Заголовок:  Новое Житие  — покой нам только снится.

Автор: Станислав Графов.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

-…Ох-х-х-х! – простонал Миша от подступающего отчаяния: — Как мне с этим жить, Василий Иванович? Она там, одна-одинёшенька – на переднем крае этой треклятой, необъявленной войны…

— Ну да, а ты, голубь, вестимо, в самом тёплом месте, хлопаешь чай целыми чашками и закусываешь баранками с вареньем. Так сказано или чего хотел добавить?

Цвигун устраивался поудобнее за кухонным столом, где в чашках зелёно-белого фарфора с вычурными, в виде лебедей ручками дымился крепкий ароматный чай. Движением, которое более всего хотелось приписать к неуловимым знакам, он предложил сделать Мише то же самое. Отказать было трудно, вернее почти невозможно. Стоять же наподобие дурня с разинутым ртом и следить, как баранки вместе с чаем (не говоря уже про папино с маминым вишневое варенье)  исчезают в чреве дедушки моей Иринки  было как-то не с руки. Опять-таки, утечка информации дойдёт до самой, до любимой, потом шаром биллиардным или комом снежным докатиться до полковника Терентьева, а от него, сердечного, неизбежно попадёт  в родимые пенаты. Ладно, если только к Александру Андреевичу или Павлу Фёдоровичу с Павлом Петровичем, «собственникам» ненаглядным. Но ведь до Клавочки, милой девочки, дойдёт. Как пить дать – докатится. Как ей объяснить приезд будущего родственника? Ай, ай, ай, нехорошо-то как…

—   Это хорошо, милок, — улыбнулся крепкими зубами старик, раздвинув пушистые, с сединой усы. – А ты про что-то нехорошее подумал! Ась, не слышу? Хотя, впрочем, и так ясно. Яснее ясного, милок. Насчёт девушки другой? Да ты не бойся. Все мы люди, все мы человеки. Всем нам слабости попустил Господь. До известного предела, как говорится. Да и не слабость это! Вон, сколько половинок нашенских по белу свету ходит-бродит! И не сосчитаешь. Товарищ Платон, философ греческий, тебе известный, именно так сформулировал свою мысль в отношении тех самых встреч, с которых отношения начинаются. Своеобразные, надо сказать, отношения эти – любовью называются. Не той, что раз, два и бросил… То даже не… тьфу, этот самый – не секс, которого нету, прости Господи! То просто нижняя перекладина крышеня подчиняет себе верхнюю. С неё и начинается в мире то, что грехом называется. А у тебя, милок, совсем иное. У тебя поиск – вот что! Одну половинку встретил, другую. Очень хорошее дело! Теперь ищешь себя в них – в которой тебя, прямо скажем, больше. Пока не найдешь, шага не сделаешь. Верно я говорю, а, Миша?

—  Ну, знаете, Василий Иванович, — зубы Миши залязгали по краям чашки, а язык мгновенно покрылся коростой от ожога, — вы это… того… самое…  Извините, что я всё никак не соберусь… Всё, начинаю собираться – сборка пошла!

Он мгновенно отставил чай и сел с вытянутыми поперёк туловища руками. Замер так на время, что показалось ему Великой Вечностью, а на самом деле уместилось всего в несколько секунд. Было слышно, как на стене, оклеенной фотообоями (расстилался живописный пейзаж Красной поляны с заснеженными вершинами гор, тёмно-синими небесами и стремительно несущимся среди скал серебристым источником) тихо гудят часы-ходики. Затем в сознании Миши всё стало спокойно. Умиротворённый собой и миром, который заполнил его, он прочёл молитву «Отче наш». Затем открыл глаза и обновлённый посмотрел на старика весело, с юношеским задором.

На столе заиграли церковные колокола – экран сотового телефона засветился золотисто-сиреневыми лучами. Сообщение было от шефа и было таковым: «Сынок, мы в курсе. Привет коллегам по фронту. С ним знаком, поучись немного. Привет и мой поклон. А.А.». Про Клаву и уговор ничего. Миша закусил было губу, но снова расслабился. Собственно, ну и что? Бог есть любовь, а любовь есть…

—   Что сейчас хотел сказать, говори,- снова отхлебнул чай Василий Иванович и на этот раз подмигнул. – Потому что мысль пришедшая есть кладезь мудрости. Ежели, конечно, от души  и от сердца она. Тогда мысль от Бога. Сейчас же говори, сынок.

—   Я подумал, если Бог есть любовь, то любовь есть свобода. А что же, если не она? Не свобода?

—  Мысль хорошая. И своевременная. Хорошо и то, что изречена в моём присутствии. Правда, есть одно небольшое «но». Именно оно, это небольшое и противное, меня и смущает, молодой человек, — старик свёл кустистые брови, а затем одним махом широкой, костистой ладони, мгновенно их расправил. – Ещё раньше было сказано и принято за аксиому, что Бог это Слово, и это Слово было ВСЁ. Одним словом, сгусток информационных вибраций, сплетённых воедино. Свобода всего лишь один из разделов. Возможно один из самых вместительных разделов. Но! — широкий палец с плоским, крепким, как ракушка ногтём поднялся к абажуру, о который билась сонная, глупая муха. —  Но, любовь с определяющим смыслом «свобода» уведёт неизвестно куда. Как в прекрасное далёко, так и… на рога к одному, извиняюсь, субъекту… С одним из которых ты уже намедни, да и прежде, познакомился…

Мишины плечи зябко передёрнулись. Он и вправду не хотел вспоминать всего того, что случилось с ним намедни.

—  Ну, поговорить мне с Ирой хотя бы можно? – одними губами спросил он и, столкнувшись с решительным барьером, молвил: — Это жестоко…

—  Ошибаешься, молодёжь! Это не жестоко. Это как раз-таки милосердие по отношению к вам. К тебе и к ней. Ладно? Поверил? Ну, то-то. Вот сядь и послушай меня, старика. Чего расскажу тебе такого – не поверишь. Скажешь, у дедушки на старости лет голова рехнулась. Короче, сбрендил, дед и поехала у него крыша в далёкие края. Ну, слушать будешь или как? Как?…

Последнее он произнёс вопросительно, глядя ему в глаза с  многозначительной иронией. Миша вспомнил – точно также смотрел полковник Терентьев, Владимир Николаевич. Стало быть, они знакомы. Что ж, следовало ожидать. Ещё один – свидетель на свадьбу выискался. Хотя, в общем-то, не самый плохой. Хуже видали… Немного подумав (вернее было сказать, прочувствовав) он набрал и отправил шефу такое сообщение: «С ком приветом! Мы сработались. Изучите и уберите мусор на площадке. Чехол пустой, но следы могут остаться. Кое-что было – не поддаётся обработке. Ученик-Учителю». Ответ пришёл через минуту: «Будешь знать, скоро состаришься. Если слишком много. Мы изучаем. Главное пока носа не кажи. Держись взятой линии. Молодец по многим пунктам. Не называй меня учителем, а себя учеником. Нашлёпаю». В конце следовал целый ряд из чисел «7».

—  Тут вам привет передают и велели низко кланяться. Слушаться вас во всём… туда-сюда… — Миша опустил глаза и поджал губы, чтобы не выдать смех. – Догадываетесь, кто?

—  А, Человек-Гора? Сан Андреич что ли?  Вестимо, он сам, — снова подмигнул ему Василий Иванович.

—   Так точно, — усмехнулся Миша. – Так как, вы говорите, насчёт слушать? Мне больше не слушать – слышать надобно. Себя слышать…

—   О, какой молодец! Сиди… — Цвигун привстал, пошарил открытой ладонью по воздуху в той стороне, где находилась Мишина комната. – Сиди-сиди… Ладно уж, выиграл и этот тур. Расслабься получше, глотни новых сил. Ну, и слушай самого себя. Доброго пути…

Он мгновенно коснулся (будто молния мелькнула) щепотью пальцев правой руки Мишиного лба. Парень моментально «выключился». Его веки вмиг стали лёгкими. Лёгкость мгновенно передалась мозгу, а от него волнами обрушилась на все члены. Лишь ююбы родители не проснулись, не заявились на кухню, с лёгким ужасом подумал он. И тут же погрузился в вихрь, что, нежно обволакивая  его, вынес через какой-то коридор к ярким подсолнухам и рычащим военным машинам. Они были окрашены в темно-зелёный цвет,  имели угловатые, низко скошенные корпуса, из которых торчали длинные стволы пушек. Вдоль их строя рядком высились группами по четыре экипажи в тёмно-синих, светло-зелёных и светло-серых комбинезонах, чёрных матерчатых шлемах. На плечах у бойцов и командиров топорщились чёрные с красной каймой погоны. Миша успел обратить на это внимание и подумать, что на дворе явно лето 43-го и до конца Великой и Отечественной осталось от силы два года, как вдруг… Ирин нежный и певучий голосок молвил: «Помни меня, милый, не забывай! Помни…» На мгновение возникло, закрыв собой всё и вся её личико со смеющимися серыми глазами и ямочками на щеках, выдавшими улыбку. Он рванулся было к ней, но тяжёлый, властный голос человека с двумя просветами и тремя звёздами на погонах гаркнул: «Капитан Померанцев, а ну, не спать в строю! Совсем распустился, мать-перемать! Здесь тебе не там и не тут! Здесь тебе боевая задача, которую надо писать и слушать, а не хайлом щёлкать. Не слышу ответа? А!?!» Вместо того, чтобы призвать этого мордатого хама с выпирающим из-под комбинезона животиком, он сложил руки по швам и отчеканил: «Есть хайлом не щёлкать, а слушать и записывать боевую задачу». И вдобавок, не отнимая рук, сложенных вдоль туловища, робко спросил: «Товарищ полковник, разрешите обратиться?» «…Есть? Какой тебе есть – не заслужил ещё, чтобы есть! Есть после будете, когда врага одолеете…» «Так точно, товарищ полковник». «…Ну что там у вас, капитан, обращайтесь», — сменило начальство гнев на милость. «Карандаш разрешите поднять… обронил…»

Ему, наконец, позволили это сделать под тихие, незлобные  смешки. Он пробежал глазами по раскрытому, заткнутому за целлулоидный отворот планшета, полевому блокноту, в который, оказывается, регулярно записывал этим химическим обрубком много чего. Как-то, расход топлива и боеприпасов, учёт Н/З, итоги текущего ремонта, износ маслофильтров, состояние ленивцев коленного вала и фрикциона, которым почему-то интересовался чаще, чем всем остальным. Но под сегодняшним, крупно и размашисто написанным числом напротив «боевой задачи» значилось, что – «Пройти 50 км до дер. Михайловка, занять круговую оборону, использовать рельеф местности и естественные укрытия, задержать продвижение танковых колонн с мотопехотой противника. Позывные:  «30»-«40»…

Часть первая. Операция «Цитадель».

Глава 1. Огненное лето 43-го.

…Цвигуна накрыли плащ-палаткой. Он неспешно набросил на голову капюшон и туго стянул его тесёмками. Кивнул в знак благодарности сопровождающим его лицам, что так же шуршали плащ-палатками. Взводный, невысокий лейтенант, перекрестил его в напутствие.  Он, по всей видимости, не раз провожал группы СМЕРШа, так как действия его были неторопливы  и спокойны. Выверены, как говорится, до мелочей. Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта в звании полковника, что был для легенды облачён в мятую форму капитана, артиллерийского наблюдателя, с соответствующими документами и соответствующей внешности (для вящей правдоподобности оброс трёхдневной щетиной), лишь усмехнулся и кивнул. Партия и сам товарищ Сталин давно выказывали почтение к православной и мусульманской церкви, поощряли чувства верующих, открывая храмы, упраздненные при политике военного коммунизма. Провожая сыновей на войну, многие отцы да матери уже не таясь, вешали им на грудь фамильные крестики на фамильных же цепочках. А то и вовсе крестили их, в большинстве своём членов ВЛКСМ, в местных церквях. Такое вот…

—   Что ж, как говорится, с Богом, — уполномоченный подумал и сам осенил свою грудь, блеснувшую алой и белой эмалью ордена Красной Звезды. Он ещё раз сверился с окулярами стереотрубы, что была обложена за бруствером мешками с песком и замаскирована ветками так, будто была рогатым кустом: — Поползёте строго на юг. Никаких отклонений, слышите?

—   Так точно, слышу, — качнул головой Цвигун, едва не сказав «товарищ капитан».

—    Вот и славно. Дальше за тремя кочками, метрах в ста от ничейки начнутся минные поля. Наши, само собой разумеется. Проход для вас очищен. Строго между двумя кочками, одна – слева от вас, другая – справа. Та, что слева, будет помечена камушком. Вы поняли?

—   Так точно, понял.

—   Вот и славно. Замечательно, я хочу сказать. Ползите…

Цвигун, проведя по нему взглядом, схватился руками за жерди бруствера. Его толкнуло наружу, как пробку из бутылки —  это подсобил взводный. Ныряя носом в поросшую быльём курскую землю, озаряемый магниевыми вспышками оранжевых да зелёных сигнальных патронов, он пополз от первой линии «передка», называемого в документах и прочих картах «первым эшелоном обороны», к смутно чернеющим вдали проволочным заграждениям. Рассвет ещё даже не занимался. Небо и всё вокруг было налито густым, чёрно-лиловым.   Будто тушь развели вокруг и окрасили холмы да равнину с высокой сине-серой травой и пятнавшими её круглыми, безобразными воронками, запорошенными с краю бурой, горелой землёй. И с нашей и с германской стороны поминутно взлетали огненные шнуры разноцветных сигнальных ракет. Или повисали в чернильном воздухе с точками звёзд абажуры осветительных бомб или снарядов. От этого изрытая и покорёженная, благодатная земля становилась похожа на жерло вулкана.

…Он полз, ловя носом быльё и вдыхая ароматы свежей земли. Какие-то жуки, букашки и кузнечики суетились в траве. Из высоких стеблей иногда, стремглав вылетали птицы. Сложив крылья, они с клёкотом вырывались в тёмное небо. Пару раз в этом направлении неслась огненная мишура трассирующих пуль. Но обошлось. Он помнил, как пробираясь по траншеям, они видели непривычную для ночного часа суету. Бойцы, в зелёных шлемах, покрытых мучнисто-жёлтой пылью, с такими же припорошенными лицами, сжимая оружие, перемещались в разных направлениях. Их тихо подгоняли сержанты и старшины. На батареях ПТО, вкопанных в землю в промежуточных полосах, шло своё оживление. Там чистили каналы 45-мм и 76,2-мм пушек, проверяли затворы и откатники, сверялись с дальномерами. В танках поддержки, что были вкопаны по самую башню в тех же полосах, укрытых от вражьего глаза маскировочной сетью с пришитыми ветками и пучками травы, опускались и поднимались жерла пушек. Внутри неслышно переговаривались. Самое главное, почти не работала связь. Телефонисты плотными кучками сидели с телефонными аппаратами и катушками. Они напряжённо курили, осторожно скрывая огоньки самокруток.

А с германской стороны урчали моторы. Где-то со стороны высот. Судя по всему, это были бронетранспортёры «ганномаг» или инженерно-сапёрные машины на шасси таковых. Время от времени открывала огонь полевая артиллерия калибра 75-мм, 50-мм или 82-мм миномёты. Тогда первый эшелон заволакивало взрывами дымовых шашек. Враг явно готовил наступление или активную разведку перед таковым. «Нашли, когда в тыл засылать. Другого времени, спрашивается, не отыскалось? – веселил он себя такими мыслями, работая локтями и коленями. – Вот сейчас как вдарят за милую душу, и поминай, Господи, раба твоего, Василия, по отцу Ивановича, может крещёного, бывшего беспризорника и уголовника, выпущенного по приказу Верховного главнокомандующего из мест заключения искупать вину кровью. Оборвавшего тем самым все или почти все ниточки с миром уркаганов.  Участвовавшего с августа 1942-го по февраль 1943-го в битве за Сталинград, кавалера ордена Славы, командира отделения, неженатого, но имеющего сильную сердечную привязанность к красе-девице по имени Люба. Любанька, Любаша… Любовь, занчит. Вера и Надежда… Всё оттуда идёт… брысь отседова, птичка! А то тут скоро такое может начаться, что не приведи…»

Он хотел было вспомнить о другом. Что с февраля того же года он был срочно под предлогом «откомандировки» в тыл, направлен на специальные курсы 4-го управления НКВД под Воронежем. Там он освоил нехитрые специальности, что в целом классифицировались как разведовательно-диверсионная подготовка. Помог тот случай в ноябре 1942-го, когда он передал информацию от «четыреста первого» на Мамаевом кургане. Далее, в ходе боёв за сталинградский элеватор, Ваське удалось взять в плен штаб германского пехотного полка. Правда, из всех пленных лишь герр полковник и герр адъютант выглядели пристойно, облачённые в утеплённые куртки-парки с капюшонами да войлочные зимние боты. Остальные «зольдатен», обмотанные рваными грязными шалями, с почерневшими от голода и грязи лицами, больше напоминали вылезших из трубы чертей, чем  воинов непобедимого вермахта. Один из них, в никелевых круглых очках, едва вскинул карабин в направлении Васьки и его напарника, рядового Кадилова. Губы его тряслись, руки тоже. Клацнул сухо ружейный затвор, но выстрела не последовало. Смазка то ли замёрзла, то ли отсутствовала вовсе. Все остальные солдаты из охраны штаба  (из них едва насчитывался взвод) спешно бросили свои винтовки и даже станковый MG34. Им явно не хотелось сражаться ни за великого фюрера, ни за великую Германию, что оставили их здесь замерзать и голодать посреди уродливых развалин, штабелей окоченевших трупов и таких же оборванных, больных и ещё живых.

За этот «трофей» Васька и был награждён орденом Славы. Это в конечном итоге повлияло на его распределение в 4-е зафронтовое управление, где он учился по март. Обучали  его приёмами самообороны, радиодело, минирование и разминирование, изготовление с горючих  и взрывчатых веществ, включая взрывные устройства, владение стрелковым и холодным оружие, топография, ориентирование на местности, курс выживания, структура и организация вермахта, стран-саттелитов, а также карательных органов Германии, включая Гестапо, СД, а также Абвер (приходилось до одури конспектировать и запоминать знаки различия, уставные нашивки, число звездочек на витых погонах). Затем отправили на первое задание. Направили ни куда-нибудь, но в Краснодон.   Надо было помочь СМЕРШу Юго-Западного фронта а также территориалам из НКВД, что начали осваиваться в освобождённом шахтёрском городке, в расследовании фактов гибели молодёжной подпольной организации «Молодая гвардия». В исходных данных значилось, что некая Любовь Шевцова работала с данной организацией через некоего Павлика, что её затем выдал «наружному отделению» полевой жандармерии. Хотя сам, что странно, плотно сотрудничал в качестве агента на доверии с Абвергруппой города Ворошиловград. В этом хитросплетении и было необходимо разобраться ему, по легенде, засланному в наш оперативный тыл, германскому резиденту из того же Абвера. Он ходил по известным, но ещё не разоблачённым НКВД, явкам. Называя пароль, делал вид, что заслан проверяющим. Задавал очень осторожно вопросы о тех или иных, указанных ему людям, среди которых было немало родственников молодогвардейцев и самих погибших ребят.  Постепенно расширялся круг «информированных лиц», что могли быть причастны к провалу организации. Выяснилось, например, что с сыном второго бургомистра Краснодона Евгением Стаценко контактировали некто Потчепцов, а также Земнухов, что были в штабе «Молодой гвардии». Обоих немедленно в феврале месяце взяли. А  Стаценко-младший остался на воле. Отчего они с ним якшались, если он был сыном фашистского прислужника? Если использовали в целях подполья, почему не остерегались, что проболтается?..

Ситуация усугублялась другими странностями. Во-первых, и Люба Шевцова (судя по фотографии, красивая была девушка), и её связной Павлик, окончили одну школу 4-го управления. Мало того, они учились на одном курсе. В «одном потоке». Резидент группы «Буря» в Ворошиловграде, куда была заброшена девушка, то ли бежал, то ли был арестован гитлеровцами. Но от него к Любке пришла весточка, а следом возник Павлик, которому она вплоть до ареста безоговорочно верила. Благодаря ему она изготовила из германского керосина и бензина бутылки с зажигательной смесью, чему учили всех разведчиков-диверсантов. Была подожжена и сгорела дотла биржа труда в Краснодоне. Странность вторая: полевая жандармерия и приданная ей вспомогательная полиция так и не начали в городе повальные обыски и облавы. Никто не был арестован или взят в заложники. Не охотились даже за комсомольцами, уклонившимися от регистрации на ещё не сгоревшей бирже, в числе коих были почти все члены «Молодой гвардии». Странность побольше первых двух: не были арестованы такие лица как Ваня Туркенич, лейтенант Красной армии, оставшийся в городе, а также главный инженер так называемого Дирекциона №10 Батраков. Он также являлся офицером Красной армии, в звании майора, и также остался по ранению. У него как-то сразу образовались отношения с бароном Швейде и его помощником Фельднером, что возглавляли горнорудный батальон, призванный восстановить добычу угля. По Батракову была исходна: его родители и он сам до революции работали в филиале германской компании «Сименс-Шуккерт». Ясное дело, что шпинской крышей была эта компания. И другие, подобные,  как объясняли им на курсах. Не просто крышей – но крышей военной разведки и контрразведки Абвер. То есть, Батраков, хоть и погибший от рук палачей, но косвенно имел отношение к ведомству Канариса. А то, что ни он, ни его семья ни разу не арестовывались органами ОГПУ-НКВД, говорило о многом.

Задание, по словам руководства, ему удалось. Хотя отозван он был на самом интересном, когда стали нащупываться ниточки явного интереса службы  Абвер в деятельности городского подполья. Получалось, что оберст Тан, что возглавлял представительство этого учреждения в Ворошиловграде, явно оберегал Шевцову, пусть и без её ведома. Он вёл с ней игру «в тёмную», пока не случилось труднообъяснимое. Павлик в первых числах ноября (так свидетельствовала мать Любки) пришёл к ней на дом с полицаем, из краснодонских, где заявил: «Вот и для тебя, Люба, нашлось задание!» Речь шла о поджоге окружной жандармерии, что располагалась в Ворошиловграде. Девушка, словно чувствуя недоброе, шепнула матери, чтобы та сожгла все её письма и дневники. Угла и больше не вернулась. Но вскоре за матерью пришли пьяные полицаи и сгребли её в «ревир». Там в ходе допросов с битьем и без, очных ставок она встретилась, наконец, с дочерью, что была обезображена обоями. Платье липло к подсохшим струпьям и причиняло Любке невыносимую боль. Следователь полиции Кулешов (после освобождения города был арестован и казнён) бил в её присутствии дочь плетью и кулаками. Даже заглянувший на допрос капитан жандармерии Эмиль-Эрнест Ренатус, что ангелом не был, иной раз возмущался цинизму своего «хиви». Он и был самой главной странностью этого дела,  о которой…

Васька на мгновение замер. Он оказался перед условленными кочками. Освещаемые магниевыми вспышками, они напоминали две любопытные головы. На одной из них белел камень. Правда, тут же он, раздвинувший осторожно высокие стебли травы, узрел некоторое шевеление. Там, где высился густой частокол в три ряда, и плелась колючая стальная паутина, что-то треугольное поднялось и звякнуло. На той стороне, поближе к германскому передку, раздался металлический лязг и рокот. Вскоре треугольник, что принял подобие якоря, пришёл в движение. Он стал с лязгом натягивать колючую проволоку. Она наматывалась на него, тянуло за собой колья, что медленно, но верно вырывала из земли. Со звоном лопались отдельные металлические жилы, скрежетал трос-лебёдка, что тянулся за якорем вглубь чужого передка. Загремели пустые консервные банки – «армейская сигнализация», что висели на проволоке. С нашей стороны тут же вскинулись огненные нити ракет. Бешено застучали два «максима» и ДШК. Огненные трассы потянулись к этому месту. (Васька только плотнее вжался в траву.) А с немецкой захлопали миномётные выстрелы. Наш передок снова заволокло дымовой завесой.

…Агась, убирают наши проволочные заграждения. Хотят разминировать подходы. И впрямь наступление готовится. Надо бы поскорей.

—   Hans, hear ist das? – неожиданно раздалось в стороне.

Это не шептали, но говорили во весь голос. Явно пользуясь тем грохотом, что создал взаимный обстрел. Тут с нашей стороны ударили минометы 82-мм, к коим подключились дивизионные 102-мм системы Шавырина. За щетиной проволоки, что оттянул за собой «Волк» (так называлось устройство для снятия проволочных заграждений) выросла стена разрывов. Запели осколки, понеслась во все стороны палёная земля и тлеющие пучки.

Васька было замер, но затем расслабился. Он ощутил, как приятно-волнующая волна, моментально вошло в него через голову. Поселившись в груди, она тут же распространилась по всему его существу. В стороне, судя по возгласу, метрах в десяти, уже были немцы. Ему это и было нужно.

—  Niht hear Hans. Ich been hender hoh… плен!   Сталин это самое, того… kaput! Niht shossen!

— Shvaigen! Hender hoh! Auf!

Последнее было явно не к месту. Поэтому Васька, вперившись в направлении говорившего (судя по чоху, он был не один), заметил:

—   Как же мне auf, если меня свои ухайдакают? Дурья твоя башка! А ещё туда же, со своим фюр… Обойдёшься. Да затвором не лязгай. Стрелять ты не будешь. Herr Hauptmann!

—   Оставайтесь на месте, — произнёс сухо и чётко голос, которому нужно было подчиниться. – Иначе мой солдат будет стрелять. Или кинет гранату.

—   Ой, как мы испугались! Я-то на месте. И без оружия.

—   Вот и прекрасно. Выполняйте следующие процедуры. Руки поднимите наверх и держите над травой. Так, чтобы…

—   Ага, чтобы мне их отстрелили! Премного…

—   Хватит паясничать! Выполнять.

—   Ага, всё, всё…

Он сделал всё требуемое. Затем к нему подползли трое. Облачённые в короткие маскировочные куртки, увешанные патронными коробками и канистрами от противогазов, они напоминали сапёров или разведчиков. У двоих были карабины «маузер», у третьего, что был не в стальном шлеме, но в пилотке, затянутой капюшоном, в руках имелся пистолет-пулемёт MP40.

—    Теперь выполните второе указание, — заявил тот, что в пилотке. – Живо ложитесь вниз головой и руки заведите назад. Ну?..

—    Чё, русский, что ли? – нарочито глупо спросил Васька.

«Пилотка» тут же, полыхнув белками глаз, огрел его ногой в бутсе. Причём по голеностопному суставу. Ваську скрючило, и он поспешил выполнить требуемое. А через минуту его, на спине у одного из разведчиков, волоком тащили в штаб танковой гренадёрской дивизии. Там состоялся первый, поверхностный допрос, что проходил в беленой хате. По пути к ней, ещё в траншеях, Цвигун отметил ещё большее оживление, чем у нас. Все солдаты, что сгруппировались за брустверами, были в полевом обмундировании. Каски у всех были с ремешками или каркасами, к которым крепилась маскировка, а то и вовсе замазаны грязью, что допускалось по уставу с польской компании. Урчали и ревели самоходные орудия, приданные теперь каждой пехотной дивизии, танки, грузовики и транспортёры с задним гусеничным ходом. Проносились курьеры связи на мотоциклах, в прорезиненных плащах с накидками. У большинства из солдат погоны были перевёрнуты, а у офицеров – прикрыты специальными муфточками, чтобы не было видно номеров. Явно намечалось наступление…

Сухой очкастый майор с лимонно-жёлтыми просветами в «катушках» на воротнике, что выдавало в нём офицера связи, вёл этот допрос. Кроме него присутствовал стенографист в форме унтер-офицера артиллерии. Они дотошно выспрашивали у Васьки все обстоятельства перехода на сторону вермахта. Особенно гауптмана Вильгельма (так звали очкастого) интересовал способ прохода через минные поля. «…Как ви есть рассчитывать не взорвать свой тел на русский мин? – раздувая хорошо выбритые щёки, спрашивал он. – Ви есть заслан к нам как резидент огэпэу? Пожалуйте, говорить правда. Не врать мне…» В довершении ко всему он решил прогуливаться за спиной, чего Васька не терпел. «Слушайте, не надо мне на нерв давить! – откровенно заявил он. – Я с детства нервный. Перед следователя по уголовке стоял, но не навытяжку. С малолетства быть чёртом не приучен. А вы, немцы, народ хоть и культурный, но нас за людей не держите. Прекращайте, ладно?» И выложил свой главный козырь, от которого у гауптмана наверняка потемнело в глазах. «Я это самое видел да и слышал от артиллерийского наблюдателя в нашей траншее, что артподготвка по вам намечается. Не слышал когда, но что намечается… Так что ты, гауптман, того – не перхай. Круги не наматывай. Лучше сообщи своим, что тут жарко будет». Вильгельм засуетился. Он связался по полевому телефону с кем-то. Стал говорить по-немецки, из чего Васька понял, что его принимают либо за «источник дезинформации» либо за сумасшедшего. Потому как режим секретности соблюдался вполне и никакой утечки не может быть! Гауптмана, судя по голосу в трубке, облаяли так, что мало не показалось. Он водрузил её на рычаг. Стал бледными трясущимися пальцами извлекать сигареты из серебряной коробки. Одну предложил Ваське. Затем почему-то отобрал её. Затем, рассеяно обозрев пространство перед собой и с кем-то поговорив (никого перед ним не было), Вильгельм через коммутатор вызвал конвой.

Ваську вывели во двор, когда было ещё темно. Ряды штабных, пребывающих и убывающих машин, трещащих мотоциклов и снующих вестовых, лишь подчёркивали нервозность. Крутились на турелях 20-мм зенитные автоматы с расчётами в шлемах, что были обтянуты маскировочной тканью. Стрелок с нашивками «обершутцера» толкнул его самозарядной «Гевер Вальтер-41», когда Васька почуял недоброе. За шумом никто из немцев не уловил занимающиеся на востоке огненные протуберанцы. Вскоре стал доносится заунывный гул и вой, издаваемый гвардейскими реактивными миномётами БМ-13 по прозвищу «Катюша». На сельской площади все поначалу замерли, а затем бросились в рассыпную или пали ниц. Кто-то, в чёрном клеёнчатом плаще с прелиной, полез, теряя фуражку с высокими полями» под штабной «даймлер-бенц». С визгливым лаем промчалась овчарка с тянущимся поводком.

Перед тем, как броситься в специально отрытую щель, Васька подставил озорства ради ножку пробегавшему толстяку в кожаном фартуке. Толстяк, что был поваром, нелепо растянулся, задрав ноги. Увидев Ваську, заорал «шайзе вердаммен!», но на остальное времени уже не хватило. Двор и окрестности деревни вмиг осветился всполохами грязно-оранжевого пламени. Заложило плотной ватой уши. В голове возникла пугающая пустота, в которой зазвенели колокольчики. Лёгкую контузию он получил.

После того, как он выбрался (прежде помог вылезти Вильгельму, который, оказывается, оказался там прежде), случилось то чего  и следовало ожидать. Увидев русскую гимнастёрку (уже начало светать), покрытые землёй и копотью чины вермахта среди горящих машин и разрушенных хат стали изрыгать проклятия. Кто-то, перевязанный марлей с бурым пятном, с зелёным кантом на оливково-зелёном комбинезоне, что выдавало «танкового егеря», потащил из кобуры «Вальтер». Но Вильгельм его отстоял. После чего за Васькой приехали люди посерьезней. Один был облачён в чёрную униформу СС-панцерваффе, с серебристыми гладкими погонами лейтенанта вермахта. Второй был в мундире и фуражке, где также присутствовали эмблемы СС. Но на манжете его правого рукава значилось «тайная государственная полиция».

Там, куда его привезли, Ваську снова стали допрашивать. Но в уже присущей гестапо форме. Унтерштурмфюрер с юношеской внешностью ходил за спиной, разминая кулаки. Ваське это не нравилось, но он предпочитал молчать. А тот, кто допрашивал (представился полковником СС) цедил немногословные вопросы, вроде:  «Кто вас учить перейти линий фронт?», «Как вы есть не взорвать себя на мин?», «Ваш имья, фамилий и званья  огэпэу?» «Почему ви предупреждайт нас об обстрел так поздно?» И самое главное: «Молчать! Ти снова нам врать? Ти должен говорить правда! Только это избавит тебя от мучительный казнь! Итак?..»

Васька снова и снова, с самым идиотским видом (игра «в дурака») требовал «самого главного германского начальника», пока чувствительно не получил по шее. Ему хотелось ответить, но он сдержался. Затем стал торопливо излагать свою легенду. Его отметелели уже обстоятельно. Так, что пришлось принять на полу «позу улитки» (сблизить голову с коленями, а руками достать ступни). Пришлось три раза повторять одно и то же, пока дощатая дверь, наконец, не распахнулась, и …

* * *

Самоходка  двигалась медленно. Жерло 85-мм пушки (Д-5С) торчало из наклонной забронированной рубки, будто замеряя  дистанцию огня. Небесная голубизна, покрытая лёгкими, перистыми облачками, ухала и гукала на линии горизонта. Там, за деревянными и соломенными крышами деревушки, утонувшей в зелени цветущих садов, то тут, то там красовались чёрно-жёлтыми «солнышками» подсолнухи.  В командирской головной СУ-85, не снимая наушников шлемофона с затёкших ушей, слушал позывные штаба дивизиона «противотанкистов» из состава 2-й гвардейской армии Катукова капитан Виктор Померанцев. Длинное стальное тело боевой машины в такт движения подбрасывало на пыльных ухабах. Да так, что дробно клацали челюсти. Сквозь бронешторы  и смотровые щели удушливыми клубами ползла коричневато-жёлтая пыль, с которой не справлялась вентиляция. Она густо оседала на прокаленных лицах экипажа, лезла за подворотнички гимнастёрок, что утратили свой белоснежный цвет и скоро стали траурно-чёрными, чесали тело под бязевым бельём. Не говоря уже про носы и уши, которым доставалось больше всего – апчих-х-х!  Нервозно постанывал старшина-наводчик Борзилов: «…Это надо ж, словно на стройке! Когда бетон перевозят в рваных мешках, а потом ссыпают, как попало. Вредители народного хозяйства, мать их… извиняюсь, товарищ комбат! До войны, понимаете, работал на стройке метрополитена. Сдавали, помню, станцию… не то метро «Октябрьское», не то… Ну, мне там как раз башку мешком цемента и толкнули. Да не, не пустым! Полным, конечно. Так вот, вредителей там было, я вам скажу! Не то чтобы полным-полно, но так. Хватало…» «Ты это, давай не про вредителей – про стройку лучше, — заскрипел песком на зубах Виктор.  – Как, экипаж, одобряешь?» Все понятное дело, клацая зубами и чихая, одобряли. «…Ну, так вот, хлопцы, есть на стройках народного хозяйства такой агрегат важнецкий. Мешалка называется. Крутится такой чан с раствором. А бетон в нём плещется-плещется. Доходит до нужной консистенции так сказать. А затем мешалка опрокидывается в «ванную». Не в ту, где, понимаешь, купаться профессорам и академикам всяким заказано. Специальная есть ванная – для раствора цемента. Или сразу на желоб цемент выливается и ползёт в «палубы». Да не, не в те, где рабочий люд да пролетарская интеллигенция отдыхает на Москве-реке! Есть такие, специальные…»

— Прикрой-ка фонтан! – Виктор сжал зубы, почувствовав как над головой, забираясь в мозги, клубится чуждое  н е ч т о.- Сейчас о другом надобно думать, — он нашёл на карте отмеченный комдивом маршрут, что красным пунктиров вёл через зелёные курчавости к группе квадратиков, где смыкались змейки грунтовых и шоссейных дорог. Та самая деревня Михайловка, к которой они подходили. Раскатисто сказал в шлемофон: — Батальон, слушай мою команду! Командирам батарей в скором  темпе – занять позиции по периметру! Прикрываясь домам, огородами… чем угодно, маскировать позиции для машин. Обозначить сектора обстрелов. Через час, максимум полтора здесь будет враг. Всем ясно? Исполнять…

— На связи… Будет исполнено.

— На связи! Не понял тебя, девятый. Повторить!

— Есть, тридцать девятый! Занять позиции, замаскироваться и обозначить сектора обстрелов!

—  Принято! …Вот так. Остальные слышали как надо?

— Есть, тридцать девятый. Говорит шестой. Приступаю…

— Есть, товарищ тридцать девятый. Четвёртый докладывает. Начинаем…

Самоходки  9-й, 6-й и 4-й батарей, выбрасывая снопы искр из выхлопных труб и лязгая широкими гусеницами, устремились веером, охватывая станицу со всех сторон. Навстречу бежал голопузый хлопец в подсученных штанишках. Держа на вытянутой ручонке хворостинку, он гнал перед собой трёх тощих, не нагулявших вес гусей. (Один вид этой животины бросал в оторопь, так как деревня с 41-го жила под оккупацией.) Завидев пыльно-зелёные прямоугольники с длинными хоботами пушек, он на мгновение встал, разинув рот. Хворостинка выпала из окоченевшей от напряжения ручонки. Стоять бы хлопчику до скончания века да выручили гуси. Хлопая сизо-белыми крыльями, шипя в клювы и раздувая шеи, умные птицы устремились обратно. К родимой хате и сараю, где так ароматно пахнет кизяком, водятся жучки и червячки, которых можно выклюнуть мощным, плоским клювом. Подальше… прочь от этих железных, плоских и рычащих чудовищ, в которых нет ничего живого. Хотя их выдумали люди.

Померанцев не понял, как и зачем он откинул люк командирской башенки, рядом с зелёной «камышиной» радиоантенны:

—   Эй, малыш! Ну-ка брысь отсюда на третьей скорости! Что б я тебя ближе, чем на километр не видал! Понятно?!?

С закопчённым лицом, обведённым белым контуром по кромке шлема, с выбивающимся из-под него русым чубом на обритой под «нуль» голове, сверкая красными белками глаз, он был наверняка страшен. Хотя в жизни был не таким. Нравился девушкам, детям и домашним животным. Гуси от его крика «сквозанули» ещё быстрей.  Хлопец, крестясь во всю грудь правой ручонкой, замелькал угольно-серыми пятками.

Вот, испугал мальца, с горечью промелькнуло в голове капитана. Будто фашист, какой. Айн-цвай, бите-дритте… Сам он  в свои неполные двадцать четыре, с пробивающимся пушком на губах, чувствовал себя подростком. Ещё бы нет! Всего раз целовался с девушкой у фонтана на ВДНХ, единожды испытал радость плотской любви в Воронеже, куда, после освобождения города, что так и не был полностью захвачен врагом, был направлен весной 43-го на курсы переподготовки. Результат – с  танка-красавца КВ-2 пересел в тесную коробку СУ-76 с открытой противопульной рубкой. Вскоре, уже весной, поступили СУ-85.

…Рядом с его самоходным орудием, чуть не сталкиваясь покатыми бортами с закреплённым шанцевым инструментом, стальными тросами и колышками для растяжки брезента что был уложен на трансмиссии, ползли САУ его роты. (Такой строй назывался «ёлочкой» и был выдуман вследствие неожиданных атак. На случай, если поджигалась или повреждалась машина в голове, а также в хвосте, вся колонна становилась беззащитной.) По сторонам, у плетёных изгородей, у «журавлей» колодезных срубов, с мятыми вёдрами на коромыслах стояли одинокие старики и старухи. С немалым любопытством взирали они на невиданную допрежь бронетехнику. Часть домов в Михайловке представляли собой жуткое зрелище: посреди чёрных, ещё отдающих сажей головешек высились лишь печные трубы. После зимнее-весенних боёв года уходящего, коим был 42-й и года приходящего, коим стал 43-й, когда немца окончательно изгнали с Ростовской области, Ставропольского края и Северного Кавказа, после сокрушительного разгрома и пленения 6-й армии под Сталинградом, деревушку пятнали незарытые ещё с 41-го «щели». В них жители укрывались от бомбёжек и артобстрелов. Зимой немцы и румыны драпали так быстро, что называли этой действо «выравниванием линии фронта». Брошенные повозки-кацуры с кожаным верхом, что тут же сорвали и разрезали для надобности, полевые круглые кухни, германские зелёные повозки с обрезиненными колёсами и рычагом тормоза подле сиденья форейтора, крытые брезентом «опели» и трехосные «хеншели» с вытянутыми радиаторами выглядели поначалу так, будто за ними скоро воротятся. Чтобы развеять все сомнения поселян, они так и говорили: «Скоро будет делайт дранг нах остен … Курск, Москва!» Шнырявшие по хатам, обросшие грязной щетиной и покрытые инеем румынские ездовые в бараньих «боярских» шапках, германские водители в шерстяных «балаклавах» под касками или пилотками «лопотали» или «гавкали» по своему. Снабжали свою речь отборным русским матом. Они переворачивали уцелевшие хаты верх дном, выискивая тёплые вещи, подкладывая за голенища коротких, подкованных сапог или бутсов пуки соломы или старых газет. Редко кто делился с селянами коробками спичек или пачками эрзац-сигарет, в которых тлела солома с никотиновой смесью. Позже явился разъезд в нагольных полушубках с ППШ на грудях – наша разведка. За ней заклубилась морозная пыль – наши бронемашины с танками Т-34 и Т-70. Кроме них было три трёхосных грузовика невиданной формы, с обтекаемым радиатором. В них густо сидели пехотинцы в ватниках и шинелях толстого сукна, вооружённые наполовину теми же дисковыми пистолет-пулемётами, что странно назывались «папашами». То радовало глаз и согревало сердце. Эх-ма, рассуждали старики, утомляя редкую молодёжь своими разговорами. Ведь у супостатов-то за плечами на погонных ремнях – обычные «магазинки», к которым полагались плоские и короткие ножевые штыки. Как и в германскую – прошлую войну. Недалече ушли, треклятые. (У румын были длинные винтовки «чешска збровка» с аршинными французскими штыками.) Редко у «гренадирс» стволом к земле или поперёк груди болтались металлические «стелялки» либо со складывающимися прикладами, либо с косыми съёмными магазинами. «…Рус матка Ком шнель! Где есть яйка, брод… клиеб? Верботен, натюрлих?», «Ком, швайн! Бистро давай, русски свинка!», «Шталин ист гуд! Хитлер ист шайзе! Русски киндер ист гуд. Брать дойчланд шоколаден, битте», «Дракуле Антонеску! Дракуле Хитлер! Руманештры гай репеде ля Транснистрия Румана», «Домнуле руссо! Руманештры не хотеть умирать за Гитлер и Антонеску. Не хотеть умирать от Сталин. Руманештры хотеть кушать. Сам не руманештры – бессарабиан. Потрепала нас Красна армиан  на Волга. Скоро будут здесь ваши танки. Много идёт! Скоро очень скоро. Дракуле руманештры! Гай ало репеде, гай…»

Старуха в ситцевом застиранном сарафане несла навстречу самоходным пушкам, что окружало облако едкой пыли, икону в старинном золотом окладе. Сухое морщинистое лицо под домотканым платом, будто с готической фрески. Он спрыгнул из верхнего люка бронерубки. Едва не угодив под гусеницу, забухал сапогами в своём мешковатом травянисто-сером комбинезоне с кобурой ТТ и хлопающей на портупее планшеткой  к этой женщине. Вытянув вперёд обе руки, капитан едва не выхватил из её старых, коричневых рук с синими бороздами вен это золотистое сияние, в которое во мгновение ока обратился лик Христа Спасителя.

—   Куды ж ты, сынок? Смотреть же надо, родненький…

—   Куда смотреть, мамаша? Ты о чём-то предупреждаешь нас? Скажи!

—   С Христом-Богом вас сыночек, встречаю! Ничегошеньки страшного вам не будет. Перекрестись-ка! Нет, не так – басурмане-католики так крестятся. Давай-ка по нашему – по православному. Правильно! Праву рученьку подыми, сложи щёпотью…

Померанцев на удивление легко сложил три пальца щёпотью, покрыл широким крестом грудь. Со всех сторон его охватил тёплый, ласковый, почти солнечный свет. Будто в парную попал.

Позади, лязгнув гусеничными траками и засопев выхлопными трубами, остановились четыре самоходки.

—   То-о-варищ капитан! – из нижнего люка заорало голосом механика-радиста, гвардии сержанта Иванова, что красовался чёрными полубачками, тонкими усиками, а также медалью «За отвагу». – Вас «сороковой» требует! Срочно! Сказал, стружку сымет…

—   Доложи, что провожу рекогносцировку на местности. За заданный рубеж вышли, позиции заняли. Готовы встретить «коробочки», — лихо сбрехал Померанцев, не подозревая раньше за собой такого умения. Он не сводил зачарованных глаз с морщинистой старушки с готическим ликом, будто она была послана во имя спасения. – «Девятому» скажи… отдельное распоряжение: выдвинуть машину к колокольне, к яблоням. Сектор обстрела – окружность, с захватом подъездных путей.

—   Сыночек, надоть вам хлебнуть святой водички, — старуха слёзно смотрела выплаканными глазами. Икону она прижала к высохшей груди. – Не мотай головой. Не мракобесие это. Принесу я вам…

—   Да зачем, маманя… мне… нам то есть… — начал было Виктор по простецки, но тут же его осекло. Бравада иссякла, будто хилый источник. – Ну, несите, конечно, если приспичило так.

Ему вспомнились слова Сталина «Братья и сёстры, к вам обращаюсь я…», что прозвучало для многих советских людей как глас из прошлого. Там, где были золотые купола, пышные крёстные ходы и царь – в мягких сапогах и шароварах, с муаровой лентой через плечо, густой завесью крестов и орденов во всю грудь. С аккуратно подстриженной бородкой и усами, ласковыми и умными глазами. Как голос священника или диакона с церковного амвона прозвучала речь Сталина, секретаря ЦК, после начала войны. Что с его же подачи стала Великой и Отечественной. «Святейшую Херувимь и славнейшую Серафимь…» Что-то в этой речи говорилось про «священное знамя», но Виктор уже не помнил. Только – «Наше дело правое, победа будет за нами!» Будто уже победил советский народ в этой страшной, небывалой для человечества войне. Неуловимо, голосом своим, напомнил тогда Сталин многим из старожилов расстрелянного в Тобольске последнего императора Николая Романова. Действовавшее в России троцкистское подполье сравнивало его с убиенным монархом. Делалось это намеренно: прежде чем истребить «ленинскую гвардию», он де довёл до паралича самого вождя в Горках, выгнал его ближайшего ученика-сподвижника сначала в Сухуми, затем в Турцию, а потом в Мексику, после чего велел зарубить ледорубом. Всё – с помощью «голубых мундиров», что заменили собой органы НКВД-НКГБ, сотрудники коих, правда, носили прежде красные фуражки с синим верхом. Виктор не раз слышал такие разговоры в компаниях, пару раз в танковом училище, но Бог его миловал их развивать и слушать. Страшно подумать было…

—   Конечно, несите, бабуля, — заторопился он. Он понимал, что нужно было бежать к самоходке  и отдавать распоряжения остальным машинам, что рассредоточивались по деревне и дымили из выхлопных труб близ белой, облупившейся церковной ограды и церквушки с проступившей кирпичной кладкой с сохранившимся куполом и крестом, который внизу венчал полумесяц. – Ну, бывайте. Побежал я до своих бойцов. Всё… — его сильные, загорелые руки обняли старуху за сухие, слабые плечи. Невероятно-тёплая волна на мгновение снова обволокла Виктора. – Схоронитесь по погребам. Тут через час такое… Одним словом, тут бой… святой и правый – ради жизни на земле…

Последние слова, где было про «святой и правый», вырвалось совсем уж неожиданно! Тем более, для свежеиспечённого капитана. Чёрные  погоны не вполне уверенно  несли четыре звездочки и малиновый просвет с эмблемой танка. Казалось, давили сверху да прижимали к земле. Глупо, конечно, что так казалось. Но казалось же…  Хотя ещё со Сталинградской битвы ему казалось, что параллельно с обычной, видимой глазу жизнью его молодое, сильное и гибкое тело проживает иную, недоступную для восприятия жизнь. Что есть за гранью того бытия – как узнаешь, как увидишь…

Прогнав эти «заупокойности», он забухал кирзачами до своих САУшек. Они притихли в знойном мареве. Длинные хоботы пушек, что должны быть украшены в скором времени белыми ободками (по традиции так надлежало вести счёт подбитым вражьим машинам), поднимала и опускала гидравлика, отрабатывая так называемый орудийный манёвр. Из передних люков выбрались помощники командиров. Встали спереди бронерубок, под сенью 85-мм. Принялись махать руками, как оглашенные. Со стороны огородов, за плетёнными изгородями, «журавлями» и колодезными срубами могло показаться, что эти дяди в синих, серых  и защитных комбинезонах (обмундировали противотанкистов с бору по сосёнке), в чёрных шлемах с наушниками на тесёмках играют либо в догонялки, либо в прятки. А то – просто не дружат с головой. На самом деле отрабатывался гусеничный манёвр. САУшки в такт движениям рук, урча и завывая перегретыми двигателями, позванивая гусеничными траками, трогались с мест. Кружили вокруг оси, делали разворот вправо и влево, подавали назад. Пыльная земля становилась как распаханное бороной поле, покрытое рубчато-змеистым кругом с такими же лучами. Наводчики вращали колёсики гидравлических механизмов и наблюдали, приложившись к резиновым наглазникам, в окуляры прицелов – там, где чёрные волоски делений с циферками сходились. Там, привычный и цветущий, в подсолнухах, мир уже не казался таковым.

—   Дядь, а дядь, — это тянул из себя мальчишка в штанишках, с одной-единственной подтяжкой через голое тщедушное тельце. – Сахар для мамки дай? Оголодались мы совсем. Даш, а?

—  Отстань, пацан. Нету сейчас сахару. Да и не до сахару сейчас, — высокомерно, даже нагло отвечал ему командир «девятки», здоровенный, под два метра, старлей Ахромеев, с круглой конопатой ряшкой.

—   Ну, дай, а дядь…– упрямо хмыкал пацан. – Что жалко тебе, а? Что, фашист какой? Те и то давали…

—  Что? Я те щас за фашиста-то…

Мальчишка спешно ретировался на два шажка. Ахромеев, впрочем, даже не повернулся в его сторону. Он продолжал увлечённо «дирижировать», подавая зычным голосом привычные команды.

—   Дядь, а дядь, а кто сейчас сильнее? Наши или немцы? – взял на вооружение другою тактику малец.

—   Наши, конечно. Ещё спрашиваешь, пацан.

—   Дядь, а дядь… дай в бинокль посмотреть, пожалуйста!

—   Обойдёшься, пернатый. Кыш-брысь домой, к мамке на печку.

—   А у меня нет мамки, дядя. Её немцы в Германию угнали. Мы с сестрёнкой у бабки живём. Даш, а?

Дети, осмелев, высыпали через плетень к церквушке. Встали на угловатый, извилистый гусеничный распах. Босыми ногами в цыпках, что покрыла белая  мучнистая пыль. Девочки, крепенькие и болезненные, в старых, застиранных и заштопанных платьицах, в платочках или простоволосые. Мальчики в латанных-перелатанных штанишках и рубашечках, у кого они были. В старых красноармейских пилотках с тёмными пятнышками от звёздочек, или германских сине-зелёных, с примятой выступающей тульёй, с которой был спорот орёл со свастикой в когтях. С неприкрытыми светлыми или тёмными вихрами, что выгорели и блестели на солнце. Обветренные в болячках губы, ссадины и царапины…

У голопузого с широченной лямкой через плечо из заднего кармана штанишек, что были пошиты из румынского желтовато-серого мундира, была извлечена никелированная губная гармоника. Что за добрый фриц такой выискался, подарил, с затаенной неприязнью подумал Виктор. Или спёр малец? Или, может, у мёртвого взял? Бывало и такое. Что б ни помереть с голоду, в Сталинграде те жители, что остались, у мёртвых ягодицы срезали. Жарили и ели. А уж по карманам и ранцам шарить для них всё равно, что кусок на пропитание взять. Или попросить.

—   Ребята! Серьёзно, шли бы вы все… — Виктор подыскивал нужные без мата слова. На найдя ничего лучшего, решил употребить привычное: — Кыш-брысь отсюда! Скоро бой будет.

—   Глупостей не говори, комбат, — уперев могучие руки, заявил Сашка Ахромеев. Будто нарочно, раскрыв кожаный футляр бинокля, он показал детям и голупозуму мальцу персонально окуляры заднего вида. Причмокнув толстыми губами, он бросил взгляд на пышно облепленные зелёно-золотистыми плодами ветви. – Эх, смерть как охота яблочка молодильного  схавать! Вот слазаешь за яблочком, пацан, — подмигнул он голопузому, — дам бинокль. Честное комсомольское.

—   Вы это бросьте, старший лейтенант, — свирепо выкатил глаза Виктор. – Зоро из себя не строй перед ребёнком. Понятно!?! Советский человек – не стыдно так?..

—   А что, комбат, пожалуй, и не стыдно, — с нагловатой усмешкой заметил Сашка. Он всё так же плотоядно причмокивал. – Сбегаю-ка я туда, на колокольню, тудыт её в эту самую… — сказав гнусность, он довольно заржал: — Ну что у бабы того — с передку-то…

Повернувшись на каблуках, он двинулся было к паперти. Однако было застигнут грозным окриком. Мгновенно, будто соляной столп, врос в землю.

—   Старший лейтенант Ахромеев, стоять! Слушай мою команду, кругом… на месте.

Голос в самый неподходящий момент сорвало в осип. Крыжов судорожно закашлял, схватив горло пятернёй. Но поспешил отстранить длань к портупее.

—   Ну что, комбат, — Ахромеева неохотно развернуло в пол оборота. Он упрямился и своевольничал как прежде: — Готов исполнять. Одно не буду и не могу. Сам знаешь. На тумбочку дневалить – не заставишь. Сам понимаешь – нет здесь тумбочки.

—  Это мне и без тебя ясно, — сорвался было в разнос по-мальчишески Виктор. Он сделал шаг к старлею: — Старший лейтенант! Серьёзно вас предупреждаю – что б у меня в батальоне… Короче, что б без самодеятельности! Пока я не отдам приказ, что б… Понятно? – чувствуя, что вновь сбивается в неуверенность, он сдвинул сурово брови: — Перед ребёнком тоже нечего себя показывать. Скажи, пожалуйста, какой Аника-войн выискался! («Ну и скажу», — было пробурчал Ахромеев, но тут же замолк.) Слушай, рот свой на замок! Вот так… Что за позорище с биноклем устроили? Почему советский ребёнок обязан вам за яблочками лезть? Он что, прислужник вам… фашистский холуй какой? Стыдно товарищ командир…

—   Так-так… Вот за это следовало бы по фарте – с полного маху и разбегу, — сомкнув медного сияния брови, процедил Ахромеев. – Старше вы меня по званию, хоть и на годочек младше, но… Ладно, после боя договорим. Если живы, останемся, — усмехнулся он. – Может в «смерть шпионам» что напишешь? Мол, разлагается старший лейтенант Ахромеев  у меня на глазах, порочит, мол, звание советского офицера… погоны, мол, ему пора…

—   За такое точно морду бьют, — побелел лицом Виктор. – Только мы не бандиты, не блатари. Мы советские офицеры. Ясно? То-то… Кыш-брысь в рубку и с машины мне ни ногой, — он прихлопнул широкой ладонью по кирзовой кобуре «тэтэшника». – Я здесь хозяин, старлей. И царь, и Господь Бог, — вспомнил он слова старшины-взводного на курсах в Воронеже. – Усвоил или после боя предпочитаешь договорить?

—   Так мы ж советские офицеры? Ладно… Хочу сказать, комбат: много красивых слов не гони. Уши болят.

—   Выполнять приказ! – рука Виктора открыла клапан кобуры и рванула вороненую, рубчатую рукоять.

—   Есть…

Детвора обалдело молчала. Голопузый, под конец, тонко расхохотался. Затем громко крикнул: «Айда на колокольню! Там войну посмотрим». Размахивая губной гармоникой, он первый взлетел на каменные, полукруглые ступени паперти. Следом запылила остальная детвора, шлёпая босыми пятками или стоптанными, прохудившимися башмаками.

—   Комбат, вас по рации – «сороковой», — донеслось из переднего люка.

Виктор в два прыжка уже был там – перехватил рукой наушники шлемофона, откуда доносились треск и шипение:

—   «Тридцать девятый» слушает!

— …Твою мамашу в гробину! Слушай, где ты шляешься, комбат? Ладно, после боя с тобой разберусь. Штрафбат для тебя – самое подходящее… Докладывай, что у тебя!

—   Докладываю, — упрямо стиснул зубы Виктор. – Занял позиции. Рассредоточился. Отрабатываем манёвры по секторам. Ведётся наблюдение за местностью. Пока без изменений, «сороковой».

—   Знаю, знаю, что я «сороковой». Спасибо тебе, что напомнил, — захрипел в наушниках комполка. – Ладно, молоток ты, в общем и целом. Смотри мне в оба! «Коробочек» тридцать на тебя прёт – первая волна! Сейчас в километрах пятидесяти-шестидесяти. Их попытались сдержать противотанкисты соседей. Всего на час удалось… Вообщем, хреново у них вышло, ничего не скажешь. Смотри, что б у тебя так не вышло! Вообщем на тебя прут. Клином или «свиньёй», как это у них заведено. Сдерживай, ты меня понял?

— Понял, «сороковой». Есть сдерживать.

—   То-то, что есть. Сдерживать, значит что? Вести активную оборону. Ни в коем случае не выходить на дистанцию прицельного огня. Они тебя из своих 88-м мигом разделают. Маневрировать среди складок местности… используя естественные укрытия, строения там, сады-мады… Прячь машины, тьфу, б… «коробочки». Ну, остальное ты знаешь. Огнём и сталью сокрушай врага – ещё раз, приказ понял?

—   Приказ понял, «сорокой». Есть сокрушать… Я ещё хотел флангах напомнить. Беречь фланги. Не давать подсечь.

— Больно умный выискался! Отставить о флангах. Без тебя знаю. Грамотей…

Виктор отключил «приём». С минуту постояв, он сорвал шлем с кожаной изнанкой, пропахший потом. В ярко-белёсой голубизне, куда свечкой уходил золотой, в подтёках ржавчины купол, меченный крестом, пропели один за другим – четыре звена штурмовиков Ил-4. На зелёных крыльях в решётчатых рамах угадывались снаряды «эрэс» и рядом с ними подвешенные чёрные ящики. Впрочем, ни Виктор Крыжов, ни бойцы и командиры среднего звена не знали о «бронепрожигающих» бомбах ПТАБ-2-5, которыми вооружили «чёрную смерть», дабы наверняка поражать 100 мм броню Kpfw.Pz. VI («Тигр»). «Соколы» наверняка летели, чтобы атаковать приближающуюся первую волну 4-й танковой армии Германа Гота, что, прорвав нашу оборону на северном фасе Курского выступа, форсированным маршем двигалась на Курск. Всё готовилось к повторенью, как в 41-м роковом. Окружения, многотысячные «котлы»… В составе сформированных по инициативе Жукова  мехкорпусов, где был избыток танков (от старых, начала 30-х, Т-26, БТ, многобашенных Т-28  и Т-35, до современных Т-34/76, КВ-1 и КВ-2), не хватало элементарного. А именно: запчастей, ремонтной базы на тягачах и грузовиках, самих тягачей СТЗ-3, «Комсомолец», «Ворошиловец», «Коминтерн», бензовозов и многого другого. Теперь, в 43-м, в разгар лета ситуация выглядела иначе. Сейчас у Центрального фронта было в достатке специальной техники, аварийных и ремонтных машин на базе Т-34, поступивших по ленд-лизу «студебеккеров», а также советских ЗИС-5 ВАЗ АА, ЗИС-42. Штаты танковых корпусов не превышали сотни танков и САУ, что повышало их мобильность и управляемость. Они имели до двухсот единиц радиосвязи всех видов. Однако вести «оттуда» были противоречивые и тревожные. «Солдатское радио» доносило, что, несмотря на глубокоэшелонированную оборону, километры минных полей, вкопанные в землю танки и многое другое враг всё ж таки прорвался. Массированные удары танками и пехотой, с использованием новых «тигров», «пантер», а также САУ «Фердинанд» («Элефант»), подсекли на флангах оборону Центрального и Воронежского фронтов. Теперь стрелы атакующих соединений вермахта устремились по сходящей – к Курску. Попытки 5-й гвардейской армии Катукова с ходу сдержать ситуацию и сбить врага таранными ударами ни к чему не привели. С 2000 метров длинноствольные пушки «тигров» (Kwk 88 L 60) 88-мм  брали 45-мм броню «тридцатьчетвёрок». Ребятам приходилось, маневрируя, выходить на сближение или  разить в уязвимые места, которые изучали по схемам накануне: гусеницы, двигатель, смотровые щели, орудийная маска и канал ствола. Кроме того ползли слухи о каких-то огненных шарах в небе, что появлялись и исчезали. Будто это Гитлер новое оружие применил. Вспоминалось при этом, как вещали через линию фронта или сбрасывали листовки: «Сталинградские бандиты Рокоссовского! Вы собираетесь устроить нам второй Сталинград. Мы сами устроим вам Сталинград… новое оружие тысячелетнего рейха обеспечит скорую победу и погонит ваши орды до Урала…»

—   Запарили! Истребителей немая, — возник хохол Хохленко. Он высунул круглую физию с вислыми усами через верхний люк. – Плохо, что так летают, товарищ комбат. Точно в 41-м.  Тогда, помню, «мессера» ох как лютовали! Гонялись за «туберкулёзами». Жутко робить – ребят жалко…

— Прекратить собачьи скуления, — мрачно отшутился Виктор. – Собачий брёх и тому подобное.

—   Есть прекратить, — смутился Хохленко так, что усы обвисли на сержантские лычки. —  Яблочко желаете, комбат? Гарны яблоньки, товарищ громодячий.

—  Ты б ещё паном меня назвал. Давай своё яблочко.

—  Як казав мини на своё достоинство, так я тиби и назвав! Трошки не могу иначе, комбат. Извиняй уж…

Похрустывая сочной зеленоватой кожурой с сочной мякотью, что струилась по выбритому подбородку (Виктор с училища был аккуратистом), он думал о канонаде, что незаметно стихла. Будто точно порешили противотанкистов-самоходчиков из заслона. Как же так – учили вас, учили, ребята… В сердцах он сплюнул в пыль сладкую мякоть, что на мгновение показалось ему нестерпимой горечью. Вспомнил, как долбили на курсах переподготовки в Воронеже: дистанция огня для САУ – не более 1000 метров. Использование САУ в качестве линейных танков строжайше запрещается. Тем более, таких как СУ-85, прикрытых лобовым 45-мм листом. Но вчерашние танкисты, будущие командиры экипажей и частей самоходной артиллерии неохотно переучивались. Сталинградский «угар» ещё не выветрился из их голов. Гнать врага до Берлина через всю Европу. Так и казалось – он побежит туда без оглядки.

…Эх, прав Ахромеев, надо бы на звонницу посадить наблюдателя с радиостанцией. Чтоб вёл наблюдение за местностью да корректировал огонь. А комполка не придерётся? Мол, разладил управление в бою, не уследил за подчинёнными… Про такое рассказывали. Иные «смершевцы» нормальные ребята, на гавно не способны, так как сами пришли в органы с «передка». Другие же – подлее подлого. Только и ждут когда кто-нибудь оступится. Отстанет от части, бросит или выведет из строя технику, напьётся или вовремя не прекратит пьянку подчинённых, злоупотребит матерщиной с «фенькой», что привнесли блатные из лагерей искупающие свою вину своей кровью. Эх, жив ещё лозунг, брошенный Тухачевским: «Бить врага малой кровью и на его территории». А когда так мыслишь, то – не до наблюдения, не до разведки…

—   Личный состав, доложить обстановку, — преувеличенно-сурово сказал он в мембраны наушников, установив рацию на приём.

Сквозь шипение и треск стали доноситься голоса командиров батарей. 4-я и 6-я «отработали» оборону. По 9-й надобно было спросить доклад Ахромеева. Но он нарочно не выползал из своей САУшки, выполняя приказ самого Виктора – «с машины мне ни ногой!» Наглый оказался – до безобразия…

—   Во-о-оздух! – донёсся протяжный вопль от самоходки «35», что утопала по самую рубку с хоботом 85-мм в золотисто-чёрных подсолнухах. – Лаптёжников… это самое штук  десять пикирует!

—   Машин не покидать! – Виктор вскарабкался по рубке на командирский люк, где на турели вращался крупнокалиберный пулемёт Дегтярёва- Шпагина (ДШК). При этом едва успел сорвать и бросить шлемофон в руки Борзилова. – Иванов! Передать всем – что б ни души снаружи! Маневрировать навстречу, уходить из-под ударов пикировщиков! Беречь «задницы», — он намекал на уязвимые для вражеских авиационных пушек 35-мм трансмиссии. Будут метить в зад… беречь как зеницу ока! Приказ выполнять! Не то – башки самолично поотрываю…

Последние угрозы он не орал – пищал. А сверху, завывая знаменитыми «свистульками», разворачивались в пике под углом в 50⁰ с дистанции 200 метров звено желтоносых машин с шасси, заправленными в стальные обтекатели, похожие издали на лапти. На солнце вспыхивали продолговатые колпаки кабин с горизонтальными рамами радиоантенн. У первой «штуки» отчётливо выпирал из брюха тонкий ствол пушки. Рычаги на угловатых, меченных крестами крыльях разжались – отделились две крохотные хвостатые бомбочки. Нарастающий свист переходил в тягучий вой. Стало страшно…

….Самоходки неуклюже маневрировали. Виктор расстреливал БК крупнокалиберного, ловя в прицел заходившие в повторных пике «Ю-87», а также Hs 129. Всё новые бомбы вскидывали из сельской земли огненно-чёрные, кипящие смерчи. САУ номер «39», что прежде маскировалась в подсолнухах, стояла слева от церкви. У машины была сорвана правая гусеница, что размоталась зубчатой лентой по изрытой земле. Другие самоходки, сминая плетни и заборы, уродуя гусеницами, саженцы и деревца в огородах маневрировали. C машин, снабжённых ДШК, в небо устремились дымно-оранжевые трассы. Но проворных «лаптёжников», что носили второе прозвище «певуны», не так-то просто было подцепить. Лишь у одного из них, с жёлтой змейкой по фюзеляжу, вырвался тонкий дымный хвост. Набрав высоту, с заметной подвеской из трёх нерастраченных бомб, он сиротливо ушёл восвояси.

—   Сороковой, сороковой, приём! – истошно орал Иванов сквозь усики, раздувая угольно-чёрные от копоти ноздри. – Тридцать девятый требует «соколов». Атака… Лаптёжники донимают! Зонтика нету, чаво… Что?.. Слушаю, приём. Нет свободных?!? Так роди мне! Твою мать… Ой, я извиняюсь, конечно, товарищ сороковой. Мама меня такому обхождению не обучила в родной Одессе.

Строча по чёрно-белым крестам и свастикам на килях, Виктор не удержался. Разворачивая пулемёт по оси, он приседал, выбрасывая поочерёдно то правую, то левую ногу.  Таким образом, намеревался пнуть одессита, что расположился впереди бронерубки со своей рацией. Тот изрядно раздражал его своим «кифальным» юмором. Но всякий раз не попадал. Дело усугублялось тем, что рёв и гул боя сыграл с ним злую шутку. Ему стало казаться, что фрицы в своих кабинах зубоскалили ему. Корчили рожи, делали циничные значки руками. Мол, «руссиш швайн – их бин не попаль, ферштейн?»

Когда «Хеншель» с 35-мм пушкой сделал очередной заход (пятый по счёту), Виктор испытал в груди тёплую волну. Стало ясно: это их последнее пике. Всё обошлось. На крыльях у стревятников не было больше «поленьев». Хоботок авиационной пушки «Маузер» выбросил сгусток тёмно-рыжего пламени. Другой, третий… По направлению к САУшке дважды взметнулась земля. К счастью – всё мимо. Но яблоки, спелые и душистые, слепым дождём осыпались на рубку и трансмиссию, накрыли его с головой. По всему телу, включая голову, обтянутую матерчатым шлемом, чувствительно забарабанило. Бам, бам, бам… Досталось даже животу. Одно здоровенное наливное яблочко врезалось в нос. Как и следовало, тот мгновенно занемел. Затем Виктор ощутил привкус знакомой солоноватости. Хрен с тобой, кровинушка…

—   Сыночек, на вон… святой водицы испей, — услышал он подле рычащей стальной машины.  Оттуда, едва не обжигаясь о дрожащее марево, разогретое выхлопными трубами и двигателем, стояла та самая старушка. Она картинно тянула ему  вместо иконы – кринку.

«Штуки», сделав своё дело, ушли. В деревне клубились дымом пожарищ два или три дома, темнели то там, то тут воронки с выброшенной землёй. Из неё кудрявился зеленовато -жёлтым дымком германский тол с запахом лука. Виктор прыгнул на землю. Сперва, глядя в суровые, но ласковые бабкины глаза, осенил себя широким крестом. Затем принял из рук кринку и испил прохладной водицы. Затем, словно воодушевлённый свыше, протянул крынку через передний люк в боевой отсек:

—  Экипаж! Слушай мою команду – всем приказываю того… принять. Так нужно.

—   Всем так всем. Есть, примем, — крепкая рука Хохленко вытянулась из люка. Осторожно, чтобы не расплескать содержимое, внесла глиняный сосуд в пышущее жаром чрево машины.

Из люка тут же выглянул Иванов. Затем, утирая мокрые нос, губы и подбородок, он прыгнул на землю. Принялся осматривать целостность шасси, что были двухрядные как у германской «штургещюц». А над широким, со стогами жухлого сена, что высились на распаханном бороною полем (лошадей, понятное дело, не было – впрягались сами) клубилась мучнисто-жёлтым туманом пыль. В звук уходящих моторов, что оставляли пикировщики, уже готовился вплестись иной шум: позванивание гусеничных траков вражеской бронетехники.  С чёрно-белыми, старательно выведенными по трафарету, на пятнистой или синевато-зелёной броне крестами. Сперва, правда, надо было ожидать германской моторизованной разведки что обычно включала в свой состав офицеров всех родов войск. Без него ни их панцерваффе, ни пехоты – и не туды, и не сюды…

***

…Цвигун упредил обергруппефюрера СС. Выбросив правую ногу, он из  полуразворота нанёс ему удар  в бедро.  Стиснув губы, «немец» стал сползать по отштукатуренной стене, царапая её формой «филдграу».  Сорвав с неё, увлёк за собой чёрно-белый плакат, изображающий СС-манна в шлеме, с торчащим из винтовки широким штыком – «Ты желаешь служить добровольцем в Ваффен-СС?»

Молодой унтерштурмфюрер,  в чёрном танковом кителе с розовой оторочкой и кобурой «люгера» на животе (оберштурбаннфюрер держал её ближе к филейной части) сперва застыл окаменело. Русский, назвавший позывной «Юкас», считавшийся за своего… Вдруг на его глазах он совершает нападение. И на кого? На начальника отдела разведки и контрразведки дивизии СС «Мёртвая голова»?!? Да ещё в расположении этого прославленного германского соединения! Верботен, чушь… Но в следующий момент покрыв всё вокруг несусветным рёвом «шайзе вердаммен!», унтерштурмфюрер  попытался в прыжке достать Цвигуна хуком справа, а также прямым свингом. Последний попытался нанести левой рукой, на указательном пальце которой сиял массивный перстень с эмблемой «Тоттенкопф». Цвигун ловко увернулся. Пританцовывая на месте, он выжидал. Хук пришёлся по воздуху, как говорится в «молоко»; свинг лишь слегка задел подбородок по касательной. У старшего сержанта лишь лязгнули зубы, когда его автоматически выброшенная рука (в ответном прыжке-атаке) ребром ладони рубанула под основание белую юношескую шею противника. Отчётливо хрустнули шейные позвонки  — эсэсманн грузно осел, хватая посеревшими губами воздух.

…Фу, запарился, мелькнуло в голове у Васьки. Он вытер солоноватый пот, что тёк на губы и покрывал затылок. Больше он ничего не успел подумать. Сидящие в дальнем углу трое (один в безукоризненном штатском, двое в мундирах вермахта и СС) восхищённо зааплодировали. Поднявшись со своих мест, они дружно обступили смершевца-Цвигуна.

— Выражаю вам своё неподдельное восхищение, Русс Иван! – его плеча в травянисто-жёлтой «хэбэ» коснулась щёпоть тонких, как у пианиста, пальцев. Это был гауптманн Ставински, сотрудник Абвершталле 3, что был прикомандирован к Абверкоманде 103 в составе группы армий «Юг». – Восхитительно, чёрт вас возьми! Нет слов – русские могут отлично работать в «поле».

— Да, скоро русские нас превзойдут, — с улыбкой человека, знающего и любящего власть, заметил высокий и белобрысый оберштурбаннфюрер СС Фоммель, что числился по отделу «Р1» ведомства «СД-внутри». – Господа! Этот молодчик сумел не просто… как есть по русски…

— Ухайдакать… — осторожно подсказал штатский с залысинами на лбу. Он был в тёмно-сером шеврете с широкими лацканами и в белоснежном батистовом белье.

— О, да! Верно… Ухайдакать материал за две – я засекал время, господа! – секунды. Это максимальный норматив диверсанта-профи? Майн либе! – воскликнул Фоммель, полноватый блондин с рядами отличных зубов, которые Цвигуну в тайне хотелось пересчитать ребром ладони. Но уже – в две секунды…

Все взоры как по команде, после внезапно обрушившейся (ой, как неподходяще!) паузы, обратились на него. Поправив для форсу гимнастёрку с тёмными продолинами вместо погон, с оставшейся над левым карманом чёрно-оранжевой нашивкой за ранение (под цвет ленточки от креста Святого Георгия), он хитровато заметил:

— Ну я… Это самое, я не согласен с вами, херы мои и герры! Академиев, как вы, не кончал, не довелось. Но… Говорят у нас не только «ухайдакать», — чёрная кудрявая цыганская голова его оживлённо мотнулась в сторону штатского, — но ещё и «ухайдокать» как на Волге. Там всё больше на «о» налегают. Окают, значит. Ещё есть другое: «завалить», «повалить», «положить», «отхрендить». Это фенька блатная, господа хорошие. Университеты на нарах кто прошёл, тот знает. Вы, я вижу, не прошли.

Немцы оглушительно захохотали. Они покачивали раскрасневшимися мордами в его сторону. На них бравада Цвигуна произвела  неотразимое впечатление. «Такой нам и нужен, — украдкой шепнул штатскому с залысинами Фоммель. – Он сразу же войдёт в курс. Дальнейшее будет вытекать из обстановки. Ко всему он недалёк как и все смельчаки. Отчаянные герои Майн Рида – вот кого напоминает мне этот Русс Иван…» «Удивительное совпадение, — штатский взял его под локоть и отвёл к стене с портретом фюрера во весь рост, — но его именно так зовут. Солдатской книжки, как водится, при нём не обнаружено. Зато был найден «смертник» — из внутреннего кармана пиджака был извлечён маленький пластмассовый пенальчик. – Видите, дружище? Если отвинтить крышечку, обнаружится листик бумаги со всеми данными, что заведены в каждом учётном столе военного комиссариата по месту призыва. Так вот – наверняка этот парень из бывших уголовников. Судя по всему, в компаниях малолетних преступников он грабил и убивал в ходе Гражданской войны, что, помнится, была в России.  Согласно учётным данным он Иван Иванович Красногорский,  двадцати четырёх лет. Место проживания – Смоленск, улица Коммунистическая… — он по памяти воспроизвёл ряд параграфов военно-учётного стола.  «…В Смоленске у нашей организации весьма внушительная агентурная сеть, — усмехнулся    Фоммель . – Особенно, если учесть мой постоянный контакт с шефом. Герр Вильнер, да будет вам известно прежде чем оставить меня своим преемником в энзацгруппе, провёл на месте серьёзную работу. В «поле» обрабатывали десятки людей, хоть сколько-нибудь скомпрометировавших себя перед Советами». «И что же – результаты на лицо?!?» «По поводу проверки – не сомневайтесь…» «Да, контроль у вас поставлен отменно, — согласился залысый, печально хмуря лоб. – Политическому отделу НСДАП в этом много не достаёт. Не понятно только, почему? Мы же раньше вас, имперской службы СД вылупились на свет». «Говоря откровенно – вот она, эта причина…» — загадочно улыбнулся Беннеке.

—   Мои господа, это неучтиво, — трагически возвысил голос абверовец, худой, атлетического сложения шатен  с подстриженным высоким затылком и безукоризненным правым пробором. – Вы оставили нас при делах и шепчитесь в гордом уединении. Какие тайны! – он озорно подмигнул обоим голубым глазом под золотистой бровью. – Разве они могут быть среди коллег? Можно подумать, что в наши ряды затесались … хм, гм… агенты русской или британской разведок…

—   Ха, ха, ха, весьма остроумно, — хмыкнул залысый, что указал на абверовца оттопыренной ладонью. Будто увидел первопричину всей Вселенной: — Однако не стоит забываться, Ставински. Разве мы не можем вас заподозрить в измене? Хотя бы теоретически? Вы не можете обслуживать разведку генштаба РККА? Насколько мне известно, с 25-го по 30-й выбывали в командировках по обмену в России. Как раз по линии военного отдела рейхсвера, которым заправлял сперва социальный генерал, а затем – старина Бек.  Кто вас знает – взяли и закрутили оперативную комбинацию с русскими. А они вас…

—   Герр Ставински с таким же успехом может оказаться источником британской разведки, — усмехнулся Фоммель, что отставил левую руку, показав на локте серебристо-чёрный ромбический шеврон СД. – По достоверным данным, половина личного состава из ведомства «лиса» — на службе её величества…

—   Остроумней, чем прежде! – авберовец незаметно задел локоть Цвигуна. – Никогда не думал, что за вами водится талант артиста варьете, оберштурбаннфюрер. Особенно, если учесть, что наш первый и.. пожалуй, единственный шеф-основатель СД Рейхард Гейдрих – протеже вашего адмирала. Моё почтение, my dear friend. One spy sent you good wishes. Are you image my visit to White Hall or Secret Intelligent Service?

—   Ни черта ни понял из того, что вы сказали. Ублюдочный язык этих саксов…

—    Довольно, мои господа, — штатский предупредительно выставил руки. – Quickly, enough!

C этими словами он сделал глубокий вдох-выдох. Сложив ладони сначала на груди, а затем резко выпрямив руки, он нанёс обоими удар в грудь Цвигуна. Парня отбросило с невероятной силой к столу, где уже шевелился поверженный им Прёль. По инерции полёта он снова впечатал его в белённую стену. Хотя тут же, набрав полные лёгкие воздуха и произнеся «ом» (это наполнило мозг и лоб сиянием) тут же взлетел  под потолок. Легко стукнув о дощатый пол ботинками-«гавнодавами», он встал «как лист перед травой» — перед тремя чинами   третьего рейха.

Штатский, на мгновение, помедлив, достал из шёлкового жилетного кармана длинную плоскую фляжку с эмблемой глаза в солнечном треугольнике.  Хлопнув («Что б у тебя рука отвалилась!») Цвигуна по плечу, он с серьезным видом предложил ему хлебнуть содержимое. Васька, осторожно понюхав, глотнул. Сначала как лекарство – эту безвкусную, бесцветную жидкость, плескавшуюся тяжело в узком хромированном горлышке. Затем уже с живым, явно неподдельным интересом.  С немым вопросом любопытного идиота «а что там?», что прямо-таки изливался из глубин его антрацито-чёрных, огненных глаз.

—   Молодец, Русс Иванович! – полушутя-полусерьезно заметил этот жутко засекреченный штатский (единственный, что ещё не представился ему). – Совсем молодец, парень. Ты сделал верный шаг. Поэтому останешься в живых. Теперь ты надёжно защищён от всего, что может тебе укоротить жизнь. Слушай свой разум, но прежде всего – свои первичные инстинкты. Понял меня? Такие, как страх, радость, боль и… Слушай себя и ты услышишь как нужно себя вести в опасных ситуациях. Ты, верно, понимаешь, о чём это я?

—   Помаленьку секу, господин хороший, — отдавая флягу, заметил Васька. – Самую малость просекаю, — одновременно подмигнул он абверовцу своим хитрым глазом, оставляя за собой право на тактический манёвр. – Неразумные мы очень…

—   Да уж, конечно! — внезапно оскалился, как чёрт из преисподней, абверовец. – Ты думаешь нас провести как маленьких деток, русский шпион из СМЕРШа? Довольно нас дурачить!

Он заметно подобрался и, отступив на шаг, тронул кобуру «Вальтера» за клапан. Явно провоцировал парня на соответствующие телодвижения, к чему тот задолго до того был готов. Остальные чины с непроницаемыми улыбками на лицах, ставших на удивление одинаково натянутыми, следили за происходящим.

—    Э-хе-хе! – обалдело хлопнул себя ладонью по лбу Цвигун. Ноги его сами собой обмякли. Он сел на пол:  — Значится смертушка моя причапала. Убивать меня хотят. Чекиста, змея подлого, разоблачили-таки,  значится. Эх-ма, люди добрые! Да ни за хрен собачий сгинуть – рази ж это дело?

—   Молчите, Иван Иванович… Красногорский, — серьёзно, однако продолжая улыбаться, заметил штатский. – Если только  это ваши подлинные… как есть… данные. В этом у меня есть некоторые сомнения.

—   Согласен с моими коллегами, — усмехнулся блондин-здоровяк (под два с половиной метра). – Вы нас за дураков считаете, герр СМЕРШ?

—   Вас лично нет, — не моргнув глазом, сострил Цвигун, чувствуя облегчение. – Этих двоих тоже как-то… ну, не очень. Вот вы меня, я извиняюсь, за умного держите? Или всё-таки за дурня?

Напряжение на лице штатского сменилось любопытством.

—   Что вы имеете нам сообщить? – сухим тоном осведомился Фоммель. Он скрестил руки на груди: — Ну?!? Не слышно?

—   Только то, что вы уже слышали. Перешёл линию фронта по заданию троцкистского центра «4-й Интернационал». Моё членство в данной «крыше» — с 1937-го. Был тайно принят во время срочной службы в 1-й московской Пролетарской дивизии. Тот, кто меня рекомендовал и принял – командир роты. Имя и фамилию вам не называю, сами знаете… Уши и глаза они везде есть. Даже там, где не надо. Ну, дальше… Вместе со строевой проходил негласно спецподготовку  на разведовательно-диверсионных курсах под Смоленском, в этом… в Катынском лесу. Там изучил следующие дисциплины: владение холодным и огнестрельным оружием, минно-взрывное дело, приёмы самообороны, курс выживания, ориентация на местности, радиодело. Помимо того…

Абверовец предупредительно кашлянул. Сделав движение рукой, он дал своим коллегам и Цвигуну понять, что этот тур пройден.

—   Хорошо-хорошо, Рус Иванович. Давайте выйдем наружу, — залысый брезгливо окинул взором шевелящегося на полу Прёля,  и  направился к деревянной, закрытой на щеколду двери.

Абверовец же, стремительно подойдя к столу, стеленному розовой промокательной бумагой, где был письменный прибор и два телефона, взял трубку того, что был совмещён с коммутатором.

