Сказка седьмая, в которой зареченские бабы проявляют свою волю…
Скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. А уж в России и подавно. Не успела мама Ира и глазом моргнуть как пролетел день и вернулся дед Михей, Справил, смастырил лодочку зареченским, проконопатил, просмолил её легонькую, самое бы было мотор делать, да нет хозяина, что с мотором в город уехал . Пролетела неделя и всё сено было во дворах Ненарадовских, да при въезде в деревню словно в линеечку по обоим сторонам, двадцать стожков выстроилось. Вот уж и вторая неделя пошла, зареченские мужики покряхтывают с утра до ночи, шум стоит, треск. Топоры дрова крошат, бабы мужикам щи носят. Поленица к поленице растёт на перегонки в различных дворах Ненарадовских. Всё вроде хорошо, а нет нет да заболит сердечко у мамы Иры, где же её суженый, верный спутник на все времена. Выйдет за околицу, не видно его. Выйдет на улицу не слышно его. Выйдет тёмной ночкой из дома на крыльцо, не чует скорого прибытия сердечко ретивое. Так продолжалось до самого Ильина дня. Вся работа в деревне переделана, осталось только деревенское поле сжать да пшеницу обмолотить, да землицу матушку к зиме приготовить. Всё налаженным делом шло к подготовке праздника. Баба Фёкла обучала маму Иру премудростям врачевания и заговоров, девчонки росли как на опаре, жизнь продолжалась до одного прекрасного утра. В это утро Ненарадовка стояла в туманном облаке, выгоняя своих кормилиц на пастбище, хозяйки сокрушались что вот и лету красному подходит конец. Пора де к зиме готовится. Со стороны леса, что отделял деревню от всего остального мира с проходящей трассы послышался моторный звук. Обрадованная мама Ира думала, что это вернулся папа Слава. Потому и не уходя в дом, всё стояла и ожидала когда звук приблизится. Но какого же было её удивление, когда вместо папы Славы и нормальной машины, появился буро-зеленого цвета УАЗик, с фирменной надписью «Полиция». Проскрипев, это средство передвижения для внутренних органов, остановилось посреди деревни Ненарадовки, и в отвалившуюся практически дверь, вывалился толстый полицейский, с не выспавшимся лицом и сержантскими лычками. Со старенького сиденья, он вытащил мегафон, такой же старый и хрипящий, как и машина, что его привезла, и начал говорить. Правда слова эти были больше похожи на простуженное карканье, но цели он своей добился. Практически все обитатели Ненарадовки высыпали горохом к представителю власти, что собирал их возле себя:
— «Жители деревни Ненарадовки. Требуем выдать захваченных в плен зареченских мужиков, иначе будут ко всем применены санкции по статье похищение заложников!»- прохрипев это ещё раз, толстяк казалось сдулся и вытирая пот с взмокшей головы, стал осматривать всех пришлых пред его машиной. Тряпичные створки, что скрывали внутренности машины были распахнуты, и на женщин уставились испуганные глаза таких же женщин, только всклоченных и немного помятых неблизкой дорогой и нервами. Фёкла Гавриловна пройдя к представителю внутренних дел, обратила на себя внимание уже тем, что стоило ей сделать шаг в его сторону, как женщины уважительно расступившись освободили пространство, образовав своеобразный коридор для бабы Фёклы.
— Ну чего ты болезный разорался. Убери дуделку свою и объясни толком, чего тебе надобно чёртушко?
— Э, старуха, аккуратней на поворотах, я при исполнении.
Полицейский надулся и жирной рукой попытался под своим брюхом, найти кобуру как символ власти и страха.
— Я то старуха, а вот ты милок столько водки будешь кушать, и до старика не дотянешь, так то. И это не угроза, это предупреждение. А теперь оправься, и докладай по форме, чего припёрся к нам. У нас даже депутаты с их враньём не появляются, а уж вас касатиков и подавно только в сорок первом видали, да токо вроде победили мы тогда, а власть почему то сейчас ваша. Чудны Господи Свароженька дела твои.
