Недавно издательство «ЭКСМО» выпустило тиражом в 7 млрд. экземпляров новую книгу популярного русского писателя Виктора Пелевина
Называется она «Pustota = 0». Это автобиографическая поэма в прозе. В отличие от героя бессмертного произведения Гоголя, Виктор шевелит души умерших, исследуя влияние психических генераторов на плачевную жизнь человека. Он смело туннелирует через потенциальные барьеры, иронизирует и сигнализирует человечеству о бессмертных пороках.
Несколько слов о «творческой лаборатории» автора. Реальных событий, как таковых, в обычном писательском понимании у Виктора Пелевина нет. Точнее говоря, описываемые им эпизоды находятся за «горизонтом событий», и их нельзя соединить естественными линиями причинно-следственных связей (см. Примечания). Герои его романов представляют собой клетки организма ORANUS, взаимодействующие анальными и оральными импульсами, согласно древнему принципу: «Человек человеку – ВАУ!» Сюжет и действие развиваются, как компьютерный вирус, проникающий с экрана монитора прямо в душу читателя.
Такая техника адекватно отражает художественный вкус Виктора Пелевина, в котором ценность имеют лишь виртуальные образы возможностей бытия, поскольку реальность обрыдла всем.
Полёт мыслей убедителен, как бред Апокалипсиса. А конструкция его произведений напоминает совершенный кристалл, электрический ток сюжета по которому распространяется практически без сопротивления, не выделяя тепла. Мутанты, похожие на людей, заполняют фазовые ячейки пространства и времени, взаимодействуют, и так глубоко погружаются в «тему», что «тема» раскрывается целиком, обнажая все свои потроха. Герои настолько концентрированно и последовательно отражают типичные черты современной действительности, что кажутся ходячими функциями.
Читая книги этого Мага, приходишь к неожиданной мысли: оказывается, цинизм не имеет дна – в него можно погружаться всё глубже и глубже, рыдая от смеха. Это как раз тот случай, когда смех и слёзы сливаются в диалектическом экстазе и становятся неразличимыми.
-Скажи-ка, дядя, ведь недаром?.. – без обидняков обращается Виктор к умудренному опытом Генри Киссинджеру, имея в виду его недавнее заявление о том, что с Россией не нужно воевать, потому что она сама себя замучает и рассыплется.
Они сидят в уютном китайском ресторанчике на месте Древнего Вавилона и отхлёбывают из пиал коричневатое виски, загримированное под чай. Генри на всякий случай приклеил бородку, надел чалму и повесил на спинку дивана автомат Калашникова, чтобы быть похожим на Бен Ладана. Всё же они — в гостях у арабов.
-Ой! Ой! Ой! Шоб вы так жили, как прибедняетесь! – отвечает американец с одесским прононсом. Разговаривают они, конечно, на чистом английском, которым Виктор в совершенстве владеет. — Не обижайтесь! – Генри распускает на лбу морщинки, видя, что Виктор насупился. – Вы же сами писали, что Москва – это третий Рим, и третий мир – тоже. А что же остаётся нам? С первого по третье места уже заняты. Ха-ха-ха…Не догадываетесь? Ладно. Пусть Нью-Йорк будет четвёртым Римом, но пятому – не бывать! – Он подмигивает.
-Не крутите мне мои фаберже!
-А знаете, кто во всём виноват? Русские патриоты! Да, да! Русские патриоты! – повторяет старый политик, хитро щурясь сквозь роговые очки. — Они всегда пытаются залезть на вышку, с которой долго лететь и больно приземляться.
-Ну, не скажите! – возражает Виктор. – Это ещё надо посмотреть, кто загнал людей на теперешнюю вышку, с которой они падают вот уже двадцать лет. Может быть, это и не патриоты вовсе?
-А кто?
-Может быть, это русские и… не очень русские либералы?
-Неужели они у вас такие могучие? Загнали на вышку доверчивый русский народ?
-Ну… — Виктор пожимает плечами. — Сколько русского либерала ни корми, у американского всё равно жопа шире!
-Возможно… — соглашается американец. – Но именно российский либерал никогда не уверен, что ему больше надо: осетрину с хреном или свободу слова.
-Интеллигент! – поправляет Виктор. – И не «свободу слова», а «демократию», если уж вы пытаетесь цитировать нашего классика.
-А это один хрен! И всё же: надо, надо двигаться по пути к демократии, мистер Пелевин! Иного выхода у вас нет. Первое десять тысяч лет вам будет плохо, трудно, мерзко, зато потом! Вы даже представить себе не можете, сколько вы обретёте потом!
