ВНИЗ ПО ЛЕСТНИЦЕ,
ВЕДУЩЕЙ ВВЕРХ
«Так лучше…, …так больней…»
Игорь Северянин
Ежедневно каждый преподаватель общается с теми, кого ему положено учить и воспитывать. Однако мы начинаем не с нуля. Ученики, приходя к нам, имеют сложный, часто негативный опыт жизни, и это не новость. Их души изломаны, вывернуты наизнанку безудержной разноголосицей информационного потока. С глубокой древности было принято беречь не только физическое, но и духовное здоровье детей. Вспомните-ка, – получалось не так уж плохо. Человеку нужно постепенное созревание; желудок заболевает, если мы едим незрелые сливы и яблоки, – а что же ребёнок? Не успел он родиться, как его маленькая душа погружается в беспросветную нравственную грязь, которая начинается с ежедневного сквернословия родителей – идут с коляской, даже улыбаются, речь при этом – уши береги. Не папа с мамой, так прохожие поражают откровенным и уже привычным(!) языковым цинизмом.Читать далее
Дитя, – вы только вдумайтесь в это святое слово, – с самых нежных лет, подойдя к киоску взглянуть на яркую игрушку за стеклом, неизбежно увидит обложку глянцевого журнала с тётей или дядей в непристойной позе. Едва научившись читать, разбирает по складам бесстыдную афишу стриптиз-клуба среди бела дня на улице родного города. Посреди фильма-сказки по телевизору его настигает реклама, к примеру, обычного майонеза, но с натуралистической двусмысленностью, способной испортить аппетит нормального человека. Не стоит возмущённо выкрикивать, что они, мол, ещё ничего не понимают. Вы видели, какой неприятно-знающей улыбкой при этом искажается детское лицо? За что мы до такой степени вдруг возненавидели собственных детей? Наша задача – передать им умение любить, то есть – быть не просто сытыми и благополучными, но и счастливыми, умеющими радоваться жизни. Мы продолжаем делать всё, чтобы уничтожить в них эту способность.
Ответьте – не мне, а себе, может ли самозабвенно любить юноша, сызмальства привыкший определять любую девочку, девушку, даже незнакомую, просто идущую мимо, – как «тёлку»? Способна ли девушка,
которая воспринимает, как норму, циничные, гнусные слова, произносимые парнем в её присутствии, и сама говорит их, не смущаясь, разобраться в своих чувствах? Один из самых уродливых симптомов нашего времени – идут подростки с трогательными полудетскими лицами, непринуждённо беседуют на нецензурном наречии, и, завидев
преподавателя, извиняются: – Ой, простите, я Вас не заметил(а).
Какой потрясающий современный сарказм, – раньше бывалые мужчины смущались от произнесённых ими крепких слов, заметив женщину или ребёнка, – теперь подросток в силу извращённости понятий «бережёт невинность» взрослого.
Говорят, когда-то давно был каменный век. Толпы необразованных, неопрятных и неинтеллигентных граждан обитали в пещерах и рисовали на стенах. В те неуклюжие времена человек жил коротко, в трудах и страхе.
Не замечаю, чтобы наше столетие так уж отличалось от каменного века.
С тех пор, само собой, индивидуальная длительность жизни в среднем увеличилась, люди «…сильно изменились… внешне… О костюмах нечего… и говорить, … появились … трамваи, автомобили, … телефоны и прочая … аппаратура…» (М. Булгаков). Но попробуйте отыскать среди всего этого – человека!
Его присутствие можно заподозрить только косвенно – по следам. Индивидуумы, составляющие толпу, вызывают опасение. От каждого из нас предпочтительнее держаться на расстоянии. В метро и на улице непременно найдётся тот, кто без всякого повода толкнёт соседа, что есть силы, да ещё с аппетитом обругает. Многие глядят друг на друга кровными врагами, – и даже в церкви не смутятся проявить к кому-нибудь самые нерелигиозные чувства.
Известно, что произведения литературы и искусства – показатель бытия человеческого. Какие книги пишутся в последнее время? Чем отличаются от прежних? Прочтём – и сравним.
«…Самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни». Так утверждает, уже с 1984 года, Кундера в романе «Невыносимая лёгкость бытия». Я вижу в этих словах синоним понятия «единства и борьбы противоположностей» нашего времени. Пройдёт ещё немного лет, и какой-нибудь новый автор окончательно поставит знак равенства между отчаянием и счастьем.
