Рассказ
Таня Агашина торопилась в школу. Она только что вернулась домой из подневольного похода по поселку, поставила у порога в пакете собранные несколько бутылок для сдачи в ларек, схватила приготовленную школьную сумку, выскочила на сентябрьскую улицу.
Еще не холодно. На девочке светлая, застиранная блузка, синие великоватые джинсы, волосы заплетены в две косички с алыми бантиками. Таня проголодалась, дома – пустой стол, а в школьной столовке её сытно накормят. Потом она побежит в другое здание школы в свой класс, где перед началом уроков позанимается в изокружке. Там вовсе хорошо. Таня может свободно фантазировать: рисовать, лепить, клеить и сочинять лесные настоящие картины, изображать их из пожелтевших листочков, камешков, шишек, ранеток, семян клёна на парашютиках.
Таня выглядела милой, застенчивой девочкой с искристыми, зоркими глазами с яркой голубинкой. Но Таню никто и никогда не хвалил. Зато часто задавали трёпку и дома, и в школе. И вдруг, бесшумно ступая по полу в растоптанных кедах, подойдя к слегка приоткрытой двери класса, она слышит:
– Чудо какое-то, настоящая сказка на таёжной полянке! И это чудо сотворила третьеклассница!– слова долетали до Таниного уха отчетливо, да и глаз выхватывал через дверную щель высокого человека. Голос его был глуховат, но вылетали и высокие ноты, как у молодого пианиста, фальшивя игру. Тане как раз-то и нравились эти высокие ноты, они рождались в голосе человека от искреннего восхищения.
Таня вся превратилась в слух. Это о ней, о Тане говорит высокий дяденька. Маленькое Танино сердечко затрепыхалось и понеслось в высь, как рыбка в аквариуме, которой бросили корм. В горле у девочки сперло дыхание, выкатились непрошеные слёзы: она доказала, она не лыком шита, а золотой ниткой, и эта сверкающая нитка – её маленькие ручки.
–Вы только посмотрите, всего три картофелины, три луковицы, пластик свеклы, веточка репейника, несколько осенних листочков с зеленым лопушком, а какая жизнь! Вот бежит от пенька мимо муравьиной кучи добродушный кабанчик! Как мило он выглядит, как искусно подобрала девочка картофелину, ничего пририсовывать не надо, глазки есть, пятачок тоже. Ножки из палочек, хвостик из изогнутой скрепки, а уши из семени клёна.… Вторая картофелина – прекрасный ёжик, иголки так и торчат колючие, а на них рыжие листочки прикололись. На тропинке кедровая шишка лежит. Сейчас ею кабанчик полакомится. Ничего не скажешь, талантливая экспозиция. А каковы у нашей художницы успехи в учебе?
–К сожалению, это пуд соли, – звонким щелчком раздался знакомый голос, – родители не совсем благополучны, не смогли адаптироваться в новых условиях жизни.
– Очень жаль, но у девочки, мне кажется, есть характер, в будущем, если она не растеряет свой дар – это талантливый художник-декоратор, возможно архитектор, скульптор, и уж непременно мастер дизайна. Только…
Что «только» Таня не дослушала. За её спиной раздался насмешливый волдырёвский голосище:
– Что, Агашка-букашка, подслушиваешь, как тебя собираются прорабатывать за вечные опоздания на уроки?– Генка больно дернул за косички, девочка от неожиданности вскрикнула, подалась назад, взмахивая руками, и её худенький кулачок шмякнул по Генкиному носу, и мальчик взвыл сиреной тревоги, ощущая, как из одной ноздри покатилась горячая красная юшка.
Таня, всё ещё находясь во власти услышанной похвалы, со слезинками на глазах перетрусила. Маковое лицо превратилось в бумажное, от чего синие глаза ещё ярче засинели, расширились так, что казалось, перед Генкой не Таня, а только её глаза.
– Будешь знать, как руки протягивать,– всё же нашла в себе силы выкрикнуть Таня, и тут же в дверях класса увидела знакомое строгое лицо.
Бумажный цвет на щечках Тани перекрасился в пурпурный. Сейчас на неё свесят всех собак, как любил выражаться вечно небритый, грязный и со слюнявыми губами противный мамкин сожитель. «Но ты, Танька, грызись за себя, а если видишь, не одолеешь, молчи в мертвую».