-Ага. Где-то я это уже слышал. Вы, случайно, не балуетесь на ночь цитатником Мао-Цзе-Дуна?
-Вы опять обижаетесь! Давайте, сделаем zapping, чтобы не ссориться.
-Переключимся на что?
-На мою любимую китайскую кухню!
Как раз в этот момент официант приносит китайское блюдо, приготовленное на горячем огне, и с любезной улыбкой ставит перед гостями.
-Свежезапечёный еврейчик в сметане! – шепчет он на арабском.
Следует бурная сцена возмущения. Крики. Угрозы. Обвинения в ксенофобии. В полиции официант оправдывается, будто бы он пошутил, приняв Генри за настоящего Бен Ладена.
Не вполне доверяя оценкам собеседника о роли патриотов и либералов в современном мироустройстве, Виктор всё же решается обратиться за разъяснением к Гоголю, который и не умирал вовсе, а просто заснул от скуки. Достучавшись по крышке гроба до Гоголя, Виктор сообщает ему по секрету, что час искупления пробил.
Встревоженный и огорчённый Гоголь встаёт из гроба, молится и уходит в соседнюю комнату.
Переодевшись в Чингачгука, Николай Васильевич тут же откладывает яйца, накрывает их новой шинелью и летит на середину Днепра.
В холодные осенние дни Днепр становится серым и неприветливым. Его илистое дно заполняется утопленниками. Пиявки шевелятся. Гривны, брошенные на случай возвращения их обладателей к родным берегам, обесцениваются на глазах. В голых прутьях лозы свистит вихрь, напевая предания египетской старины.
За Гоголем увязывается Кондализа Райз, гостившая в это время в Киеве и объевшаяся за ужином с Президентом салатом из мухоморов, в чём западные средства массовой информации не преминули разглядеть длинные руки Москвы. Не долетев до середины Днепра, она приземляется мягким местом на Хортицу, где в это время лежит Тарас Бульба, снимая документальный фильм о майдане. Тарас и Лиза обмениваются верительными поцелуями. Лиза дарит ему оранжевый флаг с надписью «Хеппи бёздей ту ю!», а также стимулирующий препарат ВИАГРА, разработанный в ЦРУ.
Спустя полчаса, они уже лежат в гамаках, диктуют писарям стихи в адрес Путина и, выражаясь словами старика Достоевского, впадают в полную эмансипацию.
-Где ты, Мисюсь? – время от времени кричит Тарас, шаря жадными запорожскими руками в соседнем гамаке, обтянутом полупрозрачной занавеской.
-Не мешай! Я смотрю мою любимую передачу «Давай поженимся», — откликается Кондализа.
Виктор Пелевин там тоже присутствует, но совершенно незримо, лишь в качестве свежего холодного ветерка.
Вместе с изрядным глотком напитка Виктор попадает в пузо одного из беглых донских казаков и пытается найти там разгадку русской души, исследуя реакцию могучего организма на новую горилку под названием «Облом Иоанна Богослова».
«Чёрт знает что! – возмущается он про себя. — Мне уже второй раз за сегодняшний день приходится употреблять это проклятое виски». Строго говоря, Виктор Пелевин — спортсмен. Он любит кататься на велосипеде, плавает и глубоко ныряет, даже не надевая скафандра. Но что не сделаешь ради искусства!
Вылетев на одном дыхании из толстой кишки соотечественника, он сталкивается с ноздрёй Кондализы и шипит стальным голосом, стараясь сохранить хоть на время инкогнито:
-Тихо, Лиза! Я — Дубровский!
Затем оборачивается селезнем, взмывает в воздух и устремляется на северо-восток в надежде глотнуть свежего воздуха Родины. Внизу — колосящиеся рожью поля, которые, не взирая на глобальное потепление, покрыты то ли инеем, то ли фосфорными удобрениями, озаряющие светлым будущим деревенскую ночь. С отрадой, многим незнакомой, он безуспешно пытается отыскать хотя бы одно «полное гумно», но так и не найдя его, вынужден заночевать на пасеке, где пчёлы всю ночь рассказывают ему анекдоты.
«О, Русь моя – жена моя, до боли… — бормочет он, засыпая. Во сне он видит свинью, валяющуюся в жемчужной луже с глянцевыми краями возле торгового дома «Тайра». Оказывается, она пьяна, как.… Ну, вы сами понимаете!
