Райский
Часть 1. О МОЗГАХ
Не так давно у моего друга — известного в наших краях рыбака и охотника Райского украли мозги. Рыбачил и бросал пойманных подлещиков в осоку, вдруг слышит, за спиной кто-то кашляет. Он туда, а там огромный кот. Разгрыз всем подлещикам головы, вытащил мозги, объелся, теперь кашляет.
Райский ругает кота:
— Надо же, какой дуралей! Подлещики молодые, жирные. Вот и ел бы мясные места, а он грызет черепушки.
Я же думаю, что никакой это не кот, а очень умная кошка, которая готовится стать мамой. И кто здесь дуралей, еще нужно посмотреть.
Для этого придется вспомнить, что когда-то Русь славилась соболями, и было их у нас видимо-невидимо. Шкурками этих зверьков торговали налево и направо. За ними шли корабли из Германии, Англии и Голландии. А уж о том, что все русские цари и царицы щеголяли только в собольих шубах, известно всему миру. Не знаю, сколько стоил один соболь, но читал, за него можно было получить целую тройку лошадей! А кому ее не хочется? Вот почти всех соболей и выловили.
Целых сто лет ученые пытались разводить соболей в неволе. Чем только не кормили, с кем только не скрещивали – ничего не получается. Потом вдруг открытие! Оказывается, каждой соболюшке для того, чтобы родить хоть одного соболенка, нужно съесть четыреста граммов птичьих мозгов.
Это сколько же нужно поймать всяких соловьев, пеночек, дроздов и трясогузок? Ужас!
Хорошо, среди ученых были люди с нормальными мозгами. Догадались птичек-синичек не трогать, а заглянули на птицефабрику и привезли оттуда несколько ящиков куриных головок. И что же? Как говорил один лысый дядька: «Процесс пошел!». Стали приносить соболюшки малышей и в неволе. Да не по одному в год, а четыре, пять и даже шесть. Их выращивают и расселяют по таежным краям. Сейчас пожары случаются часто, да и лесосек хватает. Первые годы на гарях и вырубках растут одни кустарники. Самые соболиные места. Вот их зверьки и обживают.
Райский обо всем этом не ведает, а кошка – до буковки. Кошке сто лет думать недосуг, ей уже к осени нужно котят принести. Взяла, да и заменила птичьи мозги рыбьими. Получилось все очень даже хорошо.
Почему с такой уверенностью говорю о пользе рыбьих мозгов? Почти всю жизнь провел в краях, где нерестятся лососи. С ранней весны до глубокой осени в реках плещутся косяки этих рыб. Кто ими только не лакомится! Нерпы, медведи, росомахи, даже олени. Поставит рыбак на ночь сеть, утром вытащит, а там целых сто лососей и … все без голов. Постарались, понятно, нерпы. Для них это первое лакомство. Медведи с росомахами так вообще вытаскивают сеть на берег и тоже в первую очередь отгрызают черепушки.
Да что там медведи с росомахами! Хозяйка нашей яранги бабушка Мамми кормит меня, как самого дорогого гостя, только рыбьими головами. Утром, лишь проснулись, берет ведро, большой нож и отправляется на рыбалку. В компанию прихватывает двух собак. Подошла к реке, бросила в омут увесистый булыжник, перепуганные лососи выскочили на отмель, а собаки уже там. Хватают добычу и тащат к хозяйке. Через полчаса у нее уже полное ведро рыбьих голов. Несет в ярангу и готовит мне завтрак. Переполненные красной икрой тушки лососей остаются на берегу в распоряжении чаек…
А в Приозерске рядом с квартирой Райского базар, на котором продают форель. И свежую, и вяленую, и копченную. Дорого! Все равно покупают. Рыбки-то хочется. Но вот головы берут неважно, хотя они почти в десять раз дешевле. Мозги им не нужны, что ли?
Часть 2. ДЕЛИТЬСЯ НУЖНО
Райский не только редкостный рыбак и охотник, но еще и хороший рассказчик. Правда, почти все рассказы об удачных рыбалках. Там поймал больше всех лещей, там окуней, там щук. Все честно, все по-правде, но мне больше нравится, когда вспоминает о приключениях с собакой Дайной. Обычно хозяева рассказывают о своих собаках в восторженных тонах. Какие они у них талантливые да умные. Помнится, один дяденька заявил:
— Бывают собаки даже умнее хозяина!
