Евгений Князев
ФИНИКИЙСКАЯ МОНЕТА
-рассказ-
В класс вошла высокая, статная женщина в сером из английской шерсти, строгом костюме. Подобно айсбергу она «проплыла» от дверей к центру зала. Дети, еще минуту назад раскрепощено общавшиеся со своей любимой учелкой по истории Аллой Михайловной, враз притихли и, склонив головки, словно одуванчики на закате, исподлобья поглядывали на эту, казалось вырубленную изо льда даму. Весь интерес к истории древнего Карфагена, финикийским войнам, несметным богатствам этой страны, могущественному городу Тиру, как-то незаметно пропал, и они превратились в маленьких, робких овечек, перед грозным и ужасным хищником.
Вошедшая женщина была завучем школы, гроза не только простых ребятишек, но и самых «отпетых хулиганов» седьмого «Б» класса.
-Соловьев Дима, на выход, — сказала она тоном надзирателя в детской колонии и, слегка повернувшись к учительнице, продолжила, — Алла Михайловна, я заберу этого с собой, она не глядя, указала тонким, словно указка пальцем в сторону замерших в животном ужасе детей.
-Да-да, конечно, — Аллушка засуетилась, встала из-за стола и покраснела. – Извините, может, скажете, что случилось? – поинтересовалась она. Завуч, она же «Тигрица», как ее прозвали девчонки за обильные усы на верхней губе, кошачьи повадки, мурлыкающий голос, плавность в движениях и ненависть ко всей женской половине школы, слегка улыбнулась, что тоже было странно для нее и с иронией ответила.
-Да так, семейные дела, кто-то Соловьевым весточку с кавказского фронта прислал.
Все детские взоры повернулись в сторону последней парты, где в одиночестве, ерзая на стуле и моргая глазами с пушистыми, белесыми ресницами, приоткрыв рот, поднялся конопатый, ростом чуть выше самой парты мальчик в огромной спортивной футболке, с густым ежиком рыжих волос на клиновидной голове.
Тигрица поманила мальчика легким взмахом полной руки и, не оборачиваясь, выставив впереди себя необъятную грудь, двинулась к двери.
Дима поежился и робко взглянул на Аллушку. Та улыбнулась и одобрительно кивнула ему — мол, давай, не робей! Мальчик недоуменно пожал плечами, закинул за спину армейский, пятнистый рюкзак и медленно побрел за Тигрицей. Что его ждало там, за дверью, он и не догадывался. Одно он знал наверняка — встреча с этой звероподобной тетей не предвещало ничего хорошего. Тигрица ждала его в коридоре, отчитывая за какую-то провинность уборщицу бабку Клаву. Затем она повернулась к Соловьеву и неожиданно мягко, по-кошачьи произнесла:
-Димочка, срочно иди домой, никуда не заходи, там тебя мама очень ждет, и, погладив большой ладонью мальчика по затылку, слегка подтолкнула его к выходу.
-Завтра в школу можешь не приходить, я всех предупредила, — промурлыкала она и уже сильнее хлопнула мальчонку по спине.
Димка, еще ясно не осознавая, какое неожиданное счастье свалилось ему на голову, не дожидаясь повторной просьбы, стремглав выскочил на улицу. Родительский дом находился рядом, через дорогу от школы, и потому он уже через пять минут открывал своими ключами новую, еще не окрашенную железную дверь, которую установил его отец два месяца назад, перед отъездом в командировку.
Он осторожно прокрался по коридору к слегка приоткрытой стеклянной двери, ведущей в зал. Изнутри доносился мужской голос. Мать он узнал сразу, как только она заговорила, но кто был этот мужчина? «Да, он наверняка оттуда, от папы» — подумал мальчик. Димка заглянул в щелку и увидел широченную, обтянутую тугой пятнистой военной формой спину и бритый, в складках затылок. Отец перед отъездом в командировку тоже побрил голову опасной бритвой и при этом сказал: «Так, Любаша, удобнее будет, там времени на всякие парикмахерские не будет!».
