Я прожил свою жизнь хорошо, спокойно и нельзя сказать, чтобы она была у меня лучше или хуже, чем у других – но в ней не было ни головокружительных взлетов, ни резких, обмирающих падений – тихие радости и простые печали чередовались ровно, гладко, как под четкий, отмеренный шаг метронома. Но одно потрясение детства я пронес и сохранил на всю жизнь.
Был летний, яркий день, один из тех, что палят и высасывают все силы, как отдыхающий потягивающий свой коктейль из соломенной трубочки, пока не достигнет дна стакана. День, который не так уж и сильно склоняет к романтике и запоминанию, но мне было семь лет и я с восторгом, ни чуя ни жары, ни земли под ногами носился по двору интересуясь и разглядывая все, что попадалось мне на глаза.
Разомлевшие и раздраженные прохожие смотрели на меня водянистыми глазами – лениво и осоловело. Меня все радовало и переполняло жизнью. И все бы ничего, но тут моё внимание привлек жук, скоро пробирающийся по раскалённому песку. Его круглый панцирь блестел как начищенные вазелином сапоги, тельце при движении раскачивалось из стороны в сторону, сзади была видна малая часть мягкого брюха.
Я остановился и принялся скакать вокруг него, когда же он достиг зеленой спасительной полоски травы, схватил палку и принялся двигать его в разные стороны. Бедное насекомое замирало, выжидало и еще быстрее бросалось прочь, но безжалостная палка настигала его вновь и вновь – во всех направлениях.
Потом я задумал взять насекомое на руки и, схватив его двумя пальцами – вдруг чудовищно испугался этих мелких, шевелящихся лап и усов, этого мягкого, нежного брюшка и вскрикнув уронил его на землю. Я заплакал от ощущения ужасных двигающихся членистоногих лап, которые все еще чувствовал на своих пальцах – и с досады сильно топнул по жуку ногой. Липкая желтоватая масса вылезла наружу из раздавленного тельца, лапы прилипли к брюху и к сапожкам.
Лишь мгновение я смотрел себе под ноги, в моих ушах стоял хруст разламывающегося панциря и мне казалось, что я слышу его вновь и вновь. Солнце запылало ярче, у меня закружилась голова и темные круги поплыли перед глазами. Я бежал прочь, не останавливаясь, пока окончательно не выдохся и мои ноги не подкосились сами по себе.
Я жадно оглядывался вокруг себя, шарил руками по земле и боялся, что этот раздавленный жук и тут лежит под ногами, что насекомое каким то невероятным способом переместилось за мной, и лежит желтой клейкой массой рядом, и трещит вновь и вновь переламывающийся панцирь.
И как я не внушал себе, что убежал далеко, мне казалось, что здесь совсем рядом липкое тело и если я его коснусь руками, то никогда уже их не отмою. К тому же мне пришла в голову мысль, что я раздавил его сапогом и на нем остались следы его тела и эти черные шевелящиеся лапы. Я дрожащими руками, с ужасом скинул сапог, откинул его подальше в сторону, как будто опасаясь, что он кинется на меня. Второй полетел следом за первым.
Я завизжал, сжимая сильно руки – и отполз подальше от сапогов, от остатков жука, которые должны были прилипнуть к ним.
Потом я встал и, морщась от жесткой травы и раскаленного песка, побежал домой, подпрыгивая как можно выше, ведь теперь я мог по пути голыми ногами наступить на тело жука. За всю свою жизнь я больше не испытывал такого ужаса и страха, как в тот летний день. И уже повзрослев, я все еще с содроганием вспоминал эти черные шевелящиеся лапки, хруст и липкое пятно на земле.
