Лейтенант Леванов солнечным утром 24 сентября с полувзводом солдат двигался на БТРе по очищенной от моджахедов территории. Горы, как стадо верблюдов, колыхались в прозрачной утренней дымке, навевали на Костю необъяснимую грусть. Предстояло осмотреть поврежденную ракетную установку на опорном пункте, если она пригодна, перевезти для восстановления на ремонтную базу, если нет, взорвать. Затем он летит домой, к Верочке, и свадьба состоится при любой погоде в точно назначенный день. Можно было бы перебросить специалиста на вертолете, но туда шло небольшое подкрепление, и Леванов был включен в группу. Солдатам надо было пройти мимо кишлака, который еще летом подвергся ракетному удару. Здесь тогда окопалась большая группа моджахедов, минировала транспортную магистраль и не давала житья опорному пункту подразделения, контролирующего часть горной дороги, по которой войска должны выдвигаться к границе. Кишлак примостился на косогоре, хорошо были видны разрушенные каменные и глинобитные строения. Лейтенант Леванов не был причастен к этому удару, но теперь мог вблизи рассмотреть результаты работы своих коллег.
Костя не хотел туда смотреть, только раз бросил беглый взгляд и отвернулся. Кишлак остался в стороне, впереди выжженные солнцем желтые сопки и вьющаяся меж них каменистая дорога. Партизанская война научила командиров быть бдительными при движении, тем более механиков-водителей любого транспортного средства. Потому машина с полувзводом двигалась не по колее, а вблизи ее, чтобы не наскочить на фугас. Вдруг в шлемофоне командира отделения зазвучало: «Смелее, братишки, час назад по дороге прошли наши саперы. Мин нет». Машина прибавила в скорости и все же шла в нескольких метрах от дороги. Так спокойнее. Плато заканчивалось, гора быстро нарастала своей массой, пропал из поля зрения пост. Водитель уверенно направил транспорт на дорогу, которую час назад осматривали саперы.
Партизанская война тем и опасна, что противник скрытен, действия его непредсказуемы, смертельные ловушки могут быть поставлены в самом неожиданном месте. Это место приглядел опытный и хитрый глаз, основываясь на простейшем: «А где бы свернул на дорогу я сам?» – там и устроил ловушку. Не доезжая несколько метров до колеи, БТР угодил в нее правой гусеницей: раздался мощный двойной взрыв. Все, кто сидел справа, под взрывом, были разбросаны и падали ребята на землю уже мертвецами. Последним в этом ряду сидел Леванов. Его единственным оружием был пистолет, который он вынул из кобуры, и чтобы чем-то занять себя, стал протирать куском ветоши, что отвлекало от грозящей на каждом шагу опасности. Так с зажатым в руке пистолетом он и упал навзничь на каменистую пустыню. От удара о землю пистолет вылетел из руки и упал в двух метрах от него.
Очнулся лейтенант от адской боли в ногах. В голове с оглушительной силой лопались пузыри. Опираясь на локти, Костя попытался приподнять голову, и посмотреть, что с ногами. Поднять чуть-чуть удалось, но мешала обзору каска, каким-то чудом оставшаяся на голове. Пришлось сдвинуть ее со лба, и снова приподнять гудящую голову. В ногах по-прежнему жгло каленым железом. Ботинок не было, из окровавленных брюк торчали окровавленные кости. Горел разбитый БТР, слышно было, как трещат на двигателе мазут и электрические провода, а дальше — лопающиеся в голове пузыри. Звуки улетают в высокое синее небо с плавающим орлом, и жуткая боль в ногах. И еще виднелись два изуродованных трупа, разорванная в клочья солдатская плоть.
Боль в ногах нестерпимая, на лице градом выступил пот, пальцы обеих рук судорожно впились в крепкую песчаную почву, скребли, из глотки вырывался глухой протяжный стон. Сквозь стон запекшиеся от горячей боли губы шептали:
«Почему я живой, для чего и для кого? Пройдет немного времени и меня не станет, я истекаю кровью. Смерть для меня благо».
«Меня, молодого, любимого и любящего больше нет!»
«Я еще не мертвец, но уже труп, я всегда был против этой войны, но все равно жестоко наказан».
«Меня больше нет, но с Верой я мог дать новую жизнь, все оборвал афганец из разбитого кишлака, которого я не считал врагом».