— Мы выходим, Ганс. Снимите оцепление, — когда его двое сопровождающих Цвигуна путников, вышли, добавил: — Готовьте следующие объекты. Да… Нужны санитары и врач. Одному из офицеров СС срочно требуется медицинская помощь. Всё…

***

…Первый Pz III Ausf J  самоходка удачно поразила из своей 85-мм пушки. В туче чёрно огненного взрыва веером разметало обломки бронеэкрана, что окружал корпус. Коробчатую башню с 50-мм пушкой (Kwk 50 L42) свернуло набок. Из боковых эвакуационных люков полезли чёрные фигурки в пилотках. В окуляр прицела можно было различить их испуганные, потные и перепачканные лица. Одного вытягивали за плечи – с узкими серебристыми погонами и круглыми наушниками шлемофона. Наверняка был командир. Следующие два панцера той же серии, с бронеэкранами по бортам и тонкими длинными пушками, принялись совершать боковые манёвры. Так они пытались избежать лобовых попаданий мощной советской пушки. Почти одновременно оба панцера выпустили по снаряду в Крыжовскую  САУшку.    Один из них оказался болванкой. Она пронзительно чиркнула по стальной маске лобовика, к которой крепилось орудие. В рубку посыпались рыжие искры. Вдобавок влетела с пронзительным визгом мелкая окалина, что поранила руки Хохленко.   Металлическая крошка мелодично зазвенела по уложенным в футлярах по обе стороны от орудийного затвора тридцати семи оставшимся «выстрелам».  По деревне глухо ухали 85-мм его батальона. Кострами горели три подожжённых вражеских танка. От уцелевших и выбравшихся наружу «панцерман» можно было ожидать любой подлянки, хоть, и вооружены были не в пример хуже нашего. Одни лишь «вальтеры» да «люгеры» в кобурах.   Могли, правда, бесшумно подобраться, вскочить на корму и открыть огонь по смотровым щелям. Или набросить на них плащ-палатку, что практиковалось обоими сторонами. И ждать, пока кто-нибудь из любопытства не вылезет. Хорошо не было фрицевской пехоты. Даже странно – куда запропастилась…

Ахромеевскую самоходку накрыло сразу из двух «гешутц». Прямоугольный корпус с разбитой гусеницей сильно тряхнуло. Из кормы вылетел сгусток пламени. После авианалёта было принято решение: использовать машину в качестве приманки. Чинить ей гусеницу было некогда. Успели лишь выгрузить боекомплект. Отнесли в церковь и сложили в алтаре. Через час комполка, с которым Виктор связался по рации, обещал подкрепление. Но этот час надо было продержаться одним. Без мотопехоты. Вместе с тем солярки, что плескалось в баках, хватит едва на час. Шутка ли! 250 км прошли после выгрузки до места дислокации, а затем, без дозаправки…

Виктор помнил, как перед боем к Михайловке запылила  моторизованная разведка, состоявшая из пяти мотоциклетов, а также двух бронемашин на шести камерах, снабжённых п-образными антеннами. Понаблюдав окраины в бинокль, разведчики веером расползлись в направлении деревни. Из первого бронеавтомобиля, который встал метрах в ста от ближайшего дома, выпрыгнул офицер в высокой фуражке и светло-серой рубашке, перехваченной подтяжками. Он принялся более тщательно рассматривать сельский ландшафт. В окуляры вскоре попал силуэт Ахромеевской самоходки. Бинокль его тут же обвис. Рука дёрнулась в распахнутую дверку за наушниками шлемофона, чтобы доложить. Что-то вроде: «руссише швайн – махин драпес»!

Его напарник, водитель или башенный стрелок высунул голову из башни. Дымя папиросой, принялся также водить окулярами из стороны в сторону. Но не более того. Странно! Ведь отбомбившиеся  «штуки» обязаны были доложить о том, какие силы обороняют деревню.

Тут Виктора осенило, как нужно действовать. Он давно понял, что самоходчики-противотанкисты Катукова решили действовать как линейные танки. Поэтому вскорости их уничтожили. Он гаркнул в  мембраны радиостанции, не соблюдая никаких кодировок: «Личный состав! Слушай команду! Ударной волной, по трое, в атаку на фашистских гадов! За товарища Сталина и Советскую Родину! Да здравствует коммунистический Интернационал! Смерть… ура…»

Неизвестно смутились ли «фашистские гады», завидев движущиеся на них со скрежетом и лязгом  зубовным зелёные «коробки» с хоботами 85-мм пушек. Однако бронемашины стремительно сорвались со своих мест. Не разбирая дороги через вспаханное поле, они стали уходить восвояси. Одна из них вскоре была зажжена двумя очередями из ДШК на машине Виктора. Вторая, умело маневрируя и съехав на грейдер, сумела отойти на безопасное расстояние. По обрывкам германских фраз, перехваченных радистом, стало ясно: сосчитав девять САУ, обозначив их строй как «свинью», командир передовой панцерной группы приготовился к встрече «руссише панцерс». Причём в излюбленных традициях. Именно:  отвести свои «панцерс» на фланги. Вперёд выставить «штургещютц» или  батареи противотанковых пушек.

С девятью САУ 9-й роты Виктор осторожно выдвинулся вперёд. Через метров пятьсот  в обозначившемся облаке пыли он в перископы командирской башенки разглядел силуэты вражеских машин, что шли «свиньёй». Затем открыл люк и рассмотрел их в бинокль. Это были модернезированные   Pz.Kpfw. III Ausf J и Ausf L, что не обладали ни мощной бронезащитой, ни мощными дальнобойными «колотушками». Конечно, 50-мм «штуммель» могла пробить Pz.Gr.40 лобовой бронелист Т-34/76. Да и кормовой тоже, что также составлял по толщине своей 45 мм. Правда за счёт наклона броня «тридцатьчетвёрки» приравнивалась к 70 мм.   Поразить её наверняка с заброневым воздействием из 50-мм можно было лишь со 100 мм бронебойным снарядом, снабжённым баллистическим наконечником.

Сделав два залпа с 2000 метров в «божий свет» или «в копеечку», по команде Виктора, САУшки принялись отползать к деревне. Германские экипажи, повинуясь своему командиру, что двигался во главе клина на ещё более устаревшем Pz.Kpfw. III Ausf A с макетом орудия, разделились на штурмовые и отвлекающую группу, что ещё называлась группой имитации атаки. Всего на боевые порядки батальона самоходной артиллерии в деревне двигалось до тридцати панцерс. Выбрасывая из орудийных жерл треугольники бледного пламени, стремительно атаковала по центру отвлекающая группа. Их командир наверняка рассчитывал, что как и 41-м или в 42-м у «руссише комманданте» встанут набекрень недочеловеческие мозги. Большевистские «унтерменши» либо пойдут в бессмысленную лобовую, после чего их уничтожение станет делом времени: его совершат фланговые штурмовые группы. Либо в баках иссякнет солярка, либо «фрикцион погорит», как выражаются сами русские. Это приводило в 1941 году к остановке от 70-80 % матчасти приграничных мехкорпусов, которые из-за этого наступали по частям и становились лёгкой добычей даже PzII с их 20-мм автоматическими пушками. Атакуя в лоб неподавленную с воздуха авиацией и с земли артиллерией противотанковую оборону, «красные Кристи» БТ и Т-26 подвергались контрударам с тыла и флангов. Дающая 200 выстрелов в минуту, эта  танкетка превращала их броню в друшлак. Но, прежде чем это происходило, вспыхивали топливные баки, что располагались на корме. Это довершало разгром поредевших ещё до боя по техническим причинам русских мехкорпусов. А гиганты-КВ, а также Т-34 расстреливались с дальних дистанций из зениток «Бофорс» 88-м, 75-мм тяжелых пушек и выведенных на прямую наводку Fe или Le HF 18 (150-мм).

—   …Комбат! Мне сверху видно всё – ты так и знай! – в наушниках шлемофона, переданного Ивановым, зазвенел, как натянутая струна,  ахромеевский голос. Сняв с САУ прицел и радиостанцию, уложив бронебойные и осколочно-фугасные «выстрелы» в алтарь, его экипаж, по приказу Виктора, оборудовал НП на звоннице. – На горизонте пока относительно чисто. Появилось штуки четыре заправщика. К ним присоединились мотоциклетки, что были в составе разведки. Прибыли два транспортёра с пешкодралами. По форме вижу – эсэсы, мать их. Пока стоят без движения. В бинокли нас разглядывают, да солнце мешает… — довольный Сашка заржал:- Дистанция – около  двух с половиной. Может передать командиру 4-й, что б выдвинулся и вдарил разок-другой?

Сашка шпарил почти в открытую, пренебрегая кодами. Их  намедни, усевшись на травку,  все писали под диктовку шифровальщика из оперативного отдела дивизии. Каждую боевую единицу, звание и должность требовалось обозначать в эфире группой цифр.  На деле все, дружно наплевав на инструкции, прибегали к  своей и доморощенной кодировке. Как-то снаряды назывались «огурцами», танки «коробочками», самоходки «суками»… Это имело свои плюсы и минусы. Враг давно уже разобрался в полевых переговорах и нередко вызывал огонь нашей артиллерии или налёты нашей авиации по нашим войскам, вклиниваясь в эфир. Правда, и сами арийцы грешили тем же. Против всех ожиданий, аккуратностью и дисциплиной в радиосвязи не отличались. Свои пикировщики «Ю-87» называли «штуками» или «чёрными гусарами», самоходки «гвоздями», а танки «роликами».

Несмотря на это, оперативщик дотошно требовал: «Товарищи командиры! Все коды вызубрить от «ать» до «ять». Знать как Отче наш и тому подобное. Вам ясно? Ни черта, я вижу не ясно. Вот потом и попадаете под огонь своей же артиллерии да под бомбы штурмовиков. Расселись тут, понимаешь…» «Товарищ майор! Да как их столько выучить? Голова, знаете ли, пухнет». «Это кто у вас такой разговорчивый, товарищ политрук? Записать фамилию! Вот из-за таких вот лоботрясов и балаболов доблестная Красная армия понесла в начале войны серьезные потери.   Плачет по таким штрафная. Ох, плачет!» И присоветовал в довершении: не писать в шифровальных блокнотах или тетрадях напротив цифр никаких названий. «…Выдумайте условные пометки вроде «А», что значит САУ, или «3» или «4», что значит Т-34 и тому подобное. Враг, знаете ли, обыскав вас убитого или раненого… гм, хм…  Зачем нам это нужно, товарищи командиры? Военную тайну надо хранить даже после ухода из жизни. Понятно, говорю я вам?» Все мрачно закивали. А политрук батальона лишь натянул губы, чтобы не разорвать их в хохоте. Он заметил, как Виктор, незаметно для оперативщика, свёл на лбу глаза, подражая манере последнего говорить. Тот, правда, сводил их, адресуясь всё больше к небу. Особенно, говоря про сохранение военной тайны, что останется в планшетах усопших.

—   Не звени понапрасну! – Виктор орал в микрофон, тупея от звона, что издавали гильзы от» выстрелов». Корпус бронерубки, и без того раскалённый, наполнился пороховой гарью, которую не успевала отсасывать вентиляция: — Что там на флангах?

У него начинало привычно слезиться в глазах и перхать в горле. Хотелось страшно, для облегчения выматериться, но воспоминания об иконе в сморщенных руках старушки, её ласковый и добрый взгляд в окружении морщин, а также вкус святой воды, не давали даже думать об этом.

—   Десяток   «коробочек» на правом пытаются совершить обходной. Атакуют боевые порядки «четвёртой». С левого пока ничего – стоят на дистанции пол километра, пускают кольца из выхлопных. На башне у командирского номер 302-й со штандартом на двигателе вращается командирская. Оп-ля, нижний лючек раскрывается — появляется головка с биноклем. Вот бы снайперу появиться в наших рядах!

—   Говорю тебе, не трынди!

—   Говорили по другому, что б не звенел!  Ого! Пуляют из соседнего в направлении «четвертого». Два выстрела. Наши, стервецы, молчат.

Виктор тут же вызвал командира 6-й, старшего лейтенанта Давыдова, что и был политруком батальона, что был родом из Изюма. Воевали с ним на «тридцатьчетвёрках» и «валлентайнах» в тех же краях с июня 1942-го, продолжили под Сталинградом в составе Степного фронта, затем уже в составе тяжелого бронетанкового батальона на КВ домолачивали группировку Паулюса. Оказалось, что соседний с командирским панцер пристреливался по самоходке самого Давыдова. Вторым выстрелом у 85-мм пушки заклинило гидравлику, что лишило возможности устанавливать угол прицеливания. «Ну и мудон же ты!» — сорвалось у Виктора. Нечаянно, как говорится – что ни скажешь в пылу сражения!

Снова и снова он выходил на связь со штабом полка пока его не оглушил в эфире своим криком «сороковой»:

—   Не ори, комбат! Сам всё знаю – «соколы» доложили! Жди подкрепления. Минут сорок. Держитесь как черти, братья славяне.

—    Есть держаться! Правда, от нас через пятнадцать минут рожки с ножками могут остаться. В колечко нас берут с флангов. У трёх «сук» повреждения. Ох, твою мать! Смотреть же надо! Это я не вам, товарищ «сороковой», — Виктору наводчик попал локтем по лбу. Спасибо, что не гильзой: — Одну потерял в ходе авианалёта. Обстановка понятна, «сороковой»? Какие будут указания?

—   То и приказываю: умри, но продержись. Свои разговорчики паникёрские живо кончай. У меня здесь товарищ из СМЕРШа – живо ему… Всё понятно?!? Слюнтяй, размазня…

С этими словами комполка отключился.  Тем временем, САУ, задевая яблони ныряя в воронки, что оставили «штуки»,  отползала в облаке золотисто-коричневой пыли под защиту церковной кладки. Машина отходила к перекрестью четырёх дорог, в середине которых и по центру деревни, как в лучах солнца, находилась церковь.  Туда же, повинуясь команде Виктора по внутренней волне, отползали и другие самоходки. Выбрасывая языки пламени из зелёных жерл, они посылали бронебойные остроголовые снаряды, оставляющие дымно-фиолетовый трассер, по вражьим «коробочкам». Те, пользуясь ограниченной манёвренностью (мешал избыточный вес бронеэкранов на корпусе и башнях), пытались уходить от прямых попаданий. Шесть панцеров уже застыли дымными кострами. Давыдов докладывал, что на его фланге атаки нет. Враг лишь перестреливается. На левом фланге, где вела бой 4-я под командованием лейтенанта Тевосяна из Сочи, было обездвижено прямыми попаданиями три САУ. У одной уничтожен двигатель, две другие лишились гусениц.  Тевосян сбивчиво (тоже принял командование после училища) докладывал: вражеские танкисты действуют шаблонно, но умело.   Именно: сосредотачивают огнь нескольких машин по одной или двум нашим. За час боя «шестая» обездвижила лишь два панцера, каковые, впрочем, не загорелись. Видно, в баки залито искусственное топливо, о чём их «просвещали» ещё в училище.

—  Веди только прицельный огонь, четвёртый! Только наверняка! Перенимай у фрица тактику. Отсекайте огнём две или три коробочки. Зажигайте их кинжальным. Либо держите на дистанции удаления. Приказ ясен? – в свою очередь «просвещал» комроты Виктор.

—   Есть, товарищ тридцать девятый.

Самоходка комбата, наконец, встала.  С дистанции 300 метров она врезала в пятнистый борт панцера, что вращался на гусеницах в узком перекрёстке меж двух изб. В перископ Виктор увидел, как борт с сорванным бронеэкраном на мгновение провалился вовнутрь. Затем из него хлынуло ярко-оранжевое пламя взрыва. C него сорвало и бросило наверх башню. Следующие взрывы (рвался БК) разворотили корпус и заволокли улицу чёрно-красной шапкой дымного пламени. Со свистом, оставляя за собой кометные хвосты, проносились сигнальные патроны, что были у каждого танкиста-командира или самоходчика. (Перед атакой на Михайловку, из   командирского Pz.Kpwf. III в направлении «штук» вылетели три синие ракеты, что означало: «Здесь свои!»)

—  Це засвинячили, так засвинячили! —  заорал Хохленко, приникший к триплексу.

—   Погоди радоваться, — оборвал его Виктор. – Сейчас как зацепит по касательной!

Квадратные силуэты с крестиками  на броне появлялись в гуще садов, из-за бревенчатых срубов, повреждённых снарядами или бомбами. Фиолетовые трассеры бронебойных снарядов неслись со всех сторон, образуя перекрестья. Даже повреждённые самоходки, вращаясь на месте с сорванными гусеницами и выбитыми катками, продолжали вести огонь. Угодившие в церковь, германские выстрелы лишь поднимали облака извёстки и разбрасывали оранжево-красную кирпичную крошку. Кладка, что была выложена в прошлом веке, не разрушалась.

А в звоннице возбуждённо галдели дети. Их безуспешно гнали вниз Ахромеев и ребята его экипажа:

—   А ну, детвора залётная! Кыш-брысь вниз! А то придёт товарищ комбат. Нет, прилетит на крыльях под купол и врежет всем по шеям. Нам это надо? Вам тоже…

***

…Какова численность вашей  группы? — не унимался Фоммель, хрустя длинным плащом с прелиной. —  Это реальная организация с множеством тайных сотрудников в органах власти? Мою организацию и меня лично это интересует, прежде всего.

—  Вот те и раз! – Цвигун лишь хохотнул. В пятнистой плащ-палатке германского образца, с надвинутым капюшоном, он прогуливался  с ним по деревне. – Снова дурачка валяете, господин хороший?  Численность нашей группы ему…   Списочек в развёрнутом виде, герр-хер… А хазы да малины не перечислить?

—  Не надо паясничать, Рус Иванович, — Фоммель шумно размял пальцы рук. Быстрым движением он сдвинул на затылок фуражку с эмблемой адамовой головы и орла в тулье, сжимающему в когтях веночек со свастикой. – Это пошлый и неуместный юмор. Дайте понять…Вернее, необходимо кое- что прояснить. Если, конечно, ваша организация, и вы лично желаете установить контакт с нами – имперской службой безопасности. Прежде всего, со службой безопасности, которую я представляю. Вы меня понимаете, Рус Иванович?

—  Рус Иванович всё понимает, — подавил очередной смешок Цвигун. Он пропустил группу офицеров  СС-панцерваффе в чёрных мундирах и рыжих наплечных ранцах. У многих виднелись Железные кресты 1-го и 3-го классов, ленточки 2-го класса, бронзовые, золотые и серебряные значки отличия в обрамлении всё тех же венков, что делало их похожими на покойников. Короткими взмахами они приветствовали оберштурбанфюрера, что ответил единственным взмахом. Один из них напевал: «В Гамбурге не осталось девственниц…»: — Надо же такое – Рус Иванович! Ну, допустим, я вам кое-что скажу. Опять-таки, в обмен на кое-что. Верштейн,  майн… Тьфу, как это по вашему, гер-хер?

—   Вы опять за своё? – Фоммель казалось рассеянно покосился на его своим белёсым глазом. Снова заскрипел своим плащом с витыми погонами капитана вермахта. – Признаться, я вами несколько разочарован… — он старательно помассировал переносицу. Что-то сказал себе под нос: — Первое время вы мне казались серьёзным и вдумчивым сотрудником. Ваша организация… м… м… «4-й Интернационал» тоже показалась мне хорошей «крышей». Итак, всё-таки к делу. Ваш «Коминтерн» есть включать в себя некоторый высший командир Красной армий?

—   Предположим, что есть, — мотнул головой в капюшоне Васька.- Предположим, что таковые имеются. Как я вам уже сказал, а холуёк ваш на бумаге настрочил – в организацию меня принял командир роты. В 37-м, когда лес валился и щепки летели. Причём во все стороны. О-го-го, какие щепочки! – Васька, разведя пятнистые полы, показал какие именно: — Зовут его Седельников Дмитрий Алексеевич. Душа человек – ничего не скажешь. Такие вот дела, герр Фоммель. По батюшке вас, кстати, как?

—   Причём тут мой батюшка? Оставим его пока, — криво усмехнулся оберштурбаннфюрер своим плотным, белобрысым лицом. – Я неплохо знаю русский шутка. Сам умею шутить, Русс Иванович. Ваш ироний я понимайт. Сомневаться не приходится. Вы собираетесь, как это по-русски… преподнести нам свой свинья. Так есть это?

Мимо протарахтели пару мотоциклов с колясками, посвёркивая синеватыми огоньками сквозь щели светофильтров.  Протопал патруль из двух солдат в стальных шлемах, с карабинами на плече, что посвёркивал плоскими фонариками. В сгущающихся фиолетовых сумерках, прикрытые маскировочными сетями на высоких шестах, самоходные пушки с массивными утолщениями на стволах, приземистые танки, полугусеничные транспортёры «бюссинг» и грузовые «опель-блитц» под камуфляжным тентом выступали как нарисованные тушью акварели.

Цвигуну привиделось другое. Он вспомнил, как его давеча подвели к сараю, огороженному колючей проволокой. Часовые сделали винтовками на караул. Внутри находилась сотня советских пленных. «…Мы решили испытать вас, Рус Иванович, — усмехнулся штатский в синем шеврете. —  Укажите нам самый перспективный материал. Кто их этих недочеловеков, — он провёл рукой в направлении сидящих, стоящих и даже лежащих в травянисто-жёлтых гимнастёрках, в намокших кровью бинтах людям, — достоин служить 3-му рейху? Помните, от вашего выбора зависит их жизнь и… ум, гумм… наше доверие к вам и вашей организации…»

—   В Красной армии есть немало командиров, что верны идее товарища Троцкого, – Цвигун начал по-новому, как ему советовали в таких случаях. – Идее мировой революции и Соединённых штатов Европы. Товарищ Ленин, по матери Бланк (Фоммель усмехнулся), не очень, правда, разделял последнее. Его больше тянуло к крепкому союзу России с… Однако, революционеров-троцкистов устраивает такой подход. Что такое одна Россия и одна Германия?  Если уж замахиваться, то на всё сразу.

—  Это несколько  пересекается с нашей идеей, —  как можно суше подчеркнул Фоммель. – С идеями фюрера и национал-социализма. С идеей жизненного пространства Карла Хаусхоффера, что должно включать для себя значительную часть этого мира. Мы изначально придерживались принципа внеевропейской войне с большевизмом. Фюрер назначен Демиургом единой Европы.

—   Очень напоминает идеи товарища Троцкого, — не моргнув глазом, заметил Цвигун. – Царствие ему небесное…  Такое ощущение, что стою я на митинге в 20-м, с трибун вещает сам Лев Давидович: «Товарищи! Умоем красных коней на Висле и умоемся там сами! Даёшь экспансию мировой революции в Европу! Дашь красное знамя единого пролетарского гегемона на Эльфелевой башне, на Везувие, на Пизе…»

—   Что? Простите, я последнее не расслышал… — Фоммель тут же вспомнил митинги своей юности, в Баварии, в тех же 20-х, где провозглашались подобные лозунги.

—   На Пизе, — собрав волю в кулак, чтобы не расхохотаться, отчеканил Цвигун. – На ней, это самое… Ну, вы, господин хороший, поди уже догнали, о чём это я, — переключился он на прежнюю волну, почуяв элемент игры в поведении эсэсманна.

Не доверяет мне этот мерзавец, подумал Фоммель.

—   Сведения с фронта таковы: операция «Цитадель» идёт как нельзя лучше, — ожил он  после недолгого молчания. – При таком развитии событий через неделю доблестные германские войска окажутся в Москве.

—   Для этого войскам фюрера придётся пройти через Курск. А там… Могу вас заверить, что под Курском стянуто около двух гвардейских танковых армий. Это не менее двух с половиной тысяч танков и САУ. Около миллиона с лишним личного состава, примерно пять тысяч  орудий и миномётов, авиация… В истребительной у нас почти двукратное превосходство над вашим люфтваффе. Что этому противопоставит ваш вермахт и ваш фюрер? Ась?

Какая-то древняя старуха пронесла на коромысле два ведра. В них явно плескалась вода. Васька отметил, что оберштурбанфюрер, проводив её взглядом, облегчённо вздохнул. Знает примету, гад. Шибко грамотные, как говорится.  Помнит собака палку.

—   Вы не находите, дружище, что временами говорите несколько странно?  Будто вы совсем не сержант Красной армии, Красногорский Иван Иванович, но… Вы – птица более высокого полёта, — Фоммель тактично усмехнулся, прислушавшись к гулу на востоке. – На языке разведок мира это звучит как подстава. Либо вы канал для сброса дезинформации, либо…

—  Либо? – натурально удивился Цвигун. – Вы меня конечно расстреляете?

—   Ну, расстрелять вас пока рано. Мы так не работаем, — оберштурбанфюрер чуть было не добавил «с материалом», но вовремя придержал язык. – Однако временами вы искушаете меня. Пытаетесь, как это по-русски… лепить горбатый. Альзо?

— Не знаю, как насчёт «альзо», но вот насчёт горбатого… — усмехнулся Васька. – Погоняло знакомое. Где-то про него слышал, но где? Короче, как вспомню, так скажу. Хотя правильнее будет «лепить горбатого», а не «лепить горбатый». Да вы на меня не обижайтесь, герр-хер. Опять-таки неизвестно кого и куда забросит судьбинушка-сударушка. Скажем, на нарах завсегда можно причалиться. Харе? Там, на кичке, кто по феньке ботает, тот – знаете? Тот в чести на клифту лагерном, в авторитете ходит.

—   Знать феньку? – наморщился под фуражкой Фоммель. – Фенька есть она или он? О, я понимайт! Фенька есть главный лагерный авторитет. Обер рус-бандит!

—   Обер, обер… Самый, что ни на есть – главный мазурик, — Васька с удивлением отметил, что перспектива угодить на русские нары оберштурмбанфюрера не особенно удивила. – Вот о чём я подумал, герр вы наш и хер…

«…А это, стало быть, отработанный материал! – чётко прозвучали в памяти циничные слова Фоммеля. – И вот что мы намерены сделать…» С этими словами он распахнул клапан висящей на животе кобуры и оттянул наверх «собачку» затвора «Люгер» (Р-08), известного как «парабеллум». Длинный вороненый ствол подбросило в направлении лица одного из «отбракованных», что заметно съёжился. Это был тощий золотушный юноша, на мятых погонах которого были эмблемы войск связи. Выстрел показался обвалом. Будто купол неба, сверкающего солнцем, потемнел и разломился на сотни-тысяч осколков. Красноармейца дёрнуло. Взмахнув руками, он переломился в коленях. Левую часть головы точно срубило невидимым, остро заточенным тесаком. Кровь широкой, вишнёво-сизой струёй хлынула на гимнастёрку. Она перепачкала одежду, обувь и лица других пленных.  «Вставай проклятьем заклеймённый…», «Стреляй, стреляй, сука фашистская! Недолго тебе осталось и твоему фюреру!», «Прощайте, братья славяне! Может того… на том свете свидемся! Бог нам соделает!», «Пощади! Не стреляй! Я против коммунистов и комиссаров завсегда был, есть и буду! Я их сам стрелять зачну. Только…», «Мочи сталинистов! Да здравствует 4-й Интернационал товарища Троцкого, Зиновьева и Бухарина!» — вразнобой заголосили эти люди. Одни сразу же тесно сплелись меж собой. Другие встали на колени и потянули руки. Третьи рванули на пули. У Фоммеля вскоре вышла обойма. По знаку юного унтерштурфюрера СС, обер-лейтенант вермахта вызвал в сарай трёх солдат в полной амуниции. Все они были вооружены пистолет-пулемётами. Откинув пружинистые приклады и уперев их в плечи, они после команды “feir” принялись косить короткими очередями оставшихся в живых. Их насчитывалось до полсотни.

Красноармейцы валились как срезанные. Пули оставляли пятна крови и рваные выходные дыры на груди и спине. Из тел, что корчились и извивались от попавших пуль, летели кровавые ошметья. Страшно было смотреть – не то, что слышать эти стоны, крики, проклятия и матерную брань! Цвигун, не стягивая тесёмок пятнистого капюшона (для конспирации немцы заставили его обливаться потом в душной плащ-палатке), наблюдал за этим хладнокровным уничтожением. Как учили, он постепенно затормаживал, а затем резко отпускал дыхание, что снижало напряжение. Один из автоматчиков опустошив обойму, опустил ствол с «клювом». Потерянными глазами он некоторое время взирал корчившиеся и неподвижные тела, облитые кровью. Так бы и стоял, если бы одна из отлетевших от стены сарая щеп не угодила ему в лицо.

Повинуясь команде, солдаты забросили на плечи стволом к земле МП 38/40. Едва не столкнувшись в повороте «кругом» боковыми пластинами шлемов, они, шатаясь как пьяные, вышли вон. Наверное, у них были мелово-бледные лица и крупный холодный пот прошиб их насквозь, ибо у многих мундиры «фильдграу» потемнели на груди и спине. Может у кого-то из них на лице блуждала циничная, кривая усмешка. Ведь жизненное пространство по Карлу Хаусхофферу нуждалось в «чистке человеческого материала». Такое наверняка забивалось в мозги солдат и офицеров вермахта, на ременных бляхах которых было, тем не менее, выбито – “Gott mist uns”!

—   Вы о чём-то подумали, камрад? – донёсся словно издали вкрадчивый голос Фоммеля. – Вы что-то вспомнили, мой друг? Этот естественный отбор намедни – в сарае для военнопленных? Я, наверное, угадал. Что ж… — ему так хотелось отбросить капюшон на голове Васьки и заглянуть тому в глаза, что он прикусил губу. Он и без этого чувствовал, как бурлит изнутри этот русский перебежчик, что был возможной подставой СМЕРШа или НКВД. – Всё-таки…вас не удивляет, что вас веду именно я, а не герр Ставински из… гм, хм… Как у вас говорят – из параллельной конторы?

—    Вы о чём, герр хороший? – хлопнул себя по лбу Цвигун. – Ах, да! Вот вы о чём! Всё, догнал… — преувеличенно поторопил себя он. – В сарайчике намедни кого-то постреляли. Ну да, ну да… Жаль, конечно, людишек, чего уж там! Только сами виноваты, прости Господи. Ну, зачем спрашивается сопротивляться объединённой Европе? Фраера они против неё, фраера… Ясно дело, когда уркаганы пригрозили башку оттяпать, фраерам надо что? Либо по закону жить и авторитетов чтить, либо сидеть на нарах и не шуршать. Тогда всё будет харе, господин хороший.

«…Всего лишь естественный отбор»! — печально развёл руками штатский. Из золотистых лучей, что просачивались сквозь щели и звездообразные отверстия, клубилось множество пылинок. Тела, беспорядочно размётанные по земляному, присыпанному соломой полу, напоминали кресты. «Этот древний закон открыл для нас старина Дарвин, — усмехнулся абверовец Ставински. Этот же закон разделяли Маркс, Энгельс, ваш Ульянов-Бланк и, конечно же, ваш Троцкий-Бронштейн. Что ты скажешь, рус Иванович?» Он осторожно покосился в его сторону.  «То и скажу… Много народу вы положили ради своего хрена Дарвина, да зря, — угрюмо выдавил из себя Цвигун, чувствуя себя «Красногорским». – Ей Богу зря! Как на духу вам говорю. Тот «полтинник», что я отобрал, используете как надо? В шахты не загоните? На лесозаготовках загибаться не будут?» «Лесозаготовки не есть то, что нам нужно – мило улыбнулся штатский с залысым лбом. – Господа! Выйдем наружу». Там в большегрузный трехосный «хеншель» (IG-33) усаживали тот «полтинник», которых Цвигун определил как «перспективный материал». Прошёлся перед строем, кивнул в их сторону головой и… Этим несказанно повезло. Хотя спорный вопрос. Куда определят их эти гады? Хотя при необходимости можно отследить их судьбу сформировать из них неплохую оперативную сеть. Провести ни одну агентурную игру. Только как вернуть тех, кого постреляли? Им бы жить и жить, а они их… Он будто тоже чувствовал себя причастным к свершившемуся преступлению. Но скрыто гнал от себя подлую мысль, что норовила каменной плитой давить его к земле-матушке. «Товарищ Троцкий тоже есть практиковать расстрел, как есть… о, децимация! Когда в тот красноармейский часть, что есть бежаль или проявлял трусость, расстреливайт каждый десятый! О, отчень корош закон! – весело продолжил штатский. – Это есть полезный мер воздействий на унтерменш. Отшень полезный…» «Эта мера воздействия была принята во времена великой Римской империи, — добавил абверовец. – Когда легион бежал, их командиры также проводили децимацию. Ни что не ново под Луной, мои господа».

…Эх, на нары бы тебя, мудона лысого, в Устькумлаг, подумалось тогда мимолётом. Там бы тебя быстро через задний проход братва просветила. «Вгоняй ему ума в задние ворота…»

В туго натянутой пятнистой палатке  был установлен длинный стол. Оберштурбанфюрер предложил Ваське присесть. Затем он порывисто кивнул какому-то чину в сдвинутой набекрень пилотке. Через минуту солдат в белом крахмаленом фартуке установил перед Васькой длинный металлический контейнер с ручками. Были отжаты боковые пружинистые кнопки. Коробка раскрылась. В металлических судках источали парок бобы с мясом, студенистое желе из розово-белых долек, что колыхалось при малейшем движении, зелёный горошек и какие-то разноцветные леденцы. Кроме того солдат-повар извлёк из кармана фартука полиэтиленовую упаковку с хрустящими галетами. Они не имели вкуса и, кажется, совсем не пахли.

—   Хлебушек наш повкусней будет, — неохотно надкусил галетину Васька, надорвав упаковку. – Могли бы к столу наш хлебушек-то…

—   В вермахте хлеб двух сортов – кукурузный и пшеничный, — усмехнулся Фоммель. – Так же в СС. Он щёлкнул двумя пальцами и чин в пилотке исчез. Вскоре он принёс буханку ржаного, русского: — Вам такой больше по душе, герр Красногорский? Если так, то кушайте на здоровье.

—   Что, я больше не Рус Иванович? Радует… — Василий поковырялся вилкой в бобах со свининой. – Фу, гавно какое. Не желаете присоединиться, герр оберштурбанфюрер?

—   Скучно есть одному такую гадость? – сухо поинтересовался Фоммель. Не сняв плащ, он уселся напротив на складной стульчик. Положил на стол фуражку с выгнутой тульёй:  — Ваши приёмы из СМЕРШа мне ясны с самого начала. Вы не с нами играете, а с собой. Конечно, заметно мастерство! Ваше руководство хорошо учить вас этот наук. Это делает вам честь,- то коверкая русский, то разговаривая прилично, продолжил он. – Только вот о чём не следует забывать, — он скосил белёсые глаза и щёлкнул отполированным ногтём по оскалившемуся металлическому черепу на фуражке: — Именно об этом, мой друг!  Никому из нас. «Товарищ Троцкий, с отрядом флотским…» — он усмехнулся, напев слова этой известной в Гражданскую песенки. – Неплохо я знаю Россию, верно?   Товарищ Троцкий носил перстень на указательном пальце с такой вот эмблемой.

—  Ой, не говорите! Не сильны мы только в философиях ваших умных, — Васька отправил-таки пригоршню бобов в свою пасть. Затем, отправил туда же томатного соуса, что оказался, совсем не острым, но сладковатым. – Не больно у вас с обслуживание продуманно, — поднял он вилку, перемазанную в красном. Рассмотрел её со всех сторон:  – С обслугой населения как говорится. Нельзя ли заменить столовый прибор, герр оберштурбанфюрер?

—   Я смотрю, вас так и тянет на остроты, — с лёгкой улыбкой продолжал Фоммель. – И звание моё вам также известно. Изучали на разведовательно-диверсионных курсах знаки отличия войск СС и СД? В «ящике» под Смоленском? Не так ли? – он ещё раз щёлкнул по мёртвой голове на чёрном околыше высокой фуражки. – Как говорят ваши коллеги, прокол за проколом. Как вы не осмотрительны! Играли бы свою легенду до конца. Какой из вас уголовник? Вы же настоящий профи! У вас на лбу написана специальная подготовка.

Дать бы тебе как следует по белобрысой харе, хотел подумать Васька, но вовремя подавился томатным соусом.

—  Пленных всё же зря постреляли, — заметил он. Отломил ломоть от буханки и стал не торопясь его жевать. – К чему такое? Думаете, народ русский это приветствовать будет? Обратная волна может пойти – глазом не моргнёте…

Следовало сказать, что обратная волна уже давно пошла. Но он сознательно не стал так говорить, чувствуя, что Фоммель ищет подвох. Через конфликт хочет им управлять.

—   Может и пойдёт, — мотнул блондинистой головой оберштурбанфюрер. Хотел было пригладить бриллиантиновые виски, но вспомнив, что нет зеркала, не стал. – Волна…  В системе СС есть свод законов. Писанных и не писанных. Как и в НСДАП и в вашей ВКП (б). Как и у вас, предпочтение отдаётся тем законам, что не доверены плотной бумаге. Считайте, что я провёл акцию в сарае, повинуясь внутреннему долгу.  Перед фюрером и рейхом. К тому же, — усмешка тронула его тонкие губы, — мне это зачтётся перед вашим, как есть… Центром. Там, — поднял он указательный с перстнем палец, — на самом верху и ниже у вас сидят много ваших и наших. Часто это одно и то же. Вы понимайт, о ком я говорить?

—   Не тупой. Сторонников Льва Давидовича?

—   Так есть! Ты молодец, Красногорский. Быстро соображать, когда есть надобность. Идеи мировой революции, соединённых штатов Европы. Идеи старика Хаусхоффера. Так что, судите сами. Уничтожая ваших пленных, не усиливаем ли мы  ваше сопротивление? Не приближаем ли мы, таким образом, ваш… ну и наш скромный побед? Предатель есть покарать во всякий времена. Они есть предатель. Если они сдался в плен… не ранен, жив и здоров – разве не предатель? О, ещё какой предательств!

—   Стало быть, и меня тоже – в расход? Я тоже для вас из того же дерьма деланный? – для виду Цвигун едва не подавился ржаной горбухой.

Фоммель раскатисто захохотал. Так, что от головы окончательно уплыла тяжесть. В лоб скользнул, подобно сквозняку, поток облегчения.

—   Вы есть отдельный тем, — успокаивающе махнул он рукой. – Успокойтесь, камрад! Рот фронт, как говорил товарищ Тельман и товарищ Пик. Никто вас пока расстреливать не собирается. Хотя вы спокойны и так, как я погляжу, — сощурил он глаза и наморщил лоб. – Прекрасно играете свою роль, только и всего.  Которую вам написал ваш куратор из «ящика».

—   Может быть, может быть… — по-еврейски  заметил Цвигун, скопировав даже произношение. – Всё очень может быть, герр оберштурбанфюрер.

—   Если ваш куратор, как и вы – скрытый троцкист, — продолжил Фоммель, — это меняет дело. Это предаёт нашему разговору деловой характер. Вы помогает налаживать контакт «СД-внутри», 3-й директорат РСХА, в который я состою, с ваш 4-й Интернационал. Кажется, так называется ваш организаций? – краем уха он уловил мотор вездехода «кюбель». По колышущимся от лёгкого ветра стенам палатки пробежали узкие полоски синеватого света. – О, кажется, нам что-то  привезли.  Какие-то новости о фронт или о ваш центр.

—   Только не надо лезть под стол к кобуре. Если же лезете, не угодите в ширинку.

Было видно как по травянистой площадке на фоне штабного автобуса «Опель» с телескопической антенной и ряда мотоциклов вдоль которых ходил часовой в стальном шлеме, из распахнутой гофрированной дверцы спрыгнул высокий эсэсманн в короткой пятнистой куртке. Через минуту он был внутри палатки. В руке он сживал плотно запечатанный сургучом зелёный пакет с фиолетовым  штампом и цветной поперечной линией.  Оставив подчинённого в вертикальном положении, Фоммель немедленно вскрыл сургуч. Двумя пальцами извлёк сложенный лист серой бумаги, покрытый готическим текстом. Развернув его, он принялся читать , высоко подняв брови. (Лист при этом он держал так, чтобы содержание не смог прочесть никто другой.) Ничего не изобразив на лице, он сложил лист и сунул обратно. Затем всё также, двумя пальцами извлёк из конверта другой,  из плотной серой бумаги. Вытащил наружу несколько фотографий на скрепке. Держа их сложенным веером, как карточную колоду, принялся всматриваться в лица тех, кто был на них запечатлен.  Вскоре, произнеся удовлетворённое “shoon”, он установил посреди стола, стеленного клеёнкой,  лишь одну фотокарточку. Эсэсманн по его кивку лишь оттопырил локти и, совершив поворот, немедленно вышел.

—  Не знаю чему тут больше верить – усмехнулся оберштурбанфюрер. – Хорошо подготовленной лжи или дозированной правде. Не знаю… Однако заслуживает доверие то качество, с каким работает ваша «крыша». Профессионально, нечего говорить, — он поднял фото с зелёной клеёнки. Показал Цвигуну знакомое лицо цыганской наружности, но с прямым носом: — Надеюсь, что этого диверсанта, грозу рейха и фюрера, вы признаете? Не придётся вас сдавать ведомству «папы»?

—   Похожего субъекта я видел под Смоленском, когда был направлен для взрыва железной дороги, — играючи заметил Васька, собирая на лбу загадочные складки.

—   Где наряду с другими диверсантами-подрывниками вели рельсовую войну, — угрожающе сомкнул светлые брови оберштурбанфюрер. – Это ослабило германские коммуникации. Но не об этом сейчас речь, — спохватился он, отгоняя залетевших комаров.

—   Вы их убейте, поганцев, — помог ему Васька. – Так оно вернее будет.

—    Русский шутка всегда хорошо, — признался Фоммель. – Когда он есть к месту и ко времени. Вы иногда шутить не совсем к мест, герр Краснопольский.

—   Ладно, постараюсь так не шутить, — весело оскалился Васька. Он отложил столовый прибор и поставил на место крышку термоконтейнера. – Как говорится, премного благодарны, — он медленно встал, приложив правую руку ладонью к груди.

Через минуту они вышли из палатки. По улице, где стоял возле мотоцикла наряд полевой жандармерии, лязгала гусеницами колонна САУ «Бруммбар» (Sturmpanzer IV Brummbar) со скошенными неподвижными бронированными рубками и торчащими из них короткими «шуммелями» 105-мм гаубиц. Следом прошла колонна Pz.Kpfw. III и Pz.Kpfw. IV. Среди первых было множество устаревших ранних серий со «штуммелями» 37-мм. Последние были усилены кормовыми и башенными бронеэкранами.

—   Залог нашей победы, — Фоммель махнул рукой в сторону техники, что воняла синтетическим перегаром.

—   Нет, господин хороший, — тактично поправил его Васька. – Залогом вашей победы является… хм, гм… самочувствие товарища Сталина.

***

…Покачиваясь в 60 мм бронированной маске, 85-мм пушка выбрала, наконец, нужный угол. Вырвался лоскут пламени. Бан-г-г-г… Последний бронебойно-трассирующий тупоносый снаряд (УБР-354СП) вычертил фиолетовый след в направлении пятнисто-серой туши. У панцера заклинило башню. Вращаясь на гусеницах, с исковерканными экранами, что торчали на корме железными клочьями, он разворачивался пушкой в сторону самоходки.

—   Задний ход, Трофим! Быстро, шнеллер… — зашептал Виктор, не отрываясь от перископов башенки.

—   Есть, командир! Будет спок и кок… Для фрицев исключительно последнее. Для нас исключительно первое! – орал в ответ водитель-механик Хохленко, у которого руки были посечены железной крошкой.

Липкими от крови ладонями, хватаясь за липкие же ручки тормоза и коробки передач, он рулил и выруливал. Комбинезон, перехваченный ремнем с кобурой, о который он поминутно вытирался, был также липкий и мокрый. К ордену представлю, на мгновение мелькнула, как молния, мысль в голове Виктора. К ордену Красной Звезды!

Изогнувшись на стальном сидении, Хохленко рванул окровавленными руками липкие от крови рычаги. Двигатель, зарычав как живой, двинул машину с места. Маневрируя под выстрелами, она стремительно отползала. По окружности деревни, со всех четырёх сторон, через сады и огороды, к площади отступали САУ 6-й батареи Тевосяна Армена Хачатуряновича, по прозвищу «Барефзес», что на его родном армянском означало «здорово» или «привет». С ним бок о бок, отходили и отстреливались три уцелевшие машины его роты. На ходу они испускали сизовато-синие выхлопы вперемешку с искрами, выпускали фиолетовые трассы бронебойных выстрелов. Банг-г-г, банг-г-г… Вж-жжж-у, вж-жжж-у… Вражеский снаряд, пущенный со ста метров, поразил одну СУ-85. Из верхнего  люка появились тёмно-синие фигурки экипажа. Пригибаясь, они уходили от пулемётных очередей. Пули высекали искры из зелёной краснозвёздной рубки  подбитой машины, взмётывали столбики пыли на дороге. Один из ребят, высоко подкинув руки и запрокинув голову в чёрном шлеме, рухнул оземь. Трое других немедленно слились с землёй. Плоско извиваясь, поползли в сторону развороченного забора и распаханного гусеницами садика. Командир подбитой машины полз с брезентовой сумкой, где были патронные диски. Его подчинённый помимо ППШ-41 волок другую сумку, где были четыре противотанковые гранаты.

—   Командир! У меня последний! – раздался в мембранах шлемофона крик Тевосяна. – Сейчас выстрел – что тогда!?! Где обещанное подкрепление, я не понял?

—   Нам тоже пора выбираться? – загремел своим басом старшина Хохленко. – Гранаты-автоматы с собой. Айда!?! Пока нас не зажгли в нашей коробочке.

—  А что, командир? – Иванов-радист шевельнул чёрными  усиками и блеснул зеленовато-синими, как одесское взморье, глазами. – Четыре противотанковых – вот наша артиллерия! Быстренько надо выбираться. Хохол дело говорит.

—   А ты не хохол, одессит? – встрял Хохленко не по делу.

—   Парниша, что б я вас пока не слышал. Так что, комбат?

—   Пить дать – подожгут, комбат, — жалобно промяукал в пышные усы Хохленко. При этом он так выжал коробку передач, что САУ едва не подбросило.

В подтверждение по броне – вжиг-вжиг! – ударили на излёте две болванки. Одну срикошетило в яблоню. Ствол дерева переломило, а спелые плоды засыпали воронки. Другая, как, оказалось, покорёжила кормовой бронелист, хотя, к счастью, не оказала заброневое воздействие. Это мгновенно определил Борзилов, что «поцеловался» затылком  о погнувшуюся броню, когда отбрасывал ногой выброшенную затвором гильзу.

—   Сука, мать-перемать! Гандоны-мудоны… — разразился бешенной бранью механик-водитель, хватаясь за ушибленное место.

Самоходку, многократно обозванную «сукою», снова тряхнуло. Сделав форсаж на правой гусенице, Хохленко умело погнал её к паперти. Прежде чем все успели сообразить, что к чему, прямоугольное стальное тело на гусеницах  с длинным хоботом пушки, не повредив каменный косяк, вползло, звеня траками, по кирпичным ступенькам внутрь храма. В следующий момент, рыча трансмиссией и испуская сизовато-синие выхлопы, САУ «задницей» стояла  под куполом церквушки. Со стен, осыпавшихся от времени и прочих безобразий, смотрели уцелевшие разноцветные фрески с суровыми, тонконогими и тонкорукими святыми, апостолами и равноапостольными в красных, синих и зелёных плащах, с золотыми ободками вокруг голов. Летели на крыльях Архангелы в окружении звёзд, что покрывали своды. Звезда Вифлиемская, фигурки Девы Марии и Иосифа-плотника, что держали на руках детское тельце,  в окружении склонившихся старцев-волхвов и домашних животных – все взирали на родившегося Спасителя мира…  И на заехавшую самоходку тоже.

—   Приехали, — жалобно пропищал сквозь усы на чёрном лице хохол. Он ухватил свой ППШ из ниши и глазами указал на люк: — Командир, дозволите после вас?

Все молча, уставились на Виктора. Пересилив свой командирский гнев, он смотрел на них. Так он здесь комбат или кто другой? Тогда почему, вашу так-перетак… Но здравомыслие пересилило дисциплину. Помогло также святое, замоленное место. Указав глазами на люк, он скомандовал:

—   Слушай приказ, всем наружу! Рассредоточиться по церкви. Занять круговую. Иванов!  Снять рацию. Приказ ясен?

—   Ясен, комбат. Не за хрен собачий сгинуть – не наша работа.

—   Хохленко! Порося хохляцкое! Отдавай сумку с гранатами – я её сам тягать буду.

—   Ладно, держи. Смотри только – не надорвись, Поддубный.

—   Наружу все геть!  Шаланды вы мои шаланды…

Виктор первый прыгнул с брони на каменные, потрескавшиеся и выбитые плиты. Аккурат под хоботом 85-мм, на месте разобранной алтарной, горкой лежали унитарные осколочно-фугасные  выстрелы. Сверху по винтовой лестнице громыхали сапогами двое танкистов из экипажа Сашки Ахромеева: с пистолет-пулемётами и гранатами «Ф-1». Они уже готовились пустить оружие в ход по ворвавшимся фрицам, когда услышали русский говор, но без мата.

—   Ить, твою мать! – сказал один из них, ефрейтор Лужной, готовясь сорвать чеку. – Это вы, товарищ комбат? Так шо ж вы не казали?

—   А мы это, того… — опуская дырчатый ствол ППШ, начал оправдываться другой. – Вас хотели встретить.

—  Вы что ж – за дверями не следите, герои? – Виктор дёрнул затвор своего пистолет-пулемёта. – Ждёте, когда к вам гости пожалуют, с подбитых коробочек?

—   Да нам сверху всё видно, товарищ комбат, — заулыбался Лужной. – Оттуда действительно всё видно.

—   Как там обстановка сверху? Что вам видно?

—   Пехота на транспортёрах так и стоит. Вместе с ними стоят бензовозы-«опели». Боятся видно, я извиняюсь, наших «сук». Из тридцати коробочек одиннадцать зажжены.

—   Так уж и зажжены? – Виктор проводил взглядом своих ребят, что с оружием наперевес, с сумками для автоматных дисков и гранат, рассредоточивались по церкви. —  Точно горят или только разгораются?

—   Ну, вообще-то…. – замялся Лужной. Его худое лицо неопределённо вытянулось: — Горят-то не все. То, что не двигаются, это точно. Кое-где экипаж вылез. Стоят возле, курят, приседают. Разминку гады делают, — зло ощерился он, так, что Виктору стало не по себе. – Влепить бы туда разок-другой.

—   Придёт время – влепим, — хлопнул его по плечу Виктор. Он тряхнул пистолет-пулемётом: — Я пошёл наверх. Держать всем вход. Что б ни одна паскуда… — он боязливо-стеснительно покосился на фрески, — сюда не пролезла. Стены тут крепкие, кладка старинная, я читал. На яичном желтке раствор. Такой современные снаряды вряд ли сломают. Жалко, конечно, будет, если нашей подруге боевой, — он размашисто хлопнул по стальному покатому листу на корме, — сзади достанется. Снаряды бы выгрузить…

Громыхая подбитыми гвоздями подошвами, он взбежал наверх, едва не задевая головой верхний ярус извивающихся ступенек. В громадной звоннице, где на толстенной балке был некогда закреплён колокол, украшенный затейливой вязью из виноградных лоз, крестов и святых, окружённый с четырёх сторон детворой, сидел сам Ахромеев и его радист. Красивый молодой еврей, по фамилии Фрайберг, с бархатной родинкой на щеке и тёмно-карими глазами, держал возле курчавой чёрной головы наушники. Он крутил настройку радиостанции.

—   Во-во! К нашему, так сказать, шалашу, — залыбился Сашка, что оторвал свою круглую конопатую ряшку от бинокля.  – Пожалуйте поближе.

—    Дела наши хреновые? – живо поинтересовался Виктор. – Сразу угадал?

—   Сам глянь, комбат. Нам сверху видно всё, ты так и знай. Снайпера пока не работают…

—   Дяденька командир, дяденька командир!  — белобрысый мальчишка с одной лямкой, на которой держались штанишки: — А кто сейчас побеждает, наши или фашисты?

—   Ой, как ты меня уморил, пацан, — вымученно вздохнул Сашка. Он протянул ему бинокль, не снимая с ремешка на шее: — На вон, лучше сам посмотри. А варежку свою прикрой. А то без парашюта летать научишься.

Виктор щёлкнул клапаном своей сумки из-под бинокля и через минуту наблюдал в окуляры панораму окрест церкви и деревушки. Прямо под ним, за околицей, где цвели яблоневые сады и курчавились зеленью огороды среди острых крыш, с голубятнями или скворечнями на шестах, коричневато темнело распаханное поле с желтеющими стогами прошлогодней соломы. Будто кисть художника выписала этот пейзаж. И бой дорисовала напоследок. С дымами от горящих пятнистых панцеров с коробчатыми башнями и уступчатыми корпусами. С неохотно разгорающимися, на дизельных двигателях, СУ-85. Из двадцати САУ батальона оставалось всего пять. Они продолжали вызывать командира на связь через позывной «тридцать девять».

Рапортовал о двух подбитых панцерах неугомонный Тевосян. Давно не рапортовал Давыдов.

—   Слушай мою команду! Принять мои позывные. Вызвать оставшиеся машины. Чтобы доложили обстановку. Выйти на связь с сороковым и от моего имени… — начал, было, он отдавать приказ Фрайбергу, однако сама обстановка откорректировала его дальнейшие действия.

Сперва над деревней с тугим свистом пронеслось звено «илов». Роняя мальнькие чёрные бомбы на бреющем, они заставили застыть дымно-чёрными кострами ещё пяток панцеров. Четвёрка штурмовиков, умело пикируя, обрушила огонь из скорострельных пушек по застывшим на поле «бюссингам» с пехотой, а также «опелям» с пузатыми, вытянутыми цистернами. Там  стало в миг густо и тёмно от взрывов. Два бензовоза вскоре полыхнули ярко-синим пламенем. От транспортёров тут же побежали человечки в камуфляжных куртках и глубоких шлемах, с рыжими ранцами и притороченными гофрированными коробками противогазов. Ох, и здорово, что пехоту фрицы не додумались вводить в бой, тревожно подумал Виктор. Ведь СУ-85 не были снабжены пулемётами. (Впрочем, как и многие другие САУ.) Уничтожить их пехотинцу с противотанковой гранатой дело плёвое. Тем паче поговаривали, что у фрицев появилась новая дрянь – некий «фаустпатрон», что силой реактивной струи из сопла выбрасывал кумулятивную гранату. Такая гарантированной пробивала любую броню. Поговаривали также, что, несмотря на это предохраниться от «дряни» можно было разными незатейливыми способами как-то: установка сеток-«экранов», использовать в качестве экранов бочки или сколоченные доски.

То, что он увидел затем,  несказанно обрадовало. Заставило выкрикнуть «ура», подскочить до балки, на которой ранее крепился колокол и чуть не задушить в объятиях Фрайберга, а затем и Ахромеева. (Тот увлечённо учил белобрысого мальца, что в уменьшительные окуляры его рассматривать нельзя, так как он старший лейтенант и кавалер ордена Красной Звезды.) Притихшая детвора поначалу от такого возбуждённо загалдела и стала наперебой выпрашивать у «дядь» посмотреть в бинокль. Белобрысый с лямкой, шмыгая шелушащимся носом, едва не выпал из звонницы, рассматривая в бинокль проносившиеся на бреющем штурмовики: «Вот здорово! Как мамку пригонят из Германии обратно, скажу – не поверит…» «Ага! Ремешком по спинке тебя научит, как по крышам не лазать!» — это сказала нараспев худая девочка в платочке, с круглыми вопросительными глазами.  Затем на распаханное поле картинно ворвались «тридцатьчетвёрки», что на ходу поддержали авиацию своим огнём по рассеявшейся пехоте и брошенному транспорту. Танки появились почти одновременно с обеих окраин, стали зажимать противника в клещи. Выбрасывая огонь из 20-калибровых пушек 76-мм эти юркие зелёные танки с обтекаемой формы башнями-шайбами, напоминающими шестигранные шурупы, с антеннами радиостанций, начали кровавую охоту за мотопехотой врага. За ударно-штурмовой группой выехали три СУ-76. Они повели огонь из лёгких забронированных рубок, в которых были установлены 76,2-мм пушки Ф-34.

С «илами» кружила четвёрка истребителей Лаг-5, что было как нельзя кстати. Потому что в помощь своим терпящим бедствие панцерам  и панцергренадирс  налетели плосконосые «мессера» (Bf 109). Они поддерживали скоростной истребитель-бомбардировщик Ме110. Вскоре развернулись баталии, которых Виктор уже не видел. Хотя крылатые тени носились над колокольней, едва не задевая крест, а гильзы от скорострельных пушек дробно стучали по облезлому куполу и скатывались вниз.   Невидимая сила понесла его по извивающейся лестнице в алтарь. Не дожидаясь его команды, весь экипаж кроме Хохленко выскочил наружу.

Напротив паперти крутился на оборванной гусенице Pz.Kpfw. III Ausf J с замершей в полуразворота башней.  Германский башенный стрелок застрочил из пулемёта.  Пришлось тут же залечь, чтобы не пасть смертью храбрых.

—   Комбат, я добъю эту сучку! – рявкнул Борзилов, ползая на брюхе. – Что б лапки кверху и того- хенде хох!

Не дожидаясь приказа, он выхватил из брезентовой сумки плоскую, похожую на консервную банку, противотанковую РПГД-41. Извиваясь, как уж, пополз вдоль яблонь, окружавших церковь, что были изрядно посечены пулями и осколками, и осыпавшимися спелыми плодами. Цвиньк, цвиньк… Пулемётчик в угловатой башне, двигая в стальной маске MG24, продолжал строчить короткими и длинными, когда взрыв в машинном отделении потряс пятнисто-серый корпус. Виктору запоздало привиделась фиолетово-огненная полоса трассирующего снаряда, что прилетел с восточной окраины. Так и есть: в окружении двух уцелевших САУ 4-й роты, среди коих была машина «Барефзес», двигались два Т-34, сопровождаемых «малой сукой» СУ-76. Стреляя на ходу, они обогнули горящую машину с крестом и стали кружить веером по площади, покрывая и без того вспаханную землю рубчатыми, извилистыми отметинами своих траков.

Один из них под номером 511 внезапно вырулил к паперти.  Нижний люк раскрылся и из него вылез грузный, в коробом торчавшем комбинезоне, помощник командира полка майор Груздев. Это он намедни общался с Виктором по рации.

—   Ну что, повоевал, Анкин войн? – вскользь поинтересовался он, рассматривая складки своего вздувшегося на груди синего комбинезона. – Неплохо нащёлкал, неплохо… Урожай будет – обещаю, – он, многозначительно подмигнув, скосил глаза то ли на свою, то ли на Виктора грудь. – Одним словом, молоток! Так держать, комбат.

Сбив руку Виктора, что застыла у виска, он одним махом притянул его к себе и сгрёб в объятия. Потискав, скоро отпустил. Втайне морщась (говорили про привычку Груздева целоваться), испытал неудобства в спине, Виктор изобразил, что несказанно рад. Хотя внутренне он был настроен хреново. Против всяких торжеств и тем более побрякушек. Как-никак подкрепление запоздало и надолго. Почти весь батальон, включая командира 4-й батареи Давыдова, полёг в сражении с германским авангардом. Это два! Ещё бы минут десять-двадцать, всему личному составу пришлось бы обороняться противотанковыми гранатами.

Вокруг подравнивался и строился весь экипаж. Включая одессита Иванова, что выделялся на фоне чумазых и всколоченных собратьев белозубой улыбкой, усиками, а также громоздким зелёным ящиком радиостанции с длинной антенной, что носил за спиной.

—   Молодцы! Все молодцы – представлю всех… —  ободрил экипаж Груздев. – Вишь как тянутся, герои, — он рывком снял шлем и подставил голову и лицо под лучи яркого солнца: — Эх, красота-лепота, мать твою! Есть, зачем жить на белом свете, братья славяне. А, комбат? Слушаешь меня, или в мыслях вовсю по девкам шаришь?

—   То-о-оварищ майор. Батальон выполнил поставленную задачу, — произнёс Виктор, странно растягивая слова. Ему хотелось добавить, что больше половины личного состава полегло, а САУ раз-два и обчелся. Но видя перед собой глаза Груздева, что не излучали ничего, кроме железной воли приказа, сухо добавил: — Личный состав проявил мужество в бою. Прошу оценить его по достоинству. Я не в счёт. За меня можете не беспокоиться. Людям бы вот…

—   Не канючь меня, не жалоби, — усмехнулся майор, хлопая по карманам комбинезона. Наконец он вынул коробку «Пушек». Захватив одну папиросу  для себя, другую двумя пальцами протянул Виктору: — Хвост держи бодрей. Слушай приказ: собрать весь личный состав и всю матчасть. Пункт сбора: западная окраина, хотя… Ладно, чёрт с ним: пусть эта площадь. Ориентир «Крест». Слышишь, Касымханов?!. – он заорал, меняясь в лице (стайка воробьев на яблони мгновенно улетучилась) в сторону своей машины. – Сообщи куда надо. Смотри у меня, не балуй. А то проверю… За «тридцатого» нынче я, — снова поворотился он к Виктору. – Мне и будешь докладывать ровно через… —  он потянул рукав комбинезона наверх, обнажив на крупном волосатом запястье циферблат с компасом, — …пятнадцать минут. Сейчас прибудут ремонтники и снабженцы из обеспечения. Вот… Всё!

Не докурив папиросу со сложенным вдвое мундштуком, втоптав её в пыль, он залез в известный  люк и закрыл его. Т-34, совершив разворот на отполированных добела траках, устремился на западную окраину, где стихали звуки боя. Орудийные «бан-г-г-г» всё чаще перемешивались с пулемётными « тр-р-р-р». В безоблачном, сияющем от жары лазурно-синем небе кружилась стая наших и  германских истребителей. Выбрасывая треугольные вспышки на носу и на крыльях, испуская друг к другу дымные трассы и сверкая на солнце плоскостями, они сходились и расходились на виражах. Сначала, оставляя за собой лохматую полосу, понёсся на запад к земле подбитый «мессер». Затем, покосив развороченное очередью крыло, неловко ушла в штопор «лавочка». От неё тут же отделилась тёмная точка, что вскоре выпустила белый купол парашюта. В «собачьей свалке» по нашему лётчику никто и не думал стрелять. Не было видать лишь двухмоторного, с плексигласовым колпаком на носу Ме110. То ли улетел на восток, бомбить и обстреливать нашу вторую волну, то ли был сбит.

Скрежеща гусеницами, переваливаясь на гусеницах, из церкви на паперть выполз зелёный прямоугольник СУ-85. Совершив разворот на правой (экипаж без команды присел, чтобы не попасть под вращающий пушечный хобот), машина замерла.

Из открытого люка появилась вислоусая башка Хохленко:

—   Разрешите доложить, товарищ комбат! Имеющаяся  матчасть поступает в ваше распоряжение. Как говорится, здоровеньки буллы – что бы было, если б не братья хохлы…

Экипаж заржал, ухватившись за бока. Из остановившейся самоходки, что наполовину скрыл дымный шлейф подбитого ими панцера  (горел на первосортном шведском бензине), бежал маленький лейтенант Тевосян. Хлопающая по бедру планшетка внезапно сорвалась и рухнула в пыль. То ли «язычок» портупеи стёр ремень, то ли сам «Барефзес» распустил пряжку. Не заметив этого, бойкий маленький армянин из Сочи продолжил свой забег к комбату.  Помешала ему автоколонна. Дюжина мотоциклов с пулемётами Дегтярёва на турелях из состава разведбата, гранёный броневик БА-76, за которым пылили на гусеницах полугусеничные бронемашины «скаут» с тесно сидящими бойцами в зёлёных шлемах. За ними, поднимая удушливую пыль, неслись с подпрыгивающими 76-мм пушками ЗИС-3 грузовики ВАЗ АА на трёх осях, а также присланные по ленд-лизу «студебеккеры».

—   Товарищ капитан, — Тевосян, скривив своё лицо с солидным носом и миндалевидными глазами, поднял правую руку. Тут же со стоном он опустил её. Выше локтя она была туго стянута марлевой повязкой с проступающими коричневыми пятнами. – Докладываю: в ходе боя батареей подбиты пять танков. Сохранил две   боевые машины. Из числа подбитых, подлежат ремонту две, не подлежит восстановлению одна. Из экипажей уцелело пять человек. Двое с лёгкими ранениями рук…

—   Где твои люди? – Виктор  обвёл глазом смутно темневшую в облаке пыли тевосяновскую САУ.

—   Были на броне, — опустил голову «Барефзес». Он чуть не кривился от боли в пораненной руке, но стоял навытяжку. – Не могли без приказа отлучиться. Мои люди меня знают и уважают. Тебе, комбат, известно…

—   Ладно, ладно…  Ещё обижаться начни! – Виктор давил в себе желание щёлкнуть его по носу. – Ещё морду набей! И это… — он, сдерживая смех указал на дорогу: — Планшетку свою подбери. Не то по ней танк или САУ…

Он тут же охладил свою радость. Не было вестей от командира 4-й. Судя по всему, его друг и боевой однокашник родом из Изюма либо был ранен, либо пал смертью храбрых. Ни одной САУ его роты не было видно. На радиоконтакт он также не выходил.

Тут в стороне от самоходки хлопнули выстрелы. Сначала дважды щёлкнул «Вальтер». Простучала очередь из ППШ. Экипаж моментально присел и потянул со спин свои пистолет-пулемёты. Иванов с ощеренными усиками присел на колено. Его спину грузно стянула зелёная коробка рации. Стало быть «прибившиеся» начали свою войну.  За экипажами с подбитых панцеров охотятся. Что ж…Ну я им, стервецам, подумал он, не зная, что  лучше: наказать или похвалить.  За промедление в исполнении приказа вышестоящего начальства (в данном случае помкомполка) не долго и в штрафную угодить. Штурмовать с винтовочкой, в гимнастёрочке без погон, безымянные и поименованные высотки. По трупам своих товарищей. Но разве ж товарищ майор зверь, какой? Разве ж он такое делать станет? Нет, конечно, не станет. Пожурит да представит к награде. Сам он, поди, давно уж забыл о своём приказе. Это надо же – ориентир «крест»! Додумался тоже… Хотя (Виктор ощутил неясный, но приятный холодок во лбу, в темечке и по спине) есть в его взгляде и его словах какой-то скрытый, но важный смысл. Придётся его разгадывать. А пока надо вернуть этих «охотников за черепами». Ишь оцеоллы выискались с чингачгуками, хреновы…

***

…У вас действительно есть чёткий план по устранению Сталина? – продолжил штатский с залысинами, у которого на этот раз в лацкане сиял красно-золотой партийный значок, что саркастически звался в рейхе «бычий глаз». – Мы готовы выслушать. Как есть это по-русски…

—   Русские говорят проще – принять к рассмотрению, — невинно округлил глаза Цвигун. – Или к сведению.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, хотя ему предложили сесть. Посреди комнаты (исключительно по инициативе оберштурмбанфюрера Фоммеля) был установлен изящный венский стул. Остальные – кто (абверовец Ставински) сидел на мягком кожаном диване с готическими подлокотниками, кто (сам Фоммель), положив ногу на ногу, курил сигару вопреки уставу Чёрного ордена СС. Штатский был единственный, кто прохаживался вдоль и поперёк стоящего посредине Цвигуна-Красногорского. Он выглядел достаточно спокойно. Однако сама обстановка раздражала его. Конспиративная квартира «Абвер II» (управления для подготовки диверсантов) была неумело заставлена реквизированной в Орле мебелью. Дореволюционный громоздкий трельяж, секретер с откидывающейся крышкой, полукруглый стол со стульями из красного дерева. Кроме того в углу был письменный стол чёрного дерева с письменным прибором. В противоположном углу расположился ослепительно-белый рояль «Братислава». Посудный шкаф из орехового дерева был переполнен горным хрусталём, что реагировал на тяжёлую поступь и резкие повороты мелодичным звоном.

—   Начнём с ваших влиятельных шефов. Что возглавляют ваш «4-й Интернационал». Если хотите говорить предметно и действовать с результатами,  давайте раскрывать карты.

—  Начнём с вас, — Цвигун демонстративно зевнул, прикрыв ладонью рот. – Ой, я, кажется, не выспался сегодня. Покорнейше прошу извинить…

Штатский смерил его удивлённо-вопросительным взором. В глубине его так и читалось: ну почему  я не распорядился расстрелять этого мерзавца? Такой ли он ценный материал, чтобы строить на нём такие комбинации как покушение на Сталина и устранение Азиата? Безусловно, есть генерал Власов, формирующий Русскую освободительную армию (РОА) под Берлином. Но его откровенно побаивается сам фюрер. «Он предал Сталина, предаст и нас!» — было сказано им в запальчивости. Тем более! Весьма правдоподобно на фоне его опасений выглядят симпатии этого головастого человечка в круглых очках с рейхсфюрером СС и министром внутренних дел рейха (кроме того, ответственным за политику германизации) Генрихом Гиммлером. А также с министром пропаганды Йозефом Геббельсом, припадающим на левую короткую ногу. Эти бонзы недвусмысленно тянут каждый к себе поближе Александра Андреевича. Окружают его своими куратарами-представителями, сплошь выходцами из Российской империи. Такими, как капитан отдела Абвер «Армии востока» и консультант при Группе II Штрик-Штрикфельд и обергруппефюрер СД Стенненберг. Есть ещё пара лиц менее примечательных, среди коих выделяется особняком полковник Абвер II, командир дивизии особого назначения «Бранденбург» Фрейтаг Лоринговен. В 20-х этот господин стажировался на разведовательно-диверсионных курсах Регистрационного управления  при Военной академии РККА. Ранее проходил переподготовку при курсах повышения квалификации командного состава «Выстрел» вместе с Жуковым.  Ох уж, этот Жуков…  В структуре организации Канариса так много скрытых и явных противников пакта Радек-Сект, что диву даёшься: как мог вермахт одолеть сильнейшую в мире армию летом 1941-го. Почему не случилось наоборот? Ох, ни зря этот коварный Азиат  с неизменной трубкой вишнёвого дерева так усиленно-долго разрабатывал военный заговор, концы и нити которого ведут из России в рейх. Причём к ближайшим сторонникам покойного ныне фон Секта. Таким как бывший командующий группы армий центр генерал-фельдмаршал Фёдор фон Бок, который, будучи его любимцем, проводил известный пакт в жизнь. С начала восточной компании продвинулся до Москвы, где, по определению русских, «отхватил по морде», и был с позором отправлен фюрером со своего поста. Такими как фон Гальдер, бывший начальник штаба сухопутных сил. Такими как фон Риббентроп, что до 1935 года состоял в адъютантах у самого фон Секта. Много…

—   Имперский советник по культуре, — штатский любезно тряхнул залысым лбом. – Итак, продолжим? Взаимность на взаимность…

—  Майор контрразведки СМЕРШ, — спокойно парировал Цвигун. – Хотите, конечно, верьте, а хотите… Короче говоря, я не против.

Фоммель затушил сигару о ложбинку хрустальной пепельницы. Затем он демонстративно поправил ремень с висячей на животе кобурой. Окинул взглядом Бронзовый крест с мечами на своей груди, что красовался слева от красно-белой орденской ленточки Железного креста 2-й степени, продетой сквозь пуговицу френча.  Делал он всё это нарочно, подавляя в себе желание закатить этому наглецу оплеуху. Как это было бы кстати… Но увы, никак нельзя. По двум причинам. Во-первых, этого русского придётся убить, так как он профессионально даст сдачи. Во-вторых, что самое главное: этот русский весьма профессионально забросил наживку, которую хочешь, не хочешь, а заглотишь. Абверовец и имперский советник, к слову, уже её проглотили, будь они прокляты. Фоммелю, конечно, ясно, что идея убить Азиата стара и выеденного яйца не стоит. Механизм разгрома тысячелетнего рейха уже запущен с момента объявления фюрером войны США и предшествующей бомбёжки базы американского флота на Гавайях  этими японскими самураями. Но ясно ли это окружению адмирала Канариса, что уже ведёт тайные переговоры с русскими? А рейхсфюреру Гиммеру, что ведёт переговоры о капитуляции с Британией и США? В сущности, что им удастся провернуть, замыслив такой грандиозный терракт? Только если…

—   Товарищ майор из СМЕРШа предлагает нам разработать и совершить покушение на Сталина? – в голосе имперского советника прозвучал нарочитый скепсис, но его маленькие глубокие глаза зажглись как электрические. – О, это есть сомнительный авантюр! Вы не находите, мои господа? – он окинул взором господ, что «не находили» или делали вид, что «не находят» и продолжил: — Необходимо прояснить один момент, товарищ майор. У вашей организации есть свои… как есть… источники в окружении Сталина?

—   Дайте вспомнить…  Если не запамятовал, то есть, – Цвигун показал глазами на Фоммеля: — Герр хороший подтвердит. Не даст соврать.

Оберштурбаннфюрера еда не подбросило от возмущения. Когда-нибудь он точно свернёт этому проходимцу шею, будьте уверены! Но на этот раз он оставил свои зловещие планы при себе. Вместо этого бодро тряхнул бриллиантиновой головой. И сложил в колечко большой и указательный палец левой руки, что являлось буддийской мудрой спокойствия.

—  Вы подтверждаете, коллега? – имперский советник, скосив глаза на мудру, лишь благоговейно улыбнулся.

—   Безусловно… — на мгновение, замявшись, тут же выправил ситуацию Фоммель. – По роду своей деятельности, я обязан сомневаться и всё подвергать сомнению. Кроме  гения великого фюрера, разумеется. И нашей победы над еврейской плутократией – он снова на мгновение замялся, подавив в себе усмешку, так как вспомнил о «неполноценных славянских народах», о чём сейчас старались не вспоминать. – Я получил по своим каналам информацию. Она полностью подтверждает легенду данного субъекта, — он с некоторым вызовом кивнул в сторону Цвигуна, что усмехнулся. – Его звание и статус в СМЕРШе полностью подтверждаются. Личность идентична, как говорят в службе безопасности.

Однако его заминка произошла и по другой причине. В полученной от почётного агента СД информации значилось, что Краснопольский Иван Иванович, гвардии сержант 5-й гвардейской армии, являлся ранее выпускником разведовательно-диверсионных курсов НКВД, которые были организованы в 1940 году в Катынском лесу под Смоленском при доме отдыха известного наркомата. В сообщении, правда, указывалось, что настоящая фамилия «Краснопольского» Круглов, зовут его Иван Алексеевич. Воспитанник детского дома «Трудовая коммуна», прошёл срочную службу в РККА в 1939 году в составе парашютно-десантной дивизии КВО. Остался на сверхсрочную. За успехи в боевой и политической подготовке присвоено звание старшего сержанта.  В июле 1940-го он прошёл специальную подготовку при в/ч №349-5, каковую окончил по профилю как разведчик-диверсант.

—   Тогда наша организация почиёт на лаврах достигнутого,  — Ставински в сердцах провёл рукой по шву диагоналевых, с красным кантом артиллериста бриджам.  Поднявшись, он надел на голову пилотку с таким же кантом, что, правда, допустимо было лишь в прифронтовой полосе. – Моё почтение, мои господа. Адью, герр майор! – он с улыбкой коснулся тульи  с орлом своими длинными, музыкальными пальцами. Взглянул на «Русс Ивановича» с печалью: — Ах, если бы вы имели отношение к разведке Красной армии! Организации нашего доблестного «лиса» решительно не везёт.

Цвигуну показался интересным его многозначительный взгляд, брошенный напоследок. Но он и виду не подал. Сосредоточился всецело на двух оставшихся персонах.

…Ставински отправил шифровку в штаб-квартиру Абвер. В ней говорилось следующее:  он вступил в контакт с перебежчиком за сутки до того, как русские обрушили мощь своей артиллерии на рубежи сосредоточения группы армий «Центр».  Представившись по легенде, он сразу же предупредил представителя Абвера о русской артподготовке и начале русского наступления на южном фасе. Источником информации он назвал свою конспиративную, разветвлённую организацию «4-й Интернационал», что имеет широкую сеть сотрудников в тылу и на фронте. Перебежчик знает лишь членов своего конспиративного «звена», которое в целях сохранения от ОГПУ (Ставински намеренно употребил это название) называет «пятёркой». Но руководитель данного подразделения подчиняется «центру» в Москве. Согласно оперативной проверке, что была проведена Абверкомандой 103 при группе армий «Центр», личность перебежчика в звании старшего сержанта 5-й гвардейской армии, назвавшего себя Краснопольским Иваном Ивановичем, полностью идентифицирована. Им оказался оперативный сотрудник Разведуправления РККА при отделе фронтовой разведки 5-й гвардейской армии в звании майор. Агенты на доверии «Август», «Мария», «Пашенька» и «Сидор Сидорович», действующие за линией фронта, полностью подтверждают эти данные. Они расходятся лишь с данными военно-учётного (мобилизационного) управления РККА, где наблюдается следующее несоответствие: Краснопольский Иван Иванович на самом деле является Краснодольским Иваном Степановичем. Но данные этого характера вследствие проводимых русской разведкой и контрразведкой дезинформационных и фильтрационных мероприятий не могут быть точными. Свидетельством тому является полученная по каналам  СД информация о майоре контрразведки СМЕРШ…

Ночное небо чертили протуберанцы реактивных установок «Небельверфель», огненные абажуры осветительных бомб и снарядов  озаряли зеленовато-магниевым сиянием места боёв. Русские отвечали с востока залпами из БМ-13, что называли «катюшами». Песни про эту задорную девушку в вермахте уже не пели, как в 1939-м и 1941-м. Однако реактивной установке выдумали ещё с начала восточной компании зловещее имя – «сталинский орган».  Что ж, по крайней мере, остроумно, живо отметил про себя Ставински.  Останавливаясь перед многочисленными патрулями и контрольно-пропускными пунктами, он добрался на машине до штаб-квартиры группы армий «Центр», что выдвинулась к передовой. Согласно указанию Канариса, чьим представителем он и являлся, Ставински мог вступать напрямую в контакт с фельдмаршалом Клюге.

—   Милейший Ставински! – фон Клюге поднялся ему навстречу. – Если вы здесь так скоро, то, стало быть, есть новости. А новости на четвёртые сутки операции «Цитадель» это… гм, хм… ещё один камень в фундамент нашей победы. Итак, каковы же они – ваши гешефты?

Оба вынужденно рассмеялись.

—   Генерал-фельдмаршал, вы как всегда проницательны. Новости действительно заслуживают самого пристального внимания. Причём, я хотел бы отметить, что информация и её источник находятся в среде высшего оперативного руководства Красной армии. А также… — Ставински возвёл стально-серые глаза на потолок. Там светила восьми-вольтовая  аккумуляторная лампочка от «Крупп-Протце», что урчал во дворе. – Мне хочется отметить, что в разгар боёв за Курский выступ мы получили реальную возможность совершить некий акт возмездия. Данное мероприятие может решить исход не только восточной компании, но и судьбу всей политики рейха. Надеюсь, что генерал-фельдмаршал меня понимает.

—   Насколько это возможно, полковник, — дивясь такой наглости, заметил Клюге. Окинув взглядом его серебристые сутажного шнура погоны с двумя золотыми ромбиками, он продолжил: — Источник, как вы утверждаете, заслуживает доверия?

—   Ну… — Ставински закатил глаза под потолок, – генерал-фельдмаршал! Я бы не стал вас утруждать непроверенными данными. Источник информации — это перебежчик, прошедший специальную подготовку диверсанта и агентурного разведчика. Рекомендован своим руководством, — Ставински понизил голос, — для проведения нелегальной работы. Судите сами: нам необходимо перехватить стратегическую обстановку. Первые сутки боёв на Курском выступе показали, что русские не отступают и не сдаются в плен целыми дивизиями, как это было летом 1941-го. Они ведут упорные оборонительные бои, нанося нам встречные контрудары. Уверен, что если в разгар боёв в Москве произойдёт нечто, о чём мы сейчас догадываемся, ну… —  Ставински продолжил, поиграв бровями: — Это будет удар не с флангов, а с тыла. И не по Курскому выступу, но по срокам одной затянувшейся компании.

—   Известие о смерти одного… гм, хм… человека… — с многозначительной миной на лице отметил Клюге. – Понимаю вас, полковник, понимаю… Ещё как понимаю! Русские потеряют в разгар боёв символ и веру к победе. Вот так будет разгромлен враг, — он, тем не менее, нахмурился. —  Главное мне видится в ином. Русское командование всё же подбросило нам искусно сделанную дезу. По моим данным, так оно и есть. Мы задействуем свои скромные оперативные возможности, отрабатывая этот ход, но всё окажется впустую. К тому же мне кажется странным пребывание русского агентурного разведчика в столь несвойственной ему роли. Причём, эта игра под уголовника… Вам она не кажется странной, полковник?

—   Перебежчик утверждает, что оказался в нашем тылу, выполняя агентурное задание разведки 5-й гвардейской армии. Что плен также входит, как элемент этого задания…

Ставински почти не удивился осведомлённости Клюге о поведении Краснопольского-Краснодольского. У фельдмаршала, как офицера оперативного актива Абвера, также было множество источников в армейских штабах и даже в СС. Однако, зная какой завесой секретности было окружено пребывание перебежчика, он задумался о том, кто из них троих (себя он отчего-то тоже посчитал) мог быть причастен к « утечке».

—   Сомнительная легенда, дорогой полковник, — Клюге встал из-за массивного стола. Похрустывая хромом высоких сапог, он прошёл взад-вперёд, заложив руки за спину. – Гвардии сержант… При каком роде войск?

—   Срочную службу он проходил в парашютно-десантных войсках. Сейчас служит при штабе фронтовой разведки, генерал-фельдмаршал.

—   О последнем вы уже обмолвились. Впрочем… Это он так говорит?

—   Что говорит он, это одно. Я располагаю несколько иными данными, которые не меняют всей картины.

Ставински вынул из нагрудного кармана сложенный листок из записной книжки, что подготовил заранее. По принципу «встречных полей» он написал там информацию Абверкоманды 103, а также услышанное им от перебежчика в ходе недавней беседы.

—  Что это… – начал, было, фельдмаршал, обнаружив листик у себя на столе, но тут же замолчал.

Тщательно изучив текст, он подержал листик на вытянутой руке. Затем, глубоко вздохнув, сжёг её в металлической чаше на высокой подставке.

—   Что ж, я доложу, полковник, что вы справились с возложенными на вас поручениями, — сказал он, намекнув, что собирается доложить адмиралу Канарису, а не в штаб сухопутных сил вермахта. – Останется только ждать и уповать на голос разума. На волю Всемилостивого Бога.

—  Бог, мне кажется, здесь не играет определяющую роль, — рука Ставински скользнула к тулье пилотки с одноглавым стервятником, сжимающим в когтях венок со свастикой.

