В обломках скал перевитых плющом
и жёлтой паутиной повилики
мой родничок в движении своём,
дарил, как в детстве вод прозрачных блики.
И, беззаботно, весело блестя,
прохладой звонкой в светлые извивы,
ловил листву, резвился, как дитя,
виясь в каменьях серых, молчаливых.
Но вот струя и пенясь, и журча:
то отдалясь, то приближаясь к ивам,
предел покинув тесного ручья,
рекой стремится в гул морской стихии.
И к ней местами, шелестя листвой,
спускались рощи шумною толпою,
питаемые чистою водой
и неба высью тёмно-голубою.
А в камышах у мирных берегов,
вдали сует и шума городского,
гнездятся утки, выводя птенцов,
не нарушая вещего покоя.
И вещего покоя тишина
казалась тут таинственней и тише,
пыталась будто прошептать она:
— что может быть красивее и выше?
И что милей бывает, чем покой
под теплым сводом украинской ночи,
где запах, звук — всё говорит с тобой
и вещуном в тиши родник бормочет:
— Не торопись в свой город, шум и чад!
Куда спешишь?.. останься лучше с нами,
здесь мягче и пышнее облака
белеют, словно шхуны парусами.
Да!.. вод твоих не тронули года!
Ты так же юн меж древних обрамлений;
играет, блещет чистая вода,
являя мне родной долины гений.