Опешивший полицейский смотрел, как смыкается вокруг него угрюмые и злые лица женщин, что сейчас казалось раздавят его нежное тело, что когда-то было поджарым и юным. Но тогда он ещё не глушил свою совесть водкой и украденной колбасой не наедал себе третий подбородок. Вспомнив те добрые деньки, он по инерции поднял руку вверх, и схватившись за фуражку, что больше напоминала германскую полевую времён второй мировой войны, и со всей силы, швырнув её наземь заверещал что было сил:
— А я чего? Мне приказали, я и приехал. Вон они заявление написали, что у них банда экстремистов взяла в заложники мужей и держат их в рабстве. А у меня даже патронов нет. Чем я спрашивается с этой бандой должен сражаться?
— А ну прекрати истерить, как баба на сносях.
Баба Фёкла была само спокойствие. И уже обращаясь к женщинам сидящим в машине, скомандовала:
— А ну вылась, да спокойно всё объясните. У нас тут из екстремистов тока дед Михей, усе остальные в поле. Чего бабы да не смогут договориться. Вылась, не боись. Дело говорю.
Дверь полицейской таблетки отворилась и на свет и волю деревни Ненарадовки вылезли покряхтывая и постанывая от кошмарной поездки пять женщин. Среднего возраста, практически одинаково одетых, и казавшихся в чём-то одинаково похожих. С измученными жизнью лицами, мешками под глазами, красными пальцами и соломенными паклями, что выбивались из под простых ситцевых платочков. Конопушки сочетались с морщинами на лице и все они были охвачены общим состоянием тревоги и непонимания происходящего.
— Ну бабыньки, кто за старшую?
Баба Фёкла осматривая всех пятерых пыталась высчитать ту с которой ей придётся объяснятся, да ещё так чтобы не навлечь на деревню чего похуже чем этот жирный бурдюк с салом и потными подмышками.
— Вродясь я постарше буду. Марфа я.
Баба Фекла осматривая высокую женщину, мосластую в кости и обтянутую загоревшей кожей фигурой, паклевыми волосами и серозелёными глазами, при всей внешности, было в ней что-то притягательное, если не смотреть на ступни, там в галошах на босу ногу отчётливо проступала нога сорок пятого размера, что совсем портило всю картину восприятия этой скромной женщины.
— А по отчеству тебя как Марфа?
— Ивановна. — прогудела женщина опасливо косясь на товарок.
— Ну, что ж Марфа Ивановна, давай излогай. Или знаешь, ты давай помолчи, а говорить буду я, ежлив чего не так сболтну, ты уже меня и поправишь. Добро?
Заметив, одобрительный кивок всех женщин и заинтересованные взгляды всех односельчанок, баба Фёкла стала говорить:
— Я так понимаю, что недели две так это назад. Приехала к вам в деревню Люська почтальонша. И поведала вам, что теперь Ненарадовка толи куплена, толи оккупирована пришлой семьёю. Да так у них ловко усё получилось, что теперяча посторонних и не пустят никого. Так я понимаю?
Улыбки здоровых, но никогда не знавших зубной пасты ртов, был ей ответом. Поняв, что она приблизительно на правильном пути, Гавриловна вновь повела сказ. И тогда, ваши мужики, уже управившиеся или же почти управившиеся со своими делами, сгуртовались и решились отстоять свой естественный заработок. Приехали оне сюды, а и как в воду пропали? Правильно, аль нет?
— И уже без улыбок строго испуганные лица вновь подтвердили версию Фёклы в том, что она правильно всё осмыслила, та же продолжала нагнетать обстановку:
— Я предпологаю, что кто-то из вас, первые денёчки тока вздохнули с облегчением, но вот кто-то видел ещё раз Люську почтальоншу и совсем не давно? Правильно? Ну кто её видел?