« Я мог бы стать человеком с больший буквы, но превращен в кровавый обрубок человеческой плоти. Где мой пистолет, он избавит меня от страданий».
Лейтенант пошарил правой рукой возле себя в поисках пистолета, его не было, скосил глаза вправо и увидел его лежащим в двух метрах. Попробовал дотянуться, адская боль в ногах оборвала его усилие.
«Небо, синее небо с плавающей птицей, приди ко мне на помощь, оборви мои страдания!»- что есть силы, выкрикнул последнюю фразу Костя.
В ответ тишина и тяжелый шаг чьей-то фигуры. Короткая тень упала на лицо Кости, он открыл глаза и увидел бородатого человека в бесцветной тюбетейке на голове, в рваном, испачканном кровью и пылью халате. Халат перепоясан ворсистой тонкой веревкой. Дуло автомата черным отверстием смотрит в голову Кости. Сейчас оттуда выскочит огонь, и все будет кончено. Но человек не стрелял в своего врага, черные глаза смотрели с ненавистью. С ненавистью на русского офицера. Точнее на советского офицера. Не все ли равно, каков теперь его статус. Костя смотрел на заросшего рыжими волосами человека с надеждой на избавление от адской боли. Но в глазах моджахеда злоба сменилась на холодное презрение, и он вскинул автомат на плечо, долго смотрел на истекающего кровью русского, объятого болью, повернулся и сделал шаг в сторону.
— Эй, не уходи, добей меня, или подай пистолет, я сам все сделаю,- зашелестели слова на спекшихся губах Кости.
Человек остановился, сначала отшвырнул ногой пистолет подальше, глянул на русского, который, не моргая, смотрел на него, подошел к пистолету, наклонился, взял его, засунул за веревочный пояс и громко сказал по-русски.
— Ты сам сдохнешь, как шакал, но сначала помучься!- и ушел в скалы, словно растворился среди разноцветной кручи, куда должна была вползти их боевая машина.
Костя еще некоторое время цеплялся за сознание, он слышал в горах рев моторов, но вскоре веки его сомкнулись, и он провалился в черноту…
— Костя, ты меня узнаешь, это я, Макарчук,- вытянутое птичье лицо хирурга медленно наплывало на Костю. В его глазах появился осознанный блеск. — Будешь жить, брат, будешь.
Костя долго молчал, соображая, где он, что с ним, почему в белом халате перед ним Макарчук. Он хирург, стажировался у мамы. Он отрезал мне ноги, потому что торчали кости и теперь Костя их не чувствует. У него нет больше ног, нет Веры, нет жизни, зачем сделали так, что он видит и ощущает острые больничные запахи. Запах лекарства, свежей простыни, и нет боли, ее усмирил мамин стажер Макарчук.
— Зачем?- прошептали воспаленные, плохо слушающиеся губы.- Мне хорошо было на том свете, на небе. Зачем ты вернул меня на землю?
— Чтобы жить, Костя, чтобы жить,- тихо ответил Влад, выразительно выкатывая свои еврейские глаза.- Через несколько дней улетишь в Фергану, там хороший госпиталь. Прилетят твои мама и отец.
— Они все знают?
— Да, в клинику радировали.
— Ты отрезал мне ноги?
— Только до колен, хорошие протезы, и ты – на ногах, Костя,- очень твердо сказал Влад.- Поверь мне. Я говорю тебе правду, она хоть и горька, но лучше, чем неизвестность или ложь из окопа, ты это знаешь.
Костя ничего не ответил, устало закрыл глаза.
