папироской и, закурив, сел за стол. В избе нагретой и распространяющей уют, я
пил чай и ел яйцо. Высокий, неулыбчивый, крепкого телосложения дед Антон,
пододвинул ко мне хлеб с маслом, и продолжил угрюмо курить. Часы защелкали,
заскрипели и раскачивавшийся маятник, возвестил: «восемь часов». Он обернулся,
Заявил я, заканчивая трапезу и благодаря за еду. Он с безразличием ответил:
— Пройдись, ан же и я разрешаю.
— В лес потом сходим?
то сам и ходи. Больший ты, маленько перетянул.
вращения в бонтонном обществе, простонародная речь деда, негативно
воздействовала на меня. Впрочем, я вернулся в деревню на временное проживание,
после неудачных деловых сделок и вынужден буду вновь привыкать к речи,
слышанной с детства.
пришлось признаться самому себе в том, что схема построения бизнеса оказалась
провальной. По обыкновению я сооружал ее в таком ракурсе:
кажется, что оно скоро исчезнет.
что могло бы быть. – Возражали мне помощники.
— Да! И появится именно то, что не нужно.
Заключал я».
успехом до конца, я ослепленный этим, не задумывался над тем, что когда-нибудь появится
то, что уже было неоднократно сооружено в предыдущих проектах. И данное
повторение предопределило мое разорение.
безутешно пить. Лишь краткое письмо деда, отрезвило меня. Оно было кратким, но
дельным:
сожрал, топай ко мне. Как-никак, ты мне внук».
ним виделись лишь пару раз. По большей части, я отсылал ему деньги и гостинцы,
а он сообщал, что их проточную речку решили превратить в поле для гольфа, а
дома на третьей линии снести для постройки коттеджа.
запорошили?» — писал мне дед, наивно полагая, что строительством по стране,
занимаюсь исключительно я и больше никто. Пару лет он так и верил в свою
версию, пока я не приехал потерянный и разоренный и не поведал о своих делах.
Он мудро резюмировал:
душа.
пирогами и самогоном. Рождество дед не встречал, объясняя свою позицию тем, что
«священник Степан кровь любит, а я седой, ребра считаю. Он речку руками
разводил в тогдашнем, среднем возрасте и люди не озлились на него. Руку ему
целуют, грехи в себе какие-то ищут. Да лучше бы работу нашли!»
смутно подозревал, что отец Степан мутил умы деревенских жителей пустыми
обещаниями и надеждами.
сапогом и глянув на меня, с досадой спросил:
ты, а без средств. Ну и знамо про себя говоришь: «не в подчинении обижены, а в
начальстве».
одежду. Недовольный этим упреком, я тоже встал и прошел в сени. Безусловно, мой
шелковый кардиган с джинсами известной марки, был тут не к месту, но я утешал
себя тем, что живу у деда временно и когда вернусь в город, постараюсь снова
завоевать отданные позиции. А пока, надо пройтись по округе и подыскать работу.
голоса, со злобной интонацией. Ор напоминал жужжание пчел и вой собак. Выйдя на
улицу, я увидел рядом с покосившейся избушкой, немногочисленную толпу, которая
стояла полукругом. По их движению, становилось понятно, что объект их гнева
находится в середине и я подошел поближе. Нецензурная брань сыпалась на тщедушного
и дрожавшего старичка, с подслеповатыми глазами, беззвучно пытавшегося что-то
сказать в свое оправдание. Основной моральный удар шел от расплывшейся в объемах
женщины. Ее лицо отражало скудоумие. Потрясая руками, она вопила на всю деревню:
своими кошками! И кошки твои… А вы видели люди, что делается то? Курица моя
яйца снесла, насидела проклятая и цыплята вылупились. Какие цыплята то, вот
доходец то! Ан нет! Его нечистые утащили всех и чуть курицу саму не прихватили.
Сколько будет продолжаться жизнь твоя, гнида ты проклятая? Ты со своими кошками
все нам на деревне портишь! У Дарьи тогда в Яблочный Спас наседка исчезла, у
Семена тоже чего-то там пропало… А У Марьи Федоровны денег занял то, ну полгода
прошло, да не отдает, сволочь старая! Про Любку наговорил, одному Богу краснеть
за нас надобно, у Мишки Пенарова…
церемониться! – Вмешался мужичок с рыжей бородкой. Некоторые вразнобой
подхватили его слова, стремясь обидеть и оскорбить старичка. Еще немного и он
упал бы под яростным давлением стоявших, но я решил заступиться за него. Без
труда пробравшись к нему, я обернулся к деревенским фарисеям и задал вопрос:
плоти, а сами-то вы кто?