Мужчина, между тем, медленно, с трудом подбирая слова, что-то рассказывал маме. Любаша опустила голову на руки и тихо всхлипывала. Дима не понимал, что происходило? Но выйти из своего укрытия не решался.
-Не могу поверить, — сказала Любаша, — чтобы малец смог натворить такое горе. Да сколько же ему было?
-А почитай, как и твоему Димке, только тот ростом был повыше. Из наших никто и предположить не мог такое злодейство, — голосом генерала Лебедя пробасил военный, — мало ли шантрапы вокруг нашей техники тогда кружилось. Бойцы подкармливали этих пацанов, жалко, дети все же, у меня самого такой же растет. Так вот, этот черноглазый подбежал к командирскому УАЗику, тянет тоненькую ручку, пожрать просит, а сам худющий, но видать жилистый. Твой Виктор остановил машину, открыл дверцу, улыбается. Я-то все это вижу, мой «Урал» метрах в двадцати сзади шел. Гляжу, дает мальцу банку то ли сгущенки, то ли еще чего, ну а чечененок лупоглазый кидает ему в ответ какой-то сверток. В тот момент, конечно, никто ничего не понял, вдруг как шарахнет! Вокруг дым, гарь, крики раненых. Лобовик на моем «Урале» как ветром сдуло, шоферу глаз выбило, мне тоже осколками лицо посекло, сидим все в крови…тут военный замолчал, — Любаша, может не надо больше, не хочу вспоминать, нет сил, опять все ворошить?
-Нет, Петро, рассказывай все как есть, хочу знать, за что муж погиб, говори всю правду, ты имеешь на это право, я выдержу, — Димка из своего укрытия через щелку заметил, как мать выпрямилась, слезы ее высохли.
-Эх, возьму грех на душу, — солдат незаметно смахнул слезу с обветренных щек и продолжил. – Витьке твоему относительно «повезло» — не мучился, а ребят наших порвало…жуть, до сих пор их крики у меня в ушах стоят. Кто остался жив, порассыпались вокруг машин, заняли, значит круговую оборону, стреляем, сами не знаем куда. У моего одноглазого шофера уж и рожок давно кончился, а он все трясется, как в лихорадке.
Потом до меня дошло, дал команду прекратить огонь, начали раненых считать, убитых стаскиваем поближе к моему «Уралу». Гляжу и этот их «Камикадзе» в канаве валяется, только чего-то у него не хватает, присмотрелся – головы нет на теле. Метрах в тридцати от дороги нашли, отмыли, гляжу – точно, тот самый чернявый, лупоглазый. – Солдат замолк, достал пачку «Примы», закурил. В Димкину щелку потянуло горько-сладким дымком. Военный вздохнул поглубже и продолжил. – Хотели уже ехать, а дорогу старики и женщины с детьми перегородили. Ну, думаю, пусть меня под суд, а сейчас всех этих в косынках и бараньих шапках из «калаша» покрошу. Но горцы хитрый и мудрый народ – попадали на колени, просят чего-то, женщины рыдают, лица в кровь царапают. Был у нас один боец, знал местные языки. Подошел ко мне, указал на одного из старейшин с жидкой седой бородой в потертой бурке.
-Мальца просят отдать, хотят похоронить по своим обычаям, как героя-воина! Ишь, ты, воин нашелся!
Димка за дверью стоял ни жив, ни мертв. «Про кого рассказывает этот солдат, какой-то Витька, чернявый?» Между тем гость продолжал.
-Прости, Люба, что не уберегли мы командира, война, с любым могло бы случиться такое. Эх, эта проклятая война!
Мать встала, подошла к окну: «Что-то Димки моего не видать, не знает ничего мальчик, да и не надо ему ничего знать. И еще, когда тело привезут, не говори моему парнишке ничего, хотя бы с месяц, хорошо?»