На соседних койках пластами лежали неизвестные ему солдаты, корчась в муках и стонах. Костя почему-то не стонал, а лишь испускал иногда тяжкие, словно предсмертные вздохи, как пропоротая камера. Холодила игла, введенная в вену и разносящая по телу жизнь. Жизнь ему не нужна, он шевельнул рукой, пытаясь поднять ее, а второй рукой вырвать иглу с жизнью, но ни правую, ни левую поднять не мог. Они были предусмотрительно привязаны жестоким хирургом Макарчуком, отпилившего ему раздробленные кости. Кто ему позволил, у кого он спросил разрешения? Он называет меня братом. Он такой же мне брат, как тот полудикий бородач, знающий русский язык, наверное, окончивший вуз в России. Кто он, откуда знает русский язык? Наверняка получил знания в нашей стране, но почему дерется не на стороне Наджыба, а против нашей системы? Почему он не добил меня, своего врага, а теперь меня заставляют жить. В назидание другим? Глупости, будет ли мое горе назиданием, у чужого горя память коротка, как хвост у бульдога. Горе, как пожар, водой не зальешь, отрезанные ноги, как сгоревший дом, вновь не возродишь. Это будет уже другой, новый дом. Афганец хотел моих мучений, которых я меньше всего заслужил, но больше кого-либо эти мучения заслужила четверка наших правителей вместе со всей старческой маразматической камарильей. Говорят, старцы всегда мудры. Но разве мудрость старцев должна омываться кровью? На то и дана мудрость человеку, чтобы бескровно вести дела своего народа. Или это не касается наших старцев, обличенных властью? О, мудрый совет может дать только тот, кто стоит за чертой власти! Даже свежий ум действующего правителя, захлестывает старческая кровавая рутина, коль нет до сих пор последнего решительного слова в афганском вопросе. Он в плену у старцев, их мудрость – это паутина, сотканная мизгирями от генералиссимуса и опрысканная для крепости ядом из окопа гражданской войны, о котором говорит мой палач-врачеватель Макарчук.
Я был на небе и мне там сказали, что в стране вершатся великие события. Но великие события всегда связаны с великими потрясениями народа. Но это не моя боль, и тех тысяч загубленных жизней на этой войне. Потрясения впереди. Великие события не приходят на землю просто, как летний дождь, они готовятся годами, процесс протекает скучно и буднично, и в этих буднях трудно увидеть тот стержень, на который нанизываются, как мясо на шампуры, второстепенные ежедневные дела, но приходит время и великое событие выливается в какой-то кульминационный акт. Тогда народ или стонет или ликует сквозь стон и слезы. В Отечественную войну 12 года — это Бородинское сражение, в начале века – гражданская война. В Великую Отечественную – падение Берлина. Во что сожмется перестройка, мне на небе, не было сказано, но я знаю, она выльется в скорый вывод войск из чужой, истекающей кровью партизанской страны. Но это будет лишь промежуточный акт, как Курская битва, а дальше последует та кульминация, какую выстрадал народ наш. Мастер действует, а мастерство мастера звонче любой монеты, также как слово истинного мудреца дороже золота, сжатая пружина таит в себе большую ударную силу, чем отпущенная. Ценность спелого зерна в том, что оно способно дать племя, зеленое же годится только для каши. Сон, вот единственное, что я хочу наравне со смертью. Сон беспробудный, неслышный, вечный…
Лейтенант Леванов, ставший короче на полметра вновь надолго забылся под воздействием лекарств. Душа его унеслась на небо, к солнцу, готовая либо сгореть, либо вернуться к нему обожженная и закаленная, как добрый клинок из дамасской стали, чтобы окончательно одним взмахом уничтожить своего хозяина или оборонять его и рассекать тину бытия, с которой столкнется укороченный на полметра человек…
В Ферганском госпитале военные эскулапы, осмотрев лейтенанта Леванова нашли, что ампутация ног в полевых условиях проведена Макарчуком грамотно, дальнейшего хирургического вмешательства не потребуется и принялись лечить молодого офицера, у которого был крепкий организм, но пошатнулась психика, выражаясь в нежелании жить, что случается почти с каждым человеком, потерявшего обе ноги. Началась упорная реабилитация. Ждали появление родителей с часу на час.
…Сон Кости был тяжелый и зыбкий. При тускло горящем ночнике он дважды открывал глаза, произнося имя невесты, но мать не выдавала своего присутствия, а лишь ждала полного пробуждения сына и только тогда могла обнаружить себя. Костя почти сразу же закрывал глаза и снова проваливался в дрему. Евгению Максимовну это радовало, что говорило о миновавшем кризисе, организм хорошо борется с недугом, а боль почти не беспокоит раненого. Она сама дремала, чутко реагируя на каждое движение руки или тела сына. Прошли глухие ночные часы, наступило утро, около шести Костя проснулся и увидел дремлющую на стуле милую и дорогую маму. Он чуть шевельнул рукой, прошептал: «Мама». И она встрепенулась. Костя увидел ее осунувшееся лицо, темные круги под глазами не скрывали кремы и грим, мягкие васильковые глаза тут же повлажнели, но она внимательно, глуша в сердце страдания, смотрела на него, дрожащая рука потянулась к нему, прикоснулась к горячему лбу. Новые морщинки появились у нее под глазами и на белом лбу, а еще рот и губы обрели страдальческую гримасу.
