Чудо Родина моя
Наверное, так у всякого живущего вдали от родных мест. Когда уже и дом построен, и сад посажен, и дочки заневестились, вдруг, ни с того, ни сего, потянет в детство. Да, не только потянет, а примешься его искать. Гриша Шевцов и искал. Добирался за многие тысячи километров, летел вертолетами и самолетами, чтобы пройти по селу, в котором его вместе с мамой, братиками и сестричками бомбили немцы, железнодорожную станции, где встретил возвратившегося из войны отца, балке, в которой пацаном пас корову. Что-то находил, что-то просто угадывал. Глазами, душой, сердцем. Однажды за сто километров от родного села у самого Северного Донца унюхал знакомую речку, которая когда-то бежала недалеко от ихней хаты. Возле Донца она в сто раз полноводней и шире, но пахнет-то одинаково и, оказывается, он помнит этот запах!
Правда, многого не находил. Не встречал, к примеру, босоногих мальчишек. Сегодня даже в самую жару все в туфлях да сандалиях. А Гриша вместе с братиками и сестричками все лето бегали босиком. Не нашел землянок, похожих на ту, в которой пережили войну. Исчезли хаты под соломенными крышами. Самое обидное, не услышал песен, которые вечерами пели в их селе. Помнит, после войны все голодные, одеты кое-как, а девушки поют. Лишь затемнело, собрались и за песни. Поют долго. До первых петухов. Все равно, как у поэта:
Мать уложила возле хаты
Малюток-деточек своих;
Сама заснула возле них…
Затихло все… одни девчата
Да соловейко не затих.
Да, что там ночью! Хорошо помнит, как по утрам женщины отправляются на бричках тяпать колхозное поле. Сколько едут, столько и поют. Какая бричка всех перепоет, ей самое уважение. И рядки ближе к лесополосе, и бочка с водой рядом. Махать тяпками устанут, соберутся под деревья, им бы подремать, а они за песни…
Парни, более того. Пашут поле – поют, засевают – поют, собирают урожай – тоже с песней. А уж, если куда едут, удержать никакой мочи. Бабушка Степания рассказывала:
— Кочуют чумаки целым обозом. Все песни перепели, жара, сморило начисто. Один чумак на телеге раскинулся, нечаянно попал ногой в колесо и закричал: «Ой, нога!». Все чумаки сразу хором: «Ой, нога, нога-а!»
Бабушка Степания родилась и выросла в хуторе Чумаки, понятно, все о чумаках помнит хорошо. Гриша тоже чумацкого роду-племени. Сто раз слышал, как деды-прадеды возили на продажу кувшины и крынки из белгородской глины по всей России. Снова же, попутно заворачивали на Азов за солью. Весь мир перед ними. Интересно! Не удивительно, что, едва поднявшись на ноги, Гриша тоже отправился в поход. Только не на юг, а север. Добрался до Белого моря, поработал сучкорубом на заготовке леса, оттуда уже бережком Ледовитого океана до самой Чукотки. Дальше не пустили. Дальше уже Америка.
И что удивительно? Тамошние люди не поют песен. Дома за столом, да еще с выпивкой, сколько угодно! Но, чтобы ночью, да на улице! Да еще трезвые! Ни в коем случае! Виноваты комары. Их там, как говорят местные лесорубы: «Через фуфайку майку тянут!». Лишь девушка затянет: «А, как стану я петь — голосище, будто девок поет сразу тыща», в тот же момент похожее количество насекомых окажется у нее во рту. Пока прокашлялась, песне конец.
Они и зверей достают. Однажды в такое вот комариное время Гриша рыбачил на озере. Развел костер, подбавил для дыма гнилушек и таскает хариусов. Вдруг медведь! Спокойно так подошел, словно он домашний олень или даже корова, сунул голову в дым и балдеет. Гриша за удочку и на другую сторону озера. Знает, летом медведи смирные. К тому же, если зверь не напал сразу, уже не нападет. Сгоношил новый костер, рыбачит, да поглядывает на косолапого, а тот, едва ли не морду в костер сует. Правда, когда гнилушки чадить перестали, снова направился в сторону Гриши…
Если кто думает, что на Чукотке живут одни чукчи, тот глубоко ошибается. Кроме чукчей там эвены, эскимосы, коряки, юкагиры, русские и даже буряты. Эвены, эскимосы, коряки, юкагиры пасут оленей и охотятся на моржей, русские больше при технике. Кто на машине, кто на тракторе, а кто и на вертолете. А вот буряты поют в чукотском ансамбле «Эргерон». И совсем не потому, что буряты очень похожи на аборигенов севера или там голосистей, просто с песнями у местных жителей полное недоумение. Однажды вечером, когда Гриша вдвоем с коряком Нутайминым пасли оленей, Гриша спел песню: «Ревела буря, дождь гремел». Нутаймину песня понравилась:
— Хорошая песня. Кто ее поет?
