“Красная Звезда от 15… 199… года. Отдел криминальной хроники: “Вчера произошло ещё одно, довольно-таки странное происшествие. Около 11 часов утра на даче, владельцем которой является подполковник запаса господин Свешников Н.А., было обнаружено два трупа.
В одном из них ближайшие соседи опознали хозяина дачи, а вторым оказался известный коммерсант господин Батурин И.В., ранее уже неоднократно подозреваемый органами МВД в валютных махинациях и незаконной перепродаже имущества. Мотивы убийства пока неизвестны. Заведено уголовное дело. Начато следствие”.
* * *
У подполковника Свешникова умирала дочь — самое любимое существо в мире, смысл его жизни… оставшейся жизни. Врачи долго объясняли ему о каком-то лейкозе — своеобразном раке крови, о том, что в настоящее время данное заболевание успешнее всего лечат в Японии и поэтому наперебой советовали лечиться именно там, а оперироваться — и тем более. Называлась и приблизительная сумма за лечение — около двадцати тысяч долларов, не считая всевозможных дорожных расходов. А так как Свешников не получал денежного довольствия уже около трёх месяцев, то ему, конечно же, было о чём задуматься. Да и что это было за довольствие — так, гроши…
Около шести лет тому назад от него ушла жена, и поэтому он продолжал воспитывать своё самое драгоценное сокровище вместе со своей матерью, больной и уже довольно пожилой женщиной. А как известно во всём мире: беда не приходит одна. И потянулись в дом Свешникова эти беды одна за другой: два месяца тому назад умерла его последняя опора и надежда в воспитании дочери — мать, а тут, совсем некстати, добавилась и тяжёлая болезнь Танюшки.
Однополчане горячо откликнулись на беду своего боевого товарища и по крохам собрали ему около пяти тысяч долларов. Но этого было мало, крайне мало…
В настоящее время Танюшка находилась на стационарном лечении в одной из московских клиник. В очередной раз вырываясь со службы в больницу к дочери, Свешников всегда старался выглядеть бодрым, весёлым, жизнерадостным и весьма уверенным в себе человеком. Он подолгу сидел с дочерью в её палате, где они играли в шахматы, шашки и нарды, много шутили, с увлечением рисовали друг на друга дружеские шаржи, с истинным наслаждением — а Свешников (украдкой поглядывая на дочь) ещё и с невыразимой мукой — слушали симфоническую музыку, так как оба были страстными её почитателями… и бесконечно мечтали о счастливом будущем.
Несмотря на все усилия врачей и отчаянные старания отца, Танюшка таяла буквально на глазах. Но она продолжала беззаветно верить в своего папу, подполковника Российской Армии, — самого умного и доброго человека, которого только можно было найти на всём белом свете. Дочь верила в отца беспредельно… А вот верил ли он во что-то хорошее, благополучное и счастливое — это Свешников в настоящее время не знал и сам. После смерти старушки матери он вдруг ясно почувствовал, что удача начинает постепенно, но верно обходить его стороной; в его груди как будто резко что-то надорвалось, и судьба в одночасье круто повернулась к нему своей широкой неприступной спиной.
Поздними вечерами, возвращаясь от любимой дочери домой совершенно опустошённым, он устало садился за кухонный стол, включал настольную лампу, придвигал к себе огромную хрустальную пепельницу, неторопливо закуривал, жадно вдыхал кисловатый сигаретный дым и, подперев свой широченный, испещрённый преждевременными морщинами лоб сильными жилистыми руками, бесконечно думал, думал, думал… так как заснуть Свешников всё равно уже не мог. И только когда за окном начинал брезжить безжалостный рассвет, а в покрасневших, уставших серых глазах появлялось постоянное ощущение рези, — словно колючий степной ветер кинул ему прямо в лицо щепоть мелкого песка, — Свешников тяжело и нехотя поднимался со стула, пошатываясь и обязательно на что-то натыкаясь, шёл в зал, небрежно кидал на диван большую пуховую подушку и на какое-то время забывался тяжёлым беспокойным сном, постоянно вздрагивая и просыпаясь.