— Мама, ты приехала, я не виноват в твоем горе,- тихо проговорил Костя, ловя ее руку, а, поймав, притянул к своим губам, – поцелуй меня за Веру, она так любила меня.
Мама удобнее повернулась на стуле, у изголовья и стала покрывать пожелтевшее лицо сына поцелуями, Костя закрыл глаза и слегка прижал к себе ее голову и ощутил, на себе целый поток хлынувших горячих слез.
— Спасибо, мама, успокойся, все хорошо, все нормально.
— Нет, не хорошо, посмотри какой у тебя отрешенный безжизненный взгляд.
— Ну что ты, мама, это от тоски по родному человеку, теперь я больше никому не нужен, как только тебе и папе.
— Что ты такое говоришь, разве ты потерял любовь на этой проклятой войне?
— Любовь я не потерял. Я потерял ноги. Вере не надо сообщать, я для нее погиб,- зло и отрешенно закончил калека.
— Сын, ты не прав,- услышал Костя тихий и мягкий голос отца, который незаметно вошел в палату и стоял загороженный фигурой мамы. Она отклонилась, обернулась на голос мужа, и Костя увидел его озабоченного, взволнованного и даже растерянного, совсем иного, чем прежде: решительного, целеустремленного, но только сейчас в полной мере осознал присутствие родителей, боясь нанести маме глубочайшую травму своим скверным самочувствием, состоянием духа и тела.- Вера должна знать все. Ты станешь полноценным мужчиной. Это тебе скажет лучший врач страны — твоя мама.
-Полноценным калекой, не забывай, у меня нет ног!- выкрикнул нервно Костя, чем привлек внимание худенькой женщины сидевшей у кровати мужа возле противоположной стены. Он ее видел вчера, когда его вкатили в палату, переложили на кровать, и лечащий врач с историей болезни задал несколько вопросов, на что лейтенант что-то невразумительно, но со злобой промычал.
— Сынок, не надо нервничать. Не сомневайся в словах папы, я прочла твою историю. Макарчук сделал все правильно и очень хорошо. Я сама осмотрю тебя, но и сейчас скажу без лукавства, твой организм способен на большее.
— Нет, ты не будешь меня смотреть, я не позволю видеть свои обрубки.
— Костя, мы прилетели не для того, чтобы нервировать тебя, а морально поддержать, помочь выздороветь. Это наш долг, у меня богатейший опыт, как я могу им не воспользоваться. Но все будет, как ты пожелаешь, оставим все неприятное.
— Тогда надо оставить все, приятного ничего нет.
— Но разве ты не рад нашему приезду? Мы едва дождались твоего возвращения.
— Почему же, рад. Вы сейчас мне станете говорить о многочисленных примерах жизни без ног. Я их уже слышал от Макарчука и знаю сам без всяких подсказок. Но лучше бы мне умереть от пули того моджахеда, который не застрелил меня и обрек на мучения.
— Для нас с мамой это было бы гораздо хуже, и если тебе суждено остаться в живых, то надо жить и бороться,- с тяжестью в голосе сказал отец, с тревогой глядя на восковое лицо сына, со впалыми черными глазницами и щеками, увеличившимся посиневшим носом.
— Ладно, я принимаю все, как есть, теперь я пойду на поправку.
— Вот это мужественное слово,- сказала мама, с благодарностью глядя на сына.
— Не сердитесь на меня, это у меня от злости на себя и ненависти к моим кремлевским врагам. Сколько вы здесь пробудите? Где устроились?
— Пробудем столько, сколько потребуется,- сказал отец, — окрепнешь, заберем тебя домой, в нашем городе тоже есть приличный госпиталь. Устроились в гостинице. Проблем нет.
— Зато есть эти проблемы у других, я слышал, как жаловалась врачу жена вот того офицера,- зло сказал Костя,- ей негде выспаться!
— Костя, мы ее возьмем к себе в номер,- отец, бесшумно ступая, направился к белокурой даме, которая теперь смотрела с печалью в глазах на Левановых.- Вам действительно негде отдыхать? Принимайте наше предложение, в номере две кровати, они будут пустовать. Как вас зовут?- он протянул руку.