Таня больше молчала. От природы немногословная, но наблюдательная, она поняла, что молчание – это такое сильное оружие, что победить обладателя такого пусть даже маленького человека – непросто, потому что упорное молчание раздражает взрослых, и они не всегда уверены в своем праведном гневе. Многословная же попытка оправдаться даёт им силу.
Вот и на этот раз Таня собралась молчать.
–Агашина, что произошло между тобой и Волдыревым? – строго, как всегда, спросила Анна Михайловна. Но в её голосе девочка уловила смущение и растерянность перед высоким незнакомым дяденькой, который только что рассыпал комплименты этой самой непутевой Агашиной, да и сам этот незнакомец был дико удивлен бегущей из Генкиного носа красной юшке. Вместе с тем в глазах у него светились такие озорные светлячки, что Таня молчать не стала:
– Спросите у Волдырева, вы ему больше поверите.
– Вот как!– удивился хвалящий дяденька, хитро улыбнулся Тане, и рука его нырнула в карман за носовым платком.– Я бы с интересом послушал паренька, после того, как я ему промокну носик.
В коридоре стала собираться толпа школьников, и Анна Михайловна поспешила увести нашкодившую парочку в класс, усадила за столы и спросила:
– Что скажешь нашему гостю, Волдырев?
Генка насупился, зашмыгал носом.
– Я шел на изокружок, Агашина, смотрю, в щель подглядывает. Я ей сделал замечание, а она меня в нос кулаком.
– И это все?– строго спросила Анна Михайловна.
Таня была уверена, что Анна Михайловна сразу же поверит Волдыреву, но огонёк смеющихся глаз гостя насторожил классную и не напрасно:
– У меня отличный слух,– сказал он, светя огоньками насмешки,– и я слышал одну фразу, надеюсь, ты её не забыл, Гена?
– А чего она подсматривает, да подслушивает? Я об этом и спросил.
– А она тебе в нос? – нетерпеливо подсказала классная.
– Да.
– И всё же я повторяю: у меня отличный слух, и слышал, как Таня… впрочем, не дело из мужчины вытягивать клещами признание. Он, я думаю, сам скажет.
– Я её дернул за косички,– мрачно просопел Генка и набычился, мол, такую противозу разве грех лишний раз одернуть.
–Ну вот, всё встало на свои места. Я бы на твоем месте извинился. Но примет ли Таня твои слова?
Генка с минуту молчал, потом с трудом, будто три дня не ел, промямлил:
– Прости, Таньша?
Девочка вспыхнула алым маком и протянула Гене скрюченный указательный палец, тот, глядя исподлобья, поймал пальчик девочки своим, и дети пропищали:
– Мирись, мирись, больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться!
– Вот и прекрасно. Мир всегда лучше войны.
– А вы кто?– несмело спросила Таня.
– Я литератор, художник слова. Мы с тобой родственные души.
– Вы мой родственник?– обрадовалась Таня.
– Родственные души, Таня, не значит родные. Мы в творческом родстве. Ты фантазерка и мастерица – вон какой прекрасный пейзаж из овощей сотворила. Тебе бы подравнять оценки по предметам, подтянуть их на уровень своего творчества и тогда бы…
– Ага, как тут подтянешь, если мамка заставляет бутылки собирать. Я жду не дождусь, пока обед наступит, чтобы в школу бежать.
– Ты любишь учиться?
– В школе меня бесплатно в столовке кормят, а еще аппликации делаем. Вы видели мои аппликации на школьной выставке?
– Нет еще, но непременно посмотрю. Они у тебя какие?
– У-у, города и деревни, леса с реками и озерами, ночное небо со звездами и луной, а Солнечная система целых два метра.
– Ты хочешь сказать панно в два квадратных метра?
– Наверно, я арифметику не люблю, а вот линии делю ровно пополам.
– Точно,– подал голос Гена,– даже кривые линии на спор делит и конфеты выигрывает.
– Что ты говоришь, Волдырев?– смутилась Анна Михайловна.
– Я Таньку конфетами всегда угощаю, но она, вредная, чуть что, не берет, а когда выиграет – берет. Она даже круг точно на части делит.