В его голове всё время мелькала одна и та же карусель мыслей: “Неужели Бог решится забрать у меня эту последнюю радость и единственный смысл моей оставшейся жизни?.. Нет! Не может быть!.. Не должен!.. Ведь это моё единственное сокровище, перед которым — для меня — меркнут все блага и богатства Земного Шара… Что такое несметные сокровища по сравнению с этой потерей? — ничто!!!.. Это сухой жёлтый песок, который весело и беззаботно просачивается сквозь пальцы и моментально улетает вдаль, подхваченный горячим полуденным ветром… Как всё-таки быстро пролетает наша жизнь! И как мгновенно угасает смысл жизни человеческой, когда вдруг однажды не обнаруживаешь подле себя самое любимое существо на свете!.. Нет, за него необходимо бороться, бороться до конца! Бороться, во что бы то ни стало!.. И всё, хватит об этом. Необходимо немедленно действовать… Но как?..”.
…В один из таких, ненавистных Свешникову, вечеров к нему на квартиру зашёл незнакомый, довольно приятный на вид мужчина: высокий, статный, подтянутый, лет 35-40. Он вежливо попросил разрешения пройти и затем по-военному прямо сел на указанный хозяином стул. В нескольких словах мужчина объяснил, что совершенно случайно узнал о срочной нуждаемости Свешникова в деньгах… и довольно больших деньгах.
Они разговорились. Незнакомец оказался бывшим военным, майором запаса, уволенным по сокращению штатов и теперь работающим в коммерческих структурах. В самом конце разговора майор вполне откровенно заявил, что в настоящий момент он как раз подыскивает помещение под офис — по поручению своего “генерального директора” — и сразу же предложил следующую сделку: Свешников берёт у него — вернее, у фирмы — двадцать тысяч долларов в долг сроком на полгода, а взамен отдаёт свою трёхкомнатную квартиру; и если долг вовремя не возвращается, то квартира автоматически переходит в собственность фирмы.
Хозяин принял это предложение с нескрываемой радостью, но запросил не двадцать, а двадцать пять тысяч долларов. В очень корректной форме майор пояснил, что пять тысяч — только в долг, с возвратом, так как на большую сумму он брать офис не уполномочен. Ударили по рукам и сразу же, не откладывая дела в долгий ящик, оформили соответствующий договор. Ни секунды не раздумывая, Свешников написал расписку на пять тысяч долларов, и майор тут же вручил ему баксы…
Через десять суток, взяв очередной отпуск, Свешников с дочерью летел в Токио. В клинике их приняли без проволочек, так как договорённость была заранее подтверждена факсом.
Танюшка постоянно восторгалась Японией, Токио и клиникой. Комфорт и обслуживание там действительно были на самом высшем уровне. После непродолжительного разговора с лечащим врачом Свешников наконец-то уяснил, что дочери предстоит не одна, а две или даже три довольно сложные операции на спинном мозге, притом, не считая месяца предоперационной подготовки… и уже не говоря о длительном послеоперационном и санаторно-курортном лечении, что, естественно, потребует порядочных дополнительных затрат. О дополнительных затратах отец в этот момент думал меньше всего. Главное, — это чтобы с доченькой всё прошло благополучно.
А самому Свешникову надо было уже срочно возвращаться домой, на службу. Предстоящая разлука с любимой дочерью казалась ему какой-то кошмарной, невыносимой пыткой. Отец совершенно не представлял себе, как же он будет существовать вдалеке от своей ненаглядной Танюшки? Предстоящее расставание было выше его сил. В настоящий момент Свешникова абсолютно не интересовали ни женщины, ни вино, ни иные развлечения. Весь смысл его будущей жизни заключался теперь только в этом милом, дорогом и таком маленьком для него человечке, несмотря на то, что совсем недавно дочери исполнилось 17 лет.
С нарастающей болью в сердце Свешников вспомнил о своей первой встрече с дочерью…
* * *
Это произошло в Сибири, в аэропорту. В то время он проходил службу в далёком закрытом гарнизоне, расположенном в двухстах километрах от Иркутска. Жена привезла дочку совсем крохотной, двухмесячной, в красном байковом одеяльце.
