«ЧЁРТ ПРИШЁЛ!..»
Вовка на деревенском пруду удил рыбу. Солнце только привстало и начало заглядывать мальчишкам в глаза. Поплавки, несмотря на их «козырьки» из собственных ладоней, оставались неподвижными, хотя едва различимыми на воде. И тут вдруг прорезались голоса, слившись в один: «Тащи!». Поплавок Петьки ушёл под воду, и он, пытаясь подсечь рыбу, сделал шаг назад, запнулся о корягу, упал, но удочку из рук не выпустил. Вместо желанного карася на солнце блеснул пустой крючок, на котором повисло его восклицание: «Фу, ты, чёрт!» Но чёрта ещё не было. Он появится завтра.
Сегодня ещё шли приготовления к первому ядерному взрыву. Берия лично руководил подготовкой к его проведению. Ровная степь, как бильярдный стол в комнате отдыха наркома госбезопасности великого государства, уже предчувствовала недоброе, затеянное людьми в погонах. Она не знала, что совсем скоро «родит», через каких-то несколько часов. Роды не будут продолжительными, но «кесарево сечение» испортит её «живот» до неузнаваемости, а частицы останутся на ней, и время их полураспада растянется на столетие. Она этого ещё не знала. Не знал и Володька, не знали его друзья, не знала их деревенька Долонь, которой, по воле судьбы, суждено было вырасти именно здесь, всего в семидесяти километрах от «ядерной истории» державы.
Берия, боясь всего того, что знал о ядерном заряде от академиков и, прежде всего от Курчатова, старался не соприкасаться с «монстром» и практически не выходил из бункера. И чтобы не подорвать своё здоровье (в первую очередь, мужское), вылетел на самолёте к «Самому» для доклада, так и не увидев того, что увидели степь и люди, её населяющие. Не ощутил на себе ударной волны.
«Лучше иметь дело с глиной и деревом, чем с ураном», – поглаживая сына по голове, горестно молвил отец. Он давно догадался о том, что готовится нечто страшное, распоряжаясь баржами с ураном, прибывающими из Китая. А они всё плыли и плыли по Иртышу. Эта смертоносная руда перевозилась точно так же, как перевозился уголь, открыто. И люди, сопровождавшие баржи, через короткий промежуток времени умирали. Именно тогда Вовкин отец произнёс ту самую фразу про глину и дерево, так и не понятую сыном.
Самолёт наркома был уже в воздухе, когда прогремел взрыв. Он вызвал свечение, будто в небе появилось ещё без малого десять солнц, подняв с лёгкостью тонны земли на километровую высоту. Затем пошла она, ударная волна, сметая эшелоны, военную технику, а скот летел на огромные расстояния, будто крылья выросли в секунду, обезличив пословицу «кому дано ползать, летать не суждено»…
Баба Дуня зажмурилась от свечения, одновременно с ним стала шарить вокруг себя в поисках внуков Вовы и Ксении, которые только что проснулись и в эту минуту, благо, оказались возле неё. Она, повинуясь инстинкту, затолкала упирающихся детей под подол своей холщовой юбки, причитая при этом: «Чёрт пришёл! Чёрт пришёл! Чёрт пришёл!..»
Правой рукой, придерживая подол, она всё время пыталась перекреститься да постоянно возвращала её на исконное место, чтобы удержать располневшую юбку, под которой жались друг к другу испуганные внуки. Она, согнувшись, прикрывала детей, как огромная птица, свесив на их головы свои груди, спадавшие у неё до пупка. Баба Дуня понимала одно: жизнь свою она прожила, ей было не страшно умереть, поэтому её естественной мыслью было уберечь этих славных малышей своего любимого сына Сашеньки. При этом она не уставала повторять: «Чёрт пришёл! Чёрт пришёл!..».
Крыша их деревянного сруба улетела до самой опушки леса, а это ни много-ни мало почти полверсты. Там они позже и обнаружили её, а кое-что из уцелевшего использовали затем в хозяйстве.