— Русская народная, — с гордостью сказал исполнитель. – Ее хор поет.
— Хор поет? – удивленно спросил пастух и замолчал на весь вечер.
Лишь потом хозяйка яранги, в которой жил Гриша, бабушка Нючи объяснила, что «хор» по-ихнему «олений бык», но главное, здесь у каждого своя песня. Петь ее имеет право только сам хозяин. Естественно, пастух очень удивился, когда Гриша признался, что исполняет песню оленьего быка-производителя.
Вот так больше двух лет он жил без своей песни, пока не выручил случай. Раньше оленеводы кочевали только на оленях, сейчас на тракторе. Однажды готовясь к его приходу: женщины надели праздничные одежды, свернули оленьи шкуры, сложили в сумки-мунгурки посуду и одежду, мужчины отправились собирать оленей. Все при деле, бездельничает один Гриша. Отыскал в мунгурке бабушки Нючи шаманский бубен, устроился на связке шкур и распевает под шаманский аккомпанемент все, что сбредет в голову. От частушки «Две старухи без зубов говорили про любовь» до «Бе сами мучо». А уж, о русских народных песнях – говорить нечего. Бабушки с мамушками слушают, покровительственно улыбаются. Мол, чем бы дите не тешилось, лишь бы не плакало.
Трудно сказать почему, но вдруг Грише пришел на ум когда-то слышанный от сельских девчат припев к песне «Во поле березонька стояла».
Охотники выезжали,
Злых собак своих спускали,
Красну девку испугали.
Ты, девица, стой, стой, стой, стой!
Красавица, с нами песню пой, пой, пой, пой!
Ой, чиль, мой чувиль, Чу, чавиль, виль, виль, виль!
Eщё чудо, перво чудо,
Чудо Родина моя
После первого куплета бабушка Нючи подняла голову и замерла, пытаясь вникнуть в не совсем понятные слова. После второго — у входа присели женщины из соседней яранги, а к концу песни собралось все стойбище.
Припев слушали с каким-то благовейном вниманием, ловя каждый звук бубна, каждое слово исполнителя. Тот допел куплет об охотниках и начал, было о Хаз Булате, но бабушка Нючи запротестовала:
-Не надо эту! Давай ту, которая родина моя. Мы ее любим слушать. Все равно наша песня. Шаман Каляна всегда пел. Его все очень любили. Хорошо пел!
Осторожно подошла к Грише, опустилась на корточки, коснулась пальцами бубна и, прикрыв глаза, приготовилась слушать. Остальные просто сидели или стояли, глядели на Гришу и молчали.
…В тот день он пел припев к стоящей во поле березоньке раз десять, если не больше.
Почему так нравилась кочевникам далекого севера песня белгородских девчат — сказать трудно. Может причина в том, что и те и другие потомки кочевников, и слагали свои песни во время кочевании «из дому до Дона», а кочевание было для них настоящим праздником. Вот и песни получились понятные и близкие друг другу. А может, еще и потому, что чукотская тундра очень уж похожа на белгородскую степь, с ее выгоревшими на солнце травами, бескрайней равниной, балками и терновниками. И здесь и там гуляет вольный ветер, пересвистываются озорные суслики-евражки и серебристыми колокольчиками рассыпаются у самого неба неугомонные жаворонки…
Дождавшись трактора, оленеводы перекочевали на новое пастбище, затем Гриша этим же транспортом уехал в центральную усадьбу, а оттуда вертолетом да самолетом на родину.