-Слушаюсь, — по — военному ответил солдат и снова смахнул слезу. – Ну, а документы получите в военкомате, гробы еще на сортировке, в пути. Да, чтобы не забыть, вот единственное что от него осталось, — военный сунул руку в нагрудный карман и вынул серебряную монету размером в старый пятак.
-В гимнастерке у Витька нашел, это был его талисман. За день до этого случая хвастался, мол сынок Димка подарил на счастье, а видишь как вышло! Хотелось бы взглянуть на твоего паренька, вырос, наверное, за это время.
В этот момент дверь комнаты распахнулась и сидевшие за столом увидели в проеме худенькую фигурку.
-Димочка, ой, господи, ты все слышал, — воскликнула Любаша и громко зарыдала. – Нашего папку чеченцы проклятые убили.
Мальчик не заплакал, а молча подошел к матери, обнял за шею, затем взял со стола монету и спрятал ее в потайной карман джинсовой куртки.
Он узнал ЕЕ, это была та самая финикийская монета, которую он выменял у своего приятеля Кольки Трусова на альбом марок. Колькин отец работал два года в Сирии в городе Латакия, нырял водолазом на дно Красного моря, вот там-то он и откопал эту монетку. Она на вид была такая неприглядная, что Колька без сожаления променял ее. Однажды Дима показал «финикийку» цыганке на рынке. Чернобровая хотела, было, обмануть мальчонку, но разглядев ее повнимательнее, вернула обратно мальчику. «Завороженная она у тебя» — сказала тогда цыганка.
Через неделю отца вызвали высокие начальники и предложили послужить Родине, либо оставить службу в ОМОНе. Виктор согласился сразу, пообещали высокие заработки, а деньги ой как сейчас нужны. Димку нужно везти на лечение, хворь в нем сидит еще с рождения, да и как откажется солдат, когда давал присягу! Отец утешал Любашу: «Не переживай, малышка, командировка короткая, будем наводить порядок в тылах, зато потом всей семьей рванем на курорт, к морю, Димку подлечим, сами отдохнем». Но Люба-то знала, что это за командировки! Вон Витин сослуживец вернулся месяц назад, голова побелела, стал угрюмый, замкнулся в себе, крепко выпивает. А помнишь, какой был весельчак, красавец. Нет, не простая это командировка. Но Виктор сказал: «Все, больше об этом ни слова, я еду».
Гость, увидав мальчугана, радостно поднялся с застонавшего стула.
-Вот и наш гвардеец, он попытался обнять мальчика, но тот вывернулся из его рук и опять прижался к матери.
-Ну ладно, не буду мешать, завел руками военный, — пойду я, Любаша, ты звони, мы с ребятами как сможем, подсобим, памятник там и прочее, — сказал солдат, как бы извиняясь, что остался жив, и бочков вышел, едва не свернув косяк двери широким плечом.
-«Папка куда ниже его был, подумал мальчик, зато командир, ему наверное, и орден дадут за храбрость!»
Он отошел от матери ближе к окну и вытащил монетку, чтобы лучше разглядеть ее при свете.
-Эх, ты, — вздохнул мальчик, красивая ты, но злая, ненадежная и совсем ты не волшебная и место твое не на груди солдата, а в музее под стеклом. – Димка еще не знал, что будет делать с этой монетой, но в его голове уже зрел план.
Только сейчас он припомнил, как Женька Сорванов, любимец девчонок и местный доставала, хвастался Димке, что у него есть настоящая боевая граната. Сорван, так его величали во дворе, собирал все, что плохо лежало, в том числе и старинные монеты. Однажды, увидав «финикийку», он загорелся выменять ее во что бы это ему не встало. Но, ни компакт диски, ни компьютерные игры не интересовали Соловьева. Он был неприступен. Ему самому нравилась эта монета с изображением кудрявой головки молодой, красивой женщины с одной стороны и орлом, держащим в когтях четки, с другой, к тому же эта девушка в профиль была так сильно похожа на маму.