Кажется, совсем недавно человек стремился быть как можно более приятным для окружающих. Иногда это доходило до абсурда, боялись сделать даже намёк на естественные проявления организма. «…Она была напичкана едой до отвала и …ежеминутно боялась, как бы не рыгнуть. Этим можно было погубить всё – ведь лишь очень пожилые мужчины и
дамы могли себе позволить такое, не упав в глазах общества» ( М. Митчелл ).
Однако теперь господствует лозунг «что естественно, то не безобразно». Человек ведёт себя непринуждённее животного. Возникает ощущение, что каждый стремится произвести на всех вокруг наиболее мерзкое впечатление, – и книги, спектакли, фильмы сразу наполнились детальными изображениями моментов жизни, которым лучше оставаться вполне интимными. «Она сидела на унитазе, и жажда опростать внутренности, внезапно овладевшая ею, была жаждой дойти до конца унижения, стать телом по возможности больше и полнее, тем самым телом, чьё назначение, как говаривала мать, лишь в том, чтобы переваривать и выделять. Нет ничего более жалкого, чем её нагое тело, сидящее на расширенной оконечности сточной трубы» ( М. Кундера ).
Изумительный образец современного художественного слова. Какое воздействие оказывает он на молодого человека?
Если бы ЭТО прочёл Пушкин, подобный слог сразил бы его ещё до дуэли. Может быть, талантливым авторам следует чувствовать ответственность за последствия обнародования своих творений?
Примечательный факт: я практически не встречала в художественной литературе столь детальных описаний функционирования сердечной мышцы, позвоночника, кровеносной системы и т. д. Однако натуралистические подробности работы выделительных органов и сопутствующих ощущений буквально заполонили современную прозу, поэзию и даже сцену. Возникает впечатление чересчур однобокой страсти к изучению анатомической науки.
Итак, человеком нашего времени овладела «жажда унижения». Привет тебе, о Навоз!
Некий суперсовременный художник (простите, имени его мне не удалось запомнить, да и стоило ли?) предложил публике картину под смачным названием «В глубь России». Человек, слегка наклонившись, напряжённо вглядывается корове под хвост. Теперь не только бумага, но и любой материал, пригодный для обработки, вынужден быть крайне терпеливым. Самый благородный мрамор или металл может оказаться использованным для изделия, при виде которого неудержимо потянет «опростать внутренности». Беззащитный сравнительно недорогой холст тем более находится в невыгодном положении.
Удивительно ли, что подросток, одурманенный подобной информацией, теряет необходимый для жизни здоровый оптимизм и тянется к алкоголю, наркотикам, сигаретам, уходит от вывернутой наизнанку реальности в компьютерные миры? Слишком многие ребята не могут представить иного проведения выходных и праздников, и я, практикующий педагог, свидетельствую это.
Фидий, Челлини, Микеланджело, создавшие произведения, демонстрирующие красоту и величие Духа Человека в прекрасном и совершенном теле, – их всех побоку, они нам не указ. Зевса надо было
водрузить не на трон, а на стульчак, и дать ему в руки рулон туалетной бумаги. Получился бы новомодный современный шедевр. «Жалкое нагое тело пою!»
Очевидно, «лёгкость бытия» состоит в том, что не требуется обременять себя стремлением быть лучше. Новый идеал человечества – свифтовский йеху. Вспомним хотя бы всплывшую на этой мутной волне Веру Павлову:
«В дневнике литературу мы сокращали лит-ра,
И нам не приходила в голову рифма пол-литра…
И не знали мальчики, выводившие лит-ра,
Который из них загнётся от лишнего литра…»
Как возможен стал такой невероятный, трагически-дикий перепад от Пушкина, от Серебряного века до столь глубокого убожества?
«…Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее». (М. Кундера). Навозная жижа, несомненно, достоверна и безупречно честна. Однако не менее реальны чистота и свежий воздух после уборки. Делайте свой выбор, решайте, кто вы, – «жалкое …тело» с единственным назначением «переваривать и выделять», – или микеланджеловский Давид, свободный и прекрасный герой, способный справиться своими силами почти с любой сверхзадачей. Жаль, когда талантливый автор загрязняет атмосферу Искусства, и в результате хочется лишний раз вымыть руки с мылом. В этом смысле «лёгкость бытия» действительно «невыносима».
