — известный декабрист. Во время чумы в Одессе отец умер, и маленькая Александра воспитывалась у бабушки в Грамаклее, что недалеко от Николаева. Именно бабушка Екатерина Евсеевна начала сажать там деревья, саженцы которых ей присылали по распоряжению Ришелье. А до этого в селе и вокруг него росла высокая степная трава.
«Я часто думала, что сам Господь меня вел своей рукой, и из бедной деревушки на самом юге России привел меня в палаты царей русских на самом севере», — через много лет напишет в своих воспоминаниях госпожа Смирнова-Россет. В великосветских разговорах она будет называть украинцев итальянцами в России, исходя из того, что их язык мягок и богат. Покинув в детстве родную Одессу, где были похоронены родители, Александра Осиповна больше туда никогда не вернется.
После знакомства с Николаем Гоголем и прочтения его «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Александра Осиповна часто пела ему украинскую народную песню «Ой не ходи, Грицю, та й на вечорниці». Хотя в ее жилах текла кровь представителей разных национальностей, своей родиной она считала Малороссию и, называя Гоголя «хохликом», себя именовала «хохлачкой».
Николай Гоголь многие годы таил свои нежные чувства к ней. Уже, будучи женой калужского губернатора, Александра Осиповна раскроет секрет автора «Ревизора»: «А вы, кажется, в меня влюблены!». Николай Васильевич растеряется и убежит…
И все же в последующее десятилетие Гоголь ни перед кем не будет так обнажать душу, как перед Александрой. Сохранилось около семидесяти его писем к ней, но широкой аудитории известны лишь пять. Кроме того, именно «милой Александре» Гоголь посвятил много страниц своих бессмертных «Выбранных мест из переписки с друзьями». «Женщина в свете», «О помощи бедным», «Что такое губернаторша», — главы, которые были ранее письмами к Александре Осиповне.
Только в зрелом возрасте она осмелится спросить Гоголя: кто он, русский или малороссиянин? В письме от 12(24) декабря 1844 года Николай Гоголь ей ответит: «… Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только, что никак бы не давал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой…».
Выйдя замуж за состоятельного Николая Михайловича Смирнова, Александра как никогда раньше ощутит свое одиночество: обнаружилось, что она обрела не возможность жить с любимым человеком, а лишь беззаботное времяпрепровождение. Интересы, которыми жили великосветские дамы, раздражали ее глупостью и примитивностью. Александра Осиповна продолжала добросовестно нести крест матери семейства, но муж оставался ей всего лишь другом.
А родственная душа земляка Николая Гоголя всегда притягивала как магнит. Вслед за автором «Мертвых душ» Александра Осиповна поехала в Италию и Париж, Санкт-Петербург и Москву. Со временем Николай Гоголь признается близким друзьям, что Александра Смирнова-Россет была для него истинным утешителем тогда, когда никто не мог его утешить. Самой же Александре Осиповне Гоголь сообщит: «Любовь, связавшая нас с вами, — высока и свята. Она основана на взаимной душевной помощи, которая в несколько раз существеннее всяких внешних помощей».
Когда молодость прошла, Николай Васильевич и Александра Осиповна остро ощутили необходимость общения друг с другом. В 1845 году Александра Смирнова-Россет сумеет убедить императора в назначении Николаю Гоголю годовой пенсии в размере тысячи рублей на протяжении трех лет.
Об отношениях Николая Гоголя и Александры Смирновой-Россет в высшем обществе ходили разные слухи. Почти два месяца императрица не хотела приглашать ко двору Александру Осиповну, у которой к тому же усложнились отношения с мужем.
1844 год стал испытанием для двух душ, исполненных неземной любви. Даже лучший друг Николая Гоголя Юрий Самарин счел необходимым сообщить Александре Осиповне, что Николай Гоголь ее не любит, ибо она не имеет того душевного элемента, который мог бы их сблизить. А разгадка таких отношений якобы в том, что писатель просто изучает ее как художник. К счастью, разрыва не произошло, ибо обо всем этом Александра Осиповна рассказала Николаю Васильевичу.
