НА РАСПУТЬЕ ДУША…

*   *   *

Уметь понять молчание воды

И то, о чём тоскует подорожник.

Последний луч бледнеющей звезды

Ласкать пытливым взглядом осторожно,

Услышать песню ивы над ручьём

И гимн скворца — весенний, вдохновенный,

И ощутить перед лицом Вселенной

Короткий миг, который мы живём…

*    *    *

О какой же ты мыслишь судьбе?

В поле ветер свободный несётся,

Ты спроси: обогрет ли он солнцем? —

Ты у ветра спроси о себе.

А ещё ты спроси у реки,

У высокой ветлы над обрывом:

Её дни коротки и горьки,

Её ночи — тумана разливы.

Вот об этом и песню пропой

Робким голосом и неумелым:

Хорошо ведь на свете на белом

С небом, ветром, ветлой и Окой?

*   *   *

Сойди, Покров, на Русь —

спокойным чистым снегом,

Над отдыхом полей пролейся голубым

Всевидящим, огромным,

великим русским небом —

Покоить города, стоящие под ним.

Как храма чистоту, предзимнюю прохладу

Шумливой дай толпе под звон колоколов…

И в душах всех людей не суету — отраду

Негаснущей свечой твоей зажги, Покров!

К обочине шоссе затихшее припало,

Печально дремлет куст — к зиме совсем погас…

Простит ли небо нас — никчемных и усталых,

Как всё прощает нам земля, покоя нас…

*   *   *

Зарос травой иль меньше стал тот двор,

Теперь здесь наши бегают ребята.

А вид с крыльца волнует до сих пор:

Голутвин-монастырь в лучах заката.

Здесь у забора движется Ока,

Полынь цветёт, невзрачна и горька,

На светлой зорьке точит вдовьи слёзы,

И добрым словом помнят старика,

Что посадил под окнами берёзы.

От суеты, от пыльных, шумных дней

Тут хорошо… И мы, душою дети,

Спешим к окошку матери своей,

Пока оно нам в этом мире светит.

*   *   *

Гружёная баржа плывёт.

Свет лампы в казённой каюте,

Не мыслившей об уюте,

А баржа плывёт на восход.

У лампы — отец мой и мать,

А я — пока с куклой и тенью —

Пытаюсь их речи понять,

Постигнуть своим разуменьем.

И полдень прошёл, и рассвет,

И молодость смотрит в старухи.

У суетно прожитых лет —

Шаги неприметны и глухи.

Сбежав от забот и тоски,

Дам волю усталому сердцу:

Я выйду на берег реки,

Как в непозабытое детство.

Свет лампы далёкой зовёт,

Но даль укрывают туманы.

А баржа к закату плывёт,

И нет ни отца там, ни мамы…

*   *   *

Вплела в строку невзрачный подорожник,

Твоей душе — покоя б, тишины.

Но отчего так трепетно-тревожно

Глаза лучом заката зажжены?

Дрожит морщинка над твоей ресницей

Да клонится от ветра голова.

Тебе о том, который часто снится,

Вдруг нашептала поздняя листва.

И, позабыв наветы и заветы,

От душного уюта, от плиты,

Твоё воображенье бродит где-то,

И вслед за ним к огню стремишься ты.

А город смотрит взглядом незнакомым.

В ночи твоё дыханье горячо.

Шальным ветрам ты даришь стены дома,

Чужой судьбине — мужнино плечо.

ЖЕНЩИНА

Отблеск чистого утра во взоре храня,

Сторонилась обычных забот и тревог.

И казалось, жила для грядущего дня,

И казалось, что день тот совсем недалёк.

Но увял пред нею сиреневый цвет,

Стали глубже глаза, а шаги — тяжелей.

Оглянулась. Подумала: «Где же рассвет?»

Зарябило в глазах от ночных фонарей.

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ

Не ждала, не звала, не искала —

Стал закат удивительно светел.

Улыбнулась вечерне-устало:

Он прошёл — не взглянул, не заметил.

