Рождественская баллада
Сыну моему Александру посвящаю
Умирал атаман в зимний день на поляне лесной,
Вроде рана — пустяк, лишь
царапнуло пулей шальной.
Лекарь рваную рану травою целебной промыл,
И напиток из трав чудодейственных в чашу налил.
Но не стал атаман пить целебное в чаше питьё,
Эту ночь он не спал, про своё размышляя житьё.
Самым строгим судьёй над собой этой ночью он был —
Сам судил, сам рядил, сам хвалил,
сам прощал, сам казнил.
«Вы, товарищи-други, поближе садитесь ко мне, —
Попросил он товарищей, горе топивших в вине —
Не поможет мне лекарь и чудный напиток из трав,
Если тайный мой грех посильней ядовитых отрав.
Год назад, когда я от погони скакал среди скал,
Вдруг пастуший рожок у подножия гор услыхал.
Вниз спустившись, увидел —
мальчонка играл на рожке,
И глаза его синие плыли в горючей тоске.
Он запел, а меня словно клюнула пуля в висок,
Слез с коня, отобрал,
растоптал у мальчонки рожок.
Будто кто одурманил меня, стал я зол и жесток,
И отнял у мальчонки последний сиротский кусок.
На меня устремил он бездонного неба глаза,
И на пыльной щеке бриллиантом сверкнула слеза.
Не кричал, не пенял, не молил, ничего не просил,
Только я с той поры ослабел, потерял много сил.
Только я с той поры вижу,
словно мираж, вдалеке —
Нищий маленький ангел с краюхою хлеба в руке.
Он поближе подходит, от холода тельце дрожит,
Вместо хлеба булыжник
на детской ладони лежит.
Мне от этого камня на сердце нет места от ран. —
И горючие слёзы в ладонь уронил атаман. —
Если жив и здоров, привезите мальчонку ко мне
На моём самом резвом и самом любимом коне.
Пусть в глаза мне посмотрит и скажет, простил или нет,
Совесть, словно скала, давит грудь, мне постыл белый свет».
Так сказал атаман, и вскочили друзья на коней,
Поскакали мальчонку искать среди скал и полей.
Целый день проскакали, задача была нелегка —
Привезли атаману мальчонку, а с ним — старика.
Как сказали мальчонке, зачем нужен он, — в тот же миг
За спиной у мальчишки возник седовласый старик.
«Не сердись, атаман, друг без друга им видно нельзя», —
Подвели старика и мальца к атаману друзья.
»Очень рад, что раскаялся
ты и лежишь весь в слезах»,
Тихо молвил старик,
превратившись у всех на глазах
Из убогого нищего старца в Святого Петра.
Ввысь взметнулися
яркими звёздами искры костра.
Но одна, отскочив к атаману, на рану легла,
И в слезящую рану тепло и свой свет излила.
Не осталось на теле и в сердце от ран и следа,
Словно тело и сердце обмыла живая вода.
Со смертельного ложа поднялся лихой атаман,
Где мальчонка стоял —
расстилался белесый туман.
Пётр Святой свои руки
над бледным туманом простёр,
Бросил пригоршню звёзд в тот туман —
и занялся костёр.
В ярком свете костра вдруг
с восторгом увидели все:
Вместо мальчика ангел явился в небесной красе.
На лице ясным светом бездонного неба глаза,
А на детской щеке бриллиантом сверкала слеза.
«Бог тебе испытание в виде мальчонки послал,
Чтобы душу и совесть ты муками долго терзал.
Победило добро жажду злата и жажду венца,
Мы явились к тебе передать волю Бога-Творца.
Ты прощён и спокойно
продолжишь по жизни свой путь,
Делай людям добро,
а про злобу и жадность — забудь!»
Так сказал Пётр Святой,
ангел, молча, кивнул головой,
Стали рядом они и исчезли, оставив дымок голубой.
Атаман своё храброе войско к костру подозвал,
И, сняв шапку, пред войском
в ночном полумраке он встал.
«Не могу атаманом я более быть среди вас,
Должен выполнить волю
и данный мне Богом наказ.
Из богатств наших общих отдайте вы долю мою,
Божий храм я построю
и в нём тяжкий грех отмолю.
Заодно денно, нощно я буду молиться за всех,
Ведь у каждого есть
на душе неотмоленный грех».
Молча, войско в дорогу ему собирало добро,
На подводы несли
из подземных складов серебро.
Драгоценные камни, меха и песок золотой,
Всё сложили в сундук,
что стоял на подводе большой,
И отправился в путь атаман
с просветленной душой,
Чтоб построить храм божий
над быстрой сибирской рекой.
Может, стоит понять тем собратьям,
что жаждут венца,
Не всегда видишь правду
из окон златого дворца.
Если толстые стёкла сле′пы — не видать вдалеке,
Как булыжник дрожит
в обездоленной детской руке.
