UNE EVASION DE LATUDE
Le théâtre représente l’intérieur d’un cachot. Face au public, une porte percée d’un guichet. A gauche, une lucarne grillée, aux barreaux découpés en croix de saint André sur le clair azur du dehors. A droite, une couchette composée en tout et pour tout d’un matelas et d’un traversin.
Au lever du rideau, la scène est vide. Soudain, tremolo à l’orchestre. Coups sourds dans le sol. Une dalle se soulève, et l’on voit apparaître le visage inculte et la tignasse ébouriffée de l’infortuné Latude.
SCENE PREMIERE
Latude
Personne?
Il jette un coup d’ oeil autour de lui.
Personne!
Il se hisse sur les poignets et pénètre dans la cellule.
Je suis Laté, j’ai trente – cinq ans de captivitude.
Il se reprend.
Heu… Je suis Latude, veux – je dire; j’ai trente – cinq ans de viticapté; heu… de tivécapti; pardon!.. Flûte, je ne trouve plus mes mots. C’est le manque d’oxygène. Saleté de Pompadour qui me laisse pourrir sur la paille humide des cachots! Si jamais… Mais patience! patience! l’heure est proche!
Solennel:
Voici la cellule où le vidame de Domisoldo, victime comme moi des haines de la favorite, gémit durant tant d’années; et voici le lit où ce digne vieillard rendit, hier, le dernier soupir.
Il soulève sa casquette.
Salut, demeure chaste et pure! Cristi, que ça sent le renfermé.
Il va à la lucarne qu’il ouvre; puis revient à l’avant – scène.
Or, M. de Domisoldo ayant dévissé son billard, l’administration a conçu le dessein de faire carder son matelas. Ceci m’a donné une idée. J’ai enlevé une partie de la laine, je l’ai fait disparaître de la façon suivante (Il indique qu’il l’a boulottée.) et à cette heure, je vais prendre sa place. Une fois dans le matelas, qu ̉est – ce que je fais? Je ramène la toile sur moi et la recouds à l’intérieur. Arrivent les cardeurs qui n’y voient que du feu et me descendent ingénument devant la porte de la prison.
C ̉est très bien. Je tire mon couteau, je crève la toile au matelas, je crève la paillasse aux cardeurs, après quoi, à nous l’oxygène! C ̉est extrêmement ingénieux.
— Mais, me direz – vous, mon ami, tu t’es donc procuré du fil, une aiguille et un couteau?
Chut!
Mystérieux:
J’ai improvisé moi – même ces divers objets mobiliers. Le couteau, je l’ai fabriqué
avec un manche de côtelette; l’aiguille avec une arête de merlan; et le fil… Devinez un peu? Non, devinez un peu, pour voir?.. Avec du boeuf! Tous les jours, depuis trente – cinq ans, je prenais sur ma portion un petit filament de gîte à la noix que je dissimulais avec soin dans le creux de ma main, et qui venait s’ajouter à la masse. Résultat: ceci (Il tire de sa poche une pelote de couleur brune.)… c ̉est à dire la liberté! Ah! l’ingéniosité des prisonniers défie toute comparaison! Avec tout ça, je
bavarde, moi. Quelle heure est – il?
Il regarde par la lucarne.
Il est précisément, au soleil, onze heures quarante – quatre minutes; dans un quart d’heure, mes deux gaillards seront ici. Deux cardeurs de matelas et un quart d’heure d’ horologe, ça fait trois quarts d’heure; j’ai le temps.
Il va au matelas et l’éventre.
Suffoqué:
Crebleu! quelle poussière! Pourvu que je n’aille pas éternuer!
Il plonge, les pieds en avant, dans le matelas, qu’il referme et recoud sur lui, conformément à son petit programme.
Un temps. Au dehors, l’horloge de la prison sonne les douze coups de midi. Re – tremolo à l’orchestre. Grincement de clef dans la serrure.
La porte s’ouvre. Apparition de deux cardeurs de matelas.
SCENE II
Les cardeurs, Latude caché.
Premier cardeur
Voici l’objet. A nous camarade! et du nerf! (Le jour s’assombrit. Grondements d’orage qui se prépare.) Diable! le temps se gâte.
