Йетинка
Не знаю, у кого как, но у меня самые памятные события на охоте и рыбалке происходили ночью. Хотя, почему только на охоте и рыбалке? А извержение самого высокого в мире действующего вулкана Ключевской, разве днем было? Три года молчал, но стоило поставить у его подножья палатку и завалиться спать, как загрохотал. Пришлось в спешном порядке удирать на базу в город Ключи.
Но это я так рассказываю знакомым, на самом деле, до сих пор больше в памяти ночевка в верховьях впадающей в Северный Ледовитый океан речушки, куда я отправился собирать материал для книжки об оленеводах. Давно известно, что в тех краях бродит самый большой в мире медведь, между ушами которого может сидеть взрослый мужик, а геологи щеголяют в свитерах из шерсти мамонтов. Откопают из вечной мерзлоты целую тушу и потихоньку стригут, чтобы потом хвастаться перед девушками. Некоторые даже жаркое из мамонта готовят. Говорят, немного жестковатое, но попробовать интересно!
У меня в тех краях живет друг. Нормальный такой разговорчивый старичок, который выпил у меня тройной одеколон. Все удивляется, почему мы на Украине не желаем кушать мамонта? Зовут его Кямиевча. Ну, Кямиевча, так Кямиевча. В нашем селе Голопупенко жил, и то нормально. Потом, оказывается, что «кями» по-ихнему «мамонт», а имя старичка — «Мамонтоед» и уплетает он этих мамонтов за обе щеки.
Почему об этом неизвестно науке? А вы попробуйте распустить язык, — свои и укоротят. Это же тундра! Все чисто, словно в горнице. Ковырнешь ногтем, уже вечная мерзлота. Ягель растет в год по миллиметру, грибы выше ивняковых зарослей, тем не менее, на каждом шагу то гнездо с яичками, то выводок птенцов. А эти, которые наука, наедут вездеходами, налетят вертолетами. Пастухов споят, чумработниц перетопчут, оленей разгонят. Здесь нужно собирать распуганное стадо, а наука бегает с микрофонами и требует дать интервью. Вот народ и прикидывается: «Моя твоя понимай нету!»
Самое интересное, что как раз в тех местах обитают и снежные люди – йети. Но аборигены об этом ни чирик. Йети за такую скромность платят оленеводам добром. То подгонят прямо к стойбищу потерянное стадо оленей, то шуганут волков, а бывает, принесут к ярангам заболевшего пастуха. Правда, перед тем, как явиться в стойбище, напускают на всех сон. Только по их следам да брошенном у порога пастухе, об этом событии и узнают.
Иногда снежные люди воруют женщин. Как когда-то на Кавказе. Не навсегда, а на время. Отправится какая-нибудь красавица в тундру за морошкой и исчезнет. Сразу ее не ищут, а обращаются к шаманке бабушке Мамми. Та разведет костерок, угостит его мозгом жертвенного оленя, глотком водки, постучит в бубен и сообщает, что женщина жива – здорова, и поднимать панику не к чему. Скоро будет дома.
Я не знаю, что аборигены имеют в виду под словом «скоро». Поехала, к примеру, по путевке профсоюза чумработница укрепить здоровье в славный город Анапу и прожила там… шесть лет! Все нормально. В оленеводческой бригаде ей ставили «восьмерки», бухгалтерия начисляла зарплату, в месткоме к Восьмому марта подписывали почетные грамоты. Когда, наконец, возвратилась, никто упрекать и не подумал.
Снежные люди — йети так долго, как в Анапе, женщин не держат. Год, иногда два — не дольше. Глядишь, возвращается красавица, как ни в чем не бывало. Еще симпатичнее, еще упитанней. Ни о чем не рассказывает, ничего не вспоминает. Обитатели стойбища тоже без претензий. Только собаки первые дни бросаются на собственную хозяйку, словно на медведя.
