Я люблю наблюдать различные города – улицы, тротуары, дома, резные заборы и каменные плиты площадей. В них, в самой мелкой детали выражен дух, характер того или иного города. И люди живущие в нем впитывают, вбирают в себя эту жизнь, вдыхают с самим воздухом, вбивают в подошвы сапог с каждым шагом.
Может именно поэтому я выбрал для себя разъездную работу – командировки, смену мест, знакомств и впечатлений. Я нигде не задерживался долго и, выполнив одно поручение компании, отправлялся в неизвестном направлении за следующим. И до поры до времени мне нравилась такая жизнь, нравилась смена лиц и голосов, гремящий людской поток жизней и судеб, с которыми я соприкасался без малейшего проникновения в них, без обязательств и забот, легко как в первый летний день перепархивает бабочка с цветка на цветок, оставляя на душистых лепестках нежные касания крыльев, но тут же устремляясь к следующему не менее приятному цветку.
Мне нравилось бродить без карты и дела по улицам незнакомых городов, самому находить какие то необычные и запоминающиеся места, подглядывать за чужими заботами и радостями в окна ресторанов и баров, прикасаться руками и проводить пальцами по стенам и скамейкам, деревьям и листьям – запечатлевая на них свою жизнь, своё присутствие в мире, молодость, разбросанную такими же микроскопическими частицами по всей стране.
Я с любовью замечал архитектуру и особенности здании – с трепетом и заботой представлял себе всех тех людей, который трудились, чтобы застелить эту мостовую, выстроить эту стену, и выгравировать рисунок на спинке скамейки. Все эти люди сделали куда больше моего, они своей жизнью, трудом создали, оставили что –то после себя. И пусть в общем потоке отдельные лица и не различить — по их инициативе выросли эти улицы, города. Города строят не начальники и деньги – их созидают люди, поколение за поколением.
И мне становилось горько и тяжело от осознания, что ни один кирпич, ни в одном доме не заложил я, ни к чему ни приложил руки и ни в чем ни учавствовал. И после меня ни останется ничего.
Понимая это, я еще внимательнее наблюдал за чужой работой – собирал и сохранял в сердце крупицы впечатлении, надеясь в будущем найти им достойное применение. Но чем больше их накапливалось, чем больше заполнялись сокровенные уголки моей души, тем большую усталость и изнеможение я чувствовал, и искал уже чего –то другого. Чего я и сам не мог понять. Я не знал другой жизни, я любил ее и не мог ни на что пожаловаться. Но я все чаще и с все возрастающим вниманием останавливал свой взгляд на парах гуляющих по проспектам и вечерним площадям, я с всё большей нежностью улыбался этим искренним, доверчивым проявлениям заботы и доброты по отношению друг к другу. И я все чаще сдерживал в себе желание подойти к ним, сказать пару слов, пожелать удачи и может подарить что –то, ведь у меня всегда были с собой деньги, которые я тратил на милые, ничего не значащие безделушки.
Мне все чаще становилось скучно наедине с собой и я все чаще хотел поделиться всем тем, что накопил и сохранил в сердце с кем –то другим. Вся моя прошлая жизнь стала давить и жать моё сердце, и я начинал тяготиться им.
В это время и произошло то, ради чего я взял в руки ручку и решился писать. Я тогда находился в очередной командировке и закончив свои дела еще до полудня, отправился по привычке бродить по городу, мой обратный поезд отходил поздней ночью, и я был совершенно свободен и полностью предоставлен сам себе.
Я прошел по главной улице города, понаблюдал шуточную ссору двух детей, отобедал в хорошем и недорогом ресторане, и купил цветы у милой, закутанной в шали старушки, повинуясь минутному чувству нежности и сострадания к пожилому человеку, с вниманием вперявшей свои подслеповатые глаза в каждого прохожего и инстинктивно протягивающей руки с цветами вперед, как будто у нее их уже попросили – цветы я оставил у первого же памятника, известному, но не знакомому мне, деятелю искусства, и кажется к тому времени исчерпал запас всех своих планов на день.
Мне становилось скучно. Сумерки уже спустились на город, и сизые рваные тени растянулись по тротуарам и стенам здании. Шумный, гудящий, неудержимый людской поток хлынул на улицу – группы и пары, мелькая и обтекая друг друга, проходили мимо меня в обе стороны. Город приподнимался, выгибался и потягивался, перед ночным затишьем – фонари желтым светом лизали камни и на их фоне низкое небо казалось серым, густым киселем пролившимся над сцепленными темными ветвями деревьев и линией крыш.