— Ну, уж! — удивились мы. – Собака, и умнее хозяина? Так не бывает!
— Почему не бывает? – распалился дяденька. – У меня самого две таких собаки!
Райского на враках не поймаешь, потому что о своей Дайне говорит только критически. Мол, хоть и настоящая лайка, но бестолковая до удивления. Однажды вспугнула зайца и решила, что может поймать его, как гончая. Гончая преследует зайца по струйке оставленного в воздухе запаха, а Дайна, как попало. Сначала гнала по зрячему, и все получалось нормально. Бежит, лает, вот-вот схватит. Но за первой же валежиной заяц сделал скидку – резкий поворот в сторону и скрылся в кустах. Дайна продолжала нестись по прямой и не умолкала ни на минуту, хотя серый давно остался позади.
В другой раз удирающая от нее куница нырнула под камень, вылезла с другой стороны и убежала в лес. Дайна же битый час рылась под камнем и брехала так, словно там затаилась целый колхоз этого зверья
Но больше запомнился случай с утками. Осенью, когда самый перелет, Райский вместе с Дайной отправился на лодке к островам. Обычно там уток, как грязи, а в тот день ни одной. И в засидке сидел, и на лодке туда-сюда гонял – пусто. Решив, что с охотой ничего не получится, пристал к острову перекусить. Развел костерок, вскипятил чай, отправился к лодке за колбасой и хлебом. Несет все это в руках, ружье лежит в лодке, собака у костерка облизывается, вдруг над головой утиная стая. Да низко!
Это закон подлости такой. И рыба клюет, когда устраиваешься на обед, и лоси из тальников выскакивают, и глухари подлетают. Теперь вот утки. Райский погрозил Дайне, чтобы не вздумала подать голос, хлеб с колбасой оставил у костра, сам на четвереньках за ружьем. Достал, зарядил, ждет, когда утки, сделав круг, налетят снова, а их не видно. Дайна, значить, у костра волнуется, поглядывает на оставленный без присмотра обед, Райский из-за лодки грозит ей кулаком, вдруг слышит совсем рядом, ну, прямо рукой подать, утки переговариваются. Выглядывает, а они уже на берегу. Чирки, гоголи, даже кряквы. Много! Даже не сосчитать. И деловито так направляются к костру.
У нас в Приозерске санаторий, отдыхающие на прогулке подкармливают уток, вот и приучили. Некоторые едят прямо из рук. Но сейчас в санатории ремонт, народу совсем нет, а есть хочется. Собрались в стаю, да и отправились искать кормильца среди охотников.
Райский это сразу понял, улыбнулся Дайне и виновато развел руками:
— Извини, родная. Сама видишь, какие гости явились! Нужно делиться.
Часть 3. НУБА
Минувшая осень в наших краях была до того теплой, что в ноябре запахло весной. На лесных опушках появились грибы, ивы выбросили почки, а мыши полевки вывели новых мышат. Грибы собрали и съели, почками только полюбовались, а о полевках даже не подумали. Ну, вывели, так вывели. Чему удивляться? И без того на даче у бабушки Вали они всю кору на яблоньках погрызли. Зима или лето – в мышином гнезде все равно тепло. Спи себе, да пей мамино молоко. Мыши-то, как кошки, собаки, да и мы – люди, вспаиваются маминым молоком. Поэтому и млекопитающие! Хотя, лично мне мышку, которую сосут пять или шесть мышат, представить трудно. Но сосут же!
Все бы ничего, но в этот раз молодые мышата появились совсем не ко времени. У этих грызунов закон — лишь немного подрастут, родители прогоняют малышей из гнезда, чтобы те осваивали новые угодья. Хочется тебе оставлять мамино гнездо или нет – без разницы. Уходи, иначе искусают.
Это только у нас людей Илья Муромец лежал на маминой печи тридцать три года и прикидывался немощным. Когда, наконец, согнали, оказывается никакой не немощный, а даже наоборот – богатырь!