Усмехнувшись бесцветными губами, Клюге вновь уселся на чёрный громоздкий стул. При этом брякнул его Железный крест 1-го класса с Дубовыми листьями, что прозывались остряками «салатом»  или «цветной капустой». Фельдмаршал задумчиво разгладил правый висок. Затем дёрнул шнур – за спиной бесшумно расползлись шторы. Они скрывали карту боевых действий на Курском выступе. Сеть синих и красных стрел разной конфигурации, обозначавших контрудары и вынужденные отходы (прерывистая змейка) войск покрывала зелёные проплешины лесов, коричневатые возвышенности, пересекала голубые прожилки рек с чёрными разветвлениями мостов и железнодорожные пути, походившие на трубы, раскрашенные под зебру. Красные прерывистые змейки тянулись от сплошного красного бугра, что означало конфигурацию русских войск Центрального и Степного фронта на текущий момент. Там же в направлении толстых синих стрел с массивными заострёнными наконечниками тянулись   красные и тонкие, с ромбиками посредине. В них были воткнуты чёрные флажки с номерами танковых корпусов с пометкой Gw., что означало их принадлежность к гвардейским армиям русских. Это были встречные контрудары что замедляли движение 6-й панцерной армии под комадованием Германа Гота.  Особенно трепали эти хищные стрелы панцердивизию СС «Мёртвая голова» (Todttenkopf) из состава 2-го танкового корпуса обергруппенфюрера Хауссера. Она до сих пор не могла сдвинуться с мёртвой точки, имя которой было – Прохоровка, бывшая до сей поры малоизвестной русской деревней. Фланги Хауссера защищали другие не менее элитные части как  «Адольф Гитлер» и «Рейх».  Формально переданные в подчинение армейского командования, их командиры тем не менее подчинялись ведомству рейхсфюрера СС Гиммлера. Такая неразбериха… Впрочем Хауссер заявил о своём намерении вечером быть в Курске. В этом также не сомневался командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн. Веру в победу вселяли вроде бы несокрушимые Pz.Kpfw. VI  с бронёй в 100 мм, что не брали с расстояния в 1 км русские полевые 76,2-мм пушки. Хотя эти же пушки, доставившие столько неприятностей панцерваффе в начале компании, наверняка прошивали её со 100 метров бронебойными сплошными снарядами (УБР-456), но об этом не хотелось думать. Всего «тигров» насчитывалось до двухсот от первоначального числа задействованных панцеров, что к началу операции «Цитадель»  не превышали 2800 единиц. Кроме них поступили  и были распределены по панцердивизиям  100 Pz.Kpwf.V («Панера») с бронезащитой в 80 мм, а также Stug. Elefant  и Brummbar. «Пантеры» были вооружены 75-мм пушками. «Элефанты», хоть и считались истребителями танков, вооружались 88-мм модифицированными Flak 18. Бронезащита всех трёх типов бронетехники не превышала 80-мм. Впрочем САУ «Шмель» имела кормовые бронелисты всего лишь в 30 мм, что не спасало от русских противотанковых ружей системы Рукавишникова и противотанковых гранат.

Русские по проверенным данным разведки располагали на Курском выступе 3400 танками и самоходными установками. Наполовину они были представлены Т-34/76 образца 1943 года, вооружёнными 20-калибровыми пушками 76,2-мм. Броня у них оставалась прежняя – 45 мм. Правда, наклон листа под 30⁰ доводил его фактическую толщину до 70 мм. Лишь огонь с дистанции 100 метров позволял «тридцатьчетвёркам» брать кормовую  и лобовую броню «Тигров»  бронебойно-трассирующими и с дистанции 500 метров подкалиберными снарядами. Кроме того половину танков составляли лёгкие Т-70 с лобовой бронёй в 30 мм и кормовой в 20 мм. Вооружены они были танковым вариантом 45-мм (20К), что могла поразить новейшие германские танки обычным бронебойно-трассирующим выстрелом лишь со 100 метров. Правда, и в составе дивизии СС «Мёртвая голова», действующей на Курском направлении, было до трёхсот устаревших Pz.Kpfw.III Ausf. A,H,C, что оставались вооружены Kwp 37 Lk 24. Другую сотню составляли  модифицированные PzIII  Ausf  J,G, а также немногочисленные F1 F2 , оснащённые Kwp 75 Lk 42.

У русских также было несколько сот британских средних танков «Матильда», вооружённые 40-мм (2-х фунтовыми) пушками. Их бронезащиту в 40-70 мм не брали Pz.Gr.40 устаревших панцеров, если дальность огня превышала 1000 метров. Реальную же опасность под Прохоровкой и на других направлениях представляли полки самоходной артиллерии русских, что с февраля-марта 1943 года были введены в штат каждой русской танковой дивизии. Они включали в себя Су-76, СУ-85, а также СУ-120. Последняя из 120-мм гаубицы без труда пробивала броню самых новейших панцеров. Кроме того БК этих полков имели снаряды нового типа, индекс и характеристики которых пока не смогла раздобыть германская разведка. Лишь туманное название «бронепрожигающие» наводила на мысль, что эти боеприпасы, скорее всего, были кумулятивными, а значит, поражали любую броню с любой дистанции наверняка.

Кроме всего, в составе русских танковых дивизий 2-й гвардейской армии Катукова присутствовали тяжёлые таковые батальоны из КВ-2, КВ-1с, а также КВ-85. Последние были с пониженным бронированием лба и корпуса до 75 мм. Однако на их башни с бронемаской в 60 мм устанавливались русские 42-калибровые зенитные 85-мм пушки. Они  поражали почти все панцеры с дистанции в 1 км, кроме «тигра» с его 100 мм лобовым листом. Этих танков, правда, было всего два десятка. Но они были серьёзным противником в сравнении с американскими лёгкими танками М. 3 «Стюарт», средними «Гранд Генерал Ли», что в небольших количествах также присутствовали в русских панцердивизиях.

Клюге задумчиво кивнул на синюю стрелку с флажком «6Pz», что была нацелена своим остриём на Курск. По флангам её страховали синие стрелки, на которые наслаивались флажки Todtenkopf, Das Raih,  Adolf Hitler, 8 Pz SS.

—     Таким образом, полковник, операция «Цитадель» вступает в завершающую стадию. Танковые дивизии… цвет рейха, атакуют Курс и… гм, хм… Полковник, они могут быть завтра в городе. Прекрасно всё складывается, не так ли?

Пальцы фельдмаршала легли на бронзовую витую рукоять стека, который использовался в качестве указки.

—   Да, генерал-фельдмаршал. Всё складывается отлично, — Ставински чуть склонил острое лицо и затаённо усмехнулся. – Однако мне кажется, что для успешного завершения сражения необходимо провести удар по сходящей. Со стороны группы армий «Центр». Без него… ну, натиск нашего «каменного человека» (Клюге многозначительно усмехнулся, подперев кадык щепоткой пальцев) будет иметь свойство… ну, не кулаком, но как говорят эти русские, раскрытыми пальцами. (Клюге усмехнулся совсем загадочно, но руку не убрал.) Необходимо, чтобы удар 4-й танковой армии Гота вместе с поддерживающим его соединениями стал концентрическим. Так положено по уставу вермахта, что разработан на основе доктрин  этих русских теоретиков. Как есть, Триандафил-лов и… Светшин, — Клюге, уловив едва заметный кивок фельдмаршала, заметно встрепенулся. Тем более, что почувствовал ободряющий укол в грудь и чуть погодя в лобную и теменную части: — Русские, как нам известно, сами подсказали нам тактику проведения танковых операций, которую этот Триандафил-лов называл «рейдовой».  Танковые клинья с пехотой на бронетранспортёрах, что заменила кавалерию, наносят фланговые удары по сходящимся направлениям.  Отсекают вражеские части от тыловых служб и коммуникаций. Попавшие в канны, они становятся лёгкой добычей следующих за панцерваффе пехотных дивизий. Но главное – достичь перевеса в силах в нужный момент и в нужном месте! Так, чтобы об этом не узнала разведка врага. И с помощью нашей «старушки», — Ставински намекал на службу Абвер, — убедить противника разбросать свои силы по всей протяжённости линии фронта. Через внедрённую агентуру убедить его генеральный штаб и армейские штабы концентрировать танковые соединения, если таковые имеются, на второстепенных направлениях. Или вовсе отказаться от идеи их применения.

—   Вы сказали о Триандафил-лове  и Светшине? – Клюге заметно нахмурился, но тут же совладал с собой. – Не только они занимались вопросами тактики и стратегии танковых соединений в 20-е годы. Если мне не изменяет память, на русские танковые полигоны уже тогда ездил герр Манштейн, герр Гот, герр Роммель и прочие… — он откровенно поморщился, так как получил от «быстроходного Хайнца» вызов на дуэль в 1941-м, которую по приказу фюрера пришлось забыть. – Конечно, они уже забыли об этом. Однако другие помнят, — довольный своим остроумием, Клюге вновь осветился улыбкой. – Ну, да не будем о прошлом. Многие из высших офицеров вермахта связаны с ним невидимыми, но прочными узами. Многие… Полагаете, что удар моих панцердивизий решил бы исход сражения под Курском?

Ставински высоко поднял подбородок, но промолчал.

—   Что ж, вы молчите, полковник. Правильно делаете, — Клюге плавно встал и налил для себя из бутылки с сифоном пенистой воды. – Не желаете? Жаль…

—   Это вредит желудку, генерал-фельдмаршал. Врач рейхсфюрера Феликс Керстен полагает, что газированная вода разрушает мельчайшие ворсинки на стенках, извините…  кишечника. Что приводит, как вы понимаете…

—   Не стоит дальше, — Клюге причмокнул, оторвав стакан, из которого отпил мелкими глоточками. – В минуты духовных и физических напряжений, полковник, рекомендую вам этот напиток. Успокаивает нервы, — он оставил круглый хрустальный стакан, инкрустированный орлом со свастикой. – Русские до сих пор поразительно-точно осведомлены о многих оперативных планах руководства сухопутных сил и вермахта. Не правда ли, милый Ставински? Ну, ну, расслабьтесь. Это не более чем отеческий разговор. Так вот… Тем более это кажется мне занимательным, так как многие панцер-генералы проходили стажировку при русских Академиях, но прежде – в секретной школе «Камо». В городе Казань, как вы знаете. (Ставински конечно знал, но и виду не подал.) Многие из этих господ до сих пор носят пальмовые ветви в петлицах. Как гордо они их носят, не правда ли? – Клюге вздохнул и заметно сгорбился: — В этой связи, милый друг, я склоняюсь к тому, о чём заговорили вы. Азиату лучше будет уйти. Совсем… Если, конечно,  не произойдёт от независящих от нас причин встречный удар на Курск.

—   Это замечательный план, фельдмаршал.

—   О да, замечательный. Это… только это парализует волю русских к победе. Прежде всего, волю той части русского генералитета, что незримыми узами связаны с нашими генералами. Ниточки натянутся, куклы качнутся и начнут плясать.

С минуту они застыли в тишине. Лишь тягуче пищали телетайпы и стрекотали пишущие машинки в оперативном отделе.

—   Но вам нужна санкция руководства – уклончиво заметил Ставински.

—   Как и вам, полковник, — дёрнул губами в подобии улыбки Клюге. За этот оборот речи ему хотелось пришлёпнуть полковника, как комара, коих развелось немеренно. – Нам всем нужна одна санкция. Над нами есть руководство, единое руководство.

—   Вермахт это, прежде всего Кейтель, — не уловив мысль, начал Ставински. – Начальник Генерального штаба вермахта. Но… — он многозначительно передвинул носки сапог, которые ухитрялся держать в сомкнутом состоянии: — Прежний начальник русского генштаба маршал Шапошнико-ф-ф-в… Помнится,  этот господин написал замечательную книгу «Мозг армии». Мы её изучали в военной академии. С одним я не согласен:  мозгом армий всех времён и народов всегда является разведка. И контрразведка. Планирование операций лишь следует за ними. Исходя из этого, я понимаю, о каком высшем руководстве идёт речь. Генерал-фельдмаршал…

—   Вы всё правильно понимаете, полковник, — прервал его Клюге. – Можете идти…

С 1935-го Клюге состоял в группе заговорщиков, что стремились использовать «богемского ефрейтора», а затем устранить его. Её возглавил шеф Абвера адмирал Фридрих Вильгельм Канарис, что придерживался союза с Британией. Гитлер, пока утверждал то же самое и расшаркивался с Невиллем Чемберленом, вполне  устраивал его. При этом Канарис и его окружение тревожно фиксировала его контакты с «красным генералом» фон Сектом. На могиле последнего в 1935 году фюрер поклялся выполнять его главные заветы: никогда не воевать на два фронта, воевать с Россией лишь в случае, если она вознамерится приступить к самостоятельному разделу Польши, по возможности сохраняя союзнические отношения с этой великой державой. В своих статьях Сект именовал её Великороссией. В группу заговорщиков, что называли себя «гофмановцами», входили генерал-фельдмаршал Гальдер, генерал-фельдмаршал  Фромм, фельдмаршал Бек и многие другие высшие офицеры. Гальдер много раз призывал начать активные действия и один раз обещал Беку застрелить фюрера при личной встрече, что, впрочем, так и не сделал. Теперь с подачи Клюге анализировалась другая подоплёка заговора: обвинить «великого сына германского народа» в провале наступления под Курском. Пока что Гитлер исступлённо клеймил своих тупиц, старых фельдмаршалов и генералов, что не могут уловить его провидение. Терпению последних когда-то должен был прийти конец. В конечном счёте, рассуждал Клюге, можно уступить красным всё пространство, захваченное с началом восточной компании. К чему оно рейху? Нет сил и средств охранять оккупированные территории, поддерживая на них достойный порядок. Ни одно из взорванных или эвакуированных предприятий так и не заработало, если не считать верфей в Николаево (Крым). Шахты Донбасса и Донецка не добыли даже тонну угля. Майкопские нефтеприиски (из-за них сгинула в котле 6-я армия Паулюса) отбиты большевиками. Надо же быть реалистами! Правда, неплохо было бы устранить сразу двух вождей. Фюрера в Берлине и Азиата… С краскомами, завербованными Абвером в 20-х и 30-х, не стоило труда договориться.

Его размышления были прерваны тягучим сигналом коммутатора «Эриксон». Адъютант известил о звонке фельдмаршала Эриха фон Манштейна, командира группы армий «Юг». Ага, соседи беспокоятся. Этот «сектовец» Манштейн его скоро доконает своими требованиями нанести встречный удар на Курск. Ч то ж, придётся оказать ему некоторую услугу. Не доставало ещё получить вызов на дуэль от этого «красного».

—   Да, да,   фельдмаршал. Клюге у аппарата. Я знаю, что вы скажите, — усмехаясь в микрофон, говорил он. На его тонких губах играла хорошо поставленная улыбка, будто он был не один. – Но контрудар не представляется возможным. Наши русские друзья уже достаточно научились их отражать. Несмотря на успешные продвижения 2-го панцерного корпуса Хауссера, ему навстречу идёт 5-я танковая армия генерала Ротмистрова. Нежелательный сюрприз, нежелательный…

—   У меня командиры танковых дивизий СС, — Манштейн едва сдерживал ярость на том конце провода. – Они исполнены решимости оказаться в Курске. Сегодня вечером либо завтра утром. Но фельдмаршал! Ваша позиция мне непонятна. Добавьте к моим одиннадцати панцердивизиям пять своих, и мы опрокинем русских. Пока нам противостоит первая волна – пять танковых корпусов 2-й гвардейской армии этого Катукова. Что будет, если…

—   …если подойдёт Ротмистров? Ничего страшного, фельдмаршал. У русских было десятикратное превосходство в танках и авиации в начале компании. Оно им не помогло. Но представьте, что моим саперам за сутки пришлось обезвредить три тысячи мин. За сутки, дорогой Манштейн! Рокоссовский, несомненно, самый талантливый русский генерал. Моим танковым клиньям удалось потеснить его парней лишь на восемь километров. В тылу прорвавшихся войск остались неподавленные очаги обороны. Много танков врыто в землю и ведут огонь, как с фронта, так и с тыла. Нет, контрудар не представляется воз…

—   Это саботаж… — начал было Манштейн.

—   Что, простите? – Клюге замер в позе кота, поймавшего мышь. – Повторите, помехи на линии.

—   Простите, у меня тоже… плохая слышимость. Я всё же рассчитываю на встречный удар по сходящейся линии. Честь имею!

—   Честь имею, — облегчённо вздохнув, Клюге уложил трубку на рычаг. Переключив на коммутаторе тумблер, он немедленно сказал адъютанту не соединять его с командующим группой армий «Юг». «В конце-концов, можно сослаться, что я выехал на фронт…»

…Ставински  шествовал через операционный зал. Уставленные телетайпами столы, гудели и вибрировали. Катушки с бумажными лентами, что вращались как колёса автомашин  или катки панцеров, сообщали о продвижениях группы армий «Центр» за истёкшие часы. Продвижения с тех пор были не так значительны – всего 2-3 километра. Это группа армий «Юг» могла похвастаться завидным успехом – прорыв обороны русских в глубину на 15 км. Поступали сообщения об уничтожении чуть ли не двух тысяч русских панцеров, что было явным преувеличением, а также о захвате почти 20 тысяч пленных, что вполне могло быть. Кроме этого отмечалась неактивность русской авиации, что накануне пыталась нанести удар по германским аэродромам, но была с потерями отбита. Пикирующие бомбардировщики «Ю-87», «хеншель» и истребители «фокке-вульф», имевшие на вооружении четыре автоматические пушки, наносили удары по продвигающимся из глубины русским танковым корпусам. На их число и приходилось это «почти», во что Ставински верилось с трудом. Если танки или САУ не бросал экипаж, но, выполняя инструкции, двигался навстречу пикирующему на него самолёту, их не так просто было подбить. Учитывая что русские боевые машины работали на дизельном топливе (кроме СУ-76,Т-70 и «Валлентайн»), учитывая, что поразить из 20-мм или 35-мм пушки авиационной пушки «Маузер» их можно было со стороны жалюзи, потери в сводках были явно завышены. Якобы один-единственный гауптманн Рюдель на своём пикировщике, снабжённом двумя подвешенными к крыльям пушками, за истекшие сутки поразил 300 русских панцерс! Уловки этого хромоногого Геббельса выглядели пропагандистским фарсом, да и только. Реальностью было лишь медлительное выдвижение русских танковых корпусов к Прохоровке и явное неумение или нежелание их командиров организовать эффективный контрудар по встречным направлениям. Последний мог раскатать корпус обергруппенфюрера Хауссера в блин.

«Почему русские так затягивают? – рассуждал Ставински. – Или военный заговор сторонников фон Секта с обеих сторон решил взять реванш? Они сговорились на этот раз. Хотят подвести Азиата  и обвинить его в поражении. Но с аварийностью у русских на этот раз всё под контролем. Техника новая и ресурс у неё гигантский. Русские заговорщики пытаются по возможности вывести из боя авиацию и предоставить возможность люфтваффе захватить господство в воздухе. Пока им это удаётся. Теперь у кого-то в планах отдать в наши руки Курск. Затем… Сценарий 1941-го: тысячами, по приказам командиров корпусов и дивизий, красноармейцы сдаются в плен. Их убеждают в том, что немцы несут цивилизацию и возрождение монархии? Или заветов Ленина-Троцкого? Но будет ли толк от таких призывов?!? Особенно, если учесть то, что видели русские солдаты на освобожденных территориях. «Цивилизованные» германцы…»

«Телетайпные девицы», облачённые в двубортные кителёчки с лацканами, щёлкали полированными ноготками по клавишам «Бодо», «Сименс» и «Эриксон». Затем тщательно обрывали ленту. К ним тут же подскакивал дежурный унтер-офицер, и нёс её в оперативный отдел (I a). Там её расшифровывали, после чего с пометкой «Секретно! Только для командования!» перепечатывали для последнего на машине с указанием точного числа копий. Там же раскладывали перепечатанное в папки с цветными поперечными полосами, что указывали на степень секретности. Папки с синей полосой незамедлительно шли на стол фельдмаршала Клюге.

В одном из донесений указывалось, что половина «пантер» хоть единожды, но вышла из строя в ходе боя. Как причина указывался перегрев карбюраторов, что отчего-то не справлялись с перегрузками. Это было более чем странно, так как в их надёжности поручился конструктор Фердинанд Порш, которому Сталин в конце 30-х предлагал занять пост наркома тяжёлой промышленности. (Именно в свою честь этот субъект назвал САУ «Фердинанд», что впрочем, носили второе название «Элефант».) Причиной, правда, могло послужить низкое качество искусственного топлива и коробки передач.  Положение дел это не меняло. Новые танки не смогли переломить ситуацию. Русские не сдавались целыми бреднями, как в начале лета 1941-м. Они ожесточенно сражались, навязывая противнику тяжёлые оборонительные бои и встречные контрудары. Подобно германской Pakfront они разработали схему «оборона ПТОП», что включала распределение за батареями полевой артиллерии (76,2-мм, 45-мм), а также зенитной и гаубичной функций борьбы с прорвавшимся танковым клином (Panzerkeil). Атакующие танковые роты и батальоны, приманённые «встречным огнём», оказывались вскоре в так называемом «противотанковом мешке», что представлял кинжальный огонь десятков батарей. Из 76,2-мм пушек ЗИС-3 русские запросто поражали «тигры» в гусеницы и заклинивали поворотный механизм в башнях. С расстояния 100 метров их толстую броню брали русские противотанковые ружья систему Рукавишникова. По данным генерал-квартирмейстера группы армий «Центр», русской разведке, кроме точного дня и часа операции «Цитадель» стал известен этот конструктивный дефект – замедленный поворотник, будь не ладен этот Порш!  На ближних дистанциях Pz.Kpwf.VI становился уязвимым для «тридцатьчетвёрок» Используя огромную начальную скорость снаряда, их пушки с 100-300 метров проламывали даже лобовой бронелист «чудо-оружия». Кроме того, русской разведке (не иначе как с подачи кого-то из «гофмановцев»!) стало известно, что «Фердинанд» с его 88-мм пушкой был лишён пулемёта. Кроме всего высокое расположение триплекса, а также непозволительная высота угла командирской башенки на забронированной рубке делали эту самоходку с бронированием в 80 мм уязвимой для русской пехоты. Доходило до смешного: «панцерман»  истребывали у своего командования ручные MG24.  Из них  они пытались вести огонь через… каналы своих пушек. В то время как русские пехотинцы на неподавленных позициях, через которые шли «панцеры» и «штурмгещюц», запросто поражали их противотанковыми гранатами и бутылками «КС». Ситуация усугублялась тем, что трансмиссия у «Элефанта», по идее Порша, была выдвинута впереди забронированной неподвижной рубки с орудием, а дверцы для входа-выхода экипажа располагались позади и  были из противопульной брони.

«Интересно, мои господа, как бы поступил Азиат с этим мерзавцем, сделай он такие самоходки и такие танки в России? Неужели удостоил бы премии в своё имя? Или…Скорее обратное. Азиат примерно наказал бы этого капиталиста, не в пример фюреру», — раздражённо подумал Ставински. Его тут же обожгла непонятная мысль: а что, если и фюреру выгодно подобное вредительство? А что если фюрер, как и генералы-заговорщики, ведёт двойную игру? Те стремятся подставить его, он в свою очередь…

Подмигнув очаровательной блондинке за телетайпом, что был установлен на столе для исходящих сообщений, полковник отправил закодированную информацию в штаб-квартиру Абвер. В ней помимо «утечек» и дезы, что поставлялась русскими для ОКВ и ОКХ  накануне  операции «Цитадель», говорилось: «Представилась реальная возможность решить вопрос с Азиатом. За сутки до начала операции в расположение 135-й танковой гренадёрской дивизии  перешёл офицер СМЕРШа в звании майор. Проверка личности по агентурным каналам Абвер-103 дала положительный результат. При этом установлено, что русской военной разведкой создана схожая легенда. Скорее всего, чтобы подставить перебежчика как канал дезинформации, так как они сами давно ищут контактов с нами и соперничают с НКВД. Агентурные источники докладывают об особых полномочиях данного лица. Можно с уверенностью судить о разногласиях в русском оперативном руководстве. Это подтверждает данные Абвершталле о наличии в окружении Азиата заговора военных из остатков группы Тухачевского, Уборевича, Якира и прочих. Перебежчик, получивший в моей разработке кодовое обозначение «Круглов», заявил следующее: действующая в структуре Генерального штаба и Разведуправления Красной армии военно-троцкистская организация 4-й Интернационал готова предоставить свой окончательный план…»

—   Если фройлен не против, я готов пригласить её в казино, — улыбнулся Ставински, потрепав оператора связи за нежное ушко. – Если фройлен, конечно, предпочитает… — он незаметно сунул ей на колени парижский журнал мод, — она может познакомиться и кое-что заказать. У меня намечается поездка к берегам… ум, гумм…Сены. Имеется возможность украсить вашу красоту.

—   Благодарю вас, мой господин, — девушка, как заведённая, заработала пальцами по клавишам. Диск телетайпа плавно завертелся, прокручивая бумажную ленту. – Я, конечно, обдумаю ваше предложение, — покосившись на унтер-офицера войск связи, что сияя лимонно-жёлтыми петлицами, понёс оторванные ленты в оперативный отдел, она ещё более понизила голос: — Это возможно только на будущей неделе, мой господин. Нам строго запрещено самовольно отлучаться, вы же понимаете. Нас даже не выпускают здесь прогуливаться. Увозят на специальном автобусе и на нём же привозят. Чтобы избежать утечек… К тому же, — она ещё больше зардела, — я католичка. Если Мадонна благословит меня на дружбу с таким импозантным офицером как вы, герр оберст…

—  Будем надеяться, милочка, — Ставински был доволен, что не последовал вопрос, чей он муж.

Она грациозно показала ему линию бедра под форменной юбкой, а также розовые икры в телесных чулках. Высокая модельная причёска с правым пробором (как раз по парижской моде), пышные коралловые губы и её светло-карие глаза были выше всяких похвал. От рук исходило такое знойное тепло, что Ставински тут же захотелось вырвать её из кресла и увести с собой в Берлин. Он был в разводе – год назад жена не вынесла его командировок. Она предпочла офицеру Абвершталле торгового агента фирмы «Сименс», выпускающего помимо телефонных аппаратов, коммутаторов связи, диктафонов и радиостанций ещё и такие вот телетайпы. Ч то ж, ему повезло. Будь он в НСДАП, это стало бы грандиозным скандалом! Хотя ходят сплетни о похождениях Геббельса с чешской актрисой Лидой Бааровой, которой колченогий якобы предложил руку и сердце, но это не его дело. Проклятые нацистские чистоплюи… Гиммлер будто бы тоже имеет внебрачную связь. А фюрер лишь проводит время в уединённых апартаментах баварского замка Оберзальц с некой Евой Браун, что, как говорят иные мудрецы, всего лишь его друг, но никак не любовница. Иными словами, символ не порочной любви «великого сына германского народа».

— Я очень серьёзная девушка, мой господин, — словно уловив его размышления, парировала она.

—  Я уже понял, — дождавшись отправки сообщения, он коснулся её лакированных коготков. Среди шума аппаратуры и беготни персонала на это никто не обратил внимания. – Честно говоря, изнываю от скуки по приятному женскому лицу и стройной фигуре. Фройлен действительно католичка? Хотя я принадлежу по неразумной юности к лютеранской церкви, мои предки – исключительно добропорядочные католики…

—   Мы это выясним при встрече, мой господин, — улыбнулась напоследок девушка. – Через неделю, ровно через неделю, герр оберст.

Она так и не представилась, он так и не спросил её имени. Он был уверен, что информация о его предложении тут же ляжет на стол I s при штабе войск связи, а также группы армий «Юг». Оттуда она непременно попадёт к нему. И, если не получиться закрутить с этой примерной католичкой продолжительный роман, то… Во всяком случае, её можно будет приобщить к работе как «доверенное лицо», что также неплохо. Во всяком случае, с кем-то из штаба Абверкоманда-102 стоит обсудить этот вопрос.

Она же мечтательно проводила взглядом его Бронзовый крест с мечами и медаль «мороженое мясо» за московскую компанию. Погоны оберста на красной подкладке артиллериста показались ей мало интересными. Тем более что через полчаса после его ухода на телетайп поступило сообщение из Абвершталле, Абвер II. Его пришлось срочно принять и сдать под расписку в закодированном виде офицеру из оперативного отдела, что тут же принялся разыскивать господина полковника.

***

…Испейте водицы, товарищи командиры, — небольшая, ладно скроенная молодуха протянула брезентовое ведро с двумя ручками: — За детей спасибо, что присмотрели, — она сурово окинула взглядом присмиревших ребятишек; особенно голопузого мальчишку и веснушчатую белобрысую девочку: — Ироды вы Ироды! Родила вас на свою погибель. Вот вернётся отец с фронта – то-то он вас…

—   Ладно тебе, мама! Зато мы видели, как фашисты горели… — начал было голопузый, но тут же спрятался за сестрёнку.

—   Где воюет хозяин? – Виктор где-то вычитал, что «кормильцем» и «хозяином»  звали мужа до революции. Так как товарищ  Сталин  вводил многое из той старой России, не худо было щегольнуть своими познаниями: — На каком фронте, хозяюшка?

Он передал мягкое ведро Тевосяну. Тот, распустив воротник гимнастёрки, погрузил в ледяную, колодезную воду свой горбатый нос. Пораненной правой рукой он держал днище, от чего время от времени тонко вскрикивал. Хозяюшка удивлённо навострила на него стрельчатые брови, хотя и заметила марлевую повязку с коричневато-бурым пятном.

—   Ну так мы за детьми того… присмотрели, значит, — распустил было хвост Сашка Ахромеев.

Виктор многозначительно поперхнулся, взяв грязной пятернёй своё горло. Хотелось, правда, чужое.

—   Спасибо и на том, товарищи командиры, — молодка посмотрела на него с холодной грустью. – Спасибо, и дай тебе Господь жену красивую да работящую. А моего-то… С августа 41-го ни одной весточки. Ни слуху, ни духу, как говорится, — её синие глаза задёрнула сплошная серая пелена. – Пришло одно письмецо. Никакого адреса – «вэче» какое-то… Половина чернилами кто-то вымазал, да штампик. Как сейчас помню, — она напрягла свой круглый, прорезанный морщинками лоб под полотняной косынкою: — Проверено этой… тьфу, не приведи Господь, военной цезурой! Так и отпечаталось. Что это, у всех так проверяют или у одного моего Васечки?

—   У всех, у всех, — тактично ответил Ахромеев.

—   А, ну вот… А после этого, как в воду канул. Уже при немцах у себя в хате обнаружила на столешнице коротенькую записку, — она понизила голос и оглянулась по сторонам. – Малюсенький такой клочочек. А там его рукой нацарапано: жив, мол, здоров. Скоро из плена выпустят. Аккурат как немцы в хате стояли…

Тевосян поперхнулся недопитой водой. Сашка моментально подскочил бить его по спине. А Виктор, сузив брови, сделал молодухе знак:

—   Слушай, вот ты же умная женщина, а мелешь… Кто ж такое вещи на публику выносит? Люди всякие да разные на планете водятся. Может кто и… хм, гм… просигналить куда следует. Да ещё и с наворотами: мол, вербовала она меня. Понимаешь что это такое? А там попадётся свой крендель. Потянет тебя к себе и начнёт жилы мотать. В таком духе…

Он содрогнулся от неслабого толчка. В плечо его ткнул Ахромеев. Другой рукой он скрытно от молодухи крутанул у виска, изобразив на лице не то недоумение, не то сожаление. При этом Виктор отметил: рожа у него сделалась такая, будто слопал он солёный помидор и ни чем не закусил.

—   Во-во! Правильно  говорит, товарищ капитан, — расплылся он в делано-благодушной улыбке. – А дозвольте вам пустое ведрецо набрать по-новому, а затем в хату вашу поднести? А не то…

—   Боитесь, умаюсь, товарищ… — она растерянно окинула посветлевшим глазом чёрный погон с одним просветом и двумя звёздочками (Сашка расстегнул до пупа комбинезон), а также чёрно-оранжевую нашивку за ранение над правым карманом. Видно, что новые знаки различия были ей в диковину. – Не умаюсь, не бойтесь. Привычная я. Сызмальства не такое на себе тягала. А за детей спасибо. Помолюсь за ваше здравие в церкви, если после боя цела осталась, — она окинула взглядом Виктора, а затем облупленный купол, что подпирал крестом яркий небосвод.

—   Не верующий я, — самому Виктору было неловко от своих слов. – Но, если чуете, что поможет, молитесь. Хорошо, когда вера есть.

—   Вот и я о том же – молодка улыбнулась, обнажив под пересохшими губами крепкие зубы. Получив назад ведро, она сурово зыркнула на ребятишек: — Санька, Мотька! Живо за мной, кому говорят! Ох, дождётесь у меня, ехидны. Надвуходоносоры проклятущие, хуже Гитлера!

—   Как зовут тебя, красавица? — Тевосян смерил миндальными глазами её фигурку. – Может, приеду после войны в ваши края – присмотрю кого-нибудь…

Виктор давно уже оценил стать этой женщины. Мешковатый вытертый сарафан, сшитый из разных лоскутов, скрывал наиболее лакомые места, но ножки были выше всяких похвал. Разве только ступни были натоптанные и потрескавшиеся, да пальцы сбиты в кровь изрядно. Ещё бы! Обувь как до революции необходимо было беречь в оккупацию. Починка и тем более изготовление обходилась недёшево. Порой за кусок сала, яйцо или крынку молока, что в это голодное время равнялось тысячи рублей, если не больше. Иной раз, в этом он убедился ещё в Воронеже, иные несознательные гражданки сожительствовали с немцами, румынами, итальянцами, венграми да прочими захватчиками, что б им перепадало на стол. С тем же подходили к бойцам и командирам освободившей Красной армии. Последним было строго-настрого запрещено вступать в половые отношения без презервативов, что были розданы по личному составу. Многие потешались над их прочностью, набирая воду и запуская этими резиновыми шариками друг в друга. Правда, особист, инструктируя на курсах переподготовки, заметил сурово: «Ещё раз напоминаю, товарищи командиры, что на освобождённой от врага территории быть в два раза бдительней, чем обычно! Осталось много невыявленных агентов врага, прислужников, полицаев и тому подобной мрази. От всех мы, дайте время, скоро вычистимся. Но допрежь волю своему гармону не давать, но держать в узде. Иные бабы, оставленные здесь для агентурной разведки, так и ловят  олухов царя небесного, что б потом зацепить на крючок. Подстроить скажем, после пьяного и постельного угара, пропажу служебных документов или личного оружия…» Начальник медчасти, дебелая блондинка с пышной высокой причёской в звании майора, упоённо закатывая глаза, продемонстрировала, что советский презерватив может выдержать нагрузку до килограмма. «…Но пробовать на себе, товарищи командиры, я решительно вам не советую…» И ещё раз напомнила об угрозе триппера и гонореи, которую занесли оккупанты. А политрук прочитал бойкую лекцию о воздержанности, от которой у иных парней закипели злые слюни. Захотелось завыть по-волчьи или по-собачьи, но сухощавый капитан в железных очках мгновенно вырулил: разразился стихами Пушкина и Блока. «…Ты право, пьяное чудовище, вся истина – в вине…» А в довершении заговорил и вовсе не по теме: «Весьма сомнительно товарищи офицеры, что  зачатие Иисуса Христа, Сына Божия и Сын Человеческого в одном лице, было непорочным. Наукой ещё не доказано… Кроме того, если он Святая Троица в одном лице, а также Сын Человеческий и Сын Божий… Получается, что в нём соединились две ипостаси. А это лишнее свидетельство тому, что так называемое «непорочное зачатие» — всего лишь способ убедить, что есть отношения от Бога, а есть… В конце-концов, ведь зачинали гражданки Древней Греции да и Древнего Рима от своих Зевсов да Гераклов? Религиозные сюжеты весьма схожие, хочу заметить…»

—  Вам про что? Не гулящая я, — смутилась молодуха, подталкивая детей к хате. – Если товарищу вашему…  Вот ему! – ещё более смутившись, она взглянула на чёрные погоны с латунными звёздочками и эмблемой танка, что топорщились на плечах Виктора: — Клавдия я. Можно Клавой звать. Мы пойдём, ладно?

—  Красавица маркиза! Дозвольте всё же вас подвести до замка, — встрял всё же Сашка; перехватив у Тевосяна пустое брезентовое ведро с тавро из орла со свастикой, он оказался рядом с детьми, что возбуждённо загалдели: — Вот, и подрастающее поколение голосует исключительно за!

Молодухе ничего не оставалось кроме как уступить. Потупив прекрасные синие глаза, возбуждённо (как показалось Виктору!) шаркая истоптанными босыми ступнями, она в окружении Саньки и Маньки запылила к дому. Сашка изловчился и подмигнул Виктору через плечо. Тем не менее глаза у него, как показалось тому, излучали серьёзность. Спрятанная где-то в глубине, она на секунду вырвалась наружу, чтобы тут же залечь на дно.

Кивнув невпопад Сашке, Виктор окинул Тевосяна наигранно-ревнивым взором:

—   Балабол ты, Барефзес! Небось, привык в своём Сочи женщин на танцах кадрить! Хвать под мышки одну, другую и будь здоров! А там с таким темпераментом отбою от красавиц нет. Ну, скажи, если честно, какой это по счёту населённый пункт, отбитый у врага, где вы, товарищ лейтенант, обещали пожениться? Ась, не слышу?

Для убедительности он приставил широко оттопыренную ладонь к левому уху.

—   Сбился со счёта, командир. По правде говоря, не единожды.

—   Ай, как не стыдно, ай, ай! Наобещал, наверное, всей освобождённой от врага территории в три короба. Разгневанных женщин целая дивизия наберётся. Шучу…

—   Хорошо шутите, комбат. Спасибо, учту. После такого боя, — миндалевидные глаза «Барефзес» налились тревожной тоской, — разрядка должна быть.

Пять оставшихся от батальона СУ-85 с вмятинами и пробоинами по корпусу, опустив пушки, чтобы не деформировалась гидравлика, стояли посреди площади зелёными прямоугольными коробками. Из двух тягачей ГАЗ-42 медленно выгружались снабженцами из батальона обеспечения зелёные продолговатые ящики с БК. Бронебойно-трассирующие и осколочно – фугасные снаряды со специальными ключами («ошкурками») для установки взрывателя распределялись в общем количестве сорока девяти на каждую самоходку. Учётчик худой и нескладный лейтенант  тут же занёс расход боеприпасов в тетрадь. При этом громко сетуя: «Вот настреляли-то, вашу мать! Кто мне от осколочно-фугасных выстрелов гильзы будет предъявлять? Вы сколько их настреляли всего?»  Виктору пришлось сводить его в церковь и показать, что там штабелями было сложено двадцать осколочно-фугасных выстрелов с Ахромеевской САУ. Кроме того, он предложил заглянуть в боевой отсек каждой из уцелевших самоходок. «Ну что, убедился, буквоед? Не надоело закорючки свои выписывать и в закорючки людей превращать?» «Да, вам бы всё острить, товарищ капитан, — слезливо поморщился тот, захлопывая вытертую на углах тетрадь. – А с меня, между прочим, спрашивают. За каждую гильзу! Я должен по каждому израсходованному выстрелу отчитаться! Или вы не знаете, как в начале войны у нас было с БК? Вот тот-то и оно, что…  Хреново! Все знают, а всем на нас, буквоедов наплевать. С высокой, как говорится, колокольни», — он опасливо окинул взором из-под козырька защитной фуражки облезлый купол с крестом под полумесяцем.

—   …Вот-вот! – донёсся весёлый голос со спины, в коем сразу же был признан Ахромеев. – Что тебе, лейтенант, бирюльки или шпильки, наши выстрелы? Или это макароны, чтобы их наверх по одной да одной левой тягать? Ага, попробуй сам, а я посмотрю! Ладно?

—   С меня начальство потом истребует, — запричитал лейтенант с обеспечением. Уходя, он всё же решил наступить на любимую мозоль: — Фраер ещё выискался…

Сашка лишь сплюнул ему вслед. Затем весело утёрся и ещё веселей изобразил на лице, как ему было здорово там,  куда он сходил. Да это впрочем, и без его ужимок было ясно. Виктор лишь страсно вздохнул, но подавил в себе блудливые мысли. Они стискивали его со всех сторон, отсекая душу от того могучего источника, что вошёл со святой водицей. Теперь источник сузился до бутылочного горлышка и грозился оставить его.  Тут же пришла гусеничная ремонтно-эвакуационная  машина – на шасси Т-34, с курсовым пулемётом в стальной маске. Два ремонтника, один в защитном а другой в синем промасленном комбинезоне, выбрались наружу. В руках у них были ящики, где позванивали гаечные и разводные ключи, болты, маслёнки и прочая необходимость. Они принялись по-хозяйски осматривать САУ со всех сторон. Один, выплюнув прилипшую к губе цигарку, полез вовнутрь. «Ты б ещё с ней вовнутрь полез – я б тебя…» — начал кто-то из ребят, но тут же замолк. Один принялся было проверять наскоро склёпанную гусеницу СУ-85, что  была за Тевосяном, но тот истошно завопил:

—   Эй, друг! Зачем туфли с такой роскошной дамы снимаешь? У мужа не спросил, да? Ай-ай-ай, дарагой, как нехорошо! У меня механик обидется, — кивнул он в сторону плечистого Петрова с забинтованной правой половиной лица, намокшей от крови (того, по всей видимости, посекло микроосколками). – Когда санбат только пошевелится? Такие девушки-красавицы, а быстроты иногда нет.

—   А вы что, на ней женаты, лейтенант? – ремонтник опустил кувалду.

—  А то! – присвистнул Сашка, толкнув «Барефзес». – Он и тут успел, наш пострел. Везде успевает…

—  Ащь! – рявкнул тот, прижимая обвязанную марлей правую руку. – Потише, старлей. А то тут раненые есть… вы не видите…

Ремонтник, пузатый ефрейтор, лишь выразительно вздохнул и покрутил пальцем у виска. Его товарищ-напарник вылез наружу и вернулся с автогеном. Подключив его к аккумуляторам, что заряжались от двигателя ремонтной «тридцатьчетвёрки», он принялся заваривать мелкие пробоины. Попутно он заварил клёпку на гусенице тевосяновской САУ. Перед тем, как надвинуть на почерневшее от загара лицо тёмные очки-консервы, он загадочно изрёк:  «Кто мне провод оборвёт, тому я кое-что сам оборву, а затем приварю не туда, куда следует…» Все понимающе закивали.

—   Жаль командира 4-й, — Тевосян опустил чёрные ресницы и глубоко вздохнул. – Вся четвёртая полегла – ни одной машины нет. Их фрицы в упор расщёлкали. Надо полагать, поторопился Давыдов с отходом.

—  Жаль, конечно, — вымученно согласился Виктор. – Винишь меня, лейтенант? Зря такой приказ отдал?

—   Если б не отдал, вообще машин не сохранилось бы. Что, разве нет? Самоходка инструмент тонкий. Новинка для нас. В общий строй с танками её не поставишь. Как у фрицев – для прикрытия танковых атак с пехотой.  Для их отхода также предназначены. Правильный приказ отдал, командир, — он положил здоровую руку на плечо Виктора. – Потому и говорим сейчас с тобой, что отдал ты такой приказ.

—   Спасибо, Армен, — Виктор неожиданно вспомнил его имя, что всё время забывал, хотя и не сложно было запомнить. – Только сейчас после твоих слов немного отпустило. Прости, конечно, дурака.

Тем временем подкатили «похоронщики» на ЗИС-5. Они разбрелись по деревне к островам неподвижно-застывших, или чадящих оранжево-чёрным дымом «сукам». На плащ-палатки, что расстилали по земле, они принялись нагружать по одному мёртвые тела самоходчиков его батальона.   Уже неживой восковой оттенок тронул их молодые, красивые лица с заострившимися чертами. На них застыли гримасы ярости, брани и даже улыбки. Хотя потускнели в глазах навечно живые огоньки, уступив место стеклянному блеску. Скрюченные ноги, неестественно выгнутые руки, посечённые пулями и осколками комбинезоны, что слиплись кровью и потом с гимнастёрками в единый буро-коричневый ком.  У командира 4-й, старшего лейтенанта Давыдова, снесло левую часть головы. Оставшуюся покрывало серовато-розовое студенистое желе, сквозь которое угадывались  непослушные соломенные вихры. Их заботливо прикрыл один из похоронщиков танкистским шлемом. Его несли очень бережно. Но он, распластав по плащ-палатке, пропитанной мозгом и кровью, в стороны ноги и руки, двигал ими как живой. Казалось, вот-вот встанет, сотрёт с лица этот нелепый грим, и вновь понесутся шутки-прибаутки. Так же, впрочем, несли остальных. Уральчанина Мишку Котова из Красноуфимска, гвардии рядового, наводчика, туркмена Айрана Батырова из Самарканда, старшего сержанта и механика водителя украинца Олега Остапчука из Чернигова, ефрейтора и механика-водителя…

Откуда родом Давыдов, буднично, безо всякого сожаления подумал Виктор. Странно, что не помню. Впрочем, совсем мало общались. Помню, что фотографию девушки показывал. Говорил, что вместе работали на МТС. Он трактористом, а она комбайнёром. Дескать,  в марте 1941-го девушек у них в селе стали учить при МТС на тракторах  и комбайнах. И слух пошёл, что война недалече. Парней, мол, на танки будут пересаживать, а вместо них – понятно кого за штурвал комбайна или за руль трактора. Что б был обученный резерв. Он вспомнил, как Давыдов, тряхнув соломенными кудрями на макушке, так как виски и затылок были жёстко выскоблены, посетовал: «Правда, непонятно, товарищ комбат – зачем их тогда уже переучивали? Это что, предвидели, что начало войны будет неуспешное и потери большие? Странно… Помните книгу Шпанова «Если завтра война»? Там совершенно иначе всё рисовалось. А как вышло! Не мог товарищ Сталин так сплоховать. Явно подвели его. Какой-то гад – затесался в окружение…» «Поори у меня – на всю округу слыхать! – Виктор тогда чуть не зажал ему рот. – Может этот гад, что затесался, не один. Может у него сообщников тьма-тьмущая. Выискивают таких вот разговорчивых и нехорошее с ними делают. Рассказать, что или сам догадаешься?» «Догадливый, поди…»

—   Мы это, товарищ капитан… — замялся старшина из похоронщиков с закатанными рукавами: — Может, проститься с ними желаете? Оно, конечно, по правилам было бы изъять прямо сейчас документики, награды и прочее. Но мы люди понимащие, — он решительно протянул Виктору фляжку с открытой алюминиевой пробкой на цепочке: — Выпей, капитан, за упокой души братьев-славян. Наркомовские сто грамм…

—   Откуда, земеля? – оживился Ахромеев, что, понятное дело, ожидал, что ему перепадёт.

—   Сэкономил, — ухмыльнулся старшина. Его вытянутая рука с флягой заметно дрожала: — Будешь, капитан?

—   Ладно, приступим, — Виктор, сдавливая накатившую тошноту, отодвинул руку с фляжкой.

Сдавливая подступившую тошноту, он подступил к «четвёртому». Дёрнул клапан пропотевшего, в тёмно-бурых подтёках синего комбинезона, звякнул Орденом Славы над правым карманом защитной гимнастёрки, расстегнул плохо поддающимися пальцами пластмассовые зелёные пуговки на груди (поставлялись по ленд-лизу):

—   Старший лейтенант Тевосян! Что вы стоите как… хм, гм… Приступайте, кому говорят!  — и изменившимся голосом: — Очень прошу тебя, Армен. Помоги…

Когда всё было закончено, и полуторка укатила в поле закапывать неподвижные изуродованные смертью тела, из-за яблоневого сада показалась иная процессия. Трое бойцов из недавно поступивших,  с винтовками наготове, вели четверых пленных эсэсманов.  Несмотря на жару двое «гадов» были облачены в короткие маскировочные куртки в ядовито-зелёно-коричневых разводах. Ветер шевелил волосы двоих, а на третьем была надвинутая на лоб стальная каска. На боковине, под рожком отдушины, у неё был изображён по трафарету белый щиток с чёрными косыми молниями. С другой стороны простмастривался общий отличительный знак – белый орёл с раскинутыми крыльями, что сжимал в лапах свастику в веночке.  За плечами у троих были рыжей шерсти квадратные ранцы со скатанными по Y-образной трапеции плащ-палатками. На заду качались на ремнях знаменитые цилиндрические канистры для противогазов из гофрированного железа и круглые, обшитые войлоком фляжки с вывинчивающимися стаканчиками.  На широких ремнях с бляхами «Моя честь в верности»  красовались патронные сумки и пустые, обтянутые парусиной ножны от штык-ножей. (Либо пошли по рукам, либо кто-то из конвоиров нёс их в своём вещмешке.) На плече у первого из конвоиров с красными сержантскими лычками висели три карабина «Маузер» и лакированная чёрная кобура. Он насвистывал сквозь зубы «Синий платочек», подражая в меру сил Клавдии Шульженко. Правда одновременно пыхтел в пол затяжки «козьей ножкой», что была свёрнута из газетной бумаги.

Четвёртым пленником был лощёный танкист дивизии СС, о чём свидетельствовал оскаленный металлический череп с костями на чёрной пилотке с белым кантом; чёрный комбинезон на котором  вырисовывались черные, обшитые серебряным бисером петлицы, на одной из которых были серебряные кубики, а на другой серебряные же молнии. Выставив вперёд небритый подбородок, холодно улыбаясь голубыми, продолговатыми глазами, он шёл мерной поступью, словно заведённый. Казалось, ничего вокруг его не интересовало. Лишь встретившись случайно с взглядом Виктора, он мгновенно спрятал улыбку. Глаза его зажглись зловещим пламенем. Длинные руки дёрнулись к груди.

Не помня себя и оттолкнув с пути «Синий платочек», что окуривал себя самокруткой, Виктор в три скачка оказался возле «панцерманн». Пригвоздив себя к его угрожающе-насмешливым глазам, он схватил его за чёрный ворот с серебряными молниями и кубиками:

—   Что, падла фрицевская, доигрался со своей смертью?!? Носишь её на своей башке ёб… и ничего – пока ещё жив?!? Кончить тебя сейчас, а!?! Кончить тебя, зараза…

Назад от опешившего эсэсманна его рвал обеими руками Тевосян и, кажется, Хохленко. Молодые бойцы-конвоиры, потряхивая винтовками, орали на остальных пленных так, что те угрюмо задрали к верху руки в мешковато-пятнистых рукавах. Сержант, старший конвоя и самый старший из всех, с прилипшей к губе «козьей ножкой» буднично взирал на происходящее.

—   Брось дуру валять, капитан, — полушутя-полусерьёзно заметил он. – Тьфу, зараза… — он, наконец, сплюнул самокрутку, что обожгла ему губы. – Положить бы вас всех тута, на месте! – он для острастки   скинул короткий рожковый ППС, что заставило эсэсманов сдвинуться плотнее. – Жалько на вас патронов тока. Да и в штрафную второй раз дюже неохота.

—   А что, там уже  были? – встрял Ахромеев, что стоял рядом в излюбленной позе —  уперев руку в боки.

—   Ага! Где я был, там меня… Мой тебе совет, старлей, да и вам, товарищ капитан: раз туда сходил, остался в живых, а второй раз  — не стоит. Тем более, из-за этих ероев, мать их в заколдобину. А ну, комм шнель! – он снова сделал угрожающий жест дырчатым кожухом пистолет-пулемёта.

—   Шайзе думкопфф… — прошептал пленный танкист. Он как ни в чём не бывало оправил свой воротник, из которого вылетели все крючки и пуговицы. – Ферфлюхтенн руссиш…

—   Сам ты… это самое… — начал было Тевосян, которому наряду с Хохленко и Ивановым удалось успокоить комбата.

—   …швайн! – подсказал ему Сашка, сплёвывая в сторону панцерманн. – Надо же, культура так и прёт! А говорили мне в детстве, что немцы того… народ культурный.

—   Какие  ж то немцы! – шумел Хохленко, на всякий случай  сжимая погон Виктора своими пудовыми пальцами. – То ж эти, эсэсы, шоб вни сказились! Хиба ж то немцы?

—   А кто ж они таки есть? – подключился Ларионов из экипажа Сашки что любил говорить по-хохляцки и был родом из Донбасса.- Рази ж они не немцы? Табе треба паспорт вин вынуть да положить?

—  … нельзя остановить победный шаг великий вермахт! – внезапно сказал пленный. – Ви не достоин тот побед, что хотите одержать над великий Германий. Ви предавать арийский раса с еврейский плутократ и будет уничтожен новый секретный оружий! Великий фюрер…

Тут ему наподдал прикладом сержант. А Тевосян, не сильный в немецком, тем не менее прокомментировал:

—   Амбарцумян твой фюрер! Капут ему. Слышишь меня, дарагой? О, глухой какой стал. Странно…

—   Хивря и весь сказ! – заломил своё Хохленко и все мгновенно заражали.

Ахромеев было налетел сбоку на колонну. Направил на пленных ППШ. Но этим всё и закончилось.  Виктор так ничего и не успел ему крикнуть. Тем более что за минуту до этой выходки Сашкин голос прошептал ему на ухо: «А детки помнишь, что давеча говорили? Что мамку у них в Германию угнали. Не клеится что-то у них, комбат. И мамка при них живая, и папкины весточки до них доходят. Смекнул,  что к чему? То-то…» До Виктора почти сразу же дошло: это он о молодухе, что представилась Оксаною. Да, не простая, стало быть, баба. Да и Сашка, поди, тоже.

Обложив пленных эсэсманов по фене и пожелав им кончить дни свои у параши, Сашка торжественно вернулся. Надо будет поговорить с ним всерьёз и о том, и о сём. Эти мысли возбудили в голове у Виктора бешенные толчки крови. Поэтому он отложил их напоследок. Нет, набрался где-то уркиной грамоты! Разве не знает, что за это могут разок-другой внушение сделать, дисциплинарное взыскание наложить, а затем – прямая дорожка в штрафную? Злоупотребление матерщиной – разве не разложение дисциплины? А раз знает…

—   Вы случайно не знаете, отец, — обратился он к старику, что семенил по пыли коричневыми босыми ногами, опираясь на сучковатую палку, — где тут проживаете такая женщина старая? В домотканом платке… ну, ещё…

Видя у того недоумение в подслепых глазах, он ощутил явную глупость сказанного. Он сам задёргивал тот полог, что был отброшен им и той неведомой женщиной. Существовала ли она на самом деле, в этом мире?

—   Как это я так… Простите, ребята, прости, Господи… — в следующий момент самопроизвольно стал он оправдываться, видя перед собой размытые тени вместо глаз и лиц. – Простите, говорю, Бога ради! Ну, дурак, ну, мальчишка, ну, сопляк… Простите меня, ладно?

—   Да что уж там, прощаем, — за всех ответил Ахромеев. – Всё бы вам придираться к своим, комбат.

***

…Эх-ма, где только наша не пропадала, — Цвигун не торопясь, на выдохе нажал на спусковой крючок ТТ – белый жестяной силуэт мишени  повторяющий фигуру человека, слился с землёй. – И ещё разик, господа хорошие, — он снова выстрелил и снова мишень послушно легла. – Жизнь ведь такова, что приходится на многое смотреть сквозь пальцы. Только так и увидишь главное. Вот если начнёшь крутить и философствовать… Родина там, честь никому… — он усмехнулся, — то… Короче, такая ахинея найдёт, мозги сами закрутятся, — он, держа вороненый пистолет на вытянутой, которая слегка дрожала, снова пальнул. Мишень на этот раз качнулась, но выстояла. – Чёрт, по касательной…

«Херы», однако, зааплодировали. Фоммель с заметным интересом в глазах мерно хлопнул ладонями. Он задумчиво уставился туда, где (по знаку дежурного офицера с жёлтым флажком)  вот-вот должны включиться  «движущиеся францы» — мишени на роликах. Управлялись они по кабелям из «операторской», что, отражаясь в лучах Солнца матовой сине-зелёной гофрированной крышей, примостилась с краю полигона. Сам он неплохо стрелял: выбивал из «вальтера» до 60-70 очков.

—    Вы поразили почти все мишени, герр майор! – закончил аплодисменты штатский, что представился как имперский советник по культуре. – Кроме последней. Но и её вы всё же задели. Это говорит о том, что конечная цель пока не вполне достигнута. Но всё мы идём в верном направлении. Хочется  надеется, товарищ, — одобряюще улыбнулся он, — что это наша общая цель. Что интересы ваших единомышленников совпадают, ну… с  теми силами в рейхе, что представлены здесь некоторыми из ваших новых знакомых, — про «некоторых» он сказал так тихо что сам едва услышал, не говоря уже о Цвигуне. – Альзо? Битте…

Офицер, стоящий возле них, сделал знак: сидящий в домике гофрированного железа оператор мишеней в чине вице-фельдфебеля включил соответствующий тумблер. В рельсах, что скрывала аккуратно подстриженная зелёно-жёлтая трава, задребезжали наэлектризованные провода. Справа из-за холма с деревянными пулеуловителями, окрашенными в пятнистый камуфляж, показался первый «франц» — белый жестяной силуэт с чёрными кругами в голове. Будто бы лёжа на дрезине, он затем стал нехотя вставать, чтобы и вовсе подняться.

Цвигун молниеносно взял со стола перед собой «Люгер» (Р-08). Отогнув наверх рычаг предохранителя, он вскинул этот пистолет с длинным стволом, где был сосредоточен центр тяжести. Мушка оказалась на уровне глаз. Тах-тах… После второго выстрела мишень сложилась на двухколёсный транспортёр.

Имперский советник удовлетворённо поцокал языком, что любил делать.  Взял со стола «наган» (обер-ефрейтор с белым кантом пехоты и  в сдвинутой налево пилотке перезарядил ТТ). Крутанув барабан с головками золотистых выстрелов, подражая героям Майн Рида. Затем предложил:

—   Теперь стреляем одновременно, майор. Не возражаете, я надеюсь? Как говорят ваши соотечественники, по глазам вижу, что…

—   Зачем тогда спрашиваете? – Васька намеренно скрыл улыбку и согнул  в локте стреляющую руку.

—   Не буду, не буду… — советник подмигнул Фоммелю: — Оберштурбаннфюрер! Прошу вас, будьте нашим верховным арбитром.  Наблюдайте…

Довольный, Фоммель прильнул к окулярам стереотрубы, что стояла на треножной опоре. Повертев колёсико с делениями, он в конце-концов установил нужную резкость:

—  Я готов, господин имперский советник и… хм, гм… товарищ майор. Приступайте.

Офицер снова махнул жёлтым флажком. Снова запели провода. Из-за следующего уловителя выкатила следующая – парная мишень или «весёлые ганцы». Два белых истукана на складывающихся шарнирах.

Выстрелы резанули почти одновременно. Сухой щелчок бельгийского револьвера, принятого на вооружение в 1895 году в русской императорской армии, и хлопок из скорострельного оружия, что стало массовым в рейхсвере, а затем в вермахте с 1935-го. Мишень справа тут же слилась с транспортёром, а мишень слева качнулась, но продолжила стоять.

—  Господа, если вы стреляли по своим целям… — засмеялся Фоммель. – У нашего русского партайгеноссе снова попадание. Причём, в область шеи. У вас, герр имперский советник…

Тот, не обращая внимания, сделал два выстрела. Бледное от напряжения лицо залоснилось от пота. Рука под коричневым френчем функционера НСДАП набухла мышцами. Мишень вздрогнула и решительно легла.

—   У этой машинки слабая убойная сила, — деловито заметил советник, бросая нехороший взгляд на курящийся дымом ствол «нагана». – Бельгийцы вообще-то не нация. Так, слепок с французов. Отчасти с германцев. Последнее в корне ничего не меняет. А Вальтер Парабеллум в руке нашего русского товарища в очередной раз  — свидетельство о наших возможностях. О нашем величии, разумеется, тоже. Да, господа! Окидывая взглядом минувшее, хочется спросить у Леты: как бы сложилась судьба рейха и России, если бы… — он заметно понизил голос, — статьи пакта Радек-Сект продолжили выполняться по сей день? Если бы товарищ Троцкий и наш великий фюрер нашли в себе силы двигаться бок о бок. В союзе против еврейской плутократии, разумеется! Какое славное было время. Майор, вы не находите?

—   Смотря где поискать, — Васька начинал себя чувствовать неуютно от перекрёстного внимания. Чтобы как-то отряхнуть эту липкую паутину, он заявил: — Вы напрасно не пририсовали к одной из ваших… простите, наших мишеней… ум, гумм… трубку. Или, хотя бы, усы. Говорю вам, напрасно.

—   Вы полагаете? – советник снова провернул барабан с неизрасходованными тремя выстрелами. – Ну, зачем же, товарищ большевик, привлекать столь пристальное внимание?

—   От, ну большевик я! – весело скорчил рожу Цвигун. – Ну, дальше что? Скажу больше: не просто большевик, но – большевик-троцкист. Это ни одно и то же, и вы это знаете. Ильич, он же Ленин, был решительно за союз с вами. Но дальнейшее его интересовало постольку-поскольку. Главное, сослужить службу своим хозяевам из императорской военной разведки. Этому Бонч-Бруевичу, Игнатьеву и… хм, гм… Шапошникову. А что, — он заманчиво прищурился, — что мне сорока-белобока напела, то я и сказал.

—   Троцкий незадолго до переворота 1917-го организовал свою политическую организацию, которую назвал «межрайонцы», — тактично начал советник. При этом он зорко фиксировал реакцию Фоммеля, который также прислушивался: — В этой организации состояли такие видные будущие большевики как Луначарский, Бухарин, Каменев и даже товарищ Молотов.  Видите, как я неплохо осведомлён в истории ВКП (б), не так ли? Признаюсь честно, я немного коммунист. С троцкистским уклоном, не забывайте… — он обворожительно усмехнулся. – Хоть и состою, как есть… в фиксированном членстве в национал-социалистической рабочей партии Германии. Но, как и наш фюрер, — он понизил голос, — симпатизирую многим положениям коммунистической идеи.

—   В части мировой революции? В части 4-го Интернационала?

—   Предположим, что вы опять угадали, — усмехнулся советник. – Почему бы и нет? Во-первых, наша партия обязана вам своим становлением в 1923-м. Именно тогда представилась попытка провести Пивной путч. Увы, не совсем удачная. Ваш Ульянов-Ленин по матери Бланк? – улыбка вновь искривила его тонкие, аристократические губы. – Значит по матери он «фольксдойтч». Германец по почве. Незадолго до своей смерти он, выражаясь его же собственными словами, решил пойти другим путём. А именно: отказаться от красного террора. Фюрер перенял этот опыт. Он  пошёл дальше: пришёл к власти через законные выборы. Но в основе этой победы лежит воля Ульянова-Бланка. Именно он повернул мировую революцию в сторону… как есть…  О, новый экономический политик! Как вы называете – нэп. Когда стало возможным вновь открывать частную торговлю, создавать концессии с мировой буржуазией. Заметьте, мы также её презираем, как и вы! Это очень дальновидный шаг. В Германии в период 20-х тоже возникло много союзов и партий, что направлены на реставрацию империи. Один из этих союзов, «Стальной шлем», вскоре возглавил будущий фюрер. Правда, ему в этом здорово помог Герман Геринг, нынешний рейхсмаршал. Впрочем, как вашему Ульянову – Вальтер Модель, что его родственник по линии матери. В настоящий момент он командует 9-й армией при группе армий «Юг».

—   Что-то слышал о том, о сём, — напрягся для виду Цвигун.

Он опустил ствол «вальтера» к  земле.

—   Хорошо, что слышали. Теперь вы видите перед собой человека, что состоял в союзе «Стальной шлем» с  1923-го. Не раз встречался с вашими… хм, гм… эмиссарами из европейской секции Коминтерна. Тогда же, в 1923-м, я присутствовал при встрече Уборевича и Тухачевского в Мюнхене. Они прибыли для подготовки Пивного путча. Но не будем об утраченном. Главное состоит в другом. Ульянов  верно понял свою задачу. То ли с молоком  матери, в чьих жилах текла германская кровь, то ли усилиями своих германских родственников. Во всяком случае, неудавшаяся карьера юриста не остановила его. Когда на него вышли посредники таких офицеров Генштаба как Бонч-Бруевича и Антонова-Овсеенко, он принял все их условия. Он стал агентом российской императорской военной разведки. И самое главное… – советник перехватил взгляд Цвигуна, — …он стал работать на сближение двух наших держав.  Это сближение было предопределено изначально всей историей Европы. Пока Ульянов следовал этой идее, он работал на сохранение европейской расы. Он был защищён от всяких неожиданностей. Когда же он стал неверно понимать эту великую идею, он немедленно ушёл из жизни, — советник, было, скривился, но тут же его интеллигентное лицо приняло прежнее, задумчиво-бесстрастное выражение. – Троцкий на первых порах вполне справлялся с нашими поручениями. Не мне вам рассказывать, сколько он и его верный паладин Тухачевский сделали для возрождения рейхсвера. Если бы не ошибка, коварная и роковая, которую допустил Лев Давидович. Ах, если б… Догадываетесь, о чём я, товарищ троцкист?

—   Ну, как же… Лев Давидович торопил товарища Тухачевского с введением военной диктатуры ещё в 1927-м. Тогда по всему РСФСР бушевало. Митинги, демонстрации с матом и со стрельбой даже. В Питере на улицы даже броневики выкатили – сталинисты сыграли не по правилам.  Кстати, Шапошников Георгий Валентинович их и приказал выкатить, тогда – начальник Ленинградского военного округа! Знаете про такого? Ну, ясный пень, что знаете. То-то…  Вообщем, не выгорело у нас тогда. Сорвалось. Как говорят наши блатные: не можешь с… не мучай ж… Грубо, но верно. Не так ли, господа-товарищи? – Цвигун подмигнул исключительно советнику.

—   Да, в мудрости вашим бандитам не откажешь, — советник мигнул ему в ответ. – Вы правы: беда Троцкого в том, что он вечно спешил. Ему не терпелось удовлетворить свои неуёмные амбиции и стать хозяином Единой Европы. С нашей помощью, разумеется. Для этого он задумал устранить Сталина и ввести военную диктатуру. Где он бы стал военным диктатором и политическим фюрером одновременно. Не учитывать интересов общей серой массы, этого плебса, тоже нельзя. Германцы народ дисциплинированный. Это есть факт! И факт упрямый. Они не пойдут завоёвывать Европу без веской причины.  Потребовалось два экономических кризиса 20-х и начала 30-х, две оккупации Рейнской области французами, чтобы германский народ проникся идеей отрешиться от статей Версальского договора. Когда германский обыватель почуял запах близкого  хаоса, только тогда он принял идеи национал-социализма. Всё остальное его уже автоматически устраивало. Учреждение тайной государственной полиции, имперской службы безопасности, концентрационные лагеря для инфильтрации человечества, «источник вечной жизни», «жизненное пространство»… Он даже не задумывался над смыслом! Вначале 30-х ему было не до этого: чашка суррогатного кофе стоила тысячу марок. Чтобы пережить зиму и не замёрзнуть, помнится, многим берлинцам приходилось ездить в загородные леса и рубить дрова. Идеи Пика и Тельмана о всеобщем равенстве не пришлись, ибо не учитывали одного и главного: жажды мести. Хотя, кто знает…

—  Чего уж теперь трясти причинным местом! – хмыкнул Цвигун. – Положим, выиграли бы коммунисты. Объединившись с вами, изыскали бы способ заманить избирателей – увести их от этих… социал-фашистов! Я никого не обидел? – он невинно хлопнул ресницами, припоминая, что «фашизм» и «национал-социализм» ни одно и то же. – Нет? Ну и здорово. Так вот: Сталин бы установил в Германии свою железную диктатуру. Это я вам со всей ответственностью заявляю. Подожгли бы рейхстаг с помощью этого… ну, педика! Рёма, вот кого. Потом обвинили бы во всём вашего фюрера. Устроили бы ему и вашим эсэсам ночь длинных ножей.  Разве не так? На харе бы прокатило, господа-товарищи.  Слово-то наше, блатное: ночь длинных ножей. Видать в штурмовых отрядах точно зэки заправляли. А руководили приблатнённые, и то – для виду.

—   Вы не ошиблись. Там действительно было много уголовников и гомосексуалистов. Их фюрер и приказал уничтожить.

—   Что ж, пидаров… правильно! Если это дело как следует обмозговать и какую маляву сварганить подоступнее… Скажу вам, партайгеноссе – такое дело может завариться! За нами может весь блатной мир пойти. А те, что сидят в нём от чекистов, быстро засветятся. Ну, а по тропиночке ихней, по дорожечке мы всю сеть и раскрутим.

—   Мы или вы, господин троцкист?- попытался его огорошить советник.

—   Я не понял, бум или не бум по мишеням? – огорошил его в свою очередь Цвигун.

Пока они изучали друг-друга, Фоммель, не найдя ничего лучшего, сделал знак дежурному.  Жёлтый флажок в руке обер-лейтенанта с жёлтым кантом войск связи очертил мах вокруг высокой фуражки. Снова загудели провода, лязгнул по рельсам транспортёр  с тремя мишенями.

Когда стрельба была завершена, имперский советник крепко пожал руку Цвигуну:

—   Я убедился, что вам можно доверить оружие. Оружие в ваших руках – надёжный залог победы. Я отправил руководству НСДАП в Берлин ваше предложение. То есть, предложение вашей организации,  — он улыбнулся многообещающе. – Ждём ответа с нетерпением, как говорят русские. Скажу вам по секрету, — он молниеносно скосил глаз на Фоммеля, — что в ставке фюрера  одна цель – сокрушить русские армии на центральном направлении. Но как? Военной силой? Ну, это чушь. И вы лучше меня это знаете. По основным видам вооружений вы уже нас превосходите в два раза. Ваше стрелковое оружие значительно проще и лучше. Пистолет-пулемёт Шпагина хоть и не снабжён коробчатым магазином, за который можно эффектно ухватиться, — он с усмешкой проводил взглядом германского солдата, что, прижав к груди MP40, прогуливался по земляному скату, что опоясывал полигон, — но зато в его патронном диске – 70 выстрелов. Ваша промышленность уже штампует их миллионами. А наша ещё не перевалила даже за половину от одной этой цифры. Так вот, фюрер не планирует победить Сталина на поле битвы. Это факт – можете доложить по начальству по прибытии, как говорят у вас. Фюрер хочет, — он взял Цвигуна под руку и увлёк за собой в сторону гофрированного домика операторской, — договориться со Сталиным. Вам это понятно, товарищ? По глазам вижу, что да. Очень хорошо. Иного я и не ждал.

—   С фюрером мы немного разобрались. А как же другой штаб? Не менее могущественный… — Васька  выразительно сплюнул сквозь зубы, чтобы не выдавать своего истинного настроения Фоммелю.

—   Ага! Вот это не менее важно. Рад, что вы ухватили эту мысль. Старцы в генеральских и фельдмаршальских погонах, что имели счастья принадлежать к группе Гофмана, — сузил глаза советник, — тоже не полагаются на силу танков «Тигр» и «Пантера». Жаль… Почему, спросите вы? Я вам отвечу так: они полагаются на военный переворот и установление военной диктатуры под прикрытием демократии. Важно, кто одержит верх: кружок Краузена, возглавляемый братом фон Шулленбурга Францем, либо… Вам знакома такая фамилия – фон Штауффенберг?

—   Откуда? – прищурился Васька. – Я конечно кот бывалый, но не по таким мышам. Короче, я не спец по фонам. Больше по баронам.

Советник сглотнул смех, но сдержал себя.

—   Мне приятен ваш русский юмор. Что ж, передайте своим, что фон Штауффенберг довольно близко снюхался… как есть? С тем, кто учиться в академии Фрунзе в 1927-м и организовать нападение на Сталина. Была такая группа военных под командованием Якова Охотникова. Назовите только эту фамилию – ваши поймут.

—   Простите, я не понял… — Васька собрал несуществующую складку на лбу, — вы меня за кого принимаете? Я революционер-троцкист, усатого деспота готов на портянки порвать, а…

—   Я вас принимаю за трезвомыслящего человека. Поймите, что Германия проиграла военную часть компании. Если ей удастся выиграть политическую часть, то выиграете ли Россия?  Вы думаете, ваши временные союзники вас так любят? Они не в грош вас не поставят, когда, не дай Бог… — лицо советника потускнело, — рейх капитулирует. Они примутся за вас. Америка уже сейчас занята производством тысяч дальних бомбардировщиков В-17 и В-24. Каждый несёт тонны бомб, способных уничтожить целый квартал. Каждый снабжён одиннадцатью пулемётами на турелях. Представляете, куда они устремятся?

Они с минуту смотрели друг на друга, затаив дыхание. По краю полигона проехал тентованный «опель-блитц». Группа «хиви» в красноармейском обмундировании без знаков различия, но с отличительными повязками мгновенно выгрузилась из него. По команде унтера, что был с ними, построилась в одну шеренгу, по-германски оттопырив локти. Из кабины выпрыгнул офицер. По-видимому, их привезли на стрельбище.

—   Прошу прощения, господа, — Фоммель снял фуражку с выгнутой тульёй, где хищно сверкнула адамова голова. Промокнул лоб платочком из нагрудного кармана. – Я, конечно, не слышал вашего разговора. Но, бьюсь об заклад, что вы решали политику рейха на востоке. Я вам скажу, что старичьё в штабах – главная причина провала этой политики. Причины начала восточной компании тоже в них. Эти старые пердуны! О, как был прав Азиат, — он бросил выразительный взгляд на Цвигуна, — что устроил им… как это по-русский…  О, великий чистка! У нас такое тоже бы не помешало. Я подумал об одном плане, пока вы разговаривали. Если кратко, то… Как бы фюрер посмотрел на одно странное обстоятельство?  Его генералы и фельдмаршалы затеяли свалить на него вину за поражение в битве под одним городом… ну, в центре России. А затем, за всю восточную кампанию.

Он выразительно помолчал. «Хиви», отработанно повернувшись, затрусили мелким бегом, прижав полусогнутые руки к груди, к длинному, под гофрированной крышей блоку возле операторской. Видно, там они получали оружие. Впереди бежал, высоко поднимая колени в брюках французского сукна, германский унтер. Офицер неспеша шёл, посвёркивая галунными петлицами на воротнике, чуть поодаль. Заметив офицера СД и советника в его горчичном френче с оливковой ветвью в петлицах и нарукавной повязкой, он вскинул руку в нацистском приветствии. Сам являлся членом НСДАП.

—   Совершенно с вами согласен, — вздохнул советник, чей шитый золотом воротник потемнел от пота. – Более того. Для нашего русского коллеги я скажу: фюрер не начал бы эту самоубийственную войну. Всему причиной одно обстоятельство. Предательство Муссолини – вот истинная причина. Своим вторжением в Грецию он вверг Германию в открытую войну с Англией. Кроме того, этот мерзавец Геринг, что действовал с ним заодно. Помните, он подтолкнул фюрера начать бомбёжки британских городов?

—   Слушайте, господа-товарищи, при чём здесь это? – искренне удивился Васька. – Мы вам столько всего слали через границу. Эшелон за эшелоном. С углём, зерном, нефтью… Воюй хоть с Америкой – не хочу! Но вы же на нас попёрли, будто у нас мёдом было помазано. К чему такая подлянка?

Немцы переглянулись. Вдали, где сверкали никелем и чёрным лаком машины под маскировочной сеткой, где ходил часовой в надвинутом шлеме и с гофрированным цилиндром противогаза, уже стоял раскладной столик с нехитрой снедью. Кроме всего прочего там высилась оплетённая круглая ёмкость, где что-то побулькивало.

—   О, подлянка… Что есть по русский? – советник поморщил лоб, хотя смысл был ясен ему.

—   Западло это.

—  Ясно, дружище. Уверяю вас, и можете заверить в этом… хм, гм… хоть самого Азиата – мы найдём виновных. Я имею в виду тех, кто столкнул рейх и Россию. Фюрер первый, кто заинтересован в этом.

—   Людей больно много полегло, — с сомнением протянул Цвигун. – Вот давеча в сарае – зачем надо было пленных убивать? Русский народ, если ему морду отметить, утрётся на первый, а на второй…  Уже знаете, поди. Сам в морду плюнет, а то и с размаху приложится.

—   Фюрер давно это понял, — заторопился советник. – Его вынудили проводить карательную политику на востоке. Этот… — он поморщился и продолжил не убирая с лица гримасу: — …этот Канарис. С его эмиссаром Ставински вы уже знакомы.  Он поторопился уйти, когда выяснилось, что вы – не Разведуправления РККА. Канарис вынудил фюрера начать Восточную компанию. Карательная политика, объявленная фюрером в России, всего лишь… хм, гм… попытка настроить население оккупированных земель против оккупантов.  А пленные… Чем больше их умерло от голода и болезней с 1941-го, чем больше расстреляно и отправлено в концентрационные лагеря, тем больше  они будут ненавидеть нас. И сражаться против нас. «Наше дело правое, враг будет разбит», — повторил он зачарованно обращение Сталина к советскому народу в начале войны. — Канарис считает, что Британии нужен союз с рейхом. Против вас разумеется. Для этого он посеял «драконьи зубы»…

—  Чего-чего?

—   Дезинформацию будто Сталин собирается нападать на рейх. С помощью ряда генералов из группы покойного ныне фон Секта. И ваших…  Таких как Жуков, Тимошенко и Будённый, — видя как Цвигун чуть не присел, он успокаивающе махнул рукой к столу со снедью: — Я вас понимаю, дружище. Наш общий интерес состоит в том, чтобы рейх и Россия не уничтожили друг-друга. В этой бойне, что затеяна  Форинг Офис и палатой  лордов. Мы согласны признать Сталина вождём… даже российским самодержцем.  На любых условиях! Вы слышите… — он, таинственно округлив глаза, заметил заговорщицки: — Даже уступив вам часть Европы. Сперва …

В небе с обратным гулом, что катился по земле как паровой котёл, летели поредевшие «девятки» бомбардировщиков «юнкерс-88», что вспыхивали на солнце плексигласовыми фонарями кабин.  Их сопровождали «мессера», чей боевой порядок прежде именовался «тройками». Противовоздушная оборона русских на Курском выступе несколько поясов зенитных батарей, защищающих сам город, а также оборонительные рубежи. Прорвать её не удалось ни одной эскадрильи люфтваффе.

Один «мессершмидт» вылетел из поредевшего белёсого облака. Он картинно прошёл, покачивая крыльями с жёлтыми полосами. Лётчику явно хотелось, чтобы его заметили. Фоммелю показалось, что на фюзеляже с синим коком, мелькнул силуэт чёрных раскрытых лепестков. Его скривило, не то от зависти, не то от восхищения. Скорее всего, это был обер-лейтенант Эрих Хартманн. Будучи неполных двадцати лет, он стараниями герр Геббельса и штаба люфтваффе, уже стал асом. За ним числилось до сотни сбитых русских самолётов. В день их набиралось до тридцати – ни больше, ни меньше… За каждого сбитого по количеству двигателей на нём, он получал, как говорили, по тысячу марок. Ничего не скажешь, повезло мальчику.

— Давайте накажем виновных сообща, — тяжёлая рука Фоммеля опустилась на плечо Цвигуна. – Вы уже поняли что я и герр советник – одно целое? Как две половинки одного яблока. Передайте своему руководству, что стоящие за нами чины вермахта, СС и СД в состоянии провести некую акцию. И помните, что Канарис не дремлет. Он тоже затевает свою акцию, что отражает интересы Уайт Холла. Вы понимаете дружище?

Как быстро я становлюсь для них дружком, подавил своё презрение Цвигун. Или дружбаном…

—   Ну… — начал он, намекая на столик со снедью, к которому ещё предстояло идти.  – Генералы, конечно, во всём виноваты. Мать их перемать. И ваши и наши. Хотя не стоит так грубо о матерях. Но генералов иных надо наказать.

—   О, конечно так, дружище, — Фоммель незаметно подмигнул советнику. – Вот и славно. Можно подвести итог. Русская контрразведка СМЕРШ имперская служба безопасности и… ну, всем понятно… достигли соглашения о совместной акции. Цель данной акции – устранить влияние генералитета вермахта и Красной армии на политическое руководство. Чтобы Европа, в первую очередь, Германия и Россия остались независимыми имперскими державами.

—   Что ж, нам это подходит, — усмехнулся Цвигун.

—   Тогда прошу, — советник увлёк его почти насильно к палатке, ухватив выше локтя. – Чем Бог послал, как говорят в России.

—   Благодарствуйте, — Цвигун, чувствуя железные тиски его пальцев, делал вид, что всё идёт по плану. – Только с Абвером не надо обрывать всех нитей. Они дюже злопамятны. Зачем злить ребят? Организуйте мне встречу… ну, так… случайно с этим гусём…

— Вы имеете в виду…

— Да. С исполнителем.  Ведь эта группа, что совершила сейчас пробежку, здесь не случайно? Не смешите…  Ясное дело, что на акцию вы не направите тех, кого я отобрал в сарае. Кого-то из этих, не правда ли? Так вот, пусть его в зависимости от результатов стрельб пригласят за наш стол. Идёт?

—  Ну, с вами опасно иметь дело, товарищ. Думаю, что вы правы.

***

Усиленные тремя СУ-122 и СУ-76, пополненные боезапасом и горючим (через пятнадцать минут после провод  убитых подкатили два заправщика) оставшаяся батарея САУ  в составе танкового полка  шла во втором эшелоне дивизии – на сближавшуюся с ними вторую волну панцеров 2-го панцерного корпуса Хауссера. В его составе имело до двух десятков «Тигров». Используя преимущество (88-мм пушка 60-калибров) они открыли с 2000 метров прицельный огонь. У пары Т-34 тут же заклинило башни, у трёх порвало гусеницы. Наши танки, сблизившись на тысячу метров, открыли огонь в стык башен и орудийные маски, не считая гусениц. Полыхнули синевато-белым огнём два Pz.III, что шли в задних рядах. Делая остановки, САУ Виктора, получив от него приказ сосредоточить огонь на головном «Тигре» (на его башне виднелся чёрный угловатый флажок с эмблемой мёртвой головы), двумя выстрелами разбила ему правую гусеницу. Вскоре закруглённая с боков, продолговатая башня, украшенная трубками «дымоиспускателей», бессильно замерла в положении 17-00. Объехав подбитую «тридцатьчетвёрку» с неохотно разгорающимся двигателем на солярке (который вскоре полыхнул кустом ярко-оранжевого неугасимого пламени) СУ-85 точным выстрелом продырявила лобовой бронелист в 70 мм Pz.Kpfw.IV Ausf G. Из подбитого панцера, что взялся гореть чёрно-красными бензиновыми парами, через боковые люки, что открылись на башне, тот час же показались две фигурки в чёрных комбинезонах. Испытав мимолётное желание раздавить их гусеницами, Виктор, всё же не дал волю внутреннему зверю. Поиграв скулами, отдал другой приказ. СУ-85 укрывшись за 100 мм бронёй обездвиженного «Тигра», принялась методично посылать снаряд за снарядом во вражеские машины.

Прорвавшись через боевые порядки первой волны, первый эшелон Т-34 и Т-70 с поддерживающими их батареями САУ, принялись расстреливать вражескую пехоту.  Та подоспела на полугусеничных тягачах «бюссинг», а также гробовидных бронетранспортёрах «ганномаг» (Sd.Kfz.250). Наученные опытом, танковые роты старались не отрываться друг от друга. Они вели огонь по скученным вражеским машинам, обеспечивали боевое охранение, где поражали оставшиеся на ходу и повреждённые панцеры и штурмгещюц. Те явно пасовали пред таким боевым мастерством «рус Иван». «Фрицы» стремились сгрудиться вокруг командирской машины (Bf.Pz.) Получая указания по рации, они либо атаковали малым ромбом прорвавшиеся советские танки, либо продолжали двигаться вперёд, врезаясь во вторые эшелоны, где их поджидали бронебойщики, противотанкисты и САУ. Кроме того в воздухе всё чаще повисали краснозвездные бронированные штурмовики Ил-2 и Ил-4, что роняли на вражескую технику кумулятивные бомбы ПТАБ-2-5. Из установок РС, подвешенных к крыльям, они уничтожали спешенную и моторизованную пехоту, противотанковые  батареи, что уже были выставлены в порядках второй волны.