Повернулась на солнце на красно,

Засветилась неярким нарядом.

Не подумала: это напрасно,

Никогда ведь не сможете — рядом…

Как тогда ты у Бога просила

Не себе, а ему — вдохновенья!

Как душе твоей празднично было,

Коль теплел его взгляд на мгновенье!

А потом — бесконечная осень,

На ресницах — тоски паутины,

В изголовье — холодные росы,

Да заметнее стали морщины.

Отрешённое тонкое тело

Приласкал засыпающий ветер.

Пред концом озаренье согрело:

Не напрасно жила ты на свете.

*   *   *

Унесло покой апрельской ранью.

Стынет дом без моего тепла.

О моём закате, душу раня,

Мне сказали правду зеркала,

Чтоб из памяти я выжгла даты,

Где любовь моя вросла в беду…

Перед целым светом виновата,

В ноги горьким травам упаду.

А земля родная не отринет:

Всё поймёт, и всё простит, и примет…

*   *   *

Ветка плакучей ивы жёлтую чертит грусть,

Или мне гложет душу песен неспетых груз.

Рыжий мой конь заката скачет вдаль, за луга,

И тяготится ношей — очень она легка.

Рыжий мой конь заката! Слышишь — остановись:

В будничном сером свете бьётся Жар-птица — мысль.

Вновь рука от корыта тянется к карандашу,

Только оковы быта я на себе ношу.

Солнечный день родится в дальнем каком году? —

Ведь иногда Жар-птица в старом гостит саду.

Ждать никогда не поздно и ни в какие дни…

Что надо мною — звёзды? — Нет, земные огни…

Виктору Мельникову

Разве всё — ни весны и ни радуги —

Только осень да хмурая темь…

Годы-листья кружили и падали,

Но душа не угасла совсем.

За рассветными зорями давними

Улетели мои журавли.

Лиховеи свистали за ставнями,

Но души остудить не смогли.

Бродит в поле глухая метелица,

Укрывая полуночный след,

И прохожему чудится, верится,

И прохожему видится свет.

Коль ты друг и устал в неуютности —

Обогрейся… Тепло от печи.

Посидим, — будто оба мы в юности, —

У неярко горящей свечи.

Коли недруг — не брошу проклятия…

Тем, однако, и жизнь хороша:

У ветров четырёх на распятии,

Да на вечном распутье душа.

*     *     *

Из студёной Оки не испить убежавшей водицы.

Облетающих листьев не красит холодный закат.

Я махну рукавом — разлетятся, как вольные птицы,

Мои резвые годы — их ровным числом пятьдесят.

Мне тринадцатый год… Мой безоблачный день лучезарен.

Комнатушка мала и бедна — что грустить от такой чепухи?

Набирает держава разбег, и наш в космосе первый — Гагарин,

И о нём я, волнуясь, наивно слагаю стихи!

Тайны девичьи дарим мы щуровским старым аллеям,

В платьях, мамами сшитых, на танцы спешим, — не беда!

Мы читаем наивные книжки, но быстро взрослеем,

И кого-то в столицу умчат поезда навсегда…

В ранней розовой юности так побродить захотелось,

Встретить давних, немногих, а ныне ушедших подруг.

Но нагрянули вихри, шальная земля завертелась, —

Не бараки — коттеджи по Щурову выросли вдруг.

День сегодняшний встал молчаливой холодной стеною.

В нём — наивный подросток — я места себе не найду.

Я не знаю, не ведаю, что теперь будет со мною, —

Мне — двенадцать, как в том позабытом, далёком году.

Догорает луна, как лимонная стылая корка,

Озаряя окрестности без деревень и садов.

Где напев петушиный, где яблочный запах? — И горько

Видеть ей на земле лишь громады больших городов.

Полыхает в лицо мне, слепя своим светом, реклама.

Люди в бешеном ритме не знают ни ночи, ни дня.

Но я помню молитвы слова, что шептала мне мама, —

Те слова согревают, доныне спасают меня.