Сказка десятая, в которой появляется Никитична с новыми обновками…
Холодное утро наступило в деревне Ненарадовке. Казалось самой природой, овладел траур. Сырой туман и ледяная роса на траве. Бьющиеся в окна мошки и мухи, что казалось взялись ни откуда и о которых люди уже практически и забыли на этой земле. И даже речка казалось хмурилась и потемневшей водой грозила бедами и выражала какое-то ей только ведомое недовольство людьми. Всё труднее и труднее было вставать по утрам Гавриловне, чтобы протопить печь, подоить корову, встретить первый луч солнца на небе, приветливо улыбнуться древнему божеству и почувствовать, что впереди ещё один день жизни человеческой. День что наполнен хлопотами и делами для людей, что окружают тебя, зависят от тебя, любят и ценят тебя как охранительницу их хрупкого мирка.
Но вставать приходилось и в этот раз Гавриловна покряхтев для порядка, всё таки смогла затопить печь на которой расположился целый выводок детворы Ненарадовской. Мама Ира подоив Машку, занесла тёплое молоко и разлив по крынкам приготовила настоящее угощение для маленьких гостей, что уже начинали разлеплять глазки и потягивать ручки, ножки с огромной печи, что как хлебосольный и добродушный хозяин готовый приютить всех, не жалел своего места. Мягкими прыжками они спускались с печки и усаживались вокруг стола. Фёкла Гавриловна выставив плошку малинового варенья и печёных еще горячих лепёшек, выманила из царства сна последних лежебок. Миг, и вот они все уже улыбаясь и уплетая за обе щеки угощение, болтая за столом , строя планы и выдумывая новые шалости, обретали ту сплочённость, что уже ни когда ни при каких испытаниях у них ни кто не сможет отнять. Гавриловна улыбалась и мама Ира улыбалась, но потом взмахнув руками вылетела из дома, и выгоняя корову на пастбище, только и заметила, как неспешно в сторону околицы собралась ведунья, идя вслед за ней. Сдав свою, а точнее бабы Фёклы кормилицу, мама Ира заделжалась и тем самым остановила всех женщин, пришедшая уже ктому времени баба Фёкла, подёргивала свой вдовий платок и становилась всё мрачнее и мрачнее с каждой минутой. Когда же пыль от кормилиц улеглась и пред Гавриловной предстали молчащие женщины деревни Ненарадовка, она обведя всех взглядом начала вести с ними беседу со слов:
-Здравы будьте женщины. Не думала я что когда-то придёт такое на нашу землю, но вчерась все вы стали свидетельницами того, на что способна злоба людская. Если взглянуть простенько то виноватых не надо искать в том что произошло. Вот они…
Фёкла Гавриловна, указующим перстом ткнула себя в грудь и указала на маму Иру, продолжая:
— Одна старая, одна младая. Объясню, чтобы убрать все пересуды и вопросы, сразу и навсегда.
— Ой бабыньки, а она мне ни когда не нравилась, прошептала Елена, прячась при этом за своих подруг.
Гавриловна услыхала эти слова, и нахмурившись ещё больше, продолжила:
— Ну чего же ты Лена там за спиной шипишь, выйть да обчеству выговорись. Чего за пазухой камень то держать. Одна такая уже додержала. Из-за её злобы сердешной, Чуры Тьма повалила, а её дуру душу да её потомков к себе теперь навсегда пригрела. Тоже этого хочешь?
— Ой, а я чегось? Я не чегось?. Просто пришлая она, вот из-за таких обычно всё и происходит.
Убежденно заговорила Елена, подёргивая нервно платочек, краешком прикасаясь к носу. Всем своим видом она напоминала двоечницу, что уже провалилась у доски отвечая, но ещё на что-то надеясь, и смотря на всех, кто бы поддержал. Но ни кто из присутствующих не поймал её взгляда , отводя его, и понимая, что вначале надо всё выслушать, а не балаболить, как стрекоза Ленка, что мечется меж словами как мотылёк пред лампой.
Баба Фёкла глядя на всех своих землячек, проникалась к этим женщинам не просто любовью и уважением, но т гордостью за то, что не опустившиеся женщины держали жизнь в ежовых рукавицах, не позволяя ни себе, ни окружающим проявить слабость бабскую, слезливую, после которой и дом встанет и хозяйство разрушится и дети голодными да чумазыми будут.