…В перископ командирской башенки Виктор  мгновенно заметил на фоне крытых камуфляжных тентом тягачей на дырчатых зубчатых колёсах с гусеницами характерно-вогнутые щиты противотанковых 50-мм (Pak.50)  и 75-мм(Pak.75) пушек. Вокруг суетилась прислуга в распахнутых на груди серых рубашках или оливково-зелёных рабочих комбинезонах. Эсэсманы расставляли и укрепляли массивные металлические станины. Крутя колёсики поворотных механизмов и сообщаясь с окулярами превосходных цейсовских прицелов, они торопливо наводили длинные стволы с массивным дульным тормозом. От парочки БТРов с низкими гробовидными кузовами рассыпалась пехота, одетая зачастую в такие же лёгкие хлопчатобумажные рубашки поверх которых на портупеях крепилось снаряжение. На стальных шлемах солдат были видны либо ремни от сухарных сумок, либо проволочные каркасы, на которые крепились срубленные ветки или пучки травы. Вторые и первые номера пулемётных расчётов переносили бегом на спинах свои MG 24. Их было по одному на каждое пехотное отделение, как в вермахте, так и в Ваффен-СС. Нередко, по команде, первый номер ставил пулемёт сошками на спину второго номера, и  вполуприседе начинал бить короткими или длинными. Очереди расходились красными или зелёными, зловещей красоты трассерами.  Сами бронетранспортёры медленно отползали в тыл, под защиту второй атакующей волны. Передний «ганномаг» внезапно подбросило в кучах взметнувшейся земли. Он встал, как вкопанный. В перископ Виктор, испытав  к кому-то благородную зависть, заметил смятый в гармошку бронированный радиатор, что также был выполнен в форме гроба. Из раскрывшихся по обе стороны угловатых бронированных дверек наружу выскочил солдат-водитель и офицер, на фуражке которого были закреплены очки-консервы. Вскоре из кузова вырвался наружу клуб чёрно-оранжевого пламени.

—   По батарее ПТО – осколочно-фугасным. Прицел пятьдесят. Поправка четыре. Семь выстрелов, беглым! – гаркнул Виктор, заметив, как массивный ствол Pak.75 стал обращаться в их сторону.  А присевший на колено вражеский командир орудия, в скошенной налево пилотке, где посвёркивал металлический череп, не мог оторваться от бинокля. В упор он разглядывал плоскую зелёную махину СУ-85. На губах у него змеилась напряжённая улыбка, с которой стремятся переиграть смерть…

Затвор семь раз  вытолкнул стрелянные дымящиеся гильзы, что тонко запели в латунном звоне, столкнувшись на резиновом днище. Борзилов ещё не выпустивший из опытных больших рук пусковой шнур из металлической цепочки в замшевом чехле, в злом азарте распихал их сапогами. Хохленко, дёргая перебинтованными руками рычаги коробки передач, совершал гусеничные манёвры. Так он уходил от вражеского огня. Вскоре болванка срикошетила от головной бронелист. По счастливой случайности, она не заклинила орудие. Что-то тяжёлое с визгом врезалось в корму, но, соскочив с наклонной брони, угодило в развороченный остров Pz.III. В перископ стало заметно (когда маленько улетучились цветные шары в глазах да утих звон в ушах), как возле 75-мм ПТО со смятым дырявым щитом, распластав руки и ноги, лежит артиллерийской прислуга.

—  Внимание! Говорит тридцать девятый. Батарея, слушай!  На связи… — гаркнул Виктор в шлемофон. – Весь огонь по центру. Подавить противотанковую батарею. Ориентир – подбитый «тигр» без правой гусеницы.  Смотрите, только, меня не задеть!

После того, как из шлемофона раздались многочисленные «слушаюсь», «сделаем, комбат» и «есть» (среди своих голосов он улавливал и вновь поступивших), в грохот танковой пальбы стали вплетаться знакомые «ба-а-анг» и «ду-х-х» 122-мм гаубиц на СУ-122. Одна из этих «сук» вскоре выдвинулась из-за подбитого Pz.III, у которого взрывом БК сорвало башню. Действовал молодой командир старший лейтенант Сергиенко неосмотрительно. Не обращая внимание на крик Виктора, что не оседал  в  наушниках  («…Куда, му… Лейтенант! Немедленно осади! Назад, под прикрытие! Уе… Уши оторву, засранец! В штрафную…»),  он решил погеройствовать. Вывел свою САУ на прямую из-за надёжного прикрытия, что помимо стального, хоть и смятого взрывом корпуса стелило по ветру султан пышного бензинового пламени. Дважды, гулко ухнув, короткая (20-калибровая) гаубица  выбросила синевато-бледный трассер. Один из выстрелов разнёс тентованный тягач с боеприпасами. Из облаков взрыва тут же кометами  устремились во все стороны бронебойные снаряды.  Но вскоре Сергиенко вовремя осадил. Впереди показался опасный «конкурент» — STUG Marder III Ausf Е. Вроде бы ничего особенного. На шасси чешских панцеров или Pz. I размещалась неподвижная рубка из противопульной брони. Но в ней было установлено 88-мм орудие. Виктор тут же сжался. Чувствуя холод, он стал орать Борзилову, лишь бы тот выстрелил первый. Но оказалось, орал напрасно. То ли дым от рвущихся боеприпасов помешал фрицам прицеливаться, то ли Ангел-Хранитель оберегал Сергиенко, но два вражеских выстрела  угодили в развороченный многострадальный Pz.III.

«…Стало быть, нагрешил его бывший хозяин на нашей земле», — отчего-то подумалось Виктору. Он, было, решил скомандовать Борзилову и накрыть «мардер», но та предусмотрительно лязгнув гусеницами, уползла в дым. После того, как наводчик разразился витиеватой многоэтажной бранью, Виктор приказал Иванову переключиться на штаб полка САУ, к которому он вновь был подчинён:

— Пятидесятый! Говорит тридцать девятый, приём. Докладываю! Уничтожена батарея ПТО. Калибр 50-мм и выше. Какой, сами, поди, догадаетесь, —  от гордости у него, по Крылову, « в зобу дыханье спёрло». Он позволял себе лишнее, зная наверняка, что простят: — Наблюдается скопление «фасоли». Насчитал около полуроты. Нашей что-то не видать. Где только прячутся, прости Господи! Нужно организовать удар по флангам. И «соколов» бы не мешало – путь подбросят гостинцев!

—   Тыл открытый? – захрипел сквозь шум и треск командир полка САУ майор Беспечный, что был, к слову, мужик серьезный и не злой.  – Не попадём в «мешок»?

Он явно попадал на уцелевшие очаги «обороны ПТОП».

—   Одна САУ «Мардер», — зло сказал Виктор, вращая командирскую башенку. – Не сумел достать. Скрылась в дыму, нехорошая такая. Я прикажу… накроем!

—   Ладно, сообщу в штаб. Смотри, только не геройствуй там! За командиром 30-й посматривай. Хороший парень, но горячий. Воюй, комбат. Молодец!

—   Есть, пятидесятый!

—   Не понял, повторите!

—   Есть, говорю, воевать и быть молодцом.

—   Ну, с Богом!

Самоходка Виктора отошла за подбитый панцер, чья сорванная взрывом башня валялась метрах в пяти и была расплющена гусеницами СУ-122. Сергиенко удирал так лихо, что спрятался за горящей «тридцатьчетверкой». Оттуда он, не получив приказа время от времени посылал одиночные выстрелы по вражеским грузовикам и транспортёрам, что маячили или застыли вдали. При этом «старлея» не заботил факт укрывшейся где-то вражеской самоходки, что могла спокойно ударить с фланга. Чему его, пистона, учили, там, где учили, зло подумал Виктор. Он испытывал острое желание выскочить из рубки. Домчаться до СУ-122 и как следует накостылять этому Сергеенко Игорю Степанычу, какого-то там года рождения, хохлу не женатому, любителю сала и цидуль…

—   Щоб я здоровенки був! – Хохленко тоже не сдержал эмоций. — Як вин хлопец не бережётся! Шо ему жить не охотно? Яки дурни…

—  Молокосос! – подключился Борзилов не убирая с рычагов рук, на которых сквозь почерневшую марлю проступили тёмно-бурые пятна. – А ты, не казав, не казав! Себя обнаруживает и нас. На орден охота заработать…

—  Не, на медаль… — было встрял одессит Иванов, сверкнув в сумерках бронерубки своими зубами. Он крутил тумблером настройки. Через обшитые войлоком наушники неслась сквозь различные шумы то знакомая матерная брань, то германский лай: — От, падлы! Сейчас поймал их командирскую волну! Один гауптманн своему оберсту: мол, ещё одна яркая вспышка – запишите на счёт люфтваффе ещё одного «ивана».  Это они нас так до сих пор оскорбляют – мол, одних Иванов русские бабы рожают. Ни тебе Степанов, ни Викторов…

—   Ладно, не трепитесь, — сжал губы Виктор. Не заметно для себя он почувствовал, как правая рука скользнула к груди и, казалось, сама собой, перекрестила её. – Помоги, Господи.

—   Чего, командир?

—  Я говорю, что обзор хреновый. Надо кому-то выбираться, — он внезапно накинулся на Иванова: — Ты кончай по волнам блуждать. Переключайся на КО. А Сергиенко категорический приказ – не тратить снаряды. Не то башку оторву.

—  Я уже казав, — под Хохленко жалобно протянул Иванов. – У них что-то с рацией. Всё твердят, что слышимости никакой. То ли фриц им чего повредил, то ли нарочно выпендриваются.

—   Голову он им повредил, — процедил Хохленко. Внезапно оборотясь на сиденье, он вырвал из рук Иванова наушники: — Слушай меня! Да ты не морочь мни башку. И свою, и мою. Не слыхать гарбуза в колодезе, яки вин туды скользнув да сгинув. Щоб вин сказився, ваш командир! Щоб твоя ридна маты…

Уцелевшее Pak.50  на высоких металлических колёсах принялось медленно поворачивать ствол прямо на них. Кто-то из прислуги видно, уцелел. У Виктора похолоднело в груди. Если сейчас выстрелить, то дать себя обнаружить для «мардер». Та не накрыла огнём самоходку Сергиенко только потому, что боялась себя обнаружить. Но с правого фланга из-за застывшего «Тигра» выдвинулись СУ-122 и СУ-76. Они с ходу открыли огонь, стремясь накрыть неподавленное орудие. Две трассы, казалось, слились в одну. Вскоре на месте пушки медленно оседали фонтаны двух взрывов. Остатки лафета, станин и щита разметало. Но накрыло и СУ-76. Сначала с самоходки сорвало гусеницу. Затем вражеский снаряд поразил её в двигатель. Сквозь жалюзи показалось яркое пламя. Экипаж тут же выскочил из открытой рубки.

…Цепь вражеских пехотинцев, сливаясь с зеленовато-бурой землёй, со следами гусеничных траков и неостывшими воронками, стремилась окружить САУ. Их командиры явно согласовали свои действия с экипажем «мардер». Расчёт был прост: не снабжённые пулемётами советские самоходки начнут отползать, дабы их цели не угодили в «мёртвый угол». В это время их накроют. Но в это время позади вражеской разгромленной батареи показались два Т-70 с маленькими обтекаемыми башнями. Они тут же открыли огнём из своих коротких пушек 45-мм в направлении горящего тягача. (Там, видать, укрылась вражеская САУ.) Их с другого фланга поддержала «тридцатьчетвёрка» и «Валлентайн». Вскоре у одного из застывших «бюссингов» захлопали боковые дверцы. Из кузова с сиденьями выпрыгнули две фигурки прятавшихся эсэсманов, которым было поручено присматривать за техникой. В неё тут же врезался Т-34. Опрокинувшись вверх гусеницами, тягач тут же зашёлся клубами дыма. А из-за дыма от накрытой Сергиенко машины с БК густо полыхнуло. Раздался грохот. Скорее всего, это взорвались боеприпасы вражеской САУ.

—   Пятидесятый, огромное спасибо коробочкам! Славно поработали, — заорал в шлемофон Виктор. – Если так дальше…

Однако с левого фланга и по центру меж двух зелёно-жёлтых холмов появились пятнистые квадраты второй атакующей волны. В воздухе, неприятно завывая, возникли две «девятки» Ju-87 что в сопровождении Bf 110 E принялись пикировать на наши боевые порядки. С пятидесяти метров первые бросали с крыльев 500-килограмовые бомбы, а на скопление «живой силы» — SD 2. Видом напоминающие катушки с привязанными по краям баллончиками, эти кассеты рассеивали над землёй десятки мелких бомб. В радиусе до трёхсот метров всё живое поражалось сотнями осколков. С востока в них врезались «яки», что сопровождали звенья «илов». И на земле и в воздухе, по определению немцев, завязалась «собачья свара». Было непонятно порой где свои, а где чужие. От крыльев «чёрной смерти» (так звали в вермахте штурмовики ИЛ) стали отделяться красно-огненные протуберанцы «эрэсов». Они старательно уходили по вражеским машинам. Как на экране кинотеатра, Виктор увидел через перископ – с крыла ИЛ-4 отделилась чёрная капля бомбы. Она точно упала на синевато-зелёную башню Pz.Kpwf.VI. Тяжёлый панцер на двух рядах металлических катков, что наслаивались друг на друга, тут же замер. Сейчас же он утонул в густом облаке оранжевого пламени. Ясно, что «соколы» работали новыми бомбами. Но какими – никто не знал…

Мысли и радость Виктора внезапно оборвались. Меж воронками, что густо пятнали выброшенной землёй пространство перед разбитой батареей, там, где уже вспыхнул один Т-70  и пятились под прикрытие остальные наши машины, скользнул знакомый силуэт. Детская фигурка с худенькими плечиками, с белобрысой головкой. Санька… Что он тут делал? Тем более что впереди были сплошь немцы и только сейчас появились наши. Как успел он…

—   Батарея, слушай мою команду! Огонь по фрицам! Что б ни одна гнида не ушла, в Бога… — забыв про всё на свете, заорал он как прежде.

И Иванов – как здорово он понимает по-немецки, пронеслась в его голове мысль. Откуда? Жил в Одессе. А там поселение немецких колонистов. У них научился? Завербован? Ах, ты ж, Господи… Он, устыдившись, вспомнил  слова Сашки Ахромеева, что остался по приказу «пятидесятого» на сборном пункте возле церкви. Неужто вот такая она – эта бдительность? Вот так надо бдеть? Чёрт, разберемся…

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЙ РЕВЕРАНС.

…Да, — заметил фюрер, прижав руки к груди. – Вынужден согласиться с вами, адмирал. Акция, связанная с Азиатом, сыграла бы на руку в операции  «Цитадель».  Увы, но рейх уже не имеет преимущества перед Советами. Противник опережает нас по мобилизации резерва почти в два раза! По артиллерии и миномётам у него почти трёхкратное превосходство!

Распаляясь, он хлопал ладонью по коленке.  Стряхивал головой с налипшей чёлкой. Усики его нервно подрагивали, а голубые глаза метали искры:

—   …Почти двукратное – в авиации! Про танки и штурмовые орудия я уже молчу. Это согласно вашей же информационной сводке, Канарис! Мы накануне краха. Промышленность рейха на- кануне операции «Цитадель» не в состоянии была обеспечить вермахт всем необходимым. Позор, измена! Это заговор генералов и фельдмаршалов, что пьянствовали с русскими краскомами на манёврах, пока действовал этот поганый пакт! Радек-Сект… кажется, так его называют? Мерзость… Этот мерзавец Кейтель подначивал меня наступать. Это с его руки я развязал эту проклятую войну! Когда меня не станет, он утрётся своими соплями, а затем спишет на меня миллионы тех жизней, что унёсёт эта бойня. Но что я могу с ним поделать? Именно он, как никто другой, знает все тактические приёмы русских. Он стажировался у них в 20-х и 30-х, при танковых и пехотных училищах. Как я могу избавиться от него и этого Йоделя, который фактически всем управляет в ОКВ? Нет, я не могу избавиться от них. Как только я сделаю это, вы, милейший Канарис, будете настаивать на своих кандидатурах. На пост главы вермахта и сухопутных сил. Что у меня тогда останется? Вернее, кто? Только вы и ваш Гальдер, который мне провалил компанию 1941-го под Москвой.

Гитлер, негодующе потирая костяшки потных рук, приблизился к карте, расстеленной на широком дубовом столе для заседаний. Выпуклой дугой красного цвета, похожей на жирную змею, был обозначен Курский выступ. Синие стрелы, выйдя за синюю штриховку линии фронта, в расположении группы армий «Юг» довольно сильно углубились в русскую оборону. Они почти выдвинулись к Курску. Но и русских красных стрел им навстречу прибавилось. Казалось, что фаланга войнов Эллады выставила перед ними красные щиты и направила опущенные на дистанцию боя красные копья. Сил у 2-го панцерного корпуса явно не хватало. Обергруппенфюрер Хауссер, герой февральских боёв за Харьков 1942 года, где ему удалось основательно потрепать две русские дивизии и отбить город, на этот раз не имел никаких шансов. Тогда, зимой, фюрер сам настаивал на немедленном выходе из Харькова, опасаясь, что после Сталинградской катастрофы,  панцердивизия «Рейх» сама угодит в котёл. Хауссер этот приказ проигнорировал и организовал концентрический удар по всем правилам. Используя новые танки «Тигр» и модифицированные САУ «Штуг» и «Мардер» с 42-калибровыми 75-мм и 88-мм пушками, он нанёс Ватутину  чувствительное поражение. Правда, из двадцати «тигров» было потеряно восемь машин, которые русские без труда поразили из 76,2-мм «рахат-бум». Гитлер тогда, рассвирепел. Он  приказал Шахту довести новые танки до совершенства. Тот своё слово, кажется, сдержал. Хотя вести с Курского выступа через мерзавца «Лакейтеля» доходят неутешительные. Половина «пантер» оказалась с непригодными к технической эксплуатации двигателями, что с момента ввода в строй не наработали и двадцати часов. У Pz.Kpwf.VI оказался медленный поворотный механизм башен, что снижало боевые свойства их дальнобойных 60-калибровых 88-мм пушек перед верткими скоростными «тридцатьчетвёрками». Те, используя огромную начальную скорость снаряда своих 76-мм пушек Ф-34, со 100 метров пробивали 100 мм лобовую броню суперпанцеров, а также 80-мм броню их башен. Русская самоходная артиллерия имела на вооружении пушки от 76-мм и 85-мм до гаубиц 122-мм. Они не всегда использовались по назначению. Но потери от них были также чувствительны. Русские оснастили свои штурмовики ИЛ-2 и ИЛ-4, прозванные вермахтом «чёрной смертью», кумулятивными авиабомбами. Только за сутки 4-я панцерная армия Германа Гота, в составе которой действовал 2-й корпус Хауссера, потеряла от них 20 панцеров, считая другой техники . Только за сутки…

—   …Половина новых танков класса «пантера» вышла из строя прямо на поле битвы, — глаза фюрера вновь вспыхнули, как наэлектризованные. – Это похоже на ситуацию с  русскими механизированными корпусами в начале Восточной компании. Более половины русских танков тогда вышли из строя по техническим причинам. Многие из них, правда, ни разу не ставились на капитальный ремонт, — усмехнулся он. – Но это не меняет дела.  Вы что-то знаете, Канарис. Не темните, чёрт возьми, — внезапно он заорал: — Почему этот мерзавец Клюге не собирается наносить концентрический удар по этой…?!? — он ткнул пальцем в название «Прохоровка».

Адмирал Канарис осторожно кашлянул в платочек, что поднёс к румяному моложавому лицу с хорошо промытыми морщинами.

—  Мой фюрер не стоит недооценивать возможности русских. У них немало наших агентов, как в армейских штабах, так и на самом верху. В своё время те троцкисты-военные из группы Радек-Сект, что уцелели от «ежовых руковиц», предложили нам свои услуги, — Канариса словно увидел перед собой маленького нескладного наркома внутренних дел Ежова, что был агентом Абвера до разоблачения и расстрела. И ощутил некоторую жалость.  Представил, как замы Фриновский и Дагин, которых впоследствии тоже расстреляют (они также в разное время были завербованы польской и германской военной разведками), охаживали Ежова резиновым дубьём и кулаками пока следствие по делу не взял на себя новый нарком Берия, не терпевший физического насилия. — Их привлекает союз Германии, России и Британии. Вот, кстати, довольно любопытное сообщение… — он деловито раскрыл тяжёлую красную папку с золотым имперским орлом, откуда вынул листик лощёной белой бумаги: — Мой представитель при штабе группы армий «Юг» докладывает о перебежчике, что накануне операции «Цитадель» сдался сапёрному взводу, что делал проходы в русском минном ограждении. Он выступает посредником от военно-троцкистской группы «4-й Интернационал» в организации покушения на  Азиата.

—  Провокация самого Азиата вами не исключается? – фюрер немедленно заходил по ковру в кабинете рейхсканцелярии, что напоминал помпезный зал, отделанный мрамором и порфиром.

—  О, нет, мой фюрер. Слишком часто у нас бывали перебежчики, мой фюрер. Ни один из них ещё не подводил. Вспомните генерал-майора Трухина, что занимает сейчас должность начальника штаба в Русской освободительной армии. Недавнего перебежчика – генерала Бессонова что в прошлом состоял в главном управлении лагерей НКВД.  Самого Власова, наконец.

Улыбка скользнула по хорошо промытому, румяному лицу адмирала. Его ясные голубые глаза под белыми седыми бровями, окружённые сеточкой морщин, лукаво блеснули. Как у карточного игрока, который увидел колоду противника и верно рассчитал каждый свой ход. Это не укрылось от внимания фюрера.

—   Я бы не стал говорить столь оптимистично о предателях, — негодующе съязвил он, воздев кулаки к бронзовым подсвечникам. – Это подонки рода человеческого. Помните, Канарис, как относились к подобному древние германцы? Помните?.. – он плотоядно заулыбался и продолжил: — Топили их в трясине наряду с содомитами, умалишёнными  и хилыми детьми. Да, да, этого нам не хватает в рейхе! Мы ещё слишком гуманны к вырожденцам, чёрт вас побери! К вырожденцам и к предателям, — сказал он на этот раз спокойно, понизив голос. – А мне кое-что известно о предателях, Канарис. Но я целиком полагаюсь на провидение, которое убережёт меня и покарает их. Хотя мог бы прихлопнуть их как муху или комара.

Канарис сделал вид, что тактично промолчал. На самом деле он кипел внутри как огненный вулкан. Вот-вот вулкан готов был вырвать расплавленные породы из своих недр.

—   Вы, адмирал, сетуете на жестокое обращение с русскими пленными.   Мне прекрасно известно, что вы являетесь противником расовой политики в том виде,  как она проводится на Востоке. Прикажете рукоплескать вам? Путём голода, изнурительного труда и болезней, что выращивает в вирусных лабораториях доктор Менге, мы выполняем сверхзадачу. Мы очистим род человеческий род от вырожденцев. Над этой задачей бились все великие империи, Канарис! Но у них не было средств уничтожения, таких как «Циклон-Б», бациллы брюшного тифа, оспы и холеры! На свете скопилось слишком много человеческих отбросов, — фюрер брезгливо поморщился и крутанул огромный глобус, что стоял напротив массивного дубового стола. – Эта зараза не даёт жить нормальным представителям европейской расы. Это великое переселение народов, смешение рас… Это вызывает мировые войны. Это – естественный отбор по Чарлзу Дарвину, который великая мать природа доверила провести нам. Мы получили в свои руки «кладезь от бездны», — фюрер многозначительно прищурился, — из которой в мир будут выпущены язвы и болезни.  Если помните, Канарис, что в Апокалипсисе это — скачущие на колесницах войны с женскими волосами. Вот ещё один важный вопрос, который предстоит нам решить. После нашей победы, разумеется. А именно — главенство мужчин или  женщин в этом мире.

Молчание адмирала становилось невыносимым. Поэтому фюрер закончил громогласно, как артист или оратор на форуме:

—   Мы вошли в эру космического огня! Он сожжёт всё лишнее в этом дряхлом мире, что погряз в еврейской плутократии. Всё лишнее будет уничтожено, всё нужное останется.

—  Мой фюрер, неразумно обрекать на смерть тысячи и миллионы русских, которых можно привлечь к войне с Азиатом. Обрекая их на смерть этих людей в лагерях военнопленных, мы лишь усиливаем сопротивление Советов. На оккупированных территориях множится число бандитских групп. Русские называют их партизанскими соединениями. Многие из них помимо стрелкового оружия вооружены артиллерией и миномётами. Они поддерживают связь со штабом партизанского движения в Москве, исполняя его директивы. Абвер предпринял попытку создать подставные отряды, но их число ничтожно, — виновато усмехнулся Канарис, — по сравнению с большевистскими силами сопротивления. Этот же штаб разработал тактику и стратегию так называемой рельсовой войны. Её цель – парализовать железнодорожные коммуникации. Русским это удалось зимой 1942-го, когда мы своевременно не смогли перебросить крупные силы на помощь 6-й армии. Это очень печально…  Я понимаю, как дорога вам правда, мой фюрер. Поэтому, скажу откровенно: проводя карательную политику на востоке и называя русских неполноценной расой,  мы копаем себе могилу. Многие из тех генералов что…

Он на мгновение замер. Он хотел сказать, что сектовец Рейхенау, что был до Паулюса командующим 6-й армией, нарочно издал приказ об отношении вермахта к населению оккупированных земель чтобы усилить сопротивления русских. Ему вторил Вальтер Модель, бывший начальник 7-й панцердивизии в составе 2-й панцергруппы Хайнца Гудериана. Впрочем, лично он предпочитал не участвовать в жестокостях по отношению к пленным и гражданскому населению. Хотя не и  препятствовал  этому. Теперь Вальтер Модель назывался «львом обороны». Тоже приверженец пакта Радек-Сект. Тоже убеждённый противник войны с Россией. Они думали, что издавая нечеловеческие приказы о расстрелах заложников, пошатнут, во-первых, моральное состояние солдат и офицеров вермахта, а, во-вторых, усилят антигерманские настроения на захваченных территориях. Они подмахивают фюреру, а фюрер всё подписывает. А сам в свою очередь, боится как смерти командующего РОА Власова.  Считает  его специально засланным для организации совместного мятежа и его, фюрера устранения.  Кому такое выгодно? Да тем же «мальчикам» уже покойного генерала фон Секта, что в 1923-м не поддержал Баварский путч, в котором участвовал фюрер. К слову, в 1935-м, фон Сект был военным советником у Чан Кайши. Затем им стал Власов под псевдонимом «Волков». Все ниточки сплетались…

Даже считая Францию «единственным врагом» Германской империи, Гитлер не причислил французов к «унтерменшам». Даже их не приказывал сокращать путём расстрелов, и газовых камер, не говоря уже про голод и специально запущенные инфекции. И Франция почти не сопротивлялась оккупационному порядку. И Бельгия, и Нидерланды. Даже Чехословакия… Пыжились поляки, но их можно было понять. Британия, пожалуй, сделала на них главную ставку среди всех прочих лимитрофов для давления на Россию.  А Германия свела всё это на нет. Она предложила России и Сталину пакт 1939 года, согласно которому устранялась буферная зона, созданная Антантой вокруг России и Германии.

Здесь фюрер проявил себя как мастер политического реверанса. Причём, высочайшего класса. Он выступил ярым приверженцем доктрины покойного «социального генерала», которого ещё называли «красным». А именно – не воевать с Великороссией (по определению самого фон Секта) ни при каких обстоятельствах. Всегда быть в союзе с ней. Исключение можно сделать лишь в том случае, если русские позарятся на всю Польшу. Не говоря уже о Европе. Но было ясно, что такое могло случиться лишь в том случае, если бы в высшем военном и политическом руководстве Советов, возле самого Сталина, появился бы британский агент. А он, этот агент, там действительно проявился. Работает для виду на Абвер, но, сам не осознавая того…

—  Вы напрасно пренебрегаете карательными акциями, Канарис! – фюрер больше не намерен был сдерживаться. – Из этого выходит то, о чём вы сейчас говорили. А именно:  не подчинение и бунт! Вы этого желаете вместе с этими лизоблюдами и подонками в штабах? Я вас спрашиваю, Канарис!?! – он вовремя справился с собой.  Продолжил, как ни в чём не бывало: — Однако, довольно об этом. На Курском направлении всё проходит как нельзя лучше. По сводкам Главного командования вермахта позиции Воронежского и Центральных фронтов прорваны на 8-11 километров. 4-я танковая армия Гота ведёт бои с русскими под Прохоровкой. Эти русские названия… Дивизия «Мёртвая голова», правда, попала под удар 5-й гвардейской армии. Что-то не торопится с ответным фланговым ударом фельдмаршал Клюге, — с мрачноватой задумчивостью произнёс фюрер. Он обвёл фигуру адмирала в чёрном с золотыми позументами флотском кителе, с кортиком, таким же нехорошим взглядом: — Вы случайно не знаете, Канарис, мотивы этой нерасторопности? Ведь Клюге допущен к оперативному руководству штаба главного командования вермахта, а, следовательно…

Он не договорил, так как знал очевидное. Клюге состоял в оперативном руководстве и имел непосредственное отношение к операциям Абвера. Именно он и Гальдер планировали ещё в 1935-м заговор с целью захвата власти группой Гофмана. Фюрера планировалось устранить двумя способами: расстрелять из личного оружия при подходящих обстоятельствах (генералы и фельдмаршалы даже намеривались это сделать на докладе в рейхсканцелярии!), либо организовать нападение силами полка специального назначения «Бранденбург». Но всякий раз тот же Клюге проявлял нерешительность и не давал соответствующей команды. А Гальдер  не желал ничего брать на себя, рассчитывая всецело на Клюге.

—   Мой фюрер, это неудивительно, — тонкие губы адмирала дрогнули в вынужденной усмешке. – Командование группы «Центр» выжидает к какому знаменателю приведёт обстановка под Прохоровкой.

—   Я не ослышался!?! Клюге выжидает… — Гитлер подался вперёд, точно подрубленный, но устоял на слишком длинных, непропорциональных с коротким туловищем ногах. – Что он себе возомнил, этот Клюге? Прусское дерьмо… Дерьмо! – произнёс он с лютым наслаждением.  – Я не позволю ставить на весы амбиций исход великого сражения! Исход всей компании! Вы слышите – никогда! Это попахивает заговором, адмирал. Заговором, о котором мне говорил Гиммлер ещё до начала Французской компании. В апреле 1940-го он принёс мне распечатанные телефонные переговоры между штабами. Этот мерзавец Гальдер, этот подлец Клюге – они не верили в победу! Они умышленно тянули время начала операции. У французов и бельгийцев, по их мнению, было больше «роликов» и авиации. То, что свои танки они распределили по пехотным дивизиям и не создали ни одного механизированного или танкового подразделения класса корпус или бригада, — фюрер любил щегольнуть знанием военных терминов стратегии, а также тактики, — этих прусских ублюдков совершенно не интересовало. Насмотрелся я на таких свиней в 1914-м и 1916-м, Канарис! Они тысячами посылали германских солдат на проволочные заграждения и пулемёты! Им совершенно наплевать на человеческие жизни. Я бы вряд ли остался в живых во Фландрии если б не отравился в ходе газовой атаки. От дивизий тогда за сутки оставались объедки…

Он хотел сказать, что старопрусский корпус едва терпит, так как старичьё в витых сутажных погонах до сих пор не приняло доктрины массированных танковых ударов по сходящимся (концентрическим) направлениям. Эти фоны вроде Лееба, Рундштеда, Бока и Гальдера были за частичную моторизацию. Пехотные дивизии благодаря ним с 1936-го получили минимум грузовиков «опель-блитц», «круп протце», не говоря уже о тягачах «бюссинг». Артиллерию, включая противотанковые пушки 37-мм, всю компанию в Европе перевозили конскими упряжками.  Чуть лучше обстояло дело в панцердивизиях  и моторизованных корпусах. Но и там транспорта катастрофически не хватало, потому мерзавцы цинично написали в уставе вермахта за 1935 год, что суточный темп продвижения всех частей не должен превышать 20-25 км в час. Это они называли блицкригом! Расчёт был верен: отрыв танков  и немногочисленной, сопровождающей их пехоты неминуемо приводил бы к остановкам целых дивизий из-за нехватки горючего, запчастей, боеприпасов и т.д. Учитывая же горячий нрав таких панцергенералов как Хайнца Гудериана и Эрвина Роммеля (относились к группе фон Секта), темп их продвижения должен оказаться выше, чем по уставу. Это привело бы к котлам или каннам механизированные корпуса. К разгрому вермахта. К его Адольфа Гитлера, личному поражению в этой «странной войне», последствия которой немедленно свалили бы на него. И расстреляли во дворе штаба верховного командования или сухопутных сил. А мерзавец, что стоит сейчас перед ним, сияя галунами и промытыми морщинами, лишь сочувственно улыбнулся бы на прощание. Когда фюрера с вырванным с мясом Железным крестом толкнули бы прикладом к стенке, перед которой уже выстроился пехотный взвод в стальных стянутых ремешками шлемах. Взметнулись бы по команде стволы карабинов К89 «Маузер». Ударил залп…

Они лишь горазды разрабатывать новые уставные нашивки из алюминиевой нити или колор «морская волна»  для новых воротников, подумал он с отвращением. За 1935-й амуниция сменила десять составных частей. В результате с 1941-го вышел специальный приказ, разрешающий донашивать до окончания компании старую форму. Вот чем они заняты! Да ещё их увлекали совместные пьянки после манёвров с русскими краскомами, вроде Якира, Уборевича и Тухачевского. Уборевич, которому Тухачевский, будучи начальником Генштаба РККА поручил создать новый общевойсковой устав к 1936-му, по сути, списал его с германского. Танковым корпусам, что были сформированы Тухачевским в количестве девяти, предлагалось привязывать свои действия к кавалерии и пехоте. С тем же темпом – 20 км в сутки! А дивизии были понижены до 7 тыс. человек, что не на шутку рассердило Сталина. «…Что это за дивизия в семь тысяч человек? – сказал он Тухачевскому. – Если у неё триста танков и хотя бы двести пушек! Тогда надо убрать из дивизии всю пехоту и оставить лишь обслуживающий технику персонал…» А фюрер в 1935-м набросился в ходе Нюренбергского съезда на свой генералитет. Все совместные заводы и полигоны пакта Радек-Сект с 1933-го уже были закрыты в России. Однако совместное участие в манёврах рейхсвера советских «наблюдателей» продолжалось. Это были Тухачевский и Уборевич, комкор Эдельман и комбриг Примаков.  Службами Мюллера и Гейдриха перехватывались материалы о подготовке совместно военного переворота в России и Германии. Всё это совершенно открыто обсуждалось генералами и фельдмаршалами рейхсвера, а затем и вермахта на застольях с их советскими товарищами.

— Группа «красного генерала»… — продолжил Гитлер, теребя щетинку усов. – Они не могут поладить с гофмановцами. Вы не находите, Канарис? – он подошёл совсем близко и посмотрел в упор: — Первые не могут простить мне и Сталину 1937 год. Они сговорились с Жуковым, Тимошенко  и Ерёменко, не так ли? Вы подтверждаете или мне уличить вас в  некомпетентности? Или во лжи?

Канарис вынужденно развёл плечами. Для верности он напряжённо улыбнулся.

—   Вот как! Вы не хотите быть со мной откровенны, адмирал? Я солью вашу службу с СД. Поставлю над вами руководить этого баварца или венца… чёрт, проклятая Вена! Кальтенбруннер, будьте уверены, наведёт порядок в вашем бардаке.   Я приказал ещё в весной расформировать Русскую освободительную армию, а личный состав отправить в каменоломни Рура. Где его исполнение? Где!?!

Фюрер, сжимая потные кулаки, со слипшейся на лбу прядью, прыгал вокруг сухощавого, но подтянутого шефа Абвер. Он был жалок и смешон, но только для виду. На самом деле Адольф Гитлер пытался заставить его сглотнуть наживку. Спровоцировать на неадекватные действия. Пока это не удавалось. В марте 1942-го ныне покойный шеф СД обергруппенфюрер СС Рейхард Гейдрих предложил Канарису в гостях у последнего (под Москвой русские чехвостили группу армий «Центр») соединить службы. Канарис обещал подумать и устроил пышное застолье. Вскоре Гейдриха, бывшего по совместительству имперским наместником Чехии и Моравии, разнесло на куски, когда он перемещался по улицам Праги в открытом автомобиле. Сделала это группа молодёжи с помощью мины британского производства. А у мерзавца Канариса более чем прозрачные отношения с  Форин  Офис. И с Интеллидженс Сервис. Знак был зловещий! Но спровоцировать Канариса всё же удалось. Однако вермахт был всё ещё достаточно силён, а созданные  панцердивизии СС так малочисленны, чтобы начинать игру! Не доставало лишь сокрушительного поражения этих  прусских болванов на востоке, чтобы…

—   …Вы, адмирал, тогда оказали Сталину неоценимую услугу, — продолжил фюрер с наслаждением порку Канариса. – Через покойного Гейдриха, вашего ученика и протеже, сдали ему группу заговорщиков в штабах Красной армии. Этого Тухачевского, Убревича… — он почти задумался, но тут стремительно продолжил: — Этого Корка, что был военным атташе в Берлине. Общался с вами… Тухачевский, помнится, добивался встречи со мной в 1935-м после похорон короля Георга V в Лондоне. Каков мерзавец! Обсуждать прямо в ходе похоронной процессии с Рундштедтом, вторым мерзавцом, как устранить меня и продать рейх поганым лягушатникам и томии! Да, наглости обоим не занимать. Одного, правда, уже нет в живых. Он вскормил многие поколения червей. Другой пока ещё живёт. Но долго ли, Канарис, продлится его удовольствие? Долго ли?

Он проследил реакцию адмирала и остался доволен. Поэтому поставил заключительный аккорд:

—   Как я жалею, что   провёл чистку армии на примере Сталина! У них это называлось «ежовыми рукавицами» в честь… По-моему, так звали их рейхсминистра внутренних дел. Главу русской тайной полиции, — он с наслаждением произнёс «руссиш гехайм». Адмирал при этом заметно дёрнулся: — Что-то вроде Мюллера… Да, так мы отвлеклись. Я давно уже продумываю этот вопрос. Эту акцию, Канарис. Что, если отбросить, наконец, это чистоплюйство и покончить раз и навсегда с засильем этих прусских свиней! От них проходу нет в армии и рейхе. Они всё под себя подомнут и проиграют войну. Если, конечно…

А Канарис был действительно потрясён. Такого ещё «богемский ефрейтор» не говорил. Неужели, он снюхался со Сталиным и на этот раз? Собирается с его помощью устранить прусский генералитет и меня в том числе, думал он. Многих усилий потребовалось, чтобы скрыть свои мысли под маской напряжённой любезности. Значит их общая задача – подставить вермахт на Курском выступе. Значит, эта свинья жаждет поражения группы армий «Юг», где командующий мой человек. А затем… Всемилостивый Бог, не снюхался ли он заодно с представителями из группы покойного фон Секта? Не их ли силами он собирается расправиться с нами?

—  Адмирал, вы собираетесь провести акцию в отношении Сталина? – донёсся словно из-под земли вкрадчивый голос фюрера. – Но всё не так просто, как хотелось бы. Шеф охраны Власик предан своему хозяину. Они знакомы ещё с Гражданской войны. Вы его пробовали купить?

—  Это невозможно, — заторопился Канарис. – Да и не нужно, мой фюрер.

—   Говорите… — фюрер не сводил с него своих неистово-голубых глаз.

—   Ну… В окружении Азиата, в ближнем круге, как называют его в 1-м управлении НКВД, у нас есть свои агенты, — Канарис едва совладал чтобы не назвать имён.- Им известен график маршрутов Сталина, система охраны. Трудности могут быть лишь с посадкой в авто. Он так осторожен, что в последний момент перед выездом может сменить свой бронированный «паккард» на простую машину охраны. Но мой человек и это учёл. У него есть источники в охране, что в последний момент просигнализируют исполнителя, куда надо сосредоточить огонь. Увы, но предыдущие акции зимой 1941-го, как известно… Выброшенное на парашютах подразделение из полка «Бранденбург» почему-то не вышло на контакт с нашим агентом. Они решили сами добираться до трассы на кунцевские дачи в результате чего были перехвачены и уничтожены. Ну, а акция со стрельбой по спецмашине у Спасских ворот…

—   Да, я весь во внимании, Канарис. Что вы замолчали?

—   Эта акция была провалена, так как наш агент использовал «в тёмную» завербованного им сотрудника милиции из раскулаченных. На этом и было сыграно при вербовке. Во-первых, он не дождался пока машина с Азиатом подойдёт на дистанцию 100 метров. Только на этом расстоянии винтовка системы Мосина 7,62 в состоянии пробить бронированное ветровое стекло «паккарда». Во-вторых, он был неправильно осведомлён. Открыл огонь по машине с наркомом иностранных дел… этим Молотовым.

—   Что ж, у фанатичного сопляка сдали нервы, — хладнокровно подытожил фюрер. – У фанатиков всегда так.  Я надеюсь, вы на этот раз не привлечёте к акции фанатиков? Не следующих инструкциям, пренебрегающих своему долгу? И как следует проинформируете исполнителя. Он должен знать наверняка в какой из машин поедет Сталин. Промаха не должно быть. Вы слышите меня, Канарис?

—   Да, мой фюрер. Всё будет исполнено.

Развернувшись на каблуках, он вышел из кабинета рейхсканцелярии как фендрих по плацу. Было от чего! Впервые фюрер зловеще пригрозил устроить в вермахте «великую чистку» по-советски. Раньше он лишь орал начёт заговора и отправлял тех или иных генералов и фельдмаршалов в отставку. Исключение составил лишь мартовский расстрел в 1934-м бывшего канцлера и генерала фон Шлейхера (сектовца) и бывшего шефа Абвера фон Бредова (тоже сектовца) вместе с руководством СА. Тогда это позволило Канарису выдвинуться. Теперь необходимо было действовать. Действовать как можно быстрей.

Вернувшись в Абвершталле на набережной Тирпицуффер, он тут же распорядился телеграфировать в штаб Абверкаманды-103 для Ставински. Среди всего прочего в указании значилось загадочное: «Свинья всё знает. Ускорить события». Ставински всё понял верно. События должно было ускорить в следующем направлении: избежать каких бы то ни было активных действий группы армий «Центр» в направлении Курска.

После его торопливого ухода, спустя час, фюрер принял на доклад рейхсфюрера СС и полиции, министра внутренних дел и специального уполномоченного по политике германизации рейхсфюрера Гиммлера. Отсвечивая стёклами своего пенсне, тот выглядел как всегда спокойно и блуждал загадочно-умиротворённой улыбкой. Как будто не санкционировал исполнение  «биологического» или «окончательного» решения еврейского вопроса с ноября 1942 года. Будто по его приказам в России не применялись в отношении населения оккупированных территорий «газенмашинен», что отравляли запертых в кузовах людей выхлопными газами, через заведённый вовнутрь шланг. Будто в концентрационных лагерях и лагерях смерти не отдавали Богу души тысячи заключённых, которых ежедневно замещали новыми «поступлениями». Будто зловещие доктора СС из 7-го директората РСХА, вроде Менге, не проводили на заключённых опыты по замораживанию в ледяной воде, не прививали им оспу, чуму и холеру, не делали операции без наркоза…

Его сопровождал шеф политической разведки РСХА (6-й директорат при СД) бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. Этот был лощёный молодой человек с красивым смазливым лицом, что при необходимости становилось жёстким и непроницаемым. Он ходил на службу время от времени с томиком Шекспира, которого увлечённо почитывал в редкие свободные минуты. На пост главы разведки его рекомендовала одна из любовниц фюрера, из аристократок, что спонсировали НСДАП. Шелленберг всем понравился Гитлеру. Особенно импонировало фюреру его высшее образование и гибкий ум, сочетавший в себе непреклонность к врагам и уступчивость к сильному противнику, с которым можно заключить временное перемирие. Гитлер был сам таким. Он с восторгом принял тогда, в 1934-м, идею союза с Британией, что носила группа Гофмана. Шелленберг в личной беседе так же упирал на это. Кроме всего, по университету он был знаком со многими англичанами-студентами и педагогами, что посещали Веймарскую республику. Кое-кто из них попал в разведку, кое-кто оказался в МИДе. О неком Киме Филби Шелленберг говорил фюреру восторженно, но взвешивал каждое слово. Талантливый журналист. По сведениям, полученным через университетских товарищей и из личной переписки, он используется военным хроникёром. Стало быть, не за горами время, когда Филби могут призвать в МИ-6. Чем не источник информации? Ещё какой…

Чутьё не подвело тридцатитрехлетнего Шелленберга. Филби действительно попал в разведку. В 1937-м его направили корреспондентом «Дейли Телеграф» в Испанию, в штаб генерала Франко. Там он контактировал с германскими военными советниками из легиона «Кондор». Ему, по данным Шелленберга, удалось внедриться в Кливлендскую группу леди Эстер и герцога Гамильтона. Они планировали совершить в Британии военный переворот. Миссия Гесса была продиктована именно этим намерением. Но тогда всё обрушилось. А фюрер даже не пожурил Шелленберга и его прежнего шефа Гейдриха. Последнему он был обязан избиением штаба СА во главе с Эрнестом Рёмом. А Вальтера фюрер просто обожал, так как нашёл в нём единомышленника в борьбе против генеральской касты. А кливлендский переворот был на руку именно этим господам, что стремились установить в стране диктатуру с фюрером или без него.

—  …Что у вас – по русскому перебежчику и планам устранения Азиата? Насколько это осуществимо, да и необходимо? – фюрер лениво махнул рукой на бравое приветствие обоих представителей Чёрного ордена.

—   У русских по нашим данным в штабах и даже близко от Азиата обнаружилась целая законспирированная организация, — улыбнулся Гиммлер. – 4-й Интернационал, если я верно…

Он покосился близорукими глазами в сторону «золотого мальчика» (так называли Шелленберга).

—  Она влиятельна эта организация? И насколько… — фюрера перекосило, когда он произносил «она».

Гиммлер нерешительно осмотрелся и сделал плавное движение рукой. Шелленберг плавно выступил вперёд. Он сдвинул ноги в лакированных сапогах и прижал руки к бёдрам, оттопырив чёрную, затянутую в корсет грудь с «листиками» в петлицах.

—   Несомненно, она влиятельна, мой фюрер. В расположение группы армий «Центр» накануне операции «Цитадель» перебежал майор контрразведки СМЕРШ. Мы отследили и идентифицировали его личность. Удалось установить, что он заброшен в наш тыл управлением СМЕРШ Центрального фронта для установления с резидентурами в Воронеже и Орле. В их число входит часть городских подпольных организаций, а также партизанские отряды, что подчинены главному управлению СМЕРШ. Его миссия это своего рода несанкционированная проверка, — нараспев произносил слово за словом бригаденфюрера, сияя бриллиантиновой головой. – Этот майор является у них «ревизором» от 2-го отдела или агентурной разведки. В его задачи входит фильтрация и отсев неблагонадёжных руководителей городского подполья. Возможно, преобразования подпольных групп в партизанские отряды для диверсионных акций. Совместно с реальными партизанами, разумеется, — он вопросительно посмотрел на рейхсфюрера, но тот был со всем согласен. – В случае ненадлежащего исполнения директив СМЕРШа, ему позволено ликвидировать всех виновных, сбросив о них информацию гестапо или СД. Служба Абвер русских в данном случае решительно не устраивает.  (Гиммлер сладко улыбнулся. Лицо фюрера становилось всё более непроницаемым.) Их шеф Абакумов  не жалует и наше ведомство, однако, своему представителю СМЕРШ Центрального фронта категорически приказал не завязывать никаких контактов с Абвером.

—  Как Давид поразил Голиафа пращёй в лоб, так и мы поразим Абакумова и его СМЕРШ, — произнёс фюрер. – У них есть уязвимое место – Сталин лично курирует эту службу. Не так ли, Гиммлер?

Рейхсфюрер загадочно улыбнулся, но промолчал. Он был профан в этих вопросах. Шелленберг чётко кивнул сияющей головой с безукоризненным пробором. Фюрер тут же оказался возле него. Он возложил свою правую ладонь на левое плечо бригаденфюрера. Так они простояли некоторое время без движения, исполняя некий таинственный тибетский ритуал «бон-по» по обмену внутренними энергиями. Ритуалами Гитлера снабжал ещё в 20-х Альфред Розенберг, шеф расового бюро НСДАП и заместитель фюрера по партии. Кроме того до возникновения Главного управления имперской безопасности он руководил политическим отделом СА. (Помимо всего прочего он родился на территории российской империи и был наполовину русским.) Розенберг принял активное участие в гималайских экспедициях, организованных обществом «Туле» или «Наследием предков». Он навёз в Берлин и лично фюреру кучу амулетов, раскрашенных клыкастых масок «богов», что руководили «верхним» и «нижним» мирами. Кроме того  магических знамён, что почему-то назывались «танками».  С ним пребывали первые группы монахов секты «бон-по», что носили красные мантии и считали себя «истинными буддистами». Из них впоследствии организуют «Корпус зелёных людей», что своими мантрами и предсказаниями будут «работать на победу». Они выходили в астральном или ментальном теле в соответствующие «тонкие миры», где воздействовали на чувства или ум тех или иных политиков и даже целые народы.

С советской стороны в экспедициях участвовал уполномоченный иностранного отдела ОГПУ Яков Блюмкин, что был личным представителем уже высланного из СССР Троцкого. Его деятельность курировал другой видный чекист и троцкист Глеб Бокий. Это был ещё тот тип! Он коллекционировал привозимые Блюмкиным из монастырей «бон-по» засушенные экскременты и половые члены, устраивал «субботники» на своей даче, где доверенные сотрудники с жёнами ходили голые и занимались групповым сексом. Всё это называлось «приобщением к природе». Приблизительно тем же увлекалось руководство штурмовых отрядов СА, снимая свои гомосексуальные оргии в казармах и на природе на плёнку.

—  Как вы полагаете, мой мальчик, — фюрер потрепал Шелленберга по витому серебряному жгуту на левом плече, что означал в СС не звание, а должность, — будет ли достаточно для успеха предстоящей акции залегендировать исполнителей как… ну, офицеров этого…

—   Контрразведки СМЕРШ, мой фюрер, — влюблено произнёс Вальтер. Он посмотрел на Гитлера глазами греческого философа, чему тот остался несказанно рад: — Думаю, что достаточно будет подготовить следующую легенду. Акция разработана и проводится Абвер III. C санкции «старого лиса», — он подразумевал адмирала Канариса. – Полагаю, что, если Сталину об этом слить соответствующую информацию по каналам СД, он будет доволен. Это подтвердит его подозрения  о зреющем военном заговоре из числа уцелевших троцкистов и сторонников пакта Радек-Сект. Это заставит его…

—   …провести чистку СМЕРШ и Красной армии! – встрял фюрер. Довольный, он вскинул левую коленку. Хлопнул по ней левой, свободной, рукой. – Представляете, милый Вальтер, если мы скинем Сталину информацию, что к акции помимо Абвера причастны высшие чины этого СМЕРШа? Ведь формально эта военная контрразведка подчинена Генеральному штабу Красной армии! Разразиться буря! Лес валят – щепки летят! Так, говорил сам Сталин в ходе этой… о, «великой чистки»?

—   Так, мой фюрер, — снова тряхнул бриллиантиновой головой Шелленберг. Он знал, что СМЕРШ подчиняется НКВД, но виду не подал.

—   Отлично! – фюрер нежно потрепал его ещё раз и наконец отпустил. —   Интересно будут смотреться передовицы «Фолькишер  беобахтер» и «Ангриф», несомненно, перепечатанные международной прессой. Скажем, «Сталин пал от руки убийц из СМЕРШ!» Красиво, эффектно, чёрт возьми! – он снова прихлопнул свою коленку, не помня какую. — Именно так надлежит описать свершившуюся или… — он загадочно усмехнулся под своими жёсткими усиками, — запланированную акцию. Если её назвать – операция «Валькирия»? Мне кажется вы, Шелленберг, упомянули, что по вашим данным у Канариса есть источник в «ближнем круге» — очаровательная молодая фройлен?

—   О, да, мой фюрер. Только не фройлен, но фрау. Одна из сотрудниц личной охраны, лейтенант НКВД. Тайная троцкистка. Она и является тем загадочным источником, что обязана предупреждать заброшенные группы дивизии «Бранденбург» о таких нюансах, как авто, в котором…

***

Транспортный «Кондор» с четырьмя двигателями на крыльях, что ещё вращались по инерции, проехался на рядах каучуковых шасси по влажной земле. Лётчик и штурман на рассвете, ровно в 6-00, достигли указанного на карте полётов квадрата высадки, которую, приземлившись, были обязаны уничтожить. Они бы сделали всё по инструкции, но при посадке случилось непредвиденное. Самолёт едва не зарылся носом в грунт. Два из четырёх двигателей были повреждены, лопасти у них были деформированы. Их следовало срочно заменить, чтобы взлететь с этой зелёной, мрачновато-красивой поляны, отмеченной четырьмя тлеющими кострами. Возле них уже никого не было – так было по инструкции.

Из грузового, открывшегося отсека тонной машины тут же выдвинулся металлический трап. Раздался рокот и из днища «Кондора» на влажную росистую землю выкатил мотоцикл «Цюндап» (ВМW R75). Выпустив прозрачно-голубой клуб отработанного синтетического бензина, он сделал по поляне контрольный круг. Остановился…  Сидевший за рулём человек в желтоватом хромовом плаще с золотыми погонами капитана артиллерии, в сдвинутой выходной фуражке с чёрным околышем, сделал рукой движение. Он указал на восток. Такое же движение сделал в плексигласовом «фонаре» кабины штурман, что курировал операцию от 5-го реферата Люфтваффе.

Сидевшая в люльке рядом с «капитаном»  женщина была облачена в плащ-макинтош заграничного покроя. Она  никак не прореагировала. Если не считать быстрого взгляда в сторону кабины. Её круглое красивое  лицо с ясными, карими глазами  было и беспокойным, и уверенным. Незадолго до высадки, когда закреплённый к днищу «цюндап» тряхнуло,  и раздался скрежет гнущихся винтов, она мелко перекрестила себя. То же самое сделал её напарник, что был старшим в группе.

Мотоцикл, наконец, рванул. Через сосновый лес смоленской области он, по неприметным тропинкам, вылетел на узкую дорогу среди подлеска. На коричневатой, влажной после дождя земле отпечатались борозды прошедшего обоза.

В притороченном к люльке деревянному «сундуку Роммеля», помимо пистолет-пулемёта Шпагина (ППШ-41) и четырёх дисков к нему (вместо положенных двух) и пистолета «Вальтер ПП» (к нему прилагался документ с подписью замначальника СМЕРШа Центрального фронта, на право ношения и обладания «Гришей»), две обоймы к пистолету ТТ и радиостанция «Телефункен» с двумя  батареями питания  и   зарядными аккамулятарами. Отдельно была уложена, обёрнутая в газету «Красная звезда», книга  Н.Островского «Как закалялась сталь», которая служила шифровальным блокнотом. К ней имела доступ только «Маша», что и была радисткой. Кроме того в сундуке имелась  пара мужского (бязевого) и женского (щёлкового) белья, комплект хозяйственного мыла с советской маркировкой «ГОСТ», мешок кускового сахара, отдельный мешок с сорока коробками спичек, сухарями, американской консервированной тушенкой (“Porkmeat”),  комплект  талонов с прямоугольными штампами управления снабжения Центрального фронта на выдачу пищевого и вещевого довольствия. Кроме этого в нагрудном кармане кителя у «капитана» имелось удостоверение офицера контрразведки СМЕРШ Центрального фронта. Это обеспечивало ему и его спутнице почти беспрепятственный проезд через систему КПП и проверку со стороны патрулей этапно-заградительных комендатур. Настороже следовало держаться лишь с сотрудниками СМЕРШа Центрального фронта, что впрочем, было уже немало для того, чтобы завалить предстоящую операцию.  Или успешно её выполнить.

Под рукавом желтоватого хромового плаща, сшитого  на размер больше, чем того требовалось, у «капитана» была спрятано странное устройство. Оно напоминало короткую массивную трубку из железа, что крепилась к кисти широкими кожаными ремнями. Устройство называлось «панцеркнаппе» и было калибра 20 мм. Оно стреляло бронебойно-зажигательными или кумулятивными патронами. Со 60 метров оно пробивало 10-30 мм броню.

—   Гриша, прошу тебя – не гони, — тихо сказала женщина сквозь треск двигателя. Мотоцикл подкидывало на ухабах: — Успеется ещё.

—   Не успеется, Маша, — упрямо сжал губы этот невысокий чернявый человек, с красивым лицом и маленькими чёрными глазами. – На карте всё  выглядит ровно да гладко. Но, то на карте. На деле оно, знаешь, как может обернуться? На учениях по радиоделу и ориентировки такое было.

—   А, помню, — говорила она как сама с собой. – В трёх соснах плутали, а квадрат сбора не могли сыскать. Гауптманн Ставински тогда ваше отделение наказал и наше. Танцев не было с  этим…«фуршетом». А ночью нас взводная подняла по приказу фрау Эльзы. И заставила по двору двадцать кругов в снаряжении с полной выкладкой. Фу, я намаялась…

—   Это что! Нас тогда на неделю этот мудон Ставински сигарет лишил. Вот это да! Мы у нашего взводного, ну… «Варвары», рябого такого, с носом-картошкой, их за марки доставали. Весь месячный оклад за неделю, представляешь? Во оно как бывает, Маш. А ты, танцы да танцы.

—  Кто бы о чём, а он об ём, — усмехнулась Маша.

Он вспомнил как в ходе другого занятия по предмету «Ориентирование на местности» в диверсионной школе в течение получаса не мог найти нужный ориентир, каковым был холм. После трёх попыток (приходилось уводить группу назад в лес и вновь возвращаться) холм вдруг «обозначился» позади. Там, где они проходили, выйдя из леса, целых три раза. Они не могли его «промухать». Он вспомнил ещё, как, выйдя из лесу в первый раз, завороженный отметками на карте, был уверен, что попадёт сразу на холм. Его взгляд был устремлён строго вперёд. Тумана не наблюдалось. Лишь была звенящая усталость. Стрелка компаса, подвешенного на груди, заметно дрожала, но указывала по синему лучу – на север. Сбиться они не могли. Но всякий раз проходили мимо.

Инструктор-немец решил проблему просто. Пригрозился тут же, по-русски, что разлучит его с напарницей Машей раз и навсегда. Причём, «…руссиш фрау будет определён в зольдатишен-бардель, потому, что ти есть забивать свой голова русский дурь!»  Теперь цель задания стала предельно ясна. «Дурь» мгновенно улетучилась. Алексей Григорьевич Воробьёв (по агентурному псевдониму в разработке Абвер III «Гриша») мгновенно сориентировался на местности. Группа в составе трёх, не считая инструктора, обер-фельдфебеля Гинца, у которого сбоку маскировочной куртки имелась замшевая кобура с «Вальтером» Р-9, узрела холм, что находился в 20-30 метрах от маршрута. То ли, зачарованный мыслями о Маше, он подсознательно настроил себя, что надо смотреть только прямо, то ли ему надоели эти бесконечные занятия на местности, что уже перевалили на тридцать часов в течение двух месяцев, но «метод шоковой атаки» (по определению куратора разведшколы гауптманна Ставински)  сработал мгновенно. Испугавшись не на шутку за судьбу близкого человека, почувствовав свою вину за ещё не случившуюся с ней беду, он сработал автоматически.

Значит, всё правда, подумал он сейчас, сжимая руками в перчатках руль мотоцикла. Есть только здоровые природные инстинкты, что вложила в нас природа. Так говорили по предмету «идеологическое просвещение», где преподавал некто из народно-трудового союза с русским выговором. Он рассказывал о «жизненном пространстве», принципе арийской принадлежности «по почве» и «по крови». Первое не исключало даже занятия славянами после специальной психофизической подготовки важных постов в администрациях оккупированных земель, что стали, по определению преподавателя, частью единой Европы. Естественно, что «жидам» и «цыганам» на этой «освобождённой» земле места не предоставлялось. Все, прошедшие специальный отбор славяне, будут причислены к высшей расе «по почве». В их обязанности будет входить надзирать за порядком, заниматься хозяйственными вопросами. Имеющих высшее образование в области экономики, математике, физике и химии, даже пригласят на работу в Европу. Там  они будут проживать в коттеджах, и получать единый с германскими специалистами паёк.  (О специалистах в области литературы и живописи преподаватель как-то умолчал.) Детям от «почвенников», особенно через семь поколений, будет позволено вступать в браки с арийцами «по крови», что уже великая честь. «…Так что не верьте, что вам пропагандировали жиды-политруки да коммунистические пропагандисты в тылу! Великая Германия не притесняет русское население. Фюрер германского народа и его великий сын Адольф Гитлер, — лектор возвёл своё сытое, круглое лицо с купеческим пробором к фотопортрету фюрера в форме СА, — дал указание стрелять и вешать только коммунистов, жидов и цыган. Не считая масон, что те же жиды и злейшие противники единой Европы. Ну, и этих, педерастов, прости, Господи. Те же, кстати, жиды и масоны, если на то пошло. И среди коммуняк их хоть пруд пруди. Заинтересованы в том, чтобы все в России стали педерастами и бабы детей не рожали. Вот так они наш великий народ сокращают, ребята! Ну, а теперь, курсант Гриша, встать! За то, что спал… не оправдываться!.. Упал и отжался от пола двадцать разов. Ага, вот так…  А взводному лично от меня передашь, что наказан на двое суток. То-то, я смотрю, по кухне соскучился…»

Слава Богу, что преподаватель с фамилией Гульд-Иванов, что сам был «фольксдойтч», не наказал целый взвод. Не заставил его отжиматься от пола, приседать или шагать на месте, размахивая вперёд выставленными ладонями и высоко вскидывая колени, орать «Катюшу». Тогда виновного  ночью в казарме ожидала бы расправа от сокурсников. Либо «велосипед», что представлял собой обрывки газет,  вставляемые между пальцами спящего, что поджигались  (спящий, понятное дело, орал и «крутил педали»). Или просто устроили «тёмную». Отходили бы, завернув в матрац, кулаками, ногами или рукоятками от швабры. Неделю ходил бы побитый, в синяках.

Правда, насчёт жидов… Сокурсник Андрюшка Шварц по псевдониму «Слесарь» как-то на занятиях «огневая подготовка» довольно громко шепнул ему, вынув возвратную пружину из пулемёта Дегтярёва: «А фюрер-то ихний явный жидёнок! И партия у них с коммунячьим уклоном. Такая же рабочая и социалистическая. На фотке видно, что ушки у фюрера сросшиеся. Только у жидков…» Он тогда остолбенел, так как слышал взводный, что неслышно подкрался со спины. В итоге «Слесарь» болтал ногами на петле виселицы, что была сколочена на плацу, а весь состав школы в красноармейском «хэбэ» без знаков различия лишь взирал на экзекуцию. Немцы-преподаватели в своих фуражках и плащах с прелинами «гавкали», кто понимающе, а кто осуждающе. Гульд-Иванов со всеми русскими преподавателями смотрел в платц. Происходящего он явно не одобрял. Наутро от него пахло спиртом.

Но особенно поразил  Алексея преподаватель по огневому делу  немец Крумме в чине майора. У него кроме значка «За атаку» была к пуговице френча приколота чёрно-серебряная ленточка Железного креста 2-й степени за прошлую войну.  Высокий, с идеальной выправкой, он отлично знал русский. Его тонкий нос с ноздрями в типичном ракурсе выдавали в его жилах семитскую кровь. Уши тоже были немного того. Его никто не трогал из своих. От него наутро тоже несло шнапсом. «Я тоже должен болтаться в петле, —  неожиданно возвестил он курсантам перед началом занятия. – Как нелегко быть юден в рейхе». Затем он начал рассказывать курсантам удивительные вещи. Оказывается, согласно расовым законам 1935-го года всякий еврей, имеющий боевые награды за прошлую войну, приравнен к арийцам. Остальные евреи делятся на две группы: «по духу» и «по крови». Кого расовое бюро отнесло ко второй группе, может  служить в вермахте на офицерских должностях и заниматься научной работой. Если же к первой, то «кацет» и верная смерть.  «Фюрер получил свой Железный крест от полковника Листа, тоже еврея, — особо заметил Крумме. – При кайзере не было таких различий, как сейчас. Евреи тогда воевали за германскую империю. Если бы не предатели возле фюрера, этих глупостей не произошло, — он печально кивнул в окно, где покачивался в петле «Слесарь».

А через неделю не стало взводного, грузина Гоберидзе. Он повесился на ремне в уборной, вырезав перочинным ножиком (поощрение гауптманна Странски) на дощатой стене: «ненавижу», «жиды». Два слова. Крупно, без знаков препинания. Специальное расследование установило самоубийство на почве нервного истощения. Но уровень стукачества на определённую тему заметно снизился. Курсанты стали живо шептаться о том, что среди фрицев есть недовыявленные коммунисты-евреи, и неизвестно,  кого больше опасаться: агентов НКВД или этих. Потому как, если победят немцы, то, выходит, могут победить евреи.

…Скоро 59-й километр, думал он, подставляя лицо в фуражке, стянутое на подбородке ремешком, порывам прохладного воздуха.  В треске двигателя думалось весело и легко, несмотря на то, что напряжённо было в груди  и время от времени наливались тяжестью виски, лоб да и вся голова. Мотоцикл кидал в стороны  вихри земли, что оседали ровным шлейфом. Всё равно, что люди на этой проклятой войне, в этом проклятом мире, вновь ненароком подумалось ему. И он неожиданно понял, что ощущает себя букашкой на этой планете. Она тоже была букашкой, это могучее шарообразное тело, покрытое земной корой, толщами пресных и солёных вод, усеянная зубьями гор со снежными шапками, населённая разными живыми тварями, число которых для человека не поддавалось учёту. Оно было таким огромным, это земное тело, но оно потерялось в пространстве космоса средь других планет и звёзд. Была ли судьба этой планеты уникальна? Были или есть жизни на других планетах? И какова эта жизнь? Если такая же, то стоит ли жить вообще? Вот говорили старики  и говорят, что Бог рассудит. Бог есть и Бог справедлив. Но нет на этом свете справедливость, хотя и есть случай. Счастливый и несчастливый. Знать бы только наперёд, какой из них тебе выпал. Но знать эти случаи, значит знать свою жизнь наперёд. А будет ли тогда охота жить? То-то…

Расстояние он замерял компасом и секундомером (оттянул на локте пальто).  Мысли лезли временами самые дурацкие. Это, то веселило, то смущало. Как учил на курсах «Цеппелин» сам Ставински, он принялся считать попеременно, то медленно, то быстро. Сначала до десяти, потом до двадцати. Постепенно, увеличивая счёт, он дошёл до ста. Считая, «Гриша» дышал в такт своим мыслям и ощущениям. При этом отставало напряжение от головы, наливались крепостью и здоровьем другие члены.

Скоро «мёртвое место», снова думал он. Двадцать метров пройти от остановки строго на север. Упереться в дуб, под корнями которого, что с северной стороны выдаются над землёй, высверлено отверстие размером в пятак. Там, если поддеть и вытащить ножиком «пробку», закрытую мхом, обнаружится металлический или пластмассовый цилиндрик с герметичной, вывинчивающейся крышкой. На листике папиросной бумаги, заложенной кем-то из «кротов» Абвера, содержится информация, которую надлежит, согласно указанной там инструкции, принять к исполнению. От неё и только от неё, но, в первую очередь, от лиц, коим надлежит запустить её в действие, зависит исход предстоявшей операции.

Он был назначен старшим группы и знал, что за акция им предстоит. Предстояло убить Иосифа Сталина, ни больше, ни меньше. Его охраняют как зеницу ока, зримо и не зримо, десятки, если не сотни сотрудников 1-го и 2-го управлений НКВД. Маршруты, по которым ему предстоит передвигаться в машине с  бронированным корпусом и стёклами, с эскортом охраны, за неделю и накануне обследуются вдоль и поперёк плечистыми, внимательными ребятами. Они в совершенстве натренированны, выявлять заблаговременно и устранять заблаговременно  тех, кто представляет хоть малейшую угрозу для «тела».

Он набрал в лёгкие больше воздуха и шумно выдохнул его. Мысли подступали и впрямь невесёлые. Теоретически это даже невозможно, а уж практически… Занять позицию на пути правительственного эскорта (на Кутузовском проспекте или Садовом кольце), прогуливаться на «огневой позиции» или коротать время в каком-нибудь магазине напротив трассы; затем, выйти на тротуар, согнуть в локте руку с «панцеркнаппе», будь оно не ладно… Он физически ощутил тяжесть этой 50-ти граммовой трубы на запястье. Всё больше хотелось отстегнуть её и спрятать в сундук на коляске, а самому разоблачиться. Но это было строго запрещено по инструкции, что разрабатывал и составлял для операции «Валькирия» сам гауптманн Ставински. Так его перетак… Ага! Расставленные по ходу следования наряды НКВД, конечно же, будут ждать, пока он займёт «огневую позицию» и выстрелит. Сейчас… Они сразу же обратят внимание на человека в мешковатой, не по сезону, одежде, что либо притулился, либо снуёт туда-сюда. Подойдут к нему двое или трое сотрудников в неприметных костюмах и кепочках. Зададут пару вопросиков. Спросят документы. Начнут обыскивать. Один из них пройдётся руками вдоль тела и по рукавам. Он тут же обратит внимание на тяжёлый предмет на правом запястье. И всё пропало. Погибнуть ни за что – ни за хрен…

Если даже предположить совсем уж невозможно  — на него никто не обратит внимание, примут за своего или даже будут так проинформированы через «крота», что в охране 1-го управления, то… Даже при таком раскладе, кто даст ему согнуть руку в локте в направлении правительственного эскорта? Не говоря уже о том, чтобы произвести выстрел из гранатомёта. Десятки выстрелов пройдут на опережение. Они превратят его в решето. Кроме того, как он узнает наверняка, в какой из следующих по трассе авто будет Сталин? Осторожности ради, охрана в любой момент может пересадить его из «Паккарда» в обычную «эмку». Таким образом, выстрел, даже если он произойдёт, что уже немыслимо, может пройти в ложную цель. А погибнуть от чекистской пули зря вещь для него – до боли обидная.

Правда, есть одно немаловажное, ободряющее обстоятельство. В нише «мёртвого места» (он же тайник) может быть спрятана информация, что поможет решить все эти неопределенности и устранить опасности. В ней может быть указана явочная квартира, или иной канал для контакта. С тем или иным объектом, что может быть «информированным лицом» или «доверенным агентом» Абвер. Через соответствующий пароль он выйдет с ним на контакт. Ему «сольют» нужную информацию. Ему создадут нужную «легенду», согласно которой он получит документы прикрытия – 2-го или 1-го управления НКВД. Это позволит ему уверенней чувствовать себя на трассе. К нему могут также вовсе не подойти, так как по легенде, всем нарядам будет «сброшено» такое указание. С его приметами, разумеется. Кроме всего, может так статься,  что «сказочник» так постарается, что с участка, где будет его «огневая», вообще будут сняты все наряды. Он останется там один. Может быть, будут милиционеры. Один или два. Постовой и регулировщик. При личном инструктаже герр Ставински говорил, что милиция это одно из управлений НКВД. Они во всём подчиняются сотрудникам органов госбезопасности. Красная книжечка с указанием 1-го (охрана) или 2-го управлений (контрразведка) производит на любого из этих сотрудников прямо-таки магическое воздействие. Они даже не станут препятствовать ему, когда он подымет на эскорт согнутую в локте левую руку, а правой отожмёт спусковой шнур, продетый сквозь пластмассовую трубку, что вдета через отверстие в правый карман плаща.

Кроме того, существует другой важный  момент. Исполнитель должен наверняка знать, в какой из машин поедет «тело». Машина либо должна быть отмечена, либо он должен ждать на трассе возле телефона. Значит, явка должна находиться в каком-то помещении, где он есть. Неужто, у Абвер кто-то завербован из директоров московских булочных? Или аптек?  Кто их знает… Либо сама машина должна быть отмечена. Что, конечно, вряд ли. Или, что вполне вероятно, кто-нибудь к нему подойдёт, мужчина, женщина или ребёнок. Произнесёт то, что нужно, и будет таков.

Итак, первые два этапа мысленно пройдены. Остался третий, самый трудный. Уход с места или «растворение». Нужно будет на ходу избавиться от тлеющего на локте плаща (костюм и сорочка под ним будут с обрезанным левым рукавом). О нырянии в подворотню или подъезд не может идти речи. Через минут 10-15 всё будет оцеплено. Весь город будет нашпигован оперативниками НКВД и СМЕРШа. Кроме того на облавы в людные места бросят помимо частей НКВД по охране тыла и регулярные части Красной армии. На всех площадях, улицах, рынках, станциях метро проходу не будет от плечистых людей с колючими взглядами. Они не будут церемониться ни с кем. Хватать за руки, обыскивать, валить на землю ударами и подсечками, если потребуется. Забирать на Лубянку всех подозрительных и с ними там работать. А как они работают, ему приблизительно известно. Долго у них не помолчишь. А самый стойкий к побоям индивид будет просить и умолять, что б его избили до смерти. Потому что без кулаков и резинового дубья они так достанут правду психологически, что мало не покажешься. Страх останется до самой смерти и после неё.

Здесь, на третьем этапе, «уход» возможен также по легенде. Это может быть «затеряние среди своих», то есть надо будет «влиться в среду» и, используя либо те, либо другие документы прикрытия, делать вид, что он «шерстит». Но для этого не помешает сменить внешность, переодеться, наклеить усы. Но сможет ли он долго «играть легенду» в этом возбуждённом муравейнике, каковым станет Москва после убийства Сталина? Его, этого грузина с трубкой, в мягких сапогах и полувоенном френче, любят или боятся  миллионы советских людей. Он и сам себя иногда в тайне возвращал к таковым, но тут же одёргивал. Для них само допущение его смерти это – обвал целого мира.  С одной стороны, при таком «обвале» все будут потрясены и даже напуганы, включая самих чекистов и смершевцев. Но иные могут быть озлоблены и гореть жаждой мщения. Вот этих фанатиков он опасается более всего. Не дай Бог, как говорится, не дай…

Он мысленно, чтобы изменить пейзаж дороги с ельником по краям, с золотисто-алыми бликами лучей, что вышли из посеревшего от рассвета неба, представил облако грязно-оранжевого дыма из развороченного «паккарда» или «эмки». Люди с оружие и чекистскими книжками 1-го управления, что мчались в других авто, наверное, будут в шоке. Значит, на две-три минуты без выстрелов он может рассчитывать. Но бежать будет по всем правилам. Полусогнутое положение, зигзагом…

Накануне Ставински, сняв свою высокую фуражку с красным кантом, показывал ему фотографии некоторых чинов из ближнего круга Сталина.  Происходило это по-домашнему, в кабинете. На столе, в подносе, стоял французский коньяк с лимоном, аккуратно порезанным на дольки, посыпанные сахаром, тонко нарезанная копчёная колбаса, сыр. Текли слюнки, но надо было запоминать на скорость быстро сменяющиеся фото, что потом показывались в обратном порядке. Необходимо было правильно называть фамилию, имя и отчество этих объектов. Среди всех прочих были Николай Николаевич Власик, начальник личной охраны Сталина и Валентина Ивановна Измайлова, его подчинённая, что была в должности лейтенанта 1-го управления НКВД. Она прислуживала Сталину на «ближней даче», как называлась правительственная дача в Кунцево (Объект №  2).  И у него тогда мелькнула догадка, что кто-то из них  работает на Абвер. С кем-то из них нужно будет выйти на контакт. Но с кем?..

У Валентины было удивительно красивое лицо. Пышные светлые волосы густыми прядями спадали на хрупкие плечи. Глаза были правильной формы, как у артистки Любовь Орловой, но немного с поволокой. Улыбалась она с неприкрытой иронией, словно шутила или подшучивала всю жизнь. Ставински, указав на неё глазами, отметил: «Она заменила Сталину убитую Надежду Аллилуеву. Он без неё и дня прожить не может. Любовь и сердечная привязанность – слабое место вождя всех народов». Так неужто она? Но как?

…Каждого можно купить или запугать. Не обязательно деньгами, женщинами (мужчинами)  или спиртным. Или изощрёнными пытками или мучительной смертью. Не обязательно личной, но что горше – родных и близких. Чтобы нёс потом крест через всю оставшуюся жизнь. Не жил, а мучился.  Хотя профессионалов запугивать бесполезно. Они скорее отключат все эмоции,  уйдут в преодоление духовных и физических мук, чем начнут страдать и каяться. Но, как сказал Ставински и этот русский, что был с ним на стрельбищах под Орлом, в душе у каждого есть невидимые глазу «крючочки». За них, если обнаружишь, можно зацепить любого. Надо только знать три составляющие: время, место и цель. Когда все три сойдутся, тогда с человеком, о котором получил информацию по всем трём, можно делать всё, что заблагорассудится. Он будет ощущать, что его читают как книгу, что он не живёт своей жизнью. Иными словами, он почувствует, что из его жизни создают легенду. Если же он уже живёт по легенде, то обе легенды придут в противоречие. Отсюда либо добровольная сдача в плен, вербовка или перевербовка, либо самоубийство, что напрягает всю агентурную сеть. А это и есть «момент истины». Ниточка, что оборвалась, распутывает целый клубочек. Так тоже его учили.

—   Подъезжаем уже, — «Маша», она же Катя Стрельцова (по документам, сработанным в канцелярии Абвер III и подкорректированных в штабе «Цеппелин» Мария Игнатьевна Брусникина, его жена), выразительно пробежала глазами по его напряжённому лицу. – Что, сокол, заматерел? Сбавь-ка обороты, не то опрокинемся. Несёшься ты как угорелый. Подозрительно это – со стороны…

***

…Танк с крестом на борту быстро разгорался. На броне с кронштейнами для экранов пробегали языки синевато-рыжего пламени. Боковые люки на башне вскоре распахнулись – полезли наружу люди в пятнистых комбинезонах и чёрных пилотках. Кое у кого тлела спина и горели плечи. Они соскакивали ниц, топая коваными ботинками по дымящейся броне, на изрытую воронками  и распаханную гусеницами курскую землю. СУ-85, по команде Виктора, сделало задний ход. Укрыв свой зелёный прямоугольный корпус за тушами двух подбитых танков (исклёванного снарядами «Тигра» и «тридцатьчетвёрки» без башни, сорванной взрывом БК). Они пылали. Чёрно-огненные клубы покрывали всё вокруг. Ветром их стелило в разные стороны, с наклоном к земле. Это отлично маскировало самоходку.

В низине, над которой возвышались холмы, всё ещё продолжалось танковое сражение, когда Виктор отдал распоряжение:

—     Борзилов, хватай «папашу». Две осколочных и одну противотанковую.

—     Я!..

—     Да знаю, что ты. Живо наружу!

Они вылезли и плюхнулись в воронку от «пятисотки» с родными запахами. Час назад на вторую волну панцерваффе пикировали Пе-2, они же «пешки». Двухмоторные бомберы подожгли с десяток панцеров, а затем отбыли, чтобы пополнить боезапас. Положив на гребень воронки ППШ, Виктор осмотрелся в бинокль. Пороховой чад и удушливый дым горевших машин ел глаза. Ко всему примешивался запах сладковатого, жаренного человеческого мяса, от которого кишки выворачивались. Рядом с «тридцатьчетвёркой» и её сорванной башней, что лежала перевёрнутая, как диковенный гриб, дымился чёрной обугленной куклой чей-то труп. По уцелевшим подмёткам «кирзачей», Виктор понял, что кто-то из наших. От него сильней всего шибало сладковато-страшными ароматами. Кто-то выл и причитал по-германски возле «Тигра». Клацало что-то металлическое. По обрывкам германской речи, Виктор понял кто именно. Он унял свой праведный гнев. На минуту он представил, что у этого фрица-танкиста есть мать. Некая благообразная фрау что, наверное, ждёт его-не дождётся. Наверняка усердно молится за него в кирхе с готическими окнами и цветными стёклами. Он на мгновение испытал чувство жалости и с трудом его подавил. Вот тебе раз! Ещё минута – и полез бы к «тигру», под пули и осколки. Ещё бы другая, он бы разодрал зубами индивидуальный пакет. Истратил бы на этого обгоревшего ганца или франца йод да бинты. Но не ради него, поганца – ради матери его, которую хочешь-не хочешь, но жаль.

Среди скопища сгоревших и застывших машин с брешами от снарядов, с сорванными катками и гусеницами, с вывернутыми пушками и перекошенными башнями обтекаемой или угловато-коробчатой формы, на коих угадывались готические кресты или красные звёзды с белыми номерами, возникло движение. Две пятнистые фигурки волокли на плечах пятнистый тюк. В следующий момент Борзилов, бормоча матерные слова, полоснул из ППШ короткой очередью. Фигурки одномоментно сравняло с землёй. Вскоре их совсем не стало видно. Вытекавшее из пробитых баков горючее воспламенилось, очевидно, от искры из горящего танка. Образовалось  сплошная  стена дыма и огня.

—   Прекрати… — одёрнул его Виктор. Он прислонился к окулярам бинокля: — Это не наши цели. Главное, чтобы близко не подпускать.

—   Да я это, так… со злости. Что б ни бегали по нашей земле.

—   Ясно. Понял я тебя. Но внимание к себе привлечь…

В следующий момент по наклонной  лобовой броне  СУ-85 что-то оглушительно щёлкнуло. Полетели искры, с визгом пронеслась окалина. Болванка, пронеслось у него в голове. Болванкой стреляют, сволочи. Скорее всего, из устаревшего панцера. Метит в маску, чтобы заклинить гидравлику или повредить канал ствола. В следующий момент по земле скользнула овальная тень. Он зажмурился. Его сильно дёрнуло вниз, как при команде «воздух». На мгновение стало стыдно перед Борзиловым. Но в следующий момент он расширенными глазами на чёрном под шлемом лице смотрел вслед удаляющегося в небесной выси странного объекта. Это был диск, похожий издалека на детскую игрушку-юлу. На круглых  бортах были заметны какие-то не то чёрточки, не то щели, вроде триплексов.

—   Чё это было? – одними губами спросил Борзилов. Его белое, похожее на гипсовую маску лицо заметно тряслось. – Самолёт какой-то новый фрицы придумали? Или наши?

—   Молчи, самому любопытно, – прошептал Виктор, наблюдая вслед за серебристой, удаляющейся в прозрачную синеву точкой. Выписывая крутые непривычные виражи, она скользнула за облака. Щас как засадят из этой стервы летающей в двигатель или по бакам, вот тут будет всем весело до крайности, подумал он:  — Видать, ты прав. Новую гадость фрицы придумали. Старишина! Понял или нет?

—   Понял-то, понял. Надо бы к пулемёту, — Борзилов трясущимися губами показал на ДШК.

—   Так лезь! Ты ещё здесь Борзилов?

—   Дак боязно, комбат. Видал сам, как эта стерва круглая носится. Интересно, какая у неё скорость?

—   Ну, не знаю я, не знаю! Со своими умными вопросами ко мне не лезь. Самому интересно, а спросить не у кого. Да и не вовремя спрашивать. Давай-ка лучше на задний гребень и посматривай.

—  Есть, комбат! Не сомневайся – не пропущу…

«…Передать или не передать «пятидесятому» об увиденном? – пронеслось в голове у Виктора. – Всё-таки из диска этого по нам из чего-то пульнули. Хотя судя по царапинам, калибра не больше 37-мм. Глупо пульнули – могли по жалюзи. Вскинулось сейчас бы пламя до небес. Тушили бы его дружно под пулями. Хотя, ладно. Ничего себе разворот у этой машинки! Да, «Аэлита» Алексея Николаевича Толстого отдыхала. Треножники «улы-улы» Уэллса тоже. Вместе с ней, в обнимку, как говорится».