Неожиданно для самого себя Свешников страшно разволновался. А ведь до сей поры он практически не испытывал этого непонятного для настоящего офицера чувства, так как всегда считал себя человеком с железными нервами, был подчёркнуто выдержан и постоянно находился в прекрасном расположении духа.
Подбежав к жене, он рассеянно чмокнул её в щёку и неумело схватил этот маленький тёплый комочек в свои огромные железные лапищи. Спустя мгновение его охватил какой-то неописуемый восторг, и всё его тренированное тело внезапно пронзило словно током, а затем обволокло приятным сладостным теплом.
Приподняв краешек байкового одеяльца, молодой папаша увидел, что крохотное родное существо крепко спит, сладко причмокивая во сне маленькими пухленькими губками, похожими на спелые вишни. Дочь спокойно проспала и всю последующую дорогу от аэропорта до гарнизона, хотя путь был далеко не самым близким — около двухсот километров.
Жена постоянно ворчала, что-то бесконечно ему доказывала, но Свешников слушал её довольно невнимательно и всё время думал о чём-то своём, рассеянно улыбаясь и неотрывно глядя на свою милую крохотную дочурку…
…Затем были нескончаемые споры с женой, перерастающие в долгие никчёмные разговоры. Жена постоянно повторяла ему, что очень сильно устаёт, и поэтому дошкольное, а затем, как оказалось, и школьное воспитание дочери было полностью возложено на него. И Свешников с удовольствием посвящал дочери каждую свободную минуту: читал ей стихи, сказки, сам придумывал смешные и забавные истории и часто помогал делать уроки.
Однажды они с дочерью попали под сильнейший ливень, и Свешников, боясь простудить Танюшку, спрятал её под свою плащ-накидку. Ударил гром, и он почувствовал, как вздрогнуло дочкино тельце. Заглянув под плащ-накидку, папа заметил испуганные глазёнки, заинтересованно поглядывавшие между пуговицами плаща на белый свет. Он успокоил дочку и крепко прижал её к себе. Танюшка весело рассмеялась и стала лопотать о том, что колючий дождик её не мочит под папиной «паляткой». После этого случая они в тайне от мамы стали называть плащ-накидку «дождик не мочит».
Когда дочери исполнилось пять лет, папа впервые поставил Танюшку на коньки, а затем и на лыжи. В выходные дни он часто водил Танюшку на каток, в лес и на озеро. Зимой они ходили на лыжах, а летом катались на велосипедах, играли в бадминтон, собирали ягоды и грибы и затем с удовольствием купались в лесном озере, на котором иногда даже удачно рыбачили. Дочь научилась прекрасно удить рыбу, и иногда её улов намного превосходил папин — папа делал вид, что сердится, но на самом деле он был очень рад и втайне гордился своей талантливой дочерью.
Супруга была категорически против всего этого, так как, по её мнению, “ребёнок вечно надрывается, занимаясь этими мужланскими видами спорта”. И в итоге Свешникову пришлось волей-неволей забросить это дело, хотя потом он очень здорово сожалел об этом. А толк в настоящем, большом спорте он знал: Свешников был мастером спорта по горному туризму, имел первый спортивный разряд по футболу, настольному теннису и стрельбе.