Утром он продолжает свой путь, вспоминая на лету изречение старика Гераклита: «Бытие есть не более чем небытие». В изложении немца Гегеля такая же простая мысль звучит более запутано: «Чистое бытие есть чистая абстракция и, следовательно, абсолютно отрицательное, которое, взятое также непосредственно, есть ничто». Эти цитаты вместе с его любимой литературной категорией «пустота» ласкают его измученное нарзаном сердце.
С высоты птичьего полёта он видит пылающие костры домов престарелых, весёлую Думу, селевые потоки энтропии, стекающие с долин Кавказа, а также плотно заполняющие эфир звуковые волны полкпотовцев от журналистики. Следы разговора с Киссинджером невольно дают о себе знать. Конец света брезжит в облаках, повисших тонкими сизыми перьями над горизонтом.
Кто это там рыдает, внизу, на великой реке, схватившись в отчаянии за голову? Ах, да! Это сомалийские пираты захватили в плен АвтоВАЗ и плачут, как дети, умоляя хозяев забрать его обратно за миллиард долларов. Виктор снижается.
-Как мне найти станцию «Лозовая»? – спрашивает он у ребят, испорченных техномодификацией.
-Чудак, ты чо, реально не выспался?
-Я хочу посмотреть театр боевых действий.
-А-а…Ну, тогда пролетай! Бери как можно левее!
На дверях интернет-кафе, возле которого толпятся подростки, написано: «Умственные Висяки».
Скучающим взглядом врубелевского демона Виктор оглядывает историю двадцатого века и всех остальных, придумывая «слоганы» для Владимира Красное Солнышко, Сталина и Максима Галкина.
-Воруют! – в который раз сокрушается Карамзин, здороваясь с ним за руку, и показывает Виктору вскрытый сейф национального банка. Они вместе исследуют отпечатки пальцев, звонят Чапаеву и заказывают на дом тачанку.
Потом Виктор заходит в келью под елью и спотыкается о тело крёстного отца Николая Васильевича. Оказывается, тот уснул на коленях, потому что не выспался ночью, разгружая штабеля рекламы новых лекарств, предназначенных для дураков и жутких российских дорог.
На тачанке друзья попадают в египетский лабиринт, ведущий непосредственно в коммунизм. Лужков прямо из Крыма поёт им песню: «Не нужен нам берег турецкий…» На Красной площади Церетели заканчивает очередную двухсотметровую статую Демократии, сооружённую из плевков по только что внедрённой в скульптуру новейшей нанотехнологии.
В этот момент из одного из яиц, отложенных Гоголем, вылупливается Достоевский, а из двух других — Мастер и Маргарита. Ближе к концу ноября из третьего яйца, расписанного Сальвадором Дали, вылезает красивая зелёная гусеница с надписью НИВЕЛЕП, которая тут же съедает несколько собственных ног. Превратившись в скорпиона-скаребея, она начинает катать перед собой навозный шар Йа — символ всего сущего в Унивирсиуме.
Так Виктор Пелевин встречается с Самим Собой, а, точнее говоря, со своим отражением. Они знакомятся, делят положенный гонорар и, обмениваются адресами, практически не обвиняя друг друга в плагиате.
Между тем, по телику начинается очередная гражданская война. На голубом экране демонстрируется бесконечный футбольный матч между «бледнолицыми», запавшими на инновации, и «красноносыми», запавшими на воскрешение колхозов.
Апофеозом поэмы является песня на английском языке под названием «I love You» (в семантическом переводе — «Шарканье золотых яиц о зубы мастера»). Она записана на диске, который прилагается к книге бесплатно. Песню исполняет Примадонна, натурально превратившаяся в Мадонну после юбилейной двухтысячной пластической операции.
Читатель будет дико хохотать и вряд ли остановится сам.
Добро пожаловать в чудесный, умный и завораживающий мир Виктора Пелевина.
Сам Виктор Пелевин впервые будет участвовать в презентации книги. Каждому, кто пожелает, будет позволено снять с Виктора его чёрные очки, при условии, что сам пожелавший снимет с себя штаны.
Примечания:
1. В мае 2008 года общее число жителей планеты достигло 6 666 666 666 человек
2. «Горизонт событий» — воображаемая граница в пространстве-времени, разделяющая те события, которые можно соединить между собой на изотропной бесконечности изотропными геодезическими линиями, и те события, которые соединить нельзя.
3. zapping — быстрое переключение телевизора с одной программы на другую (например, когда зритель не хочет смотреть рекламу).
4. Йа – священный египетский слог, которым навозники называют свой шар.