—   Ну, чё там? Видать-слыхать, комбат? – из нижнего люка показалась голова механика-радиста Иванова Славки, гвардии сержанта и авалера ордена Славы. – Наших видно?

—  Нет, наших как раз-таки не видно, — клацнул зубами Борзилов, что непослушными руками волочил за ремень пэпэша. Он карабкался по заднему скату воронки. Под его ногами осыпалась земля. – Бъёмся в гордом одиночестве. Пока что…

—   Иванов, слушай мою команду. Живо иди вниз. Захвати автомат и гранаты. Рация молчит?

—   Наших позывных не слыхать. Орут в эфир многие. Фрицы засирают по-своему. Своими «шайзами» и другой матерщиной. Ругаются о потерях. Что-то брешут про наши новые снаряды и эти… руссиш бомбен. Видно, попало им на орехи.

—   Ты откуда так немецкий здорово знаешь? – неожиданно для себя спросил его Виктор таким голосом, что даже Борзилов вздрогнул.

Но Иванов не ответил ему. Не услышал или сделал вид, что не слышит. Шумно топая сапогами по рубке, с заткнутыми за пояс «лимонками» (Ф-1) и противотанковыми РПГД-41, он кинулся в воронку. По катку САУ тут же щёлкнуло разок-другой. На этот раз явно пулей. Это вызвало и облегчение, и радость. Но было досадно. Виктор стремился в рубку во что бы то ни стало. На место у рации, что освободил Иванов. Сделано было нарочно. Во-первых, стало подозрительно, отчего это «пятидесятый», он же Беспечный так долго не выходит на связь? Не скрывает ли что этот одессит? Не завербован ли там, на своём одесском лимане, кем-то из германских колонистов? Ох, проклятая бдительность. Личное дело бы посмотреть в канцелярии полка, с особистом да политруком поговорить о нём. Интересно, указал ли там Славка, что знает немецкий? Причём не разговорный, не со словарём…

—   Глядеть всем в оба, в душу… — он рявкнул нарочито грубо, хотя о матери говорить ничего плохого не стал. – Борзилов! Диск подыми и вставь в автомат. Чем стрелять будешь? То-то…

Трясущимися руками старшина слез обратно на дно воронки. Захватил выпавший из казённика патронный диск, он долго не мог попать им в спиральную пружину ячейки.

—   Серёга, чего это с тобой? – натурально удивился Сашка. – Никак смерть на крыльях увидал? Трусишься как листик на берёзке. Слышишь меня, герой сталинского метрополитена?

—   Да уж… смерть. Ну, её в гробину. Точно, смерть… — начал было по инерции «сбрехать так сбрехать» Борзилов, но глядучи на Виктора, тут же забыл как это делать.

Губы того неслышно прошептали что-то смачное, не для женских и детских ушей, коих правда поблизости не наблюдалось.

По наклонной броне рубки снова щёлкнули пули. Стреляли пару раз, судя по звуку выстрела из «Вальтера». Скорее всего «хулиганили» панцерманн  с  подбитых панцеров, так как им пистолет-пулемёты не полагались даже в самых ограниченных количествах. Виктор инстенктивно дал очередь по мелькнувшей метрах в пятидесяти голове в чёрной пилотке, что показалась за изуродованной и сорванной гусеничной лентой. В неё дульным тормозом почти что упиралась накренившаяся башня Pz.Kpfw.IV Ausf H. Голова снова показалась. Мелькнули оранжевые острые вспышки. Щёлк, щёлк… Теперь земляные фонтанчики присыпали его глаза. На этот раз Виктор задержал палец на спусковом крючке – ППШ сухо клацнул. Когда он очистил глаза от земляной крошки, перед ним лежали латунные россыпи стреляных гильз. Солнечные зайчики так  и слепили его.

—  Может гранаткой этого мудахлёста? – подал бас Борзилов, что понемногу обрёл уверенность.

—   Далековато что-то… — стиснул зубы Виктор. – Лучше так: я с перекатом пойду назад. Они не успеют меня достать. Как только начнёт пулять – прижмите очередями. К тому же, если у него в обойме всего три выстрела. Приказ ясен?

—   Но, товарищ комбат? А если всё же успеет?

—   Выполнять!

—   Есть…

***

Сквозь треск мотора её тихий, даже беззаботный голосок донёсся до него совершенно ясно. Будто говорилось в слуховую трубу или по телефону. По разъезженной дороге с зеленеющей стеной леса двигался так называемый «красный обоз»: десяток подвод с сеном. На головной, запряжённой гнедым и пегой лошадками, высился на шестах красный стяг. На ветру хлопая, он всё же демонстрировал тщательно выписанный масяной краской лозунг: «Выполним задание партии и советского народа – урожай в срок! Урожай для победы – ещё один удар по врагу!»

Бегло осмотрев круглое стёклышко стартёра, он удивлённо присвистнул. Да, разогнался! Позади, колометрах в семидесяти оказалась сгоревшая деревенька с церквушкой, дорога с правым выходом на грейдер. Скоро приедем. Машка права, надо бы сбавить обороты. Мчимся как угарелые. Будто гонится за нами кто.

—  Ничего страшного, Машуля, — перекрикнул он грохот двигателя. Повёл плечами в погонах на хрустящем хроме плаща: — Тормазнём где надо.  Не промахнёмся. С понтом что-то не ладится в моторе.   Или резина подвела, — он замялся, но тут же как ни в чём не бывало, продолжил: — Ну, Машуня, не дрефь!  Сниму сейчас сменное колесо, начну прилаживать. Сам, опосля – в лесок. Ферштейн, майн либер фрау? Вопросы?..

—  Дурак он и есть! – процедила Маша сквозь накрашенные губки. – Поменьше здесь балакай по-ихнему. Понятно, товарищ капитан? Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта ещё называешься. Тьфу…

—  А что в моём брёхе такого? Над битым врагом потешаемся, вот что это. Поняла ты – ферштейн? Или что… немецко-фашистский брёх у большевиком под запретом? Нет такого!

—  Нет такого, нет такого…  За речами своими следи. Не то – на первом же КПП проколешься. Навязал же на мою голову, Господи, женишка.

Она сердито подтянуда кожаный чехол на колени, что был собран в «гармошку». Сверкнула глазами… Он не видел, а если б увидал, то стало бы не по себе. Да что она мнит о себе, эта баба? Да, мордочка у неё подходящая. Если накрасится да причешется – вообще ничего из себя. Если серьги в ушки – ещё лучше. Ну, а если ножку на ножку в телесных чулках забросит, в крепдешин или шёлк оденется, коготочки  отполирует и лаком вскроет – совсем заглядение! Но, в сущности, кто она и что она? До войны, говорит, была посудомойщицей, а затем разносчицей в столовой при строительном тресте. Как оказалась на курсах «Цеппелин»? Мотивы объяснила просто: ненавидет большевиков и советскую власть. А немцы разобрались  и поверили. (Числилась, по её словам, посудамойщицей, при командирской столовке 3-го мехкорпуса на Северо-западном фронте. Там и попала в плен в первый месяц войны. Он про себя живо сбрехал, что при первой удобной возможности сдался в плен под Киевом.  Прибавил к этому, что также советскую власть недолюбливает.) «А чего ты так не любишь, власть советскую? – спросила проникновенно, теребя волосы   на его груди в постеле, где они развалились после любовных утех. – Посадила кого или расстреляла из твоих? Или сам в лагерь загудел по 58-й?» «Да нет, милая, Бог миловал. Ни то, не другое, и не третье. Просто развернуться при этой власти мне никак не удавалось, — вполне откровенно отвечал он. – Ну как мне развернуться, если я не партийный, даже не комсомолец? Выше слесаря и шофёра не поднимешься. И у чекистов вечно будешь на приколе. Общественность будет донимать. Капать на темечко: почему не в комсомоле? Почему рожа такая кислая, когда на заём подписывался? Почему, когда осуждали на собрании врагов народа Бухарина с Каменевым, Томским  и   Радеком, взял да заснул? Сам случаем, не скрытый ли враг? Ась?» «А ты что, точно заснул? – не унималась она, целуя его в губы. – И не взяли тебя той же ночкой ахархары энкавэдэшные? Ах, где бы я была…»

«Стучала» девочка или нет, сие для него оставалось неведомым. Однако залетела она от него этой же ночкой. Случилось это за месяц до спецзадания. Всем женщинам-курсантам медотдел Абвера выдавал противозачаточные пилюли. Все ими пользовались, и беременных не наблюдалось. На этот раз вышло иначе. Их накануне задания свели в кабинете оберста Шредера (Ставински отбыл в командировку, что с ним случалось прежде), начальника разведшколы. В его присутствии незнакомый лощёный капитан вермахта с лимонно-золотистыми просветами в «катушках» и ленточкой Железного креста 2-й степени заявил то ли торжественно, то ли угрожающе: «Курсант Маша есть беремен. Но мы не будет делайт аборт и убивайт дитя. Это будет несправедлив. Для хороший исполнений заданий ви будет стараться, как можно. Только тогда ваш дитя родиться крепкий и здоровий. Ви поняль?..»

—   Остановись, ещё проедем! – Маша ткнула левое плечо так, что «цундапп» едва не занесло на обочину.

—   Тиши толкайся, мать твою… — он и сам понял, что приехали. – Сам знаю. Пихаться так больше не нужно. Ладно, Машуль? Ты тут посидишь, а если какие…

—   А если какие краснопогонные или с повязками приставать начнут… — начала, было, Маша. Но тут же, облизнув накрашенные губы, нагло потребовала: — Документы мне свои оставь?

—   Это ещё зачем? – он вырулил «цундапп» к обочине и заглушил двигатель. – Свои документы любой уважающий себя красный офицер хранит при себе. А ты бы на месте патрульных… — и, глядя в её поникшие глаза, сурово прибавил: — Сиди! Автомат только возьми под чехол. Могу «вальтер» дать или тэтэшник. Спустишь с предохранителя…

—   Да не надо, — она отмахнулась хоть и лениво, но, как показалось ему, чего-то выжидала.

—   Как так – не надо? — удивлённо-зловеще поднял он цыганские брови. – А если дезертиры какие? А бандиты? А немцы-окруженцы?..

—   Ага, немцы… — натурально хмыкнула она. – По своим, значит, стрелять меня агитируешь?

Они с минуту смотрели друг на другу расширяющимися от удивления глазами.

—   Ладно, уж… — наконец промямлил он в нерешительности, ощущая холодок под лопатками. Руку с «панцеркнаппе» тяжело оттянуло, а наплечные ремни неприятно врезались в кожу. – Сиди уже, героиня труда и обороны. Может чего и высидешь. Премию, какую… сталинскую…

Но вовремя осёкся. Послав ей ободряющий мах правой рукой, похрустывая плащом, он двинулся в лес. Когда его невысокая, с чуть приподнятыми плечами фигура утонула в лапниках низкорослых елей, она уже не смотрела в его сторону. А он, притаившись за ними, некоторое время наблюдал одинокий силуэт мотоцикла на влажной от дождя обочине. Затем, нерешительно посопев, двинулся вперёд, сверяясь со стрелками компаса. Ещё двадцать… десять…

Вспоминая полтора года в плену под Таллином, он содрогался вновь и вновь при мысли, что снова попадёт туда.  За колючую проволоку в три ряда. Под открытое небо с палящим солнцем, или промозглое, с льющим ледяным дождём. Или белыми, погребальными хлопьями, что покрывали уже мёртвых и ещё живых скелетов в остатках красноармейского обмундирования. Утром шеститонный «Стеур» на гусеницах успевал увозить в кузове трупы, что где-то «утилизировались». Пленных с признаками инфекционных заболеваний, то ли по приказу коменданта «шталаг» Крегеля, то ли с его молчаливого, ободряющего согласия, стали расстреливать. Поначалу, когда ожидался приезд миссии Международного Красного креста из Женевы их загналив «санитарный блок» что представлял собой наскоро сколоченный барак с дырявой крышей. Из всех медикоментов там имелся один лишь йод да перекись водорода. На бинты рвались остатки бязевого белья, что кипятились в ржавой железной бочке.  «…Тот русский, что будет не слюшайт германски командований и не исполняйт дисциплин, будет кацет, — предупредил комендант, скорчив под высокой фуражкой такую зловещую мину, что пленным стало не по себе. – Это есть немедленный смерть! Доннер ветер! Здесь ви имейт возможность жить. Если будет слюшайт я отправить вас работать в фольварк к бауэр. Там есть перспектив выжить…»  Затем, подобрев, он стал распинаться, что в условиях содержания, не соответствующих нормам Гаагской конвенции он, майор Крегель, вообщем-то не повинен. Так как «…есть старый зольдат и выполняйт приказ». Слово он сдержал и ряд пленных, не собенно измученных, после того как их помыли из шланга и прожарили их лохмотья от паразитов, были отвезены сначала на работу к литовским бауэрам, затем на маленький колбасный завод. На фольварке было здорово. Даже удавалось стянуть с поля картофелину или тыкву. Но если таковую находили при обыске, сами бауэры мутузили палками от мотыг. Или охрана шталага на пропускной несщадно избивала резиновыми палками. Затем их куда-то убрали и «зольдатики» стали бить прикладами винтовок. А то и просто – вынимать из них шомпола с цепочками. Пороли прямо ими – по живому…

Миссия Красного Креста так и не приехала. Но, зато зачастили эмиссары из Абвера, что отбирали советских пленных, кто по-здоровее, для работы в советском же тылу или прифронтовой полосе. Кто-то (а таких было немало!) потянулся на этот призыв в надежде оказаться за линией фронта, а там – как повезёт! Другие (а таких было тоже немало!) сломались при виде той снеди, что была на столе у вербовщиков. Там действительно кормили от пуза и шоколадом, и колбасой с сыром, давая рюмочку шнапса или здоровенную кружку пива тем, кто подписал согласие на сотрудничество. (Объедавшихся, правда, вовремя выталкивала из комендантской охрана, чтобы те не испустили дух.) Приличной была и та категория бедолаг, что стала ненавидеть советскую власть. Случилось это не вдруг, но толчком оказалось поражение Красной армии на границе и ужасы пережитого в лагере для военнопленных. Самыми же малочисленными были те, кто действительно её ненавидел, в число которых входили идейные, недовыбитые или отпущенные до войны, по двум амнистиям, враги-троцкисты, да кое-кто из бывших, кому она крепко насолила.

С двумя последними группами (исключая «бывших») он общался помногу и подолгу, когда животы сводило от голода, а тонкая кожа, обтягивающая костяк, зудела от облепивших её паразитов, въевшейся грязи и холода. Особенно с теми, кто отмотал срок в лагерях, раскулаченными и сосланными да РВН, с вытекающим поражением в правах сроком на пять лет. (Несмотря на то, что треть из них, если не больше была со снятыми судимостями или освобождена связи  с пересмотром дел или амнистией, озлобление давало о себе знать.)  Разговоры сводились к одному: «…Как этого усатого гада одолеть?» — «Которого? Тот тоже усатый…» — «Помолчи, придурак! Всю страну в страхе держит. Сука…» — « Вот и я говорю, товарищи! Только на службе у товарища Гитлера, фюрера германской нации и вождя единой Европы, можно одолеть сталинскую тиранию. Как иначе? Он убеждённый революционер-троцкист, скажу я вам. Я вам даже больше скажу: национал-социалистическую рабочую партию создавал в 20-х председатель Коминтерна товарищ Карл Радек. Там и сейчас осталось много наших кадров. Главное до них достучаться и мы вырвемся из этого ада. А Сталин, усатый, как вы изволите… Ему выгодно, чтобы мы здесь гнили от голода, холода с болезнями. Почему? Да по качану! Он дал такие указания своим резидентам в СС, СД и Абвер, включая даже окружение товарища Гитлера. Чтобы сеять страх и ненависть к освободительной германской армии. Дескать, фюрер и вермахт хотят угробить Россию! Нет, не выйдет! Хрен тебе, усатый! Сами выйдем и угробим кое-кого…»

С ним работал в комендантской оберст-лейтенант (подполковник) Алистус фон Рёне. Высокий, ладно скроенный, в летах, явно российского происхождения, что выдавала привычка сидеть, подбоченясь, встряхивать поминутно головой и делать живые замечания по ходу сказанного. Кроме того он шумно тянул чай или кофе из чашки, и звонко лупасил ложечкой по краешку. Ну, а манера говорить и произношение… «Рейх хочет вам добра, Алексей, — хлопая по плечу, прошёлся он мимо него, чтобы одёрнуть занавеску на окне с геранью. – То, что вы и ваши товарищи оказались в этой помойной яме – не вина германского народа и, в определённой мере, не вина таких, как я. Мы не рассчитывали, что сдастся столько пленных. Почти пять миллионов, в первые же дни.  («Так много?!?» — с невольным сомнением подумал он.) Представляете? Почти вся группировка Красной армии на границе. Потеряно почти 17 000 танков, 20 000 самолётов. Не верите? – Алистус, стремительно вернувшись, выложил перед ним пахнувший типографской краской июньский номер газеты «Клич». – Погибло почти 22 миллиона ваших красноармейцев и командиров. Какая печаль, какая утрата для России! Они могли служить великому делу единой Европы! Хотете ему послужить?» Он утвердительно кивнул, окончательно уверовав, что перед ним русский, так как Рёне злоупотребил этим «почти». Правда, про «ваших» применительно к погибшим лучше бы не говорил. «…Честно говоря, я и сам с трудом верю в такие потери. Но источник заслуживает доверия! Ведь это – не орган главного штаба вермахта, но эмигрантская пресса. Это печатаются ваши соотечественники, Алексей. Кстати, работая на нашу службу, вы сможете общаться с ними. Даже писать в эту газету и публиковаться в ней. Представляете, ваши статьи и заметки будут читать за границей! Вот именно… Кроме того, вы сможете приезжать в Европу, общаться с представителями различных наций, что мирно благоденствуют под опекой великой Германии. Вы будете преобщаться к великой европейской культуре, от которой вас оторвали большевики. Соглашайтесь!»

И он дал своё согласие. На него завели карточку, на которой по окончанию развед-диверсионных курсов «Цеппелин» появился фиолетовый  штамп  — вознесённая кверху ладонь. Сейчас он думал время от времени и терзался при мысли о том, что стало с товарищами по шталагу. Потому как в тот день, когда специально отобраную группу грузили в «опель-блитц» на крыльце «лагеркомменданте» в окружении холуёв возникла новая фигура. Дородный, краснощёкий, огромного роста бугай в комсоставского покроя длинной шинели без знаков различия, да в широкополой германской фуражке с малюсенькой кокардочкой без дубовых листьев, каковую (он узнал после) носили до 1935-го в рейхсвере.  «Ну, чё, сволочи краснопёрые, сталинисты? Есть среди вас такие? Выходи… — ручища бугая скользнула к кобуре из-под пистолета ТТ. Немцы, обер-лейтенант Функе, обер-фельдфебель Блох и куча ефрейторов в момент притихли. – Ага, правильно, что не выходите! Я таких самолично стрелять буду. Позвольте представиться: ваш новый герр легаркомендант Дёмин Александр Филлипович. Бывший генерал-лейтенант  Красной армии. Доблестной Красной армии, пока её строил и возглавлял товарищ Тухачевский, Уборевич с Якиром и Блюхером! Не забыли ещё, ребята? Вот то-то… Видали, как я вырос? Перешёл добровольно на сторону великого вермахта. Как я вырос, вашу мать? Не слышу?..» «Ага, вырос ты… Из генералов – в вертухаи фрицевские…» — хохотнул болезненно покрытый лишаями пленный в дырявом танковом шлеме, за что Дёминым был тут же застрелен. Сбившихся в кучу пленных тут же «выровняли» из двух пулемётов, что были установлены на вышках, а также тяжёлого MG34, что на станке возвышался у крыльца. Трупы, понятное дело, никто не считал. А при выезде за ворота, оплетённые колючей проволокой, он и прочие отобранные с ужасом заметили выстроенных в две шеренги литовцев, что, ухмыляясь, сжимали в руках лопаты. Потом рассказывали – ими лупасили тех пленных, кто не мог быстро идти. Конвою были лень тратить боеприпасы и колоть штыками. К тому же адмирал Канарис, в чьём ведении находились данные лагеря,  запретил проявлять жестокость, но не отменил «определённую жёсткость» в отношении к русским пленным. И назначенный комендантом бывший генерал-лейтенант Дёмин решил обойти этот запрет. По его мнению, охотников служить Абверу прибавится, если «подключить местное население». И оно не заставило себя ждать…

Правда, через неделю после его отъезда лагерь посетил православный священник Ридигер со своим сыном-диаконом. Внутренне содрогаясь от тех лишений и страданий, которые узрели, они молились за здравие и за упокой души крещёных. Крестили тех пленных, кто пожелал это сделать. Дёмин этому не препятствовал. Но и не поощрял эти послабления, что были допущены фон Рёне возглавлявшим некую Группу II при отделе «Иностранные армии» Абвер III. Но это уже была другая история.

***

…Изловчившись (пистолет-пулемёт и гранаты он оставил на гребне), Виктор кувыркнулся вперёд через голову под хобот орудия. Раздались ещё два выстрела, что тут же перекрыла очередь из ППШ. Заползая под оборванную гусеницу, Виктор услышал взрыв «лимонки». Полоснула короткая очередь, и всё стихло. Лишь ухала канонада танкового боя на равнине, да натужно ревели перегретые двигатели.

Едва забравшись в самоходку через нижний люк (мог запросто получить пулю пониже спины), он принялся орать в наушники радиостанции:

—  Пятидесятый, пятидесятый! Слышишь меня, приём? Как слышишь… — он вращал тумблер в поисках нужой волны, и всё больше задавался вопросом зачем Сашка Иванов шарил в ходе боя по «вражеским» волнам: — Как слышите меня, приём!?

—   Слышу хорошо, приём… — раздался отчётливо голос помощника командира полка капитана Стрегунова. – Кто говорит?

—   Сороковой на связи.

—  Доложить обстановку, сороковой.

—   Докладываю, пятидесятый. Обстановка где-то между хреновой просто и совсем. Связи с экипажами нет. Нахожусь… короче, ориентир – напротив правого холма по ходу движения первого эшелона. Не доезжая метров пятидесяти. Дополнения к ориентиру – подбитый Т-IV . Позади меня горящая «тридцатьчетвёрка», затем два таких же горящих Т-70. За ними, в ста метрах примерно – уничтоженная вражеская батарея ПТО. Там будет уничтоженная танкистами самоходка «мардер». Верней то, что осталось от неё, родимой…  Мною подбиты три танка. Из них один Т-III , один Т-IV и один «Тигр». Ну, и по мелочам…

—   Отставить, сороковой. Про мелочи отставить. Обстановку понял. Доложить, почему потеряна связь с экипажами? Какие потери в личном составе и технике?

—   Докладываю, — Виктор помялся, но продолжи: — Честно, пятидесятый? Если честно, то их всех под трибунал отдавать надо. Поэтому я лучше промолчу. Каждый норовит по своему воевать, а командира — через плечо… Как только во второй фрицевской волне образовалась брешь, три моих САУ туда устремились. Я орал как мог им, что б вернулись, а они ни в какую. Отбрехались, что не слышно. Если живы, то воюют как я – в гордом одиночестве. Пару раз из-за холма стрельнула 102-мм. А там, кто его…

—   Понятно… Доложу по начальству, а там будем решать. Накажем, но как-нибудь келейно. Сам понимаешь, герои всё-таки. Ну а про себя, забыл?

—   А что про себя… Два или три попадания в лобовик. Одно калибра 50-мм. С расстояния 400 метров. Срикошетило… Другое калибра… чёрт его знает.. Гусеницу правую порвало. Починить нет возможности, окружены расчётом с подбитого Т-IV . Не дают головы поднять, твари.  Так что пехотки бы нам подбросить, да…

—   …да прикрытия с воздуха! Понял. Подкрепление вышлем. «Стручки» тоже будут. «Огурцы» подбросить?

—  Не мешало бы. Спасибо, пятидесятый. Ещё вот что, — понизив голос, он, так, чтобы не расслышал Хохленко, приникший к орудийной панораме, протянул: — По Иванову, моему радисту, просьба – проверить личное дело. Знает ли немецкий. И как знает. А то больно много… — он хотел было сказать о блужданиях Иванова в эфире, но что-то больно кольнуло его грудь, и он замолк. – И ещё. Ты это… не подумай, что я контуженный или выпивший.

—   Пятидесятый, ну-ка доложить по существу!

— Есть… Докладываю, что были атакованы пятнадцать минут назад с воздуха. Это… Самолёт был какой-то странный, без крыльев. Совершенно круглый, как тарелка. Или игрушка, юлой называется. Из него, скорее всего, получили попадание калибра 37-мм, в лобобой бронелист. Присутствует отметена.  Всё…

На той стороне вместо упрёков или угроз о наложении взысканий связь неожиданно умолкла. Как ни запрашивал «приём!», так и не включилась. Хорошо, если Груздев не узнает, с опаской подумал Виктор. А то…

—   Командир, прямо по курсу – самоходка! – заорал у панорамы прицела Хохленко. – В пятидесяти метрах. Влупить ей, стерве, снарядик?

Виктор, оттолкнув наводчика плечом, тут же прижался к резиновому наглазнику прицела. Так и есть: за источающими клубы подбитыми машинами, нашими и германскими, появилось плоское тело на двухрядных катках с 75-мм длинноствольной пушкой. Stug III Ausf D по бортам была уставлена бронеэкранами. Вдобавок по корпусу густо жались люди в котлообразных шлемах, в пятнистых куртках с засученными рукавами. Руки Виктора бешенно скользнули к колесу гидравлического механизма. Хобот 85-мм  Д-5С грузно опустился в основании 60 мм бронемаски. Вместе с ней – опускались и совмещались с целью чёрные «волоски» панорамы прицела с чёрными же делениями. Ещё, ещё немного, родимый… родимая… Виктор, до крови закусил губу. Пот солёной горячей волной нахлынул на глаза. Так её! Расстояние – 45 метров. Так,  УБР-453СП, последний в БК. Где он, б… прости, Господи…

—   Бронебойный сплошной – живо!  Убъю, заразу! – заорал он дико непонятно  кому.

Хохленко торопливо сунул ему в руки унитарный патрон с чёрно-красным ободком на взрывателе. Виктор непослушными руками вырвал его и запихнул в открытый затвор. Хлопнула крышка. Вцепившись в пусковой шнур, он сам себе заорал:

—   Второй выстрел не понадобится! С Богом! Огонь…

Выстрел огненно потряс бронерубку. Дунуло пороховыми газами. Вычертив трассу, сплошной бронебойный снаряд врезался в покатый пятнистый борт Stug III. Сорвав фрагмент экрана, он свечкой ушёл в небо. Уцелевшие с правого борта панцергренадирс моментально осыпались на землю. Хотя если погибшие были, то в основном от осколков с бронеэкрана, так как бронебойные снаряды их давали мало. Застучали ППШ Иванова и Борзилова. Правда, с опозданием, что также показалось Виктору странным. Вот бдительность – тоже зараза! Как паутиной опутала. Всё от Сашки этого нахватался. Как он…

—   Два выстрела, беглым! Чего стоишь, мудон?!? – заорал он, не оборачиваясь. Заорал с новой силой:  – Давай остроголовые, б… какие есть…

Он опустил пушку на два деления ниже, так, что прицел совместился с первым рядом катков самоходки. После первого выстрела она осела на правый бок. После второго ничего нового в панораму он не разглядел. Было ощущение, что остроголовый бронебойный снаряд УБР-354А срикошетил, хотя на такой дистанции этого в принципе не могло быть. Но всякое бывает. Главное, что Stug III зияла рваной дырой ниже верхнего катка, вблизи трансмиссии. Двигаться она не могла. Двигатель он каким-то чудом (для фрицев!) не задел. Теперь два выстрела немного правей – заденет наверняка! Уж полыхнёт, так полыхнёт тогда. Но головы в котлообразных шлемах стали всё больше охватывать их со всех сторон. И он переключился на осколочно-фугасные. Поворачиваясь на одной гусенице, САУ принялась посыласть эти снаряды,  переустановленные на осколочный взрыв, в перебегающих и ползающих вражеских пехотинцев.

***

— Ты чё, паря? Я не понял, — рыжий нависал над «Гришей» всё больше и больше. – Чё здесь посеял? Предъяву какую имеешь?

Расстояние было метра полтора, когда он подошёл к дубу, а детина вышел навстречу. Бросил свою котомку и стал «бурить». Главное, осмотрел прежде место – никого не было… Из под земли он что ли взялся? На нём неловко топорщилась помятая гимнастёрка. Командирские галифе странно сочетались с пожелтевшими обмотками с кирзовыми «гавнодавами». Головного убора не было совсем. Сбоку от корней дуба валялся тощий «сидор», в котором если что было – так две блохи. Видок был ещё тот. Но если, то был дезертир или беглый зэка… Странно, такие боятся людей в форме. Да ещё с золотыми офицерскими погонами на кожаном плаще. С кобурой ТТ. Такой отчаянный? Решил завладеть оружием, амуницией и документами? Тут же «Гриша» отметил, что пуговицы на гимнастёрке  рыжего были застёгнуты как попало. Он их торопился застегнуть, что говорило о том, что эта форма одета была недавно. Он заметил ещё одно обстоятельство. Сами пуговицы были не металлические, с выбитой звёздочкой, но зелёные пластмассовые. Им преподавался курс по обмундированию и знакам отличия Красной армии. Эти пуговицы стали поставляться по ленд-лизу из США с 1942 года. Гимнастёрочка ношенная, а пуговицы, вишь ты, совсем новые.

—  Ну что, начальник, — рисуясь под блатаря, оскалился рыжий детина, — причапал на свою беду? Ох, моя Маруся…

Он сделал выпад левой рукой, держа на отмашке правую. Не долго думая, «Гриша» совершил прыжок. При этом, накренившись вперёд, он прикрыл левой рукой лицо и грудь, а правой – живот и подбрюшье.  Так, что хромовый плащ  скрипнул. Вскинув правую ногу и вложив в неё силу прыжка, он свалил блатаря ударом в грудь. Тот, неожиданно беззвучно запрокинулся в ноздреватый, цвета мундиров «филдграу» мох. В следующий момент «Гриша» уже примостился на его спине. Коленом правой ноги он давил «блатарю» хребет. Левой «в замок» он зажал его шею. Завернув до хруста правую руку поверженного, «Гриша» мгновенно придавил её коленом правой ноги. Затем так же мгновенно он стянул её крепенькой верёвкой, моток которой носил в кармане плаща, а дополнительный узел повязал вокруг толстой шеи «блатаря», поросшей неопряным рыжим волосом. По ней, кажется, что-то ползало, но «Грише» сейчас было не до этого.

—  Спокойно, друг – произнёс он ледяным, но приветливым тоном (так учили в школе!), чтобы дознаться до истины. Правой он выхватил из кобуры ТТ, кракнул предохранителем: — На фига ты забрёл сюда, да ещё такой неодетый? А, не слышу? – он больно ткнул рукоятью пистолета «блатаря». Тот зарычал: — Что мычишь, корова дойная? На каком складе обмундировку выдали? Кто навёл, говорить будешь? Сейчас яйца отстрелю, гнида!

—  Слышь, начальник, маленько в меня не тычь, а?.. Я пуганый маленько. Может, договоримся? Я здесь не светился, ты тоже. Харе? Разбежались…

От следующего удара меж лопаток он глухо вскрикнул.

—   Ладно ладно… понял я. Со мной всё умрёт.

На запястьях у «рыжего» не наблюдалось татуировок. Не было их на кистях рук и фалангах пальцев. Никаких «Маш», Сонь» или «Варь». Под дуриков работают, мелькнула обидная мысль. На что они рассчитывали? Что я «обтрушусь», что этот верзила меня уложит? Но что затем? Не ему же перепоручат задание? Если не ему, то кому?

—   Вот что, друг, — голосом помягче заметил «Гриша», убрав всё-таки ствол от виска «рыжего»: — Если кто из своих тебя навёл, то ты это… смело признавайся. Да не бойся, слышишь? Что ты меня ждал, это факт. Даже не отпирайся. Не то…

—   Всё, всё, начальник! Не буду!

—   Вот и славненько! Вот и умный мальчик! Ату-ату… Так вот, давай знакомиться. Как тебя у нас кличут? Кличка твоя!?!

Он вложил в последний вопрос столько плохо скрытой угрозы, что лежавший сразу же вздрогнул:

—   Это самое… Василием! Василием меня звать. А фамилия моя это… Не могу сказать фамилию и баста. Кличка моя «Цвигун».

—   Опаньки! Приехали… — довольный и, чувствуя, что рыжий «запел», он потрепал его по неопрятной макушке рукой в перчатке. – Молодец! Совсем молодец! Жить хочешь и жить будешь. Кто тебе попугать меня приказал? Непосредственный или наш главный?

—   В смысле?

—   Ой, я сейчас снова рассержусь!

—   Всё, всё! Ну, этот… Меня проинструктировал Крумме.

—   Это который? С бородавкой на шее?

—  Да не, вы что! Какая у него бородавка! У него шея гладкая. Даже без морщин.

—  А как его ребята прозвали? «Лесовиком»?

— Не а! Не «Лесовиком». «Лосём» его на курсах зовут. Походняк у него больно важный. Ну, а ещё «жидом». Но это так…

—   Мда-а-а… — протянул «Гриша» со зловещей задумчивостью. – Не думал я так про него, не думал. Что на подлянку такую…

—   Да ни, ни! – испуганно зашептал рыжий. – Да вы что! Какая подлянка? Вы что… Во-первых, он приказ выполнял. Во-вторых, это он меня проинструктировал насчёт формы.

—   Не понял?

—   Ну… Чтобы я оделся так, чтобы вы меня сразу срисовали. Будто я сразу с паращюта и  — переоделся.

—   А… Ладно, с этим всё ясно. Скажи-ка ты мне теперь, голуба, вот что. Неужели тебе, такому…

—   Я понял…  Мне было передано так: попугать и всё. Дескать, он поймёт.

—   Ну а если б я тебя… ну, немного того?

—   Нет, не стали бы! Во-первых, мне вас как дюже любопытного обрисовали. Во-вторых, сама ситуация. Что здесь кого-то встретите… В третьих, я вам сейчас кое-что скажу, а вы внимательно послушайте. Хорошо? – и, не дожидаясь, рыжий немедленно продолжил неузнаваемым голосом: — Вы это… того – жить хотите? Так вот, бросайте всё это задание к едрене фене. Вам ясно, «Гриша»? Вот то-то! Видите, я даже псевдоним ваш знаю. Ага…

—   Я вот сейчас… — рука с ТТ вновь прислонила вороненый тупой ствол к рыжему, коротко стриженному затылку.

—   Да бросьте! Вы же всё давно просчитали! Вас убъют. Никто вас даже не спросится. Да кому вы такой нужны, «Гриша»? Подставили вас, вот что! Немцы свою, другую операцию готовят. Им нужно дезинформацию большевикам сбросить. Они вас и выбрали. Через сердечную привязанность к вашей… ну, «Машке», зацепили. Вы думаете, — заторопился рыжий, чувствуя как учащённо забился пульс у сидящего на его спине: — …что ей ребёнка оставили просто так? Ага, cщас! Запросто так эти гады ничего не делают. Они вас повязали таким образом. Наживку вам обоим забросили, а вы её сглотнули.  Уверен, что её отдельно обработали. Чтобы она в вас подозревала скрытого врага, большевицкого агента, труса и саботажника. Ну, и всё такое-растакое…

—   Как?!? Гонишь или борзеешь?!? – у «Гриши» кровь отлила от тела и заледенели кончики пальцев.

—   Да не… Ствол-то ты убери, начальник. Договорились? Так вот, слушай. Шестёрка в блатном мире – уважаемый человек. Не опущенный. Сам я до войны в шестёрках у Васи Тёмного ходил. Вор смоленский. В здешних краях в сильной чести. Просекаешь? Харе? – начал рыжий прежний голосом.

—   Харе, харе… — «Гриша» хотел сломать ему шейные позвонки, но вовремя одумался. Надо было ещё убедиться, что в тайнике. Сердце моментально покрыла корка льда. Стало не по себе при мысли, что «рыжего» навели именно на это место. Хотя, впрочем, что тут странного? Куда ещё, прикажите, наводить?  Кроме всего… Наверняка он заброшен за линию фронта уже давно. Не стал бы Крумме жертвовать «первачком» ради столь серьёздной акции. Правда, будет весело, если сейчас за ними кто-то наблюдает из-за кустов или деревьев. У «рыжего» наверняка» такой наглый тон ввиду этого. Интересно, он и впрямь думал, что я его даже не попытаюсь убить? Были такие мысли, ой, каюсь были…

—   Лежать неподвижно, — он резко привстал и прыжком оказался по правую сторону от лежавшего. Ухватив его захватом за шею, резко повернул лицом на запад. – Назад не глядеть. Понял? Зыркнешь, пуля промеж глаз. Усёк?

—  Усёк…

То, что он обнаружил в тайнике, превратило его в сплошной кусок льда. В контейнере был, как и следовало ожидать свёрнутый листик папиросной бумаги. На нём колонкой цифр был закодирован следующий текст: «ЦЕППЕЛИН-ГРИША. ПО ПРОЧТЕНИИ СЖЕЧЬ. ПОСЛЕ ТОГО, КАК ЭТО ПРОИЗОЙДЁТ, СОВЕРШИТЬ БРОСОК  В ТРИДЦАТЬ КИЛОМЕТРОВ В ОБРАТНОМ НАПРАВЛЕНИИ.  СОЙТИ В ЛЕС. ПЕРЕСЛАТЬ В ЦЕНТР РАДИОГРАММУ УСЛОВЛЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ. ЖДАТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ. ОБЪЕКТ НЕ ЛИКВИДИРОВАТЬ. В СЛУЧАЕ ЕГО ЛИКВИДАЦИИ СДАТЬ РУКОВОДСТВО ОПЕРАЦИИ МАШЕ. ПАУЛЬ».

С минуту он сидел возле корней. Разинув рот и ловя им спасительный свежий воздух. Пока солнце не проникло за густую завесу тёмно-зелёной листвы, теплей ему не стало. Вот суки… Арийцы, мать их… Такие же гавнюки, как и все остальные. Тридцать километров назад! Кто такое делает? Где такое прописано в учебных пособиях по агентурно-диверсионной и разведовательной деятельности? Да им нарочно с первого же курса вдалбливали: после высадки – отойти как можно дальше от места выброски. Да не по прямой, но – петляя. В любом случае по дорогам могут быть кордоны. Они, проверив документы, могут передать данные по цепочке. И тогда – пиши-пропало! – группа примелькается и «засветиться». А это – без пяти минут от провала!  А этого, значит…

Он с непонятным чувством осмотрел лежавшего на земле рыжего. Он достал из нагрудного кармана гимнастёрки зажигалку из гильзы. Запалил листик с шифром. Затем спрятал и замаскировал контейнер. Получается, что парень изначально ему подыгрывал. Долг платежом, как говорится, красен.

—   Сейчас я тебе ослаблю узлы, — сказал он спокойно, садясь коленом на его спину. – Сосчитаешь до ста, только потом освободишься и уйдёшь. Ферштейн?

—   Вы подумайте о том, что слышали, — раздался ему в ответ другой голос рыжего.

«Гриша», ни слова ни говоря, ослабил узел. Теперь лежащий мог дотянуться до него пальцами и развязать. Внутри было ещё холодно. Но мысль о том, что «Маше» было поручено его ликвидировать, если он ликвидировал бы «рыжего», обожгла его с ног до головы. Ага, после условленной радиограммы. А потом самостоятельным ходом добраться до какого-нибудь явочного «ящика». И «осесть» там, пока её не переправят за линию фронта. Или ещё чего…

Он не торопясь шёл сквозь сучья и ветки, отстраняя тяжёлые еловые лапники. Сапоги хрустели по сосновым иглам. Он пренебрегал многим писанным и не писанным правилам конспирации. Зачем ему они были нужны? Зачем? Его послали на верную смерть. Им затребовалась «подстава». Вот и нашли дураков. Эту красивую и брюхатую, беременную от него дуру. На что она рассчитывала? Дура… Он видел перед собой эти холёные и рассудительные лица Крумме, Ставински и прочих немцев-преподавателей. Гады…

Он пару раз оглянулся. Чаща, прорезанная сквозь кроны тёмной листвы бледно-золотистыми потоками света, была величественна и пуста. Суетливо перебегала с ветки на ветку и, петляя, спускалась по мшисто-серому стволу, белка с пушистым чёрнобурым хвостом. Её глазки-бусинки замерли на его полусогнутой фигуре. Казалось, проникли в самую глубину и вывернули её наизнанку. Многое было неприятно вспоминать. Многое хотелось забыть.

Он вспомнил, как пришли за отцом в 1937-м. Хрустя кожаным пальто, вторгся ранним утром в комнатку  общежития старший лейтенант НКВД в малиновой фуражке с синим верхом. Он вручил оторопевшей семье ордер на арест, украшенный сиреневой круглой печатью и подписью городского прокурора. «Воронов Григорий Алексеевич здесь проживает? Предъявите ваши документы! Ознакомьтесь. Собирайтесь…» Следом шагнули двое бойцов в шинелях с малиновыми петлицами, в таких же фуражках, при винтовках и патронных сумках. Сиротливо жался к стене дворник, поднятые соседи-понятые, а также участковый милиционер, что шмыгал носом и казался уверенным в себе. Комнату тут же обшарили основательно (понятые сидели и старались никуда не смотреть). Были изъяты деньги, которые боец НКВД обнаружил под подушкой отца, несколько книг и брощюр, одна из которых, тоненькая, изданная в Мехико, называлась «Бюллетень оппозиции»  за авторством Льва Давидовича Троцкого. (Изъятые книги, впрочем, тоже принадлежали бывшим оппозиционерам и его сторонникам, что уже были расстреляны.) Пролистнув одну за другой, останавливаясь на выделенных местах и занося их в протокол (опись изъятого велась отдельно), старший лейтенант даже причмокнул: «Какая контрреволюция! Развели тут, понимаешь…» «Не смей, слышишь ты… жандармская морда!» — вспылил было отец, едва не сорвавшись с места. Но на плечо его тут же легла рука конвоира. «Я те голос-то подниму! – криво усмехнулся старший наряда, занося что-то в протокол. Изъятые брошюры он спешно упаковал в свой планшет: — Кончилось ваше времечко, троцкисты-оппортунисты. Настало время ответ держать перед советским народом. Твари…» Последнее прозвучало грозно, но по-мальчишески. Алексей, которому тогда было восемнадцать, прыснул смехом. Мать лишь сильнее прижала его к себе. «Ты у меня ещё посмейся! – повысил старший лейтенант голос. – Тоже к нам хочешь? Знаешь, чем отец твой занимался? Ничего, узнаешь. А будешь идти тем же путём, окажешься у нас. Вы, мамаша, ему об этом чаще напоминайте». И разразился под конец обыска пышной тирадой о процессах троцкистской оппозицией, их связями с социал-фашистами и мировой буржуазией. Во всю эту чепуху не хотелось верить. И не верилось до тех пор, пока не попал в плен и не наслышался от троцкистской оппозиции, что действительно всё это время плела всевозможные заговоры и стремилась организовать убийство Сталина.

Он предусмотрительно вскинул пистолет, когда деревья стали заметно редеть и показалась жёлто-серая лента дороги. Вот он, силуэт зеленовато-синего мотоцикла с деревянным, притороченным к люльке ящиком. Стоп… Внутри всё отмерло. Непослушными (в который раз!) стали ноги, деревянными внутренности. В люльке никого не было. Подле мотоцикла также никого. Играет с ним, девка? Или устроилась где-нибудь поблизости, с автоматом наизготовку? В шифровке ясно сказано: в случае ликвидации объекта передать командование… Вот оно как, Алёша. Те ни в грош людей ни ставят, и эти тоже. Одним миром все мазаны, сволочи. А он и прочие людишки суть муравейник. Копошиться в дерьме призваны, от самого что ни на есть, от рождения.

В конце-концов он, осмелев от чувства собственной обречённости, решился выйти на обочину. Пистолет (как учили) держал за ствол, утопленный в рукав плаща. А Машки всё не было. Когда на дороге, подсохшей от солнца, запылило. Показался зелёный, вытянутой посадки грузовик «студебеккер». Он, не доезжая до «цундаппа», резко, но уверенно тормознул. Из окошка вылезла вихрастая голова молодого парня в лихо сдвинутой пилотке:

—   Товарищ капитан, помощь не нужна?

Он круто мотнул головой.

—  Парень, где тут ближайшая комендатура?

Он знал, что не ранее, чем через час, если выехать на грейдер и ехать по прямой, то будет Смоленск. Там тебе и этапно-заградительная комендатура и военный комендант, и НКВД. Кому хошь, как говорится, тому и сдавайся на милость победителя.

—   Дак это… В городе и есть, — вылупил на него серые глаза водитель. – Может я того… на прицеп вас возьму? Ага?..

—   Да нет, мотоцикл впорядке, — устало, от нахлынувшей апатии, процедил «Гриша». – Ты это…

Водитель с улыбкой изготовился было что-то ответить, но улыбка застыла как приклеенная на его молодом, вытянутом и скуластом лице. Вращая оловянными от ужаса глазами, он дико взвизгнул:

—   Немцы! Ложитесь, товарищ капитан!

Забыв про всё, «Гриша» тут же слился с землёй. А водитель вытянув из-за сиденья карабин, лязгая затвором, спрыгнул с ребристой подножки грузовика. «Гриша» инстенктивно обернулся в сторону, куда был направлен ствол карабина. Он обмер – из-за лапника в распахнутом демисезонном плаще, из-под которого виднелось синее крепдешиновое платье, шла Машка. Её красивое круглое лицо светилось зловещей уверенностью.

—   Так, руки вверх! – гаркнул водитель. – Кому сказано?!? – и, не дожидаясь «китайских церемоний»: — Кто такая? Чего здесь бродишь? Документы!

Машка криво повела губой. Но и виду не подала, что презирает его. Говорил он так много и сбивчиво ясное дело – от страху. Руки его с положенным наизготовку карабином тряслись. Скорее всего, недавнего призыва. Молодняк ещё, восемнадцати нет. Водил полуторку до войны, окончил техникум. Девку ни разу не целовал, или целовал, но испугался. Забыл, как это делается, супчик-голубчик. В партизанах, быть может, воевал. Хотя не похоже. Тот, кто срелял и убивал, так не трусится. Нет, не убил ты ещё никого, сосуночек. А вот тебя…

—   Юноша, да прям! Женщину что ли убивать будешь?

Она давила на нерв. И достигла своего. Этот юнош в необмятой цвета хаки гимнастёрке опустил своё оружие. Он в нерещительности перемялся с ноги на ногу. Затем, шмыгнув носом, заявил:

—   А у нас строжайший приказ – всякого, кто из лесу выйдет, подозрительного – на мушку.  И к коменданту или в управление НКВД.

—   Зачем в НКВД? Тю… — она скривила густо намазанные губы. – В СМЕРШ, наверное. Ты не забыл, мальчик?

—   Не-а… — округлил он глаза. – Но нам так сказали.

—  А, плюнь на тех, кто сказали. В Красной армии есть своя контрразведка СМЕРШ. Она всеми шпионами и диверсантами занимается. Понял? – Машка приветливо качнула головой в сторону «Гриши», всё ещё распростёртого по дороге. – Вот, товарищ капитан тоже из СМЕРШа. Вы, пожалуйста, не стесняйтесь, — она кивнула «Грише» так, что он немедленно поднялся. – Да, да, именно это. Покажите товарищу бойцу свои документы. И продолжим движение. Ясно?

Он, одёргивая запыленный плащ, угрюмо мотнул головой. Затем, достав из нагрудного кармана красную книжицу с маленькими буковками «Контрразведка СМЕРШ» по корешку, показал её водителю.

—   Всё ясно, — тот неуверенно запихнул карабин за сиденье. Оглядываясь, полез туда же: — Счастливого пути, товарищ капитан. И вам также.

—   Да… Пожалуйста, ваши документы, — она, ласково улыбаясь, приблизилась к нему.

—   А, это самое… да пожалуйста…

***

«Тигр» медленно поворачивал свою округлую пятнистую башню, округлённую с боков и украшенную трубками дымоиспускателей. Он появился вскоре после того, как Виктор вторым снарядом уложил-таки вражескую самоходку. Появилась двойка «илов» в сопровождении одного МИГа. Они принялись утюжить местность, где расположились вражеские пехотинцы, реактивными и авиационными снарядами. Всё покрылось султанами земли и пламени. Виктор, было, вздохнул спокойно вместе с другими членами экипажа, ощущая лишь недолеченную внутреннюю тревогу (подозрение насчёт Иванова). Но вскоре сквозь броню донёсся слабый крик Борзилова: «Командир! «Тигр» справа…» В окуляры командирской башенки Виктор живо рассмотрел петляющий меж подбитыми танками силуэт Pz.Kpfw.V. Грохоча восемью парами с каждого борта катков, наслаивающихся друг на друга, новейший гитлеровский танк двигался весьма осторожно. Делая короткие остановки, его командир поворачивал командирскую башенку. И понятно: помимо дымившихся то там, то тут зелёных обгоревших Т-34, Т-70, Су-76 и прочей русской техники он повидал немало такого же разгорающегося железного хлама с чёрно-белым крестом. Русские хоть и попадали в артиллерийские засады, как в 1941-м, атакуя по старинке фронтально, но все ж овладевали германской тактикой. Они уже научились наносить массированные удары. Кроме того парализованная с начала боёв за курский выступ русская авиация начинала захватывать преимущество над люфтваффе. Теперь уже не «фоке-вульфы» и «Ю-87», но «чёрная смерть» наносила удары по германским коммуникациям. В сутки панцердивизии из-за её работы теряли по двадцать боевых машин, не считая бронетранспортёров, тягачей и прочей техники.

Виктор мрачно прикинул свои возможности. Расстояние до цели – 400 с небольшим. На таком расстоянии «остоголовые» давали рикошет. Кроме того, на высокую начальную скорость полёта снаряда не приходилось надеяться. А броня у «Тигра» лобовая – 100 мм. Бортовые листы в 80 мм. Рассчитывать приходилось только на сближение с этой грузной махиной. Либо на удачный выстрел в башню, что с боков имела толщину по 50 мм. Если повезёт – заклиним 88-мм пушку. Поубиваем или подраним осколками экипаж. Вот такие вот перспективы невесёлые, прямо скажем.

А тут ещё стало «веселей». В мемюранах наушников, где шумели чужие частоты и раздавался германский многоголосый лай или русский трёхэтажный мат, раздались знакомые позывные:

—   Сороковой! Приём! Пятидесятый… Как слышно?

—   Есть, пятидесятый! Сороковой слышит вас хорошо. До…

—  Ну-ну, докладывай. Только быстро.

—   Я как раз и хочу быстро. Тут у меня цель в 400-х метрах – «Тигр». Остановился, гад, и высматривает. Видно, они по рации получили сообщение, что здесь артзасада или огневая точка. Высылают головную машину для разведки. А самоходка, которую мы раскурочили, была охотником. Танковым снайпером. Только я думаю, что надо ждать гостей с флангов. Так что помощь, пятидесятый, помощи жду! Не дайте сгореть в адском пламени!

—   А что, ещё… Ах, засранцы… — голос Беспечного стал зловещим. – Точно в штрафную захотели. Ладно, не хотим по-хорошему, будет по-плохому. Сейчас снова свяжусь со шта… тьфу ты, бестолочь! С «муравейником», пусть вышлют «фасоли» и хотя бы пару «сучек». «Соколов» постараюсь нарячь. Но это не главное, комбат. Как ты запрашивал насчёт твоего Иванова, помнишь?

—  Как же! – у Виктора неприятно заледенело. – А что там… что-нибудь обнаружилось?

—   Ты это… напраслину пока не гони. Успокойся, главное. Он сейчас где?

—  А, это… — у Виктора всё внутри превратилось осклизлый ком и провалилось ниже пупа. – Там, снаружи.

—   Вот и хорошо! – ворвался в эфир незнакомый жёсткий голос. – Слушайте меня внимательно, сороковой. Говорит сорок восьмой. Как слышно, приём?

Виктор почувствовал невероятное облегчение, хотя внутренности его полоскались ещё ниже уровня живота. «Сорок восьмой» это были позывные контрразведки «СМЕРШ». Он как бы случайно услышал в разговоре Беспечного накануне об этом. При нём майор связался по рации через эти позывные с уполномоченным контрразведки при штабе дивизии, которой они были приданы. Надо было доложить о поведении трёх бойцов и одного командира батареи, что были ему чем-то интересны. Беспечный жестом попросил Виктора покинуть палатку.

—   Ага, я понял, сорок восьмой. Приём!

—   Отлично! Значит так, сороковой. Во-первых, благодарю за бдительность и жму лапу. Во-вторых, сохраняй спокойствие. Что там видешь перед собой – плюнь… Всё у тебя получится, все цели поразишь. Сейчас главное одно – своего Иванова не упускай из виду. Как ни в чём не бывало, с ним держись, понял?

—  Так точно, понял, товарищ сорок восьмой.

—  Спасибо, за товарища. Часы при тебе? Не стали?

— Да, не стали. При мне.

— Раз не стали, значит уже при тебе. Слушай внимательно. Сейчас на моих без пятнадцати двенадцать. На твоих?

—  Двенадцать ровно, това…

—   Переведи стрелки, как у меня, —  требовательно перебил его уполномоченный. – Ровно в 13-00 чтобы вышел со мной на связь. Что б кровь из носу, как говорится. Понятно?

—   Есть, понятно. Разрешите исполнять? – глупо осведомился Виктор.

—   Есть, разрешаю. Ещё раз молодец. Ещё раз жму пять. Действуй.

—  Я… это… сорок восьмой! – «вдогонку» заорал Виктор, но тут же спасительно сбился в шепот: —  Докладываю, что на поле боя замечен был мальчик, что проживает в деревне. Имени не помню. Более точные данные у лейтенанта Ахромеева из моего батальона, что остался…

Но в эфире оглушительно затрещало. В этом треске потонули все радиосигналы. А тут ещё Хохленко заорал как резаный:

—  Комбат, «Тигр» накрылся! Глядите!

— Да ну! Ить, едрит их…

С «Тигром» и впрямь творилось что-то неладное. Что-то с оглушительным треском лопнуло позади или сбоку от пятнистой продолговатой башни с мощным хоботом пушки. Вскоре панцер потонул в клубах дыма. В грохоте боя было не разобрать, из чего стреляли. Но, судя по всему, «засадили» в двигатель. Хотя непонятно было, отчего пламя так нехотя разгоралось! Высокоактановый бензин, на котором работали все фрицевские танки и прочая техника вспыхивал мгновенно кустом яркого пламени, что превращался в ослепительно горячий сноп. Отчего так не произошло?

—   Комбат, что делать будем? – раздался под ухом голос Хохленко.

—   Иди ты! Сам не знаю.

Скорее всего, ловушка, пронеслось в голове. Дым пустили. Либо шашку на броне запалили, либо пиропатрон рванули. Выманивают… Дальнейшее, правда, притно удивило его. Позади, умело лавируя меж подбитых и горящих машин, выпозла СУ-122. Сергиенко живой! Получается, он подбил «тигр»?

—   Сергиенко, ты живой!?! – заорал Виктор в мембраны наушников, презрев всякую кодировку. – Отзовись, чертяка!

В ответ из наушников донеслось шипение. Вроде бы по-русски гаркнул кто-то, но затем притих. С СУ-122 тем временем происходило вот что. Она совершила разворот. Подобно бору, прочертив круг, самоходка задом попятилась в их направлении. «Правильно, — подумал Виктор, — поумнел парень. Не подставляет задницу под прицел. Но почему не слышно ответа? Рацию повредило?» Он  в перископы командирской башенки внимательно, с замирающим сердцем, изучил продолговатый, скошенный зелёный корпус СУ-122 с короткой, выдвинутой вперёд гаубицой. Позади него отчётливо вырисовывались топливные баки и выхлопные трубы, изрыгающие искры вперемешку с клубами сизо-голубого дыма. «…Ага, дюже странно – противник так взял и пропустил её сквозь боевые порядки! – продолжал думать Виктор с наростающим возбуждением. Пальцы лихорадочно, почти не чувствуя самоконтроля, зашарили по затвору и спусковой скобе ППШ. – Ага, немае дурних! Так мы и купились на ваши пряники, господа фашисты. Видать, ребят наших… вечная им память… того – в расход, а сами, на их место. То-то было сообщение от Беспечного накануне, что под Андреевкой при захвате райцентра немцы использовали трофейные тридцатьчетвёрки. Сволочи, мать их… Так что…» Он был почти уверен в свое правоте. Но вдарить через трансмиссию по СУ-122 как-то не хотелось. Мало ли что! Да и жаль боевую машину, пусть и отбитую, но всё-таки сделанную руками советских людей на Уралмаше. Зачем её портить? Надоть, как говорится, повторно отбить. Теперь уже в собственные, законные руки.

С Богом, сказал он себе. И крикнул в триплекс:

—  Братцы славяне! Внимание, подходит самоходка. Быть всем начеку. Особенно тебя прошу, Иванов.

Он почти не думая сказал последнее. Но сказал это быстро и уверенно. Почему? Сам он по прошествии времени обозначил это для себя так: Иванову будет одновременно странно и приятно, что его выделил командир. Выделил, но не пожурил. Если это враг, то враг. Либо излишне напряжётся, либо вовсе расслабится. Комбат просит подчинённого! Ха…

Следя в триплекс за грохочущим в их сторону стальным прямоугольником с белым номером «30» на скошенных низких бортах, он думал о следующих вражеских шагах, будя там враг. Зайдут назад, а затем возьмут под прицел. Но что им это даст? И вообще, не свихнулся ли он со своей подозрительностью? Фрицам проще было послать две–три машины с флангов. Взять их в клещи и… Зачем, действительно, этот номер с трофейной самоходкой? Им что – понадобился ещё трофей, СУ-85? Обнищали?..

Но мысли его были сбиты внезапным, потрясшим его открытием. В ответ на его приказ-пожелание тем, кто остался снаружи, прозвучала тишина. Никто ему ни ответил. Ни Борзилов, ни Иванов. Неужто, Иванов…

Его резали без ножа. Отрезали ему все пути к отступлению. Заставляли действовать по навязанному. Он не мог этому сопротивляться, но и не мог поддаваться. Поэтому, кинув Хохленко (тот разинул рот) малопонятное, но выразительное: «Держи на прицеле!», Виктор распахнул в днище САУ крышку эвакуационного люка. Схватив пистолет-пулемёт, он скользнул на комья рыхлой земли. Зная, что снаружи этот лязгающий звук за шумом ревущего, перегретого двигателя вряд ли слышим, он, особенно не волновался. Горячая волна обожгла его прятно. Эта волна толкала его вперёд.

За гребнем воронки ни маячили, как и следовало ожидать, чёрные танкистские шлемы. Иванов и Борзилов куда-то делись. Зато увиденное им впереди сразу всё расставило по своим местам. Как только СУ-122 въехала, пятясь задом, в «мёртвую зону», по бурой земле из-под массивного канала 122-мм юркнул перекатом силуэт в пятнистом маскировочном одеянии. Один, второй…

Виктор поймал в прорезь ППШ это место, где мелькнули диверсанты. Но в следующий момент ощутил на шее железный обхват чей-то сильной руки. Уперев в его спину колено, его профессионально давили к земле. Второй рукой кто-то выворачивал его правую руку. Не найдя ничего лучшего, Виктор изо всех сил, рискуя изувечить себе лицо, вдарил эту вражескую руку кованым прикладом ППШ. Получилось! Сзади вырвался  раздирающий душу вопль. Человек, сидящий на его спине, оторвал  свою руку, как будто её ужалили. Этого момента было достаточно, чтобы Виктор, изогнувшись в противоестественной позе (ему продолжали заламывать правую), держа оружие пальцами левой, изо всех сил вдарил сидящего на своей спине прикладом. Конечно, сказать, что изо всех сил – означало покривить душой. Удар был не очень силён. К тому же ППШ выпал из разжавшихся пальцев. Но удар произвёл на врага ошеломляющее впечатление. Он судорожно выпустил левую руку Виктора, который, не теряя ни мгновения, довольно сильно тряхнул всем телом. Тряхнул так, что сидящий запрокинулся и окончательно выпустил его из своих цепких захватов.

Ещё через минуту они, вцепившись друг в друга, кубарем катились по изрытой, пахнущей своим и немецким толом земле. Почти в обнимку рухнули в воронку, где, уперев дуло пушки в дно, валялась сорванная взрывом башня Т-34. Голова Виктора звонко приложилось о что-то выпуклое и железное. Но думать было некогда – над собой он увидел занесённое хищно сверкнувшее, голубоватое лезвие. Удар пришёлся рядом с лицом. Нож засел по рукоять в землю. Виктор вцепился в запястье чужой руки зубами. Подмявший его под себя снова взвыл. Он инстенктивно нанёс Виктору два удара левой в область сонной артерии. Но тот успел выставить подбородок. Чувствуя, что теряет силы (кто-то будто отсасывал их), комбат снова призвал в помощь Всевышнего. В тот момент, когда знакомая тугая струя Божественного сияния вошла ему в мозг, словно очистив его от комьев грязи, он ударом в челюсть, казало бы совсем слабым, отбросил врага далеко от себя. Выхватив из кобуры ТТ, наставил его на поверженное тело:

—   А ну, хенде хох! Я не шучу.

—   Я тоже, комбат. Сука…

Это был Иванов, во что верилось с трудом. Левая его рука была в крови и покрывалась багрово-синим отёком. Он держал её, прижавши к себе и баюкая как младенца. Правой он совершал замысловатые, быстрые движения финкой. Добродушное некогда его лицо с красивыми усиками и полубачками стало осунувшимся и бледным. Его покрывала копоть. Но глаза оставались прежними, не лишёнными лукавого задора. Правда, на мгновение в них проскальзывало незнакомое холодно-расчётливое выражение, что наряду с прежним взглядом откровенно пугало и даже обезоруживало противника.

—   Ну, что, комбат… товарищ Померанцев Виктор, по отчеству не помню как, это всё-таки произошло! Не желаете это признать? А я желаю. И признаю. И вам советую. Лучше сдавайтесь. Там действуют настоящие спецы, ни чета мне. Хохленко уже уделали, а Борзилова я уделал. Он-то жив, зараза. Был бы я там, может, упросил бы оставить его в живых, — на этот раз Иванов врал бесстыдно, что не могло не укрыться. – Мыслишь, комбат, виновником какого преступления являешься? Человека из-за тебя там убивают? Эх ты… Сдавайся!

—   Пошёл ты на х…

—   Ах, так…

Сияющее лезвие, совершив замысловатый круг, оказалось под носом у Виктора. Он успел присесть. На какое-то мгновение Виктор забыл о своём оружии. Вспомнив детство, ухватил с горсть земли и бросил россыпью перед собой. Иванов, шепча что-то матерное, отскочил. В следующий момент пальцы Виктора уже напомнили ему про ребристую рукоять пистолета. Сняв с предохранителя и передёрнув ствол, он выпустил в заметавшийся перед ним знакомый силуэт всю обойму.

…Иванова мотало из стороны в сторону. Последним движением, сделав выпад, он угодил по касательной в правое ребро комбата. Но тупой вытянутый вороненый ствол ТТ изрыгнул последний выстрел прямо в живот. Иванов, беззвучно шевеля тонкими губами, с остекленившим взглядом, медленно осел на Виктора. Лезвие финки больно царапнуло кожу, что под сукном и брезентом амуниции стала набухать мокрыми пятнами.

—   Иванов… Славка, зачем? – Виктора рвало на своего бывшего бойца и боевого товарища. – Что я тебе… Как ты мог, на командира… руку?.. Я ж тебя сейчас…

—  Знаешь, комбат, — шептал поверженный им бывший боевой товарищ, — заткнись ты! Когда твое место среди них, а моё среди вас, то лучше помолчать. Скажи спасибо, что не убил. Тебе в мозг вселился, но подчинить не сумел. Сильный ты, чёрт, сильный… Все вы сильные, если под Богом ходите. Он вас любит, а нас нет.

—   Слушай, зачем… ты, сволочь? Добъю…

—   Дурак ты… Сдохну я сейчас. Слушай… — на губах у Иванова появились розовые пузыри, — я здесь по заданию давно. Что теперь… Раз такое на мою долю выпало, обещай, что пацана моего в Одессе найдёшь. После войны, если жив останешься. На Дерибасовской шестнадцать все знают – Анна Иванова… Анна Николаевна, мама моя. Понял? Повтори… то-то! И ещё: в Сочи это… на Цветном бульваре, в управлении НКВД сидит наш агент. Сидит долго, ещё с двадцатых. Не знаю, как на него выйти, но знаю, что до войны он служил в Краснодаре. За два-три дня его туда перевели. Хотели на границу, а перевели…

Он окончательно замолк, когда изо рта вырвался хрип. Вот, поди ж ты, подумал Виктор, гад, а всё-таки – человек. Своего выдал, если не соврал. Хотя, зачем ему врать? Недаром говорят, перед смертью человеку ничего не утаить. Если что сказал, значит, так оно и есть.

Он пришёл в себя от шлепков. Кто-то шлёпал его маленькими, но сильными ручонками по щекам. Затем на лицо обрушился тёплый водопад.

—   Дядя командир, дядя командир! Да очнитесь!  — раздался срывающийся в плач знакомый детский голосок.

То был Сашка из деревни. Отвинтив колпачок фляги, что висела на боку Виктора, он полили его водой, которую набрал в рот по самые уши.

—  А… что… Фу, спасибо тебе, мальчик… — Виктор, придавленный телом Иванова, едва ворочал губами.

Во рту неприятно давили комья рвоты. Правое ребро саднило порезом. Кровь, что пропитала комбинезон, редкими струйками проникла в брюки и за голенище сапога. От этого хотелось рвать ещё сильней. Как на именинах в училище, вернее после опохмелки, пронеслось у него в голове запоздалое воспоминание.

—   Ты как здесь? – не найдя ничего лучше, спросил он, глядя мальчишке прямо в глаза.

—   Вы-то как, ходить можете?

—   Так, ты это… Вопросы старшему по званию мал ещё задавать. Тьфу, что это я… — Виктор как бы нехотя пихнул мёртвого Иванова. Тот сполз обмякшим тюком на землю, под ноги. – Вот, дружка потерял. Гнида оказалась редкосная… такая вот… — Виктора несло, и он ничего с собой не мог поделать. – За-а-араза, проститутка, б..! Убил бы такого, два раза бы убил!  Ты как здесь, гадёныш!?! – он внезапным рывком схватил мальчика за лямку и рванул к себе. Раздался треск: — Шпионишь, докладываешь своему Абверу? Родине изменяешь, сучонок? Придушу…

—   Ай, дяденька, пустите!

Чувствуя слабые шлепки по лицу, что наносил мальчуган обоими руками, Виктор, наконец, выпустил его. Понимая, что перегнул, виновато опустил голову.

—   Прости, — задавленно произнёс он. – Нашло что-то. А вообще, шёл бы домой, к мамке. Нечего здесь шастать под огнём. Не ровен час убъют тебя. Многих уже убили. Я вон своего боевого товарища тоже кончил. Не товарища… так – гадом оказался этот товарищ. А ты иди, Сашка. Давай…

Испуганно тараща глазёнки, Сашка ловил перепачкаными ручонами оборванную лямку. Наконец он её поймал и стянул тугим узлом.

—   Вы это… дяденька, не подумайте ничего. Я на наших работаю. Не на фрицев.

—   А я ничего и не думаю, парень, — Виктор неловко полез на гребень воронки, слушая непривычную тишину, что повисла над полем боя. – Только хочу, чтобы одним трупом стало на свете  меньше. Понятно? Вот и мамка твоя, поди, волнуется. И сестрёнка…

—   Это не мамка, — быстрым шёпотом отвечал мальчуган. – Мамку в Германию ихнюю угнали. Это сестра её. Нас к себе взяла.

—   А сестре что – повезло? – нахально осведомился Виктор, подползая к гребню. – Ростом не вышла?

—  А у тёти Клавы муж был староста. Его немцы назначили. Вот её почему не угнали. Вам понятно?

—  Ага… жаль не попался он мне, — процедил Виктор неласково. — Уж я бы… Или он тоже – на наших?

— Ни! Дядя Витя вообще ни за кого не был. Так, сам по себе. Так он и говорил: «Всяк сам по себе».

— А сейчас где? В подполе прячется?

— Да нет. С немцами сбежал. Хотел и нас с собой, да тётя Клава не позволила. Говорит ему: «Раз ты сам по себе, то и мы тоже сами по себе». Он хотел её прибить, а она его ухватом. Немцы как заржут! Он голову обмотал моей рубашкой и с ними в машину. Вот так…

Виктор посмотрел наружу и обомлел. «Тигр» стоял, направив дуло с массивным тормозом, прямо возле его самоходки. СУ-122 в развёрнутом состоянии тоже уставила ствол в наше расположение. Время от времени, обе машины шумели внутри голосами. По характеру их звучания было ясно, что ведутся радиопереговоры. Но самое главное произошло минутой позже. Над головой и по земле скользнула овальная тень. Юла…

—   Дядя, опять! – зашептал мальчишка. – Вы только не смейтесь и не ругайтесь. Я её уже видел.

—   И я тоже, — нехотя признался Виктор, теперь уже шепотом. – Сашка, слышишь меня? Не ори как на пожаре. Понял? Лежи тихо. От, блин…

За островами подбитых машин сзади он увидал движение германских танков и бронетранспортёров, что шли ромбом. Среди боевых машин были как привычные глазу модернизированные и не очень PzIII и PzIV, так и отбитые Т-34 с мальтийскими крестами на броне. У этих «меченных» башни были увенчаны командирскими башенками, а вместо привычных глазу 20-калибровых Ф-34 были установлены 75-мм пушки с коническим тормозом. Вскоре, гусеничные машины с уложенными сверху дополнительными траками, вышли из общего строя. Хлопнули металлические дверки на гробовидных кузовах и по обеим сторонам вытянутых кабин. Фигурки в пятнистых куртках понесли троса c крючьями к застывшим, искарёженным панцерам. Десяток машин тут же оказались взяты на буксир. Тягачи заурчали и принялись выволакивать их с поля боя.

Виктор с ненавистью следил за их работой. Запасливые, нечего сказать! Мы-то так быстро ещё не научились эвакуировать свои подбитые танки. Понятное дело – Родина новые даст! Он с негодованием следил за корпусом своей СУ-85. Жалко… А командирская башенка на «Тигре» с номером «335» пришла в движение. Тускло поблёскивая зеленоватыми перископными стёклышками, она поворачивалась на турели то вправо, то влево. Но взгляд Виктора будто прирос с СУ-122. Поначалу он не рассмотрел продолговатые тёмные предметы, распростёртые возле передних гусеничных скатов. Но затем, присмотревшись, обомлел. Он рассмотрел, выхватив из футляра бинокль, прикрученных проволокой двух советских танкистов в тёмно-синих, замасленных и запыленных комбинезонах с чёрными, мягкими полевыми погонами, на которых можно было различить красный просвет и блескучие звёздочки. Их связали по рукам мотками проволок, прикрутив её к тракам. Сволочи, гады – мать их… Не танкисты наши, конечно, но те, кто эти сделали. Выродки в человечьем обличии, эти немцы, облачённые в пятнистые зеленовато-коричневые куртки, в касках с молниями; в коротких, с расходящимися голенищами сапогах, покрытых по всей подошве квадратными шляпками гвоздей, что чеканят неприятную, нервную дробь по камням.

Тут черноволосая голова крайнего, правого к нему танкиста дрогнула и склонилась на бок. В окуляры бинокля, подкрутив колёсико «резкости», он увидел горбатый, окровавленный нос, расплывшийся по загоревшей скуле тёмно-фиолетовый подтёк. Сощуренный миндалевидный глаз, казалось, весело (что было страшно!) подмигнул ему. Тевосян Армен… Барефзес, дорогой мой командир! Что они с тобой сделали, сочинец… советский, настоящий советский офицер!

Тут один из ремонтных транспортёров приблизился  к его родной самоходке, которую не хотелось называть сейчас «сукой». Лязгая гусеницами, вражеская машина зашла со стороны её трансмиссии. Из металлического продолговатого кузова спрыгнули, опасливо пригнувшись, две фигуры в оливково-зелёных комбинезонах и пилотках с чёрным кантом. Они принялись раскручивать тяжёлый трос с крюком, что бы подцепить им СУ-85. Уволочь его «боевую подругу» в свой тыл.

Решение пришло быстро. Рука Виктора, опережая мозг, поползла к ракетнице, что висела у него на боку в брезентовой кобуре. Наблюдать, как фрицы утягивают с поля боя свои и советские машины, он спокойно не мог.

***

… «Гриша» одним движением прихватил ТТ, утопленный в плащ. Он молниеносно вскинул руку и выстрелил в неё. Пуля разорвала болонь на правом Машином плече. Неловко хватая прострел левой, она сперва с удивлением воззрилась на него. Словно говоря: «Ты что – очумел совсем? Я же ношу твоё дитя, ирод!» Затем она медленно осела на дорогу. Плащ вздулся вокруг неё пузырём.

У бойца-водителя лицо вмиг стало мелово-бледным. Шевеля ртом, словно силясь поймать крупицы воздуха, он принялся поднимать ствол карабина.

—   Боец, отставить!

Это крикнул слабым, но настойчивым голосом «Гриша».

—  Отставить, кому говорят! – повторил он уже сурово, сводя узкие чёрные брови на переносице: — Слушай меня внимательно и не бойся. Мы… я и она – диверсанты. Понял? Кивни! Ага… Слышал про Абвер? Нас забросили сюда. Мы на него… на Абвер этот гребаный работаем. Меня ты можешь не бояться. Вези меня сдаваться в комендатуру, в НКВД, к чёрту лысому… В СМЕРШ. Понятно?

Он говорил это всё больше, понимая, что по какой-то мощной, но невидимой, необъяснимой причине не может даже с места сдвинуться. Одной из составляющих этой таинственной причины была та, что сидела сейчас на дорое и носила в чреве его будущего дитя.

—   Ты это… пистолетик-то брось! – деревянным голосом проскрипел водитель. – Кому говорят, положи!

Он сделал неловкое движение карабином. «Гриша» усмехнулся как можно добродушно. Убить этого молокососа в необмятой гимнастёрке и пилотке ему было всё равно, что чихнуть. Одним чёхом, как говорится. Однако он решительно выронил ТТ перед собой.

—  Отойди от него, кому говорят! – боец уже передёрнул затвор. Он держал вороненое дуло на уровне «Гришиной» груди, где поблёскивал эмалью орден Славы. – Слышишь меня!?!

—   Ты, дурило, успокойся… — Алексей начал было, но остолбенел.

Дыхание застряло в перехваченном горле. Он заметил краем глаза, как Машка, облизывая губы, умелым движением вынула «Вальтер» ПП. Удобный маленький пистолет,  снабжённый пружиной для сброса обоймы. Крак-к-к… Этот звук, такой привычный, резанул по сердцу. Предохранитель был взведён. Пистолет был готов к стрельбе, если передёрнуть затвор и загнать пулю в ствол. Но он недооценил её «рыбью кровь». Щёлк, щёлк! Два выстрела слились в один. Бойца словно переломило. Запрокинувшись на спину, он пошёл на подгибающихся ногах к «студебеккеру». Выронил карабин. Затем протянул обе руки, чтобы ухватиться за зелёное крыло кабины с забранной в решётку фарой. Но произнёс «мама», а затем тихо сполз на бурую землю.

—   Сука-а-а… — выдохнул из себя Алексей, так, чтобы полегчало.

—   Кому сука, а кому и жена законна, — процедила Машка, держа «вальтер» наизготовку. – Ну, вот что, голубь сизокрылый. Ты что же, краснопёрым сдаваться собрался? Прошла любовь завяли помидоры?  Вот так, значит. А страшные клятвы, которые ты давал,  прикажешь… — он как можно спокойнее, но игриво указала глазами на живот. – А наш ребёночек?!? Его чекисты вынянчают? Ты про него подумал своей башкой… тупоголовой?!? То-то…

—  Ты зачем… зачем этого паренька… Что он тебе сделал…

—   Вот это?  Брось сопли распускать, кому говорю! Ну-ка мне! – она надменно, кривя губы, стала подниматься. Будто забыв о ранении: — Я вас, соколиков задрипанных, хорошо узнала. Тогда, в 41-м. До войны вы все – «броня крепка и танки наши быстры»! А как петух жареный куда следует клюнул, так кинулись кто куда. Кто в плен, кто к бабе на завалинку. Небойсь, пригреет, спрячет от тех и от других. Как же… Баба она всё потянет, всё вытерпет! Кобели…

Она, наконец, поднялась и встала перед ним в полный рост, слегка пошатываясь. По пальцам левой руки на землю скатывались багровые струйки, что срывались каплями и сворачивались коричневыми звёздочками в пыли. Она широко улыбалась, но глаза её сделались тёмные.

—   Кобели вы все! – сказала она с улыбкой, но жёстким, чужим голосом. – Все вы, мужики. Только на словах в любовь играете, а так… Всё норовите своё получить да что б девочка сама ножки расставила. И с улыбкой всё хотите, с улыбочкой. Так? Я-то… — она, переселив выливающийся гнев, вновь упрятала его, — …думала, что настоящего мужика-то нашла! Когда тебя, соколика, встретила! Как же! Настоящий…

—   Дура, идиотка! – истерическим фальцентом заорал он. – Да нас же подставили! Нас забросили сюда как подсадную утку! Для операции прикрытия – ты понимаешь?!? Им же на нас наплевать! И на тебя, и на ребёнка нашего тоже! На хрена он им…

—   Ага, прорвало! – нагло оскалилась она как заправская мегера. И подбоченясь, насколько позволяла боль в плече:  — А меня сам герр Крумме проинструктировал – держать тебя на мушке. Тебя, соколика. Чтобы когда ты проявишься, тебя, значит…

—   Вот падла!

—   Падла… Ещё какая падла! А ты думал! Добреньких на свете нет, — она на мгновение потупила взор, но затем скомандовала, как ни в чём не бывало: — Сунь этого дурака в его машину и отгони в лес. Живо! Я пока здесь собой займусь. Да, пистолетик свой отфутболь вот туда, — она игриво зыркнула туда, где стояла. – Так оно спокойней будет.

Через пятнадцать минут она, облачённая в промасленный для виду ватник поверх того же платья, туго стянутая по плечу марлевой повязкой, тряслась вместе с ним по кочкам и ухабинам в обратном направлении. «Панцеркнаппе»  вновь привычно оттягивал его левое запястье. Тогда, на дороге, увидев перед собой мегеру в обличии любимой женщины и будущей матери своего дитя, он чуть было не пошёл на неё с этой «колотушкой». Хотелось поднять левую руку и по башке её, по башке этой железякой стреляющей. Но не дал Бог, отвёл беду. А то б убила. Ей это…

Мотоцикл шёл уверенно, но по душе скребло будто наждаком. Временами он чувствовал себя совсем погано. Его кобура была пуста. В специальном замшевом чехле на икре правой ноги был, правда, десантный кинжал, но об его использовании и думать не хотелось. Да и Машка о нём знала. Помимо Вальтера» она теперь была вооружена его ТТ. Кроме всего он заметил под чехлом очертания приклада. Скорее всего  «родимая» вынула из сундука ППШ. Не доверяет, не доверяет…  Внезапно сердце кольнуло. Стало будто окончательно ясно. Она его действительно пожалела! В подкладке окровавленного теперь плаща (скатали и уложили в «сундук Роммеля») у неё наверняка были зашиты другие документы. Прикончив его, она обязана была работать по другой «легенде». Идиоты они все, и этот Крумме. Хотя и думал он о нём лучше. На что они рассчитывали, сволочи! Или история с беременностью их придумка?  Неужели они так водили его за нос, вместе с ней заодно? Ну, твари…

—   Слушай, я тебя не больно? – неловке поинтересовался он, выруливая на опасной ухабине.

—   Не бойся, кость не задета, — наигранно улыбнулась она. – Пожалел, видно.

—   А… — глупо протянул он, едва не выпустив из рук руль. Хотел было прибавить, что беспокоится за ребёнка, но сам себе стал противен.

То, что представилось ему впереди дороги, тотчас напрягло. По спине загулял озноб. По обочинам, закрыв собой синеватый ельник, устроились веером два мотоцикла. На сидениях на рулём, позади и в люльках виднелись военные седоки. Один из них  с автоматом на груди, в стальном шлеме  и  с красной повязкой на рукаве заученно махнул красным маленьким  флажком на палочке.

—   Так… Собрался и что б спокойно, — прошелестела Машка. Она сделала неуловимый шрих левой рукой по лицу, которое было припудрено. —  Это этапно-заградительная комендатура. Проверят документы, и дальше поедем.

—  Спокойно так спокойно, — ответил он, газуя.

Под ватником и тонким крепдешином вздрогнули её плечи. Даже не поморщилась… карие глаза смотрели то остро и пронизывающе, то нежно-обволакивающе. Вот змеюка! И «вальтер» у неё, наверное, со снятым предохранителем. Господь Бог мой, Ангел-Хранитель мой, надежда моя и опора – защити и сохрани… Вот такая змея якобы зачала от него дитя. Привязала его этим к себе. Ей всё нипочём, живой он или жмурик. Наверное едет и проговаривает про себя: «Жаль тебя, дурака. Красивый ты мужик, но тряпка и размазня.  Ведь против приказа пошла – Абвер теперь мне это припомнит. Если какая осечка будет – вообще в порошок сотрёт. Вот так, жалеешь вас, кобелей, жалеешь, а потом боком выходит. Головой из-за вас…»

—   Здравия желаю, товарищ капитан. Попрошу ваши документики, — твёрдо произнёс усатый молодой старшина с ППШ, который просигналил флажком.

C мотоциклов на них смотрели пистолет-пулемёты. Кроме того ПД на турелях. Лица бойцов и командиров казались нарочито серьезными. Хотя и готовыми рассмеяться в любой момент. Этого он и боялся, как пальца на спусковом крючке.

— Да, пожалуйста, — чувствуя взгляд Маши у себя на затылке и озноб по всему телу, он словно бы нехотя сунул руку за отворот пальто. Вытянул из нагрудного кармана кителя коверкотовую книжечку и показал её патрульному.

А перед глазами мелькали точно кадры из плохо склеенной плёнки: он волочит за подмышки намокшее кровью тело молодого бойца-водителя, впихивает его в продолговатую кабину «студебеккера», включает зажигание, снимает с ручника… Тело погибшего при рывках заваливается на него. Осунувшееся, с заострёнными чертами, бледное мальчишеское лицо. Остекленевшие глаза кажутся ему самым страшным из того, что он видел. Один раз мёртвое лицо коснулось его руки. Он рванул руль и повредил правое крыло машины о ствол молодой сосенки.  Выпрыгнув из кабины, он побежал что есть духу назад. Спотыкаясь и падая, он пробежал эти двадцать метров. В этот момент ему очень захотелось, чтобы на дороге появилась ещё какая-нибудь военная машина. И чтобы в ней было много вооружённых бойцов и командиров. Тогда… Его возможно тут же порешила бы эта стерва, якобы носящая в чреве своём дитя от него. Правда, в наказание за то, что он совершил против страны, где родился и вырос которая доверила ему защищать себя.