Я не сомневаюсь, что многие возмутятся высказанным здесь мнением, – дескать, роман признан во всём мире, переведён на разные языки, считается шедевром и т. д. Ничьи протесты меня не испугают. Мне это не нравится, вызывает чувство брезгливости, кроме того, я в своём мнении далеко не одинока. Вы скажете – ново? Ничего подобного – вспомните Рабле. Но при этом Рабле – сатирик, и его цель – исправление, а не унижение человека. Вы скажете – интересно? Много ли интересного вы черпаете в унитазе? Если – да, то я вам глубоко сочувствую.
М. Кундера предлагает нам посмотреть на себя в перевёрнутый бинокль, подобные произведения выращивают в человеке комплексы неполноценности, ощущение своего ничтожества и, как следствие, агрессивность. Таково моё мнение, – кстати, основанное на жизненном опыте. Начитавшись подобных книг, молоденькая преподавательница философии с непринуждённой уверенностью утверждает на своих уроках, что самым естественным для людского общества жизненным девизом является поговорка «человек человеку волк». Вам не страшно? Результат воцарения в социуме такого мнения – уже не рост, а взлёт преступности, насилия, обширная атрофия добра. Для сравнения хочу вспомнить «Искру жизни» Ремарка, созданную в 1952 году, всего на 32 года раньше. Место действия – германский концентрационный лагерь, фабрика переделки человека в низшее животное. Результат прочтения – захватывающая дух гордость за то, что в столь чудовищных условиях совсем немало было людей, которые до конца сохраняли высочайшую степень достоинства личности, находили в себе способность любить, – и даже поддерживать чужую любовь, возникшую рядом с ними.
«… Пятьсот девятый достал из кармана кусок хлеба.
– На вот. Мне не нужно. Мне… хватило. Отдашь это Рут…
Голова его упала на грудь, но он с усилием поднял её ещё раз, и его разукрашенный кровоподтёками череп внезапно озарила улыбка…
– Ведь это тоже очень важно… что-то давать…»
Я оглядываюсь вокруг и вижу, что нет сейчас хронического и безнадёжного голода. Однако немного попадается мне людей, которым «важно что-то давать». Тех, кому важно брать, даже не брать – хватать, отбирать в свою личную пользу, неизмеримо больше.
Теперь не верится, что люди месяцами, годами жили в условиях безысходного негатива, – и им удавалось сохранять в себе живую и прекрасную человеческую душу. Но вокруг них обитали «двуногие прямоходящие» монстры, создававшие этот немыслимый ад, причём не испытывая никаких сомнений, даже самых смутных. Им просто не приходила в голову мысль о дикости и нелепости того, что они творили. Гитлеризм изобрёл систему воспитания чудовищ из собственных детей, но и наши эксперименты с информационным полем уже приносят обильный и очень ядовитый урожай, возможно, дальнего действия.
Страшно и удивительно, что люди могут с лёгкостью трансформировать свои понятия в таком необозримо широком диапазоне, где на одном конце шкалы комендант концентрационного лагеря, а на другом – Мать Тереза. Нет у нас никакого права лишать своих детей способности радоваться жизни, верить в то, что она дана для счастья и осуществления большой мечты, а не является нелепым выбросом в
мир страданий и болезней. История цивилизации, в том числе ХХ века, хранит несметные сокровища педагогического опыта, позволяющего решить эту сложную задачу, но мы полностью отказались от проверенного знания, и тщимся изобрести новый велосипед.
Наш век далёк от сентиментализма. Каждый день плохо выспавшаяся необходимость гонит одну толпу сквозь другую вдоль и поперёк улицы, никто не смотрит на бегущих мимо случайных соседей. Некогда смотреть вокруг, некогда замечать друг друга. В общении преобладают сухость, резкость, поспешные краткие ответы. «Сбербанк за углом… Простите, мой автобус…» На такую ерунду, как счастье, времени нет.
Но изредка оказывается, что некуда бежать. Можно присесть под усыпанной цветами старой яблоней в тихом саду, где только издали слышен визг соседской электропилы, и почитать, к примеру, Шиллера. Возникает основательно забытое ощущение медленно горящей свечи, хрупко звучащей ласковой музыки, соловьиной возни в кусте жасмина перед началом ночного концерта, в душе пробуждается бессмысленная несовременная нежность. Вдруг начинаешь понимать, что многое почти безвозвратно утрачено нами, – и всего этого становится жаль.