— Анна Семянкова, мне действительно негде отдохнуть, и если вы искренни, я согласна,- с печалью в голосе ответила исстрадавшаяся женщина.
Тяжело раненый старший лейтенант Семянков проснулся от разговоров, прислушался. Ноги и левая рука у него были в гипсе, но выглядел он гораздо лучше, чем Костя.
— Что за шум, а драки нет?- он через силу улыбался,- как бы вас не попросили из палаты в такой ранний час. Идите в коридор, договаривайтесь. Аня сидит возле меня уже третьи сутки, ей пора отоспаться.
— Идемте, Анна,- сказал Леванов, увлекая молодую симпатичную, но почерневшую лицом от горя женщину. И она охотно подчинилась.
Выйдя в коридор, Михаил Никифорович представился, сказал, кто они такие и предложил прямо сейчас поехать в гостиницу, но Анна немедленно ехать отказалась, сославшись, что надо после ночи обслужить мужа, накормить, и когда все сделает, можно отправляться на отдых.
6.
Прошли сутки, но дух Кости, как он обещал, не укрепился. Присутствие мамы, ее страдания, как она не скрывала их от сына, бодрясь и ухаживая за ним, отрицательно действовали на раненого. Он почти ничего не ел, пил больше воду и немного сока, не реагировал на боль при перевязках, впадал в забытье и бредил во сне, звал к себе Веру и просил у нее прощения. Днем смотрел в одну точку все с той же отрешенностью к жизни, какую увидела мама в его глазах при первой встрече, только она теперь упрочилась. Евгения Максимовна и Михаил Никифорович были в отчаянии, Костя не принимал никакие аналогии и увещевания, зло заявляя, что его увечье не связано ни с каким патриотизмом, а из-за идиотских стечений обстоятельств, в которых он виноват сам, из-за легкомысленной принципиальности, амбициях бескомпромиссного человека и не может простить себе свою глупость. К тому же обманул прекрасную девушку, обещая при любой погоде вернуться первого октября и на ней жениться. Кроме того, он пригрозил, если его будут продолжать обрабатывать психологи, рисуя ему нормальную жизнь в будущем, он объявит голодовку.
Он теперь точно ненавидел свое офицерство, хотя оно давало ему благородное право защищать. Но, защищая, он должен убивать и несколько лет учился этому ремеслу. Это стало противно всей его мягкой натуре с израненным телом способной к глубокой любви. Противно не от посетившего его малодушия, нет, появилось глубокое убеждение в том, что защита Отечества выражается не только в убийстве противника. Он понимал защиту гораздо шире. Пошатнувшаяся экономика страны создавала угрозу национальной безопасности его Родине, разве он не смог бы в рядах прорабов перестройки крепить ее своим трудом, не жалея сил и здоровья? Он почему-то был уверен, что смог бы защищать свое Отечество словом, если бы стал дипломатом или хорошим журналистом, как его отец. Главное не убивать себе подобных, тем более не делать их калеками и психами. Современный разум обязан отойти от древнейшей формы зашиты, оставив себе вечное право любви и любовного счастья, прекраснее которого ничего нет на свете.
Верочка, его восторженная девочка прекрасна, как осенняя роща на берегу горной реки с яростной синью и пенными бурунами, где есть все: и разнообразие красок, и бурная жизнь, и полная любовь. Разве можно не любить эту естественную красоту! Так бы и полетела она в танце по волнам и прибрежным инкрустированным отмелям, ныряя в золотистые свечки берез, кружась меж пушистых, еще сохранивших свой неповторимый изумруд лиственниц.
Верочка любит бальные танцы, она танцевала с детства, они, собственно и познакомились в вихре вальса на том счастливом балу в его училище. Она была приглашена той памятной запиской, второпях написанной им в гастрономе, а теперь стояла в стайке своих подруг, ожидая своего кавалера, чтобы пуститься с ним в танец. Костя увидел Верочку сразу же и через зал ринулся к ней, но зазвучала музыка и девчонки быстро разобрались парами, пошли танцевать зажигательный латиноамериканский танец «ча-ча-ча». И она его зажгла и не его одного! Как только смолкла музыка, Костя бросился к Верочке, замечая за собой идущих соперников. Но ему на выручку пришла сама девушка, сделав решительный жест в его пользу. Зазвучал вальс. Высокий, бравый и неотразимый он пригласил ее, тоже высокую, тонкую и легкую, как тростиночка, представился и услышал в ответ имя, как шелест теплого ветерка – Верочка!