Старшина, изучив все печати и росписи на «легенде», вернул его Грише. (Тот, стараясь быть как можно спокойней, так же небрежно сунул его за отворот пальто.) Затем повернулся к сидящему на ближайшем мотоцикле. И как только сапог Гриши коснулся педали «газ», его оглушил голос:

—   Ага, контрразведка СМЕРШ! Центральный фронт! То-то я смотрю, номера знакомые. Что ж, свои ребята – из одной конторы. Работаем тут. Можно вас кое о чём попросить, товарищ капитан?

Газовать дальше было дико. Не выключая двигатель, он поднял голову. Из-под козырька фуражки, что теперь давила лоб (стало отекать от ноши и левое запястье) он бросил как можно приветливый и беззаботный вгляд на пехотного капитана и лейтенанта артиллерии. Они сидели на BMW R-75. Один в люльке, а другой – на заднем сидении. Оба приняли его взгляд как должное. Заулыбались ещё шире. Капитан, широколицый и румяный парень (сразу видно добряк, но – в рот не клади), потянул из гимнастёрочки точно такую же книжечку, разве что вытертую на краях. Молниеносно показал её в развороте:

— Ясно, товарищ капитан?

— Ясней некуда. Спасибо огромное. Своих издали видно и слышно, — пошутил он как можно непринуждённее.

—   А надо, чтобы не было и не видно, и не слышно, — сострил в ответ лейтенант с пушком на щеках и над верхней губой.

—   Да, служба у нас такая, — шумно выдохнул он и тут же ощутил, что этот невольный обвальный выдох насторожил и заставил замереть всё вокруг.

Маша скрипнула кожаным чехлом и осторожно закашляла. Лица сидящих в мотоциклах приняли совсем уж беззаботное выражение.  Это заметно разрядило обстановку. А капитан-пехотинец из СМЕРШа Центрального фронта легко соскочил на землю.

—   Не желаете ли пройтись, товарищ капитан? Есть профессиональный разговор тет на тет.

Сказал он это будто нарочно, чтобы успокоить подчинённых Все как будто совершенно расслабились, забыв о дурацком Машкином чёхе. Газовать сейчас было ещё глупей. В миг изрешетят из своих «папаш» с семьюдестью выстрелами в каждом диске, да ещё напоследок из «дегтярей»… Ничего не спасёт. Никакая скорость. Никакой манёвр. Придётся положиться на Господа Бога да на всевидящее око Абвера.

Оставив за собой сияющую, как масленый блин, Машку, он углубился с капитаном в сосновый бор. Мягко переливалась в лучах солнца трава. Кроны деревьев шелестели, будто кто-то незримый перебирал их как струны, наигрывая затаённый мотив.

—   Долго ещё идти, капитан? – мягко, но требовательно поинтересовался он, чувствуя наростающее напряжение. Расставив ноги в сапогах и заложив руки за спину он встал прямо напротив смершевца. —  Ей Богу, как девку на выданьи выгуливаешь.

—   Да нет, дружище. А впрочем… — он внезапно протянул свою широкую ладонь с оттопыренными пальцами: — Можно представиться?  Владимир!

—   Можно просто Григорий, — Алексей приятно оживился, но сохраняя предельное внимание, протянул в ответе свою руку.

Рукопожатие всё понемногу расставило на свои места. (Рука у капитана Владимира оказалась удивительно крепкая и шершавая.)  Капитану Владимиру, что согласно документам был «заместитель начальника отдела» и полностью прозывался Владимиром Иосифовичем Овсянниковым (не родственник «отца народов»?) было нужно вот что. Согласно утренней оперативной сводке в пятидесяти двух километрах по прямой был обнаружен германский транспортник «Кондор». Из четырёх двигателей у него в нерабочем состоянии были два по причине погнутия лопостей винтов. Скорее всего, клюнул носом при посадке фриц. Никого возле самолёта задержать не удалось. Все документы, полётные карты были изъяты, часы с доски приборов сняты, а сама приборная доска разбита. Транспортный отсек обнаружен в открытом состоянии. От него в направлении просёлочной дороги вели следы мотоцикла. Какой именно марки – пока установить наверняка не удалось. Скорее всего, «цундапп»… Кроме всего, на поляне, где была совершена посадка, обнаружены остатки пепелища четырёх костров, что наверняка служили сигнальными маячками. Короче, чтобы не доставать и не тратить время понапрасну, видел ли, товарищ капитан… я извиняюсь, дружище, дорогой чего-нибудь подозрительное? Или кого-нибудь? Людей в военном или гражданском? Пешком или на транспорте? Нет?… А по ходу следования выходил ли кто-нибудь из лесу? Голосовал, что б взяли?

—   Друг, я здесь при исполнении особого задания штаба контрразведки Центрального фронта, — с чувством ответственности, какое только имелось у него в распоряжении, заметил Алексей. – Рад бы, но… ей-ей, ни с какого боку! Ферштейн, понимаешь? Оно, конечно, мы по сторонам поглядываем. Но никого и ничего, как говорится. Поди все уже попрятались в леса. Ищи их там. Или пристроились к какому-нибудь обозу или автоколонне. Кто ж будет в одиночку двигаться, привлекать к себе внимание? Там тоже проффи, ещё какие…

—   Да, точно там проффи, — печально сник Владимир, став похожим на обиженного мальчика. – Так это… с супругой едете? – он, мгновенно переменившись в лице, вытащил из кармана гимнастёрки с чёрно оранжевой «гергиевской» нашивкой за ранение массивный портсигар из оргстекла. Предложил одну «пушку» Алексею, когда тот вежливо отказался, вложилил её снова на место: — Да, женщина красивая. Завидую тебе по-хрошему. Работаете вместе?

—   Да как сказать, — чувствуя подвох, «Гриша» внутреннее подобрался, — Чтобы не выдать военную тайну, взял с собой. На сносях она у меня. Везу в Смоленск, в окружной госпиталь. Пусть отлежится, пока я в разъездах буду.

—   Правильно! – вновь заулыбался Владимир, что снова открыл портсигар и на этот раз прикурил от трофейной зажигалки «зиппо». – Вот это заботливый супруг, я понимаю! Не то что… — он полез в другой карман и извлёк оттуда, завёрнутую в чистый платок с цветастой вышивкой фотокарточку три на четыре, с которой смотрело миловидное женское лицо, обрамлённое светлыми локонами: — Моя Иринка! От-т-т такая женщина, когда любит и не злится. А так как танк. Лучше не подставляйся.

—   Понимаю, – весело (насколько это возможно) тряхнул головой Алексей, изобразив заученную улыбку. – Друг, ну, при всём уважении… мне давно уже пора. Держим путь на запад! – он игриво тряхнул вновь, так, что фуражка едва не наехала козырьком на глаза.

—   Да, дан приказ ему на запад… Ты это, если что – заглядывай. Когда поедешь обратно или вообще будешь в наших краях. Меня в комендатуре можно спросить, если что. У помощника военного коменданта, майора Лисицина… —  тут он назвал с десяток фамилий и отчеств, приплюсовав ещё военврачиху 3-го ранга в окружном госпитале,  которой следовало обратиться насчёт Машкиной беременности. —   Если что надо, обязательно поможем.

—   Ладно, ладно… — успокоено пробурчал Алексей,  поворачиваясь в обратный путь. – Извини, капитан,  нам торопиться надо. Начальство, сам понимаешь, требует. Если что, такого пендаля вставит…

Чёрт, подумалось ему, а если он, этот Владимир, агент Абвера? Если всё это, как и «рыжий» (он же « Цвигун») продуманно заранее? Если это тоже – контроль, проверка? Что если он должен мне что-то передать «по линии», а я в свою очередь – передать ему? А эта информация должна стать решающей в моих дальнейших действиях по уходу из игры или всё-таки в предстоящей операции? Что если…

Он не узнал прежний голос, которым говорил Владимир Овсянников. Это был новый, жёсткий и требовательный голос. Ещё не обернувшись, он уловил знакомый «крак-к-к» и понял запоздало: зря подставил спину. Зря так глупо успокоился. Зря так глупо успокоился, поддавшись столь дурацкому заискиванию.

Когда он повернулся в пол оборота, на него уставился тонкий ствол «Люгера». Глаза Овсянникова, большие и карие, смотрели насмешливо, с запрятанным в глубину презрением. На губах играла небрежная усмешка.

—   Что ж ты, диверсант гитлеровский… профи хренов, такую липовую медальку позволил на себя одеть? Вместо золотой эмали – серебро?.. Мелочь, а в глаза бросается. Руки взять на затылок! Шагом!

—   Что за чушь мелите товарищ… — начал, было, Алексей, в котором вновь чувствительно заворочался «Гриша». Но тут же замолк. Ком в горле снова перехватил его речь и даже закупорил дыхание. Он провален. Его провалил «Центр». Во-первых, эта дурацкая высадка, во-вторых, этот «Кондор» с его восемью каучуковыми шасси, считавшимися сверхнадёжными.Всё было не так. Всё было против него изначально. Против них.

—  Ты, это самое… — Алексей-Гриша спиной чуял, как потрясён Овсянников: рукав на левой руке собрался комом, — У меня там новое оружие Абвера. Называется ручной противотанковый гранатомёт – панцеркнаппе значит по-ихнему…

—   Я тебе щас такой панцеркнаппе!.. Ну-ка никаких немецких слов! – гаркнул было Овсянников, но тут же зашипел: — И смотри мне, гад, чтобы этой твоей… никаких знаков не подавал. Дёрнется ещё, а ребята вмиг её уделают.

—   Ладно, ясно, — он хотел было сказать «она у меня баба смирная, работящая», но вовремя прикусил язык.

Перед глазами вновь возникло лицо парня-водителя…

—   Только это… Тут километрах в тридцати отсюда тайник. Там у меня был контакт с другим агентом. Один он или нет, не знаю. Но амуниция у него наспех одета. Так что, или после высадки, или…

—    Ладно, разговорился. Там куда веду, будут спрашивать. Советую отвечать всё, как на духу. Понял? Чистосердечное признание смягчает участь. Ты это… Подходим. Руки плавненько опустил Вот так… Смотри, держу тебя на мушке. Трогай…

***

…Значит, товарища Сталина хотят убить. В который раз… — Сталин, попыхивая трубочкой, мягко прошёлся по зелёному ковру, под которым скрылся навощённый паркет. – А если товарища Сталина хотят убить, то значит, моя голова кем-то ценится. Не совсем пустая, наверное, — глядя в упор на Власика и Берия, он спросил сквозь дым: — Что, всего двое?

Берия усмехнулся, бросив едва заметный взгляд на приземистого широколицего генерала, стоящего навытяжку подле него. На каменном лице последнего не пробежала даже тень улыбки.

—   Товарищ Сталин, это всего лишь ядро группы. Боевой или активный состав. Известно, что после высадки на «мёртвом месте» их ждал связной. То есть ещё один человек – в группе обеспечения. Кроме всего им где-то надо было остановиться в Москве. Значит, как минимум, в группе прикрытия три активных агента, не считая хозяина «ящика». Или хозяйки…

—   Оставь хозяек в покое, Лаврентий. Итак, вся Москва слухами полнится. Боятся тебя…

—   Вот, видимо, оттуда у слухов и ноги растут.

—   Согласен. Есть смысл, — Сталин, поводив жёлтыми зрачками, снова воззрился на черенок своей трубки. – Слухи опасная вещь. Тоже оружие, товарищи. Ещё какое… Недаром великий русский писатель Николай Гоголь написал про «заплатанной». Если помните, в «Мёртвых душах». Как приклеится какая кличка, какой слух к человеку, как пойдёт гулять среди народа… Недаром про товарища Сталина был пущен слух, что он злодейски убил товарища Кирова. Недаром… Но война всё расставила на свои места. Ничего, как она кончится, всем воздадим по заслугам.

Он, переживая сказанное внутри, неспеша, нарочно замедляя шаги, прошёлся по ковру. В своей новой маршальской форме, с золотыми галунами и широкими погонами, он, несмотря на свой маленький рост, выглядел поистине гигантским. Звезда Героя соцтруда сиротливо виднелась на левой груди.

—   Ну, и что говорят на допросах двое диверсантов? Как планировали они убить товарища Сталина. Авторучкой с одним выстрелом?

Берия, едва не задев плечом массивного Власика, словно крадучись подошёл к столу. Вынул из папки кипу фотографий. Разложил их по синему сукну. На Сталина глянули хорошо отпечатанные, свежие снимки. На одном на поляне, в лучах солнца во всех видах был запечетлён транспортник с готическими чёрно-белыми крестами, с четырьмя лопостями по оба крыла. Некоторые из них были деформированы. Другая группа снимков запечатлела мотоцикл явно немецкого образца, но с четырёхзначными номерами Центрального фронта. (Сталин трижды побывал на фронте, первый раз осенью 1941-го под Смоленском, второй раз в 1942-м в освобождённом и разрушенном Ржеве, третий раз на руинах Сталинграда в 1943-м.) На широко расстеленной в стеблях травы плащ-палатке были разложены такие аксессуары как рация «Телефункен», что отличалась от наших продолговатым и вытянутым корпусом, ППШ с дисками пистолет «Вальтер ПП», пистолет ТТ, деньги, документы. Следующая группа фотографий удивляла, если не сказать больше. На ней одиноко лежала странное массивное утолщение на кожаной подкладке с ремешками, а также сумочка из брезента с замшевыми или кожаными вставками. Рядом с ней рядком, с интервалом лежали пузатые пульки, похожие на снарядики.

—  На последнем снимке, товарищ нарком, то, чем эти авантюристы намерены были меня убить?

Сталин уже видел подобные снимки. Их час назад принёс ему на доклад начальник ГУКР СМЕРШ Абакумов, чьи сотрудники и взяли диверсантов. Сталин, зная о неприязненных отношениях Берия и Абакумова, старался не сводить их вместе. Но информация одного и другого ведомства местами разнилась, что было, несомненно, интересно и позволяло составить наиболее целостную картину. Кроме того смершевцы вели следствие по делу. Протокол первого допроса Сталин также читал. Из него выходило, что у диверсантов был кто-то на связи в Москве. Причём в ближнем круге, если не при 1-м управлении НКВД. На него они и рассчитывали. Этот кто-то должен был сообщить графики движения правительственных эскортов и многое другое. «Пел» на допросе, причём с момента ареста, лишь мужчина-диверсант. Второй, женщина, отказалась давать показания. В резкой и категорической форме. Судя по всему, она ничего не боялась и ни в чём не раскаивалась.

—   Да, товарищ Сталин. Это, конечно, глупо, но Канарис именно на такое оружие рассчитывал. Способное пробить 20-мм броню, зажечь двигатель бронированной машины. Они рассчитывали, что им дадут произвести выстрел по эскорту, что будут данные, в какой из машин… извините, товарищ Сталин, будет «тело»…

—   Устройство стреляет кумулятивными патронами… — начал было Власик, но тут же затих.

—   Да, они наверняка рассчитывали, — весело метнул искры из глаз Сталин, — что товарищ Сталин выбежит вон из авто при виде руки с этим… Как угорелый бес сорвётся с места и, обгоняя сотрудников охраны, побежит по Москве. Оглашая её криками паникёра. «Товарища Сталина убивают. Помогите!»

—   Не могу поручиться, что так всё у них было оговорено, но… Тогда эта кампания хотела бы вас не убить, а только напугать.

—   А что если так и было? – Сталин звучно стукнул люлькой трубки по хрусталю пепельницы. – Нельзя исключать такую возможность.

—   Разрешите, товарищ Сталин? – Власик подался вперёд, едва не опрокинув Берия. – Практически всё безграмотно организовано. Практически… Стоять на улице по ходу следования, в мешковатой и длинной верхней одежде. Если солнце на небе и погода ясная, это тут же привлекает внимание моих ахархаров. Какие б документы ему не отпечатали… А после выстрела… я извиняюсь, конечно… куда б он делся? Ерунда какая-то, бабам насмех. Ей Богу, профессионализма у них поубавилось, в Абвере этом. Аккурат после того, как им под Сталинградом башку продуло. Да и, я извиняюсь, как определить, в каком из авто вы, товарищ Сталин, поедете? Это надо иметь своего человека на объектах, что б видел и тут же просигналил в «ящик». А если вы дорогой пересядете, а если… Короче говоря, правы вы, товарищ Сталин. Дымоиспускание это, а не диверсия. Подставился противник, а смысла никакого полезного нету.

—   Во-первых, нет, — нахмурился Сталин, — как правильно говорят русские, товарищ Власик. Это, во-первых. Надо быть примером для своих подчинённых и лицом, и одежной и речью. Культура речи сейчас не та, что до революции. Ниже стала культура в целом, хотя верные нам специалисты из числа старых стараются её укреплять. Сколько их пересажал этот мерзавец Ягода с Ежовым. Последний много расстрелял, но мы всё же многих смогли уберечь. Так вот, зря вы так согласны со мной. Я недаром задался вопросом, на что они рассчитывали. И назвал их авантюристами. На серьёзное дело авантюристов не пошлют. Когда грабили Тифлисский банк до революции, чему я был свидетель, там тоже не авантюристы были. Камо, хоть и любил ходить на волос от смерти, но всё продумывал, всё просчитывал. Только раз в жизни сорвался – когда под грузовик угодил. Тоже думают на товарища Сталина. Только стиль с Бухаринским схож. Когда товарища Кирова убили, там тоже грузовик был, если помните. Бухарин с Ягодой, а там и Зиновьев с Радеком… Весь фашистский блок, что привёл Гитлера. И товарища Кирова тоже убили в одиночку, хотя охрана состояла из восьми чекистов незадолго. Но охрану сократили, нам известно – по приказу Ягоды. И Николаев, этот щупленький выродок не постеснялся до этого обращаться в германское консульство. А затем не испугался стрелять в одиночку. Думал, сойдёт с рук, успеет скрыться? Думаю, да. Слишком хорошо был прикрыт с тыла и с флангов. Думаю, даже не помышлял он, что не хватятся его. Если б не рабочий, что оказался поблизости и метнул в него молоток, ушёл бы этот Николаев от советского правосудия. Так плохо у нас тогда было поставлено с охраной.

Он закашлял от попавшей табачной крошки, а затем, сосредоточенно подышав, спросил:

—  А сейчас хорошо? Сейчас у нас хорошо с охраной, товарищ Власик?

Власик, став белым, шумно всхлипнул:

—  Товарищ Сталин! Если какие-то грехи имеем, сейчас же побежим устранять. Всё устраним. Сам я думаю, что определённый просчёт в разгадывании замыслов врага налицо. Не учли мы до конца, то есть я, в первую… самую… что враг может иметь глубоко законспирированную агентуру в ближнем окружении. Успокоились. Всё потому, что излишняя подозрительно, сами знаете… Травмируется коллектив, несрабатывается. Кроме того, все многократно проверены и проверки не прекращаются. Вот и товарищ Берия подтвердит. Нередко устраивает нам такие выволочки…

Берия осторожно скосил лицо, чтобы не расхохотаться. Недавно наружники, которые в целях перекрёстной проверки водили лично Власика (тем же занималось специальное подразделение 1-го управления в отношении Берия) засекли того на загородном пикнике с женщинами. После шашлыков с красной и чёрной икрой, да портвейна, они, скинув купальники, стали бросаться в пруд, в чём мать родила. Власик ринулся за ними в семейных трусах. Всё это происходило в Серебряном бору. Было сделано много фотографий, что запечетлели последующие развлечение в кустах. Кроме того прослушка зафиксировала с трёхсот метров разговоры захмелевшего генерала, где он трепался о маршруте и охране вождя. Якобы на дорогу как-то выскочила баба с поленом, после чего машины охраны разошлись ввером, а передние, прикрыв собой бронированный «паккард»… Естественно, Власик во всех подробностях описал своих спутницам, каковы толщиной были дверцы и стёкла машины вождя.

—  Это хорошо, что вы друг-друга проверяете, — вздохнул Сталин. – Только учтите, что враг не дремлет и враг рядом. Совсем рядом. Ходит по одним коридорам, дышит одним воздухом. Все мы у него на прицеле. То, что убьют товарища Сталина, не беда. То, что убьют имя Сталина, — Сталин посуровел и с минуту посерел лицом, что стало как пергамент, — это будет беда. Как начало войны.

—   Уж лучше б Будённый усы свои сбрил… — сострил Берия, пытаясь разрядить обстановку.

Сталин погрозил ему пальцем:

—  Вечно наш Лаврентий вставит… Хотя, молодец. За шутку хвалю. Вот и займись с товарищем Власиком  этим вражеским агентом. Один он или двое, рядом с нами. Выясни его сущность и связи. Сидит он давно. Скорее, это Авель, — Сталин презрительно сощурился, вспомнив Енукидзе с его развратными похождениями, — его к нам внедрил. Этот патаскун… Но мы вычислили да ни всех. Ничего, всех вычислим. Джура здесь?

—   Так точно, товарищ Сталин, — отрапортовал Власик. – Полковник Джура прибыл со мной. Ожидает вас в приёмной.

—   Оба свободны. Жду результатов и с обоими на связи, — Сталин кивнул им обоим, показывая, что не вполне доволен работой. – Пускай войдёт.

Джура был командиром особого подразделения в структуре 1-го управления, что называлось группой активных мероприятий. Ей было поручено проводить диверсии в отношении глав враждебных государств, а также сотрудников аналогичных спецподразделений. Кроме этого, Джура разрабатывал, собирая соответствующую информацию об этих службах, контрдиверсионные мероприятия. Именно благодаря ему и его людям удалось избежать двух покушений на Сталина зимой 1941-го, когда враг стоял у ворот Москвы, а в Серебрянный бор проникла группа полка «Бранденбург». Невысокий, ладно скроенный, похожий на цыгана, в отлично сшитой форме с серебряно-синими погонами, он производил впечатление парадное, а не будничное. Грудь украшал орден Красной звезды.

Первое, что сделал Джура, так это – показал уже известные Сталину фотографии. Но были и другие. На них сотрудники ГАМ, внедрённые в органы СМЕРШ Центрального и Воронежского фронтов (в том числе, в контрразведку истребительных авиаполков) запечетлели странный объект. С виду он напоминал детскую юлу. Сверкающий корпус был покрыт какими-то точками и продолговатыми оконцами. На закруглённой крыше угадывалась овальная антенна. В днище были сокрыты ниши. Вероятно, для устройств, что позволяли садиться.

—   Что ж, у него там шасси спрятаны? – промедлив, изучая реакцию полковника, спросил Сталин.

—   Своего рода, товарищ Сталин. Есть другой снимок, — Джура выложил фотографию, где тот же объект стоял на плоском бетонном покрытии. На его бортах ясно просматривались чёрно-белые мальтийские кресты. Из днища виднелись, упёртые в бетон, металлические лапы. На его фоне стояла группа офицеров вермахта и СС. – Это их кратковременное пребывание в Пенемюнде. Но с началом активных действий под Курском база, по нашим данным, перебралась на юг. Где-то в Крыму.

—   Пока нет точных данных?

—   Товарищ Сталин, берегут как зеницу ока. Да и мы не хотим раскрывать своего сотрудника. И так близко подобрался.

—   Ваш сотрудник… — Сталин с затаённым восхищением задержал дыхание.

—   Он не совсем наш. Но на момент начала операции прикрытия от ГУКР СМЕРШ, поступил в наше распоряжение. Операция пошла не совсем по сценарию. Его непосредственное начальство предполагало, что на него поведётся представитель СД. Но повёлся как раз-таки наш клиент. Кроме того, те снимки, которые вы прежде изучили, поступили к нам с Центрального фронта. Они сделаны вчера, в ходе битвы за Прохоровку. Свидетелем, кстати, оказался один офицер, командир батальона самоходной артиллерии. Не побоялся, молодец, вовремя доложил. Мои ребята тоже вовремя скоординировались.

—   Данные на этого офицера и вашего…  то есть, теперь уже вашего сотрудника приготовьте немедленно, — мягко оборвал его Сталин. – Вплоть до малейших деталей. За сотрудником… как его по батюшке?

—   Василий Иванович. Цвигун, его фамилия. Этой зимой, в феврале, окончил специальные курсы под Воронежем. Присвоено звание…

—   Понятно, товарищ Джура. Хороших сотрудников ростите, хвалю.  Храните его там как зеницу ока. Считаете, это мой приказ. Это золотые кадры. Их беречь нужно.

—   Слушаюсь, товарищ Сталин.

Сталин прошёлся по ковру. Словно изучая реакцию собеседника на свой вид, смахнул невидимую пылинку с красных лампас. Затем, неловко повернув голову с седеющими рыжеватыми усами, с иронией бросил взгляд на широкий золотой погон с маршальскими звёздами.

—   Ну, и вырядили меня.   Как павлин, извините, товарищ Джура. Не находите?

—   Не нахожу, товарищ Сталин. По-моему, вполне сносно.

— Зря не находите, — Сталин, взяв лист вощёной бумаги из папки, что-то черкнул по нему синим, отточенным карандашом. Затем, положив его с краю стола, как бы нехотя повернулся и сказал: — Будьте добры, посмотрите ближе – как там шов на спине, не расходится?

Джура, затаив дыхание, так, чтобы не скрипнули сапоги, сделал несколько шагов вперёд. На синем сукне, что покрывало стол, он увидел записку следующего содержания: «Проверьте Измайлову. Вдоль и поперёк. Жду».

—   Нет, товарищ Сталин. По-моему, всё впорядке, — сказал полковник, немного отступив от небольшой фигуры вождя в ослепительно-белом кителе. – Но я бы на вашем месте поработал с портным. Немного не приталено. Чувствуется, нет женской руки.

—   Вы это точно? – Сталин, развернувшись в пол оборота, сощурил глаз.

—   Точнее быть не может. Там где женщина приложила руку, жди счастья. Если специалист, конечно, хороший. Но проверить специалиста не мешает.

Сталин, затаив дыхание, изучил небольшую, крепкую фигуру полковника.

—   Вот и я такого же мнения, товарищ Джура. Будем изучать вместе. Вы свободы…

Глава четвёртая. Самая короткая жизнь.

Руку Виктора перехватили, прежде чем он сумел нажать на пуск ракетницы.

-Дя-я-я-я-денька… — только смог выдавить из себя Сашка.

Потрясённый, он только молчал.

—   Спокойно, спокойно, товарищ капитан! – твёрдо произнес чей-то голос под ухом. – Не надо дёргаться. Свои. Как говорится, лучше поздно, чем…

Виктор, наконец, смог повернуть одеревеневшую шею. За спиной высился рослый парень с загоревшим лицом. Под зелёным шлемом весело искрились серые, повзрослевшие рано глаза. Это как раз не потрясало. Однако всё остальное… Облачён он был в маскировочный комбинезон, поверх которого, скреплённые меж собой ремешками, виднелись округлые стальные пластины. Что-то вроде кирасы, каковую носили кирасиры времён Бородинской битвы. Точно также были обмундированы трое бойцов. Они медленно, соблюдая все меры предосторожности, сползли за ним в воронку. У всех, включая командира (это ощущалось без знаков различия) были невиданными пистолет-пулемётами с  рожковыми магазинами.  За ними ползла, низко пригнув голову и сложив уши, немецкая овчарка тёмной масти. На спине у неё высилось странное седло с закреплённым брезентовым чехлом. Собака-подрывник? В 1941-м таких применяли без особого успеха под Москвой и на других участках фронта. Натасканная поводырем на получение еды, она заползала под днище танка или автомобиля и, жертвуя собой взрывала его.

—   Так, говоришь, не психованный, парень? – старший странной команды потрепав Сашкины вихры, наконец, соизволил представиться: — Старший лейтенант Неустроев.

—   С вами психами станешь, — начал, было, Виктор, которому хотелось затеять перебранку. – Столько времени ждать, а теперь – на тебе! Заявились, вашу… — вспомнив женщину с иконой и суровые лики святых, он вынужденно замолчал: — Видели, что делается? Ребят выручать надо.

В глазах Неустроева светилась такая уверенность, что говорить больше не хотелось. Тем более что, дождавшись всех своих подчинённых, он неожиданно сказал:

—   Тебе тут один человек привет передал. Привет отдельно. Отдельно – не пороть горячку. Слушать и делать, что мы решим. Расстановка сил понятна?

—   Понятно, — Виктор в точности, как Сашка, пролепетал одними губами.

— Всё! Значит действуй. Только так – ракетницу мне живо. А то… Знаю я вас – героев очаковских и поколенья Крыма.

Оказалось, дождался он не всех. Вслед за собакой через бровку воронки перекатился щупленький на вид малый в точно таких же латах, но со снайперской винтовкой. Он тут же, подмигнув Виктору (последнему это пришлось как нельзя кстати), вынул из винтовки затвор. Тщательно продул затворную раму, вытер её ветошью. Только после этого изрёк почище Цицерона с Сократом:

—   Ну что, действуем, товарищи? Обстановку я срисовал такую…

***

…Залышав сигнал с улицы, Васька соскочил с кровати. Пройдясь босиком до окна, он отогнул краешек занавески. На улице, сверкая лаком, стоял иссиня-чёрный «майбах» под номером WH 44-26. Невдалеке, как всегда прогуливались двое неприметных типов. Скрёб метлой новый дворник в фартуке со старинной бляхой, что, на этот раз, держался ближе к воротам. Васька отошёл за стену. Затем пошевелил занавеской, давая понять (как условились заранее), что он скоро выйдет. Затем пробежался босиком к платяному шкафу. Извлёк оттуда с металлических раскладных плечиков мундир майора вермахта с сиреневыми «катушками» интенданта. Уже облачившись в тесные хромовые, с высоким голенищем сапоги и повязав ремень с «вальтером» (без обоймы), он неприязненно вспомнил о главном. На тумбочке возле кровати с сияющими шариками над изголовьем лежала скомканная повязка из замши. Он одел её через левый глаз. Бросил не себя насмешливый взгляд в зеркало. Ни дать ни взять – «дас ист фантастишь, герр официр!». Вид был что надо – свои перепугаются. Не хватало только Железного креста, хотя бы второй степени. Или знака «За танковый бой» на левой груди. А повязка здорово изменяла внешность, почти до неузнаваемости. Лучше всякого грима и усов.

С такими радужными мыслями он нахлобучил фуражку и вышел. Дом был четырёхэтажный, с лепными потолками. До революции наверняка принадлежал какому-нибудь купчине.

—    Герр майор прикажет сначала в казино? – учтиво осведомился кадыкастый молодой ефрейтор-водитель, на этот раз новый.

—   Нет, сразу на объект, — сказал Цвигун, стараясь смягчить акцент. Этого можно было не делать, так как шофёра наверняка (как и прежнего) предупредили: чин из восточного батальона, плохо владеет германским.

Машина плавно тронулась с места, проехала тех двух и дворника, что стремительно отставил метлу и махнул шляпой. Неприметные типы разом отвернулись, что б ни попасть в облако пыли и газов.

Через час с небольшим он уже прогуливался с Фоммелем по лесной дорожке, посыпанной в лучших традициях фатерлянда речной галькой. В ярких лучах золотисто-оранжевого солнца, с ветки на ветку сновали пичуги, кое-где в тени сверкали на листьях и траве капли росы. Невдалеке плескалась речка – там было оборудовано пулемётное гнездо. Вообще этот лес был нашпигован постами и патрулями, что неслышно перемещались в своих длиннополых плащ-накидках с камуфляжными разводами. Выростали как из-под земли, плотным кольцом смыкаясь вокруг людей. Цвигун (согласно документам, майор 30-го Восточного батальона Верховенский Павел Георгиевич) после долгих размышлений руководства СД, был утверждён в должности консультанта при подготовке группы.

За высоким забором из колючей проволоки с сигнализацией, что вырос перед ними, расстилалась широкая, почти правильной формы поляна. Над ней колыхалась маскировочная сетка, что была укреплена на крышах караульных вышек четыре метра в высоту. На поляне был расположен сборный домик для прибывших инструкторов и преподавателей, а также специальный ангар. В центре поля располагались полоса препятствий со щитами и канавами, а также натянутой низко колючей проволокой, набитые соломой чучела из эрзац-кожи, на которых отрабатывались приёмы рукопашного боя, щит для метания ножей. Кроме того высился огромный щит-пулеуловитель для разрядки оружия, который в случае необходимости можно было использовать для стрельбы.  С воздуха такой объект можно было рассмореть только на бреющем полёте, и то, если задержать глаз.

На объекте упражнялась группа курсантов численностью  до   отделения. Они вяло ползали под натянутой проволокой, а так же,  как следует не размявшись, отрабатывали бросок через плечо, блоки и удары по точкам. Время от времени преподаватели (квадратный немец в пилотке, в одной майке с молниями в круге, а также русский, что был облачён в синее трико МГУ) неожиданно нападали на зазевавшихся курсантов, нанося им боксёрские удары (это делал русский), или забирая в удушающий захват.  Скоро немцу это надоело. Он скомандовал всем построиться, а затем разбиться на пары. Первые номера взяли вторых за ноги. Вторые стали на скорость отжиматься. Айн, цвай, драй… Затем всё изменилось. После этого немец, по совету русского, приказал повернуться спинами друг к другу. Плотно прижавшись таким образом, курсанты сплелись руками. Стали на скорость приседать. Айн, цвай, драй… Затем немец, решив, что достаточно наслушался советов русского, приказал всем  вновь построиться. Он  стал выполнять комплекс упражнений на координацию. Ничего хитрого в них не было (немец, словно пританцовывая, совершал движения руками, ногами, а также корпусом), но надо было успевать повторить за ним. Тех, кто нарушал этот порядок, русский отсортировывал в отдельную группу. Вскоре в ней насчитывалось до половины курсантов.

—   А серьёзный у вас спец, этот Вася, — усмехнулся Цвигун, намекая на русского. – Ганц на предмет того жучка будет.

—   Что есть Жучка? – утомлённо поднял светлые брови герр Фоммель. – Что такой Васья я уже знайт.

—   Да так, не берите в голову. Хотел сказать, что отбор поставлен грамотно. Группа должна в поле сработаться. А негодный материал надо отсеивать.

—   О, вы рассуждайт как немец! Браво-браво… Интернационал разве не учит равенству и братству?

—   От каждого по способностям, каждому по труду, герр хороший.

—   О, понимайт-понимайт. Вы хотеть сказайт, что каждому из них можно найти применений? Не так ли?

—   Ну, во-первых, «применений» можно  даже барану найти, если постараться. Во-вторых, бросьте говорить, по-русски, будто вчера родились.

—   О, Русс Ивановитч! Вы видете, я тоже умею хорошо шутить.

Услышав звуки клаксона, они обернулись в сторону ворот, оплетённых проволокой. Солдат в шлеме открыл их. Въехал «кюбельваген» с открытым верхом. На заднем сидении угадывалась голова в знакомой пилотке с красным кантом. Карие глаза на остром лице пробежались по всем маломальским значимым предметам.

—   Мой сюрприз, кажется, сработал, — усмехнулся Фоммель. – Сейчас убедитесь, герр майор.

—   Заранее благодарю, — с искренним уважением заметил Васька. – Этот тип как раз здесь не лишним будет.

Ставински, легко выпорхнув из синевато-зелёного гоффрированного корпуса, заметил сразу же Фоммеля. Отдал честь ему и Ваське, приложив к орлу на пилотке два пальца:

—   Герр оберштурбанфюрер! Рад вас приветствовать. Пока курсанты разминаются, представьте мне герр майора.

Он, очевидно не признав Ваську, выжидающе ждал.

—   О, с великим удовольствием. Правнук князя фон Бисмарка-Шенхаузена, наследник болгарской короны и претендент на румынский престол Корнелиус Парацельс.

—   В переводе на русский – Ванька-встанька, — подъитожил Цвигун.

Ставинский обалдело посмотрел ему в единственный глаз. Затем затрясся, давя тихий смех.

—  Замечательно, герр майор. Эта шутка просто блеск! Вы отлично подняли мне настроение.

—  Я иначе не могу, герр Ставински.

Они стали неспеша прохаживаться вдоль упражняющихся курсантов. Дошли до группы «отсева». Вскоре квадратный немец издал трель свистком, что висел у него на груди. Курсанты моментально бросили свои упраждения и выровнялись.

—    Ви будет смотреть, что есть я делайт. Альзо, верштейн? Смотреть…

Он поманил к себе  пятёрку «отсеянных». Те, неловко ступая, подошли. Было очевидно, что готовится отработка новых приёмов. Вскоре по его команде они выстроились полукругом.

—   Можно я, герр инструктор? – поднял руку здоровенный рыжий курсант, что стоял среди других «отсеяных».

—   Семельченко, оставить! – налился краской русский инструктор. – Живо, кому говорят!

—   О, ти тоже хотеть? Тогда можно встать, — на квадратной красной ряжке немца выступила улыбка.– Итак,   ахтунг! Только вниманий…

Он, как бы раздумывая, стащил свисток на цепочке и, покрутив его в руке, кинул в сторону одного из стоявших перед ним.  Тот решил поймать, но тут же рухнул, сбитый ударом ноги. Немец, изгибаясь и ныряя всем корпусом, бросился на остальных. Он проскальзывал между ними. Делал неловкие движения руками, хватая их за ноги и плечи. Все они валились с ног. Один рыжий Семельченко не оплошал. Схватил, видя такое бесстыдство, горсть земли и плеснул немцу в лицо. Тот, изрыгая всякие «шайзе» и «фердампт», стал выделывать руками и ногами совсем невообразимое. Словно крылья мельницы закружились. С зажмуренным, яростно оскаленным лицом, он, то стоя, то в полуприседе, закружил на одной ноге. Другую он выбрасывал вперёд. Руки при этом отталкивались от предплечий. Как будто он плыл . Но Семельченко и тут не оплошал. Рухнув на землю и подобравшись с перекатом, он поймал немца за подошву ботинка. Крутанул против оси. Заматерившись уже по русский, немец завалился на землю.

Курсанты заржали. Кое-кто зааплодировал с вышек за пулемётами.

—  Рты прикрыли! – гаркнул русский инструктор, тем не менее, одобрительно скосив глаз на Семельченко.  — Помогите герр Шульцу встать.

Но герр Шульц сам себе помог. Сбив ударом ладони одного из помощников на землю, он размашисто бросился к домику. Видимо позор был настолько велик, что не хотелось признавать.

—   Гоношистый больно ваш Шульц, — бросил Васька неодобрительно.

—   Да, это есть, — вынужденно согласился Фоммель. – Но это полезный профессионал. Он немного жить  Азия. Учить много приёмов. Вы видеть, как он мог положить срузу пять человек.

Все обступили здоровенного Семельченко. Тот, щуря конопатую физиономию, старался выглядеть как можно скромней.

—   Ну вот, а ваши его отбраковали, — усмехнулся Васька.

—   Что поделайт, наш недоработка, — похоже усмехнулся Фоммель. – Хотеть с ним поработать?

—   Хотеть, хотеть… Можно нас обоих переместить в этот ангар? Что б никого из посторонних и всё такое.

—   Ну, конечно, герр майор. Я всё сделаю, — снова оживил свой русский Фоммель. Он подозвал роттенфюрера, что был старшим караула и отдал ему распоряжение.

—    Вы уже начинаете работать с кандидатурами, — одобрительно заметил Ставински. – Это отлично. Но наш потенциал гораздо богаче. Абвер более старая организация, чем СД и СС. Тем более что часть этих людей – наши кадры. Но, если вы познакомитесь поближе с нашим стилем, уверяю вас – выбор будет богат.

—    Вообще-то я на это не рассчитывал, — улыбнулся Васька. – Думал, что кандидатуры будете отбирать исключительно вы и ваше руководство. А меня чуть ли не на ручках носят и всё показывают. Интересно… Похоже на западню, вы не находите?

—   Не нахожу, — возник справа Фоммель. – Вы напрасно   утомляете себя подозрениями, Русс Ивановитч. Они совершенно беспочвенны. Какая западня? Мы предоставили вам возможность отобрать кандидатов в группу. Во-первых, мы можем согласиться, а можем, нет. Во-вторых,   вы бы точно также поступили на нашем месте. Каков купец, таков товар. Так говорят русские?

—   Так говорят русские. Но я сомневаюсь, что смысл тот же. Я не купец. Я предложил, а вы распорядились. Это не мои кадры, — Васька обвёл единственным глазом курсантов, которых вновь стали гонять по полигону.

—    Идеи порой важней кадров. Вы не находите? У нас масса идей, но нет твёрдой почвы. Вы гарантируете, что ваш план пройдёт. Мы принимаем ваши гарантии. Вдобавок мы укрепляем ваш план вашим выбором – кого из кандидатов вы предложили. Тем более, — Фоммель пытливо сощурился из-под козырька, над которым хищно сверкнули орёл и адамова голова, — средь этих кандидатов есть спасённые вами…

Внутри Васьки всё собралось, готовое выплеснуться наружу. Но он расслабил тугой узел, что скрутил ему внутренности.

—   Не боитесь, что они вас запомнят?

—    Боюсь ли я? – Фоммель счастливо захохотал: — Страх это химера.

—   Вы как Геракл не боитесь химер, — вздохнул Ставински. – Они окружают вас, а вы не боитесь.

Они в раздумьях и молчании проделали путь до ангара, у которого высились двое солдат СС в плащ-накидках, с пистолет-пулемётами. Когда вошли вовнутрь, рыжий уже был там. Он стоял поодаль от ряда камуфлированных грузовиков «опель-блиц» и «хеншель», внедорожников «кюбель», мотоциклов «цундапп» и БМВ, а также двух лакированных «опель-лейтенантов» и «даймлер-бенца». Рядом топтался русский преподаватель в трико, что, морща в неопределённой гримасе красивое русое лицо, что-то шёпотом выговаривал ему.

—   Волков, вы свободны, — бросил ему Фоммель. Проводив его взглядом, сказал Семельченко: — Господин майор также из русских. Но он долгое время жил в рейхе, хотя и не забыл родной язык. Он считает, что мы ошиблись, когда отсеяли твою кандидатуру из активного состава. Я не разделяю его мнения, но прислушаюсь к нему. Он в вашем распоряжении, — палец Фоммеля совершил дугу в сторону Семельченко.

—   Благодарствуйте, благодарствуйте… — Васька снял фуражку и, не найдя ничего лучше, протянул её Фоммелю. – Зовут-то как?

—  Степаном, — прогудел парень.

—   А родом откуда?

—   А харьковские мы.

—   А поточней… — Васька сделал выпад ногой, стремясь достать его левую ключицу.

Семельченко не оплошал. Он удивительно быстро присел и попытался перехватить ногу. Но Васька, совершив разворот, не дал ему такой возможности. Зато другой ногой попытался подсечь его голень. Здесь усилия оправдались. Семельченко осел на спину. Но тут же, перенеся центр тяжести на икроножные мышцы, рывком поднялся. Принял тревожную боевую стойку: кулак левой  руки – перед носом, кулак правой – возле подбородка. Прижатые локти защищают от ударов нижнюю часть. Танцующие ноги готовы коленями отразить те же удары в пах, подбрюшье и почки, а также нанести ответные сокрушительные удары.

—    Я же казав  – с пид Харькова, — шумно задышал парень.

—   А, так ты казав… Я понял. Молодец, хорошо держишь удар.

—   Упасть не значит проиграть, — кивнул Ставински.

Фоммель махнул лишь фуражкой, что держал в руках. И представил себя на месте Семельченко.

—   Только не надо так долго держать руки, — Васька намекал, что  можно «снять блок». – Я ж не нападаю.

—   А кто вас знает, — нервно усмехнулся Семельченко. – Не нападаете сейчас – так нападёте. Вы ж не предупреждаете?

—   Это точно. И не подумаю. Всё происходит неожиданно. Это в красивых книжках и шпионских фильмах вызывают на поединок. Или позволяют командовать взводом своего расстрела, — не удержался и мрачно пошутил Васька. – В жизни всё иначе. Хочешь, покажу как?

—   Н-н-ну, хочу, — неуверенно согласился парень, не убирая блоки.

Немцы тихо рассмеялись. А Васька танцующей походкой, точно по Крещатику или Дерибасовской, двинулся чуть правей него. Семельченко это сбило с толку. Он не знал, что делать, тем более взгляд «герр майора» шёл как бы сквозь него. Он лишь стал, танцуя ещё напряжённей, разворачиваться к нему корпусом. Но Васька в вполуприседе мгновенно срезал его ногой. Семельченко на ушибленных икрах точно сложило пополам.

—   А зачем было так дёргаться? – врадчиво поинтересовался Васька. – Зачем было поворачиваться? Ты не почувствовал, что я всего этого хочу?

—   Не поч-ч-чувствовал, — отрешённо произнёс парень с земли. Ещё мгновение, и он неловко встал, готовый к бою.

—   Опять молодец. Опять хвалю. За выносливость. А ругаю… Понял за что?

—   За то, что… Короче, сделал так, как вы внушали.

—    О! – Васька, пронзённый сверху невидимой силой, остановился. Оглянулся на своих спутников: — Слышали, господа? Его отсеяли… А он всё понимает. Материал не разработанный, только и всего. Никуда не годный отбор. Если так отбирают…

—   Я подумаю, что можно сделать, — Фоммель снова тряхнул фуражкой с сиреневым кантом.

Он рассчитывал, что отобранный «материал» в массе своей быстро провалится, явится в НКВД или СМЕРШ. Ему было так выгодно: в случае поражения, о котором он задумывался всё чаще, ему будет, в чём выгораживаться перед русскими.

—   Блоки зря держишь, — удовлетворённо махнул головой Васька в сторону Семельченко. – Да расслабся ты, я приказываю, — он легонько ткнул его плечо, от чего парень мгновенно обмяк. – Вот так. Молодец, будет из тебя толк. Если научишься расслабляться, конечно.

Какого чёрта ему нужен этот кретин, подумал Фоммель. Неужели он рассчитывает использовать его в акции? Надо будет затребовать личное дело. И когда он, наконец, возьмёт эту поганую фуражку? Ну, придёт время…

А Ставински думал иначе. Он просматривал в Васькиных действиях высокий уровень отбора. Конечно, русский диверсант из Разведуправления, выдающий себя за майора СМЕРШ, не достаточно разбирался в «материале». Потому что подготовлен не так давно, да и профиль у него иной. Но подобный стиль подготовки Ставински видел в Цоссене начала 20-х, где стажировались русские военные разведчики. Кроме этого, он на неделю прибыл в 1927-м в общевойсковую Академию им. Фрунзе, где также прорабатывались тактика разведки и диверсий. В число предметов входил и рукопашный бой, который русские называли «самбо Хромова». Приёмы были заимствованы из бокса, дзюдо, джиу-джицу и других видов единоборств. В сумме насчитывали до 50. Но маленький, с виду щуплый преподаватель с бородкой убеждал их: для начала стоит в совершенстве овладеть «музыкой тела». Научиться чувствовать каждое его движение. Затем выучить в совершенство хотя бы десять приёмов и на основе импровизации создать десять своих. Только после продвигаться дальше.

—   Я забираю товарища майора, — решительно, с любезной улыбкой, заявил Ставински, когда они отошли на значительное расстояние.

—   Вы уверены, что я его вам позволю забрать? – Фоммель любезно оскалился, хотя не скрывал своих истинных чувств. – Всё же вы гость, герр капитан.

—    На правах гостя я забираю его у вас. Через час, — Ставински показал ему большой цыферблат на запястье, — он вернётся обратно.

—  Дорогой ему могут помешать партизаны.

—   Накануне операции «Цитадель» была проведена акция устрашения в Орле, — поморщился Ставински.- Кого-то повесили на главной улице. Трупы качаются до сил пор. Кроме того вермахт и наши доблестные СС устроили прочёсывание лесов. Партизаны не должны проявлять себя так нагло. Если это, конечно, не обычные партизаны.

—   Вы на что-то намекаете?- грозно нахмурился Фоммель.

С минуту они постояли молча. Оберштурбанфюрер учащённо дышал. Ему, как всегда, хотелось свернуть кому-то шею.

—   Что за шум, а драки… — пошутил Васька на подходе. – Весь сыр-бор из-за меня?

—   Вы догадливы как никогда, — проскрипел Фоммель. – Именно из-за вас. В интересах операции я не могу вас предоставить герр капитану. Даже на минуту.

—   Эка вы хватили! На минуту… Прям! Ничего с нами не станется. Проедусь и вернусь. В конце-концов, можете выделить ваш эскорт. Партизан бояться — в лес не ходить.

—   Я не могу, — уже раздражённо огрызнулся Фоммель. Поймав Ваську за руку, он отступил с ним: — Сегодня приезжает мой шеф из Берлина. Он генерал СД. Хочет с вами говорить о предстоящей операции. Хочет вам кое-что рассказать. Если с вами кое-что произойдёт… — он страшно понизил голос: — Вы понимаете… это может стоить мне…

—   Головы что ли? Понял… Не боись, где наша, как говориться… — Васька тихо рассмеялся. – А мне, вы думаете, ничего не может стоить? Скажем, моё участие в расстреле? – сузил он единственный глаз. – А? Или у вас не проходят такие штучки с фотографом и фотолабораторией, где монтируют снимки? А свидетельские показания выживших из числа переметнувшихся диверсантов? Тоже не проходят? А высказывания против товарища Сталина? Что у вас там в карманчике? Диктафончик, говорите?

—   Вы что – с ума сошли? Какой…  — чуть не задохнулся от такой наглости оберштурбанфюрер. – Впрочем, оставим это на потом.  Вы правы, кое-что в этом есть. А как же – мы хотим подстраховать себя. Вдруг вы ведёте двойную игру? Или тройную? Или ваше руководство.

—   Ладно, проехали, — Васька взял его, играюче, за лацканы френча с кубиками в петлицах. Нежно их потеребил, будто оправляя: — Так вот, любезный, я сейчас проедусь с герр Ставински куда надо. Всего на час-два. С конвоем или без конвоя, вам решать. После чего встречусь с вашим генералом. Это два. А вы, — он окинул взглядом одиноко стоящую здоровенную фигуру Семельченко в потной майке, — дайте ему отоспаться. Покормите его как следует. И по первому же звонку – в мои апартаменты. Я буду с ним усиленно работать. Всё ясно, герр хороший?

—   Вполне, — сглотнул слюну эсэсманн. Ну, подожди у меня, русская свинья, тут же подумал он. Это тебе так не пройдёт.

Через час Васька трясся  по плохим дорогам на «кюбеле».   За рулём сидел Ставински. Конвоя Фоммель так и не выделил. Было видно, что ему этого хотелось, хотя он понимал: будет выглядеть глупо. Абверу незачем было организовывать мнимое похищение, мнимое или реальное убийство «гостя». Нападение партизан также исключалось ввиду большого количества войск, которыми были усилены охранные дивизии.

—   Ловко вы обращаетесь с СС, товарищ большевик, — крикнул Ставински в шуме мотора. Он вырулил, чтобы не попасть на ухабину, и продолжил: — С этими господами можно именно так. Выбран правильный курс.

— Ну да! Мы мирные люди, но наш бронепоезд… Вы это хотели сказать?

Так как шофёр промолчал, они медленно въехали на территорию, огороженную тремя рядами колючей проволоки. По углам высились четыре караульные вышки с MG34. Но, как и по периметру, так и на воротах охрану несли солдаты и офицеры вермахта. На специальных щитах, покрытых светоотражающей оранжевой краской, чёрным было означено: «Внимание! Огнеопасно! Горючие материалы. Курить и пользоваться огнём строжайше запрещено». Вся местность за рядами колючей изгороди представляла голый ландшафт с многочисленными пнями и опилками. Наверняка эти площади были заминированы.

—   Прошу вас! – Ставински легко выпорхнул из внедорожника, захватив плащ. Адамс! – сказал он подбежавшему обер-лейтенанту со знаками отличия артиллериста. – Мне будет нужна ваша помощь. Приведите в блок «В»…

Тут он прошептал этому ладному обер-лейтенанту что-то своё, не предназаначенное для Васькиных ушей. Тот лишь поправил повязку через глаз. И уставился на группу курсантов, что, высоко поднимая ноги, совершала пробежку по периметру. На всех было вполне сносное обмундирование РККА. Причём, гимнастёрки были именно «косоворотки», как до революции носили,  образца 1943 года — со стоящим воротником (на гимнастёрках образца 1941-го он был отложенный). Мало того, добрая треть гимнастёрок были украшены зелёными пластмассовыми пуговицами, что поступали в СССР по ленд-лиз.

—   Ну-с, пройдёмте, дорогой товарищ, — с наигранной суровостью (наверняка подражая кому-то из русских) предложил Ставински. – Нам есть что обсудить и о чём потолковать. Так тоже говорят по-русски.

—   Я надеюсь – не только ваши познания в русском?

—   О, нет, что вы! Они так скромны… У меня есть свои кандидаты. Вы хотели бы на них взглянуть?

—  Что ж, не откажусь. Тем более, если предлагают… Показывайте.

—   Нет, сначала вы посмотрите на их личные дела, выслушаете преподавателей. Они нам расскажут много интересного.

—   Ну, вы-то наверняка уже наслушались их доносов. Мне, конечно, будет очень интересно.

—   Ну… Не надо так, герр майор. Мы, как и вы, заинтересованы собирать на человека очень подробное агентурное досье. Как его собрать, если не будет немного… стук-стук, как говорят по-русски?

—    А, вы и это знаете! Ну, тогда я спокоен за исход операции.

Ставински изобразил на лице улыбку. Они ровным, строевым шагом последовали мимо часовых в шлемах, что сделали винтовками с плоскими штыками «на караул». Взошли на крыльцо, под которым трепетал красный нацистский стяг со свастикой в белом круге, а также чёрно-красный флаг кайзера. Прошлись по коридору мимо вытянувшегося дежурного, что был также в стальном шлеме. За обтянутыми дерматином дверями с номерами, а II, a III стрекотали машинки. Внезапно заорало нечеловеческим голосом радио: это вещал с трибуну «Спортпалласа» министр пропаганды Геббельс. «…Господи, даруй народу Германии победу! Я призываю Тебя…»  В конце коридора высился в фуражке, туго затянутый ремнём по корсету, уже знакомый обер-лейтенант. Он напряжённо водил глазами по закрытым дверям. Наверняка об этом его попросил Ставински. Над его головой угадывалась картина фюрера, писаная маслом. Тонкий нос со щепоткой усиков оказался надёжно прикрыт широкими полями и выгнутой тульёй. Зато неистово-смеющиеся глаза метали молнии, которые проходили аккурат по обе стороны тульи цвета «морская волна». Серебряный одноглавый орёл со свастикой, казалось, готов был выклевать оба этих глаза, но никак не мог определиться, с какого из них начать.

Когда они вошли в кабинет, Ставински по внутреннему телефону предложил кому-то выключить радио. Говорил он спокойно, но этот кто-то (судя по голосу, фрау) сделал это моментально. Затем по другому телефону с коммутатором Ставински затеял довольно продолжительный разговор на немецком. Причём, на пониженных тонах. Васька и не старался прислушиваться. Он окинул комнату глазом. Кроме фотократочки старца с белой сединой во флотской форме над столом ничего не висело. На подоконнике стояли горшки с розами. Ставински был либо сентиментален, либо пытался нравиться «материалу», с которым работал. (Надо полагать, что «материал» сразу же обалдевал, видя цветы на окнах, оклеенных полосками бумаги. И охотно шёл на вербовку.)

—   Ничего обстановочка, — поощрил его Васька.

—   Мы стараемся, чтобы гостям было как дома и ещё лучше, — неумело пошутил Ставински.

***

…Боец  сделал два выстрела из винтовки с оптическим прицелом. Пули разорвали проволоку, которой прикрутили к гусеничным тракам «Барефзес» и Сергиенко. Их тела обмякшими мешками рухнули перед днищем СУ-122. Затем Сергиенко, будто ничего не соображая, принялся осторожно сталкивать Армена в ближайшую воронку и вскоре скатился туда сам. Судя по запавшим от боли глазам (это видел Неустроев в бинокль) это ему удалось нелегко, так как руки, охваченные проволочными тисками, занемели и плохо слушались. Тут же их заметили. Со всех сторон мигнули вспышки запоздалых выстрелов.  Потянулись трассы MG-43 с одного из «ганомагов». Светящиеся пунктиры вздыбили землю подле воронки. Крутясь и визжа, они сыпали вокруг мелкими искрами. С левого фланга ударила StugIII. Снаряды, однако, проносились над головой. Германский наводчик никак не мог выбрать нужный угол прицеливания.

—  Вася, бери бронетранспортёр… — отдал распоряжение Неустроев. Он выложил перед собой из сумки четыре РПГ-40. – Готовность номер один! Товарищ капитан, — он обратился к Виктору, кинув прежде ободряющий взгляд: — Возьмите автомат. Над воронкой особо не демонстрировать свои фрагменты личности, — и, совсем пониженным голосом: — Привет вам от сорок восьмого. Догадались?

Почувствовав невероятное облегчение и пробормотав «Не маленький, поди», Виктор даже не помнил, как ощутил прохладный затвор ППШ. Щипнув Сашку за нос с крохотными конопушками, он тут же поймал себя на мысли: беспокоться не о чем.  Эти «пятнистые» с рыцарскими или богатырскими панцырями надёжно ограждали его и малыша от всякой напасти. Отобъют они и его подчинённых. Прежде всего, конечно, они друзья, но… Виктор ощутил лёгкую досаду, что не смог это сделать сам, как всякий командир думает, что отвечает прежде он, а не вышестоящее начальство, пусть и виновное.

Как бы в подтверждение тому , услышав шум мотора СУ-122, сопровождаемый сопеньем выхлопных труб и лязгом траков, Неустроев извлёк из вещмешка палочку с зеркальцем. Вставив в канал своего пистолет-пулемёта, он приподнял её над бровкой воронки.

—   Оп-п-паньки! – сказал он, будто ни о чём не беспокоясь. – К нам самоходочка чешет. Фрицам «винт» хочется сделать. Сивцов, теперь «зелёную» — живо!

Тут же взвилась зелёная ракета. Огонёк сигнального патрона, казалось, навечно завис в небесах. Затем, стремительно сорвавшись, скатился на землю. Указав цели артиллеристам и лётчикам, он, подобно прожитой человеческой жизни, угас навеки. Хотя, угасает ли жизнь так? Мало вероятно…

В следующий момент над воронкой взвизгнуло. Зеркальце дёрнулось в канале ствола. Из него вылетел крохотный осколок, разбрасывающий солнечные зайчики.

—   Всем команда – не высовываться! Работает снайпер! – рявкнул на этот раз  лейтенант. Как само собой разумеющееся, он окинул взглядом тело Иванова:  — Рассредоточиться!  По кругу.

На левом фланге гулко вздрогнула земля. Раздался запоздалый клёкот – эхом дошло, что приземлились гаубичные снаряды. А боец с рацией, пощёлкав тумблерами, заговорил в наушники:

—  «Ласточка», «Ласточка», говорит «Молния». Метров сто от цели налево – три «коробочки», две «суки» и пяток «тарахтунов». «Гробов», вообщем. Требуется ваш визит. Вылетайте – небо чистое…. Есть, приём… Слушай меня, «Вулкан». Как слышишь меня, приём? Хорошо значит. Накрывайте цель большими «огурцами».

Бойцы сгруппировались, изготовив оружие. Кто-то распустил тесёмки капюшона, кто-то вытирал горячий лоб, по которому струился пот.

Громадина СУ-122 подползла к воронке. Гитлеровцы впрямь стремились заехать на неё. Затем покрутиться «винтом», чтобы раздавить всех. Неустроев, извернувшись, ловко швырнул ей под гусеницу РПГ-40. Воздух гулко потряс взрыв. Комья дымящейся земли разлетелись во все стороны. А «сука» обиженно завертелась на голых катках, пока лейтенант второй гранатой не «разул» ей вторую гусеницу.

Обломок сияющего добела трака вонзился рядом с вихрастой головой Сашки.

—  Во здорово-о-о! Все мальчишки обзавидуются… — испуганно-зачарованно протянул он и смущённо добавил: — И девчонки тоже.

Виктор тут же отвесил ему лёгкий шлепок по макушке:

—   Лёг и затих! Что б я тебя не видел и не слышал!

—  Ага! Мне страшно рядом с этим дяденькой… — Сашка, шмыгнув носом, показал на убитого Иванова.

—   Ляг, кому говорят! – прикрикнул боец с пышными русыми усами, которому, если присмотреться, стукнуло едва за двадцать.

Он с первой же минуты, как только оказался в воронке, придвинулся к Виктору. Не сводил с него глаза и ловил его каждое движение. Как будто они были заочно знакомы, хотя Виктор видел его первый раз. Чувствовалось, что это было кому-то нужно . Этот кто-то явно имел отношение к «сорок восьмому». Не фотокарточку ли мою  показали ему в СМЕРШЕ, подумалось Виктору.

Земля вздрогнула, будто и впрямь проснулся вулкан. Теперь уже справа. Неустроев, издав при этом горлом непонятный, но пронзительный звук, скомандовал:

—   Капустин! Завесу ставь, быстро!

—   Есть! – белобрысый молодой боец вынул из бокового кармана зелёный цилиндрик. Запалив короткий бикфордов шнур, швырнул через гребень. В следующий момент там зафырчало. Густо повалили клубы чёрно-серого, едкого (если залетал в глаза) дыма.

—   Под «суку», живо! – скомандовал Неустроев, согласовав свой приказ взглядом со всем личным составом.

Он пополз, переваливаясь на локтях, первый. За ним все остальные, включая радиста и собаку, что ползла, поджав хвост и расставив уши. Замыкающим полз усатый, перед которым полз, чихая и фыркая, Виктор. Собачья шерсть от хвоста, что волочился по земле перед ним, залетала ему в нос. «Тише кашляй, капитан!» — неожиданно предупредил его «тельник», повернув своё скуластое лицо с раскосыми азиатскими глазами.   Виктор едва не поперхнулся от такого нахальства, но промолчал. Саша был  тут же, под рукой. Виктор сгрёб его за шкирку и волок за собой.

Оказавшись под днищем пышущего жаром и соляркой (внутри гремели и шумели громко крича и ругаясь, будто бы на русском), можно было рассмотреть происходящее окрест. Кое-где источала клубы поверженная техника с крестом на бортах.  Взлетали султаны дыма и пламени. Оставляя за собой багровые протуберанцы, устремлялись к земле продолговатые тела «эрэсов». Они сжигали всё живое в радиусе  сотни метров. Вокруг подожженного «ганномага»  ещё катались дымящиеся тела. Сквозь отдушины в катках было видно, как короткими перебежками и ползком отходили группы вражеских пехотинцев в камуфляжных куртках и касках. Офицеры издавали трели в свистки, заслышав над головой клёкот или завидев несущиеся огненные хвосты реактивных снарядов.

—   Хо-о-орошая со-о-бачка, — Сашка нерешительно протянул руку к мокрому носу овчарки что лежала рядом, вызывающе демонстрируя розовый язык: — Дяденька боец, как зовут собачку?

—   Собачку зовут Джульбарс, — усмехнулся тот. – А для непослушных мальков – «откушу руку». Понял, почему?

Джульбарс, уловив что он него нужно, издал пастью неприятный звук. Сашкина рука мигом отстранилась. На мальчишеских глазах и на конопатый нос навернулись скупые слёзы.

—   После боя погладишь, — смилостивился боец-вожатый. – Да, Джульбарс? Подай голос!

—   Ав-ав! – не заставил себя долго ждать пёс.

Снайпер тем временем приноровился стрелять вражеских офицеров и пулемётчиков,  вторых и третьих номеров, что тащили на спинах круглые оцинкованные коробки с лентами. Тем временем, небо наполнилось пением авиационных моторов. Звенья «илов» и «пешек», появившись из-за перистых облаков пикировали на боевые порядки врага.

В воронку, которую они только что покинули,  угодило несколько мин от ротного 50-мм миномёта. Видимо немцы пристреливались, но из-за дыма и гула крупных калибров это не было заметно.

—  Товарищ лейтенант, сорок восьмой, — радист протянул Неустроеву наушники.

— «Молния» слушает приём!  — крикнул тот в мембраны и тут же понизил голос, чувствуя, что его слышно внутри самоходки. – Что? Плохо слышно… приём… Да, всё в порядке. Имеется труп. Тот самый, о котором шла речь. Мы вытащим. Слушаюсь… Будет сделано… Мы под сукой» 122. Только что кидали в воронку «огурцы» 50-мм. Думаю, стараются пеленговать. Пока на месте. Обзор хороший. Место хорошо расчистили, так что можно бить здесь смело. Есть…

Последнее не заставило себя долго ждать. Многоголосый рёв «ура-а-а» возник с востока. Он врезался сквозь грохот канонады. Помимо всего доносился лязг гусениц, в который вплетался методичный гул «тридцатьчетвёрок», мелодичное позвякивание «тэ-семидесятых» и прочие шумы, принадлежащие, очевидно, большим и малым «сукам», а также британским «Матильдам» с «Черчиллями». Оставляя за собой шлейфы мучнисто-золотой пыли, выбрасывая из хоботов пушек язычки пламени, боевые машины устремились в атаку с трёх направлений, чтобы взять врага в клещи. Вскоре ударная десятка, состоящая из семи Т-34 и трёх Т-70, достигла уничтоженной давеча противотанковой батареи. В этот момент СУ-122 попыталась накрыть их огнём. Пусть и обездвиженные,  но запертые в ней враги намеревались взять реванш за позор и поражение. Одну «тридцатьчетвёрку» тут же разорвало пополам. Другие танки, проскочив сектор обстрела, оказались в «мёртвой зоне». Их башни стали тут же разворачиваться в сторону замершей «суки». Это сулило большие неприятности.

—   Эй, быстро все скатываемся обратно в воронку! – живо скомандовал Неустроев.

Он первый кубарем скатился в воронку. За ним  — весь личный состав. Усатый неожиданно обхватил  Виктора, словно хотел задавить в объятиях. Они слились воедино и скатились в воронку как два связанных полена.  Точно также, прикрыв своим телом Сашку, последовал за ними «тельник». Собака стремительно, размахивая хвостом, сползла вниз, При этом, изменяя выучке, она дважды гавкнула.

—   Цыц у меня, Джульбарс! – прикрикнул поводырь. – А то всё мясо съем.

Грянули первые выстрелы. Сначала хлопнули «сорокапятки» из Т-70. К ним подключились 76-мм. Снаряды рикошетили от покатой брони СУ-122 . Один из них, врезавшись в бензобак, заставил его задымиться. Вскоре над трансмиссией всколыхнулись первые сгустки оранжевого пламени. Соляра разгоралась медленно, но грозила вскинуться до небес.

—   Машину… ить… жалко… — простонал Виктор.

Он тут же с ужасом ощутил, что «Барефзес» и Сергиенко где-то рядом. Измученные, они ждут помощи. Кроме всего, ему всё равно, что станется с этой самоходкой, хоть и затрачен на неё труд сотен людей и вложены немалые народные средства, которые язык не поворачивается назвать государственными. Люди были дороже железа.

Он уже готов был перемахнуть через бровку воронки, как лязгнул верхний люк СУ-122. Над рубкой возникла рука с  белым платом. В порывах ветра он неожиданно затрепетал, как огромный стяг.

***

Обергруппефюрер СС Герхард Лоренс  прибыл из Варшавы с личными указаниями рейхсфюрера СС Гиммлера. Он должен был прозондировать почву для контактов с русским перебежчиком и его начальством. «Либо объект «тёмная лошадка» и они нас держат за дураков, — заметил в беседе с ним Гиммлер, протирая овальные стекла пенсне, – либо русские заговорщики  и впрямь намерены заключить с нами союз. А там, возможно, при благоприятном исходе… Скорее всего они готовы  пойти на сепаратные соглашения. Сталин должен исчезнуть, это, несомненно. Поэтому, Лоренс,  на вас вся надежда. Выясните истинные намерения этого троцкиста и его хозяев. Меня интересует помимо всего прочего, почему они ввели нас в заблуждение в самом начале восточной компании. Якобы с первых же выстрелов на границе в России начнётся троцкистская революция, и режим Сталина рухнет сам собой. Это же утверждал в начале кампании «бабельбергский бычок», — сладострастно подчеркнул он прозвище он Геббельса. – Как видим, он ошибался… Они намерены и дальше так преувеличивать?» «Будет исполнено, рейхсфюрер. Хайль!» — поторопился Лоренс, вскинув левую руку. Но тут, же был наказан за свою торопливость стоящим подле Вальтером Шелленбергом. «Погодите, — поморщился молодой бригаденфюрер, что был шефом Лоренса по СД. – Вас никто не прогоняет раньше времени. Не надо никаких непродуманных выводов! Прошу вас вникнуть в суть задания. Дают ли нам русские гарантии? Я имею в виду радикальное решение вопроса в отношении одного… ну, ну… известного нам всем лица. Если дают, то это нас устраивает, — он провёл ладонью по бриллиантиновой приглаженной голове. – Убедите перебежчика в таком раскладе событий. Только в этом случае пусть рассчитывает на взаимодействие». «В целом картина ясна. Но есть частности, которые мы  исправим…» — не к месту вставил Гиммлер. «Лоренс! Знайте, что на месте вас будут опережать ищейки из Абвера, — поправил шефа Шелленберг. – Они будут убеждать русского своими возможностями. Якобы их фирма старее, а поэтому надёжнее. Агентурные источники более разветвлённые, а наша агентура – досталась нам от кадров, забракованных ещё Николаи и Бредовым, — сквозь холодную ярость  он тут же продолжил:  — Они будут убеждать русского делать ставку на вермахт.  Ни на СС. Тем более – на СД. Укажите русскому – именно на Центральном участке Курского выступа достигнут успех! Именно танковые дивизии СС достигли… как есть… о, Прохоровка! В то время как на участке Воронежского фронта «Великая Германия» в составе 9-й армии Моделя топчется на месте, не расширяя прорыв. Думаю, что на хозяев вашего русского это быстро подействует. Действуйте!»

—   Где сейчас русский? – Лоренс поинтересовался сразу же, как только спустился с трапа «Do-17».

—   Русский проводит занятия со своими кадидатами.

—   Вот как! – кустистые брови обергруппефюрера всколыхнулись. – Он уже отобрал кандидатов?

—   Да, обергруппефюрер. Мы показали ему школу «Валли». Он на занятиях отобрал себе единственного курсанта. Причём из числа отсеянных.

—   Ошибка при отборе? – Лоренс удивился снова, задержав колено и придержав фуражку (он приготовился устроиться в «мерседесе»). – Такое возможно?

—  Ошибки случаются, обергруппефюрер. Но в данном случае она исключена. Русский… этот проходимец, — не сдержал себя Фоммель, — сошёлся со Ставински, эмиссаром Канариса. Вдвоём они прижимают меня с боков. А тут ещё ваши инструкции и директивы штабов «Валли» о боевом братстве Абвера и СД.

—   Я понимаю вас, — решительно заявил Лоренс уже в машине. – Однако будьте спокойны, мой мальчик, — он потрепал Фоммеля за коленку.  – Мне даны чёткие указания непосредственно от Гиммлера и Шелленберга, — он опустил стекло, разделяющее их с водителем и адъютантом: —  Предписано делать ставку на части 2-го танкового корпуса СС. Это наш козырной туз  в предстоящей игре. Можешь забыть о субординации, — усмехнулся он по-отечески, давая понять, что на время поездки становится для него «партайгеноссе». – Кстати, что ты думаешь о нашем ударе в направлении этой… Прохоровки? Последние сводки звучат очень оптимистично. Если бы их не озвучивал этот брехливый мерзавец… — он явно намекал на Геббельса.

—   Говоря по правде, партайгеноссе, я не столь оптимистичен в прогнозах. 4-й армии и 2-му танковому корпусу удалось пробить внушительную брешь в обороне противника. Но русский фронт от этого прогнулся, только и всего. Никакого охватывающего удара не вышло. Хауссер, заботясь о безопасности своих флангов, попусту рассеивает свои силы. Темп продвижения войск снизился. Русским это только на руку, — они, я знаю, подтянули свои танковые части под Прохоровку. Если они думают, как вначале кампании, ограничиться встречным, лобовым контрударом, то это радует. Если…

—   Кругом одна измена, мой мальчик, — едко усмехнулся Лоренс. Его бритое, с редкими морщинами лицо под сенью огромной фуражки оставалось невозмутимым. – Эти прусские свиньи в штабах готовы за грош продать рейх поганым англосаксам и большевикам. Первые наметили уже в этом году высадку в Сицилии, — он заметно снизил голос, хотя этого можно было не делать. – Это свежие данные – шведский Красный Крест…  Этому источнику можно полностью доверять. Не ясно по срокам, но вряд ли это произойдёт осенью или  зимой. Тогда… — он скорчил болезненную гримасу, — что нам противопоставить этому вторжению? Разложившиеся итальянские войска? Берсальеров с их петушиными перьями на касках? Или фанатично храбрую фашистскую милицию? Демагога дуче?.. Карта Муссолини бита. Над ним смеются даже дети.

Он выдержал паузу. В шуме двигателя она показалась бесконечной.

—   Партайгеноссе, следует ли понимать так, что уже в этом году мы один на один  будем противостоять русским, имея за спиной… — с полуоткрытым ртом пробормотал оберштурбанфюрер.

—   Но вернёмся к теме, — словно стряхнув пыль, продолжил Лоренс. —  Почему ты отозвался об этом русском так уничижительно?  А, я забыл! Абвер тому причина. Этот Ставински… Что ж, дай мне последнее материалы по этому эмиссару. Твои люди висят на его хвосте?

—  Нет, партайгеноссе. Ставински хороший профессионал. Мы используем для этих целей агентуру в «Цеппелине». Кроме того объект «Птица»  не позволяет нам работать в полную силу.

—   Вы ищете объект «Птица»? – живо поинтересовался Лоренс. – Правда, это не тема моего визита, но…

На месте он, не снимая перчаток, просмотрел снимки, где Краснопольский запечатлен на улицах Орла, на объектах СС и Абвера. С любопытством обергруппефюрер изучил, как русский демонстрировал приёмы рукопашного боя со здоровенным парнем-курсантом по фамилии Семельченко, которого и выбрал в качестве кандидата. Немного задержался на фотографиях, где Краснопольский ходил по «толчку», заходил в те или иные дворы, пропадал и появлялся в подъездах домов. Он записал в блокнот, что носил во внутреннем кармане френча, номера этих домов. Затем выстроил на полированном столе группу снимков, где русский заходил в те или иные дома в порядке очерёдности.

—   За русским вы всё же пустили наблюдение. Зачем? Вы не считаете его профессионалом?

—  Мы не могли оставить без внимания его контакты в городе. Это, во-первых, партайгеноссе. Во-вторых… Он заранее оговорил с нами этот момент. По легенде СМЕРШ, он отправлен к нам в тыл, чтобы проверить городское подполье.  У русских появилась информация, что некоторые его члены, особенно в руководстве… Русские говорят об этом так – стали «дятлами». Просто и со вкусом. Спокойно, это не наши люди, — Фоммель предупредил эмоции шефа. – Речь идёт, насколько меня информировал мой агент, об источниках тайной полевой полиции.

—   Вы хотите сказать, что… — Лоренс рукой в перчатке прочертил круг у себя над головой, — русский уже встретился с руководителями подполья?

—   Нет, партайгеноссе. Мы тщательно следим за его маршрутами. Он дважды обходил городскую управу, но так и не вошёл туда. На рынке он не подходил к тем людям, с которыми мы работаем.

—   Почему вы сделали акцент на управе? Вы ждёте, что он там с кем-то связан?

—   Там служит один из сотрудников штаба подполья, — скривил свои плотные губы Фоммель. —  Мы предполагаем, что руководство русского предусмотрело его в качестве выхода на контакт. На рынке, видимо, есть кто-то в качестве дополнительного варианта. На случай провала. Что же до домов… Хотите откровенно?

—   Хочу, мой мальчик. Говори.

—   Это подстава русского. Он разыгрывает нас. У первой группы визитов, — рука Фоммеля молниеносно разбросала фотографии на две группы, смешав стройную схему, — есть двойка вначале. Все они происходили на Адольфгитлерштрассе. У второй группы  — другая закономерность. Это два дома на окраинах в так называемом рабочем посёлке. Он шёл по улице, где такие дома из кирпича довольно большая редкость.

Лоренс, шеф отдела К1 Amt III SD (отдел контроля внутренней разведки при службе безопасности) был заинтересован в скором прекращении этой кампании. Он поддерживал тайные отношения с шефом тайной государственной полиции Генрихом Мюллером. (Контакты происходили при посредничестве  другого шефа – Артура Нёбе, что возглавлял директорат криминальной полиции при полиции безопасности.) Не опасаясь микрофонов (Amt III шпионил за другими директоратами, включая войска СС), они подвергали остракизму нелепые с их точки зрения действия фюрера на Востоке. Особенно не устраивало обоих несоблюдение Женевской конвенции в отношении военнопленных. Нёбе, генерал-лейтенант полиции и группефюрер СС, что имел непосредственное отношение к уничтожению берлинских цыган, а также был назначен ещё Гейдрихом руководителем «группы действий «В», которая творила в России те же злодеяния, с  почти стоическим упорством отстаивал свою точку зрения. «Что бы мы не думали, но большевикам наши зверства пойдут как нельзя кстати, дружище, — сказал он в одной из первых бесед тет-на-тет. – В России у нас нет агентуры влияния. Сталин уничтожил   этих парней ещё в 1937-м. Кое-какая мелочь осталась, но она не в счёт. Как говорят музыканты – это не главная партитура в оркестре! Ну, да мы не о музыке сейчас говорим. Франция рухнула за три недели, но французы и прочие бельгийцы знали, что мы пришли не уничтожать. Первую ошибку фюрер допустил в Польше, что издавна недолюбливает русских и готова за Литву и Украину с Белоруссией воевать с ними до второго пришествия. Простите за явное богохульство, но это факт! Там ваш покорный слуга, исполняя директиву плана «Ост» уничтожил несколько тысяч этих грязных ублюдков, а затем совместно с энзацгруппами расстреливал сопливых очкариков и напыщенную шляхту. В результате поляки больше ненавидят теперь нас, чем большевиков, и тем более русских. А в России всё летит к чёрту! Так определил фюрер, когда предписал уничтожить славянские народы как неполноценную расу. Геббельс вопил о троцкистской революции, а фюрер… « «Геббельс ещё в 20-х симпатизировал коммунистам в Баварии и у себя Рейдте. Его первая пассия была немного того… — живо подхватил тему Лоренс. – У неё русские корни и имя русское. О подозрительных контактах «бычка» с выходцами из России и эмигрантами не стоит говорить. Все они как на ладони». «Дружище, что вы говорите! Мой шеф, — Нёбе понизил голос и потеребил ус, – в тех же 20-х якшался с коммунистами и проклятыми социал-демократами, избивая наши мюнхенские ячейки.  А все его грехи списал Борман. Да, великий Мартин! Из верных источников мне известно – он был в плену у русских…  — тут следовал явный намёк на контакт Нёбе с Канарисом. – Так что… Очевидно, что для победы над Россией надо немедленно прекращать карательную политику в России. Но очевидно также другое. Для победы… для нашей  с вами победы в этой уже проигранной войне, — Нёбе наклонился к нему вплотную, тяжело дыша: — нам как нельзя кстати эта политика, провозглашённая нашим фюрером и, может быть… — он ужаснулся своей догадке, и тут же продолжил как ни в чём не бывало: — Они и надоумили его вредить рейху. Они…» «C вами трудно не согласиться, — вдумчиво ответил Лоренс. – Фюрер крепко завязан с Готфридом Федером ещё с 1918-го, когда агенты Троцкого сформировали в рейхе неплохую агентурную сеть. Если вы помните, в рядах «Стального шлема» появилось немало национал-большевиков. А сам фюрер в 1920-м имел неосторожность разразиться в «Фолькише беобахтер» статьёй «Марксизм как средство борьбы с мещанством». С тех пор на Шикльгрубера давят те соглашения, что он заключил, скорее всего, с Вальдемаром Салнынем, что возглавлял агентуру Коминтерн с 1918-го. Может быть, это был Карл Радек, может быть Тухачевский…» «Дело принимает серьезный оборот, если мы думаем об этом вместе, — едко пошутил Нёбе, понимая намёк: фюрера считали завербованным советской военной или политической разведкой ещё на заре движения. – Но Сталин  убрал всех хозяев фюрера. Последних, как участников военного заговора, расстреляли в 1937-м. А фюрер убрал в ходе ночи длинных ножей» всего двоих: фон Бредова и фон Шлейхера. Оба – друзьями Тухачевского, приятельствовали с Якиром, Гамарником и прочими из числа расстрелянных. Наш Шикльгрубер вообще оригинальный тип. Он или притворяется или действительно не видит нашу деятельность у себя под носом, — он рассмеялся со зловещей простотой. – Что ж, судя по общей тенденции, Адольф Гитлер хочет уступить генералам и фельдмаршалам из группы фон Секта. А это значит, что с Россией мы воевать не будем, если она не позарится на всю Польшу, на Балканы и будет для нас поставщиком ресурсов. Если только…»    « …если только сектовцы вроде Лакейтела не нашёптывают фюреру на ухо, что в России действует крупное троцкистское подполье, готовое всё подмять под себя, — подытожил Лоренс, отчего у Нёбе похолодели кончики пальцев. – Такой сценарий выгоден этому мерзавцу, как и мерзавцам, что руководят им из России. Сталин вряд ли решится на вторую чистку в канун второй Великой войны. Стало быть, её не миновать. А наша задача, мой друг, подыграть той из сторон, что начнёт брать верх. Если троцкисты в России окажутся сильней наших национал-большевиков в СС и НСДАП, то это будут они, если сильней окажутся их русские хозяева и коллеги, что действуют за спиной Сталина, то это будут они. Важно сыграть нужную партитуру… вы не находите?»

Лоренс был давно и прочно завязан с группой военных, близких к адмиралу Канарису. Их интересы разделяли гражданские лица, среди которых были чиновники ряда министерств, представители таких крупных компаний, как «Мен», «Рейнметалл-Борзинг», «Симменс», «Мерседес-Бенц», Хеншель»  и другие. Их мнения сходились в одном: войну на два фронта необходимо кончать и как можно скорей. Предпочтительней держаться курса на сближение с Соединёнными штатами Америки, на худой конец Британии, ну уж на самый худой – с Россией. Группа именовала себя «кружок Крейцау». Верховодил в нём Курт фон Шуленбург, брат бывшего посла в России и кадрового военного разведчика что, по приказу фюрера и Риббентропа, объявил войну Советам. Они намечали действовать самыми решительными мерами, чтобы повлиять на обстановку. Фюрера образумить не удаётся, значит, фюрер должен уйти, рассуждали они. Уйти, причём навсегда. Либо это произойдёт во время одной из его поездок на фронт, либо по пути в Оберзальц можно устроить «камнепад» или «снежную лавину», заложив на подходящем альпийском склоне мощный фугас, либо можно устроить взрыв в полевой ставке. До последнего времени Гитлеру чертовски везло. Он уходил из пивных раньше, чем срабатывал взрывной механизм, не пробовал отравленную пищу. В феврале 1942-го, фон Трескову была поручена задача – передать с лётчиком «Ю-58», на котором фюрер полетит в Берлин из Смоленска, коробку из-под конфет, перехваченную жёлтыми шёлковыми ленточками. В ней тикала с установкой на час (ровно столько занимало время перелёта!) сверхнадёжная английская мина. Но самолёт пробаррожировал до конечной цели и приземлился целёхонек. Оказалось, что часовой механизм таинственным образом не сработал. Теперь такие ошибки невозможны. Необходимо было действовать решительно и заставить «свинью» как можно быстрее «сыграть в ящик».