– Вот, оказывается, какие способности есть у Тани!– воскликнула Анна Михайловна.– То-то я не могла догадаться, в чем смысл многочисленных линий на листиках?
– Задатки художника, архитектора,– живо подхватил гость.
В класс вошли трое школьников.
– Здрасте, Анна Михайловна,– кружок будет?
– Конечно, вот закончим беседу с гостем и позанимаемся. Рассаживайтесь, готовьтесь.
Через два дня Таня пришла в школу с синяком под глазом. Не очень чтобы большой синяк, но все же заметный, хотя Таня неумело прикрыла старым кремом, который нашла в тумбочке мамы. Таня никому не хотела говорить, откуда у нее синяк, но Гена понял, от матери или от её сожителя.
Гена живет от Тани через дом и знает от своей мамы все житейские дела, что творятся по соседству. А дела тут, как сажа бела. Таньку опять отлупили за лодырничество: за весь день она нашла и принесла только две пивные бутылки. Как тут без бутканцев обойдешься, если девчонка ленится пробежаться по улицам, пошариться возле магазинов и набрать полную сумку бутылок. На что жратву-то они купят, если мать уж какой месяц без работы, а отец скрывается от алиментов. Кроме тычков Таня наслушалась грязных слов не только от матери, но и от шакала-сожителя. Так его называет соседка Ильичиха. Он поощрял наказание, да ещё советовал всыпать ей горяченьких покруче, чтоб в другой раз бегала проворнее.
Таня, конечно, забыла про свой синяк, потому что в школе шла викторина, и девочка играла вместе со всеми.
После викторины её ждал сюрприз. Как только праздник закончился, малыши растеклись по своим классам. Таня шла в детском гомоне вместе со всеми и возле класса увидела знакомого высокого с родственной душой человека, который её так приятно похвалил. Он увидел Таню, приветливо поманил к себе, присел на скамейку, под любопытными взглядами ребят, развернул свой сверток и сказал:
–Таня, прими от меня скромный подарок. Конфеты. Это за твоё прекрасное творчество, в первую очередь за «Лесную полянку»,– сказал он и подал Тане коробку шоколадных конфет, искусно упакованную прозрачным материалом, перевязанную серебристой ниткой.
– Может быть, это лучше сделать в классе,– сказала все понимающая Анна Михайловна.
– Не стоит, мне как-то неудобно. Столь скромный подарок,..– извиняющимся тоном ответил высокий дядя. – Пусть Танечка немного насладится.
– Как знаете,– недовольно сказала Анна Михайловна и ушла в класс.
Родственная душа стал расспрашивать, кто же подсказал Тане так прекрасно сотворить сказку под названием «Лесная полянка».
– Да я сама придумала!– смеясь, сказала Таня серебристым голоском.– Только про картошки мама сказала, говорит вон, в ведре поросята лежат, возьми, вымой и готов боровок. Я порылась в ведре и кабанчика нашла, и ёжика, и муравьиную кочку, и пенёк. Только пенёк срезала, как надо.
Таня держала в руках коробку с хрустящей оберткой, счастливо улыбалась, глазасто смотрела на проходящих мимо ребят, то и дело разводила руками, помогая рассказу, но тут же сжимала их, удерживая коробку. На лице то вспыхивали, то пропадали едва заметные веснушки. И гостю показалось, что они прячутся в её разноцветном осеннем платьишке, напоминая собой «Лесную полянку».
Она ответила на все вопросы, сказала, где живет, и когда бывает дома, если действительно, к ним нагрянет хороший и щедрый человек – родственная душа.
После ухода высокого человека, Тане захотелось похвастаться его подарком, но она постеснялась. Потом ей захотелось раздать всем по конфете, но тогда чего ж она понесёт домой, чтобы доказать противному мамкиному сожителю, что она творческая личность, совсем не лодырь и нечего её упрекать за несобранные бутылки, и вообще, она не раба и отказывается их собирать и кормить настоящего бугая вместе с мамой.
Все же Таня не удержалась, достала только одну конфетку и съела, также аккуратно завязала серебристой ниткой упаковку, что и не заметишь.
Сегодня, против обычного, она торопилась домой, бережно неся красочную коробку конфет. Шла вприпрыжку, и люди обращали на нее внимание.