Я и верил этим историям, и нет. Сколько раз приходилось читать, как лось отбивается от волков или медведя рогами. То одного подденет на рога, то другого. Ох, и брешут! В действительности так он дерется за лосиху с другими лосями, а с хищниками только ногами. Сам видел росомаху, которую лось пробил копытом насквозь. Снова же, ученые утверждают, что волк санитар леса и режет исключительно худых и немощных оленей. На самом деле, он через этих доходяг перепрыгивает, словно через коряги, и выбирает самых упитанных. На мое счастье, аборигены зарезанных волком оленей не едят, а я с радостью. Мы же покупаем в магазине мясо, даже не поинтересовавшись, как забили животное? А может, оно вообще почило, как писал наш колхозный ветеринар: «Корова пала от невозможности жить»! А здесь волк резанул по горлу клыками, и готово. Не сравнится ни один мясник.
Но вот на счет йети все честно. Сам видел. Правда, одну только дамскую попу, да и то через палатку, но видел же!
Дело было в сентябре. Морозы по ночам поджимали до двадцати, но медведи в берлоги не торопились, зайцы беляки вместо того, чтобы белеть, оставались пегими, а белые куропатки серыми. В этот день до обеда было тихо и солнечно, я с пацанами гонял футбол, вдруг задуло и к вечеру навалило снега в колено. Пастухи заторопились к оленьему стаду, я с детворой перебрался в палатку играть в карты. Грешен, сколько жил в тундре, столько учил их играть в подкидного. У оленеводов это любимая игра. Проигравший обязан выполнить какое-то дело: колоть дрова, носить воду, заворачивать оленей. Главное, выслушивать всякие подначки. Получается, не научишь мальчишку играть в «дурака», будет всю жизнь в дураках. Вот мы и сражались. Из-за непогоды ни за водой, ни за дровами проигравших не пошлешь, я и заставлял их танцевать, петь песни, блеять оленятами. Потом дети убежали к своим мамам, я остался в палатке один. До полуночи сочинял статью, затем подложил в печку дров и завалился на шкуры спать. Спал, не спал, слышу, кто-то укладывается возле палатки с подветренной стороны. Большое! Парусина рядом со мною прямо бугром выдулась. Слышу, как оно дышит, улавливаю какой-то запах, силюсь подать голос, но не получается. Да что там голос? Даже проснуться толком не могу. Тем не менее, вспоминаю, что летом старатели мыли неподалеку золото и подкармливали молодого медведя. Хвастались, так привык к людям, что даже разрешал почесать за ухом.
Может, это он, перед тем, как залезть в берлогу, пришел почесаться? От такой мысли совсем успокаиваюсь и засыпаю, словно в маминой колыбельке…
Утром вернулись пастухи, а у нас сонное царство. Сплю я, не кажут носа закопавшиеся в снег собаки, дремлет прибившийся неизвестно откуда упряжной олень. Растормошили, расспросили, удивились. Я рассказываю о прикормленном старателями медведе, а они тычут пальцами на все еще спящих собак. Это же настоящие медвежатницы! Если бы появился косолапый, ни за что не проспали! А вот такой сон на них нагоняют только снежные люди — йети. Заглянули за палатку, а там снежная яма и хорошо видно, что оставлена спящей женщиной. Там, где голова, даже снег от ее дыхания промерз. А вот спину и попу она грела моей палаткой.
Понятно, сразу пошли всякие намеки. Я запротестовал. Мол, могло быть, спал мужчина. Но оленеводы народ наблюдательный. Здесь же у палатки нашли место, где женщина сходила по-маленькому. А уж, чем отличается этот процесс у женщин, знают даже дети.