Как-то раз после урока истории Дима показал монетку училке Аллушке. Она повертела ее и внимательно начала разглядывать через огромную лупу, установленную на рабочем столе. Затем, с уважением погладив отполированную веками поверхность, обратилась к ученику.
-Ты хоть представляешь, Соловьев, что это такое? Это финикийская монета, отпечатанная еще в могущественном Карфагене, где-то в IV веке до нашей эры, и на ней изображена никто иная, как царица – Элисса, сестра Тирского царя. Ее срочно надо передать экспертам, ей ведь цены нет!- На что Дима молча взял со стола блестящую монету и ответил:
-Я знаю, Алла Михайловна, и поэтому, я буду хранить ее у себя.
-Ну, как знаешь, Соловьев, дело хозяйское, только гляди, не потеряй! – она потрепала паренька по рыжим вихрам и улыбнулась чему-то своему. Любила она этих непокорных и непредсказуемых, но любознательных ребят. Алла Михайловна знала, что отец у Димы не вернулся с войны, и потому старалась, как могла оградить его от таких людоедок, как Тигрица. Но Алла Михайловна знала еще и другое: деньги счастья не приносят!
Ежедневно, собираясь в школу, Дима то и дело любовался этой невзрачной на вид монетой. Он наловчился подкидывать ее так, что она, вращаясь в воздухе, издавала щемяще – звонкий, как посвист поползня, звук. При этом он каждый раз с ребячьей тоской вспоминал отца, смотрел на вдруг постаревшую мать и не уставал повторять: «Мамочка, никто тебя не тронет, не обидит, я тебя защищу!»
Приближалась скорбная сорокадневная дата. Хотя она и не предвещала ничего хорошего со слезами и поминальным обедом, но, все же , Димка был рад. Сегодня с утра они с мамой идут на центральный рынок.
Димка идет гордо с огромной походной отцовской сумкой. Они проходят в большой крытый павильон, парень едва успевает за мамой. Он никогда не предполагал, что так трудно достаются продукты, но вот и самое главное, они подошли к прилавкам, где правильными пирамидками разместились бархатистые персики, нежно желтые груши, гроздьями свисает виноград. Над всем этим земным раем возвышаются черные дяди в огромных каракулевых кепках и с синими небритыми подбородками. У них красивые черные брови, правильные черты лица. Смотрят они на всех свысока, независимо, словно пастухи на пасущееся стадо овец.
Мама начала было торговаться с одним из них. Курчавый, с ранней сединой торговец все время жевал какую-то красную жвачку и то и дело сплевывал эту мерзость людям под ноги. Дима легонько дернул мать за руку.
-Мам, пошли отсюда!
Но Любаше уж очень приглянулись кроваво-красные гранаты и сочные персики. Она прикрыла ладонью сыну рот.
-Уступи, красавчик, хоть на десятку, для ребенка беру, попросила она.
Горбоносый торгаш удивленно выпучил красные глаза на настойчивую русачку и не сдерживая неприязни выпалил: «Слушай, нэт, дэнег, так и скажи, как-нибудь по-другому договоримся, — он нагла оглядел Любашу с ног до головы, — «Дашь-на-дашь!» — он радостно захохотал. Соседи по прилавку, такие небритые, чумазые и вонючие торговцы от души поддержали земляка громким ржанием. Затем горбоносый махнул волосатой рукой, будто отмахиваясь от назойливых мух. – Иды-иды, гуляй, не ходы мой базар, здэсь место для прыличных лудей.
И тут Димка увидел, как у матери из глаз брызнули слезы. Нет, это были не те слезы печали по отцу, это были слезы отчаяния, негодования и бессилия.
Любаша вся зардела, глаза покраснели и она, ухватив сына за руку, потащила мальчика к выходу. Димка не сопротивлялся, он понял, что этот слизняк сказал матери что-то очень обидное.