Он оказался великолепным партнером, весь вечер, точнее всю бальную ночь, они танцевали вместе. Даже когда объявляли конкурсные выступления, Костя выходил с Верочкой и показывал свой класс подготовки, не уступая никому. Тростинка в его чутких и сильных руках оказалась гибкой с очаровательной улыбкой полных сердечком губ, восторженных и давно пылающих любовью изумрудных глаз. Обнаженные плечи были такие же белые, как длинная шея и юное лицо. Они не устали ни от танцев, ни от друг друга, были благодарны училищу за такой праздничный подарок. Потом она призналась, что загадала его любовь в полночь, он тоже.
Больше так счастливо и много им танцевать не пришлось. Время было сжато пружиной и у него, и у нее. Шел выпускной год. Правда был еще вечер на 8 марта в училище, но был он короче, девушек было гораздо меньше, Верочка и ее подруга Катя шли нарасхват, хотя он уже безоговорочно претендовал на ее любовь, также как и она на его. Но он же не эгоист и лишь дважды нашел в себе силы отпустить на танец с другим кавалером. Зато провожал ее один. Они гуляли наедине до утра, холод мартовской ночи им не мешал, оба были раскрепощены, много говорили обо всем, рассказывали о себе, об учебе и даже о родителях. У Верочки мама и папа были рабочие на металлургическом заводе. Папа плавильщиком, мама крановщиком на мостовом кране. Но самое главное и запоминающееся при расставании у подъезда он, с молчаливого согласия, поцеловал ее, и она убежала.
Потом были скоротечные встречи, выпускной бал, тайная любовь и помолвка. Расставание и письма. Ее милые, длинные письма дважды в неделю. Он знал их наизусть, и слова шелестели на его воспаленных устах влажными и горячими поцелуями. Два последних у него были в кармане гимнастерки, и чуткий Макарчук сохранил их, и они сопровождали его теперь всюду, как часть его и ее жизни, неостывшей, но теперь не осуществленной любви и судьбы, взорванной фугасом. Остальные письма погибли вместе с его рюкзаком, где были его личные вещи.
Верочка фантазерка. В последнем письме сочинила волшебную сказку, в которой влюбленных разделила государева служба, но сжимающееся время при помощи писем сблизило их встречу, до которой осталась всего неделя, до их свадьбы при любой погоде. Когда он получит это письмо, наверняка будет уже собираться в дорогу. Потому она больше не пишет, а ждет телеграмму с указанием рейса самолета. Так бы и получилось, не наскочи на фугас боевая машина. После выполнения задания он должен был лететь при любой погоде в краткосрочный отпуск по случаю регистрации брака.
Но фугас унес его счастье в могилу. Погода оказалась кровавой и безногой, свадьбы не будет. Только что из палаты увезли на повторную операцию капитана Петренко. Шел послеобеденный час, мама и Анна ушли по продуктовым делам в город, отца не было тоже. Костя лежал с закрытыми глазами, ненавидя тишину и эти мертвые часы покоя. Он молча ругал себя за свою показную принципиальность в училище. Теперь, безногий, он так думал, имея на это право, но не тогда здоровый еще с ногами, любящий себя и свою принципиальность, влюбленный в Верочку, не подозревая, что с ним может случиться это ужасное несчастье и малодушие. Он ругал себя за свою недальновидность, неизворотливость, тогда уже ненавидя свое офицерство, мечтая о карьере политика. Но какой с него получится политик? Натура у политиков изворотливая, взгляд дальновидный, ум гибкий, умеющий просчитывать партию, как гроссмейстер, на несколько ходов вперед. Пусть у него тогда не было таких способностей, но они бы выработались, он подчинил бы свою натуру воле, которая привела бы его к цели, как заставил себя учиться только на отлично. Но чем тверже он утверждал в себе вину за свершившееся, тем больше убеждался во мнении, что он ничтожный и слабый человек, допустивший промах, который другой, менее способный курсант не допустил. Он что, человек — душа на распашку? В таком случае полковник Ладушкин и генерал, люди, которые делают своим капиталом любую твою промашку. Они сделали Костину промашку своим капиталом и капиталом войны, потому что чем больше крови, калек, трупов, тем ярче война, тем она незабываемее. Память о ней, ее капитал, капитал смерти! Его не предашь забвению, как ушедшего в могилу безродного нищего.