Солдаты прибыли в их деревню на машинах спустя час после вспышки. Все были в общевойсковых защитных комплектах и с вымученными улыбками на юных лицах. Из полуразрушенных домов к ним потянулись деревенские жители в надежде узнать о том, что произошло. Потому что все без исключения были уверены, что на них напали американцы, как совсем недавно на Хиросиму и Нагасаки.
Узнав правду, несколько успокоились, хотя испуг маской остался на лицах этих людей. Сразу снять их, эти самые маски, не удалось никому их присутствующих здесь: ни военным, ни тем, кто был одет в гражданскую одежду. Храня молчание, будто вокруг сновали глухонемые, сельчане стали принимать из рук солдатиков тушёнку и сгущённое молоко – продукты, в то время бывшие огромным дефицитом. Выдавали их помногу, каждого наименования по ящику.
Затем, опять же в полном молчании, солдаты начали разливать медицинский спирт. Им наполняли гранёные стаканы «с верхом», и заставляли чуть ли не силой выпивать. Каждого взрослого жителя деревни. Мужики это проделывали с удовольствием, а вот с женщинами было сложнее.
Только после того, как всем ещё раз было разъяснено, ради чего это надо сделать, опустели стаканы, которые, как шахматные фигуры, гарцевали на длиннющем столе. Их было ровно столько, сколько было жителей этой довольно большой деревни.
Маски страха слетали с лиц местных жителей с каждым выпитым стаканом. Молчание наконец-то растворилось в разговорах и шутках. Благодаря всеобщему расслаблению жизнь начинала приобретать свои обычные очертания. Шутили уже друг над другом. Мужики пили ещё и ещё. А дети, вымазавшись в шоколаде, стали напоминать детей дружественной Африки. Этого продукта было так много, что ребятня шоколадом начала раскрашивать взрослых и солдат, будто в руках у них был школьный мел…
После этого дня люди стали другими. Перестал быть весельчаком Васька, больше не бил свою жену Фроську Петрович, замкнулся Петька из дома, что на окраине деревни, перестал пить Макарыч, зато «забухал» Аслан, стал набожным атеист, недавний бригадир комбайнёров Яковец. Марат с Гульмирой переехали срочно в город, а «Свекольный» (такое прозвище было у Дюсембека), так и не смог, как ни пытался, родить наследника при трёх доченьках. Сразу же, на следующий день, умер от сердечного приступа любимец местных женщин красавец Ермек, повесился Рашид, утонули в озере Рамзан с Надькой. Оторвался тромб, и тогда вырыли и опустили в могилу полнотелую Лейлу…
Горе начало преследовать односельчан. Они стали болеть чаще и умирать в три-четыре раза чаще, чем это было до того, пока к ним не заявился «чёрт».
Зато урожаи стали небывалыми! Пшеница, бахчевые культуры, скот – всё росло не по дням, а по часам!
Человек привыкает ко всему. К взрывам привыкли так же, как ко всему прочему. Теперь каждую неделю в их домах звенели, а то и лопались оконные стёкла. Жители Долони, устав их вставлять, попросту заменили « пустые глазницы» фанерками, оставив для проникновения света один-два проёма, в которых мерцали стёкла.
Володька, наверное, уже в сотый раз разворачивает листок из школьной тетрадки и встречается с таким знакомым названием: «Воскресное «ЛЯ». Как всегда, и в этот раз всплыл вопрос: «Почему отец назвал свой стих именно так?»
И, как тогда, на вечере выпускников школы (тогда он прочёл его впервые прилюдно), начинает читать стихотворение дочери и её друзьям, собравшимся на день рождение Кристины:
«Воскресное «Ля»
Пострадавшим от ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне посвящается (Подземные ядерные взрывы, как правило, проводились ранним воскресным утром…)
… Раз за разом крысиное восторгалось, и судорогой забывалось пропитое «ля». В животах осквернялось потомство и плакало, Бога моля. Как будто не слыша, в воскресное утро стенало в сосудах пропитое «ля».
И он с состраданием посмотрел на притихших подростков, родители которых, а через них и они, эти мальчишки и девчонки, «наелись» этого «продукта» досыта…