Шутки шутками, но, если честно, я испугался. В тайге и тундре каждый год бесследно исчезают мужики — рыбаки, охотники, геологи. Недавно пропал связист. Кто-то провалился под лед или просто замерз, кого-то съели медведи. Когда в Якутии горела тайга, этого зверья набежало в наши края так много, что пришлось снимать людей с сенокосных участков и заняться отстрелом озверевших медведей. Об йети тогда даже разговора не шло, но, ведь и о побывавших в гостях у снежных людей аборигенках тоже не имели полного представления. Сейчас же в голову лезет: «А что, если эти нетопыри женщин возвращают, а мужчин – нет?». С женщиной как? Поматросил и бросил, а мужчина всегда дефицит. Иначе, с какой стати эта дама устроилась здесь на ночевку, да еще по-своему и отметила это место?
Шаманка бабушка Мамми узнала о моих тревогах и явилась успокаивать. Ей нравится, что я, когда чумработницы уезжают в поселок, готовлю для пастухов еду, не строю из себя начальника, вожусь с детьми и пытаюсь изучать местный язык. Оказывается, побывавшая здесь йетинка еще совсем молодая, поэтому очень любопытна. Она и раньше подглядывала к оленеводам, а здесь мы: то поем, то танцуем, то передразниваем оленят. Интересно! Бояться ее не нужно, но и носить при себе оберег не помешает.
Здесь уверены, что ночью миром правят злые духи, главными из которых являются черти. Вот аборигены и носят на шее оберег-калакал. Маленький такой вырезанный из бивня мамонта птенчик с дырочкой для шнурка. Если перевести на русский, получается «черт на черта». Особенно калакал сильный, если намазать кровью.
Моя родная бабушка Марфа, когда дедушка отправлялся на рыбалку, прятала в его карманы осиновую веточку и два-три зубка чеснока. Иначе, мол, его затянут в омут русалки. Здесь ни чеснок, ни осина не растут, вот и приспособили кусочек мамонтового бивня. С другой стороны, если за мое благополучие переживает шаманка и в ее глазах эта йетинка чем-то сродни черту, значить это серьезно. В тундре с такими вещами не шутят. Я намазал калакал оленьей кровью, повесил на шею, но убедить себя, что спасет меня, не получалось. Спиной чувствую, кто-то следит за мной, и, чем дальше, тем на душе тревожней. Даже ночевать бегал в ярангу бабушки Мамми. К счастью, через неделю за школьниками пришел вертолет, чтобы отправить в интернат. Я быстро собрался и улетел вместе с ними…
Зиму и весну никаких особых приключений не было, потому что ночевал в поселке, стоило же дождаться лета и заночевать на рыбалке, началось. Лежу возле разведенного у реки костерка, слушаю, как клокочет, закручиваясь юлой омут, вдруг с дальнего берега:
— Эй, командир! Лодку давай!
Лодка у меня в рюкзаке, и вытаскивать до утра не собирался, но пришлось подниматься и приниматься за работу. Я, значить, накачиваю лодку, а этот торопит, словно я какой-то паромщик и обязан его обслуживать. Накачал, сплавал, перевез, только потом познакомились. Зовут Сергеем, москвич, приехал наши края за экзотикой. Перед этим был на Алтае, Памире, в Уссурийской тайге, дошла очередь и до нас. Путешественник опытный. Сразу заявил, что если бы не заметил мой костер, переправился на первой попавшейся лесине. В прошлом году подрабатывал на сплаве бревен и кое-чему научился…
Ночи в июне светлые. Пока угощались чаем, Сергей изучил омут, решил, что рыба в таком месте не задерживается и хорошего клева ожидать не стоит. Вместе отправились вверх по течению, спилили наклонившуюся к самой воде иву и на веревке, словно козу на пастбище, привели в омут. Нашедшие пристанище на ивовых листьях мотыльки падали в воду, и на рассвете в омуте заплескались хариусы. Я удил, а Сергей варил уху, накрывал стол на перевернутой вверх дном лодке и между делом рассказывал, что на Алтае подружился с буддистом, который мог сделать себя незаметным для рыбы.