В наше изломанное время, не успевая любить, люди находят возможность интриговать, завидовать и вершить другие не менее интересные дела. Для взращивания добрых чувств, как видно, необходим изрядный досуг, однако злобе короткий день не помеха. Есть ли любовь, заметить трудно, но коварства хоть отбавляй.
Кстати, – нам так сильно нравится понятие «современность», что стало модно старинные сюжеты переносить в нашу своеобразную действительность. Особенно смехотворны в таком контексте «Кармен» и «Травиата» – переродились в комедии, да и только. Я попытаюсь вообразить себе современных Луизу Миллер и Фердинанда.
Прежде всего, – их отношения с первой же встречи должны стать куда ближе, чем это допускалось во времена Шиллера, и никто из зрителей не упрекнул бы их в этом, а страдания её отца выглядели бы на редкость смешными.
«Это что же, плата за честь моей дочери?.. Убирайся ты к чёрту, мерзкая сводня!..»
Кроме того, отказ Фердинанда жениться на богатой леди Мильфорд смотрелся бы потешно из-за его многословия и мотивации.
«…Простите, я не могу поверить, что вы британка. Свободная дочь… свободного народа, … который до того горд, что не курит фимиама даже добродетели чужестранцев, ни за что не станет ублажать их пороки… Нет, вы… не британка…».
Кто это будет слушать? Конечно, необходимо перевести текст на современный жаргон, к примеру: «… Чё ты мне впариваешь, будто ты классная тёлка…» и так далее. Сочно, выразительно, а главное, – в духе времени и без лишней сентиментальности. Пара нецензурных выражений придаст ещё больше реалистичности подобному спектаклю.
В его трагический финал и вовсе никто не поверит, если снова не сделать ему небольшую прививку.
«… Я совершил убийство…, и ты не можешь от меня требовать, чтобы я один шёл с этой ношей к всеправедному судии…».
Кого сейчас смутишь таким пустяком? Почти каждый день симпатичные дикторы со спокойной полуулыбкой сообщают об очередном заказном убийстве, массовой аварии или о какой-нибудь столь же несущественной детали в нашей жизни. Мы так страшно привыкли к этому, что для восприятия трагический финал должен быть не только современным, но и максимально ярким.
Скажем, – летят все они в самолёте, натурально, выясняют отношения, затем разборка, море крови, что-нибудь эдакое… Далее самолёт, конечно, падает с соответствующими подробностями и последствиями. Можно кого-нибудь оставить в живых, но чтобы непременно с потерей памяти. Зрители рыдают, прибыль аккуратно притекает на счёт в банке, шедевр удался.
Впрочем, человек смеётся не менее активно, чем льёт слёзы и пугается. Можно достичь нужного эффекта, – я разумею счёт в банке, – с меньшими усилиями, сохранив по большей части авторский текст и поместив героев в современные условия. Перед нами отдельно взятый сумасшедший дом, – и готова комедия. Кто же воспримет всерьёз страсти столь высокие, речи столь праведные, мысли столь чистые, не обрамлённые в истлевшие одежды давнего столетия? Ведь в наше время даже некурящая девушка – почти анахронизм.
С какой омерзительной готовностью мы вывернули наизнанку все наши лучшие чувства и как усиленно тщимся убедить себя и других в том, что изнанка красивее лица! Возникает мысль: может быть, человек – просто негодное существо, не способное дорасти до лучшего воплощения самого себя? Гляньте, сколь жадно он ухватывается за всё грязное и порочное в жизни! Устрашающе привычными стали нецензурщина и убогий жаргон на улицах, в кино, в книгах, на телевидении. Если человек наступил в навозную кучу, ему противно, он бежит отмываться, однако он охотно пребывает в грязи нравственной. А как часто люди стыдятся своих лучших качеств, скрывая их от окружающих, особенно молодёжь иподростки!?
«… Я вступался за униженных, выпрямлял кривду… Я неизменно устремлялся к благим целям, а именно: всем делать добро и никому не делать зла…» (М. Сервантес).
Годы, века всё идут, преобразуя до неузнаваемости мир, – а человек до сих пор часто оказывается банкротом перед лицом Добра; начинает казаться, что и слова эти – добро, справедливость, честь, великодушие – придуманы просто так, на потеху толпе.
«Упорен в нас порок, раскаянье – притворно;
За всё сторицею себе воздать спеша,
Опять путём греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости омыв свой путь позорный». (Ш. Бодлер).