Deuxième cardeur
Oui, camarade, nous allons avoir de l’orage. Le pauvre cardeur de matelas est exposé plus que tout autre aux intempéries des saisons.
Premier cardeur
Tu dis vrai, mais assez causé. Tu feras de la philosophie un autre jour. Allume! Allume!
Deuxième cardeur
Espère un peu.
Les deux hommes s’approchent du matelas où est enseveli Latude, et ils en soulèvent les coins.
Nouveau nuage de poussière.
Deuxième cardeur, toussant à fendre l’âme
Oï! Oï! Oï!
Premier cardeur, même jeu
Eh là! Eh là! Voilà un sacré nid à vermine qui ne pèche pas par excès d’humidité.
S’il y pousse des champignons, je consens à cesser de boire.
Deuxième cardeur
J’ai la langue aussi rêche qu’une râpe à fromage, rien que d’avoir ouvert la bouche.
Premier cardeur
La peste soit de ta langue, éternel bavard! Au lieu de t’attarder à des sottises, que ne vas – tu plutôt nous quérir deux bons gourdins de chêne ou d’érable dont nous rosserons ce matelas tant et si bien qu’il ne gardera pas plus de poussière que tu n’as, toi, gardé de jugeotte?
Deuxième cardeur
Belle idée!
Premier cardeur, égayé
Eh! eh! que t’en semble?
Deuxième cardeur
Oui, l’invention est lumineuse. J’ai justement, depuis l’an dernier, une belle gaule à
abattre les noix, qui fera tout à fait l’affaire. Espère un peu; je ne fais qu’aller et revenir; le temps de donner un coup de scie et de faire d’ une seule perche deux triques. Je suis à toi dans la minute.
Il sort.
Derrière le dos du premier cardeur, le matelas donne des signes manifestes d’inquiétude.
Un temps.
Rentrée du deuxième cardeur armé de deux énormes rotins.
Deuxième cardeur
Ils sont de pareille longueur. Choisis.
Premier cardeur
Camarade, tout est bon outil aux mains d’un bon ouvrier. (Il s’empare d’un des bâtons, retrousse ses manches et crache dans sa main.) A c’t’heure, faisons vite et bien. Et en mesure, autant que possible!
Les deux cardeurs, chantant
Pan! pan! Courage,
Bon artisan!
Ton poing pesant
Tape et fait rage.
Je fais ma besogne en chantant
Pan! Pan!
Ils s’arrêtent pour souffler. Silence, auquel se mêlent les gémissements de l’infortuné Latude.
Deuxième cardeur, l’oreille tendue
Espère un peu! Tu entends, eh?
Premier cardeur, indifférent
C ̉est ce pauvre diable de Latude qui se désole à l’étage au – dessous.
Deuxième cardeur, apitoyé
Trente – cinq ans de captivité!
Premier cardeur
Bah! le gaillard n’est pas un sot, c ̉est au contraire une fine mouche qui a plus de malignité dans son petit doigt que toi dans toute ta carcasse, et qui s’évade de prison aussi aisément qu’il rote.
Deuxième cardeur
Tu badines!
Premier cardeur
Je ne badine point. Il se gausse d’un mur de cachot comme une poignée d’eau se gausse d’une main fermée. Gageons qu’un de ces quatre matins il trouvera encore moyen de prendre la clef des champs. Or ça, si nous en finissions? J’ai hâte d’aller vider bouteille.
Les deux hommes s’emparent du matelas, s’efforcent de le soulever et y parviennent à grand ̉peine.
Stupéfaits:
Deuxième cardeur
Diantre!
Premier cardeur
Qu ̉est ceci?
Deuxième cardeur
En voilà bien d’une autre. M ̉est avis que ce pucier pèse le poids d’un pourceau de six mois.
Premier cardeur
M ̉est avis aussi.
Deuxième cardeur
Si je tenais l’enfant de cocu qui le rembourra de limaille de plomb, je lui prouverais le contraire sur l’heure.