— Вообщем сестры, дело такое… Коли так судить, то да, Клавкина злоба на нас двоих родила всё это. Если глубже копать, беда ни кого не смогла бы миновать. Не ей бы я дар стала передавать…
Гавриловна вновь заговорила, заставила маму Иру выйти перед народом, как бы выставляя на человеческий суд и обозрение. С жаром продолжала говорить:
— Была бы на её месте Клавка с Тьмой и злобой Навьиной. Враз бы вас извела за одно слово худое, да взгляд косой, Этого бы вы хотели? Вот то-то и оно.
Не думала я сёстры, что когда-нибудь предстоит нам спасать землю свою, вот так в спешке, да видно такова наша участь Макошью выпряжённая. Надоть совершать обряд опахивания, вокруг всего что нам дорого, да что хотим сберечь от зла, да нечестии. Надоть нам и краски охры наварить. Ночку думала я, да решала, како нам люди добрые быть. И вот мой сказ, кто супротив считает прошу сразу сказать, дело общее, злобу не надо таить. Всеми обсудим. А то так получаться, что думаю я, а вдругорядь есть другое мнение. Ну так как до конца выслушаете, али как Ленка стрекоза, сечас вопросами закидаете?
Гул голосов справных женщин указал бабе Фёкле, что она на правильном пути, потому она и начала вновь говорить:
— Вот что мне ночкой-то надумалось. Восемь тех, что дом Ирине выкликали, пойдут с ней в лесочек, да тот что нам один …
Тут она запнулась, и глядя на женщин, с удивлением обнаружила на их лицах улыбки, без злобы, а чистые и озорные, всё понимающие и не осуждающие.
— Вообщем один гость знающий, ещё больше заулыбались женщины, на слова Гавриловны, заставляя её вновь сбится с предложения. Подождав когда все вновь будут серьёзными, баба Фекла стоя перед людьми стала притоптывать ногой, отбивая невидимый ритм, при этом руки у неё по инерции оказались в боках, что ещё больше вызвало у женщин смех. Отхохотав и тем самым сняв всё напряжение предыдущих дней, женщины вытирая слёзы на глазах. Стали готовы выслушать предложения Гавриловны:
— Так вот, думала я что сурьёзные тута женщины, а тут девки с косами не покрытыми и хохотом во весь рот.
— Да ладно ты Гавриловна, мы ж токмо смехом и спасаемся, от всего, что напасть несёт.
— успокоила её широкая в кости Наталья. Немного скуластое лицо, и ржаная коса, дополняли её, а одежда придавала вид степенной хозяйки, что ударом может и кабана с ног свалить.
— Ты говори, да пора за дело браться, а то так до вечера и простоим, покась кормилиц Ванька обратно не вернёт, права я бабыньки?
Наталья, обернувшись на товарок, оглядела всех взглядом. Всё согласились, кто кхекнув, кто мотнув головой, кто проговорив «ну, да, ну, да».
— Вот я и говорю,- подхватила нить разговора Гавриловна.
— Перво наперво, определим за поиском берёзынек этих восемь женщин, старшая Ирина, она вчерась много чего поняла да уразумела, так ей и искать. А остальных значится, прошу ко мне в дом, с котлами для варки. Детишек всех отводим к Светке, та уж больно с ними горазда сидеть, да присмотр, за ними держать. Нам готовить многось надобно будет крови природной, чобы ещё на одежду хватило. Коли новой нет, так выкипятим да по новой покрасим, на том и богам будет честь отдана и землице приятней будет. У меня всё, давайте, что у кого есть сказать.
— А остальным что делать?
Ещё не совсем старая бобылка Александра, смотрела с надеждой на Гавриловну. Та всё поняв, ткнула в нё пальцем и сказала:
— Вот тебе за это и отвечать. Дели оставшихся на четыре части, как и всю деревню, но во всех домах должно быть чисто, приготовлено поесть, а у мужиков зареченских, так ещё и постирано. Остальная скотина, у кого какая- накормлена, так что много понимаю, но надо Александра, сама понимаешь что надо.
— Ну тык, я не против супротив обчества то кто попробует пойтить?
— Ой, а можно мне с Ириной, у меня хоть будет возможность прогуляться, а то всё дом, да хозяйство. Раз ещё и приготовят за меня, так вообще благодать. Подумаешь ленточку навязать, да кумой березку да подружку назвать?
Лена заискивающе смотрела то на Гавриловну, то на Ирину. Мама Ира, слегка улыбнувшись, согласно кивнула головой, и это стало сигналом для всех, расходится. По-пустому в Ненарадовке не любили говорить, а уж коль всё придумала Гавриловна, то нужно сделать всё точь-в-точь, и жить дальше. По общему убеждению, она «плохого» не могла пожелать ни людям, ни животным, ни земле кормилице, ни природе, что вокруг, на сколько глаз хватало для виденья, обитала.