С первого по одиннадцатый класс отец постоянно посещал почти все школьные собрания и в отдельный блокнот, который хранил и по сей день, делал ценные выписки для дочери. Он записал на магнитофонную плёнку даже её голосок, — начиная с полутора лет и закончив одиннадцатым классом…
А как дочь встречала его из командировок — просто чудо. Она сразу же бросалась ему на шею, обцеловывала и затем своим неподражаемым, заговорщическим, горячим детским шепотком вкрадчиво произносила: “А что ты, папочка, мне привёз? Конечно, её всегда ждал самый прекрасный и обязательно желанный подарок. И этот подарок был именно таким, какой она очень хотела и о котором постоянно мечтала, так как папа всегда действовал по методу Шелленберга — знаменитого героя из книги Юлиана Семёнова. В разговоре с дочерью он предварительно, вскользь, узнавал о том, что же Танюшке хочется больше всего, а затем находил “это самое” во что бы то ни стало. Дочь никогда не выпрашивала у него подарков, так как неожиданно для всех — и для самого Свешникова, кстати, тоже — отец отучил её от этого раз и навсегда. А случилось это так…
…Однажды, когда дочери было три с половиной годика, они всей семьёй решили прогуляться и на обратном пути, мимоходом, заглянули в гарнизонный универмаг, в котором был небольшой отдел детских игрушек. Дочь увидела какую-то красивую игрушку и в категорическом тоне тут же заявила своим родителям, что непременно хочет её иметь. Отец спокойно ответил, что в настоящее время они никак не могут купить эту игрушку. Тогда Таня упала на пол, задрыгала ножками и ничтоже сумняшеся принялась громко орать на весь магазин — этот приём она, естественно, “перехватила” в детском саду от своих сверстников. Разъярённый таким поведением дочери, Свешников схватил Танюшку за ворот шубки, выволок из магазина и в мгновение ока затащил домой, на третий этаж…
Впоследствии Свешников часто думал о том, что он ведь мог запросто задушить дочь этой самой шубкой, так как нёс её за воротник, на весу, очень быстро… и его всегда прошибал холодный пот, и начинали предательски дрожать руки.
…Швырнув её на пол, отец шипящим хриплым голосом отчётливо произнёс: “Ещё раз такое увижу, сам по стенке размажу!”. Это были самые страшные слова, произнесённые Свешниковым любимой дочери за всю их дальнейшую совместную жизнь. Позже Свешников неоднократно сожалел о содеянном, но в глубине души продолжал считать себя абсолютно правым…
Дочь мгновенно умолкла и, тихо прижавшись в уголочке, смотрела на отца расширенными от страха и ужаса глазами…
Больше такого не повторилось ни разу — ни со стороны дочери, ни со стороны отца. В будущем, если дочь чего-то хотела, то, стесняясь и глядя куда-то в пространство, тихо произносила, что ей очень нравится та или иная вещь… И все! — никакого намёка на покупку. Отец, молча, как бы пропуская мимо ушей, всё это выслушивал и затем осторожно переводил разговор на другую тему. Но он всегда всё помнил и прекрасно всё понимал. И спустя какое-то время вожделенная мечта дочери обязательно оказывалась у неё в комнате.
Свешников всегда разговаривал с Танюшкой как с равной, на что жена очень часто обижалась, считая, что этим он возвышает дочь над матерью. А когда дочь училась в пятом классе, мама от них ушла…
Отцу очень нравилось, когда поздним вечером дочь приходила в его комнату, и они вместе обсуждали все насущные вопросы — от “А” до “Я”. Танюшка была в восторге от отца и очень им гордилась; в любом разговоре она не давала его в обиду даже заглазно, — невзирая на лица и чин…
Школу Танюшка окончила с золотой медалью.
А вот теперь дочери было плохо… очень плохо, и отец совершенно не представлял себе, что же можно предпринять в данном случае? В настоящее время дочь находилась буквально на грани между жизнью и смертью.
…Через три дня — с комом в горле и со слезами на глазах — Свешников улетел домой. Дочь он оставил во вполне оптимистичном настроении. Каждый день он писал ей длинные ласковые письма, часто звонил по телефону и ждал, ждал, ждал…
А ещё через два месяца Свешникову неожиданно позвонили и коротко сообщили о том, что операция прошла крайне неудачно… и что его дорогой Танюшки больше нет.
Японская клиника очень долго, крайне вежливо и чрезвычайно тактично — письменно — извинялась перед ним и сообщала, что все расходы по доставке тела и т.д. будут незамедлительно оплачены.
…Свешников похоронил дочь на старом городском кладбище рядом с могилами своих родителей. Знакомые ребята выбили на мраморной плите самый любимый отцом портрет дочери. Теперь он жил как в тумане: уволился из армии, почти никуда не ходил — кроме кладбища и магазина — и в основном сидел дома, а вернее, пребывал на своей маленькой загородной дачке.