Костю бесило его бессилие, если бы не Верочка, не ее любовь, которая призрачно машет платочком, манит запахом ее губ, он бы постарался уйти из жизни, поскольку суть его трагедии в нем самом. Он кратко ее изложил: есть люди — ну, просто душа на распашку, но рядом сидят такие, кто считает своим капиталом любую твою промашку. Он промахнулся и подставил под удар судьбу любимого человека. Что может быть сквернее? Вдруг он услышал, как сосед справа плакал, читая чьи-то стихи. Позднее выяснилось, стихи поэта-афганца Геннадия Завадского из-под Красноярска.
Трещат полы от пляски жаркой,
И надрывается гармонь…
Жених, наряженный и важный,
Невесту держит за ладонь.
Косте понятно отчего эти слезы у офицера, видно, уж чтец никогда не сможет стать женихом, так же как и он сам.
В разгаре свадьба, все, как надо:
Пришли десантники-друзья.
И под фатой у юной Нади
Совсем не грустные глаза.
Поэт попал в точку, это не его свадьба, у него была невеста Верочка, а здесь Надя. Он уже отказался от нее, хотя любит всей душой, всем сердцем, всем сознанием. Но зачем ломать ей судьбу. Ведь чего проще, сообщить ей о его гибели. Сегодня уже второе октября, она ничего о нем не знает и думает, что он ее предал. Сейчас придет отец, Костя потребует от него отчет о посмертной телеграмме, которую он просил отправить Верочке. А голос продолжает доносить дьявольски пронзительные стихи:
И кто-то снова поздравляет,
Подняв бокал за молодых.
И в этот миг никто не знает,
О чем задумался жених.
О чем же может задуматься этот счастливчик? О первой брачной ночи, где он ее проведет, небось, и угла собственного нет, придется выселять из комнаты младшего братишку. Но разве это беда, брат, когда рядом с тобой счастливая невеста? Молодость долго кручиниться не может, она с твердостью алмаза прорежет форточку в броне преград и невзгод. И сейчас жених встрепенется от своей задумчивости и ударится в пляс с невестой! Но что за слова звучат в этой жестокой строфе, это о нем, о нем, о Косте Леванове, о соседе справа, потому он плачет:
Ему протезы обещали
Еще до свадьбы, точно в срок.
Да вот, видать, не рассчитали —
И он сидит теперь без ног.
Костя задохнулся от этих жестоких, но точных, как снайперский выстрел в лоб, стихов о нем. Ему не хватало воздуха, он задыхался в пароксизме удивления с поразительным сходством судьбы, и гнева на бездушных протезистов…
А гости пляшут до упаду,
Забыв про возраст и про сан.
В разгаре свадьба, все, как надо –
Не надо только про Афган…
Стихли слова, а с ним и плач. Вот она, подлинная любовь неизвестной девушки Нади, а он думал, что перевелись жены декабристов, поехавших за мужьями в Сибирь. Не от сострадания же Надя выходит замуж за безного десантника, а по любви. Кто этот парень, о котором написал поэт-афганец? Может быть, и меня ждет такая же судьба, а я похоронил себя заживо. Может быть, и меня спасет любовь? Это ж какая крепость, когда любовь обоюдная! Ее нельзя взять никакими приступами. Как же я мог недооценивать любовь Верочки? Надо знать себе цену, прежде чем браться оценивать женщину!
-Брат, а брат, дай прочитать стихи. Мне не померещилось? Нет. Бросай сборник, вот так, на 31 странице говоришь, стихи «Безногая свадьба». Какая жестокость, и какая сила! Это о нас, брат,- и Костя, найдя страничку, тихо зашептал стихи поэта, наверняка пролившего свою кровь. Он читал о мужестве.
Костя не видел, что в палате уж давно стоит его отец, прислонившись к дверному косяку и с повлажневшими глазами, смотрит на читающего, воспрянувшего духом и вдруг ожившего сына.
— Папа,- вдруг увидел он отца, когда закончил читать стихи,- ты послушай, какие могучие стихи! Ты отправил Верочке телеграмму?