Что за социум мы построили, с потрясающим усердием возведя на пьедестал деятельный и жёсткий эгоизм, научившись, – в лучшем случае, со снисходительно-презрительной усмешкой наблюдать чьи-то искренние проявления? Неуютно всем: богатым, бедным, умным и глупым, страшно – красивым и талантливым (на них легко находятся потребители, но нет почитателей).
Смотрю, – малыш учится ходить, перебирая слабыми ножками; люди умиляются, глядя на него; но не успеет он подрасти, как взгляды окружающих резко меняются, чем он старше, тем меньше у него шансов вызвать бескорыстный интерес к себе, и наконец на него обрушиваются льды, сотворённые человеческим равнодушием, пренебрежением, завистью, злобой.
Смотрю, как грубо обрываются надежды достойных людей, как легко звонкая монета расчищает путь самоуверенному болвану, – и как это страшно не ново на Земле! На собственной боли мы только научились изощрённее мучить других, не умея понимать, помогать и радовать. Невозможно представить, каким страданием сочится весь исторический путь человечества по нашей же вине.
Из-за богатства люди «искривляют правду, унижают достойных», втаптывают в грязь истину, – и это не только страшно, но и смешно. Оголтело вырубаются леса ради наживы, – но зачем им без воздуха деньги? Искореняются лучшие чувства, заземляются высочайшие душевные порывы, без которых жизнь теряет всякий смысл, – чтобы удовлетворить ничтожные и низменные инстинкты. Совершается ужасное дело – всё чаще матери выбрасывают новорождённых детей в мусорные контейнеры, специально теряют малышей в транспорте и на вокзалах. В фильме «Дети Дон Кихота» герой Анатолия Папанова на склоне лет усыновляет всего лишь четвёртого ребёнка, потому что «от детей отказываются редко». Представьте, каким многодетным отцом пришлось бы ему стать в наше время при его-то характере!
Начало ХХI века отличилось массовым «расчеловечиванием» людей почти во всех сферах социума. Приветствуется демонстративно-животное существование, вдобавок с потерей глубинного инстинкта заботы о потомстве. Высмеивается наличие интеллекта, – исключая финансово-добывающий талант.
И всё же я не согласна с теми, кто утверждает, что люди плохи по своей природе. Нам известно о жизненном пути Матери Терезы, её многочисленных помощниц и последователей. В истории человечества великое множество тех, кто посвящал себя безупречному альтруизму, забывая о собственных удобствах и интересах. Декабристы и их жёны, безымянные труженики тыла Великой Отечественной войны, самоотверженные строители новых городов. Правда, теперь мы научили наших детей смеяться над ними, а то и презирать всё, ради чего они жили и умирали.
«Сливеют
губы
с холода,
Но губы
шепчут в лад:
«Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!»
(В. Маяковский).
Путь Искусства – отражение и развитие лучшего, высшего начала в человеческой душе. Я слышала утверждения некоторых молодых и молодящихся деятелей культуры, будто персонажи новейших произведений должны говорить на жаргоне и с использованием нецензурных выражений, так как это будто бы есть современный язык. Мне довелось ознакомиться с подобным «переводом» одного из сонетов Шекспира. Молодой автор непринуждённо сообщил, что, поскольку Шекспир использовал для своего творчества общепринятые в его время языковые формы, то и нам надлежит в искусстве изъясняться по-свойски, – имея почему-то в виду подзаборно-тюремный диалект, довольно-таки распространённый последние годы в нашем обиходе. Трудно понять причину, по которой часто этот диалект неоправданно величают современным русским языком. «Переводчик» не учёл, что в любом столетии существуют и свой жаргон, и собственные нецензурные выражения, однако Шекспир не их выбрал для творчества. Он любил и уважал родную английскую речь, стремился к её возвышению и совершенствованию. Мы окунули наши языки и души в грязь, не разговариваем, а плюёмся, – и плевки именуем словами.
Не пора ли нам снова научиться по-настоящему любить своих детей?
Культура – это процесс созревания, а не гниения человеческой цивилизации. Искусство – её речь, но никак не брань.
Подъём по лестнице, конечно, требует от нас больше усилий, чем спуск или падение.
Чем обусловлен наш выбор?
(Опубликовано в спецвыпуске «Учительской газеты» 11 августа 2009 года)