Возвращаясь с кладбища, он каждый раз торопливо разжигал в камине огонь, курил одну сигарету за другой и непрерывно смотрел на постоянно изменяющиеся язычки пламени и потрескивающие поленья, периодически выбрасывающие яркие снопики красных искр. Свешников уже физически не мог обходиться без зажжённого камина, так как всё вокруг сразу же становилось тоскливым, настораживающим и неуютным. В последнее время музыка и всякий посторонний шум стали крайне раздражать его. Успокаивал лишь огонь, на который он мог смотреть теперь, наверное, вечно. Поэтому Свешников сразу же завёз на дачку целую машину дров, собственноручно их распилил, разрубил и затем аккуратно сложил в поленницу. Эту работу он проделал с нескрываемым удовольствием и был крайне огорчён, когда она всё-таки подошла к концу, так как на некоторое время это его как-то душевно успокоило. В этот самый момент он вдруг отчётливо понял: пока будет гореть огонь в камине, до тех пор будет тлеть и слабый огонёк в его многострадальной и постепенно угасающей душе.
…Свешников только успел развести огонь в камине и сесть в старое потёртое кресло со сломанной ножкой, как в комнату без стука вошли двое. Одного из них он узнал сразу же — это был его старый знакомый, майор запаса, с которым они договаривались о продаже квартиры. Второй, “Бородатый” — как его сразу же окрестил Свешников, — был ему совершенно незнаком.
Разговор получился довольно коротким. “Бородатый” напомнил, что за Свешниковым остался долг — пять тысяч долларов, который тот обязался уплатить в установленный срок. Хозяин дачки хриплым, простуженным голосом объяснил, что совсем недавно у него умерла дочь, ради которой он, собственно, и затевал всё это дело, и, что долг будет выплачен обязательно, пусть только назовут реальный срок, — например, одну-две недели, так как деньги за лечение Танюшки ещё не были перечислены в Российский банк.
“Бородатый” нагло усмехнулся и явно раздражённым голосом произнёс:
— Мне абсолютно наплевать, что кто-то у кого-то там умер: мать, тёща, любовница или дочь — заботы прочь, — после этих слов он хрипловато хохотнул, видимо, очень довольный своей солоновато-срифмованной шуткой и, вновь усмехнувшись, добавил: — В общем, повторяю: мне совершенно наплевать на твоих блядей, но баксы мне нужны сию же минуту, — после чего, даже не отвернувшись, презрительно сплюнул в сторону хозяина.
Свешников неторопливо встал, медленно повернулся к “Бородатому” и, вложив в кулак всю свою ненависть и отвращение, ударил того прямо в челюсть. Знакомый майор запаса даже не шелохнулся. В эту минуту он смотрел на Свешникова с нескрываемым сочувствием и явным уважением.
Тем временем бородач неуклюже приподнялся на локте, вынул из внутреннего нагрудного кармана пистолет и трижды выстрелил в хозяина дачки. Тихо застонав, Свешников медленно осел на заиндевелый пол.
— Вот пашкуда, жуб мне свомав, — шепелявя и прикрывая рот широкой ладонью, раздражённо просипел бородач, с кряхтением вставая на ноги.
В это мгновение прогремел ещё один выстрел. С простреленным лбом, даже не ойкнув, “Бородатый” бревном рухнул на пол. Майор быстро подошёл к Свешникову и, осторожно приподняв ему голову, подложил под неё свою норковую шапку. Свешников тяжело приоткрыл веки и, хрипя и задыхаясь, тихо выдохнул, наверняка вложив в эти слова не один смысл:
— С-с-спаси-и-бо, бр-р… бра-атиш-ш-ка.
Затем голова его резко упала на бок; ясные серые глаза безразличным неживым взором смотрели прямо перед собой; из уголка рта медленной, тёмной струйкой стекала густая пенистая кровь. На его открытом простодушном лице навечно застыла какая-то тихая удовлетворённая улыбка, как бы доказывающая всем, ещё продолжавшим жить, что он несказанно рад этому неожиданному обстоятельству: окончанию своих душевных мук в этом проклятом, так нагло обманувшем его мире…
Каким-то нервным и довольно резким движением майор вырвал из своего кармана крупную пачку долларов и, брезгливо поморщившись, небрежно кинул её на грудь “Бородатому”. После этого он подошёл к Свешникову, накрыл его висевшей рядом шинелью, встал по стойке “смирно”, чётким наклоном головы отдал честь и спокойной уверенной походкой вышел из домика.