Строгие глаза деревенского детектива в юбке чутко осматривали всех пятерых пришлых. Из своей стайки они выдавили одну, что потупив глаза в деревенскую пыль улицы стояла не мертва ни жива. Баба Фекла наставив на неё узловатый палец, только и сказала:
— Дочка, вот ты скажи. Так ли нет. Встретилась тебе Люська и давай страсти рассказывать. Мол рукастый мужик в Ненарадовке, давно он и мужиков в полон взял, и в рабство их определил. Опоил поди тать их, вот они свои буйны головушки то и сунули в петлю к упырю. Так теперь на веки вечные и будут у него в работниках бесправных ходить. И что надоть власть на помощь звать. И чтобы власть та была при пистоле, чтобы значится, убоявшись её, отданы были ваши мужики? Так я понимаю, али что ещё упустила?
Женщина мотнув головой и закусив платок губами, только и промолвила, но так что слышно было всем:
— Она ещё сказала, что там работы не мерено до мужиков, и что раньше зимы мы их не увидим, так что всю картоху там, али пшено с полей токмо после Ненародовких.
Тут уж заворчали все деревенские:
— Ах ты ж дрянь такая, мотоциклетная… Это чтож нас так поганить?… Это мы чтож когда-то повод довали… Ну Люська токмо появись. Космачки повыдераются на раз… Сами выкопам, да и пшена у нас одно поле… Уже какой год боле и не сеем. Убирать то вот этими руками, да этими спинами, без техники как у вас…
Поднятая рука вверх бабы Фёклы, тут же оборвали разгорающиеся слова и реплики.
— А вы так понимаю поверили во усю эту чушь, и прихватив вот энто подобие мужчинки приехали у нас вызвалять свойных мужиков? Так я понимаю?
Кивки пяти женщин были чуть ли не одномоментные, так коровы в стаде одновременно машут хвостами отгоняя паутов, даже если их нет или они не кусают а просто летают рядом. Инстинкт страшная вещь.
— Но ведь это маразм.
Заговорила мама Ира, в которой вдруг проснулась Ирина Георгиевна.
-Остынь дочка, я думаю, что лучшим доказательством будет прогулка до дома Клавы, и дальнейший разговор, а так по пустому уже час потеряли. Ну, давайте за мной армия мстительниц.
Баба Фёкла не торопясь, вышла из круга и за ней подобно утятам за опытной уткой устремились зареченские женщины, сгорающие от любопытства и тревоги за «своё родное».
Дом Клавдии блестя вымытыми окнами и старенькими занавесками встретил их радостно открытыми калиткой и дверью. Как во всех деревнях во се времена, ни каких запоров и замков в Ненарадовке не признавалось. На крайний случай можно было подоткнуть палкой чтобы дверь не открылась, ну или в петля сучок засунуть для ещё большего удержу.
Убрав прут от двери, баба Фёкла, прошла в обжитый мужиками дом. Печь исправно топилась, на столе уже стоял чугунок с картошкой, в топке томилась каша в другом чугунке. На столе живописно были разложены деревенские разносолы, от овощей и зелени рябило в глазах. Жбанки с квасом, были по количеству едоков, тарелки, ложки, всё было чисто и опрятно. Хлеб накрытый полотенцем рушником до поры до времени лежал во главе стола. Окинув взглядом и стол и горницу, заприметив выстиранные рубашки и штаны, висящие напротив лавок, совместно с починенными носками и начиненными сапогами, зареченские бабы зароптали:
-Это значит точно Люська сказала, что их тут держуть за работников. И отпущать ране зимы не собираются, вишь как стараются ублажить. Усё чистенько и готово, вон мол смотрите, как мы могём за мужиками пригляд держать. Не спешите, там вам не здесь, получатся?