Позднее смысл этих слов объяснил ему всезнающий Женька Сорванов, и в душу пацана запала страшная обида. Но что он мог сделать?
Димка пытался объяснить себе, почему его отец погиб там и так нелепо, воюя с братьями этих торгашей, которые так спокойно и вольготно себя чувствуют в его родном городе, зарабатывают деньги, оскорбляют женщин, тем более солдатских жен, и все взрослые дяди преспокойно смотрят на это, словно ничего не происходит. А где же тот здоровяк, что привез известие о гибели отца, где другие русские солдаты, почему они воюют где-то там, а у себя дома не могут защитить своих жен и детей? Там на Кавказе, его отца подло убил подросток, и его хоронят, как героя, а здесь, что здесь творится?
«Нет, так просто им это не пройдет, он тоже станет воином!»
На следующий день мать ушла очень рано, у нее две работы. Димка вышел во двор. На его счастье у второго подъезда стоял Женька Сорванов и оживленно беседовал со своей одноклассницей. Димка не хотел, чтобы их разговор слушала девчонка и потому по-хулигански, заложив два пальца в рот, свистнул, отчего девушка вздрогнула и попятилась поближе к своему подъезду.
Вообще, после гибели отца, Димка стал агрессивным и, не смотря на свой малый рост, ни в школе, ни во дворе спуску никому не давал. Женька обернулся на его свист и нехотя подошел.
-Ну, чего тебе?
-Привет, Сорван, на держи, — Дима раскрыл ладонь, на которой засеребрилась, засверкала на солнце «финикийка». У Сорвана засветились мелкими звездочками хитрющие глаза, он облизнул губы и тихо произнес.
-Сколько хочешь за нее? – его голос перешел на хрип.
-Давай гранату и мы в расчете, — Димка опять зажал монету в руках.
-Добро, сейчас принесу, только я тебя предупреждал, она настоящая, смотри не балуй. А вообще, зачем она тебе? – он внимательно, будто впервые, стал рассматривать неказистого рыжего мальчонку, ставшего за какое-то короткое время совершенно другим.
-Не твое дело, — огрызнулся Димка, — я ведь не спрашиваю для чего тебе «финикийка».
-Ну, если что, ты ее нашел на свалке, не унимался осторожный Сорван, и в школу ее не тащи, у нашей Тигрицы нюх на такие вещицы. Женька сбегал домой и протянул приятелю сверток.
-Пользоваться-то знаешь как?
-Не дрейфь, грамотный, военрук учил, а он у нас не одну такую войну прошел.
-Тогда, до скорого, — и Женька вприпрыжку помчался к своей пухленькой акселератке, чей носик то и дело выглядывал из-за дверей соседнего подъезда.
Утром Димка как обычно собрал в свой рюкзак тетрадки и учебники. Перед уходом он заглянул к матери в спальню. Она только что пришла с дежурства и лежала одетая на кровати, отвернувшись к стене. Шторы были задернуты, и в полумраке сын с трудом разглядел бледное осунувшееся лицо, когда она повернулась к нему.
-Не плачь, мам,- мальчик прильнул к горячей материнской щеке, — никто тебя больше не обидит, свободной рукой Димка нащупал в кармане куртки металлическую, ребристую поверхности «лимонки». – Спи, отдыхай, после школы я сразу домой.
-Ладно, защитник , иди, только не хулигань, — мать поцеловала сына в голову.
Соловьев вышел на улицу и, свернув на перекрестке, не спеша двинулся к городскому рынку. В этот ранний час народу на улице было мало. Он прошел пустые ряды на рыночной площади и вошел в крытое под стеклом помещение, полностью оккупированное торговцами с Кавказа. Вот и знакомый небритый торгаш с мерзкими, сизыми губами протирает грязным полотенцем свои, похожие на восковые, еще недавно такие привлекательные, гранаты и персики. Он аккуратно складывает их в пирамидки, явно любуясь своей работой. Димка сейчас смотрел на наливные яблоки и виноград с тошнотой и отвращением. Он не понимал, как еще несколько дней тому назад они казались ему такими сочными и сладкими на вид. Рядом с горбоносым громко разговаривали еще несколько таких же чернооких братков, не обращая внимания на подошедшего невзрачного на вид пацана.