В селе, где я когда-то жил, тоже так было. Гриша Самура с мамой до тридцати лет в хате сидел. Все хилый да убогий. Даже в армию не взяли. Если бы тетка Ольга не вышла замуж за деда Губаря, сидел до сих пор. А так дед забрал тетку Ольгу в свою хату, а Гришу забирать не пожелал. Тому пришлось переходить на собственные хлеба. Перешел! Женился, родил двух сынов, в нашей школе председателем родительского комитета. Даже учителям делал замечания.
Но Грише мама Ольга оставила хату вместе со всем добром, а мышат гонят из родного жилища, в чем есть. Мы с Райским и его другом Михайловичем видели это своими глазами.
Когда, наконец, ударили морозы, и навалило сугробы снега, сели в жигуленок и отправились на подледный лов. На каждом из нас меховая куртка, ватные брюки, и двойные сапоги. Бывает, вода выступает из лунки, поэтому верхние сапоги из резины, зато внутренние – теплее не придумаешь. Да еще и со стельками. Правда, у Райского с Михайловичем стельки войлочные, зато у меня из нубы. Этому научили оленеводы. Каждый раз перед тем, как выходить на дежурство, нужно закладывать в пошитые из оленьего меха торбаса небольшие снопики сухой осоки-нубы. Во-первых, тепло, во-вторых, по заверению пастухов, нуба забирает из ног всю усталость. Можешь даже в конце смены обогнать любого оленя. И, самое удивительное, — обгоняют!
Вот и мы с Райским и Михайловичем наловили плотвы да окуней, возвращаемся к оставленному на берегу жигуленку, а в пробитой его колесами снежной канаве сидит три полевки. Толстые, пушистые, словно маленькие медвежата. Это мама полевка детей из родного гнезда на мороз выдворила, чтобы, значить, шли осваивали новые угодья. Они и рыскали по сугробам, пока не свалились в эту канаву, добежали до заднего колеса и стоп. Наверх не выбраться, назад не хочется, вперед тоже никакой дороги. Сбились в кучу и тихонько замерзают.
Сообщаю своим друзьям-товарищам, что в таком виде мышей ожидает верная гибель. Мужики это понимают, но что делать? Райский предлагает тихонько выехать на дорогу, там никакой канавки уже не будет, дальше пусть, мол, разбираются сами. Михайлович советует собрать мышей в коробок, довезти до первого мусорного контейнера и бросить прямо в мусор. Он даже крыс таким способом отправлял на свалку. Ни одна не вернулась.
Я запротестовал. Дорога – это та же канава, только шире, но машина там не стоят, а ездят. Долго ли раздавить? На свалке целая стая ворон. Уж там-то нашим полевкам верная гибель. Нужно спасать на месте. Эти полевки могли побежать в любую сторону, но решили, что спасутся только у нашего жигуленка, а мы их подставим. Нужно прокопать канавку к ближней березе. Обычно у ствола снег не так плотный, к тому же среди корней всякие пустоты, вот туда полевок и переселим.
Прокопали канавку, устроили даже пару норок, полевки же перебрались к березе и никуда. То ли очень замерзли, то ли нас боятся? Вот тогда-то и пригодилась моя нуба. Снял сапоги и высыпал на полевок целый ворох перетертой осоки, а Райский с Михайловичем прикрыли сверху еловыми лапами. Получился замечательный дом. И теплый, и вкусный. Я думаю так потому, что сам в тундре сам грелся нубой, а олени считали ее настоящим лакомством. Оставишь на тропе самый аппетитный гриб, за которым он готов бежать на край света, понюхает и отвернется. Не нравится, значит, что человеком пахнет, а за нубой, лишь начнешь вытряхивать сапоги, ломятся всем стадом. Хотя всякой осоки вокруг целые заросли. Значить, после моих ног она для них обрела особый вкус. А чем полевки хуже?
Постояли у березы, пожелали новоселам счастья и покатили домой. Обычно в это время у нас разговоры только о прошедшей рыбалке, а сейчас о полевках. Да все с шутками — прибаутками. Райский интересуется, хорошо ли мыл ноги, а то от моего запаха полевки потеряли сознание. Михайлович – не вытряхнул ли полевкам на голову еще и носки? Подначиваем друг дружку, смеемся. Настроение самое хорошее. И все потому, что если сделаешь доброе дело, на душе играют ангелы. Во всяком случае, так заверяла моя бабушка Марфа.
Вот они до самого Приозерска и играли.