Вернувшись домой, мама Ира стала вытрясать свои узлы, на предмет нового платья, лент, что в запасах были припасены для дочек, и набрав всего что требовалось, стала ждать прихода других женщин что должны были стать её помощницами в деле поиска березонек для новых Чуров. Сгрузив в баньку новую одежду и переодевшись первой сменой белья, прихватив ленты, верёвки, она, улыбаясь и напевая, вышла во двор Гавриловны.
Фёкла Гавриловна, забившись в сарайку, переворачивала свои запасы и складывая всё в одну стопку, сверялась, хватит ли, али ещё добавить. Вскорости стали подходить и те и другие, помощницы. Взрослые почти девчушки и парни, тащили три котла в которые помещались по три ведра вара, специально предназначенные для вываривания тканей из которых и дошивались большинство обновок, если не было возможности прикупить из города. Бывшая землячка Никитична, что когда-то выйдя замуж и укатив в город, частенько приезжала к ним, и знала практически все размеры деревенских, должна была скоро появится, но за занятостью об этом практически уже все забыли, и потому, команда мамы Иры свершив все положенные процедуры в баньке у ведуньи, выдвинувшись в поисках леска, так и не увидела легковую машину, что вырывая клубы пыли не спеша, ехала в сторону Ненарадовки. А в это время, баба Фёкла командовала парадом в своём дворе, скорые помощники, натаскав дров, развели огонь под котлами и стали ждать когда вскипит вода, которую, не переставая, таскали из речки те, что были помоложе самой Фёклы, и постарше тех, кто сидел теперь во дворе у тетки Светы и играл в ножички. Разношерстная команда с вёдрами, с коромыслами, с песней и смехом, проходя мимо дома деда Михея, старалась заглянуть в таинства, что творили шесть мужчин, во главе самого Михея. Из-за ворот доносились различные слова, но ни одного матерного, так и не прозвучало, о чём и было поведано бабе Фёкле. На что она ухмыльнувшись и собрав морщинистые щёки в улыбку, только и проговорила:
— Им сейчас не до перебранок. Коли Родов покон соблюдать будут и далее, да главное правило не забудут, не пить много питья хмельного…, так всегда найдут чем руки мужицкие занять.
— Так хмеля вроде как в пиве многось, разве не так бабка Фёкла?
Парень с вызовом смотрел на Гавриловну.
— Ты неслух, Гаврюшка. Слышишь звон, да не знамо где он. Орясиной вымахал, слова то не свои, а папкины повторяешь. Он тожа всё пивко любил, пока живот не отрастил, да на бабу пузату не стал похож, а потом и удар его шибанул, да так что не встал он боле.
И потом уже обращаясь ко всем своим помошникам начала говорить как по писанному:
— На протяжении тысячи и не одной Русь -матушка не знала иного пития, кроме сурицы, пива да браги. Сурица – настой целебных трав на ключевой воде с мёдом, забродивший под лучами Солнца. Предки наши Солнце само Сурьей называли. Его сила хмельная была, как сейчас в квасе. Пиво и брага делались так же, только для пива использовалось зерно, а для браги – фрукты и ягоды. Силушкой злой той же. Наши предки хоть и пили. Но как? Вот вопрос, ужо точно не как в городе, да и как у нас в деревне совсем недавно. Пили-то иначе, совсем иначе. Согласно преданиям что мне моя бабка ещё говаривала, некогда на нашей земле строжайше соблюдались заповеди славянского бога Перуна, в том числе такая: «Не пейте много питья хмельного, знайте меру вы в питье, ибо кто много питья хмельного пьёт, теряет вид Человеческий».
Гаврюшка вскинувшись и поняв что может реабилироваться пред своими деревенскими, за глупость что сморозил, произнёс, как бы с интересом, разговаривая старуху:
-Что означало пить много? И какова тогда норма?
Баба Фёкла с прищуром, взглядываясь в подростка, что уже собирался через год другой уехать в город за вольной жизнью, решила, что полезно будет узнать не только ему, но и тем кто рядом с ним. Смотрят на него как на старшего, да важного, глядишь и в их душах что-то да останется незримо, что встанет щитом от зелёного змея.