Неожиданно горбоносый уставил на Димку свои удивленные в красных прожилках глаза. Он скорее почувствовал что-то недоброе в этом насупившемся, с упрямым взглядом пареньке, чем тот привлек его внимание.
-Что тэбе, малчик? – спросил он, пережевывая отрыжку от не переваренной пищи во рту.
-Дяденька, дай гранат, самый большой и красный?! – Димка приподнялся на цыпочках, выбирая себе тот, что поувесистее.
-Но-но, — дэнег опять нэт, — узнал он рыжего паренька.
-А давай, дядя, «дашь-на-дашь», — Димка протянул торговцу сверток.
-Что это? – горбоносый словно ястреб вытянул шею, пытаясь разглядеть пакет в руках наглого мальчика.
-Подарок от моего отца, — еще секунда и парнишка с выдернутой чекой нырнул под ближайший металлический прилавок. Взрыва, грохота и стонов он уже не слышал. Темная и такая спокойная тишина окружила его.
Очнулся Соловьев в больнице только через трое суток. Рядом с кроватью на стуле, опустив голову на колени, спала какая-то женщина. Дима попытался пошевелиться, но не смог и лишь тихо застонал. Женщина очнулась ото сна и склонилась над сыном.
-Жив, родненький мой, жив, — слава богу, я думала, не перенесу этого. Сначала отец, затем ты, врачи ничего не говорят, никого к тебе не пускают. Я сама тайком пробралась, не уйду, пока не поправишься.
-Где я, что случилось? – чуть слышно прошептал мальчик.
-В больнице, милый, ранило тебя при взрыве на рынке, нехристи проклятые совсем озверели, своих уже гробят, лишь бы народ запугать.
К мальчику начало возвращаться сознание, он закрыл глаза и улыбнулся.
-Ма-ам, а много народу погибло?
-Говорят, русский только ты один раненый, остальные кавказцы — всех в клочья порвало, все наш рынок между собой разделить не могут. Да, Димочка, вчера приходили твои из школы и завуч ваша – хорошая женщина! Пообещала, как только поправишься прислать к тебе учителей заниматься, чтобы не отстал от ребят. И еще, Женька Сорванов, наш сосед, монету тебе передал, говорит, во дворе нашел – честный мальчик.
Мать порылась в сумочке, достала монету и положила ее на столик.
-Сынок, что у тебя болит, скажи своей маме.
-Ничего мамочка, все нормально. – Он с трудом взял монетку и сжал ее в своей ладошке. Он чувствовал, что силы оставляют его, но мальчик все сильнее и крепче сжимал холодеющий металл. Да, теперь он настоящий воин!
За темной стеклянной дверью стояли двое в больничных халатах.
-Этот мальчик оказался удивительно живучим, — сказал мужчина, — как у него пульс, Вера Сергеевна? – обратился он к медицинской сестре, стоящей рядом.
-Очень слабый, сердце и весь организм поддерживаем на искусственной вентиляции. –Врач потер виски тонкими пальцами рук.
-Значит, как только…, — он сделал паузу, — отключайте все приборы и аппарат искусственной почки тоже, они живым нужны, займитесь этим Вера Сергеевна, сегодня утром будем принимать пополнение – пятерых тяжело- раненых к нам определили. Да, эта новая кавказская война еще много юных душ загубит. Политики и генералы не могут разобраться и договориться, а мальчишки гибнут, он еще раз посмотрел на экран монитора, где тонкая ниточка синусоиды постепенно угасала.
Женщина кивнула и пошла в ординаторскую, чтобы врач не заметил слез на глазах.
К О Н Е Ц