В обязанности Лоренса входило собирать необходимую информацию о тайной государственной полиции (Amt  IV) , что следили за всеми подозрительными лицами и группами. Шеф этого директората РСХА, обергруппефюрер СС Иоганн Мюллер, был не то, что Нёбе, его подчинённый – твердолобый нацист. К нему лучше было не подходить с вопросами о переустройстве Германии. Пару раз он, правда, потревожил Вальтера Шелленберга после Сталинградской катастрофы. В этих странных разговорах он подверг критике карательную политику на востоке, назвав её непродуманной. «Что до меня, дружище, то я, прежде всего полицейский, а не цепной пёс, — мрачно пошутил он. – Быть палачом трудно и противно, даже по приказу. Иные из нас, войнов рейхсфюрера и СС, говорят так: «Что мне приказали…»  Но имеет смысл уже сейчас подумать о будущем. Лично я не собираюсь отвечать за причуды своих шефов. Так и подмывает иногда сообщить русским о наших агентах в подполье и партизанских группах. Долг платежом красен – это их поговорка. Может нам это когда-то всем зачтётся. Если мы, конечно,  прежде проявим хорошую прыть. Вы уловили мою мысль, старина?» Кроме всего он клялся Шелленбергу в вечной дружбе, которой никогда не было (оба ведомства увлечённо конфликтовали ещё со дня зарождения под одной крышей). Он уверял, что в КПГ у него – до сих пор друзья, так как ещё с 1918-го он «миловался» с мюнхенскими коммунистами и даже подумывал вступить в их ряды. Примерно в таких же симпатиях, по данным Лоренса и военных из «группы Крейцау», был замечен будущий фюрер, а тогда ещё ефрейтор 9-го полка Баварской дивизии Адольф Гитлер. Сбор данных упрощался одной немаловажной деталью. В этот же период «свинья» выполнял задание капитана Майера, начальника отдела печати и информации дивизии и 2-го военного округа, что также являлся сотрудником военной разведки. По совместительству Гитлер охранял вместе со своим приятелем лагерь русских военнопленных под Мюнхеном.

—   Так вот, дружище, давайте немного ущипнём нашего русского, — хитро усмехнулся Лоренс. – Это только для начала. Он ведь готовит своего кандидата для предстоящей заброски в тыл?

—   Да, партайгеноссе.

—  Вот и отлично. А мы подготовим ему, этому Краснопольскому, небольшой сюрприз. Кунштюк, говоря на нашем языке. Если он что-то прячет от нас — это что-то должно показать себя незамедлительно. Пока вы его гладили по шерсти. Теперь мы погладим против неё. Увидите, что будет…

Он выразительно взглянул на Фоммеля, словно предупреждая будущие вопросы. На таковых не последовало. В дверь тут же постучали. Оберштурбаннфюрер сдержано прокашлялся. Тут же к ним вошёл секретарь – розовощекий и широкоплечий зондерфюрер. Вскинув левую руку в приветствии по направлению  к обоим, но больше адресуясь к Лоренсу с его серебристыми кленовыми листиками в петлицах, он рявкнул:

—   Обергруппефюрер, разрешите обратиться…

—   Обращайтесь, мой мальчик, — Лоренс был, как нельзя благодушен и не склонен оттирать кого-то в тень даже по уставу.

—   Прибыл русский, которого вы вызывали. Разрешите ввести?

—   Да, конечно, — смешался Фоммель, зардел как невинная девушка. Он припас сюрприз для начальства, но не решался его выложить до сих пор: — Этот человек важен, очень важен в той игре, которая намечается, — и когда, по его знаку зондерфюрер вышел, добавил:  — Это агент, которого я внедрил в подполье. Я уже говорил про него. Наш русский ходит вокруг него кругами. По его же заверениям, он получил из своего Центра задание – проверить подполье на предмет наших источников. Выйдет ли он на весь штаб? Вряд ли…

—  Я так тоже думаю, — Лоренс  был полон неподдельного восхищения, но и виду не подавал. – Зачем ему так светить себя? У его шефов наверняка есть доверенной лицо среди руководства подпольщиков. На него они и будут выходить. Вам это лицо конечно не известно. Хорошо, вот мы и узнаем. А пока распорядитесь, чтобы ваш малыш заварил нам кофе. Я люблю венское, с мороженным, приготовленное по рецепту Марии Терезии. Хотя можно ограничиться взбитыми сливками.

—   Обергруппефюрер, я сожалею…

***

…Через час этот бой для Виктора и его товарищей бой закончился. Он перекрестился, что совершенно не удивило «латников». Почти одновременно с ним перекрестился Сашка, которому позволили потрогать Джульбарса за чёрный влажный нос. Собака лишь быстро облизнула его. Затем приветливо махнула лохматым хвостом.

Местность вокруг изменилась. Проходил второй эшелон 5-й гвардейской армии, что была направлена по приказу Ставки на ликвидацию прорыва. Вслед за Т-34, КВ и Т-70, в построения которых с лязгом вплетались всевозможные «суки» калибра 76-мм и 85-мм, что были хорошо знакомы Виктору. Характеристики СУ-122 с короткими гаубичными стволами  из наклонных рубок он также неплохо знал . Но за ними следовали СУ-152 с длинными гаубицами соответствующего калибра, с решётчатыми пламегасителями на стволах. Тягачи и грузовики волокли пушки 57-мм и 76-мм, старательно объезжая разбитую технику и разной величины воронки с вывороченной землёй.   Скорым шагом за ними колыхались коричневато-бурые, неровные массы пехоты. Навстречу группами и поодиночке вели захваченных в плен врагов. Среди солдат и офицеров в мундирах «морской волны», камуфляжных куртках с откинутыми капюшонами или чёрной танкистской униформе с черепами и молниями в петлицах попадались люди в красноармейских гимнастёрках и пилотках. Они испуганно озирались, их лица были сплошным мелово-бледным пятном, а глаза либо просили о пощаде, либо источали такую ненависть, что становилось прямо не по себе. Это были так называемые «добровольные помощники» или «хиви», что вербовались из числа пленных в вермахте и СС в качестве обслуживающего персонала при дивизиях. Чаще всего их задействовали на вспомогательных работах, но нередко «хиви» служили подносчиками снарядов при орудийных расчётах, были вторыми или третьими номерами пулемётчиков. Обычно таких в плен не брали – шлёпали прямо на месте. Это Виктор хорошо знал по Сталинграду, на развалинах которого с ними в составе почти 300-тысячной 6-й армии Паулюса сражалось около 60-тысяч таких предателей и малодушных. Но те «хиви» в плен не сдавались. Зная, что их ждёт, они расстреливали последние патроны из  вонючих, замёрзших  подвалов, блиндажей и дотов. Последний патрон обычно приберегали для того, чтобы свести счёты с жизнью. Нередко красноармейцы их так и находили – с кровавой, ещё дымящейся дырой в голове или громадным выходным отверстием на затылке. В сердце редко кто стрелялся – сердца у них не было, а у кого было, они его потеряли и не нашли. Так горько и остро шутили фронтовики.

Виктор помнил, как сдавшуюся СУ-122 окружили танкисты, когда рассмотрели своих, пусть и в непривычных глазу латах поверх маскировки. Но вскинулось из её корпуса вверх пламя – всё-таки пробили бензобак. Все принялись забрасывать очаг возгорания землей, черпая её, вывороченную, тёплую с жаром и запахом взрывчатки в ревущий, чёрно-рыжий куст на трансмиссии. Из недр самоходки тем временем застучали чем-то металлическим, а затем протяжно закричали: «Эй, земляки! Мы сдаёмся и вам живого эсэса сдаём. Только не убивайте, того…  ладно? Ну, оступились мы по жизни, ну… с кем не бывает, братцы? Мы в особый отдел сами того, хотим. Вы нас только доведите – мы такое там…»

Как там происходило дальше, Виктор не видал. Только слыхал да и то такое… Причём сплошь в матерных выражениях. Более — менее культурно выражался лишь старшина-грузин с чёрными как смоль усами:  «Какой я тэтэ  зэмляк!?! Я тэбэ мамой клянусь, что нэ зэмляк.  Гомо мамо…» Неустроев тем временем вступил в контакт с командиром танкового батальона, что отбил их у фрицев. По его требованию тот сперва нехотя, потом спешно связался по рации со штабом полка, откуда надо полагать, связь как бы нехотя покатила до дивизии. Может, ему показалось…

—   Товарищ капитан, это ваши орлы? Оно конечно ясно, что орлы – на небе, а тут…. – неуверенно прозвучал сзади голос.

Виктор, точно подброшенный ударом из-под земли, увидел:  группа пехотинцев буквально волочит на двух поразительно знакомых и близких ему людей в синих, покрытых ржаво-бурыми и тёмными пятнами комбинезонах. У обоих почерневшие окровавленные лица, запёкшаяся кровь в волосах. Руки вздулись и посинели на запястьях – стали как резиновые. Не помня себя от счастья, он кинулся к ним. Барефзес тем временем бормотал как исступлённый: «Товарищ капитан… Виктор, Витя, ты нас нашёл, ты нас спас… А я такое видел! Армяне на улицах Сочи – все рынки захватили. Ходят одетые во всё заграничное, разъезжают все на машинах, длинных таких, не сегодняшних… Не может такого быть! Там и русские такие, где я видел. Там почти все такие. Не может такого быть. И не будет…»

Часть вторая. Форс и мажор.

…Виктор и Сашка в окружении «пятнистых» бодро ехали на восток. Сдавшуюся  СУ-122 – так уж и быть! – отдали танкистам и пехоте. Первые едва не зажгли самоходке бензобак, когда сноровисто стали палить из пушек. Но затем, разобравшись что к чему, стали забрасывать огонь землёй. Из «суки» тем временем неслось: «Эй, братцы! Славяне! Сдаёмся мы! Тока вы нас не стреляйте, ладно? Мы это… знаем, про вину, которую кровью искупить надо. Ага… С кем не бывает –ну, ладно? Мы это… в особый отдел хотим. Вы нас туда того… не отведёте? А то мы мигом и с удовольствием сами…»

Как происходила «почётная сдача» никто из ребят не видел. Неустроев, переговорив с командиром отдельной танковой роты, что отбила их у фрицев, связался со штабом полка. Оттуда, надо полагать, связались с кем повыше. Затем комроте что-то приказали. Он без промедления выделил «тридцатьчетвёрку». Но по тем сумрачным «да ладно» и по играющим на его скулах желвакам Виктор сразу смекнул: парня душит земляная жаба. Противная, вся в пупырышках, с заутробным, выворачивающим души «ква-а-а-а». Бывают такие, знаете…  По одному взгляду комроты, молоденького лейтенанта, это было видать. Мол, не извозчик тебе, экипаж подчинённого мне танка. Он мне на «передке» во как надобен, пока вы тут со своими доспехами средневековыми не объявились. Гремите на мою душу, гремите…

Стало неловко, даже стыдно. Виктор и в самом деле не знал, что делать. Хотя опыт у него был, и в звании он ходил выше. Хотелось прикрикнуть и приструнить, но он нарочно давил в себе это. И ловил одобряющий взгляд Неустроева. К тому же всё внимание его было приковано к Барефзес» и Сергиенко, на которых было страшно смотреть. Их со всех сторон поддерживали пехотинцы. Пожилой, усатый старшина в застиранной добела гимнастёрке старого образца с отложенным воротником, забросив ППШ к вещмешку, дал Армену приложиться из фляжки. Наркомовские «сто» живо ударили ему в голову. Тевосяна, в котором едва теплилась жизнь, мигом подбросило. На какой-то момент его потускневшие, нечеловеческие глаза посреди кроваво-синих подтёков стали осмысленными. Он обнял воздух в направлении Виктора, что не решался приблизиться к нему. Лишь шевелил своими спёкшимися, сухими губами: «Простите меня, ребята, простите. Виноват. Перед совестью своей, перед Богом молю вас. Простите, не доглядел».

—   Комбат, не вини… Ты ни в чём не виноват. Совесть всё простит, если душа чистая, светлая. Какие там горы, комбат, где я был! Какое там Солнце! Как на Красной поляне… в Сочи… После войны поедем туда… Я тебя на лыжах…

—   Поедешь, поедешь, — потрепал его по плечу старшина. – Только сейчас пока уймись. Не береди душу. Мы вас сейчас в санбат. Носилочки только соорудим. Эй! – кликнул он своих бойцов с винтовками: — Скидывая плащ-палатки – растягивай их и вяжи по винтарям своим! Как я вас учил, олухов Царя Небесного. Доставите в тыл обоих в наилучшем достоинстве. Да не растрясите по пути – у них рёбра да кишки отбиты. Понимать надобно…

—   Фу, а я думал уже – второй танк затребуется, — на беду свою изрекла «комрота» и тут же затикнулась.

На него вперился глазами старшина-грузин. Чёрные как смоль усы, словно проснувшись, зашевелились. Мохнатый кулак прочертил по воздуху замысловатую фигуру:

—   Эх-х-х! Мададой, маладой… Зачэм так гаваришь, таварыш лейтэнант? Слышишь, зачэм, а? Нэ нада так, дарагой. А то я таварышу Сталину пряма напишу. Эсть у нас такой нэсоснательный лэйтенат, таварыщ Сэлэзнёв Игорь…

Лейтенант, живо смекнув все возможные последствия, стал совершенно белым с лица:

— С собой мы того… взять конечно можем. Я хоть два танка на каждого выделю. Только, поймите: не выдержат они транспортировки на броне. Так что лучше им того, на носилочках, как товарищ другой старшина…

Не обращая на него внимание, Неустроев задумчиво чертил глазами воздух. Было ощущение, что он обводит огненным контуром всё происходящее. Затем к нему подошёл боец со снайперской винтовкой в надвинутом капюшоне. Оба они пошептались, и боец ни сказав ни «есть» ни старорежимное «так точно», что понемногу входило в жизнь, побежал к старой вороночке, где ранее схоронились Виктор и Сашка.

—  Боец! – подал голос комрота. – Почему не отвечаете по уставу своему командиру? В шрафную захотели? У меня бы мигом нужную путёвку отхватил, — и сокрушённо заметил для своих: — Ну, распустили разведчики своих, мать их… Ох, скоро они по головам друг-дружке начнут ходить. А своему командиру – на шею…

—   Нэ нада так, дарагой. Савсэм нэ нада… — начал было снова сокрушаться грузин. – Мамой калянусь, что нэ нада!

—   Оставить разговоры, — изрёк Неустроев нарочито спокойно. – У нас свои законы. И не вам их судить да рядить. Кру-у-угом, марш! – скомандовал он своим, и те (вслед за ними Виктор и Сашка, что не отлипал от Джульбарса) рванули к Т-34.

—   Да ты кто такой здесь будешь? – начал было Селезнёв Игорь, хватаясь за кобуру.

Но тут же он обмяк и нерешительно ссутулился. До него, наконец, дошло, что эта специальная команда, одетая в пятнистые комбинезоны с железными пластинами на спине и на груди, стянутыми ремешками, либо НКВД, либо СМЕРШ. Тем паче, что Джульбарс не подвёл – глухо зарычал, ощетинившись шерстью как колючками ёж. Весь его вид говорил: не уберёшь руку с «машинки» — откушу! Не побрезгую, что не мытая, в масле машинном да в соляре. Правда, многое было понятно. Погоны ввели не так давно – в феврале 1942-го. С тех пор началось возрождение традиций царской армии, что не мог не заметить даже самый ненаблюдательный и недалёкий. Впервые «красные офицеры» вместо «красные командиры» употребил незадолго до войны товарищ Сталин, что произвело эффект неразорвавшейся, но пробившей потолок бомбы. Сейчас  этим не удивишь – так требовали называть себя все командиры. Старшие по всей Красной армии требовали «так точно» вместо «есть». Эти тенденции подогревал и усиленно запускал в обиход начальник Управления политпропоганды Лев Мехлис, что в открытую говорил своим политрукам, а также армейским начальникам: «А что вы всё ёрничаете, царская армия, царская армия! Вот я всю империалистическую фейерверкером, а затем унтер-офицером прослужил на батарее. Скажу вам – далеко не всё было плохо в царской армии. Многому надо поучиться, многое надо позаимствовать!» Бывшие твердокаменные троцкисты (из числа тайных да и явных) молча скрежетали зубами, но вынуждены были тянуться во фрунт и говорить «так точно» вместо «есть». Правда, начиная с февраля 1942-го, в армии вспыхнула мода на офицерские поединки. Искусственно кем-то подогреваемая, она унесла десятки жизней. Но усилиями органов СМЕРШ, а также политотдельцев волну эту удалось погасить.

Итак, танк ехал на Михайловку. Сашка не унимался – продолжал теребить Джульбарса по взъерошенной морде. С разрешения вожатого он легонечко трепал пса за ушами и за сами уши, отчего тот, сладко повизгивал. В голове Виктора тем временем продолжало вертеться: «Дяденька, вы не думайте – я на наших, ни на немцев, работаю…»  Мальчик форсил или так было на самом деле? Он порывался спросить, но всякий раз ощущал железный ком.

Внезапно он встрепенулся – вспомнил о главном:

—   Товарищ лейтенант! А насчёт убитого вы того… отдали распоряжения? Или нет? У-e-e… Тогда меня сорок восьмой…

Он хотел сказать, что им остануться очень недовольны, но вовремя ощутил железный ком. А Неустроев тем временем добродушно тронул его за плечо:

—   Догада, капитан. Сообразительный, как моя тёща, я погляжу. Не твоя забота, однако. Всё, что нам приказано – всё исполнено. Успокойся и расслабься. Фрицев дело теперь – полный швах, я погляжу. Растрепали их танки под Понырями и здесь, под Прохоровкой. Это направление, пожалуй, главным у них было. Прошляпили они его. Никого, не таясь, скажу: дан приказ к общему наступлению. Во как! Войска Центрально и Воронежского фронтов скоро та-а-к вдарят, что Манштейну с Клюге мало не покажется. А вместе с ними — ихнему фюреру. Так что рвут и мечут они друг на друга.

—   Понятно… Куда я такой? – Виктор явно намекнул на свой безобразный вид. – Если сразу по начальству, то лучше где-нибудь ополоснуться, и обнову какую…

—   Понимаю. Думаю, случай тебе представиться. Ополоснёшься. И умоют тебя… — хитро прищурился Неустроев

Уже вечерело. Воздух наливался молочно-серым. Становился влажным и сухим одновременно . Первое, что бросилось в глаза при подъезде к Михайловке была батарея 76-мм пушек. Орудийные расчёты, сплошь киргизы, узбеки или туркмены, в нательном белье или без оного, сверкая мускулами на  загоревших телах, рыли капониры. С востока по бездорожью ползла колонна СУ-152, которые совсем недавно стали поступать на вооружение. Сбоку от них пылило на «виллисе» какое-то высокое начальство с толстыми щеками под фуражкой с чёрным околышем да с  широкими золотыми погонами, где угадывались два чёрных просвета. Сбоку, кокетливо подмигивая и звонко журча голоском, сидела судя по всему, военфельдшерица в сдвинутом синем беретике. На её габардиновой, комсоставского покроя гимнастёрке сиял солдатский орден «Славы», а также гвардейский значок.

Завидев одиноко пылящий в тыл танк с военными, у которых на груди тускло сияли железные пластины, как у кирасир времён Отечественной войны 1812 года, девица так и замерла. Несколько секунд она тряслась и подпрыгивала с начальством на мягком сидении. Затем послала ребятам воздушный поцелуй. Ребята, не будь дураки, отреагировали моментально – ответили раскатистыми аплодисментами.

—   Знатная особа, — с видом знатока изрёк чернявый радист, что расположился на пышушей жаром трансмиссии. – Надо бы запомнить их номерок. Может судьба чего подарит, может я плод с ветки…

—   Не, девочка разработанная, — порывисто сказал «тельник». – Куда ты её цеплять? Она кого хошь сама зацепит. А потом прицепит, а потом отцепит. Направление у неё такое оперативно-важное. Стратегическое…

—    Эй, тишина на камбузе! – нарочно тихо сказал Неустроев, расположившийся с Виктором возле башни. – А то он сейчас воротится и расскажет вам, какое  направление оперативное, а какое…

Он как в воду глядел. Через несколько минут сзади сработал клаксон. Юркий зелёный «виллис-форд» тут же вынырнул из клубов пыли слева и загородил дорогу. При этом едва не угодил под левую же гусеницу, что привело танк к незапланированной остановке. Ребята попадали друг на друга с весёлым матом. Собака взвизгнув, даже полаяла: Сашка едва не открутил ей нос, когда падал на колени радиста. Но главный сюрприз тут же появился на дороге. Из клубов пыли, что понемногу рассеялись, выкатил пузатый, низенького роста полковник. По его лицу, круглому и довольному, с маленькими неопределённого цвета глазками струился пот. Оно стало ярко-красным от ярости, когда он услышал хохот ребят. Было заметно – до смерти оскорблён знаками внимания к своей «пэпэжэ»…

—  Куда, сволочи!?! – начал он орать, даже не отдышавшись. – Проститутки, дезертиры, предатели! В тыл драпаете с фронта, мать вашу так?!? Когда вся Красная армия, мать вашу разъедак… А ну, строиться всем в три шеренги, трам-тарарам! А то я вам ни тут, а здесь! Я вам здесь речью говорю по-русски, вашу мать, что принять положение по стойке смирно…

Ребята продолжали смотреть на него как на вредное насекомое. Тогда полковник, сообразив, что эдак он совсем опустит свою репутацию ниже плинтуса, потянул  маузер. Это оружие, что встречалось лишь в кавалерии (у немцев – в войсках СС), он носил в деревянной кобуре через левое плечо вместо планшетки.

Тут же лязгнул передний люк. Из него показалась голова командира танка, что был смертельно напуган. Виктор сам чуть было не подался на землю, чтобы мячиком покатиться к разбушевавшемуся начальству. Но ситуацию упредил Неустроев:

-Товарищ полковник, так что разрешите доложить… Почему не по форме одеты? Вас приветствует взвод особого назначения Главного управления особых отделов контрразведки СМЕРШ. Моя фамилия засекречена и должность тоже. За малейшую задержку будете отвечать перед моим ведомством и товарищем Абакумовым лично. Лично я вас держу на прицеле, а мои ребята на мушке. Любое неосторожное движение и ваше имя – решето…  Прошу немедленно освободить дорогу для служебного транспорта. Командир, трогай!

Голова испуганно закивала и медленно осела в люк. Заревел двигатель, зашумели выхлопные трубы. Полковник стал мучнисто-белым. Беззвучно шевеля толстыми губами, он наводил маузер то в землю, то в сторону проходящих самоходных гаубиц, из которых высунулись головы в чёрных шлемах. Глухой хохот повис в воздухе.

—  Мальчики, с победой! – внезапно разрядила обстановку девица. Невинно состроив глазки, он махнула белой узенькой ладошкой. – Ой, это ж надо – какие доспехи у вас! Это что, сейчас для всей армии такие введут? А как же женщинам их таскать? Ума не приложу… Гавриил Артамонович, давайте, что ли поедем уже! — переключилась она на  начальство, которое, заслышав её голосок, стало несказанно радоваться.- Забирайтесь снова на сиденье, что ли…

Глядя вслед подпрыгивающему в пыли «мячику» с золотыми полосками, Виктор, когда отъехали на приличное расстояние, восхищённо сказал:

—   Ловко. У всех бы так…

—   Если у вас так – бардак, а не армия будет, — усмехнулся Неустроев. – У нас особая статья и особая ведомство. Но дуристики меньше. Можно сказать, почти совсем нет, потому что там, — он взметнул палец к небу, — всё проверят и резолюцию свою наложат. А тут на словах – сарынь на кичку, а на деле – тягомотина да тянись во фрунт. Без последнего, конечно, армия ни армия. Но когда это над делом довлеет и не даёт развернуться — такая байда начинается! Как в 41-м! Все друг-дружку глаза едят, боятся начальству не угодить. Инициатива, причём, в самый нужный, критический момент – полный нуль. Ну, и сговор с врагом, ну, и потворство у иных и прочих, — он явно кого-то вспомнил, потому что на лицо его, открытое и широкое, с ровными скулами, набежала пелена, а серые глаза стали тёмными как ночь, — налицо, как говорится… И на лице, тоже. Ты думаешь, почему нас били и в хвост и в гриву вначале?

—   Поначалу все думали, что танков у них больше с самолётами, — в свою очередь погасил свои мрачные воспоминания Виктор. – Но я этому слабо верил. Тогда и тем более сейчас. До войны наша экономика столько всего произвела…  Достаточно было на парадах нашего военного округа быть, чтобы видеть – танков столько, что не счесть. Когда они шли колоннами через полигон, то пыль стояла до небес. Ну, а самолётов… Про то я уже не говорю! Наши лётчики в Испании себя здорово не показали. Если бы не предательство их Кассадо…

—  Ну, ни тяни резину, комбат. Отвечай прямо на заданный вопрос.

—   За первое, что ты говорил с последним.

—   Вот то-то. Молоток. Снова соображаешь. Только соображать надо тоже осторожно. Ребята вот мои ещё не все доспели. Вишь, какого барбоса к себе притянули. То-то…

Они проехали, оставляя за собой шлейф пыли, мимо обугленных, исклёванных «илами» германских цистерн, вокруг которых валялось множество неубранных трупов в камуфляжных куртках и коротких, подбитых четырёхугольными гвоздями сапогах. Тут же стояли в разных положениях повреждённые и вполне целые полугусеничные транспортёры «бюссинг». На окраине, возле яблоневых и вишнёвых садов с золотыми головами подсолнухов, среди воронок и распаханной гусеницами земли стояли догорающие и вполне сносные Pz III с тонкими хоботами 50-мм пушек. Валялись сорванные катки, фрагменты траков, дощатых коробок, которые гитлеровцы устанавливали на трансмиссии и использовали для перевозки личных вещей,  и обрывки камуфляжных чехлов. Рядом с одним из них притормозила вынырнувшая из-за бахчи «эмка» с помятыми крыльями. Из неё неторопливо вышла, жестом приказав кому-то остаться в кабине возле шофёра, серьёзная женщина в летах с погонами майора. Вскинув «лейку», она старательно  стала снимать на плёнку ближайший уделанный панцер. Она вертелась со всех сторон, стараясь зайти с фронта и с тыла, будто вела свой персональный бой. Один раз даже опустилась на колено, что-то выискивая объективом под гусеничными траками. Затем у неё что-то не заладилось с двумя кассетами, торчащими поверх корпуса как верблюжий горб. Морщась, она стала бить по ним и трясти камеру. Та вняла усилиям: застрекотала сама по себе, что женщина-корреспондент не сразу заметила. Так что некоторое время бесценные кадры тратились на общие планы, включая разбитые бензоцистерны, воронки, валяющиеся трупы и просто землю, на которой она стояла. Но это, быть может, были самые ценные кадры в её жизни.

Эта мамзель хоть не боится по местам свежих боёв прошвырнуться, с невольным уважением подумал Виктор. А то иные и прочие корреспондентики нос из штаба не кажут. Что им начальство набрешет, то и напишут. Потом, правда, боятся на фронт выезжать – что морду начистят, понятное дело. Он вспомнил как одного из таких, щупленького и кудрявого (похожего чем-то на Фрайберга, если б не круглые железные очки), военкора «Красной звезды» нарочно разыграли в отбитом  у фрицев Воронеже. Когда «боец пера» спал без задних ног (угостили спиртом штабные), они переодели одного из бойцов в немецкую каску и пятнистую плащ-накидку. «Хенде хох, руссиш швайн!» — заорал тот, подкравшись внезапно, и ткнул спящего в бок трофейным пистолет-пулемётом. Корреспондент, не продрав зенки, дал откровенного петуха. Он, не соображая, спросонья рухнул на колени и стал молить о пощаде. После чего, прейдя в чувство среди хохочущих танкистов и мотопехотинцев, немедленно смылся.

В Михайловке между тем был развёрнут полевой санбат. На грузовиках свозили десятки раненых промокших повязках. Напротив церкви высились зелёные палатки.  В них были оборудованы операционная и перевязочная. Оттуда доносились крики и матерщина. Время от времени, шатаясь от усталости, на пороге одной из них появлялся военврач с прилипшей к губе папиросой. Сорвав с одной руки розовую от крови резиновую перчатку, он жадно курил, пуская дым витиеватыми кольцами. На санитарных автобусах ЗИС увозили в тыл тяжелораненых, что с головы до пят были покрыты слоями бинтов и марли с буровато-малиновыми выступами крови. Их вносили в распахнутые задние дверки на носилках. Тут же, по обеим сторонам площади возвышались две зенитки 85-мм, которые обслуживали девушки-зенитчицы. В гущах смятого подсолнуха высился  PzIII Ausf J, что уже подцепили на трос ремонтники, а по соседству – зелёный фургон РАФ. Из его распахнутой дверцы  доносилась порывистая морзянка, что свидетельствовало о преступной халатности связистов. Часовой, то ли так искусно замаскировался, то ли просто-напросто соснул, не казал виду. Из пяти СУ-85 из батальона Виктора на площади осталась только одна, принадлежавшая 6-й батареи героически погибшего Давыдова. (Виктор почему-то взял да и перекрестился.) Возле неё топтался пожилой, обросший щетиной на подбородке ефрейтор с ППШ, грудь которого украшал орден Красной Звезды и георгиевская нашивка за ранение. Рядом с зелёным плоским корпусом с поникшей пушкой смотрелся довольно странно PzIII Ausf A с белым номером 125 на приплюснутой квадратной башенке с боковыми люками.  Это была одна из многочисленных трофейных машин, захваченных в ходе зимних наступлений 1941-го и 1942-го, которую использовали как командирский танк. Прислонившись к её зубчатым гусеничным каткам с двойной передачей, стояли незнакомые Виктору танкисты в количестве четырёх, у которых был нарочито-неряшливый вид. Комбинезоны были расстёгнуты до пупа, шлемы заткнуты у кого за пояс, у кого – за голенище сапога. Удручало, что самым неряшливым был самый старший – майор. «Не, зверь, а не машина! – хвалил он трофей, хлопая по «бронеюбке» чумазым кулаком. – Ни тебе проблем с передачами, ни тебе с фрикционом, как у «бэтух». Гоняет по колдозагрёбинам, точно конь лихой скачет. Жалко пушку пришлось убрать, что б нашу радиостанцию втиснуть. А то б…»»Да ну, нашёл о чём сокрушаться! – успокоил его нескладный белобрысый лейтенант, который почему-то время от времени смеялся безо всякого повода, что могло свидетельствовать о послебоевом стрессе. – Сейчас из 37-мм ничего не возьмёшь. Даже «семидесятку». Она юркая, точно блоха…»

—   Пошёл я к мамке, дяденька! – вдруг оглушил его своим тихим возгласом Сашка.

Мальчик, невинно тараща глазёнки, погладил пса по влажному чёрному носу, отчего тот жалобно заскулил. «Дай ему лапу, Джульбарс! Хороший мальчик!» — призвал поводырь, непонятно к кому обращаясь в последнем случае. Пёс, заскулив ещё жалобней, простёр бурую в тёмных подпалинах сильную, прямую лапу. Сашка тут же пожал её. «Хо-о-рошая собака-бабака! Ну, прощай, Джульбарсик. Бей фашистов, как я. Свидимся…» Бойцы группы Неустроева заметно повеселели, а у Виктора стала медленно съезжать нижняя челюсть. Он только проводил взглядом чёрные, мелькающие в пыли пятки остановившимся взглядом и издал горлом странный звук, похожий на опустевшую раковину.

—   Что ты делал на поле боя? – внезапно спросил он мальчика, состроив протокольную рожу.

—   …Привет передавай от меня мамке. Скажи, один дядя велел кланяться и не наказывать, — предупредил его реакцию Неустроев, легонечко толкнув Виктора плечом.

Возразить было трудно – почти невозможно. Да и не нужно. Однако многие тайны становились явными. И роль Сашки была в их числе.

—   Серьёзный малец, — философически изрёк Неустроев.  Видя, что Виктор закручинился, хлопнул его по левому плечу. – Да, поколение…  Здравствуй племя молодое, незнакомое. Ты вот что, капитан, побудь пока здесь, но никуда не отходи. Ладно? Вот и ладушки. Не тужи. Всё путём идёт.

Он соскочил с брони и направился к вездеходу «додж», что поставлялся англичанами по ленд-лизу. Вездеход оказался надёжно укрыт за PzIII. Потому как Неустроев ловко и уверенно шёл, танкисты до сих пор беззаботно болтавшие, стали кидать на него вопросительные взгляды. Но вскоре изумлённо потупись, заговорили с новой силой. Неустроев одним махом пересёк площадь и вскоре о чём-то говорил с солидного типа майором, что смотрел на него из кабины. Затем дверца вездехода плавно раскрылась, и майор вынес своё широкое, почти квадратное тело наружу, опираясь рукой о подлокотник кожаного сидения. Оправив гимнастёрку с орденом Славы, он трусцой направился к группе, что не сходила с Т-34. Изобразив на лице недоумение, майор порывисто махнул рукой. Тогда  всех дружным горохом ссыпало вниз – неведомая сила приказала… Собака застыла у ног вожатого, обернув вокруг себя хвост. Расставив уши и вывалив розовый язык, она взирала на мир своими умными, карими глазами, готовая на всё ради своего хозяина, ради своих друзей.   А группа особого назначения контрразведки ГУКР ОО СМЕРШ казался в своих бело-зелёных пятнистых комбинезонах со стальными панцирями существами из былинных сказок. То ли богатырями, призванными сокрушить древнего змия с перепончатыми чёрными крыльями, то ли марсиан на треножниках из романа Герберта Уэллса «Нашествие марсиан». И девушки-зенитчицы, и раненые с санитарами бросали на них самые удивлённые, порой нелепые взгляды. И на Виктора с Джульбарсом тоже. Одна медсестра в окровавленном белом халате было помчалась к нему, держа на полусогнутых руках бинт и пузырёк йода. Но, встретившись с невидимой преградой, прошептала что-то себе под нос и повернула обратно.

—   Ребята, всех благодарю за службу. От хозяина отдельное спасибо. Всем передавал самые искренние, самые лучшие пожелания, — сказал майор со знаками различия артиллериста. У него было широкое курносое лицо и большие, навыкате глаза, что делало его похожим на артиста Симонова, сыгравшим роль Петра Первого. – Персонально благодарят вас, товарищ капитан.

Он кивком указал на Виктора, от чего приятно захолостнуло душу.

—   Служим трудовому народу! – только и смог сказать Виктор со всеми, потому что всё вокруг осветилось новым, фантастическим светом…

***

…Сталин медленно сощурился. Заученным, автоматическим движением он принялся крошить папиросы «Герцеговина Флор». Когда он набил табаком трубку, его рябое с седыми усами лицо приняло успокоенное, домашнее выражение. Поскрёбышев, его секретарь и глава одной из засекреченных разведслужб, стоял перед ним навытяжку.  Скрывшаяся под вывеской Секретариат ЦК,  она помимо деятельности советских и зарубежных коммунистов, контролировала всех из живущих, что когда-то и где-то вступил в сношение с Коминтерн и работал на «мировую революцию» по Троцкому (иные, из национал-большевиков осели в НСДАП, стали сотрудниками СД и гестапо). Поскрёбышев только что доложил о результатах контрудара 5-й гвардейской армии генерала Ротмистрова, что состоялся под Прохоровкой. Из 5оо панцеров и штурмгещюц, что насчитывал 2-й танковый корпус СС, нашим силам противостояло до 400 боевых машин. В ходе боестолкновения из них было выбито триста. Около сотни не подлежали восстановлению и были брошены на поле боя. Но до двухсот единиц бронетехники противник уволок с собой и, надо полагать, вскоре поставит их в строй. Кроме того, по данным наземной и авиаразведки а также докладу маршала авиации Голованова, что поддерживал прямой контакт с ведомством Джуры, в результате эффективного применения ПТАБов, огня артиллерии и танков, а также пехотинцам с сапёрами, что установили километры минных полей, около половины гитлеровских танков и штурмовых орудий не считая прочей техники, требовали ремонта. Так называемое, «возгорание двигателя» стало обычным явлением. Кроме того больше половины танков «Пантера» вышли из строя прямо на поле боя из-за неполадок в коробке передач. (Сталин усмехнулся. Он вспомнил, как при личной встрече предлагал Фердинанду Поршу, их создателю, место наркома тяжёлой промышленности. Не зря отказал…)

У Ротмистрова и, следовательно, его армии дело обстояло похуже, чем в корпусе Хауссера. Из 800 танков  было потеряно 400. Правда, всего 100 с небольшим не подлежали восстановлению (преимущественно лёгких Т-70, которых было 200 к началу боёв). Но более чем 300 повреждённых «тридцатьчетвёрок», около половины САУ и КВ подлежали среднему и капитальному ремонту. Давала себе знать возросшая броня гитлеровских танков. Так, 88-мм пушка «тигра» в 60 калибров позволяла вести огонь на дистанции 3-х км, а прицельный – с  2-х км. Такую роскошь могли себе позволить лишь расчёты СУ-85 и СУ-152, коих в 5-й гвардейской армии Ротмистрова насчитывалось 49 единиц. Кроме того, командующий, обладая почти 2-х кратным перевесом в авиации всех типов, умудрился не обеспечить  с ней взаимодействие в ходе боя. Штурмовики и пикировщики отбомбились  и отстрелялись за час до атаки. Тем самым они позволили гитлеровцам привести в порядок расстроенные части и даже частично отремонтировать повреждённую технику и оружие. Во время сражения Пе-2 и Илы пару раз прилетали. Интенсивно нанеся удары по наступающему врагу, они тут же улетали. Принцип «карусели» был нарушен. В результате вражеская авиация буквально висела над нашими боевыми порядками. Модернизированные «штуки» и «хеншели» с 37-мм пушками наловчились заходить со стороны двигателя. Оттуда они атаковали наши танки и САУ, не опасаясь угодить под огонь ДШК.

—   Расстрелял бы этого Ротмистрова, — в сердцах сказал Верховный, смахнув рыжую табачную соринку  с рукава белоснежного кителя. – Потерять 400 машин из 800! Чем думал этот унтер Пришибеев!?! Головой или одним местом, как говорят русские люди! Как вы считаете, товарищ Поскрёбышев?

Поскрёбышев высоко держал свою обритую, сверкавшую как биллиардный шар голову. Он чувствовал, что Хозяин не на шутку рассвирепел, хотя и держит себя в руках. Поддаваться гневу и идти на поводу у своих чувств было бы глупо.

—   Вот и я также думаю, — усмехнулся Сталин, пробормотав что-то по-грузински. – Но что за человек, что за полководец этот Ротмистров? Как он мог выйти из боя с такими потерями? Ему что, наплевать на своих солдат? Значит он никчёмный полководец. Значит, его не заботит любовь к своим подчинённым. Зачем нам такие нужны? Он не проходил по делу военных 37-го года? Вы запрашивали…

—   Таких данных нет, товарищ Сталин, — мотнул головой лысый секретарь. – Всеми характеризуется как толковый полководец, дельный офицер. Всеми, то есть в генштабе, товарищ Сталин, — тут же поправился он, зная, что Хозяин не любит неопределённостей.

—   Говорите в генштабе… Так, так, — Сталин покрутил в руках трубку, положил её на край пепельницы, что знаменовало дурное расположение духа. – Не следует верить всем характеристикам из генштаба. Мне отрекомендовали Жукова, — тяжело вздохнул он, — как дельного и толкового командующего. Как раз накануне войны. Он прекрасно показал себя на Халхин-Голе. И я обязан был верить Георгию Валентиновичу, — тактично назвал он Шапошникова, которого единственного в своём ближнем круге называл по имени и отчеству. — Но что потом? Позор первых дней… Не следует верить характеристикам до конца, пока не убедитесь в них сами. Не проверите лично, каков человек. Много у нас ещё, очень много военноначальников, которые не ценят жизни солдат. Им наплевать на простого человека. Лишь бы дослужиться до очередного звания, получить звёздочку на погоны и крест на грудь, как при царе-батюшке. Один царский генерал во время империалистической, когда ему доложили, что «снарядный голод» уносит многие тысячи жизней, ответил: «Бабы других народят. На всё воля Божья». Мне говорили, что это был Брусилов. Но дело,  ни в этом. Так мыслили современную стратегию Тухачевский с Уборевичем, за что наше правосудие подвергло их суровому наказанию. К сожалению, и такие невиновные, действительно талантливые генералы как товарищ Рокоссовский пострадали от «ежовых рукавиц», — Сталин неуловимо скривился: вспомнил маленького услужливого наркома НКВД, что уже канул в Лету. По вине этого коротышки было расстреляно вместе со шпионами, диверсантами, уголовниками  и вредителями немало случайных людей, а вместе с верхушкой военного заговора едва не начали сажать в лагеря достойную, подготовленную Георгием Валентиновичем Шапошниковым смену. – Товарищи Василевский,  Антонов вместе с товарищами Рокоссовским и Баграмяном заботятся о наших солдатах и офицерах. Они умело создают стратегию войны, планируют боевые операции на основе передовых тактических приёмов. Доказательство тому – настоящая битва! – Сталин вознёс руку с дымящейся трубкой к лампе в стеклянном плафоне: —  Но, ни все так мыслят как товарищи Антонов с  Василевским и товарищи Баграмян с Рокоссовским. Не все…  А потом удивляются, отчего солдаты неохотно шли в бой и кое-где идут до сих пор, как это было в 1941-м и 1942-м. Почему лётчики истребительной авиации неохотно сражались на максимальных скоростях и даже не атаковали немецкую авиацию! Очень странные вещи творились вначале, товарищ Поскрёбышев. Вы не находите? Я нахожу.

Поскрёбышев улыбнулся своими узкими, монгольского выреза глазами.

—   Отправить бы таких генералов, не думающих о простом человеке, в один большой штрафбат, — откровенно сощурился Сталин, — да некем пока заменить. Не вырастили ещё кадры. А ускоренными темпами подготовки ничего путного не добьешься. В армии шутят про таких  — «инкубаторские». Правильно шутят – метко. Да, много потеряла Россия достойных людей. Многие должны родиться и прейти им на смену. Но нужно время.

—   Так точно, товарищ Сталин. Согласен с вами. Но, думаю, списывать всё на время… не совсем так. Во-первых, время сейчас работает на нас. Этим необходимо воспользоваться. Поднимать с народных глубин новые, свежие кадры. Народ нас в этом поймёт и поддержит. Как делал это в своё время Иван Грозный и Петр Первый, — здесь Поскрёбышев не льстил, хотя и знал, что Хозяин не равнодушен к этим двум царям, считая их выдающимися историческими деятелями. – Во-вторых…

—   Во-вторых, товарищ Поскрёбышев, проверьте по своим каналам все детали по Ротмистрову, его армии и самой битве под Прохоровкой. Мне нужно знать всё, потому что толковый и дельный Ротмистров оказался не на высоте. И сколько офицеров он рекомендовал на повышение. Они могут занять высокие посты и сослужить нам плохую службу. Кроме того, пускай ваши сотрудники в Разведуправления Красной армии проверят, какую информацию поставляла о противнике накануне разведка 5-й гвардейской армии. Не говоря уже об оперативных разработках Разведуправления Воронежского фронта. Ведь им руководит товарищ Ватутин, не так ли? Товарищ Ватутин этой зимой под Харьковым также оказался не на высоте. Это нужно учесть с тем, чтобы ошибок не повторять. Вам ясно, товарищ Поскрёбышев?

—   Ясно, товарищ Сталин.

В довершении секретарь передал Верховному и Хозяину, которого командующие фронтами знали как «товарища Иванова» и «товарища Васильева», конверт с уже известными ему фотографиями «юлы». Всё может свестись к тому, что это новое оружие или «оружие возмездия», к которому немцы ещё только подступают, испугало наших бойцов и командиров под Курском. Заметив хоть раз этот странный, парящий или проносящийся на страшной скорости диск, они почувствовали себя либо сумасшедшими, либо возможными жертвами, что и явилось причиной паники на Воронежском фронте.  Но диск видели, по данным Рокоссовского, и на Центральном фронте, где немцы имели лишь небольшой тактический успех. И никакой паники там не наблюдалось. Многие даже поверили, что это наше новое оружие. И у немцев, как докладывают наши агентурные источники, появилось то же допущение. Мол, русские Иваны запустили свою «шляпу». Капут…  Не должно быть так! Красная армия, пусть и на одном участке фронта, взяла да и наложила в портки. Пусть при виде нового и неизвестного. Пусть даже от  нового, страшного оружия.  Страх  это великое оружие всех времён и народов. А нам ещё с 20-х навязывалась жизнь по законам страха.

***

—   Так… Огромное спасибо, — начал было Виктор, чувствуя, как подсохшая кровь на бинтах больно оттягивает ему кожу. – Мне надо связаться со штабом полка. А потом…

Он хотел заикнуться про «сорок восьмого», но понял, что им всё известно.

—   Вас прекрасно доставили по назначению, — мягко оборвал его здоровенный майор-артиллерист. – Но с этого момента вы поступаете в моё распоряжение. Так приказано.

—   Приказано… Кем приказано? – нахмурился Виктор.

Через несколько мгновений он распрямился от вспышки света, что сработала во лбу. И окончательно всё понял. Вскоре вместе со своими новыми знакомыми он трясся на заднем сидении «доджа». Рядом сидел капитан с голубой каймой на погонах. Он улыбался двум затылкам, что маячили на передних сидениях. Первый принадлежал суровому на вид майору с внешностью артиста Симонова. Без фуражки, которую он держал на коленях, его крупная голова оказалась стрижена под бобрик с артиллерийскими полубаками, что, впрочем, были заметны и прежде. Второй затылок в пилотке набекрень имел отношение к водителю с сержантскими красными лычками, что время от времени извергал «о, ё!», когда машину встряхивало на колдобинах. Майору следовало бы вставить ему за это «фитиля», но он проявлял поразительную беспечность.

Зато один раз не выдержал улыбчивый молодой капитан со знаками различия авиации:

—   Замолкни, слышишь?  Ничего другого окромя своего «ё» не знаешь?

—    Виноват, товарищ капитан. С языка сорвалось, — оправдался водитель скороговоркой, но тут же что-то прошептал на развороте, пропуская разогнавшийся мотоцикл.

—   И немножко прикорнул… — виновато заметил Виктор, сжимая в руках танковый шлем. Он сложил его вдвое и сунул за пазуху, где саднило под засохшей повязкой у левого бока. – Виноват, а куда мы едем, товарищи командиры?

—   Виноват… Так при царе Горохе низшие чины говорили, — укоризненно заметил капитан, молодой и франтоватый человек с родинкой на щеке, а также смеющимися синими глазами. – Советскому офицеру так говорить не позволительно, товарищ майор.

—   Капитан, а не майор, — выпрямился на сидении Виктор. Потянул в стороны ноги, а потом с хрустом развёл руки. – Да здорово я это… Чуть было совсем не отрубился, товарищи.

—   Это ничего, — проговорил почти нараспев майор, оглянувшись. – Это даже полезно, если своевременно. Во всяком случае, для майора, а не для капитана. Понятно?

—   Что-то не очень, — насупился Виктор, посчитав, что над ним смеются. – Потрудитесь объяснить.

—   Вот, опять старорежимные замашки, — встрял капитан. – Что-то вас тянет на них. А из какой семьи будете?

—   Из самой что ни на есть, — буркнул Виктор. – Вы, наконец, объясните, товарищи офицеры, куда…

Внезапно рука капитана (лицом тот улыбнулся ещё шире) залепила ему лицо куском влажной марли с едким, сладковатым запахом. Что там было, Виктор не понял. Махнув руками и взбрыкнув стопами, он тут же отключился. Успел поймать глазами лишь колонну армейских «зисов» и «студдеров» справа от кромки леса, где высился массивный шест с дощатыми табличками-указателями «хозяйство Петрова», «хозяйство Иванова», «хозяйство Сидорова» и т.д. До уха долетел задорный голос майора: «Несговорчивый, видать? Молчать будет?» «Ничего, они все поначалу несговорчивые. Хранят военную тайну и тому подобное. Пока не попадут в перекатку, герр…» — начал было капитан или тот, кто выдавал себя за капитана ВВС Красной армии, и всё сразу же потонуло в стремительном вихре.

Во тьме с белыми и цветными всполохами пронеслась битва под Михайловкой, где все САУ батальона почему-то стояли по периметру площади. По его команде они мгновенно перестраивались в форме креста, когда с окраин донеслось рычание вражеских моторов. Он кинул взгляд на купол церкви, который сверкал новой позолотой. «Огонь! Именем Христа, Господа нашего, товарищи славяне! – скомандовал он в мембраны наушников и осенил себя крестом: — И не славяне тоже», — тут же добавил он, вспомнив про Тевосяна: — За товарища Сталина и Великую Советскую Родину! Не посрамим Отечества!» Последнее он уже хрипел, подражая не то Петру Первому из одноимённого фильма, не то Александру Васильевичу Суворову из фильма «Суворов», не то Михаилу Илларионовичу Кутузову из фильма «Кутузов», которые успел пересмотреть в компании и с девушками до войны. Самоходки тут же принялись палить, но делали это необычайно быстро. С вражеских танков слетали квадратные башни с готическими крестами. Их бронированные корпуса разносило в клочья, но из них почему-то целыми и невредимыми спасались вражеские танкисты с эмблемой  черепа и кости на пилотках. Некоторые из них становились на колени или совершали земные поклоны. Облако пламени покрывало этих кающихся фашистов – рвался боекомплект и горючее в баках. Они горели, но даже в таком состоянии продолжали совершать подобие покаянной молитвы.

Хотелось разрушить этот дурацкий сон, но Виктор не мог. Он стал орать «Смерть немецко-фашистским захватчикам!» и почему-то душить в объятиях Хохленко, называя его Попандопуло (по аналогии с забавным бандитом из пьесы «Свадьба в Малиновке»). Но тот очумело отпихивался от него и виновато улыбался. Затем в блестящей лаком машине с орлом и свастикой на капоте подъехал некий человек в сером кителе и фуражке с выгнутой тульёй. Вскинув левую руку, он без посторонней помощи распахнул дверцу и выскочил наружу. На левой стороне груди у него висел чёрно-серебряный крест и какой-то значок, а сквозь пуговицу была продета чёрно-серебряная ленточка. Лицо с усиками и неистово-смеющимися глазами казалось страшно знакомым.  Гитлер, мама родная… Хотелось скомандовать Хохленко «газ!», чтобы раздавить этого поганца, но язык прилип к нёбу. Хлопнув свою левую коленку,  «бесноватый фюрер» критически осмотрел свои пылающие боевые машины. «Пфруй, ферфлюхт! – заявил он брезгливо, пнув лакированным штиблетом одного из обгоревших, мёртвых танкистов СС. – Шайз! Я стал невысокий мнений об арийский раса. Они не мочь воевать, когда фюрер не выступапайт перед ним с речам и не приезжайт на фронт., — оборотившись к СУ-85, крикнул Виктору: — Пусть храбрый русски командир выходить ко мне! Я будет награждать его орден Железный Крест! Это есть корошо, когда враг такой храбрый».  В его маленькой руке мановением волшебства появилась коробочка чёрного бархата. Но Виктор, что не мог оторваться от Хохленко, поразился другому. Вместо немецкого водителя за рулём «даймлер-бенц» сидел майор Груздев. Из-под мешковатого, распахнутого на груди комбинезона на гимнастёрке чётко вырисовывался уже прилаженный Железный крест. Широкая физиономия майора довольно ухмылялась. «Слышь, капитан! Вылазь, кому говорят, из своей бандуры!  — заорал он, призывно махнув ручищей. – А то все награды профигачишь. Фюреру ты понравился, сукой буду. Он так мне и говорит…» Тут он что-то присоветовал фюреру. Тот, улыбаясь своим неприятным лицом, пошёл прямо на Виктора. На вытянутой руке он держал коробочку с наградой. Виктору внезапно захотелось пойти ему навстречу . Отдирая от себя Хохленко, который что-то вещал про солдатский долг, штрафную и товарища Сталина, он достал руками верхний люк. Оторвал его со скрежетом и болтами, выбросил наружу. Высунулся по грудь.

Лучше бы он этого не делал. Через площадь от яблоневых деревьев, высоко поднимая ноги в начищенных сапогах, маршировал Иванов. Его синевато-зелёные глаза весело светились, а усики подпрыгивали в такт шагам. За ним семенила босыми, потрескавшимися ногами красавица-молодка по имени Настасья. В руках её, крепких и загорелых, был ухват. Глаза, обведённые усталостью, лучились то ли ненавистью, то ли презрением. «Я ведь полюбила тебя, командир! – внезапно крикнула он Виктору. – А ты… Каким гадом оказался! А ну, марш в особый отдел! – внезапно приказала она детям. Сашка и Оксанка, что шли следом с иконами, в чистых белоснежных рубахах, стелющихся по земле, и не думали идти к особистам. «Не хватало, чтобы тоже изменниками стали! Вот придёт отец из плена – мигом ухи вам…» А с противоположной стороны шла старуха в синем домотканом платье, повязанная платочком. Она крестила пространство над головой Виктора и одобрительно улыбалась ему своим коричневым, морщинистым лицом. «Крепись, соколик! Праматерь Всего Сущего, Пресвятая Дева София, послала меня оберегать тебя, — проговорила она необычайно громко. – И Архистратига  Михаила…» Он тут же увидал над собой юношу в доспехах, с золотисто-синим сиянием  вокруг головы, что называлось по-православному нимбом.  Из руки его било пламя  в форме меча.

Внезапно по площади скользнула овальная тень. Фюрер присел и выронил коробочку. При этом почему-то стал креститься не по-нашему, с лева – направо. Старуха произнесла «свят-свят» и «изыйди, сатана». После этого Гитлер стремглав бросился к своей лакированной машине с Груздевым. Юноша с огненным мечом стал замахиваться на круглую серебристую «юлу», которая на поверку оказалась довольно большой. Быстро снизившись, она повисла над церковным куполом. Затем рванула дальше, на запад – с бешеной скоростью…

…Виктор разомкнул непослушные веки. Землянка, в которой он себя обнаружил, освещалась германской карбидной лампой на столе, что стоял в дальнем углу. Выход и по совместительству вход был завешан пятнистой плащ-палаткой. В правом углу на аккуратной вешалке, выполненной из берёзового дерева, висели офицерские плащи с прелинами, с одной или двумя звёздочками на серебристых погонах. В специальных нишах, прорубленных в брёвнах, виднелись бутылки с увеселительным, пачки галет, сыр и ветчина, нарезанные дольками, в прозрачных полиэтиленовых упаковках, плоские банки из-под сардин. В отдельной нише вытянулась канистра с синевато-жёлтой этикеткой, заполненная прованским маслом.

Лампа на столе светила слишком ярко. Виктор со сна не мог рассмотреть расположившегося на стуле человека. Лишь смутный силуэт в голубовато-сером, с серебристыми бликами на плечах подсказывал, что это «Федот да не тот».  Мысль, что он угодил к немцам, как громом поразила его. Ошарашенный (он лежал на полу, прислонённый к бревенчатой стене, с туго перетянутыми руками и ногами), он тут же ощутил на животе пустую, распахнутую кобуру.

—   Вот сволочи, — процедил он. – Похитили, значит.

—  Не надо так драматизировать, товарищ капитан… как есть… о, товарищ Померанцев Виктор Павлович, — заговорил противный, но излишне любезный мужчина. – Вы действительно оказаться в германский плен. Ви это прекрасно понимайт. Это отшень важно. От ваш поведений будет зависеть ваш дальнейший судьба. Ви это понимайт, товарищ Померанцев? Ферштейн?

—   Гитлер тебе ферштейн, а не советский офицер! – рявкнул Виктор так, что в голове помутилось.

—  О, не надо так есть грубо! Зачем ви так говорить, товарищ Померанцев? Так ни есть надо. Ми должен стать ваш короший друг.

—   Обсеришься! Какой я тебе друг, падла? Можешь меня пытать, можешь расстреливать…

—   Зачем мне вас расстреливайт? О, ви думайт о нас с позиций красный пропаганда. Она показывайт через жидовски комиссарен всех немцев как дурак. Это совсем не так. Ми уважайт сильный и мужественный враг. Ви скоро убедиться в этом. А пока ви должен успокоиться и разговаривайт с приятный собеседник. Как будто ви есть мой приэтель. Альзо?

—   С тобой что ли, гнида? Ты мне в приятели навязываешься? Ты башкой своей допри – из тебя такой же приятель как из говна… ну, это… О чём нам с тобой говорить, фриц? Ну, твари…

—   О, ви опять ругаться напрасно. Это совсем не надо делайт, товарищ. Я тоже когда-то биль товарищ, Померанцев. Я бывши дойче коммунист, спартаковец. Рот фронт! – силуэт поднял над головой кулак. – Рот фронт, камрад! Ви это понимайт, товарищ?

—   Зараза-а-а… — Виктор плюнул, но не попал. – Знаю, конечно. Как не знать! Психологический контакт вот как это называется. Тоже грамотные, так что… Научили тебя, так думаешь разжалобить? Слушай, б…, если ты действительно был коммунистом – знаешь ты кто!?! Тебя на огне медленном надо теперь изжарить, понятно? Я вот не коммунист и то – жалею…

Он с ужасом поймал себя на том, что начал откровенничать. Либо фрицев контакт сработал, либо его характер дал слабину. А это в условиях военного времени, знаете ли… Он хотел сказать, что отца арестовали ещё в 1934-м и он до сих пор не знает о нём ничего, но вовремя сдержался. Другая мысль поразила его: если те ребята из СМЕРШа, что сдали его тем двум мерзавцам на «додже», предатели или агенты, то… Кому тогда верить, товарищи? Есть ли вера вообще? В Бога, в совесть? Господи, помоги! Образумь и защити раба своего, Виктора. Не раба конечно – ученика…

—   О, ви, кажется, хотеть мне что-то сказать товарищ Померанцев. Что-то про кипящий масло и медленный огонь, — вкрадчиво заметил голос, который начинал порядком надоедать.  – Ви думайт так обидеть меня? О, найн! Я есть привыкать к такой обращений. Да, я есть бивши коммунист. С начала война на Восток я изменить свой убеждений. Могу объяснять. Национал-социализм оказаться близок мой разум. Это есть социализмус, что оказывайт близки мой разум. Это социализмус доказывайт величий арийский раса и германский наций в Европа, а также весь мир. Если другой народ будет следовать за германский, он также обрести этот величий. Ви понимайт, о чём я говорить?

—  Не понимайт! – с наслаждением передразнил его Виктор. – Ну и ишак ты! Социализм ещё приплёл, ни к селу, ни к городу. Что ты знаешь о социализме? За него людей в паровозных топках сжигали, как Сергея Лазо. За него расстреливали из пулемёта, как в фильме «Чапаев». За него с раненых шашками кожу лоскутами сдирали, как у Серафимовича в «Железном потоке» и у Шолохова…

—   Что ви знает о социализм кроме красный пропаганда? – встрял гитлеровец с возрастающим зловещим интересом. – Только фильм и книг не может дать вам знайт вся правда. Ви ошибаться, товарищ Померанцев. Ви ошибаться то, что правда так доступен ваш ум. Ви не думайт, что красный пропаганда может убедить вас не знать правда? Что красный пропаганда убеждайт вас поверит ложь…

—   Какая ложь, сука!?! – Виктор, наконец, приподнялся и слегка подогнул ноги. Приятное тепло разлилось по отёкшим членам. – Что  ты знаешь обо мне? Что ты знаешь о нас!?! Ни хрена вы не знаете, убийцы. Только жечь и разрушать можете. Насиловать женщин и мучать пленных. Живыми бы вас и всю вашу Германию…

— О, ви совсем национал-социалист! – тихо засмеялся гитлеровец. Его рука легла на стол, где покоилось нечто тусклое и железно, что заставило Виктора поостыть. – Совсем как  фюрер, что есть требовать освобождать жизненный пространств от неполноценный раса. Жестокость и ещё жестокость, хотя надо оставаться добрый человек. Так сказать Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер. Но я есть Абвер. Я не имейт отношений к полиций, СС и СД. Это есть подлый организаций. Это есть животный, но не есть человек. Ми так думайт в Абвер и Вермахт. Ви верит нам?

—   Верит, не верит… По-русски выучись как следует, а потом вопросики свои хитрые задавай. Ферштейн? То-то… Конечно не верю. Тебе, фашисту, как можно верить? Хрень какую-то поносишь из себя, как сивая кобыла. Башку б тебе отшиб…  Ишь, какие добренькие выискались! Мол, мы тут ни при чем, нас заставили. А кто воюет – только СС? Или ваш вермахт? Вы и воюете. Советских людей убивает и мучает только СС? Вы сперва убиваете, а потом они. Потому что вы первые идёте по нашей земле, а они – следом за вами. Понял ты, пучок дерьма? То-то… Если вы такие хорошие и благородные, на кой вы вторглись на нашу землю? Что вам тут, сметаной помазали?  Что ж вы своему фюреру поганому башку не открутите!?! А!?!  Ага… Язык-то проглотил, гуманист хренов?!?

—   Тише, не надо так орать, — сухо заметил немец, махнув другой рукой. – Ви совсем оглушать меня. Я думайт вот о чём. Ви есть наверняка немного голоден. Я распорядился дать вам есть. Эссен, бите ком! Я правильно сейчас сказал, товарищ Померанцев? – удивительно чётко спросил он. – Вижу, что правильно. Вы хорошо держитесь, и это нам нравится. Мужественный русский нам ближе, чем трусливый немец. Если бы выбор пал между вами и таким немцем, я бы не колеблясь, отдал предпочтение вам. Что такое высшая раса, когда речь идёт о настоящем человеке? Это не метафора, не игра слов. Это жизнь, товарищ Померанцев. И вы сейчас выигрываете, потому что у вас настоящих людей больше, чем у нас.

—   Ох, сейчас меня стошнит! Знаем мы и эти приёмчики. Только не ждите – ничего рассказывать не буду. И шпионом вашим не стану. Я советский офицер и советский человек. Это ясно? Или тупоумием страдаем?

—   О, конечно! Но спешу вас разочаровать. Нам не нужны ваши данные. Мы и так много знаем о вас и вашей дивизии. Даже про ваш полк самоходно-артиллерийских установок СУ-85 под командованием майора Беспечного Павла Анатольевича. Члена партии… ВКП (б) с 1931 года, женатого, имеющего двоих дочерей, которые вместе с женой проживают в Астрахани. Проходившего свидетелем по делу о военно-троцкистской группе при Особом Краснознамённом Дальневосточном округе, по месту службы. Он отказался дать свидетельские показания против двух командиров, сославшись на то, что недостаточно знал их как новичков. Поэтому с августа 1937-го по ноябрь 1938-го он был задержан органами НКВД по обвинению в участии в военном заговоре наряду с остальными заговорщиками, мнимыми и реальными. Но ему повезло – военные действия против армии Японии, арест Блюхера и бегство Люшкова, главы дальневосточного НКВД, помогли ему и другим выйти на свободу. Его даже не били – совсем отрадно! Ну, мы отвлеклись, товарищ. Да-да, не надо злиться. Майор Беспечный, вам это будет приятно слышать, написал с десяток заявлений в партком дивизии с просьбой открыть для вас кандидатский стаж. Он рекомендует вас в партию, понимаете? Таким командиром надо гордиться. Он вас считает настоящим офицером и настоящим советским человеком.

Выдержав паузу, пока Виктор, потрясённый, молчал и шевелил губами, он что-то коротко бросил за плащ-палатку. Молодой голос по-немецки чётко ответил ему. Тогда сидящий встал, удовлетворённо размял пальцы и вышел из-за стола. Затем он сделал несколько шагов влево, где, скрытый светом, стоял на березовой столешнице массивный радиоприёмник в коже. Немец совершил щелчки. Вскоре из ворсистой ткани, что покрывала динамики, понеслась нежная, обволакивающая всё и вся музыка.

—  Вы хотите – я могу поймать московское радио? – участливо предложил он. – Послушаете русские песни. Сегодня транслируют второй акт – пьеса «Фронт» театра Красной армии. Автор, если не ошибаюсь, Константин Симонов. Желаете?

—   Слушай, рот закрой, — нехотя процедил Виктор, удерживаясь, чтобы плюнуть. – Театрал херов… А то сейчас блевать начну от твоих речей.

—  Давайте знакомиться, товарищ Померанцев, — продолжил немец, как ни в чём не бывало. – Обер-лейтенант Ригель. Соответствует званию старший лейтенант Красной армии.

Он, наконец, выступил из света. Виктор с удивлением отметил, что перед ним стоит совершенный юнец. Голову с русым пробором, что был нерушим как каменный, этот «ариец» уверенно  держал на длинной шее, которую поддерживал чёрного бархата отложенный воротник с серебристо-красными «катушками». Грудь под идеально сшитым френчем была украшена лишь красно-белой косой ленточкой какого-то ордена. Крылья галифе, что были подшиты замшей для верховой езды, белоснежные края манжет и полоска шейного платка лишь подчёркивали в Ригеле заядлого аккуратиста. (У Виктора это, впрочем, не вызвало ничего, кроме желания плюнуть, которое он тут же подавил.) В этом был, пожалуй, его недостаток. Это внушало к нему лишь отвращение. Участливые серые глаза на румяном лице, правда, внушали невольную симпатию. Но она существовала отдельно от его тела и от его мундира. Руки с тонкими, как у пианиста, пальцами, время от времени совершали плавные движения. Как будто их хозяин и впрямь тщился найти невидимые взору клавиши и как следует нажать на них.

Вскоре ладный германский солдат с массивной кобурой на поясе поставил на березовый стол эмалированную кастрюлю в соломенной оплётке. Из-под крышки струился аппетитный пар. Несло чем-то мясным или колбасным – чёрт их разберёшь. У Виктора набежала в рот предательская слюна. Стала выливаться наружу. Но он усилием воли заглотил её обратно. Не дождетесь, выродки. Солдат тем временем на мгновение замер. Затем, не дожидаясь разрешения, щёлкнул каблуками подкованных сапог (из бревен полетели щепы). Он остался было стоять с прижатыми к бёдрам локтями, но Ригель жестом отправил его наружу.

—  Угощайтесь, товарищ Померанцев, — он сделал радушный жест, приоткрыв крышку.

—   Ложку сначала положи, — хмыкнул Виктор, ощутив тошнотворный прилив голода. – А потом уже «угощайтесь». Или ты думал я руками из твой кострюльки жрать буду? А потом из мисочки водичку хлебать? На четвереньки встану и хлебать, понимаешь…

—   Слушайте, бросьте! Еда это первый человеческий инстинкт. Первый инстинкт, после инстинкта самосохранения, разумеется, — Ригель так приветливо улыбнулся, что Виктору непременно захотелось испортить ему нос. – Еда, желание обладать женщиной или мужчиной, продолжение потомства, преумножение имущества и жажда власти. И, конечно, любовь, как пишут об этом писатели. Такие, как Шиллер и Гёте, Толстой и Достоевский. Но это лишь примитивное, хотя и замаскированное стремление человека подняться над самим собой. Победить страх перед жизнью. Скрасить своё одиночество в этом мире. Таком опасном и непредсказуемом. Вы согласны со мной, товарищ Померанцев? Ведь я процитировал вам то, что заложено в марксистской диалектике. Борьба и единство противоположностей – вот суть…

—  Слушай, Ригель-шмигель, не буду я жрать. Понял или не понял? – презрительно сощурился Виктор и тут же пожалел, что назвал немца по фамилии.

—   Браво! – хлопнул тот в ладоши. – Вы молодец! Хотел сказать, совсем молодец. Но так по-русски не говорят. Вы отказываетесь есть с завязанными руками. Это похвально! Вы не животное, товарищ Померанцев. Вы настоящий советский человек. Вы мне ещё больше нравитесь.

—   Щас язык порву, если не закроешься! – Виктор почти дословно воспроизвёл одного уголовника из детства, которого конвоировали по улице двое милиционеров с наганами.

Он всё сильнее чувствовал к этому немцу странную симпатию, что настораживала и пугала его.

—  Грубость украшает солдата. Но я не объект для вашей грубости. Я вам не враг, — сказал Ригель так будто и впрямь хотел подружиться. – Я хочу вам помочь. Ещё раз повторяю, мне не нужны ваши данные о Красной армии. Мне не нужно сделать из вас шпиона. Во-первых, шпионом так не становятся, — ещё участливей улыбнулся он. – Стать шпионом, значит прожить ни одну жизнь. А вы только вступили на этот путь. Кроме того, вы симпатичны мне. Я бы хотел стать вашим другом. Если вы позволите мне, конечно. Я могу надеяться на вас, товарищ? Я могу вас так называть?

—   Называй сколько влезет, если из тебя прёт, — вынужденно сломался Виктор. —  Тебя ж не переубедить, что я, советский офицер…

Он хотел заметить, что «конь свинье не товарищ», но решил не ронять офицерскую честь.

Внезапно пятнистый полог отогнулся. В землянку стремительно вошёл человек в кожаном плаще и высокой фуражке. В красных петлицах блеснули золотистые ветви. Скрытые под сенью козырька глаза были не видны. Этот высокий чин даже не посмотрел на него. Он стал отрывисто и жёстко говорить с Ригелем. Тому вскоре ничего не осталось сделать, как принять положение «смирно», оттопырив локти, и отдать через полог какое-то распоряжение, не требующее отлагательств.  Тут же двое солдат подошли к Виктору и одним рывком вскинули его на ноги. Как и следовало ожидать, они потащили его к выходу.

—   Я сожалею, но я вынужден. Это приказ, — только и смог вымолвить обер-лейтенант, но тут же замолчал. Надо полагать, под взглядом своего начальника.

Чувствуя нехорошее, Виктор сделал попытку сопротивляться, но ему тут же загнули руки к лопаткам. Его вывели по бревенчатым ступенькам, посыпанным опилками, наверх. На поляне, огороженной колючей проволокой, стояло нес колько машин, среди которых он заметил ВАЗ АА, ЗИС-5, «студебеккер» и германский трёхтонный «опель-блитц». Всё пространство было покрыто соснами и усыпано рыжими хвойными иглами. Ни слова ни говоря, Виктора толкнули к одному из деревьев. Его поставили лицом к стволу. Один из солдат вытянул его руки  вперёд и завязал их ремешком. Второй из них, довольно рослый парень с белёсым пушком на лице, посмотрел ему прямо в глаза с холодной решимостью. «Рот фронт», — внезапно прошептал он, когда первый забухал сапогами от дерева. Лучше б он этого не делал. Потому что тут же, без всяких изменений, этот фриц достал из кобуры на животе «Люгер». Отошёл вслед за своим товарищем назад, где шумно оттянул на себя затворную раму.

—   Ах ты, гад! Совестливый, значит… Ты себя пожалей, а не меня! – выкрикнул Виктор, но тут же подумал: «Господи, если Ты есть! Помоги…»

Выстрел блеснул и грохнул так, что на мгновение он перестал видеть и слышать. Сверху на волосы посыпалась сбитая пулей кора. Ему даже показалось, что пуля шевельнула волосы. Но ничего – стерпел. Раздался ещё выстрел и ещё. Но голова уже ничего не соображало. Уши и заполнило ватой, будто при нём никогда не стреляли вовсе. Но эта была другая вата. Она была серая и тяжёлая; вязкая, как глина. Она прорывалась через уши, но главным образом через лоб и заползала в мозг, делая  из него ручное, послушное им существо.

—   Господин генерал хочет вам сказать, что следующий выстрел будет точно в цель, — раздался, казалось, над самым ухом голос Ригеля. – Советую подумать и сделать правильные выводы. Если, конечно…

—   Всё! Я сказал достаточно, — внезапно раздался другой, незнакомый ему голос. – Развяжите…

***

…Семельченко, как и было условлено, вышагивал впереди. Он словно с любопытством озирался на покосившиеся, уцелевшие за две оккупационные зимы, сараи и заборчики с германскими приказами и цветными плакатами, вроде «ГИТЛЕР ОСВОБОДИТЕЛЬ!». Патрули от комендатуры и полевые жандармы нисколько его не пугали. Он даже нарочито вызывающе шёл им навстречу, а они обходили его (очевидно, принимали за агента хипо-полиции или ГФП). Пару раз он сочувственно покивал в сторону двух мужчин, которых гнал перед собой жандарм на лошади. А на площади, где покачивались тронутые разложением трупы повешенных с табличками «Я НАРУШИЛ ПРИКАЗ ГЕРМАНСКОГО КОМАНДОВАНИЯ», даже сплюнул. И, что самое главное, перекрестился на видневшийся вдали купол собора. На бабулек и дедулек, что развернули тут же бойкую торговлю (война войною, а жратва жратвою), это произвело должное впечатление. Им время от времени подбрасывали листовки в корзины по указанию штаба городского подполья, но это их проняло лучше всяких «бей немецко-фашистских захватчиков!». В довершении ко всему Семельченко громко (что было уже чересчур!) сказал: «Хоть по-русски грамотно писать научились». К вящему облегчению Цвигуна, он тут же стал  сматываться в нужном направлении.

Васька следовал за ним по пятам, хотя и на почтительной дистанции. Облачённый в тёмно-синий шевиотовый костюм и галстук, в низко надвинутой фетровой шляпе, он был похож на коммерсанта из Берлина или, по крайней мере, из солнечной Одессы. Его тоже обходили патрули. Правда, в одном случае он дал небольшую промашку. Отпустил ситуацию, засмотревшись на ехавшего германского офицера с яркой дамой на неизвестно откуда взявшейся пролётке со старорежимным кучером в козлах. И тут же услышал: «Дяденька, а вы огонька не дадите?» Молодой рябой полицейский в ещё необмятой униформе возник рядом, как будто прятался в сточной канаве. К губам у него прилипла самокрутка. Глаза смотрели заискивающе, но одновременно с хитрецой. «Das du fortkomst! Shneller! » — гаркнул Васька оглушительно. Полицай испарился с поклоном, будто вместо него кипел чайник. Однако Васька тут же отчитал себя за небдительность и занёс выговор в незримую «книгу поступков», как учили его в СМЕРШЕ. «…Держите перед собой в трудные часы эту книгу открытой, представляйте строчки уже исполненных дел, а также записывайте воображаемым карандашом новые дела и свои планы. Разбейте каждую страницу на два столбца: ваши успехи и ваши провалы. Так изо дня в день вы научитесь соотносить свои дела с делами других сотрудников, ведущих точно такие же книги. Таким образом создаётся одна Единая Книга, которую рано или поздно учатся читать все», — так учили их на курсах.

С Фоммелем у него была договорённость, что СД не будет его «плотно водить» во время маршрутов по городу. В любом случае подпольщиков, с которыми он будет выходить на контакт (в основном, подставных или тех, что под подозрением у Центра) они арестовать не смогут. Хлопотно это хотя бы потому, что надо запрашивать санкцию у ГФП. Так можно и все нити оборвать, потому как гестаповцы как раз большие охотники на подобную информацию. Сами норовят кого-нибудь арестовать и отчитаться по «рус бандит». Кроме того, пока резидентура СД подготовит запрос, пока группа тайной полевой полиции  его, может быть, утвердит, памятуя о том, что некий русский убил одного их сотрудника и покалечил другого…  Фоммель, правда, пустил слух, что этого русского, которого он взял под опеку, вскоре за несговорчивость застрелили «при допросе на местности». Но разве ему не желают отомстить? Рассчитывать приходилось наудачу и удачу большую.

Цвигун вовремя обратил внимание: рослый офицер с шевроном танкогренадёрской дивизии «Великая Германия» увязался за Семельченко. Это было совсем некстати. Часы на запястье показывали без 10 минут 12. Ровно через 20 минут Ваське следовало найти на рынке торговца сахарином, что носил чёрный картуз и чёрную визитку. Торговца звали Иван Ипполитович. Так было обозначено в ЦУ СМЕРШ. Он был местный  и имел разрешение на торговлю от городской управы. Помимо этого он, выполняя указание резидента 4-го управления НКВД, которому был подчинён до февраля 1942 года, инициативно пошёл на контакт с отделом III-a полевой командатуры. Контакт, как и следовало ожидать, быстро закончился предложением о доверительном сотрудничестве со штабом местной Абвергруппы. Иван Ипполитович, используя германскую зафронтовую агентуру, о которой имел самое отдалённое представление, успешно прошёл проверку. Суть её заключалось в следующем: тайно списаться со своим родственником, который служил начальником  учётного стола офицеров запаса крайвоенкомата, у которого в свою очередь брат работал в сборном цеху «Уралмаша», а деверь – в комиссии по приёмке Т-34.  Родственники по достоверным данным, получившим подтвержение в Абвершталле, были скрытые, но закоренелые троцкисты. Получив письмо с оказией, родственник-военный повёл себя правильно, с точки зрения местной абверовской агентуры. А именно: в НКВД не побежал. Даже в 3-й отдел по месту службы не обратился. Напротив, по указанному через оказию адресу отписался, что «вареники дошли в наилучшем виде, в коробке за время следования не укатались». Это был условный сигнал о согласии на взаимный контакт. Вскоре через доверенное лицо германская резидентура стала получать данные о мобилизационных мероприятиях, графиках движения эшелонов с пополнением и техникой, а также многое другое.

…Капитан из «Великой Германии» с зелёным кантом поверх белых «катушек» и ускоренным шагом догнал Семельченко. Но тот уже давно ощутил к себе интерес. Однако он шёл к собору, не оборачиваясь. Даже не сбавил шаг, чтобы не спровоцировать интересующуюся сторону.

Как бы раздумывая, приближаться к нему или нет, капитан гаркнул на плохом русском:

—   Эй ты, Иван! Хальт! Бистро, шнеллер! Слюшайт моя команда, бистро!

Семельченко замер в полуобороте. Потёр грудь, затянутую в кургузый пиджачок, застиранный в подмышках и спине.

—   Это вы мне? – его лицо изобразило искреннее недоумение.

—   Ти есть презирать германский империй? Альзо, ферштейн? – немец предупредительно положил руку на кобуру и надавил пальцем на клапан.

—   Ой, граждане… господа-товарищи! – деланно завопил парень, расплывшись по рыжей широкой физиономии. – Что это деется? Иду себе, иду, а тут… Ни за что, ни про что! Вот тебе и новая власть! Вот вам и новый порядок! А думали, что такое только при усатом Сталине! Жить, значит, стало лучше, жить, значит, стало… На тебе, повеселились, едит их мать!

Это он, орёлик, зря, с досадой подумал Васька. Вот за это я ему башку оторву, но уже потом. Не после войны, конечно.

—   Shvaigen, Verfluht! Ausvaise, Shneller! – повысил голос немец, побелев от напряжения и подступающей ярости. – Документ, живо показайт!

Руку он всё ещё держал на клапане, будто кого-то и чего-то опасаясь.

У Семельченко не было никаких документов. В этом и состоял смысл мероприятия: пройти по городу и не быть задержанным. Если мужчина крепкой наружности или юноша призывного возраста попадались на глаза патрулю, их немедленно останавливали и проверяли документы. Если документы были не в порядке или просто вызывали подозрение, равно как  внешность и поведение, то их обладателя немедленно арестовывали и допрашивали в хипо-полиции или ГФП. Если «материал» был никчёмный, то есть не представлял никакого оперативного или «активного» интереса», задержанного ждала незавидная участь. Его или её обычно расстреливали за городом, приказав предварительно вырыть для себя и других бедолаг могилу. Могли отправить в концентрационный лагерь, что был неподалёку от всех крупных населённых пунктов  областного или краевого значения. Там «объект» или «материал» подвергался «фильтровке» со стороны двух разведорганов третьего рейха: СД и Абвера. Вариантов решения такой судьбы становилось больше, но все они являлись неутешительными.

…Семельченко быстро отыскал выход. Он медленно, чтобы не спровоцировать немца, вынул из внутреннего кармана какой-то листок и развернул его перед лицом офицера. Тот на мгновение опешил. Он простоял несколько минут без движения, лишь шевеля губами. Семельченко учтиво кивнул и спрятал листик снова в карман. Затем он, не торопясь, нырнул в толпу, что шумела вокруг торговых рядов, и был таков. Даже Васька потерял его из виду.

Немец тут же пришёл в себя. Он мгновенно вынул из кобуры «Вальтер ПП». Оттянув назад затвор этого маленького удобного пистолета, он стал озираться, как затравленный. (Как будто его со всех сторон обступили «руссиш партизанен», готовые растерзать, или сварить живьём.) Затем, справившись с собой,  он позвал двух полицаев, что проходили мимо в патруле. Те мгновенно, согнув спины, оказались рядом. Затаив дыхание, они слушали приказы немца. Но Васька их не слыхал. Он уже был к тому времени в условленном месте перед лотком, где в специальных секциях из фанеры гнездились мешочки с сахарином. (Сахарин обменивали у немцев и, чтобы не было вопросов у полиции, продавец расфасовывал их, таким образом, отсыпав из полиэтиленовых упаковок.) У лотка сидел высокий и крепкий старик, одетый, как и было условлено. Его скуластое, почти без морщин лицо украшала седая бородка-эспаньолка с редкими усами. Старорежимные, белого металла очки с дужками в виде скачущих жеребцов торчали из верхнего кармана, откуда змеилась цепочка, звенья которой представляли собой знаки Зодиака. Старик время от времени зазывал прохожих. Но делал это не просящее и слёзно, а будто одалживал кому-то под солидный процент. Это привлекало даже самых отчаявшихся покупателей без советского гроша в кармане, не говоря уже о синих сотенных или коричневато-бурых оккупационных марок. Они наперебой, отталкивая друг-друга, предлагали ему заместо денег какие-то вещи, как-то старый утюг, спираль или змеевик от самогонного аппарата. Поторговавшись, старик иногда уступал наиболее настырным и нуждающимся, зная наверняка: товар пойдёт по кругу и достанется ему. Сахарин зачастую сбывали за продукты питания, а никто кроме него, прикрывшись разрешением на торговлю, не промышлял на рынке этим товаром.

В указании Центра значилось по объекту, что кроме пароля-отзыва, а также установленных приёмов бесконтактного или контактного обмена информацией, существует условленный сигнал тревоги – канцелярские нарукавники чёрного шёлка. Если таковые окажутся у Ивана Ипполитовича, к нему лучше не соваться.

—   …Сахарин есть первейшее средство от скуки и нужды, — нарочито-вежливо, глядя перед собой и кругом живыми, но выцветшими синими глазами, вещал старик. – Главное, что не дорого – по карману не ударит.  Состоятельным господам – как выкурить папироску «Месаксуди»…

Услыхав последнее, Цвигун, не медля, подался к нему. Тут же, отпустив своё напряжение, кинул через плечо:

—  У вас, милейший, действительно есть хорошие сорта табака? Из дореволюционных запасов?

Глаза старика ещё больше оживились, но он спрятал этот волнующийся блеск за седыми кустистыми бровями:

—   Если поскрести по сусекам, сударь мой, то непременно найдётся.

—   Когда мне к вам зайти, милейший?

—  А завтра поутру, часам к девяти. Как раз начинаю в это время свой промысел, сударь мой.

Цвигун почтительно приподнял шляпу. Затем повернувшись на каблуках через левый бок, он отправился к собору. Это означало следующее: контакт прошёл чисто, наружное наблюдение за собой он не привёл. При этом Васька знал наверняка: пока он задействован в операции, которую будто бы санкционировал сам Шелленберг и сам рейхсфюрер СС Гиммлер, его не тронут. Но это – до первого же провала. До первой неудачи или смены настроения у этих шефов, что вообще его любят менять. С их молчаливого согласия его могут подстеречь и ликвидировать, списав на него, как разоблачённого агента «огэпэу» свои промахи. К этому на всякий случай он всегда себя готовил и старался заранее отработать «уход».