И нужно же было случиться, что в то лето он услышал так памятные песни. Виноваты братья. У них традиция – лишь Гриша приезжает в гости, сообщают о вновь открытом рыбном месте, и все вместе отправляются на рыбалку. Сколько раз приезжал, столько уловистых мест и освоили. В этот раз завезли в такие дебри, что без провожатого не выбраться. В глухой степи длинный, окруженный камышовыми зарослями пруд. С одной стороны три коровника, возле которых небольшое стадо коров, с другой — село. Вот немного в стороне от коровников и остановились. Гриша с Костиком сразу за удочки, Павлик готовит шашлык из пойманной в камышах змеи, Виталий накрывает ужин. Выпили, съели змею, сварили уху из трех красноперок и бройлерной курицы. Вкусно! Известно, самая лучшая уха из петуха, а из бройлерной курицы – тем более.
Наговорились, насмеялись, даже пробовали петь. Потом братья устроились в машине спать, а Гриша занялся рыбалкой. Благо, на дальнем берегу как раз напротив столб с лампочкой и дорожка от нее легла через весь пруд. Вот на этой дорожке самолов и насторожил. С наступлением ночи рыба пошла к берегу, и Гриша одного за другим поймал десяток карасей и небольшого сома. Сидит, любуется уловом, вдруг на дальнем берегу девичий гомон, а затем песня:
«Ой, при лужке, при лужку, при зеленом поле,
При знакомом табуне конь гулял на воле-е!»
Святый Боже! Это же песня, которую так любили петь Гришина мама, старшие сестры, подружки сестер! У Гриши от нахлынувшей неги зашлось сердце, и выступили слезы. За «Лужком» пошли: «Ивушка», «Ой на горе калина», «Хаз Булат удалой», «Из-за острова на стрежень», «На позиции девушка», «Катюша», «По диким степям Забайкалья», «Что стоишь, качаясь?»… И так без конца и края.
Ночь тихая, звездная. Звуки по воде — будто поют и разговаривают рядом. Грише даже хотелось перекликнуться с певцами, да боялся разбудить братьев. Сидел, слушал и наслаждался, не хуже медведя, который когда-то прятался возле его костра от комаров.
На рассвете братья забрали улов, оставили целую гору курток вместе с похожим на ковер цветастым одеялом и укатили в город. Гриша соорудил на берегу постель и завалился спать. Спал до полудня, можно бы и дольше, но вдруг разбудили. Явилась очень симпатичная женщина и попросила вытащить из пруда ее корову. Основное стадо сейчас в летнем лагере, здесь коровы, которым нужен присмотр ветеринара. Вот она возле них и дежурят. Днем все было нормально, но стоило отлучиться, как Лыска зачем-то полезла в пруд и застряла. Может, услышала призывный рев какого-нибудь быка, а может, просто решила искупаться. Теперь стоит по живот в воде и никуда. И хлебом манила, и хворостиной хлестала – ничего не помогает.
…Если Гриша на Чукотке справлялся с трехтысячным стадом оленей, то с одной коровой – нечего беспокоиться. Тем более, если об этом просит такая красивая женщина. Узнал, что зовут ее Катя, отправился посмотреть застрявшую в пруду корову, и скоро сам застрял в полуметровом иле. Там, где рыбачит, этого ила всего ничего, а здесь нанесло выше колена. Пришлось ложиться на живот и лягушкой ползти до самого берега. Даже трудно вообразить, как барахталась здесь Катя. Отдышавшись, Гриша интересуется, есть ли на ферме веревки, и вместе с Катей отправляется за ними. Попутно выбрали и самую крепкую с виду корову. После войны коровами пахали огороды, Гриша возил на волах зерно от комбайнов. Так что возня с Лыской не в новинку. Беспокоило одно: как заставить и ее участвовать в своем спасении?
Бабушка Степания рассказывала такую притчу: «Возвращается чумак из Азова с поклажей соли. Вечер. До родной избы всего ничего, а волы пристали, идти не желают. Исхлестал весь кнут, ничего не помогает. Даже хвостами не машут. Приходится распрягать и устраивать ночевку. Цыган это увидел, да за четверть горелки и натер волам под хвостами перцем. Те сразу хвосты свечой, и понеслись, что чумаку не догнать. Он к цыгану: «Натри перцем и мне!» Тот с готовностью. Чумак сорвался с места, обогнал волов, добежал до избы и кричит жене: «Мария! Привяжи волов, а я еще немного побегаю!»