Premier cardeur, inspiré
L’ami, par l’huis béant de cette porte, j’aperçois une fenêtre ouverte. Elle donne sur la route déserte qui borde le mur de la prison. Ne penses – tu pas que si nous y précipitions le gaillard, après l’avoir gentiment balancé en comptant: “Une! deusse!
troisse!” il serait arrivé avant nous, nous évitant ainsi la peine de le descendre et nous épargnant de l’huile de bras.
Deuxième cardeur, enthousiasmé
Tu es décidément un habile homme, l’ami! J’admire la simplicité de ton projet et je crois que nous devons sans retard le mettre à exécution. Donc, partageons – nous la besogne et voyons à faire diligence.
Ayant ainsi parlé, il imprime au matelas un mouvement balancé de tribord à babord. Son camarade l’imite.
Les deux cardeurs, comptant les mesures
Une!.. deusse!.. et troisse!
Le matelas, échappé à leurs doigts, s’envole comme un énorme oiseau et disparaît par le cadre de la fenêtre.
Coup de timbre. Le décor change.
SCENE III
Au fond, le pied de meulière du mur de la prison.
A l’avant – scène, un chemin semé d’herbes et d’orties, sur lequel repose le matelas.
Troisième tremolo à l’orchestre, puis craquement de calicot qu’on déchire, et apparition de Latude. Sur le visage de cet infortuné, les coups de bâtons des cardeurs ont marqué en larges bandes noires qui le font pareil à un zèbre.
Latude, qui se dresse
Quelle chute!.. (Il se hâte.) Mes membres endoloris sont – ils toujours à leur place? (Rassuré.) Merci, mon Dieu! Que ne suis – je en sûreté, loin de ces murs… je me livrerais à une courte prière. Mais courons au plus presse.
Il s’élance.
A moi, l’oxygène!
Fausse sortie.
Que j’emporte ce matelas, au fait. Je le vendrai au premier fripier que je rencontrerai sur ma route, et le diable s’en mêlera, ou j’en tirerai vingt – cinq sols, lesquels me feront grand bien.
Il charge le matelas sur ses épaules et s’enfuit précipitamment.
La scène reste vide.
Tout à coup à l’orchestre, quatrième et dernier tremolo et apparition des cardeurs.
Premier cardeur, le regard promené autour de lui
Où est le matelas? (Epouvanté.) Ventre du Christ! il y a de la magie là – dessous!..
Deuxième cardeur
Eh! espère un peu, que diable! Donne – lui le temps d’arriver.
Georges Courteline
Декорации представляют внутреннее устройство карцера. Прямо перед публикой – дверь со встроенным окошком. Слева – решётчатое оконце, с прутьями в виде креста Святого Андрея на лазурном небосводе. Справа — спальное место, состоящее всего лишь из тюфяка и валика. Поднятый занавес открывает пустую сцену. Внезапно в оркестре звучит тремоло. Внизу раздаются глухие удары. Приподнимается плита – и появляется замызганное лицо и взлохмаченная шевелюра незадачливого Латюда.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Латюд
Никого?
Осматривается.
Никого!
Он подтягивается на руках и пробирается в камеру.
Я – Лате, у меня тридцать пять лет заключения.
После паузы продолжает:
Э… То есть я – Латюд, у меня тридцать пять лет злоключения, э… переключения, пардон!.. Чёрт, не могу подобрать слова. Это из – за недостатка кислорода. Тот, кто заставляет меня гнить на мокрой тюремной соломе, — помпадуровая грязь! Если когда – нибудь… Но терпение! Терпение! Час близок!
Торжественно:
Вот камера, в которой виконт де Домисольдо, такая же жертва, как и я, ненависти фаворитки, стонал на протяжении стольких лет; а вот постель, на которой этот достойный старец испустил вчера последний вздох.
Он приподнимает свой картуз.
Привет тебе, приют непорочный и чистый! Вот те на, как здесь пахнет затхлостью.
Он идёт к оконцу и открывает его, потом возвращается на авансцену.