— Ты б молчала Марфа Ивановна и другим рот бы по придержала. Не за то пригляд за вашими мужиками, что вы думаете будто опоили мы их зельем каким, а за то что выпластали честно и по-русски с размахом до Ветрогона всё сено. Дрова в леску теперь на зиму заготовливают. Да свой двигатль и подарки из городу ждут, чтобы к вам законным да распрекрасным не с пустыми руками припожаловать. Денег у нас отродясь многось не было, а вот так и благодорим за работу, что не сдохнет от голуда зимой скотиняка, не окочуримся в Карачун без дров.
Ну-кась, выйдем, я вам словцо скажу, а то пред печкой да домашним огнём, нельзя бранится….
Выйдя из дому и выведя за ограду всех проверяющих, баба Фёкла обернувшись к ним, да так ловко, что солнышко припекающее на небе оказалось как раз за её головой, и потому всем кто смотрел на неё казалось, что из вдовьего платка над головой разливается своеобразный нимб, и тем самым отделяет всех наблюдающих от говорящей какой-то святостью. Фёкла же Гавриловна, не уставая поносить и вразумлять, так прочистила мозг зареченским бабам, что они согласны были ждать своих мужиков и до весны, а уж когда узнали, что она самолично закодировала их от пьянки, и что зелёному змию больше не будет податей да жертв, так все пятеро, чуть ли не в ноги ей стали бросаться и готовы были руки целовать, за свершённое. Подарки что должны были вскоре прибыть из города тоже порадовали их, и уже каждая стала мечтать, что именно законный супруг, привезёт с приработка. Фёкла Гавриловна подливая масла в воображаемый огонь женского самолюбия, живописно описывала все грешки и огрехи Люськи почтальонши, и вот уже все пятеро были на стороне Ненарадовских, что собирались отказаться от такой «связи» с внешним миром.
Полицейский спрятавшийся было в машину, увидев как оборачивается дело, поспешил выползти и тряся огромным животом, подошёл к заявительницам с вопросом:
— Э-э, гражданочки, что делать-то будем? У нас в отделе заявление на похищение, а тут я так понимаю, они без похищения согласились работать? Так чего не так? Значит и не было умыкания мужиков ваших, значит и делать нам здесь не чего? Пора бабыньки возвращаться в отдел да и миром писать отказную. Ну вы чего так смотрите-то?
— Ты чего упырь в бабское дело лезешь?
Накинулись на него с вопросом женщины деревни Ненарадовки.
— Ишь ты отъелся брюхо что твой барабан… А потный, что мой боров в яме… А може мы его зажарим да съядим, глядишь вспомним каки таки мужчины на вкус, своих то почитай давненько оприходывали…
Шутливые фразы, делали лицо полицейского всё белей и белей, рука его уже не пыталась найти табельное оружие, а прижавшись к груди, всем видом просила: «Не ешьте меня пожалуйста, вместе с хозяином, мы не вкусные!».
Посмеявшись над властью, бабы расступились перед уазиком, дабы дать возможность впрыгнуть в него полицаю и захлопнуть дверь. Двигатель машины натужно всхрапнул и приготовился к обратной дороге.
Марфа Ивановна как старшая среди зареченских женщин, поклонилась Фёкле Гавриловне и указывая и на себя и на товарок, проговорила:
— Не серчайте на нас бабыньки, Люська полоумная сгоношила, с толку сбила, да кривой дорожкой отправила. Поклон вам за мужиков наших, да за заботу, особливо за леченьице, этак мы вам их будем кажый год присылати, и подмочь и подлечить. От всех нас проявляя волю скажу, пущай остаются сколь след, а восвояси придут без худого слова встретим. Передайте, ждём их, кормильцев своих, но со спокойной душой и чистым сердцем, скока требуется. А теперь разрешите и нам до дома до очага возвернутся. Не держите зла за поход к вам. А Люське укорот дадим жалобу на неё в город настрочим, чтобы не повадно было, откажимся от неё пусчай другая поштальонша приезжат. Можа почестней будет этой хапуги? Бывайте бабыньки, доведется свидимся, да за добро добром и отплатим.