— Пить много говоришь? Да была така норма, по которой: в дни празднований весеннего и осеннего равноденствий мужчинам, достигшим возраста в «два круга лет», тость тридцать два годика, выполнившим долг перед Родом, т.е. нарождавшим в семье у себя не менее девятка здоровых детей, разрешалось торжественно испить полученную из рук волхва одну чарку сурицы, пива или браги. Мужчинам, достигшим возраста в сорок авосемь годочков, что по славянски будя как «три круга лет» имеющим полный круг здоровых детей, а именно шешнадцать, торжественно подносили ещё по одной чарке в дни празднований летнего и зимнего солнцестояний. Вот она русская норма! Имеешь девяток здоровых детишек – получи две чарки в год! Имеешь шешнадцать – получи четыре чарки в год. А в каждой чарке хмельного пития аж по глотку не боле. Так то милы мои. Не верьте тем кто кричат и убеждают что русские пьянь, то токмо вороги говорят, им проще так управляться с нами. И ещё одно сказать хочу, тем кто платья носит, да на Гаврюшку уже глазом косит.
Баба Фёкла обвеля задорным взглядом смутившихся девушек, и произнесла то, что запомнила от своей матери, да своей дочери не смогла внушить. Произнося слова эти, она как бы и её вновь учила в девчушках этих:
— Девушке, женщине чарку никому и ни когда даже не приходило в голову поднести, акромя трёх разов в жизни. Но об том не сейчас и не здесь.
Потом вроде как вспомнив о чём-то своём, вернулась вновь к вопросу об зареченских, но уже бурча себе под нос, рассуждая, казалось не замечая окружающих:
— Теперь они будут снимать рисунки, да готовить инструмент, а дальше уж мы должны им подсобить.
Не уточнив в чём, и зачем нужна будет помощь, баба Фёкла пристально вперилась в один из котлов, что стал закипать раньше других. Высыпая травы она что-то бормотала себе под нос, потом поставив возле этого котла смешливую девчушку двенадцати лет — Марьянку дочку Натальи, и выдав ей длинную ложку напоминающую весло со словами:
— Помешивая, по часовой стрелки следи чтобы трава не всплывала. Если будешь мешать против, а не посолонь, я тебя зажарю и съем.
— Заметив смешки и бесенят в глазах девчушки, баба Фёкла, осеклась и проворчала:
— Ну, или заставлю собрать тысячу и одну травку, высушить и истолочь её.
Угроза возымела действие, и уже не смеющаяся девушка была возле котла с варевом из трав, а ответственный человек, что выполнял нужную работу.
Расставив, таким образом, возле трёх котлов, самых шустрых и неспособных заснуть над котлами, она обеспечила и поднос дров в огонь, и дополнительное высыпание в бурлящую жидкость травяного многообразия, баба Фекла отправилась на берег Сурожки, за глиной. То была тайна их земли, в стороне от деревни по течению реки Сурожки, находился пласт глиняный цветом сверху белый, а стоило взять в руки, как оставался красный след, будто все руки в крови были. Ещё бабка Гавриловне, когда та была девчушкой, показала тот пласт и пояснила, как выпаривать красную массу, что потом, добавляй в хоть в холодную, хоть в горячую воду, всё едино будет красна краска, только вот разница будет в оттенке, но это потом, когда выкипят котлы и выпарится на листовой прослойки травной масса заветная. Пред походом своим на берег речки, она зашла к Светлане во двор и увидев, что одна из дочек Ирины, не играет вместе со всеми, поманила её к себе. Девочка радостно подбежала к старушке и уткнувшись в чёрную юбку с серым передником, обняла за ноги, детскими ручонками.
— Чего не играется то тебе?
Заметив пожимание плечами девочки, баба Фекла вдруг взглянув как бы по верх головы девочки. Только улыбнулась, да произнесла:
— Пойдём внучка, я тебе интересное покажу. Девочка радостно взяв старушку за руку, даже не попрощавшись с сестрой и остальными детьми, потянула её к выходу из доброго дома Светы. Баба Фёкла, окликнув Светлану, проговорила ей:
— Дочка, я с собой Ладушку заберу, ты её не теряй.
Светлана отвлекаясь от остальных детей, что устроили шумную возню посреди двора, дружелюбно помахав бабе Фёкле рукой, ласково проговорила:
— Гавриловна, с тобой нестрашно отпускать, идите, не потеряю.