— Я отправил с просьбой прилететь сюда. И вот получил ответ. Она вылетает сегодня вечерним рейсом. Я ее встречу.- Михаил Никифорович прошел в палату, развернул сверток и на тумбочку каждому офицеру положил по несколько желтых с пушинками персиков.- Ешьте, ребята.
— Спасибо, папа,- сказал торопливо Костя, не обращая внимания на фрукты,- но вдруг произойдет самое плохое и тогда точно — смерть.
-Она все знает, но не от нас с мамой, и летит к тебе. Ты понимаешь, к тебе, а ты выглядишь не лучшим образом. Пора приободриться, освежиться, побриться, вымыть с мылом голову,- говорил Михаил Никифорович убедительным тоном.
— Да-да, папа, а то ведь стыдно, как опустился!- отец видел, как в глазах Кости засветился огонек надежды, слабый, но неугасимый. Искру возбудили услышанные стихи. Какое счастье, что они попались ему еще дома, и оказались здесь, умышленно подброшенные идущему на поправку безногому офицеру. Михаил Никифорович не хотел слез воина, нет, он не предполагал, что так глубоко проберут стихи малоизвестного поэта из Красноярского края солдата-десантника.
«Пусть простит меня старший лейтенант Цветков, но стихи достигли цели, в Косте началась борьба, он победит».
Михаил взглянул на одноногого Цветкова, который с покрасневшими глазами полусидел на подушках, подоткнутых Евгенией Максимовной, отдежурившей ночь вместо сиделки в палате, а теперь отдыхающей в гостинице вместе с Анной. Вчера она кормила всех четверых офицеров пирожками с изюмом собственноручно испеченными в квартире своего коллеги, бывшего ее стажера, теперь хирурга Ферганской областной клиники Рахметова. Цветков, возбужденный стихами и произведенным эффектом на Костю, воскликнул:
— Вот это дело, Константин, правильное решение, я тоже по случаю побреюсь, если мне поможет Михаил Никифорович. Левой я не могу, какая-то она у меня несуразная, неловкая. Вот снимут скоро гипс с правой, я костыли под мышки и – на танцы. Я правильно говорю, Михаил Никифорович?
— Чего же киснуть, быстрее к семье вернетесь. Дочка вас заждалась.
— Заждалась. Была она у меня с женой перед вашим приездом, я уж говорил вам. С протезом бы так не получилось, как в книжке. Мне выписываться срок подойдет, а протеза не будет.
— Давайте договоримся вот о чем,- сказал Костя, силясь приподняться на локтях и принять полусидячую позу,- мне мама обещала заказать протезы в Германии, я тогда отмолчался, теперь согласен при условии, если ее услугами воспользуются все четверо.
-Костя, мы сделаем все, что пожелаете. Связи есть, только выздоравливайте, и по-маресьевски в строй.
— Ладно, папа, хватит агитировать, давай твою бритву безопаску, ей лучше щетину снимешь, против электрической.
— Непременно лезвием,- поддержал Цветков, размахивая своей свободной левой рукой и оглаживая заросший широкий подбородок, смешно морща массивный нос,- чище и краше выглядишь. Я перед свиданием, бывало, только лезвием, запах одеколона дольше держится, танковую мазуту перебивает. Да-да, и лицо ядренее, как с мороза в теплую хату заскочишь, румянец так и играет.
— Вот это правильно. Сейчас я все организую, мама с отдыха явится, а ты как новая копейка, вот обрадуется.
— Такой молодец на юбилейный рубль потянет,- подчеркнул Цветков, морщинисто смеясь синими глазами.
— А то и на золотой червонец,- улыбаясь, подтвердил отец и заторопился на выход,- ждите, я мигом.
Через час Костя выглядел куда приятнее, в его глазах огонек надежды на благополучие разгорался, нос казался не таким огромным, а на впалых щеках появился легкий румянец. Надежда, если даже остается один шанс из тысячи, может быть самым сильным оружием в твоей борьбе, но она превращается в сильнейший яд в минуты отчаяния, но надежда на чудо так же опасна, как и бездействие. Михаил Никифорович видел воспрянувший дух сына и был на седьмом небе от счастья, довольная улыбка не сходила с его губ, молодила. Побритые Цветков и Семянков с благодарностью принявшие ухаживание Михаила Никифоровича, тоже повеселели от мыла и бритвы, с нетерпением стали ожидать возвращение женщин и похвастаться своим видом.