я успел примелькаться перед аборигенами в своем городском одеянии и праздными
прогулками во дворе. Уже давно была потеряна изначальная связь между ними и
мной и нередко кто-то из соседей спрашивал деда о его госте. И если раньше он
распространял легенду о моей удачной жизни, то теперь напрямую говорил, что судьба
четко дала понять, где мое место. А весь мой щегольской вид как шелуху очистит
настоящая деревенская работа. И стоит заметить, что мое долгое отсутствие и
конечное появление как человека в свое время променявшего деревню на город,
неприятно отражалось на мнении жителей, считавших, что я когда-то захотел того,
что мне по роду и воспитанию не положено было. Тем отраднее утешала их мысль,
что на моем примере, лишний раз подтвердилась истина: не меняй родное на
неизведанное. Но если бы так думали все люди, то был бы на земле прогресс? Вряд
ли. И даже если они были и правы по поводу меня, то оскорблять старика и
заливать его желчью, с их стороны являлось подлым и низменным поступком. Хотя
бы уже потому, что их было большинство, а он один.
течение нескольких секунд, стараясь понять мое вмешательство в их дела. А после
волна исступления накатилась и на меня, в виде визга и рокота. Старичок что-то
умоляюще пробормотал, но его оттолкнули к калитке и двинулись на меня.
Потасовка казалась неминуемой и я, находясь в неравных силах, рьяно искал пути
отступления. Повелительный голос деда остановил их и вызволил меня из этого
круга:
не трогайте! Жены не в хозяйстве заняты, мужья без дела шатаются. За базар, вся
деревня сходит! Ну в сторону, уничтоженные! В стороночки!
уверенной речью он напомнил собравшимся, что день для работы не закончен и они
медленно разошлись. Лишь женщина в объемах претенциозно обратилась к нему:
— Антон Прохорович, этот леший с кошками…
душу.
сплевывая и потирая руки, недоброжелательно посматривая на виновника дебоша,
обратился ко мне:
а то за лохмотья какие. Тьфу!
дед расправил воротник старого пальто и зашагал прочь. Досадуя на создавшуюся
ситуацию, я услышал голос старика с дребезжащими нотками:
Ей-богу, спасибо милый человек. – И пока я растерянно пожимал плечами, он
подошел к обветшалой калитке и медленно скрылся в покосившемся от ветхости
доме.
этого угнетенного и отверженного человека. Он без смягчений в тоне, причислял
его к низшему звену в людском обществе и считал его существование бесполезным
для всех.
таких старичков было полно, и они ютились в скромных квартирах, до тех пор,
пока не оказывались на улицах по вине некоторых деловых людей. Да, по
прошествии времени, я вполне осознавал
тот факт, что ради бизнеса и ослепленный этим, я как бульдозер сметал на своем
пути все что мешало. И такие старички оказывались ненужными и бессмысленными с
точки зрения общества и как следствие коммерческих сделок. К чему они? Разве
они могут дать кому то жизнь, если свое они прожили? – утешал я себя и не
задавался другим вопросом: — а почему такие как я, должны ее отбирать?
пока не потеряешь все ценное, потерянную связь с людьми не ощутишь. И я,
утратив достаток, с первой встречи со стариком, начал сочувствовать ему,
очевидно подсознательно ощущая вину за то, что когда-то проделывал темные дела
с такими беспомощными, как он.
вид и отношение людей к нему как к какому-то ренегату. После той стычки, мне не
доводилось его видеть и, бросая взгляды на его дом, я не слышал никакого шума,
словно никто там не жил. Но по вечерам огонек разливался в его окнах и нередко
на подоконниках видны были кошачьи силуэты. Есть ли у него родственники или
кроме кошек у него никого нет? Кошки. Сколько же у него кошек? И кто он такой?
Ответы я не получал. Впрочем, бесполезно было кого-то о нем расспрашивать. В
этой деревне как мне казалось, нелюди жили в человеческом обличье, а человеком
я считал старичка.
после уличного скандала, четыре или пять недель, но в один из морозных дней,
дед Антон посоветовал мне сходить в соседнюю деревню Березкино и спросить о
работе у Невтенко. Я решил немедлить, и отправиться туда после завтрака. Дед
приготовил нелегкую еду для завтрака: вареную картошку с солеными грибами. Я
ел, а он, куря папироску, о чем-то размышлял вслух:
ними?