Казалось, все были необыкновенно заняты собой – я шел один среди этой многоликой толпы и не было в ней ни одного человека, который взглянул бы на меня с участием и вниманием, захотел бы хоть на миг приостановиться и подойти ко мне. Я был чужой в этой толпе. В ответ на мои пристальные, вопрошающие взгляды – одни смотрели недоверчиво и грозно, другие насмешливо и нагло, третьи просто отводили глаза. А я с все большим ожесточением всматривался в эти лица и искал на них хотя бы проблеск одобрения и внимания, которых так не хватало мне в этот вечер. Пока, наконец, женщина подметавшая у дверей магазина не охладила меня прикрикнув раздраженно и резко:
— Что смотришь, плохо подметаю?
Я смутился и поспешил уйти подальше. Мне стало досадно на свою глупость, на скуку, я уже боялся поднять на людей глаза и скользил взглядом по фасадам здании. Внимание мое привлекли сияющие колоны театра оперы и балета – и повинуясь первой мысли, будто боясь растерять и расплескать ее, я взошел по широким ступеням к кассе и купил билет, не сверяясь с афишей и временем. Кассирша загребла привычным движением деньги, отсчитала сдачу и оторвала билет, тут же забыв о моем существовании. Я стоял освещенный приглушенным светом фонарей под громоздкими колоннами театра, меня уже теснили люди подходящие к кассе, а я все не мог понять: Где я? Почему? И зачем здесь? Зачем я вообще живу? Этот извечный вопрос, который встает перед каждым человеком с сотворения времени –огненной алой линией вспыхнул в моем сознании, именно тогда, в ту минуту, в чужом незнакомом городе, в который я прибыл несколько часов назад и который оставлю еще раньше, на ступенях театра, где люди играют в жизнь, смеются и веселятся, лишь бы никто никогда не разглядел синие круги под усталыми глазами, следы забот и тревог, неудовлетворенности и несостоятельности жизни, куда зрители приходят на пару часов, хоть одним глазом заглянуть в этот сияющий мир и вернуться вновь в свой серый, бесцветный круг. Здесь я впервые задумался, а что я сделал за свою тридцатипятилетнюю жизнь, и что еще успею сделать? Время до того казавшееся мне вечным и ласковым, скользило песком сквозь мои пальцы, и я не мог удержать его, не мог уже остановить. Так лошадь, проходящая мимо вас спокойной шагом, вдруг испугавшись чего то, бешено бросается вскачь и ничто уже не может ее остановить. Так горько и страшно мне не было давно. Я сжал крепко кулаки и услышал легкий хруст сминаемой бумаги, в моих руках был билет на «Летучую мышь» Штрауса. Я схватился за него как утопающий, хватается за спасительную соломинку и бросился в театр – в блистающий мир грез и обмана. Не помня себя, я разделся и поднялся на 3-й средний ярус. Место мое было очень удобно расположено над самым центром сцены, отсюда мне хорошо был виден весь оркестр, зрительный зал и балконы по сторонам. С замиранием я стал разглядывать разрисованный куполообразный потолок, массивную люстру с тысячью пластмассовых, поблескивающих всеми цветами радуги бусинок, тяжелый бардовый занавес и стенки балконов разрисованные выцветшей искусственной позолотой. Это яркая, бережная мишура сладко согревала и успокаивала мое сердце. И это театр, спрашивал я себе – с уже знакомым чувством потери, за то что до того ни разу не побывал здесь, ни поинтересовался, не зашел пусть и мимоходом, не впустил в себя эту сторону жизни. Беспокойно проигнорировал ее.
В это время внизу – скрипели, шумели, жужжали и повизгивали настраиваемые инструменты, создавая волну несвязных, тревожащих звуков. За стеной ходили и переговаривались люди, кто то уточнял свои места, кто –то предлагал купить программку. Я замер, с новым сильным чувством пристально наблюдая и вбирая в себя эту атмосферу. Пронзительно и противно прозвучали последние три звонка, медленно затухая, исчез свет. Оркестр вздохнул – и зазвучала увертюра. Я почти ничего не слушал и не воспринимал, внутренняя моя сосредоточенность все нарастала, и оркестр становился лишь ее далеким фоном.