— Почему на рыбалке дуракам везет? А дурак никогда не ловил рыбу, и для хариуса, он никто, и фамилия никак. Как вот эта ива, к примеру. От тебя же сейчас исходят волны хищника, хариус их чувствует это, и клевать не торопится. Так вот: этот буддист умеет настолько погасить идущую от него энергетику, мог бы поймать твоего хариуса голой рукой. Самая злая собака смотрит на него, как на пустое место, голубей и воробьев приходится разгонять пинками…
Я уже слышал об этом, но перебивать Сергея не хотелось. Слишком уж тщательно, я бы сказал, красиво он готовил застолье. Обычно я безразличен к выпивке, а сейчас смотрю, как нарезает маринованные огурцы да разливает по стаканчикам водку, даже сглотнул слюни.
Выпили, позавтракали и отправились за свежей ивой. Здесь берег подмывается течением, деревья то и дело падают в реку, хариусы приспособились собирать с них поживу. Мы, значить, ведем очередную кормушку к омуту, а они следом целой компанией.
Потом я снова рыбачил, а Сергей сооружал коптильню. Прокопал на бугорке пятиметровую канаву, накрыл камнями. Внизу костер, на выходе шалаш с натертыми солью хариусами. Можно получить горячее копчение, можно холодное. На любой вкус. Я попробовал и чуть не заплакал от обиды. Столько рыбачу, а привезти с рыбалки похожую вкуснятину не сообразил!
Конечно, все время разговаривали. Сергей прочитал книгу Олега Куваева о Чукотке, его поразили слова: «Они сплюнули в Северный Ледовитый океан и направились в порт зарабатывать на продолжение жизни»! Это же здорово: в карманах ни гроша, а они между делом плюют в Северный Ледовитый океан! Вот и отправился посмотреть. Уже побывал в магаданском порту, съездил с экскурсией в каторжный лагерь, теперь хочет устроиться мыть золото в старательскую артель.
Я запротестовал. В артель нужно идти ранней весной, а сейчас в нормальных артелях все давно укомплектовано. В ту, из которой народ разбежался, рыпаться нечего. Останешься без штанов. Лучше лететь к оленеводам. Я жил в оленеводческих стойбищах, кочевал с аборигенами по Колыме и Чукотке, там намного интереснее. Конечно, пастухом сразу не поставят, но с его умением готовить еду, не будет цены. Если хочет, я позвоню директору совхоза и обо всем договорюсь.
Рассказал, конечно, и о шаманке бабушке Мамми, и о йетинке, которая спала под моей палаткой. Последнее Сергея удивило больше всего:
— И ты спокойно уснул, когда девушка тебе в палатку попу выставила? Да тебе за то, что не погладил по этой попе, нужно голову оторвать. Давай, звони своему директору. Еду! Плохо лишь, что оставил свою гитару на лесоповале, я бы этой йетинке душу разбередил.
… Вот и вся история с географией. Я позвонил, там обещали моего посланника встретить и устроить в самом лучшем виде. Целых два года он прожил в стойбище бабушки Мамми и полюбился ей родней родного сына. Старая шаманка даже летала в Анадырь, чтобы купить ему гитару. Потом Сергей куда-то исчез. Я же говорю, он вообще, легкий на подъем. Захотелось на Алтай — пожалуйста, захотелось к Ледовитому океану – тоже без проблем. Насмотрелся, навпечатлялся и дальше. Теперь вот намылился к йетинке. Таких людей я встречал и на Камчатке, и на Сахалине, и на Курилах. На Чукотке их больше всего. Там дальше катиться некуда, дальше уже Америка. Вот, словно золотые самородки в промывочном приборе, у Берингового пролива и скапливаются.
Но, может, никуда Сергей и не уезжал. Однажды я попал на место нашей рыбалки и увидел недавно спиленную, привязанную на веревку иву. Кто рыбачил, не знаю. Знаю одно – веревка была завязана узлом, который у моряков называется булинь. Из знакомых мне рыбаков такие узлы вязал только Сергей. Сохранилась и построенная им коптильня. Я удил хариусов, коптил их по рецепту моего друга, и мне было хорошо.