Что ответил великий писатель? Нет, он не упрекал Юрия Самарина в предвзятости и т.п., а трезво оценил поступок своего друга: «Как умный человек он прав тем, что взглянул на меня со стороны артиста, но он пропустил не безделицу: он пропустил ту высшую любовь, которая гораздо выше артистов и талантов и может быть равно доступна как умнейшему, так и простейшему человеку…».
Конечно, многие не могли понять платоническую любовь двух сердец, для которых не стали препятствиями ни расстояния, ни время.
Александра Осиповна как-то призналась Гоголю: вокруг себя она ощущает, кроме сплетен, не что иное, как пустоту.
«…Сплетня плетется чертом, а не человеком. Человек от праздности и часто сглупа брякнет слово без смысла, которого бы и не хотел сказать, — утешал ее Николай Гоголь, — чтобы не обмануться в людях, нужно видеть их так, как велит нам видеть их Христос. Трудно, трудно жить нам, забывающим всякую минуту, что будет наши действия ревизовать не сенатор, а тот, кого ничем не подкупишь и у которого совершенно другой взгляд на все».
Александра Осиповна с годами все острее ощущала свое пикантное положение. Муж был всего лишь другом, а за каждые ее шагом смотрели знакомые. Связать браком себя с Николаем Гоголем было невозможно, встречаться часто — тоже. Выручала их переписка.
Читая мемуары современников Николая Гоголя, можно удостовериться, что Александра Осиповна рассказывала о своем друге как о человеке, что был ей знаком, но держался на расстоянии. Между тем их переписка — разговор двух обнаженных сердец, которым очень больно было видеть низость человеческих душ и ощущать, что изменить их они вдвоем не смогут. Вокруг зияла страшная пропасть — невиданная пустота…
Взаимная переписка была переполнена назиданиями и житейскими советами. Николай Васильевич просил Александру Осиповну не забывать и мужа Николая Михайловича, в котором много есть доброго: «…Когда мы видим в болезни или даже при смерти нам близкого человека, тогда только оказывается, как велика любовь наша к нему…».
Работая над своим главным произведением — вторым томом «Мертвых душ», — Николай Гоголь попросит Александру Смирнову-Россет подробно написать ему о главных чиновниках Калуги, их обязанностях, какую пользу для людей могут они сделать и какое зло причинить. Все эти подробности он использовал в книге.
Как известно, толки о Николае Васильевиче в обществе ходили разные. Много своих странных поступков он разъяснил одной только Александре Осиповне, часто мотивируя их тем, что он соединил в себе две «природы» — русского и украинца. «Я никак не утверждаю, чтобы он был хорош, но в нем есть одно такое свойство, которого я не находила у других людей: это желание искренне и сильное быть лучшим, чем он теперь есть, он один из всех тех людей, которых я знаю, примет всякое замечание, совет, упрек, от кого бы то ни было и как щекотливы бы они ни были, и умеет быть за это благодарным», — эти слова Александра Осиповна часто повторяла в обществе, как и договаривалась с Николаем Васильевичем.
Переписка двух необычных друзей мало свидетельствует о том, что это переписывались мужчина и женщина. Скорее это были две души, которые с годами все больше ощущали свое одиночество. Именно ей, Александре Осиповне, в 1845 году приснился вещий сон о сожжении второго тома «Мертвых душ» и она известила об этом Николая Васильевича, назвав сон «преображением», желая своему другу и себе увидеть преображение «Мертвых душ» в живительный источник любви и силы.
Последние годы необыкновенной дружбы были исполнены тревоги: ведь уже приближалась старость. «Старуха в чепце, с цветами, за преферансом всегда было для меня отвратительное явление…» — болезненно извещает Александра Осиповна Николая Васильевича. После смерти Николая Гоголя она на протяжении тридцати лет будет грустить о нем, храня в своей душе много неизвестных до сих пор фактов из жизни великого писателя, который унес с собой великую тайну «Мертвых душ».
Не находя покоя в России, она жила в Константинополе, Женеве, Великобритании. Последние дни Александра Смирнова-Россет провела в Париже, где и умерла 7 июня 1882 года.