Конечно, перца у Гриша нет, но можно и спичками. Запрягает выбранную Катей корову в самодельное ярмо, протягивает веревку к Лыске и обвязывает крест- накрест у передних ног. После вытирает мокрые пальцы о спину коровы и достает из фуражки спичечный коробок. Кричит своей помощнице тащить Лыску, дождавшись, когда веревка натянулась, словно струна, чиркает целым снопом спичек и прижигает корове то место, которое цыган натирал волам и чумаку перцем. Лыска взвилась, выдернула из ила передние ноги, затем задние, и пошло-поехало. Через какую-то минуту все на берегу…
Мужики! Родные! Не верьте, что женщина после тридцати лет может нормально помыться без вашей помощи. Наплававшись и нанырявшись, Гриша сторожит поплавки и наблюдает за Катей. Спуск в воду песчаный, к тому же дно здесь дно почти без ила. Можно забрести по шею, не опасаясь застрять в липкой грязи. На этом же спуске, спрятавшись за камышовыми зарослями, полощется Катя. Ветер качает камыш, и в просветы видно, когда она моет голову, когда живот, когда груди. Гриша поднимается, подходит к Кате, не говоря ни слова, забирает мыло и принимается намыливать ей спину, шею плечи.
Понемногу напряжение, с которым Катя приняла его помощь, отпускает, она податливо подставляется под мыло и, вдруг, почти шепотом произносит:
— Хорошо-то как! Теперь бока потри. Сто лет так не купалась!…
Когда процедура помывки закончена, Гриша, словно ребенка, завел Катю на глубину, смыл мыло и губами снял со спины стекающие капельки. Так делала Гришина мама, когда купала младших братиков, так когда-то делала и бабушка Степания. Есть примета, что этим снимаются с ребенка все беды.
После этого Гриша пристроил мыло на камень и возвратился к удочкам. Лежит на ковре-одеяле, да поглядывает на поплавки. Вдруг снова Катя. Причесана и даже чуть подкрашена. Ничуть не беспокоясь, что в наброшенном на голое тело халате застегнута лишь одна пуговица, присела рядом и сообщила:
— У Лыски молоко совсем пропало. Наверное, от стресса. С самого вечера проторчала в воде, а вымя пустое. Но, может, из-за сомов. Пастухи говорили, стоит корове забрести в воду, как присасываются.
Катя не видела, как Гриша цыганским способом при помощи спичек устроил ее Лыске стресс, поэтому с готовностью поддерживает мысль о сомах. Тем более, тоже слышит о пристрастии этих рыб к коровьему молоку. А Катя пытливо всмотрелась в Гришу, провела пальцем по его щекам, шее, груди и произнесла:
— Мне понравилось, как ты спину целовал. Меня еще так никто не целовал.
— Не-е, — улыбнулся Гриша. – Это обычай такой, снимать после купанья последние капли, чтобы было счастье. Моя мама, когда купала братьев, так всегда делала, а ее научила бабушка Степания.
Катя удивленно вскинула брови:
— А моя бабушка говорила, что с годами будешь больше вспоминать не того, с кем целовалась, а с кем очень хотелось, но не поцеловалась. Ты завтра уедешь, а я все время буду думать, почему не поцеловалась?..
Когда нацеловались и налюбились до одури, Катя вдруг рассмеялась:
— Заведующий фермой никак не сообразит, почему не хочу ехать в летний лагерь? Говорит, там и спокойнее, и заработки больше. Снова же Лыску не надо вытаскивать. А того не поймет, что я больше его денег люблю целоваться. Еще петь нравится. Вчера вечером мы с девчатами и для тебя с братьями пели.
Гриша удивился:
— О братьях-то откуда? Подглядывали, что?
— Зачем подглядывать? На воде каждое слово мячиком скачет. Как вы здесь уху варили из курицы, как ели змею, и как пели песни, – все село слышало. Помнишь? – Катя облизала губы и чистым, хорошо поставленным голосом спела:
Ночью в роще такая акустика,
И такая у нас тишина.
Скажешь слово любимой у кустика,
Речь твоя всей округе слышна-а.
Я тебя своими песнями и вызвала. Девчатам расскажу, как ты меня купал, да как щекотно целовал спину, все умрут от зависти. Только не делай большие глаза. Я же говорю, у нас прятаться с этим не принято.