После её слов бабыньки Ненарадовские, с гордостью поклон отвешали, полные величия и спокойствия расступились они перед металлическим пеналом, что поглотив в своё чрево женщин, стал похож на железную продолговатую банку с отлупившейся в нескольких местах краской. Водитель, что до этого сидел прикипевший к рулю, резко дёргая рычаг переключения передач, старался выжать из старичка всё что тот только мог дать. Чёрное облако выхлопных клубов из трубы, скрыли на некоторое время от полицейского улыбающиеся лица ненарадовских женщин, на которые он всё ещё смотрел со страхом и отчаяньем. Повернувшись к водителю, полицейский сержант только и просипел:
— Предупреждали ведь меня, что тут одни ведьмы живут. Не поверил, вот и сподобился познакомиться.
Больше до местного отделения в машине не проронил ни слова ни кто.
Зареченские женщины были погружены в себя, что-то вспоминая, прикидывая, и переглядываясь, всё ещё не веря, что можно, оказывается, прожить и без мужиков, да так что любо дорого смотреть и на хозяйство, и на дома, и постройки, и огороды, что вольно раскинулись в этой деревеньке.
А вот местные женщины уже практически забыли о происшедшем, и разойдясь по своим делам, только и посожалели, что не оказалось Люськи оговорщицы на тот момент в деревне, а то перья и грязь плакали бы по ней. Но, оставив мщение на послед, они занялись своими привычными занятиями, не считая их рутиной, но позволяющими им твёрдо стоять на земле, устойчиво смотреть в будущее и знать, что так было и так будет, пока не кончится их бабий век.
Мама Ира с Фёклой Гавриловной, взяв девчонок с собой, вооружившись корзинками, отправились в лески возле деревеньки по ягоды. Так и закончился для всех этот день. К вечеру они вновь пришли домой все вместе, весёлые и уставшие, напитавшиеся запахом леса и трав, кореньев и листочков, что бабушка Фёкла показывала не только маме Ире, но и им, любопытным, как и все дети в таком возрасте.
Вечером растопленная печка, и уже двое взрослых помогая друг другу, вызывают песней колыбельною древнего бога Бая:
— Спи, усни, Бай, бай, бай!
Угомон тебя возьми…
Спи, посыпай,
Боронить поспевай.
Мы те шапочку купим,
Зипун сошьем:
Зипун сошьем,
Боронить пошлем
В чистые поля,
В зеленые луга.
И стоило маме Ире произнести последние слова заговора «Баю, бай!», как опять рассыпаясь искрами и всплесками солнечных всполохов, похожий на кусочек северного сеяния, появился на лавочке бог Бай, со словами приветливыми. Приняв в руки кувшин молока, ещё теплого и пахнущего травами, он не спеша опорожнив и крякнув на последней капле, вытерев рукавом рубахи рот, вновь за говорил:
— Благодарствую хозяюшки, деткам вашим резвых ножек, ярких щёчек, зорких глазок, разума да пригожести, за привет да ласку вашу, желаю. А каку сказку пожелати сегодня выслушати? А?.
Девчонки зашевелившись на теплой печи, впервые за всё время, не сговариваясь и не задумываясь произнесли:
— Про папу.
— Эвоно как, про Папу. Соскучились по родителю лапушки?
Бог рассматривал очаровательных, загоревших, пропитанных энергией земли детишек, и улыбаясь своей загадочной улыбкой, только и произнёс:
— Ну про папу, не про папу, а сказка ложь, да в ней урок, кто осилит тому в прок. Слушайте красавицы, следующую сказку.