Ласково сжимая маленькую ладошку девочки баба Фекла повела Ладушку Дальних, на берег речки, да только туда, куда она даже с подругами и знакомыми мальчишками не разу не хаживала. Бредя по течении реки две фигуры разговаривали между собой. Старческий голос, учил премудростям изготовления охры, а молодой и звонкий с затаённой радостью, выспрашивал всё новые и новые подробности. Косогор, что, то уменьшался, то увеличивался, плавно протягиваясь по самой речке, вывел их неожиданно на странную стену, состоящую из полу засыпанных каменных блоков, что то искорёженными глыбами, а то и вывалившимися от возраста и других причин, блоками, чуть не заслонял дорогу, туда, где и была та самая глина и тот самый пласт, что позволял создавать природную кровь и окрашивать одежду в различные цвета. Фёкла показывая на камни, только и пояснила, что когда-то на этом месте была старинная крепость, а камни, когда ещё были мужики в деревни, они использовали вместо надгробных плит. Вырезая имена усопших родственников с датами жизни и смерти. Пройдя ещё минут двадцать в том же направлении, они наконец-то пришли к такому месту, где пласт белый как снег из косогора уходил куда-то в глубь земли. И где было видно не вооружённым глазом, что человек пользовался богатствами этой земли уже не одну сотню лет. Но пользовался аккуратно и бережно, не расхищая и варварски уничтожая сокровищницу земли матушки, а беря столько, сколько нужно, поддерживая и оберегая от бездумного использования других людей. Набрав в подол передника глиняных лепех до такой степени, сколь нужно было на её взгляд, баба Фекла улыбнувшись, позвала Ладушку назад, в деревню. Та зорко наблюдая за всем, что делала старушка, согласно и как-то уж по взрослому осознанно согласилась пройти обратный путь. Стоило им вернуться как с косогора они увидели корягу в которую были впряжены восемь женщин, впереди которых шла их родная Ирина. Коряга была здоровой, но сухой, потому ленты и веревки украшавшие эту корягу, только гармонично смотрелись на столько, что казалось, что женщины просто несут на руках берёзку, потому что она им понравилась и они захотели принести её домой. Если бы только за комелем берёзовым не оставался распашенный след от корней и вывороченной земли, что как и пологалось откидывалась одной из женщин в сторону от их территории. Втянув своеобразный плуг в деревню, они устремились к дому деда Михея, не заметив как возле дома Гавриловны, пристала легковушка. Затащив в ограду одну из заготовок под нового Чура, женщины, передохнув минуту, пошли до Фёклы Гавриловны. Во дворе у которой происходило много интересного. Вернувшись с ладушкой с карьерного глинянного промысла, баба Фёкла увидела во дворе свою старую подругу Никитишну и обнявшись с ней, поднялась сперва на крыльцо, а потом и в дом, чтобы поговорить о новостях. Ребёнка при этом она оставила возле одного из костров, что уже по второму разу, заливали водой, так как выкипевшая вода, и травяная каша прикипевшая к дну котлов начинала наполнять воздух травным духом, от которого хотелось чихать. Проведя подругу в дом, Гавриловна тем не менее, вскоре показалась на крыльце, а когда увидала входящих женщин, то приказала помощникам напоить тех водой, да теплой водой, что грелась на солнце окатить с головы до ног. Дружный визг взорвал деревенскую идиллию. Но понимая что так надо, женщины устремились к баньке и там переодевшись в сухую и вновь новую одежду, поклонившись Фёкле Гавриловне, вновь устремились в тот же лесок, но уже за другой берёзкой, чтобы сделать опашку в другую сторону, дабы замкнуть круг по всей своей земле проведя корнями комеля, что как и было предсказано древним богом, нашлось быстро и в количестве двух штук. Удовлетворив даже самых придирчивых и высотой и толщиной и относительной лёгкостью. Потому и быстро справившись мама Ира, хотела уже сегодня закончить обряд и доставить вторую берёзу к деду Михею. Женщины вновь удалились в лесок, и если бы кто последовал бы за ними то увидел бы и ритуальный танец хоровод и услышал бы специальные песни, обрадовался бы красоте украшений, что были повязаны на дерево и те путы из верёвок, что стоило только всем женщинам дёрнуть, как стоящий высокий комель упал к их ногам, как по волшебству, вывернувшись из земли уже сухими корнями. Увидел бы этот наблюдатель и как впрягались бы женщины в тот плуг, и как велась опашка родной земли, дабы сама земля оградила от Тьмы и Зла людей, животину и всё живое, что относилось к деревне Ненарадовка. И увидел бы тот сторонний не допущенный до старых обрядов и знаний человек, как даже погост старый, заполненный костями когда-то живших здесь людей, женщины не оставили в стороне и внесли в круг, и пашенную землю и луга и даже стога сена, что увеличили их путь во много, но и их не хотелось отдавать внешним силам, что могли прийти из вне и принести недоброе.
Баба Фекла войдя в сарайку отцепив несколько больших пучков дикого честнока, направилась наружу и подозвав Ладу, проговорила ей на ухо:
— Внучка слушай и запоминай. Когда выпарится вторая вода, в каждый котёл, бросай по охапке вот этого дикого честнока и жди когда начнёт выкипать котёл с третьей водой. Вот тогда и позови меня, я же пока с подругой задушевной пойду поговорю, почитай больше месяца не виделись.