«Надо же, у Таньки не пакет с бутылками, а настоящая коробка конфет! Откуда же? На такую коробку бутылками не обойдешься»,– мысленно спрашивали они Таню.
«Подарок же за «Лесную полянку»! Меня похвалили и вот – подарок!– также мысленно отвечала им Таня.– Тороплюсь показать подарок маме и сожителю, пусть знают, что я не ленивая дрянь, а хорошая и заслуживаю к себе другого отношения».
Она прибежала домой засветло, даже запыхалась от волнения и ещё с крыльца закричала:
– Мама, мама, посмотри, какой подарок мне подарил тот дяденька, что хвалил мою «Лесную полянку». Коробка дорогих шоколадных конфет!
Мама оказалась дома одна. Непричесанная, кудлатая, в мятых черных штанах и несвежей белой блузке.
«Жаль,– впервые подумала Таня,– конфеты съедим, и этот шакал не узнает о похвале».
Мама, как всегда, была под градусами, но не сильно и могла соображать.
– Ба, откуда ты взяла? На вырученные бутылки?
– Я же сказала – подарок за умелые руки. Давай будем пить чай. Я только одну конфетку съела.
Таня положила коробку на неприбранный стол, где стояли использованные, противно пахнущие спиртом стаканы, рассыпанные крошки хлеба, сковорода с остатками жареной картошки. Мать осоловелыми глазами и с притушенной улыбкой на губах стояла возле стола и смотрела на дочь с изумлением. Прошлый раз она не поверила ее рассказу о похвале художника слова, а теперь видит, что дочь не наврала и действительно, на столе замечательная коробка конфет, с которыми они сейчас усядутся пить чай.
«А можно и не чай. Можно ведь выменять такую прелесть на литр технаря, голова-то гудит, душа требует похмелки»,– радостно застучала мысль.
Таня прошла в кухню, взяла чайник, налила из крана в него воды и поставила кипятить на электрическую плиту.
– Я сейчас приберу стол, и сядем в чистоте пить чай с подарочными конфетами!– радостно сказала она всё ещё стоящей маме.– Садись, жди, чайник закипит скоро. Если хлеба нет, можно просто пить с одними конфетами.
Таня потянулась за коробкой, чтобы убрать её, смахнуть крошки в сковородку, убрать стаканы, вымыть тряпочкой столешницу, а заодно и протереть шваброй затоптанный пол, застелить мамину неприбранную кровать.
– Погоди, Таня, не развязывай коробку. Я сбегаю к Ильичевым, покажу им, какую красоту тебе подарили. Пусть знают наших.
Ильичевы были соседи. Противные и наглые пьяницы. Тетка Ильичиха первая выбегала поутру в поселок в поисках бутылок и ругала Таню, когда та умудрялась больше неё принести бутылок. Она обидно обзывала малолеткой-поберушкой, двоечницей и неумехой, чья жизнь будет заключаться в вечных походах за бутылками.
Таня не соглашалась с ней, возражала, доказывала, что умеет уже и стирать белье, и прибирать квартиру, жарить и варить картошку, полоть и поливать огород. Показывала ей и пятерки по рисованию. Но та все равно смеялась над ней, что вызывало лютую злобу у Таниной мамы, и вот теперь настало время, чтобы заткнуть рот Ильичихе показом подарка. И Таня согласилась.
– Только ты не долго, чайник закипит быстро.
– Я мигом, доченька, мигом,– с готовностью ответила мама. Ухватив немытыми руками коробку, она выскочила из квартиры.
Довольная Таня продолжала уборку на столе, в комнате, прислушиваясь к шуму чайника. Вот и стол готов, и чайник закипает. Сейчас она сполоснет под краном чайные кружки, на стол их, вот заварник, полный старой заварки. Долой — в ведро. В баночке ещё остался чай, три ложечки. Хватит на сегодня, в заварник чай, кипяточку туда, пусть напревает. Сейчас мама вернется с рассказом, как она Ильичиху опорофинила, и они сядут пить чаек с подарочными конфетами.