Усевшись по удобнее на лавке, и глядя в пламя хозяйки печки, он заговорил:
В некотором царстве, в некотором государстве, предавно настолько что и люди забыть успели, случилось как-то вот что… Жил на земле славный народ. Богатым и щедрым он был, да настали времена лихие и стал у этого народа змей идолище поганое девок таскать. Перетаскал красавиц, принялся за женщин, уж что токо люди не делали, а змею всё неймётся, крадёт, обманом да лестью да в сети свои завлекает, и уж потом к себе в землю гористую утаскивает. Долго ли коротко, но правитель той страны, кинув клич стал ждать богатыря, что победить сможет змея, но ни кто не сыскался. А по ту пору, украл змей и у царя дочь единственну, да ещё и поиздевавшись записку когтём страшным на стене высек: «Я король мира, покоритесь, и тогда верну вам ваших женщин, тех что захотят вернутся, испробовав моей жизни, моей свободы, моих законов и моей свободы». Сколько не ждали богатыря, всё не то. То один явится, то другой, а то и самозванец выищется, все сгинули безвести, да и змея не победили. Принял решение царь, покорится змею. Принесли ему все клятву в верности, в той земле. Услыхал о том змей, идолище поганое, прилетел, радуется. Женщин обратно вернул, да оне каки-то не таки стали. Мужья уж обрадовались, дети к ним кинулись. А оне вроде как чужие. Собрались все вместе, да чего то обсуждают, жить прежней жизнью не хотят, не желают, требуют, чтобы змей, обратно их к себе забирал. Обрадовался змей, и условия выставляет такие. Кто хочет вернутся ко мне в землю мою камену, тот работать будет до крававого пота, до последней капли золотой, до последней хлебной корочки, всё отдовать будеть мне змею, повелителю. Не будет больше правителей на земле, теперь один змей всем указ. Стал тот народ жить как по писанному, смирившись, с волей женщин да змеевой, а всё жизнь не идёт. Мрут люди, рождения нет, урожаев нет, уже и работать то не кому, с горя мужики в зелено вино, к другому змею на поклон подалися. Так бы и сгинул народ тот без вести, да объявился среди него не богатырь, но светлый человек. Не захотел он под змеем ходить, да дурным жёнам служить. Отправился он в царство змеева, да по доброй воле, да тайной надобности. Решил разузнать, как извести змея того злобного, чтобы и колдовство и власть его закончилась. Шёл он дорогами разными, не всегда прямыми да проходимыми, голод но и холодно было ему, но дошёл он до землицы змеевой. Вот прошёл он как-то лес один, а от леса уже и остались то одни пеньки, да трава суха, но живность мал мала была в том лесочке. Вот и решил человек тот поохотится. Да свил он силок да поймал птицу в него, а она ему человеческим голосом. Не трожь меня, я последняя надежда для твоей земли. Отпустил он её, пошёл дальше. Вскорости другая земля пред ним предстала. Вся в камнях, да деревцах хилых. Прикорнул он возле такого кустика, чует сквозь сон, начали ему сапог жевать. Изловчился он, да и поймал степного волка, что от голода страх потерял. Приготовился он разорвать его, да отобедать, а тот взыв, да по человечески стал бормотать: «Не трожь меня, я последней надеждой для твоего народа буду, придёт время». Выдержал человек и это испытание, отпустил и простил зверя степного. Вновь пошёл он по земле змея проклятущего. Один кусок земли прошёл. Реки испоганенные миновал Вышел на другой кусок земли, вновь в лес попал. Тот и по богаче был и по обитаемый. Остановился в нём он и стал присматриваться. Так и день прошёл. Вдруг услышал он в чаще ворчание, да кряхтение, устремился он туда и видит пред собой, большого, но худого и облезлого медведя. Застрял тот в коряге лесной и вот уж смерть ему приходит. Решил добрый человек, чего уж двум погибать, так хоть он насытится, совсем худо человеку. Вот мысль гадкая и проскользнула в голову его. Но медведь обратился к нему человеческим голосом, и сказал только: «Не трожь меня, я последняя надежда твоей души.» Отпустил его добрый человек, да и лёг возле той коряги, думая, жаль ни себя, ни спас, ни землю, ни народ. Умру от голода. Нет больше сил, маяться.