Оставив после себя внучку, старуха с чувством выполненного долга, оглядела свой двор, где кипела работа в прямом и переносном смысле. Котлы кипели, помощники, подтаскивали воду, и дрова, кто-то отдыхал ожидая своей очереди, все были чем-то заняты. Вздохнув облегченно, она вошла в дом, что бы поговорить с подругой. Долгим был тот разговор, о делах что творились в деревне, о новых и ушедших с их земли людях, и были вытащены из сумки клеенчатой и огромной обновки разные, что были ранее заказаны, и был вытащен материал ситцевый да красивый и такой нарядный, что дух просто захватывало и был там ещё разговор о празднике, что намечался и к которому баба Фёкла готовилась и хотела сделать всем землякам своим подарки. Много чего было, солнышко уже успело оббежать большую часть небосвода, когда Ладушка вбежав в дом, и глядя на незнакомую старую тётю, только и сказала:
— Бабуль, третья вода выкипела, а трава совсем прикипела к дну, Гаврюшка говорит, что её зубами теперь не выгрысть.
— Много твой Гаврюшка понимает? –вставая из-за стола и прерывая разговор с подругой, ворчливо пробормотав, Фёкла отправилась во двор, где её появления ждали те кто хотел чуда…
Выйдя и увидев что всё идёт как по маслу, баба Фекла, стала накладывать в котлы лепёхи белой глины, что пропитываясь парами и мокрой травой, стала превращаться в бурую кашу. После чего Гавриловна, ковшиком, поливая эту массу, стала показывать тем кто был рядом, сколько нужно ещё воды, и что делать далее… Прошло часа три, и на травяной прокладке остались только бёлые кучки, вкрапления камней, и прочий мусор, от бурой массы не осталось и следа. Приказав погасить огонь, Фёкла повернулась к крыльцу, на котором стояла её подруга Никитишна.
— Пора мне Гавриловна, засветло до дома добраться хочется, хоть и родная мне земля, а всё таки мужа кости там в городе лежат, дети с внуками тоже там. Так что сяду я на своё корыто, и по-тихому отправлюсь восвояси. На праздник приеду, ты уж тогда собери и деньги и список кому чего надоть в городе. Постараюсь всем помочь. Коли такие дела с Люськой, то теперь я рада буду вам помочь.
Долгие проводы, лишние слёзы, потому Гавриловна обнявшись с подругой проводила ту до машины, махнула ей когда она отъезжала из деревни, и вернувшись стала подозрительно смотреть на тех, кто без неё всё это время обихаживал остальные два котла. Потушив и под ними огонь, все стали ждать. Медленно остывая, корка трав потрескивая отскакивала от котлов. Взявшись за деревянную лопатку, Гавриловна ускорила процесс отхождения прокладки от дна. Справившись с вываренной и выкипевшей травой, она приподняв спаянную корку, показала на красный порошок, Ладушке, что не мешая стремилась не упустить из вида все операции что проводила ведунья.
— Так ещё моя пробабка охру вываривала из глины заветной. Вот и тебе внучка сподобилось увидать, как это делается. А теперь беги домой да принеси чисту тряпицу, будим порошок заветный, выкладывать в неё. Вскоре девочка прибежала с чистой тряпкой в которую с особой тщательностью сложен был выпаренный порошок красного цвета. Три узелка, три тряпицы, вот казалось бы и весь результат целого дня, но Гавриловна знала, что стоит всыпать порошок тот в воду, да добавить каплю крови, как положено по обряду, человечьей, животной, да птицы света, вот и можно будет тем Чуров защитников земли и ублажить и примирить с тем чтобы все три мира охранялись ими. Вскоре появились и уставшие женщины, уже почти на последнем дыхании они доставили другой комель к деду Матвею, и уже при зажёгшихся звёздах поспешили смыть с себя пот в баньке, стараясь успеть до того как банник начнёт баловать. Последней мылась мама Ира, и уже выходя из предбанника, оставив обмылочек и исхлёстанный веник, она увидела, как маленький тощий ужасно волосатый человечек-банник, грозит ей пальцем и качает ей кудлатой головой. Кивнув ему как старому знакомцу, мама Ира, поспешила в дом. Напившись парного молока, она только тогда почувствовала, как взвыли все мышцы, после того как живительная жидкость растеклась казалось по всему телу. Преодолевая себя, она поднялась из-за стола и поклонившись подругам, что тянули с ней одну лямку, она только и сказала:
— Благодарю сестры вас за труд. Ради земли, детей, скотины. Не пожалели мы с вами ни сил, ни времени, не здоровья. Мир с вами, и мы с вами.