Итак, господин де Домисольдо сыграл в ящик – и начальство вознамерилось отправить его тюфяк на кардную машину. Это натолкнуло меня на одну мысль. Я извлёк часть шерсти, избавился от неё следующим образом (показывает, как он её сожрал,) и сейчас собираюсь занять его место. Как только я оказываюсь в тюфяке, что я делаю потом? Я натягиваю на себя ткань и зашиваю внутри. Приходят чесальщики, которые ничего не замечают, и простодушно укладывают меня перед тюремной дверью. Это очень хорошо. Я вытаскиваю нож, разрезаю ткань тюфяка, укокошиваю чесальщиков, после чего – вперёд, на свежий воздух! Это исключительно ловко придумано.
— Но скажите мне, друг мой, вы, стало быть, запаслись ниткой, иголкой и ножом?
Тсс!
Таинственно:
Я сам придумал всё это движимое имущество. Нож я соорудил из косточки от отбивной, иголку – из косточки мерлана, а нитку… Не догадываетесь? Нет, попробуйте угадать, ну – ка! Из говядины! Каждый день в течение тридцати пяти лет я брал из своей порции кусочек волокна подбедёрка, который я тщательно прятал в ладони, а потом добавлял к общей массе. И вот результат (вытаскивает из кармана клубок коричневого цвета)… это означает свободу! Ах! Изобретательность заключённых превосходит всякое разумение!.. Что – то я совсем заболтался. Который сейчас час?
Он смотрит в оконце.
На солнце в точности одиннадцать часов сорок четыре минуты, через четверть часа оба мои парня будут здесь. Два чесальщика и ровно четверть часа – это получается три четверти часа, время ещё есть.
Он идёт к тюфяку и вспарывает его.
Задыхаясь:
Чёрт побери! Какая пылища! Только бы ни чихнуть!
Он ныряет в тюфяк, ногами вперёд, потом его закрывает и зашивает на себе в соответствии со своим планом. Проходит время. Снаружи тюремные часы бьют полдень. Вновь звучит оркестровое тремоло. Скрежет поворачиваемого ключа. Открывается дверь. Появляются два чесальщика.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Чесальщики, спрятавшийся Латюд.
Первый чесальщик
Вот объект. За дело, приятель! И поэнергичней! (День темнеет. Слышны раскаты грома, надвигается гроза.) Чёрт! Погода портится.
Второй чесальщик
Да, приятель, скоро будет гроза. Бедный чесальщик больше любого другого незащищён от непогоды.
Первый чесальщик
Ты говоришь правду, но довольно болтовни. Пофилософствуешь в другой раз. Зажигай! Зажигай!
Второй чесальщик
Потерпи немного.
Мужчины подходят к тюфяку, в который зарылся Латюд, и приподнимают его за углы. Появляется облачко пыли.
Второй чесальщик (надрываясь в кашле)
Пчхи! Пчхи! Пчхи!
Первый чесальщик (следует его примеру)
Эй там! Эй там! Вот чёртово логово паразитов, которое не грешит избытком сырости. Если здесь вырастут грибы, я согласен бросить пить.
Второй чесальщик
У меня язык шершавый, как тёрка для сыра, стоит только открыть рот.
Первый чесальщик
Чёрт бы побрал твой язык, неисправимый болтун! Вместо того, чтобы упорствовать в своих глупостях, не сходить ли лучше за двумя крепкими палками – дубовыми или кленовыми, которыми мы будем колотить этот тюфяк так, что в нём пыли останется не больше, чем в тебе здравого смысла?
Второй чесальщик
Прекрасная идея!
Первый чесальщик (оживившись)
Ну, ну! Что ты об этом думаешь?
Второй чесальщик
Да, блестящая задумка. У меня с прошлого года как раз есть отличный шест для сбивания орехов, который вполне подойдёт. Подожди немного: я быстро, туда и обратно, только пройдусь пилой – и из одного шеста сделаю две дубинки. Через минуту буду с тобой.
Он выходит. За спиной первого чесальщика тюфяк подаёт явные признаки беспокойства.
Спустя некоторое время возвращается второй чесальщик, вооружённый двумя огромными ротангами.
Второй чесальщик
Они одинаковой длины. Выбирай.
Первый чесальщик
Приятель, любое орудие хорошо служит в руках хорошего работяги. (Он завладевает одной из палок, закатывает рукава и плюёт в руку.) Теперь действуем быстро и хорошо. И насколько возможно – в такт.