и горю. – Произнес я. Он поддел ложкой гриб и прожевав, продолжал:
не полюби. Так и живи, Артем. Так и живи.
и одеваясь для выхода на улицу. Он прошел в сени за мной.
тогда все хотят общее к себе взять? Эх, не то все. – Сплюнув на подстилку, он
вернулся обратно в комнату. А я, одевшись, вышел на улицу и направился на конец
деревни, где вилась дорога в соседнюю местность. Снегу ночью выпало
предостаточно для того, чтобы с трудом пробираться сквозь сугробы. Медленно
шагая, я услышал впереди чьи-то
молодцеватые голоса. Из лесу с правой стороны бежало четверо парней, с
угрожающими криками стремясь на кого-то напасть. Вглядевшись вперед, я
вздрогнул: тот самый старичок шел мне навстречу с бидоном в руке. Он показался
из-за бугорка, неспешно плетясь. Я не успел приблизиться к нему, как те четверо
набросились на него и принялись бить. Мой окрик заставил их бросить старика, но
чтобы уйти с полученным удовольствием, самый рослый из них, поднял упавший
бидон, открыл крышку и сказал:
снег. Старичок протянул руки, весь дрожа. Они пригрозили ему большей расправой
и разбежались. Когда я подбежал к нему, то увидел как он беззвучно плачет. Слабо
покачивая головой, он бормотал:
— Кошечки мои, без молока… Как же так?..
произнести я. Он окинул меня безнадежным и несчастным взглядом.
никого. Такой свет, такую любовь дарят они мне… А в деревне… вы сами видели. Я
не могу там купить ни хлеба, ни молока. Не дают мне, гонят вон. Я и пошел в
Березкино, купил молока там и… — Он содрогнулся в эмоциях. Растеряв все слова,
я принялся его поднимать.
— Я провожу вас. – Предложил я.
Вам необходимо идти, а я уж дойду. – Он взял опустевший бидон и, не оборачиваясь,
сказал:
им и ограничимся. – Он, спотыкаясь, сделал несколько шагов и, обернувшись ко
мне, неожиданно признался:
— Грешен я, мил человек.
собой святого. Он устало улыбнулся и ответил:
вокруг было случайным и ненастоящим.
сторону своего дома. Стоит ли говорить, что своей последней фразой он
обезоружил мое мировоззрение надолго? Но благодаря своему драматическому опыту,
он помог мне понять, что нужно искать новый смысл и цель в жизни. И получается,
что он неосознанно подсказал.
твердо решил, что принесу ему вечером молоко. Как долго он отказывался принять
сей дар и какую благодарность я видел в его глазах. Мне довелось познакомиться
с его четвероногими обитателями, которые ощущали себя в надежных руках. Кошек у
него было около десяти и после того как он всем налил молока, они дружно
принялись пить.
Дед Антон догадался об этом, и сделал так, что мой работодатель Невтенко
направил меня по торговому поручению в город. Пробыл я в нем пару месяцев,
вспоминая о старике. Я писал письма деду Антону, помимо прочего спрашивая и о
кошатнике, но ответа не получал. Когда я наконец, смог освободиться, то поехал
в деревню, за новостями. Предчувствие, которое накапливалось во мне все эти
месяцы, своим острием вырвалось наружу. Не было на месте дома старика. Мне
рассказали, что в пожаре, начавшемся на рассвете, погиб старик со своими
кошками. Пока полыхал дом, слышны были вопли, но никто из стоявших и смотревших
на пламя и не думал спасать погибавших. Дом стоял на отшибе, ветра не было и
беспокоиться за свои жилища не было причин. Пожарные прибывшие через сорок
минут, потушили лишь то, что осталось. А остался обуглившийся труп старика,
лежавший у печки. Эти останки и похоронили на местном кладбище.
невыясненным. Но даже сейчас, когда прошло десятилетие, не оставляет меня
мысль, что то был поджог. Его ненавидели многие в деревне, а угрозы сыпались на
него чуть ли не каждодневно.
новый дом, в котором заселилась многодетная семья. Их поджигать никто не
собирался.
обгоревший остов печи и одобрительно заметил:
надо!
безрадостными думами и направился в сторону кладбища. Снега передо мной было
много, бледное солнце зияло в вышине. Я
духовно уходил от случайного и ненастоящего, в виде родной деревни в
неизведанное. Строить мне ничего не надо было, оставалось лишь возводить.
щурясь от дыма и невнятно что-то промолвил.