Все женщины поднялись после её слов и поклонившись ей как равной, вышли и уже во дворе у Гавриловны, услышала мама Ира, как Светлана соседка говорит, что хотела бы отвести ночевать к бабушке Фёкле всех своих воспитанников, так как они себя вели примерно. Бросив взгляд на печь, в раздумьях вместит ли она всех, она заметила там уже свою старшую дочь Ладушку, что следила за матерью не проронив ни слова, будто понимая, всё и видя то что ни кто другой не видит. Какого же было удивление её, когда дочка спрыгнув с печки, обняла маму Иру и произнесла:
— Ты братика, только Иваном не называй, ладно?
Вошедшая в избу в этот момент баба Фёкла замерла на пороге, а потом, так вроде как не взначай, спросила, а как же его назвать внучка?
— Радмиром назовите. Пусть радуется новому миру.
Ответила девочка и как ни вчем не бывало полезла на печку, в которую стала закладывать дрова Гавриловна. Собственно за ними она и вышла вслед за женщинами. Успокаивая себя, и не вслушиваясь в разговор женщин что перекидывались фразами со Светланой, ведунья, поджигая полешки как бы опять невзначай спросила у Ладушки:
— Внучка, а давно ты так стала видеть?
Ладушка зевая и потирая глазки расположившись на печке, только и ответила:
— Сперва как приехали, вроде как картинками и не всегда было. А теперь, стоит скосить немного глаза в сторону и как бы немного по другому посмотреть, как видеть начинаешь то, что просто так не видно.
Мама Ира не стого ни с сего, усевшись на лавку тихо сказала:
— А, я сейчас банника в бане видела. Он мне пальцем грозил, а я и не знала почему.
Фёкла Гавриловна, уселась возле мамы Иры и поглаживая её по голове, только скорбно вздохнув, произнесла:
— Прости меня старую. Видела ведь, что ты понесла от Славы, но и подругому обряд не произвести. Только брюхатая может тянуть плуг опахивая, и она и земля, может родить, так что богини они обе.
Тут её прервал шум шагов на крыльце и в открывающуюся дверь ввалились и сгрудились возле порога ватага мальчишек и девчонок, с восторгом рассматривая бабу Фёклу и маму Иру, как двух сказочных ведьм, что вот вот сядут на мётлы и взлетят. Фёкла Гавриловна всё прочитав у них в глазах, фыркнула и глядя над их головами, только проворчала:
— Я бы вашу пестунью, схарчила без соли, будь моя воля. Ишь ты какие пугалки придумала рассказывать.
Света густо покраснела и сказала в своё оправдание:
— А чем мне их приструнить? Они уже и не помнят, как отцы выглядят. А так настоящие ведьмы, это ведь так здорово. И вообще баба Фёкла мы опять на сказки. Угощать нас не надо, правда, ребята? Мы ведь только поели у меня дома?
Увидав кивающие головы и сияющие глаза детей, старушка совсем размякла:
— Кто слушаться тетю Свету не будет, съем, на костях поваляюсь, покатаюсь, да ещё и родителям что таких не вкусных вырастили, пожалуюсь. Всем понятно?
Шуточная угроза, ни кого не напугала, а только рассмешила, тогда мама Ира, уже чуть не падая от усталости, произнесла:
— Влезьте на печь ребятишки, девчонки и мальчишки. Пришла очередь песни петь, да сказки сказывать.
Баба Фёкла услышав усталость в голосе мамы Иры, отправила её в комнату на постель почивать, а сама, подняв клубок с волшебными нитками, позвав котика к себе, стала перематывать клубочек. Кот отойдя от миски с молоком, привычно стал играть с ним, а Гавриловна, глядя на огонь, запела тихо, тихо, но дети слышали каждое слов, запоминая его на всю оставшуюся жизнь:
— Баю-баюшки-баю,
Баю, детушек, баю!
Приди котик ночевать,
Моих детонек качать,
Качать, прибаюкивать
Уж как я тебе, коту,
За работу заплачу:
Дам кусок пирога
И кувшин молока.
Баю-баюшки-баю,
Баю, детонек, баю!
Искрясь и вызывая оживление на печке среди ребятни, из ниоткуда вместо кота появился древний бог Бай. Лавка скрипнула и он откинувшись на ней, оглядел печку и улыбнувшись, произнёс:
— Здравы будьте люди добрые. Ужель все пришли Бая старого послушать, да над сказками поохать, над быличками поахать?