Оба чесальщика (напевая)
Трах! Трах! Смелее,
Славный мастер!
Твой весомый кулак
Бьёт и буйствует.
Я делаю своё дело, напевая
Трах! Трах!
Они останавливаются, чтобы перевести дух. Тишина на сцене, к которой примешиваются стоны несчастного Латюда.
Второй чесальщик (напрягая слух)
Постой! Ты слышишь, а?
Первый чесальщик (равнодушно)
Это бедняга Латюд страдает на нижнем этаже.
Второй чесальщик (сочувственно)
Тридцать пять лет заключения!
Первый чесальщик
Подумаешь! Парень не дурак, наоборот – это хитрая бестия, у которой в мизинце больше коварства, чем во всей твоей туше, и которому сбежать из тюрьмы так же легко, как рыгнуть.
Второй чесальщик
Ты шутишь!
Первый чесальщик
Совсем не шучу. Он плюёт на тюремные стены, как горсть воды – на закрытую ладонь. Бьюсь об заклад, что не позднее четвёртого утра он найдёт способ вырваться на свободу. Однако что если нам с этим покончить? Я спешу опустошить бутылочку.
Мужчины берутся за тюфяк, силятся его приподнять и добиваются этого с большим трудом.
Ошеломлённо:
Второй чесальщик
Чёрт!
Первый чесальщик
Что это?
Второй чесальщик
Ничего себе! Моё мнение, что этот вшивый тюфяк весит, как шестимесячная свинья.
Первый чесальщик
И моё такое мнение.
Второй чесальщик
Если бы я держал ребёнка рогоносца, который набил его свинцовыми опилками, я бы немедленно доказал ему обратное.
Первый чесальщик (вдохновенно)
Слушай, друг: через широко раскрытую дверь я вижу открытое окно. Оно выходит на пустую дорогу, которая тянется вдоль тюремной стены. Ты не думаешь, что, если бы мы сбросили туда парня, тихонько его раскачав на счёт: «Раз! Два! Три!», он бы прибыл раньше нас и мы бы избежали труда его спускать и сберегли бы силы.
Второй чесальщик (восхищённо)
Друг, ты определённо ловкий парень! Я восхищаюсь простотой твоего плана и считаю, что мы должны без промедления приступить к его исполнению. Итак, делим между собой работу, и давай поторопимся.
Произнеся эти слова, он сообщает тюфяку размашистое движение справа налево. Напарник подражает его действиям.
Оба чесальщика (отсчитывая такт)
Раз!.. Два!.. И три!
Тюфяк, выскользнув из их пальцев, улетает, подобно огромной птице, и исчезает в проёме окна.
Звонок. Смена декораций.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
В глубине – жерновые камни основания тюремной стены. На авансцене – дорога, усеянная травой и крапивой, на которой лежит тюфяк.
Третье тремоло в оркестре, потом треск рвущегося полотна – и появление Латюда. На лице этого несчастного палки чесальщиков оставили широкие чёрные полосы, которые делают его похожим на зебру.
Латюд (поднимаясь)
Какое падение!.. (Торопится.) Мои израненные члены по – прежнему на своём месте? (Успокоился.) Спасибо, господи! Почему я не в безопасности, далеко от этих стен… я бы предался короткой молитве. Ну, делаем самое неотложное.
Вытягивается.
Ко мне, кислород!
Делает вид, что уходит.
Кстати, если взять с собой этот тюфяк. Я его продам первому старьёвщику, которого встречу по дороге, и если не вмешается чертовщина, извлеку из этого двадцать пять су, которые пойдут мне на большую пользу.
Он взваливает тюфяк на плечи и стремглав убегает.
Сцена остаётся пустой.
Внезапно в оркестре раздаётся четвёртое и последнее тремоло, и появляются чесальщики.
Первый чесальщик (оглядываясь вокруг)
Где тюфяк? (Охваченный испугом.) Чёрт возьми! Здесь какое – то волшебство!
Второй чесальщик
Э! Подожди немного, чёрт подери! Дай ему время прийти.
Жорж Куртелин