Счастливая Таня уселась за стол, она уж не помнит случая, когда бы вот так было радостно на душе, так приятно поджидать маму и представлять, как они усядутся за стол пить чай с конфетами впервые заработанные своими маленькими творческими ручками. Таня не могла ещё глубоко осознавать, что её способности могут вылиться в нечто большое, что будет кормить ее и, возможно, принесет славу, но она все же предметно, хотя и подспудно, ощущала силу своего мастерства. И это наполняло девочку гордостью и счастьем, счастьем от того, что и мама, и она насладятся, а само чаепитие запомнится на всю жизнь, и повторится завтра утром. Ведь они сразу не съедят все конфеты! Юная художница улыбнулась своим мыслям, терпеливо поджидая маму, но та что-то долго не шла. Разве быстро от Ильичихи отделаешься, как бы она коробку не порвала, от нее все можно ожидать. Такая злюка. Тигр Шерхан, а не тётка.
Таня налила себе в чашку заварки и кипятка, пригубила, самый раз чаек, конфетку бы из красивой подарочной коробки и – блаженство. Она помнит, какая вкусная была та первая конфетка, которую она съела в школе. Чистый шоколад, а внутри начинка. Прелесть. Таня ещё отхлебнула чая, потом ещё. Что толку голый чай швыркать, она проголодалась, но подождет маму.
Таня измучилась, ах, как долго мама не возвращается. Лучше бы не ходила и не трогала этот чирей, Ильичиху. С соседями лучше жить в мире. Кого чаще видишь – соседа. С кем чаще всего здороваешься – с соседом. О ком все новости знаешь – о соседе. И он также о тебе все знает. Она готова замириться с Ильичихой, как замирилась с Геной. Правильно высокий человек – родственная душа сказал, что мир всегда лучше войны.
Но с сожителем у нее не будет мира. Таня всегда старается молчать, когда он приходит и пьет с мамкой спирт технарь, заставляя Таню сжарить ему яичницу или картошку. Кто она ему – рабыня? Ей идет только десятый годик, а он её, больше он, чем мама, заставляет собирать бутылки по улицам поселка на пропой. «Твое дело маленькое, говорит, ты несмышлёнышь, а нам стыдно за пустой бутылкой наклоняться». Она бы отмалчивалась и собирала бутылки, если бы он противно не ругался, когда напьется, и не выгонял на улицу на полчаса, чтобы размять маме радикулит.
Ильичиха про этот радикулит как услышит, так заливается собачьим смехом. Не смеётся, а гавкает до слез.
– Привыкай, и тебя такая же участь ждет,– говорит Ильичиха, грязно ругаясь.
Таня привыкать не хочет. Один раз она не пустила в дом сожителя, когда мама была сильно пьяная и не могла встать и открыть ему дверь. А Таня не открыла, крючок оказался крепким и не поддался, когда сожитель злобно дергал дверь и орал бегемотом. Концерт продолжался до тех пор, пока дверная ручка не оторвалась. Сожитель хотел лезть в окно, но было еще светло на улице, он погрозился-погрозился, свалился в палисаднике и там проспал до утра.
У Тани в домашней жизни нет ничего, чтобы вспомнить с улыбкой, рассказать Генке или ещё кому-нибудь. У неё нет хорошей одежды, всё в обносках с чьего-нибудь плеча. Таня сама научилась латать одежду и стирать. На маму надеяться нельзя, только со стиральным порошком плохо, дорогой. Мама жадится покупать. Прошлый раз ей Генка принес полпачки. Таня всё белье и школьную одежду перестирала, а то бы так и пошла в новом учебном году в нестиранном. Хорошее бывает только в школе, в школьной столовой, в изокружке, где она создала много аппликаций и рисунков, а теперь «Лесную полянку», которую после похвалы человека с родственной душой и его подарка, повезут на выставку в город.
…Вот уже и чайник остыл, а мамы все нет и нет. Таня поставила чайник на плитку. Вода снова вскипела и снова остыла, а мама, как сквозь землю провалилась. Какие же нервы выдержат такую жданку. Таня дважды бегала к Ильичихе, но в доме у нее темно, а на двери замок. Нет дома соседки. Нет и мамы. Вот уж и в третий раз забулькал и закурил через носок чайник. И тут раздались шаги и голоса. Таня обрадовалась, выскочила из кухни навстречу и осеклась: это шарашился мамин сожитель, помогая идти маме. Оба не вязали лыка, протащились к кровати и рухнули на неё.