Фёкла Гавриловна, с поклоном поднесла молока богу, тот не стесняясь осушил кувшин с парным молочком и вытерев капли на своей шикарной бороде, начал говорить:
— Ну, коль, угощение принял, требуется отработать, так спокон веку ведётся. Расскажу я вам, за теплоту да за ласку такую сказку…
В некором царстве, да в далёком государстве жили были сильно могучие богатырки. И правили они страной своей мудро и правильно. На престоле в той стране стояла женщина и управлялась со всеми делами чрез круг женский, куда только ведающие да мудрые жёны входили.. Мужчины в том государстве были нужными людьми. И воинов, и мастеров и хлебопашцев среди них много было, не было только ведающих людей. Потому и власть в государстве том была в руках женщин. Так и получалось, что как мужья, сильные люди были нужны, нужны были для нужды мирных и военных, а как правители, не хватало им срока жизни человеческого. Потому как жили правительницы долго и старость не касалось их тел. Много детей рождалось у них, и собираясь в отряды большие девы воины уходили из земли своей, но не рвали с Родиной любимой. Так уж получилось, что одна из правительниц Радана Сильномудрая прожила длинную почувствовала старость и немощь в телесах своих. Однажды взглянув в зеркало круглое, не увидела она лица юного, потому запечалилась и занемогла. Собрав круг из мудрых женщин, было решено отправить поочередно двух своих дочерей – Прежиню и Вигу за «сурицей солнечной живящей» к городу древних богов небесных гору Меру. Не вернулись сёстры из похода того, не вернулись и мужчины, что последовали за сильномогучими богатырками. Кинув руны священные, последняя надежда государства Легиня, вынула жребий себе идти за сёстрами в дальнюю страну к священной горе. Взяв отряд с собой и мужчин и женщин, пошла за ними младшая сестра, проходя одно испытание за другим, со своими людьми верными. Вскоре достигли они и горы Меру и города богов древних , что на горе той дивной стоял. Легиня испросила у тех Сурицы для матери своей. Проводили боги людей до реки солнечной, что текла сверкая и искрясь с древнейшей горы. Указав на волны самый юный из богов, что только стал недавно седым, но ещё с русой бородой произнёс слова, что услышали все, кто был на берегу солнечной реки: «Первый глоток даёт силы, гонит боли, утомление и недуг. Второй глоток даёт веселье и нетленную молодость, изгоняя старость. Третий глоток для вас людей лишний, он превращает человека в скота. Приходили до вас две богатырки с людьми своими. Отведали по три глотка, а теперь пасутся, двумя стадами людскими. Всё забыли и уподобились овцам на лугу зелёном. Сколь не пытались мы до них достучаться, нет у них слуха человечьего и возвращаться в людской вид не хотят. Ибо забыли, кто они и для чего рождены были…».
Первой выпила два глотка священной реки Солнца Легиня и благодарны слова и гимны сотворив светлым богам, обрела бессмертие, по глотку сделали люди что с ней во всех тягостях были. Испросила теперь уже бессмертная у богов древних для них возврата рассудка сёстрам своим и людям их. Вернув разум сёстрам, стали возвращать в человечий вид людей, что были с сильномогучими богатырками, да они воспротивились, не хотя возвращаться к человечьему облику, предпочитая скотский. С горем и плачем вернулись люди со всеми ними в отчий дом. Поведали обо всём, матери своей Радане и опечалилась она. Зная теперь древнюю меру, испила она лишь один глоток, ибо не искала она нетленного века, а лишь спасения от старческой недуга. Второй глоток вылила Радана под корни дуба, берёзы. С тех пор эти деревья на земле той древней почитаются священными, дающими силу, молодость и долголетие. Женщины же отведавшие солнечных глотков сверх меры, так и не смогли оправится, и мужчины , что сделав по глотку обрели разум мудрых, заменили их со временем, потому как утеряно было долголетие женское, из-за несоблюдения древней меры. Потому и управлением делами человеческими, возложили на сильных телом, но не духом. Так-то в те времена былички сказывают, дело было.
Улыбаясь в бороду, бог Бай осмотрел и печь и прикорнувшую под его рассказ Светлану, и задумавшуюся Фёклу, не стал он более говорить, а вернувшись к себе, только ещё раз крякнул перед перевоплощением в кота, да и был таков. Фёкла Гавриловна отвела сонную Светлану в постель к маме Ирине и уложив двух женщин разом, пошла в горницу к печи. Ночи стали прохладней, потому подбросив пару поленьев потолще, она улеглась на лавку, вновь и вновь возвращалась к тому что услышала от бога Бая и понимала, что если не придёт время вновь править женщинам на этой земле, то вскорости и земли да и людей не будет… Горько вздохнув она провалилась в сон. Деревня Ненарадовка вновь спала.