Попрощался он уже мысленно со своими родными, и вдруг видит, идёт по лесу, дева чудная. Вроде и как она человеческая, а кожа другого цвета, одежда совсем чуждая, да и речь вроде как не знакомая. Да девица, не стала обращать на вопли человека внимание, взвалила его на себя и притащила к своему роду племени. Вышел из высокого терема, что сплетен был из кож и веток, её отец, и приказал разжечь костёр. Вот и всё — пронеслось у человека в голове. Да не тут-то было. Запылал высокий костёр, возле него воины того племени станцевали, усадили возле него и человека что шёл змея побеждать. Вышел старец в одежде звериной, да и кинул в костёр пригоршню травы чудесной. Враз от костра пошёл туман, и проник тот туман в людей что сидели возле костра, и стало им понятно друг друга без слов всяких. Вот тогда-то и понял человек, как ему повезло, что встретился ему этот народ невиданный, тоже змеем уже практически уничтоженный. Выступили они вместе как братья, не далече путь их был. Не успела луна и трижды исщербится как прокрались они в палаты змеевы. Пал от их рук змей поганый идолище. Разрубил светлый человек брюхо змею, смотрит а внутри хрустальный ларец. Били долго его, не смогли одолеть люди чуда ларца-то. Тут появился медведь во дворце и пройдя к ларцу, ковырнул его когтём алмазным, раскрошился ларец тот же час, и выскочил из него кролик пушистый, да такой шустрый, что не появись степной волк, не видать бы было светлому человеку спасения своего народа. Догнав и порвав кролика, степной волк, освободил утицу серую, что взым в облака понеслась быстрее стрелы в тайное хранилище змеево. Погнался за ней человек, и прибежал он к хрустальной горе, на верхушке которой и свила уже гнездо утица серая, дабы высидеть снова яйцо из которого новый змей явится миру. Стал стрелять в неё светлый человек, ни чего не получается отскакивают от нею стрелы калёные. Но тут появилась птица хищная и упав на неё стремительно, разорвала утицу, да так ловко, что по краю горы, скатилось к ногам светлого человека яичко не простое, но светящееся. Взмахнул он им и со всего маху, да и по горе хрустальной ударил, раскололось яичко. Брызнули скорлупки в разные стороны и у самых ног светлого человека оказалось зёрнышко. Поднял он его и не задумываясь, будто подсказал кто ему, воткнул зёрнышко в самый верх той горы хрустальной. Раздался тогда шум страшный. Развалилась гора, рассыпалась власть змеева, распылился морок, да колдовство его на всех людей что навязанный был. Очнулись от поганого сна земли, вздохнули народы, а из самого логово да из дворцовых обломочков, ведут к человеку царёву дочь. Уж та и красива и спесива, и вроде как и от сна змеева, да от морока идолищного должна освободиться, а всё из себя паву гнёт. Посмотрел на неё светлый человек, да и говорит:
— Вот тебе моя воля. Ступай к отцу батюшке, а я здешнюю деву замуж возьму, да следом в землю нашу вернусь. Может и не было на тебе змеиного морока, коли даже гибель его исправить тебя не может, так может землицей нашей исцелишься, водой, да воздухом насытишь душеньку, а потом глядишь и человеком вновь станешь.
Бог Бай рассказывая сказку казалось на одном дыхании. Приостановился, и глядя на двоих женщин, только улыбнулся, произнеся:
— Детки ваши уже спят, пора и вам. Скоро хозяин пожалует, не печальтесь.
Мама Ира, вскочив с лавки, преподнесла древнему богу молока, но тот не стал дожидаться крынки, перекувыркнулся и в световом круге растворившись, проявился как чёрный кот Гавриловны.
— Пойдём спать, дочка, утро вечера мудренее.
Фёкла Гавриловна, подойдя к маме Ире, ласково положив руку на голову, погладила шёлковые волосы.
— Пойдём, Георгиевна почивать.
В деревне Ненарадовка вновь наступила тёплая августовская ночь.