–Мама, а где мой подарок?– отчаянно взвизгнула Таня.– Как же мы будем без него пить чай?
Мать открыла пьяные глаза, что-то промычала. Сожитель противно захихикал кикиморой, щеря свой грязный рот, и Таня услышала:
– Был подарок, да в бутылку весь вышел. Вот остатки,– показал он и вылил спирт себе в рот.
– Вы его пропили?– страдальчески закричала Таня, и горькие слезы хлынули из натруженных ожиданием глаз.
Но сожитель, не отвечая на вопрос, потребовал пойти Тане на улицу или выключить свет.
– Никуда я не пойду, отдавайте мой подарок, шакалы!– захлебываясь слезами, ревела Таня.
Но сожитель ничего не хотел слышать, он завозился с матерью на кровати, а Таня, утопая в горьких слезах, свернулась в комочек и забилась в углу кухни, чтобы не слышать противной возни сожителя.
Она сидела в углу на холодном полу маленькая, крохотная, такая крохотная, что всего одна волна батареи отопления согревало спинку и бочек, но внутри у нее сидел холод, настоящий лед от маминого поступка. Живая мама её морозила, а неживая железная батарея грела. Она ей казалась огромной, могучей с ласковым теплом. Такими же большими и сильными казались её картины: аппликации звездного неба, Солнечной системы, города и деревни, леса с реками и озёрами, и особенно великой и красивой представлялась «Лесная полянка». Сила картин заключалась в том, что они притягивали взгляд людей маленьких и больших, от них струилось тепло и Танино вдохновение. Эта сила тоже грела Таню, но как-то по-особому. Наверное, эта сила находилась внутри её маленького тела, и распирала девочку, как воздушный шар, поднимала над всеми, делала большой. И слова о Тане говорились большие и теплые. Она их слышала от того высокого человека с родственной душой.
Таня уже любила эту душу. Она знала, что эта душа обязательно большая, а раз так то и её, родственная – тоже, большая и хорошая. Но никто ж на свете не знает о её большой и хорошей душе. И не желают знать. Даже мама, которая утащила куда-то подарок, не попила с ней чай. А если бы они сели за чай, то уж точно, мама бы догадалась о её большой душе или бы об этом сказала ей сама Таня, не иначе. Она бы обязательно стала говорить о подарке, о том, кто ей его подарил: конечно же, большая родственная душа, этот высокий человек. Так думала Таня, а слезы обиды и горечи текли и текли.
Выплакав все слезы, холодная и голодная, Таня поднялась, одинокая и маленькая, вровень с электрической плитой. Только обида в ней сидела огромная, на всю квартиру и даже больше, на всю улицу, до самой школы и бурлила в ней словно чайник, из которого ей сегодня так и не удалось попить чай с подарочными конфетами. Она снова включила плитку, подождала, пока в чайнике зашумело, с трудом сняла его и пошла в комнату.
Сожитель и мама лежали на кровати, запрокинув головы и безобразно голые. Таня, не глядя на наготу сожителя, подошла к его голове и сказала:
– Все равно я большая и хорошая, а ты – дерьмо. Вот тебе за подарок, вот тебе за меня, вот тебе за твои грязные слова!– приговаривала она, а сама лила в его открытый рот кипяток из чайника.
Тот сначала замычал, потом заревел, натужился, но голоса слышно не было. Таня только видела, как он беспомощно махал руками и заслонялся ими от кипятка. Наконец он мешком сполз с кровати. И завозился на полу грязным чучелом. Таня хотела налить в рот кипятку крепко спящей маме, но пожалела, отдернула руку, и горячая струйка нечаянно пролилась ей на грудь, на обнаженный живот. Она, сонная взвыла, дернулась, резко перевернулась, и рукой вышибла из рук Тани чайник. Он опрокинулся на постель, загремел, горячо подтопил бок матери и пролился на беснующегося на полу сожителя.
Таня фыркнула, выключила свет и убежала на улицу, в надежде увидеть среди редких прохожих прогуливающегося высокого человека – большую родственную душу, чтобы пожаловаться ему, как ей не удалось попить чай с его подарком.