Тут меня кто –то неловко пихнул локтем и я раздраженно повернулся посмотреть, кто посмел нарушить моё уединение. С удивлением я обнаружил, что рядом со мной сидит женщина – на меня повеял аромат ее духов от взвившихся волос, и я с удовольствие втянул его носом и почувствовал на языке сладковато –горьковатый привкус. Мне захотелось лучше рассмотреть его владелицу, но я разглядел только ее мягкий, белый профиль, отвернувшийся от меня к собеседнику рядом. Я стал рассматривать руку лежащую на подлокотнике – ее длинные, пухлые пальцы вздрагивали и поднимались как бы помогая выразить и дополнить мысль, темные волосы покачивались в такт движения головы, губы приоткрывались обнажая ряд белых зубов. Я безумно захотел увидеть ее лицо прямо перед собой, вглядеться в эти черты, рассмотреть их внимательно, но она все не поворачивалась, больше глядя на своего собеседника, чем на сцену. Балкон был практически пуст и никто не делал им замечания, они сидели обособленно ото всех и увлеченно перешептывались. Я напрягал слух, до меня долетал неразборчивый тембр ее голоса — бархатный, обволакивающий, ласкающий. Должно быть, и ее руки и она сама – так же обволакивает, ласкает все вокруг своим присутствием.
Её рука то поднималась, чтобы прикоснуться к собеседнику, то вновь ложилась на кресло, ее беспокойные, взволнованные движения не прекращались ни на секунду. Пальцы дрожали, вздрагивали, поглаживали подлокотник и вдруг вцеплялись в него как хищник вонзает зубы в свою жертву. Я мог различить ее белое ушко, чистое, без украшении, с завернутой туго прядкой, и часть щеки – как мне показалось алеющей в темноте. Мне мерещилось, что до меня докатывались волны тепла и энергии, исходящие от нее, меня обдавало жаром и приятной пряной негой. Я сильно вслушивался в ее голос, и готов был вскочить и прогнать со сцены артистов, и разогнать оркестр, когда они перекрывали его.
Мне хотелось, чтобы и она заметила меня. Я мягко пододвинул ее руку и занял общий подлокотник своим локтем, с замиранием ожидая, что она гневно повернется ко мне, но она лишь машинально убрала руку и засмеялась шутке своего партнера.
Краска залила моё лицо и я, таясь как вор, убрал руку и вжался сильнее в спинку кресла. Сердце моё бешено колотилось, мне казалось, что и она слышит его удары и я не знал, куда деть себя от стыда и смущения. Я пристально смотрел на нее и ждал, когда она повернется, её лицо плыло передо мной в темном мареве зала. Я уже исследовал миллиметр за миллиметром все открытые участки ее кожи, мысленно прикасался к ним руками. Я был полностью в ее власти, очарованный этой таинственной незнакомкой сразившей меня наповал. Я улыбался сам не зная чему и уже не смотрел на нее боясь рассеять это щемящее очарование тайны и вечера.
— А вдруг сейчас включат свет в антракте, я не сдержусь и взгляну на нее. Что если она окажется вовсе не той, что я успел нафантазировать себе. – Размышлял я.
Сильнее вдыхая тонкий шлейф ее духов я встал, и качаясь как пьяный стал пробираться между рядами, стараясь смотреть себе под ноги и прикрываясь рукой, чтобы ненароком не взглянуть на нее. Я испугался, я бежал, боясь нарушить это мимолетное чудо, восторг, радость, предчувствие любви. Я бежал от нее, так и не посмотрев на нее, так и не подняв глаза. Она навсегда осталась в моей памяти такой же как в тот вечер в полутемном зале – неразгаданная, зовущая, но бесконечно далекая; идеалом, причалом – которого я так и не достиг за всю свою беспокойную жизнь. Не знаю, что было бы, поступи я тогда иначе все могло бы сложиться по другому, хуже или лучше, но по другому. Тогда же я сделал свой выбор – я бежал, скрывался, сжигал за собой все мосты. Через пару часов поезд уже уносил меня вперед в неизвестном направлении, но я впервые не верил ему, и мне еще долго казалось, что несет он меня не вперед, а вниз с отвесной скалы, без малейшей возможности остановиться или хотя бы притормозить.
24. 02. 2012 г. Саратов