Теперь, когда первая часть контактов с подпольем оказалась выполнена, ему предстояло отработать дублирующую явку. Завтра старик должен будет передать ему устную информацию о месте и времени встречи с представителями штаба. Возможно или скорее всего эти данные окажутся ложными. А как же – тут обижаться нечему. Ибо подполье да и сам Центр так отрабатывает варианты борьбы с «кротами» и «подставами». Но о его прибытии сегодня же поступит информация в штаб городского подполья. Вернее, представителям подпольного горкома ВКП (б). Оттуда же – в УКР СМЕРШ Центрального фронта,  а оттуда – в ГУКР СМЕРШ в Москву. Как говорят в конторе – дойдёт по инстанции, не боись.

Побродив от лотка к лотку, он умело изображал  то заинтересованного, то скучающего покупателя. Выпив кружку коровьего молока за тридцать советских рублей, он, наконец, зашёл в собор. Попутно задержался на паперти, разговорил одну богомольную старушку. В разговоре с ней он долго и уважительно отзывался о приходском батюшке, которого в глаза не видывал и слыхом об ём не слыхивал. Воображение в нём разыгралось – он взялся изображать вернувшегося белоэмигранта, забывшего о своих корнях: «Матушка-сударыня, ить… Отшень прошу вас мне помотчь отному потьерявшемуся косподину – то есть я…»

Вокруг них всё время вертелся какой-то оборванный шкет.  Он закатывал глаза к небу и подозрительно-настойчиво тянул жалостливое: «Дяденьки и тётеньки, подайте сыну расстрелянного большевиками епископа копеечку! Ну, подайте, Христа ради…» Цвигун, не глядючи, сунул ему в грязную ладонь смятую рейхсмарку и вежливо посоветовал «выпасть в осадок». Нехорошее чувство, что его водят, хотя и не плотно,  поселилось в нём с этого момента и…

***

Лоренс молча изучал сводку наружников о поведении и контактах Краснопольского за последний час. На карте города и карте района, где были очерчены траектории его меняющихся маршрутов, получилась некая «ломанная кривая». На рынке и того интереснее – «объект» шесть раз полукругом обошёл площадь по периметру. При этом всякий раз под прямым углом выходил к главным улицам. Это было похоже на условный знак, но вряд ли это было знаком. Слишком замысловато, подумал Лоренс с лёгким сарказмом. Господин чекист или… как есть?.. резидент этого загадочного СМЕРША, очевидно, пускает нам пыль в глаза. Либо контакт уже состоялся, либо он чувствует неусыпное внимание. Желает, таким образом, от него отделаться.

Шеф отдела наружного наблюдения был тут же. К нему и адресовал свой вопрос партайгеноссе Лоренс:

—   Ходрик, как вы думаете – этот «прыщ» нас пытается дурачить или в этой абракадабре всё-таки есть логический смысл?

—   Обергруппефюрер, смысл есть во всём. Однако в этом случае я сам теряюсь в догадках. Русский явно чего-то боится. Правда, в одном месте, он явно оплошал. Как явствует из сводки – он работает в паре со своим агентом, кандидатом на заброску в русский тыл. Он взят из школы «Валли». Его фамилия Семельченко. Так вот, кандидата остановил капитан танковых егерей «Великой Германии». Между ними произошёл странный разговор. Капитан обвинил его в нелояльности к Германской империи. Приказал показать документы. Этот Семельченко показал ему какой-то лист бумаги с синей печатью  в левом нижнем  углу и…

—   Простите, Ходрик, что значит это и?.. – Лоренс, предвкушая результат, откинулся на мягкой кожаной спинке кресла. В затылок вонзилась сотня невидимых игл, приятно занозив его мозг.

—   Я сомневаюсь, что всё так просто. Но, тем не менее, обергруппефюрер: это похоже на состоявшийся контакт. Капитан сыграл расстройство в чувствах. После того, как Семельченко ушёл, он вызвал патруль полиции. Стал приказывать провести в районе облаву, так как им  чуть не был задержан русский партизан, провоцирующий население на неповиновение имперской власти. Те для виду изъявили готовность исполнить любой приказ. На самом деле, они постарались как можно быстрее убежать. Русские говорят в таких случаях – «дали дёру»…

—   Вы убеждены, что на листе бумаги… — сам с собой заговорил Лоренс, массируя виски указательными пальцами. – Что, Ходрик, отлично! Похоже на правду. Что же… он, этот офицер хотел облавы в этом районе? Он её получит, – рука Лоренса крепко уцепилась за чёрный телефонный аппарат коммутатора, что соединял СД, ГФП и Абвергруппу.- Так, но что вы успели выяснить…

—   По капитану пока ничего. Наружники ведут его и будут докладывать ровно через час. Если это «краплёный туз», мы что-нибудь придумаем. Подождём у явки, где он приляжет на ночлег. До утра времени хватит.

—   Да, да… — довольно хмыкнув, Лоренс показал этому высокому Судетскому чеху, чтобы тот на время замолк. Его палец уже нажал кнопку микрофона: — Оператор! Код «Бруммель-Бах». Соедините с группой тайной полевой полиции. …Дежурный! Вас беспокоят, резидентура СД. Мне нужен срочный разговор с вашим шефом. Да, ваши коллеги, партайгеноссе. Хайль…  Так вот, дружище, в центре, в районе городской площади, обнаружен некий подозрительный субъект, — он словно бы нехотя изучил взглядом машинописные строчки с приметами Семельченко:  —  Роста выше среднего, одет в серый, залатанный на локтях пиджак, рыжие ботинки… кепи… О, нет, дружище! Брюки на нём тоже есть – тоже серые…

***

…Проехало четыре мотоцикла с колясками, где сидели полевые жандармы в клеёнчатых пыльниках с начищенными бляхами. Они расположились по периметру площади, перекрывая все входы-выходы со стороны главных улиц. По тому, как заволновалась толпа, Васька прочувствовал: начинается облава. Надо улепётывать и как можно быстрей. А Семельченко, этого  грёбаного хохла всё не было. Мгновенно оказавшись за фрагментом рухнувшей стены, он согнулся в три погибели за почерневшей кровельной балкой.

—   Где этот тип в шляпе, что только что здесь светился? – прозвучал угрожающе голос по-немецки, что не смог заглушить даже рокот мотора.

—   Ты ничего не путаешь, Херберг?

—   Нет, герр штабс-фельдфебель. Тут стоял тип в  синем, хорошо сшитом костюме и фетровой шляпе. Я оглянулся на вас. Когда повернулся – его уже нет. Подозрительный факт, герр…

—   Himmeldonnerwetter! Наверняка, этот бандит прибыл сюда для связи. А мы его упустим… Пауль, живо посмотри в развалинах. Херберг, будь наготове. Но не лезьте туда. У нас и так мало сил – незачем распыляться.

Он и вправду говорит, довольно ёкнуло внутри Васьки, начиная от спинного хребта. Всёх полевых жандармов с опытом, да и резидентов СД и «тайными гестаповцами», не считая абверовцев, согнали на фронт.

По мостовой прошлого века лязгнули кованые сапоги. Подковки на каблуках, а также четырёхугольные гвозди на подошвах, казалось, зазвенели под самым ухом. Цвигун инстенктивно прижмурил глаза. Затем он силой воли собрал свой напряжение на уровне копчика, а затем также, усилием воли, стал медленно выпускать его через голову. Концентрируясь на внутреннем тепле, что разрасталось в гигантский шар, он представил себя единым со стеной, к которой прижался. Сквозь щёлку глаз со стрелками ресниц он различил силуэт молодого жандарма в зелёно-сером плаще, на груди которого в такт шагам покачивалась на цепочке овальная металлическая бляха с орлом и номером. Голова под каской водила из стороны в сторону, будто на шарнирах. Но в сторону Цвигуна этот молодой и рослый парень с нордическим подбородком и поджатыми губами почему-то не смотрел. Потоптавшись на месте, он резко повернулся и пошёл обратно.

—   Герр штабс-фельдфебель! Там никого нет.

—  Ты явно перетрудился, парень! И зачем привозят по будням креплёное баварское…

Молодец, что вовремя утёк. А то пришлось бы задушить тебя твоей бляхой на цепочке, расслаблено подумал Цвигун. Кстати хорошее выражение «утёк». Как будто не о человеке, а о ручье или роднике. Недаром в конторе говорят о сотрудниках или секретных сотрудниках как об «источниках». Утёк, стёк…

В следующее мгновение он обнаружил рыжую взлохмаченную голову Семельченко, мелькнувшую за грудой обломков. Вот, стервец! Или всё это время прятался здесь, или только сейчас обосновался. Тогда любопытно другое: где он всё это время ошивался? И облава, прямо-таки странно…

Они вскоре встретились взглядами. Цвигун почесал себе правое запястье. Затем он прочертил пальцем по левому виску невидимую линию. Сначала состроил на лице ужасную гримасу, означавшую, по-видимому, смертный приговор Семельченко. Рыжая физиономия за обломками заметно побелела. Но Васька тут же сменил гнев на милость. Дождавшись, пока парень успокоится и вернёт частицу уверенности, он сделал условный знак: по завершению облавы – ждать в условленном месте.

После того, как перегруженные задержанными «опель-блитцы» расползлись, Васька осторожно перевёл дух. Минут 30 он ещё оставался на своём месте, обдумывая дальнейшее. Теперь предстояла самая ответственная фаза операции «Паутина», ради которой его и отправили за фронт, чтобы навязать противнику как перебежчика и предателя. Но для исполнения этой части ответственного задания он отправился прямёхонько в городскую управу.

Возле входа под фронтоном с колоннами, из которых проступила дранка, стояли люди с узлами и авоськами, образуя очередь. Дежурный полицай их отчитывал: «Дурики вы, дурики! Как при Советах – всем гуртом! По записи надо, по записи… А так он никогошеньки не примет».  Зыркнув на Ваську, он мгновенно подобрался и отворил тяжёлую дверь.

По длинной, вытертой до блеска лестнице Васька проскользнул на второй этаж. Ещё перед заданием он досконально изучил схему помещений и теперь ориентировался на ощупь. Вскоре он отыскал обшитую войлоком дверь  с аккуратной белой табличкой, где тушью каллиграфическим почерком было выписано «Управление торговли. П.Барышников».

—  Ой, простите, сударь. Я кажется того… ошибся номером. Вернее отделом, — начал он как бы невпопад, открыв дверь на всю ширину. – Сейчас, сейчас, я уже ушёл…

—   Нет, нет, нет! Ну, зачем же так, а! У нас чай не советская власть, — начал подниматься из-за стола невысокий, ладно скроенный молодой человек. Был он в видавшей виды, но аккуратной чесучовой паре, с цепочкой карманных часов, что змеилась по жилету. Он подскочил в следующее мгновение с протянутой холёной рукой:   — Имею честь представиться, Барышников Павел Сергеевич. Как-же-с, ожидали-с, ожидали-с… — он подмигнул еле заметно, увлекая его за собой в кабинет: — Чайку-с не желаете-с, с сахаром?

—   Нет, мне, пожалуйста, с сахаринчиком, — с барской небрежностью выдавил из себя Васька отзыв.  – Не люблю, знаете,  менять  свои привычки.

Говорлив он слишком, проанализировал он мгновенно поведение связника-дублёра. И суетлив к тому же. Делает слишком много движений, дополнил он, наблюдая за  Барышниковым. Тот  носился по кабинету, задевая углы и рассыпая папки, что громоздились помимо полок на двух столах с бирками «текущие» и «в архив». Зажатый  он какой-то, но не в меру. Интересно, кто его так зажал? Не иначе как хозяева, с которыми он состоит в агентурной связи. И держат его так хватко и так крепко, что никуда ты от этого не улизнёшь. Духу не хватит. Да и не хочется тебе улизнуть. Свыклось, стерпелось. Понемногу стало твоей родной жизнью.

***

-Всё впорядке, — прогудел незнакомый голос. – Развяжите ему руки. И поверните…

Когда верёвки спали с онемевших запястий и Виктор обернулся, он обмер. Перед ним стояли плечом к плечу невысокий, ладно скроенный полковник с сапёрными эмблемами на мягких, полевых погонах и его недавний допросчик Ригель в форме вермахта. Последний виновато улыбался и норовил смотреть мимо глаз.

— Товарищ Мюллер, немецкий антифашист, — заблаговременно, но всё ж с опозданием отрекомендовал Виктору своего соседа полковник. – Вы уж простите ему излишнюю прыть, которую он проявил не так давно. У нас, правда, такое не возбраняется – даже поощряется. А вам, как говорится, с непривычки… Но, ничего: вы держались молодцом. Всё прошли. Даже «тысячу смертей». Такое даже бывалым, матёрым волкам не под силу.

— Что? – не понял Виктор; ему показалось, что субъект в зелёно-синей форме, который освободил его запястья, недоборо ухмыляется возле дерева.

— Ни что, а кто, — полковник слегка прикоснулся ко лбу, вернув его к миру ощущений. – Товарища Мюллера уже вам представил. Теперь самое время представиться самому. Товарищ Иванов. Командир подразделения госбезопасности. Ваш начальник, с данного конкретного момента.

Виктор помялся. Я что теперь чекистом буду, неопределённо подумалось ему. Во влип, прости Господи.

— Товарищ Иванов… — хмуро, с плохо скрытой иронией проговорил он. – Вот так, без звания, товарищ полковник? Виноват, прошу…

Он так «вырулил» от того, что колени сами собой приняли стойку «смирно», а руки сложились по швам.

— Да, именно. Без звания, — улыбнулся полковник приятным чернявым лицом. – Даже без имени и без отчества на первых порах. Разумеется, дальше мы это поправим.

Виктор вздрогнул: у Мюллера обнаружился в руке пистолет системы «Вальтер». Небольшой такой, с тупоносым стволом. Но на губах у немецкого антифашиста блуждала теперь непринуждённая улыбка. Он прямо смотрел ему в глаза, и Виктору это понравилось. Желание заехать немцу по уху как-то само собой улеглось и больше не тревожило.

— Товарищ Иванов всё правильно сказал, — внезапно заметил Мюллер. – Разрешите предложить вам свою руку. Так это по русский, говорить правильно?

Он не вкладывая пистолет в кобуру, подошёл к Виктору на почтительное расстояние. Затем, сохраняя улыбку, протянул ему навстречу небольшую, но сильную руку с пальцами пианиста.

— Если вы, конечно, не против, дорогой товарищ. Я вас понимаю. К нам у вас могут быть только отрицательные чувства. Я всё это понимаю. Но поверьте, я испытываю те же чувства к германскому фашизму, хотя это есть национал-социализм. Германский народ обманут Гитлером. Он скоро поймёт это и обратится к разуму. Вот…

Пряча улыбку, Виктор дослушал всё это. Вплоть до русского «вот». Немец решительно нравился ему, хотя, судя по острому, резкому запаху из вороненого ствола, только что стрелял поверх его головы. Надо же, не промазал…

—   Ладно, Мюллер, спаси Бог, — неожиданно для себя он сказал это. Вложил ладонь в пятерню Мюллера и почти дружески встряхнул: — Я не обижаюсь. У вас своя работа. Чтобы судить, нужно понять. А я ещё многого не понимаю. Вот, когда пойму…

Он мечтательно улыбнулся, заставив немца покраснеть.

—  О, я знаю! – заторопился тот, стремительно одёргивая руку. – Русские говорят: долг платежом красен. Но я умею платить по счетам. Так есть…

Предупредительный чох тут же заставил их обоих унять чувства.

—   Так или не так, время покажет, товарищи, — поскрёб затылок чернявый. – А пока вновь пожмите друг-другу руки. Вот так, правильно. Тому, кто старое помянет, глаз, как говорится… Пойдёмте со мной, товарищ Померанцев, — он взял его за рукав и увлёк за собой: — Вы догадываетесь, куда попали?

— Ну, в другое время решил бы, что в полковую разведку, — попытался сострить Виктор. – Но вы же сказали… Понятно, что к чекистам. Только вот… — он хмуро осмотрелся: — По правде говоря, у меня ещё сомнения имеются. В смысле, где я и у кого. Не у немцев ли я, понимаете?

— То есть? – удивлённо поднял густые чёрные брови Иванов: — Вы сомневаетесь, что у своих?

Они некоторое время шли молча, вслушиваясь в звуки леса, обступившего их со всех сторон.

— Нет, теперь не сомневаюсь. Что у своих, не сомневаюсь, — вскоре смущённо добавил Виктор. – Теперь чувствую, что у своих. Духом и сердцем.

— Это хорошо, что так чувствуешь, — Иванов незаметно снова взял его за локоть и потрепал для верности. – Значит, то главное у тебя развито как надо. «Глаз-алмаз» у тебя есть и не замутился. Это то, что нам нужно. Остальному тебя научить – раз плюнуть. Согласен с этим?

Виктор кивнул и ощутил необыкновенное спокойствие. Как будто все птицы и жуки, что наполнили минуту назад воздух своим щебетанием и жужжанием, вмиг замерли. Воздух стал на его глазах необычайно синий и прозрачный.

— Молодец, что это заметил, — прозвучал голос Иванова под ухом. – Правильно, что заметил. Тебе это в дальнейшем не раз будет помогать.

Они прошли ещё некоторое время в полном молчании. Когда на них обрушилось с зелёных лиственных вершин золотисто-оранжевое сияние Солнца, полковник будто ожил:

— …А то тут такое бывает, ты не поверишь! Одни кричат перед смертью «Долой Сталина» или того почище – «Хайль Гитлер». И такое бывает, да уж – чего ж там… За последние вещи кое-кому на местах и по шапке дают и головы иногда сымают, если проглядели врага. Всякое случается. Но когда вот так, активный общественник, член партии или ВЛКСМ свои истинные убеждения так долго скрывал, так это не просто недосмотр, но пособничество врагу.

-Ого, значит, так бывает? – Виктор приостановился, но затем пошёл дальше, как ни в чём не бывало. – Да, скрытых врагов хватает. Ещё как скрыты… — он почему-то вспомнил командира дивизии и мрачно закусил губу. Сон, где он видел его с Гитлером, не давал ему с этой минуты покоя: — А «тысяча смертей» это — то самое?..

— Да, это мнимая казнь. Мнимый расстрел, мнимое повешенье… Японская проверка на вшивость. Они по многу раз ставят испытуемого к стенке, кладут на скамью и рубят перед носом самурайским мечом. Или вешают на подпиленной верёвке. Вообще, голь на выдумки хитра. Зато обнаруживается, чем дышит тот или иной подопечный. Человек он или нет.

—  Даже так? – вновь притормозил Виктор.

— Именно так.

— Ах, вот оно что. Сволочи…

— Ну, ну… Врагов надо уважать, хотя бы чуточку. Что б ни расслабляться и не подставлять им спину. К тому же метод действенный. Вы его прошли с честью, так и не дуйтесь. А не то испорчу о вас первое впечатление. А затем второе. Гляди у меня…

У Виктора от этих слов морозец по коже пробежал. Он тут же собрался и снова зашагал, как ни в чём не бывало. С минуту они шли спокойно (полковник что-то рассказывал о себе и положении на фронтах), когда из-за густого соснового бора по истоптанной до земли тропинке показалась группа из четырёх бегущих в маскировочных бушлатах. Капюшоны были надвинуты на лица. Виктор в общем благостном состоянии опять ощутил подозрительный холодок. Как только «пятнистые» сблизились, он резко отстегнул ремень с портупеей. Махнул перед собой так, будто в руках было лассо (смотрел фильм «Зорро» перед войной прямо в училище).

«Пятнистые» ошарашено рассыпались в стороны. Полковник Иванов густо захохотал и хлопнул в ладони. Они у него были широкие и крепкие.

— Вот так! На упреждение значит действуем. Это тоже хорошо, если без лишних нервов.

-Не люблю, товарищ Иванов, когда могут напасть, но скрывают, — стараясь быть веселым и непринуждённым, отреагировал Виктор, покручивая ремнем перед собой. – А то ребята ещё обидятся. Скажут – вот пентюх. Идёт себе, развесив ушки…

Ребята пританцовывали по сторонам, шумно сопели и подавляли смешки. Капюшоны не давали рассмотреть их глаза. Но по губам ощущалось, что им также весело, как ему с Ивановым.

— Молодец, ещё раз хвалю, — Иванов окинул его одобрительным взглядом. – Всё верно, теперь предстоит учиться действовать на упреждение. Но не так явно. Ведь может быть провокация, а не само нападение.  Ты напал первый и обнаружил себя. Разве это дело? Не дело. Разведчик и контрразведчик так не работает. Ну-ка, попытайся работать  с закрытыми глазами. Закрой глаза и прислушайся…

Виктор машинально захлопнул веки и погрузился в успокаивающую темноту. Слева скользнуло что-то – какое-то движение. (Слух и реакция обострились необыкновенно.) Он инстинктивно отстранился всем корпусом в левый бок. Справа и слева тоже зашуршало. Он будто наяву узрел сквозь тьму, его обступившую, как «пятнистые» пытаются достать его. Один – махом руки, другой – махом ноги обутой в короткий кирзач-«гавнодав». Последний лишь слегка зацепил голень. Виктор в вполуприседе увернулся от чего-то крутящегося (над головой только мелькнула стремительная тень). Неожиданно для себя он быстрым движением  он достал кого-то ладонью в подбрюшье. Кто-то ойкнул, а кто-то хмыкнул. Но его тут же хлопнули по спине подошвой. Не так, чтобы больно, но обидно это вышло. Обиду он не без труда подавил и принялся уворачиваться дальше. Но полковник Иванов снова хлопнул в ладони теперь уже три раза. Движения по сторонам мгновенно стихли, а глаза Виктора распахнулись сами собой.

— На первый раз достаточно. Очень неплохо, — с неподдельным интересом он окинул взором разгорячённого Виктора, с которого ручьями стекал пот, и ухмыльнулся на группу своих подчиненных, что также приглушённо сопели:  — Теперь понаблюдай. Всем на исходные!

Он легко снял фуражку и водрузил её на мох. Затем, пританцовывая, вошёл в круг. Закрыл глаза или прикрыл их. Пригибаясь и извиваясь всем телом, стал лавировать между ударами. Лицо его освещалось улыбкой, и было на удивление расслаблено. (Виктор тут же вспомнил своё напряжение, что сковало его перед тем как получить по спине…) Затем резко принялся совершать круговые движения, как пловец, руками. Иногда выше головы, иногда на уровне груди, даже ниже. «Подопечные» стали валиться один за другим на землю. Вскоре их осталось двое. Иванов сделал привлекающее движение рукой – они на него разом напали. Но не тут-то было. Полковник тут же оказался между ними. Лёгкими, но стремительными движениями он поймал обоих за плечи. Резко и одновременно крутанул обоих навстречу друг другу. Оба сорвались в штопор, будто выполняли поначалу фигуру высшего пилотажа. Затем, как по команде, рухнули на землю.

— Вот так, — Иванов отёр лицо, что стало вмиг буро-малиновым. – Это называется «досанка –крышень». Славянская древняя боевая игра. У каждого человека есть внутренняя опора, за счёт которой он не просто ходит – сохраняет равновесие. У каждого такая – вдоль плеч, то есть плечевой сустав. Ну и спинной хребет, конечно. Вместе образуют крест, который каждого из нас держит.  Если знать эти две перекладины и место пересечения, можно запросто уложить противника, в принципе, любого. Даже группу. Если, конечно, выбрать ведущего. Ведущий и есть точка пересечения в коллективе. По нему и надо бить или, как  в нашем случае, по-товарищески работать и грамотно руководить.

— Понял, — едва махнул головой Виктор.

— Ты пока ещё только начинаешь понимать. Впрочем, делаешь это очень даже неплохо, — полковник махнул рукой группе: — Продолжим работать! Собрались по-новому и в расслабленном… пошли-пошли как калики-переходные…

Ребята, как ни в чём не бывало, отряхнув пятнистую амуницию, припустили по тропке. Затем стремительно сорвались и растворились среди кустов и деревьев, смешавшись с зеленью.

-Как тебе наше ничего? – с юношеским задором огорошил его полковник.

— Разве такое… ничего? Ничего себе… — едва не задохнулся от удивления Виктор. – Это ни ничего, товарищ Иванов. Это даже очень ни ничего, а чего! Это здорово, по-моему.

— Молодец, снова молодец. Спасибо тебе огромное. Значит, и этому желаешь научиться? Ась, не слышу?

—  Ага, конечно. Только я уже, по-моему, начал учиться.

— Да, ты уже начал. Всё верно. Продолжай в том же духе и выйдет из тебя хороший толк. Только учёба у нас не совсем обычная. Нет ни классов, ни парт. Нет распорядка дня, с уходом на покой и приёмом пищи. Нет у нас по сути свободных часов. Учёба наша – вся жизнь. Ты готов так учиться, товарищ Померанцев?

— Конечно желал… То есть, я готов конечно, — мгновенно поправился и подтянулся Виктор. – Когда приступим?

— Вы, верно, не поняли, — с мягкой досадой произнёс полковник. – Вы уже в работе. Приглядитесь, прислушайтесь. Работа окружает вас. Работа это вы сами. Поняли теперь? – и подступив к нему ближе: — Вы шли к этому через всю жизнь. Через многие жизни, о которых прежде не догадывались. Всё! Теперь пелена неведения с вас спала.  Теперь, — он сделал плавный мах рукой, — посмотри туда. Что ты там видишь? Или кого?

Виктор бросил взгляд на тропинку и в который раз обомлел. Освещённая со всех сторон дневным, ярким светом шла высокая, тоненькая девушка в простеньком ситцевом платье. Светло-русые волосы были заплетены в тяжёлую косу и уложены вокруг головы. Аня, сестрёнка… Он не видел её со дня ареста отца: с 1934 года. Посчитай целая Вечность за спиной.

Аня тем временем неслышно подошла к нему. Взяла его за руку чуть прохладными, но такими же чуткими пальцами:

— Виктор, братик мой! Вот и свиделись. С прибытием…

— Я думал:  где ты, где мы? – словно очнулся он от глубокого сна. – А ты, оказывается, шла ко мне. А я к тебе.

Он обнял её, а она его. Они так некоторое время и простояли, прижавшись друг к другу. Вопросы о матери, вопросы об отце сплелись воедино. Полковник знал на них ответы, но держал их в себе. Мать, Настасью Филлиповну Померанцеву, расстреляли ещё в 1941-м по обвинению в шпионаже. Сделано это было на скорую руку, в предместьях Даугавпилса, усилиями начальника 3-го отдела НКО одной из частей, выходивших из окружения. Отец в октябре 1941-го был освобождён из лагеря и полностью реабилитирован. Ныне он работал от 4-го зафронтового управления НКВД во вражеском тылу. Сотрудником «четвёрки» была и Аня. Не так давно она вернулась с последнего задания. Начальство хотело забросить её во вражеский тыл снова и снова…

***

-…В самом деле, в самом деле,  — улыбнулся ещё шире Барышников своим круглым румяным личиком и хлопнул его по простецки по плечу. – Очень рад-с! Ну, очень, сударь мой. Наконец-то вы к нам прибыли! Давно, знаете ли, ожидаем. Заждались уже…

Он не договорил (Васька облегчённо вздохнул, так как ему послышалось «…весточки с Большой Земли»), когда дверь распахнулась. Расфуфыренная, хорошо сохранившаяся дама не первой молодости, с высокой причёской по европейской моде, стремительно ворвалась в кабинет:

—    Господин Барышников… Павлик, ну кто же так работает с населением  свободной Европы? У тебя три просителя на лавочке, а ты тут прохлаждаться вздумал! Ой, я… — она, заметив Ваську в импозантном, заграничного покроя костюме, предупредительно закашляла: — Простите, сударь, но вы отрываете от службы…

—    Итак, герр Барышников, я уполномочен  компанией «Крейцау и сыновья» предложить городской управе в вашем… гм, гм, так сказать, лице, выгодную сделку. Да-да, не удивляйтесь, мы склонны видеть вас в качестве посредника! – не обращая на неё ни малейшего внимания, затарахтел Васька как заправской коммерсант.

Глаза Барышникова сразу же стали ошарашенными. А дверь тут же захлопнулась. Очевидно, дама замерла по ту сторону от замочной скважины в форме вопроса. Затем, особенно не таясь, прощёлкала каблуками по коридору.

—   Вот видите… — затаив дыхание, промямлил в конце-концов Барышников. – Как у них всё тут поставлено! Ну,  это – наблюдение… — произнёс он уже шепотом. – А вы прямо при ней о коммерции…  Я в том смысле, что… —  он одними губами сказал «Центр»: — …что там думают? Лучше нам встретиться на улице. Нет, в парке. Скажем, после 16-00. Меня могут задержать по службе. Вы там постойте до половины пятого, на центральной аллее. Я вас там найду. Если я не приду, то – завтра, в то же время на том же месте. Понятно? Вам ясно?

—   Понятно, что ясно, — с улыбкой кивнул Цвигун, ощущая нешуточное беспокойство.

—   Вот и славненько! Рад, что вы такой, — потёр руки молодой человек. – Я постараюсь быть сегодня ровно в шестнадцать. Вот ещё что… Давайте условимся – правая третья по счёту лавочка на центральной аллее. Жду…  Всё, я рад! Ждите, ждите… — он затряс его ладонь в своей руке, что заметно увлажнилась.

—   Ой, пардон! – Васька нарочно замер в полуобороте, изучая реакцию Барышникова: — Вы не сказали, откуда вести счёт.

—  К-какой именно с-счёт? – неожиданно-срывающимся фальцетом переспросил его молодой человек.

—   Как какой? Лавочек, конечно. С начала аллеи или с конца?

Барышников рассеянно махнул рукой на выход. Он тут же углубился в свои канцелярские дела, будто его не существовало вовсе, а подпольная работа и борьба с оккупантами были досадной необходимостью.

Это всё больше не понравилось Цвигуну.  Выходя из управы, он покружил по площади, опустевшей после облавы. Ничего подозрительного он не заметил и как будто не почуял. Хотя тревога его росла. Она готова была поглотить весь мир. Но рядом с ним скрипнула тормозами легковая «опель-капитан», что вернуло его к действительности.

Из отворившейся дверки высунулась знакомая голоса в фуражке СС:

—   Герр Краснопольский! Прошу, сядьте в эту машину.

— Если просите, можно, конечно, — размял Васька затёкшие от общения руки.

Поправив шляпу, он неловко, будто протискиваясь сквозь невидимые углы, залез в салон машины.

—   А вот и я, господа хорошие! Здоровеньки булы, как говорят на Украине.

Машина мгновенно тронулась с места, загудев форсированным двигателем. Рессоры приятно раскачивали салон на выбоинах и углублениях, которыми была богата здешняя поверхность. Тем временем Васька успел осмотреться. Рядом с ним сидел пожилой чин с шевроном СД на рукаве. На груди его отлично сшитого «филдграу» была чёрно-серебристая ленточка Железного креста 2-го класса  времён «империалистической», медаль «За боевые заслуги», а также Бронзовый крест с мечами. Судя по погонам и кленовым листикам в петличках, это был обергруппефюрер. Скорее всего, тот чёрт, о котором брехал этот Фоммель намедни. Когда не хотел отпускать с этим Ставински. Изучая моложавое, тронутое сетью морщин и коричневатым загаром лицо, он предположил, что генерал-лейтенант Службы безопасности загорал под палящим Солнцем. Конечно, так он мог загореть и здесь, на юге России. Или в Крыму. Насупленные брови генерала, что были медно-красные, только усиливали эту версию. Вряд ли так загоришь в тех места, о которых я подумал. Уж не из Африки ли приехал этот гусь?

А генерал СД Герхард Лоренц с интересом и потаённой брезгливостью (второе он усиленно маскировал под радушной улыбкой) изучал этого самоуверенного русского. Или он выдаёт себя за перебежчика, либо таковым и является. Однако решение он принял, оказавшись по ту сторону фронта. Скорее всего, циник и трус. За всей его бравадой скрыто, во-первых, неуёмное желание власти, а, во-вторых, желание вкусить все удовольствия жизни.  Но смотрит он в глаза и слишком уверенно. Встречного взгляда ничуть не боится, но и не давит своим на собеседника. Значит, профи, хоть и начинающий. Держится в целом уверенно, но слишком дерзко. Провоцирует на эмоции, а значит привык повелевать в своём СМЕРШе. Во всяком случае, считает свою «крышу»  вполне надёжной. Но, чья эта крыша? Врёт этот Краснодольский, выдающий себя за Краснопольского, или говорит правду – о троцкистском подполье? Заманчиво, если такая организация как «4-й Интернационал» действительно существует. Если на самом деле у неё руководители – в высших эшелонах Красной армии и большевистской партии? Всё необходимо выяснить в ближайшие часы. Вот для этого он и приготовил для всех кое-что. Так, один фокус… Болван Фоммель, что осенью и зимой 1941-го отличился в карательных акциях под Смоленском, так и не смог толково выведать у русского, кто за ним стоит. Что ж, «ПОТРОШИТЬ ОБЪЕКТ» это целое искусство. Ничего, придётся самому поправить ситуацию.

—   Вы наверняка поняли, герр Краснопольский, что я приехал… как это говорится в России, по ваша душа, — благожелательно усмехнулся Лоренц. Чтобы показать своё расположение, он протянул Ваське свою  крепкую, костистую лапу, с которой снял перчатку: — Обергруппефюрер Лоренц Служба Безопасности. К вашим услугам…

—   Очень приятно, — ответил на рукопожатие Васька, у которого губы заученно сложились в любезную гримасу. – Как говорят у нас в Россия – наслышаны…

Он посмотрел генерал-лейтенанту СД прямо в глаза. Они время от времени светились, но затем разом потускнели.

Фоммель кивком головы указал водителю на поворот. Тот чуть было не задел фонарный столб левым крылом. Стайка воробьёв взметнулась во все стороны. Поднялось облако мучнисто-золотой пыли. Русские мальчишки (оборванные и измождённые дети войны) сбежались поглазеть на лакированное авто с причудливыми молниями на белых номерных табличках.

—   Рад, что вы находите меня приятным собеседником, — решил подыграть ему Лоренц. – Я правильно понял вас, герр Краснопольский? Хорошо… Вижу, что мы начинаем находить общий интерес с первых минут общения. Скажу откровенно, что вы представляете огромный интерес для имперской службы безопасности и нашего реферата. Особенно в свете вашего недавнего предложения. Так вот…

Тут Лоренц как будто нарочно заложил в фундамент начинающегося общения нарочито-длинную паузу.  Они сидели бок о бок, рассматривая друг друга боковым зрением. Но одновременно делали вид, что думают о чём-то своём. Это продолжалось до тех пор, пока молчание для обоих не стало невыносимым.

Первым сдался Фоммель, чтобы вовремя подыграть своему шефу. Он оглушительно прокашлялся в сторону Васьки. Затем  поёрзал на своём сидении так, что водитель судорожно вильнул, едва не задев мотоциклиста-фельдкурьера в развевающемся клеёнчатом плаще с прелиной.  Дурак, подавил при этом в себе желание, сказать Лоренц.

—   Будете здоровы, господин оберштурбанфюрер, — учтиво заметил Васька, чувствуя, что становится не по себе. – Я хотел сказать, что лёгкие свои берегите.

Фоммель вспыхнул до мочек ушей, но тут же подавил свою ярость. Он вовремя ощутил перемену в настроениях  шефа. Тому русский «Иванович» явно нравился. Этого нельзя было сбрасывать со счетов.

— Мы прервали наш разговор, чтобы побыть «тет-а-тет», — ещё более учтиво произнёс Лоренц (в уме он уже представил, как накажет Фоммеля).  – Мне жаль, что я приехал так поздно. Случись это раньше, работа с вами велась бы более продуктивно.

—   Куда мы направляемся? – как бы невзначай осведомился Васька, поправляя шляпу двумя пальцами.

— На одну из конспиративных квартир нашего реферата. Думаю, что уединиться там не помешает. Нам предстоит долгий и интересный разговор.

Он сказал это, совершенно не опасаясь, что внутреннее стекло-перегородка, отделявшее салон пассажиров от водителя, было опущено. На Фоммеля он мог положиться, но вот шофёр? Хотя тот был ведомства СД, но всё же состоял, как и все его чины, в СС. Его в любой момент могли «перебросить на другой участок». Полагалось ли ему знать такие подробности? У нас, во всяком случае, такое строго возбранялось и называлось «утечкой информации».

— То есть на явке, — подыграл генералу Васька.

— Не поняло вас? Что есть явка?

— На явке… Так говорят в России.

— В огэпэу?

— Ну, зачем же так сразу – в ОГПУ. Что всегда ОГПУ было в России? Явочная квартира – это название места для встреч ещё в охранке при царе. Или в сыскном. Явочная квартира  — это там, где проявляют человека.

—   Что означает «проявлять человека»? – Лоренц делал вид, что не понимал. На самом деле ему так удобно было «потрошить», ибо объект, по его разумению, начинал чувствовать своё мнимое превосходство над ним.

—   Ну это… Это как… ну, как фотокарточку, то есть плёнку, прежде чем напечатать. Сначала проявляют плёнку, чтобы разобрать, что на ней. Потом шлёпают с негатива фотокарточку, чтобы, как говорится, рот был не кривой и нос не косой. Как с фотокарточкой, так и с человеком.

—   Очень интересно, — для убедительности Лоренц поцокал языком и даже взял себе за подбородок. – Очень… У русских очень необычно называются те вещи и явления, которым  в Европе не придают особого значения. Думаю, что в этом состоит загадка русской души. А именно: вы видите природу вещей, а мы не видим. Потаённый смысл вашей прозорливости в том, что Россия много воевала и голодала. Германия тоже воевала и тоже голодала. Но так часто, как Россия… И всё же мы близки по духу. Не правда ли, герр Краснопольский?

Хитро стелет гад, подумал Васька. Но, тем не менее, склонил шляпу, давая понять, что ответом доволен.

—   У нас на конспиративных квартирах проводят секретные встречи агентов с кураторами. У вас проявляют объект. То есть заставляют его показать свою сущность, — продолжал Лоренц более вкрадчиво, будто перед ним сидел ребёнок. – Это значит, работать так, что бы стало ясно – друг он или враг, ваш агент?

— Да, поняли вы всё правильно, — кивнул Васька, чувствуя лёгкое удушье.

— Отлично, — хлопнул его по плечу Лоренц. – Мы найдём скоро общий язык.

— Я не спрашиваю, как долго это продолжится. Я только хочу предупредить – у меня занятия в поле… Герр Фоммель подтвердит. Надо бы предупредить моего парня. Он, поди, отпер дверь и завалился спать на моём диване. И в грязных ботинках…

Фоммель развязано засмеялся, представив себе, как пострадает обивка дивана.

—   Да, вы правы. Агентов надо держать в постоянной готовности, — Лоренц поскрёб свою промытую и выбритую щёку: — Оберштурбанфюрер! Сойдите на этом повороте. Отдайте нужные распоряжения через дежурного, чтобы проверили этого кадета. Пусть особенно не церемонятся, но и не перестараются. Идите…

Когда Фоммель, едва не потеряв фуражку, выполз наружу, Васька ощутил, как ему стало легче и просторнее. Этот белобрысый  гад явно пытается ему нагадить. Да, если б ему представился случай, он давно бы переломал мне косточку за косточкой, подумал Васька. Трусоват, конечно, как и все садисты. Но трусость обычно компенсируется злобой и мстительностью, как говаривал один преподаватель на курсах.  А злить таких глупо, если не опасно. Но у меня ничего не выходит. Мы явно не терпим друг-друга. Нам не разойтись на этой земле. Ничего, как-нибудь…

Они совершили два круга по периметру гостиницы «Националь», верхние этажи которой пострадали от бомбёжек нынешних, а также начала кампании на Востоке, а на нижних расположились офицерское казино и «золодатише унд кинотеатриум». Говорить о чём-то важном не хотелось, да и не было нужды. Васька осторожно размышлял о своём курсанте, предполагая, как именно его будут проверять. Если «жёстко», то он уже сидит где-нибудь в подвале ГФП, где ему светят лампой в зрачки и время от времени бьют (надо полагать, щадяще) по почкам.  «Материал» он для них ценный – как-никак, кандидат на такую акцию. Стало быть, если его волтузят, то ничего лишнего не отобьют. Хорошо бы меня вместо него. Я бы наверняка выдержал, подумал было Васька, но уловил мгновенное изменение обстановки в салоне. Глаза Лоренса под фуражкой зажглись странным огнём, уголок любезного рта сдвинулся и исказился. Ой, лучше осадить, ребята! Каюсь, я увлёкся – задний, задний…

Вечерело… Воздух наливался тёмно-фиолетовым и становился влажным. В следующий момент тело, которое будто жалили в течение двух часов сряду сотни кровососущих тварей, ощутило приятную прохладу.  Как будто приоткрылась некая невидимая форточка и впустила её. Лоренс, которому было, судя по виду не легче (всё это время он маскировал под любезным оскалом дикое напряжение и удалил Фоммеля, чтобы избавиться от помехи), тоже ощутил перемену.

—   Вот мы и приехали, герр Краснопольский…о, Русс Ивановитч! – рука немца хлопнула его по плечу, когда лакированное авто, проехав под кирпичную арку, оказалось среди груд битого камня и вывороченных наружу стропил. – Выходить пока не надо. Здесь есть условный знак. Один я знаю, как его понимать. О, нужно помнить… — он легонько стукнул в стеклянную перегородку.

Водитель, рыжеватый эсэсманн, в основании поперёк чёрных погон с белым кантом была пришита серебристая галунная полоска, мгновенно вышел из салона. Отойдя к ближайшей куче, он вопреки ожиданиям не стал курить, но принялся приседать, разводить руки, а затем вовсе – боксировать «с тенью». Со стороны это выглядело по-идиотски, но Васька промолчал. Его внимание было сосредоточено на уцелевшем крыле дома, где на тёмном окне висела  хорошо сохранившаяся тюлевая занавеска. Неужто это и есть знак, бросилось ему в голову? Примитивно, конечно. Или напротив, её должны одёрнуть или вовсе убрать.

Он с улыбкой обратил свой взор к Лоренсу, чтобы вновь засвидетельствовать своё почтение. Но с тем происходило что-то непонятное. Нижняя челюсть обрегруппефюрера поползла ещё ниже, глаза посерели, а хорошо выбритые щёки стали цвета старой штукатурки. Он остановившимся взглядом смотрел впереди себя и шевелил губами. По ним вскоре скользнула неловкая улыбка. Со словами: «Герр Краснопольский, вы опять шутить свой русский шутка…», генерал-лейтенант СД стал медленно расстёгивать клапан замшевой кобуры. Спиной, чувствуя холод и давление, Васька понимал, что надо сидеть не оборачиваясь. Так он и делал, сквозь остеклённый, прикрытый салон водителя. Задним зрением Васька уловил какие-то тёмные конусы, наползающие на них. Но то были лишь ощущения, к которым грех было не прислушаться. Сквозь заднее стекло он ясно различил движение. Рослые фигуры в тёмных балахонах, на которых угадывались ветки и пучки травы, возникли из развалин. Они окружали плотным кольцом легковую машину. В руках у «фигур» что-то тускло поблёскивало, напоминая своими очертаниями автоматическое оружие. Как будто вместо круглых дисков как на ППД и ППШ, имели место плоские и узкие магазины. Причём, один раз Ваське мельком показалось, что обойма торчало не прямо из казённика, а косо. Что за хрень, в самом деле!?! Проверяет этот хер в фуражке, или действительно…

—  Ahtung! Не нужно сопротивления! Выходите с поднятыми руками. Только тогда вам гарантирована жизнь. На счёт три, — сказал хорошо поставленный тембр. Так как в салоне никто не сдвинулся, он продолжил: — Если вы думаете, что на шум стрельбы сбегутся патрули, то вам будет интересно. Не пугайтесь…

Раздалось лёгкое шипение со спины, будто из автомобильной камеры вышел воздух или начали качать насос. В перегородке появилось звездообразное отверстие. Такое же, но поменьше – в заднем стекле.

— Убедились? – вкрадчиво спросил тембр. – Лучше вам всё-таки выйти, господа. На тот свет отправиться всегда успеете.

Лоренс немного совладал с собой. Он держал «Вальтер» образца 1956-го  на коленях, не взведя предохранитель. Один глаз он вопросительно скосил в сторону Васьки.

—   Вы предпочитаете смерть или сдачу в плен? – прошептал он.

—   А вы? – по-еврейски ответил Васька, не делая лишних движений.

В следующий момент дверца распахнулась, и его выволокли из салона. В окружении трёх субъектов в маскировочных балахонах, со скрытыми лицами, на коленях стоял водитель. Лица его было не рассмотреть (стоял почему-то спиной), а руки были сложены на затылке. Тьфу, сегодня не встретился с Барышниковым и не успел продумать на этот счёт, ужалило его в подбрюшье взявшееся некстати сожаление. Больше он ничего не сумел увидеть – ребром ладони, приёмом из джиу-джитсу его ткнули ниже затылочной кости. Он мгновенно потерял сознание и когда очнулся…

***

…Ставински наблюдал в бинокль, как «опель-капитан» с номерами резидентуры СД притормозил рядом с Краснопольским. Его небольшая фигура в тёмно-синем костюме и фетровой шляпе хорошо просматривалась среди опустевшей, чисто выметенной площади. У машины тут же распахнулась лакированная иссиня-чёрная дверца со сверкнувшей никелированной ручкой. Голова в фуражке, принадлежавшая безо всякого сомнения оберштурбаннфюреру Фоммелю, вылезла наружу. Лощёная свинья… Видимо внутри сидит ещё кто-то – поважней. Из штаба СД вчера прилетел некто Лоренс, обергруппефюрер из AMT III. Неужели он сам решился на встречу с этим загадочным русским? Получается, что ведомство Шелленберга заинтересовано в том, чтобы скорее устранить Азиата. На карту поставлено всё. В первую очередь, само существование 3-го рейха, да и просто Германии. Кроме того, Сталин (он же Азиат) выпадает из колоды. Он изначально был не целью, а лишь средством к её достижению. Британия, владычица морей и колоний, что раскинулись в Африке и даже в Индокитае, заинтересована удержаться на плаву. Но у неё появился опасный соперник в лице Соединённых штатов Америки. Россия и Германия изначально были принесены в жертву. Их использовали как оружие и пушечное мясо. В результате рейх стал неугодным и той, и другой стороне. (Фюрер вконец испортил ситуацию, когда отдал в ноябре 1942-го приказ рейхсфюреру СС Гиммлеру приступить к ликвидации еврейского населения на Востоке ив Европе.)

Когда Васька сел в машину и та тронулась, Ставински подмигнул унтер-офицеру. Тот спешно отдал команду через ларингофон. «Хеншель», плавно раскачивая на трёх осях, двинулся на почтительном расстоянии за «опель-капитаном». Кузов грузовика был укрыт маскировочным тентом, под которым располагался второй – из плотного прессованного картона с вентиляционными отдушинами. На нём был замаскирована радиоантенна, через которую осуществлялась связь с группами наружного наблюдения. Их было всего три, одну из которых представлял легковой «майбах» с военным капитаном и водителем,  вторую  мотоцикл фельдсвязи, а третью Ставински распорядился посадить на купол собора. Он очень быстро выяснил, что СД решила не рисковать. «Хвост» за русским пустили, но использовали для этого агентов, завербованных из русских мальчишек. Они были сформированы в группы по четыре. Через каждые полчаса один из них отправлялся на доклад «по объекту». Кроме того, самому смышленому из группы, что и был старшим агентом, выдавался портативный фотоаппарат «сименс», которым он ловко делал нужные снимки. Как-то, где русский остановился, где изучал какой-либо предмет, где какой-либо предмет сдвинул или что-либо написал (на заборе или приклеенной к нему  листовке). Не говоря уже о случайных встречах. За каждым из тех, кого русский останавливал или кто останавливал самого русского, беседовал с ним, тут же пускался отдельный «хвост». Так поступили с капитаном танковых егерей «Великой Германии», что неадекватно среагировал на «сопутствующий объект» или «объект В». Тем паче, что работающий в паре, показал офицеру какой-то листик бумаги с печатью, о котором Ставински очень хотелось узнать. Но он лишь журился себя за столь неуёмное любопытство.

Пока «Хеншель», который официально значился как автобус-пеленгатор и предназначался для перехвата «неучтённых передатчиков», передвигался за объектами наблюдения, Ставински получил с коротковолнового передатчика новую информацию. Слежка, отправленная за капитаном егерей, довела его до «берлоги», где тот вознамерился «залечь».  (Сообщил об этом «наружник», что был переодет в фельдъегеря.)  Капитан, очевидно в расстроенных чувствах, кинулся было в офицерское казино, но вскоре оттуда вышел. Затем его подхватил в свой «хорьх» с номерами танкогренадёрской дивизии «Великая Германия». У наружников-мальчишек из СД не было (понятное дело!) ни возможности, ни желания за ним угнаться. Они ограничились тем, что запомнили и доложили порядок цифр и латинских букв на номерной таблички. О такой возможности ухода от слежки  Ставинский как-то не подумал, но проверка дала потрясающие результаты. «Хорьх» принадлежал капитану оперативного отдела дивизии Эриху-Эрнесту Ремеру, протеже которого был в прошлом начальник военного отдела веймарского рейхсвера Курт фон Хаммерштайн-Экворд.  Дочери генерал-лейтенанта, Анна и Луиза, ещё с начала 20-х симпатизировали Советам и вступили в КПГ. Причём, просоветские взгляды это прусско-юнкерской семьи были настолько очевидны, что удивляло – отчего фюрер смотрел на это сквозь пальцы? Но смотрел всё же… Это наводило на определённые и грустные размышления, которые Ставински давно от себя гнал, как мешающие работе. Но оставлять их без присмотра, подобно мусорной куче у входа или куче драгоценностей, сваленной в беспорядке, он не решался. И дело было не только в германской педантичности и аккуратности. Он давно уже заподозрил двойную игру ряда деятелей НСДАП и чинов рейхсвера, а затем и вермахта.

—  Герр капитан, вас по аппарату, — фанен-юнкер-офицер, что стажировался при службе радиоперехвата, прежде крутивший тумблеры настроечной таблицы, протянул ему громоздкий радиотелефон.

Это пока ещё опытную модель Ставински осторожно принял.  Она больше напоминала сине-зелёную вытянутую коробку с короткой антенной. На нижней, утолщённой части располагались батареи питания и электрическая «вилка», для подзарядки от аккумулятора. Цветных металлов для производства диодов для тех же зарядных устройств в рейхе, как и всего прочего, катастрофически не хватало. Поэтому первый радиотелефон «Сименс А» предлагалось использовать в экстренных случаях. Непрерывно он мог работать лишь в течении 15-20 минут.

—   Ставински слушает, — сказал он открытым текстом, зная, что без клеппера (устройства защиты переговоров, что располагалось в специальной машине-станции), никто эту линию не прослушает. – Докладывайте скорее, время не терпит.

—  Герр капитан, это один из офицеров-операторов «долговязых парней», —  в меру остроумно пошутил докладчик, зная, что начальство только приветствует такую разрядку. Всё, что нам удалось узнать пока. Я пришлю вам точный словесный портрет и фотографии.

— Да, разумеется, — спохватился Ставински, прислушиваясь к щелчкам и попискиванию в эфире. – Обязательно приколите к фотографиям описание его внешности… повадки, манеры и тому подобное. Впрочем, не мне вас учить, дружище. Заранее благодарю вас за примерную службу.

—   Рад служить вам, герр капитан.

Докладывал один из недавно взятых на службу строевых офицеров, обер-лейтенант Клаус Ригель. Участник московской битвы, кавалер ордена «мороженое мясо», а прежде – Железного креста 2-го класса за бои на границе. В августе 1942-го он недолгое время пробыл у русских в плену под Изюмом, откуда бежал по счастливой случайности. (Грузовую машину, в которой его перевозили двое красноармейцев, обстреляла «штука», после чего в общей суматохе ему удалось скрыться и даже прейти линию фронта, которую во многих местах прорвали танковые дивизии Гота и Паулюса.) До поступления на службу Ригель успел проучиться до третьего курса на юридическом факультета Кенигсбергского университета, что дало ему дополнительную возможность к ускорению. Он был сразу же зачислен в учебный полк на должность командира отделения, без подготовки в качестве фенриха и обер-фенриха, что соответствовало буквально в переводе с германского «кандидату на должность». Проверка, проведенная силами 2-го управления Абвершталле, показала, что в ходе обучения на 1-м курсе университета он познакомился юной с графиней Либертас и вскоре увлёкся ей. Эта очаровательная молодая дама приехала в Кенигсберг вначале 1937-го, но очень скоро бурный и красивый роман был прерван. Помехой выступила досадная неожиданность, которую раскопали прусское гестапо и прусская же криминальная полиция, подчинённая AMT IV. Графиню задержали с какими-то документами секретного порядка, что было косвенным свидетельством о её возможном сотрудничестве с разведкой иностранных государств. Она так ни в чём и не призналась и по суду была оправдана. Ведомство Мюллера упорно ставило ей палки в колёса, пытаясь воспрепятствовать карьере. Но и с этим ничего не вышло. Графиня вскоре устроилась на работу в рейхсминестерство пропаганды и стала референтом при студии хрониально-документальных фильмов. Известный сердцеед доктор Геббельс, которому не мешала даже укороченная нога, не смел подступиться к ней. И было от чего: мужем красавицы стал подполковник люфтваффе и офицер 5-го реферата Харо Шульце-Бользен. Мало того, что он был потомком адмирала фон Тирпица, основателя германского военного флота. Мало того, что он был офицером Абвера. Ему на заре его карьеры лично протежировал рейхсмаршал авиации Герман Геринг. Кроме этого ситуация усугублялась тем, что прусская полиция и гестапо с самого начала подчинялись только рейхсмаршалу и следовали всем его распоряжениям.

Именно это свидетельство, а также полная непричастность (по документам судебных инстанций, а также через архивы полиции) подтолкнула начальника Абверкоманды-102 утвердить Клауса Ригеля в настоящей должности. Кроме всего делу способствовали его награды, хороший послужной список (противотанковый взвод, которым он командовал, с начала компании уничтожил в общей сложности 20 русских танков) и хорошие отзывы с места учёбы. Кроме того, один из преподавателей кафедры романо-германских диалектов, лестно отозвавшийся о прошлом студиозусе, был членом НСДАП. Он был призван в СС и до середины 1942-го состоял в штабе одной из зондеркоманд в Белоруссии, откуда его возвратили  за кафедру, как не выполнившего приказ «несоответствовавший», по его словам, «моим моральным соображениям». Суть приказа состояла в уничтожении еврейского гетто в Бобруйске.

Льстило ещё то, что согласно последней записи в личной карточке Ригеля значилось, что тот в качестве стажёра забрасывался до начала операции «Цитадель» в тыл Центрального фронта русских. Там ему в течение недели с напарником поручалось разведать русские коммуникации на предмет движения войск. С заданием он справился отменно. Напарнику, правда, не повезло. При посадке с парашютом он сломал ногу и был ликвидирован. Место захоронения трупа Ригель точно указал на карте, что было поручено проверить зафронтовой и фронтовой агентуре Абвера. Результаты получили подтверждение.

Ставински вспоминал, как в своём кабинете он познакомил Краснопольского с кандидатами на акцию —  курсантами, которых два дня назад с величайшими мерами осторожности забросили в Смоленскую область. Это были мужчина и женщина почти одного  с ним возраста. Женщину склонил лично он и Крумме, преподаватель огневой подготовки, симулировать беременность. Для этого она украдкой глотала тошнотворные пилюли, хотя по большому счёту надобность в них была небольшой. Оба прошли подготовку и добились хороших результатов в стрельбе, рукопашном бое, военной топографии и ориентированию, радиоделу и по другим предметам. Но не это было главным. Ставински в ходе «потрошения» кандидатов быстро понял, что мужчина, несмотря на свою представительную внешность и умный вид далеко не таков. Он хороший исполнитель и только. Женщина успокоила его сразу же. Она с первого взгляда оправдала все его ожидания. Говоря по-русски, стерва она была ещё та и эта. Озлобленная в глубине души на весь мужской род, брошенная с матерью своим отцом, которого ни разу не видела, она всю свою жизнь мечтала о реванше. В беседах с «господином капитаном» она спокойно и холодно доказывала свою готовность выполнить любое задание, возложенное на её хрупкие плечи Великой Германией. Это последнее сыграло решающую роль, ибо всех кандидатов, что говорили о фюрере и  о своей готовности отдать за него жизнь в скором времени переводили в разряд «добровольных помощников» или «хиви» при маршеровых батальонах. Или давали заведомо невыполнимые задания.

С Машей Ставински  работал в течение трёх суток. Он показывал ей фотографии своего родового поместья в Нижней Саксонии, обещал по возвращении свозить туда на экскурсию. Кроме того он задел самое больное – принёс журнал последней германской моды для женщин. В конце-концов, сыграв великодушие, он подарил его. О её напарнике при этом ни одной из сторон не говорилось, будто он уже был списанным материалом. Так оно и было. «…Человек он не глупый, капитан, но очевидно он слаб, — дал исчерпывающую характеристику Грише майор Крумме. – Я бы оставил его вторым номером при Маше. В случае необходимости пусть ликвидирует своего напарника. Вы не против, герр капитан?» Ставински лишь коротко кивнул в суженные глаза этого офицера, которого за глаза кое-кто прозывал «семитским коленом». Лишь по выезду из разведшколы неприятно кольнуло, а что если б он оказался на места этого бедного (как говорят эти русские), затюрканного Гриши? Впрочем, этот русский вряд ли был человеком. Животное начало через явные  генетические отклонения давало о себе знать. Он, как рассказывали, был одним из многих, кто, давясь, принялся под конец «фильтрационного мероприятия» поедать всю снедь на столе, после чего его с силой оторвали от стола. Таких изначально рассматривали и заносили в списки «унтершеншей». Им полагалась лишь грязная непрестижная работа. Хотя стоит ли верить аттестационным карточкам из отделов a-III, что при концлагерях и полевых комендатурах? Там тоже сидят люди порой, не заслужившие этого высокого (как говорят и пишут те же русские) звания Человек. Не все германцы оказались на поверку таковыми, далеко не все. Многих даже забавляли те страдания, что обрушились на пленных в начале Восточной компании. Они даже не исполнили приказ Канариса о недопустимости жестокого обращения с русскими за колючей проволокой. Иными словами, сама германская нация нуждалась в основательном кровопускании. Как и всё человечество…

При той памятной встрече с обоими Краснопольский присутствовал как-то отстранённо. Он с самого начала понял, что этих кандидатов ему навязали и противу всех ожиданий проконтролирововать их действия он не сможет. Лишь Гришу ему довелось видеть со стороны на стрельбищах. Но что такое наблюдать пару раз или готовить человека? Как говорят те же русские, съесть с ним не один пуд соли? Или говорят баварцы, хлебать с ним суп из одной тарелки? Краснопольскому лишь представили обоих кандидатов. Затем оба показали своё умение стрелять, когда увезли на практические занятия в лес. Стреляли оба отменно, причём, Маша сразу из обоих рук. (С левой, правда, с некоторой задержкой.) После чего Краснопольский, он же Краснодольский, назвал как бы невзначай несколько адресов в Московской области, куда при необходимости можно было «прилечь». Кроме того он заявил, что его «хозяин» располагает своими источниками в окружении Сталина. После того, как кандидаты «залягут» у него, он, само собой разумеется, изучит их на пригодность к исполнению акции. Тот, кого он забракует, скорее всего, может уйти. Причём, навсегда – так, что и следа не останется. А вот баба… «Она мне больше по душе, — добродушно заявил «Русс Ивановитч». – Чувствуется в ней стерженёк вот такущий вот! – он развёл руки по сторонам и показал «какой-такущий» он имел в виду.  Вы имейте в виду, что хозяин может её пристроить, скажем, в обслугу Большого театра или, со временем, конечно, в кремлёвский буфет. Кроме того, не забывайте, что шеф охраны вождя народов – большой ходок, скажу я вам. Ему подставить интересную женщину – раз плюнуть! Любит это дело. Болтает много, что не попадя. Так что нашу Машеньку надобно прямо к нему. А этого… ум, гм, хмыря, если доживёт, конечно, используем как последний вариант. Сунем на один из секторов Садового кольца с этим вашим… тьфу ты, язык сломаешь… Главное, что б не промазал – с первого выстрела… Потом… Я не знаю как он потом будет выбираться, но думаю, если его привязать к бабе, то да… Шанс есть». «Не знаю как вы, но мы делаем так, — усмехнулся Ставински: — Пусть девушка курсант беременеет, а потом… Догадались, поди уже, наверное». «А, сажаете на крючок? Ясное дело… Нет, мы так не работаем. У нас другие методы: отправляем бабу на первом месяце вместе с отцом в одной группе. Так надёжнее. А то он башку забъёт мыслями о ней и провалит задание. Ферштейн? Ну, то-то…» «Есть риск, что они оба… как это по-русски… смыться… Или прийти в огэпэу. Вы просчитали этот вариант, герр майор?» «Тот, кто работает по убеждениям, а не за страх, никогда не сбежит и не прейдёт к чекистам с повинной головой. Надобны именно такие люди. Если ваши  — не таковы, о чём тогда разговор травить? Сплюнем и разбежимся…»

Краснопольский-Краснодольский вскоре утомил их основательно. Он даже потребовал выезда на стрельбища, где Маша и Гриша продемонстрировали в обстановке полнейшей секретности (вся охрана была удалена на дальний периметр) свою стрельбу из ручного противотанкового гранатомёта под названием «панцеркнаппе». Он небольшого толчка при  выстреле вздрагивала рука.  Из сопла с оглушительным грохотом вылетала струйка пламени. Гранатка тёмной точкой, оставляя дымную полоску, устремлялась к движущейся на транспортёрах цели, изображающей макет легкового авто. Каждый кандидат брал прицел с упреждением на движение – взрывом сносило пол мишени из кровельного железа. Вскоре на полигон выкатили русский трофейный легкий танк сопровождения пехоты – Т-70. Выстрелом с 300 метров кумулятивный заряд прожёг без труда 30 мм лобовой лист. Внутри кумулятивная струя расплавила затвор пушки и сиденье стрелка-наводчика. Всё это давало заманчивые перспективы. Всё дело было лишь в связях или агентурных источниках, поставляющих эти связи. Именно с их помощью можно было плюсовать многие «почему» и «если», преобразить их в целостную систему, где каждый или почти каждый вопрос соответствовал своему ответу. Но пока до желанной схемы было ещё далеко. Ибо, по данным Ставински русского в СД «запрягли» готовить кандидата для какой-то параллельной акции. СС явно готовили какую-то гнусность или намеревались сами выступить в роли ликвидаторов. Но это нужно было сорвать, во что бы то ни стало. Нужно позарез, как говорят…

***

…Это самое, — окончательно разлепил веки Василий, — вы, чьи такие будете? Кто из вас главный, я не понял?

Руки у него были связаны в два узла. Они были закручены за спину. Сам он расположился на табуретке спиной к холодной бетонной стене. Свет огромным палящим кругом бил по глазам, что было не совсем приятно. Но его учили переносить яркий, режущий свет на курсах «четвёрки» под Воронежем. Рефлекторная память делала понемногу своё нужное, полезное дело. Глаза начинали вспоминать вспышки света, передаваемые оператором (улыбчивой, надо сказать, приятной во всех отношениях женщиной) в условленном режиме под звуки сигналов и без звуков. Это позволяло сетчатке зрачков быстро усвоить болевой порог и выработать необходимую защиту от болевого же шока. (Иными словами, нервы глазного яблока передали мозгу загодя нужную информацию о подобной ситуации, а мозг научился заблаговременно посылать рефлекторный сигнал о сокращении глазных мышц, на случае «световой атаки».) Понемногу глазные нервы свыклись, и стали спокойно реагировать на сильное облучение. По сути, таким людям, как он, была не опасна «светотерапия». Кроме как утомление глазных нервов и самопроизвольное сокращение глазных мышц через час-два она не вызывала.

—    Нyтe-с, нуте-с… — услышал он тут же знакомый гнусавый голос: — Мы где-то с вами встречались?

—    Что-то не припомню, — уверенно соглаг Васька. – Голос какой-то незнакомый.

Он узнал Барятинского и хотел ответить вопросом на вопрос, но вовремя не стал этого делать. Это было б всё равно, что дразнить племенного бычка красным флагом.

—  Хорошая у вас память, я погляжу, — процедил собеседник весьма недоброжелательно. – Такое ощущение, батенька, что на память прежде не жаловались. А вот теперь… Так меня не припоминаете?

—   Не припоминаю, — снова солгал Васька ещё уверенней, чем прежде.

—   Ах, какая жалость… Не припоминаете, значит. А зачем комедию разыгрываете? Ась?

—   Какую-таку комедию? – Васька то расслаблял, то напрягал зрачки, фиксируя внимание на отдельных фокусах света.

—   О, как мы не любим, когда нам лезут в голову, — Барятинский наконец встал и прошлёпал вокруг стола, почти невидимый в световом круге. – Не догадываетесь, зачем вы здесь?

—   Не-а… Шёл себе по улице и вот тебе – оказался. Не такое бывает. Война, как говорится! Что с ней станется, со стервой проклятой? Житиё нынче такое, сами знаете. Хреновое…

—   Да время, время… Так вот – этого времени у вас почти не осталось. Если, конечно, будете продолжать в том же духе. Понятно или ещё пояснить?

—   Ай, ай, ай, как страшно,- съязвил Васька, нарочно спокойно. Он знал, что угрожают, когда боятся и хотят узнать как можно больше. Так, что о смерти да ещё преждевременной лучше б тебе не заикаться, подумал он.

Кто-то из сидящих засопел и шумно задвигал стулом. Световое пятно померкло и немного сместилось. Яркий конус упал на одиноко сидящего в правом дальнем углу человека. Его руки были, очевидно,  прикручены к спинке стула. Мундир «филдграу» с рунами СС был измят и в пятназх коричневато-бурого цвета. Знакомые полуседые волосы были спутаны и частью прикрывали опущенное лицо. Из полуоткрытого рта на цементный серый пол капала кровь. Если бы не короткие, вырывающиеся из груди вздохи, могло показаться, что эсэсманн помер. Лоренц… Как он здесь? Хотя, ясней ясного. Их же захватили вместе. Как он мог профукать такой момент? Эх, горе-разведчик, диверсант ты хренов. Или херов?.. Он так уверенно привёз меня на свою явку. Стоял комендантский час – ни одна живая душа без пропуска не могла без опаски и носа казать на улицу. А вот же, целая группа вооружённых людей, да ещё с автоматами. И не побоялась нас похитить и привезти сюда. Что это за место? Катакомбы? Заброшенный дот, бомбоубежище? Чёрт его дери… Не будем разбрасываться! Всё, собрался с мыслями, снова успокоился. Ага, вот! Фоммель накануне вышел и как-то нездорово ухмыльнулся. А речь шла о явочной квартире, о «проявке». Может, это оно и есть? Ну, правильно, разыграли при мне дуриков, а сейчас проявляют. Этого нужно было ожидать прежде, а они потянули время лишь бы усыпить бдительность. Немного усыпили, еди их…

Эти мысли ворвались слепящим вихрем в ещё гудящую от удара голову. Барятинский это почувствовал и отреагировал мгновенно:

—   Ну, что, сволочь фашистская? Будешь признаваться или нет? Говори, сука!

—   А вы у этого кренделя без пальто спросите, — Васька кивнул в сторону Лоренса нарочно небрежно, хотя его внутри то и дело мелко трясло. – Вот он вам лучше всех пояснит и всё скажет.

—  Ого! Я вижу, наметился прогресс – Барятинский удовлетворённо шмыгнул носом. – Значит, признаёшь, что виделся?.. Где, когда, цель встречи? Живо отвечать, мразь!

—   Что-то я не припомню, паря, что б мы перешли с тобой на ты. Ну, и хрен с тобой. Перешли, так перешли…

—   Слышь меня! Хайло своё побереги – зубов не досчитаешься…

—   Ну, вы прям как в гестапо, милейший мой батенька! Или того, у товарищей чекистов. Говорят так при товарище Ежове следователь подследственного… того… обрабатывал перед тем как, значит….

Васька нарочно тянул время, подбирая самые нелепые, порой отстранённые формулировки. Его голову снова обожгла догадка: как Фоммель будет отчитываться о похищении обергруппефюрера СД, с которым выезжал на мероприятие? Вот, кретины…

—   Ты, гнида! Так вот…

Барятинский в два прыжка достиг его и махнул ладонью.

—  Так вот, я тебя серьёзно предупреждаю! Заткнись и отвечай, когда спрашивают. Только по существу. Ну?!.

—   Я бы с удовольствием. Но ты же говоришь, заткнись. Как же мне отвечать? Нелогично как-то получается.

Плоская боль обожгла его губы. Они онемели и стали чуть солоноватыми. Удар между тем пришёлся в пол силы, что было совсем неплохо.

—   Знаете, — как можно более снисходительно заметил он, — а вы это напрасно затеяли.

Он подавил в себе желание облизаться, чтобы не выдать своё напряжение.

—   Что именно?

—   Этот допрос с пристрастием. Лучше уж сразу, как говорили в Гражданскую – в штаб Духонина. Я ведь всё равно больше положенного не знаю. И вам сверх того не скажу. Ведь ни слова больше не поймёте. Ну, слова-то, может, и уловите, даже запишите, а сам смысл… То, что мне известно, имеет такой смысл, что может вам повредить. Не говоря уже о том, что в процессе изложения эта информация начнёт сопротивляться мне, — Васька инстенктивно поморщился, — и я её начну вам излагать чёрт те как… Оно вам надо?

—   Да что ты говоришь!?!

—   Да то и говорю… Уж вы мне поверьте. Придётся разворошить массу всего сопутствующего. А вам это весьма и весьма не понравится. Сами должны допетрить… Лучше будет, если сами скажите – ради чего всё это затеяно?

—   Ага, чтобы вы подогнали свою легенду к нашим вопросам? – глухо спросил кто-то из сидящих. – Что, за идиотов нас держишь? Ну-ка, врежь ему для профилактики, дорогой товарищ!

—   Тише-тише! – Цвигун опустил подбородок и, убедившись, что его не бьют, продолжил: — Хорошо, хорошо. Со всеми условиями согласен. Спрашивайте же, наконец.

—   Был задан вопрос… — почти захрипел Барятинский над головой. – Напомнить или сам вспомнишь?

—   Ага, да-да… Конечно, был задан… Цели моего общения с этим, прости Господи, субъектом, что сидит понуро на вашем стульчике? Да какие могут быть у меня с ним общие цели? Познакомились намедни. Предлагал стать его агентом. Я вежливо отказался. Он ещё раз предлагал. Даже предложил подвезти с площади, где я, кстати, прятался во время облавы. Обратили внимание? Ну, то-то. Несоответствие, так сказать… Я опять, то есть снова ему отказал. Тут он меня куда-то повёз. Сказал, что б я сидел, не рыпался. Потом налетели вы… Дальше совсем неинтересно.

—   Ты ничего не забыл? – угрожающе встрял Барятинский.

—    Что именно? Напомните, пожалуйста…

Цвигун начал довольно развязано, за что тут же был наказан: его со всего маху звезданули ногой по голени.

—   Эй, может, хватит, а? – из глаз Васьки нечаянно выкатились слёзы боли. – Силён ты, однако, бить связанных. Чай не один я у тебя такой в руках побывал. Угадал, поди?

—   Уймись…  Да, всякие побывали. Разговорчивые такие же и молчуны. До поры, до времени.

С минуту установилось гулкое молчание. Угрожающая тишина вскоре стала рассасываться, как утренний туман. В ней зарядились прорехи, сквозь которые Цвигун уловил искры доверия и проблески интереса. Значит, сразу не прикончат. Есть среди этой кодлы кто-то из наших – внедрёнников-нелегалов. Неужели чуток подержат здесь, пока страсти наверху улягутся? Если только это не затея герр Лоренса и герр Фоммелем. А на лице у обергуппефюрера сейчас – не сложный театральный грим, избражающий кровоподтёки? Ась, не слышу?.. Он, кажется, стал шевелить губами, выйдя из себя, и тут же вновь собрался и живо успокоился. Нет, надо следить за собой. Так ещё ненароком выдам то, что внутри. Как говорится, на тарелочке с голубой каёмочкой.

—  Как я понял, приговор мне либо давно вынесли, либо только выносят, — разрядил он  обстановку скорбным голосом. —  Что ж, не сказать, что б радости было много, но всё-таки… Приятно помирать среди своих. (Кто-то из сидящих за столом сочувственно хмыкнул, но на него тут же зашикали.) Вот, вот… Я о том же, дорогие товарищи. Надеюсь, что дадут хоть прикурить перед тем, как «дырка в голова». Или петлю на шею. И от ста грамм не откажуся. То же приятно – для жития в загробном мире. Там, старики говорят, многое вспоминается. То, что при жизни делалось. И хорошего, как говорится, и не очень. А у кого, значит, одно или другое перевешивает, тот идёт по распределению. Либо на сковородки с маслом кипящим, либо в райские кущи. Кто куда… Так вот, товарищи дорогие. Если не желаете выслушать, поразмыслите вот над чем. Я вам нужней живой, чем калеченный. Не говоря уже про башку со свистом. Или с петлёй на шее. У кого какая фантазия, конечно…

—   А он прав, — густым басом прокомментировал кто-то в центре светового круга. – Мы уже наметили его, а зря… Если гражданин, хм-гм… желает что-то сказать, облегчить душу, то надо выслушать.

—   Ага, как на парткоме, — хмыкнул отчего-то «сочувствующий». – Этот холуй фашистский издевается над нами! Сто грамм ему, видите ли…

—   Издевается, говорите? Ну и пусть… — прогудел бас. – Перед смертью не нахохочешься. Нам от этого ни тепло, ни жарко. Согласись, а? Пускай говорит, как хочет. А ты, Сиз…

Барятинский оглушительно закашлял, что заглушить кличку. Между тем было странно, что «бас» решился озвучить её в присутствии посторонних. Или они решили их всё-таки прикокнуть? А с мертвецов, какой спрос?

—  А зачем мы ему… это самое… — начал было Барятинский, но решил этим ограничиться.

—   А тебе не интересно полюбопытствовать? – голосом под «бас»  поинтересовался Василий. —   Или ты только по мордасам шлёпать можешь, гражданин следователь?

Барятинский с ненавидящим «y-e-e…» занёс было руку. Но тут же убрал её за спину. Из-за стола донёсся тихий, свистящий шорох. Затем всё стихло.

—   Вот так, — произнёс бас. – Отойди в сторону или сядь с нами. Не маячь… Что ж, гражданин, трясите языком. Внимательно слушем до поры до времени.

Василий специально затянул паузу. Это не заставило себя долго ждать.

—  Э, так что ты нам хотел сказать, господин хороший? – подал голос «сочувствующий».

Чувствовалось, что он заметно нервничал, за что Василий немедленно ухватился.

—   А вы собственно кто будете? – весьма уверенно начал он. Моя личность вами давно установлена. Я её особенно не скрывал, когда имел счастья пообщаться кое с кем из вас. Теперь не имеет смысла молчать и отнекиваться, раз уж меня хотят выслушать. Коли со мной всё ясно, кто вы такие будете? Мне, как говориться, дюже интересно.

—   Вот что, — тоже уверенно заявил бас. – Не надо нам ставить свои условия. Время идёт. Вы достаточно умный человек, чтобы понять, кто мы. Предположим, что перед вами – ячейка подпольного райкома. А один из нас его секретарь. Но только предположим…

—   Этого как раз достаточно. Ладно, я на собрании подпольного райкома. Вернее, его ячейки. Здорово, что вы присутствуете в таком составе – даже с первым секретарём. Тогда я начну…

—   Сделайте одолжение, наконец.

—   Так вот, хрена этого, — Василий кивнул в сторону Лоренса, — я знаю столько же, сколько вы. Катался с ним по городу, не отрицаю. Болтали кое о чём, не отрицаю тоже. Что не бежал, когда позвали в его авто? Глупо отрицать. А зачем было бежать? От облавы сховался, так мне тут под пули подставляться? Ну, подумайте, рассудите, товарищи дорогие? А… Он хотел меня привезти на свою явку, чтобы продолжить вербовку. Что мне было делать? У него рука на пистолете, а у меня, как говорится… Даже при условии, что тот первый, что позвал в машину, вышел, шансов вырваться было никаких. Ну, дальше появились некие товарищи в плащ-накидках. То ли от вас, то ли… Вот, собственно, и всё.

—   Нет, не всё, — прогудел бас, не давая ему замолчать. – Слишком складно у вас получается. Зашёл к одному нашему товарищу, вышел с ним на контакт. Аусвайс, что найден при вас, на имя Тацинского Александра Евгеньевича, капитана 35-го охранного Восточного батальона. Документ явно настоящий. Подделки мы сами умеем делать, так что отличить можем. Кто вам его выписал? Откуда вы знаете нашу явку… ум-гм… на рынке? Что вам известно о нас? И наконец, почему после контакта вы подсели в машину к этому эсэсовскому субъекту? Лучше говорите сразу – не тяните…

—   Я вам ещё раз намекаю, что этого субъекта я знаю также,  как и вас. Не бежать же мне от него? Верно?.. Документы откуда? Они меня в авто обыскали, вытряхнули всё из карманов, пиджак велели сбросить. Тот, другой, на меня выставил пистолет. Дуло смотрело прямо в глаз. Так что я запросто мог просмотреть, что мне в мой пиджачок-то подкинули, когда возвернули. Логично? То-то… Я рад, что у нас такое взаимопонимание. Ещё вопросы?

—   Во, гоношистый… — начал было «сочувствующей» недоброжелательно, но тут же заткнулся.

—    Не надо показывать свой гонор, — слегка повысил голос бас. – Вопросы, говорите… Так зачем вы потревожили нашего товарища? Это первый и главный вопрос. Второй вопрос, откуда вам известен пароль и отзыв? Третий вопрос, почему вы не были задержаны в ходе облавы, как говорите сами? И наконец, последний вопрос, почему машина резидентуры СД притормозила рядом с вами, а вы послушно в неё сели? Достаточно или повторить?

— Ну, я не вредный, — закусил губу Васька, чувствуя, что «бас» самый рассудительный и вовсе не жестокий человек. – Зачем же так-то – повторить… Вашего товарища?.. А кто он, этот ваш товарищ? Этот что ли? – он осторожно кивнул в направлении отошедшего Барятинского. – Дак мне его порекомендовали знакомые коммерсанты. По части сахарина. Дескать, есть такой Барятинский, заведующий торгом в горуправе. Может устроить… Не верите? – Васька обвёл глазами сидящих, что, как показалось, сдвинулись и мрачно засопели. – И правильно делаете. Дело в том, что у нас общие знакомые за линией фронта.

—  Так, а вот с этого места поподробнее, — заметил «бас» более спокойно.

—   Простите, не уполномочен отвечать. Знать бы надо. Наверняка и знаете…

—   Ладно. Почему вы  говорите неправду, что знаете этого фашиста совсем-совсем?.. Судя по всему, это не так.

—   Я не знаю, кого и за что надо судить, но я сказал правду. Знаю, как вас. Вашего товарища, правда, больше чуть-чуть.

—   Так, а другого эсесовца тоже недавно знаете? – неожиданно встрял «сочувствующий».

Сказал он, прямо сказать,   не по делу и совсем некстати. На него оглушительно зашикали.

—   Сформулируем вопрос иначе, — продолжил «бас» как ни в чём не бывало: — Почему вы пошли на контакт, зная или догадываясь, что за вами «хвост»?

—   Отвечаю на ваш вопрос. Врагу, похоже, всё о вас давным-давно известно, — уверенно произнёс Васька. Чувствуя и слушая молчание, он, наконец, решился на последний шаг: — Герр Фоммель! Ау! Где вы заховались, вашу мать? Хоть покажитесь – без вас уже заскучали…

Мёртвенно-гнетущая тишина как установилась, так и  продолжалась.

—   Кто такой герр Фоммель? – протянул «сочувствующий».

—   А это тот, кто срежесировал этот спектакль. Стоит у вас за спиной и хихикает, падла такая.

В тишину вплелись шёпот и сопение.

—  Я не знаю, что за Фоммеля вы имели в виду, — угрожающе начал голос Барятинского. – Никого третьего в машине кроме вас, этого эсэсовца и его шофёра не было. Мы  проследили за вами по выходу из управы. Некто в форме СД вышел из машины по ходу следования и пешком, а затем на извозчике проследовал туда, куда ему надо.

— Ого! – хохотнул Васька. – Вы, оказывается, так плотно вели меня? Интересно, кто вам помог организовать такую слежку? Откуда вы взяли авто, что бы угнаться за машиной этого господина? Честно говоря, у меня глаз намётанный. Кроме грузовика «Хеншель», пары грузовых «опелей», одного мотоцикла я ничего не срисовал. Так что, дорогие товарищи, на кого кто работаете? Колитесь, не стесняйтесь?!?

—   Ну, вот что, — начал «бас» с нотками юмора, — вы помните, что мы вас в любой момент…

—   Что, порешить можете? Ха-ха, хо-хо! Что ж, с вами всё ясно. Причём, давно. Приговор здесь же будете зачитывать? Это у вас – расстрельный подвал? Стены, правда, цементные. Рикошет будет, ого-го… Лишних потерь не боитесь?

—  Ладно, финита ля комедия, — сказал Барятинский, шумно расшаркиваясь в лучах света. – Кончайте его наверху. Керосинку я возьму, а ты… — он заглушил голос, — … эту сволочь. Не в обиду будет – меня от него тошнит. Вот-вот блевану…

—   Ой, только не под ноги. А то здесь итак дышать нечем – всё запукано… И плесенью тянет.

Васька качнулся – его ударили в грудь ногой. Скорее всего, Барятинский. Затем его отвязали от спинки стула. Затем кто-то большой рывком поднял и поставил его на ноги.

—   А этого здесь собираетесь оставить? – прогудел «бас», очевидно, намекая на Лоренса. – Он так ничего и не сказал.

—  Ничего, у меня заговорит. Не в молчанку играли…

Василию затянули глаза пропахшей бензином ветошью. Затем его повели по  каким-то извилистым проходам. Это были либо катакомбы, либо подземный бункер, каковые настроили по всему СССР с середины 30-х. В этих убежищах, что имели по два, три, а то и больше подземных этажей, располагались помимо жилых помещений узлы связи, а также долговременные огневые точки (ДОТы), что простреливали  фронтальным и фланкирующим огнём  окрестности. Строились эти убежища местными партаппаратчиками с использованием отпущенных «внеплановых» Наркомата обороны. Все они, как на подбор, были троцкистами. Как законченные прагматики, они не верили до конца в успех мировой революции и создание «земшарной республики». Опасаясь на случай поражения народного гнева, они задумывали отсидеться в этих крепостях под земной твердью до лучших времён. (Было от чего: политика военного коммунизма довела народ до полного обнищания. А грядущее поражение в ходе вторжения армий Тухачевского в Европу грозило просто взорвать общество изнутри.) После частичного разгрома оппозиции, в 1937-38-ом, Сталин приказал эти сооружения частью превратить в склады военно-стратегических материалов, а частью – в пункты оперативного управления военных округов. Там же, где они были близки к Старой границе, к «линии Молотова» — в дополнительные ДОТы укрепрайнов. Но, как вскоре выяснилось, оппозиция в значительной степени уцелела в подпольях. Там она на лаврах потчивать не собиралась – довольно энергично оттуда тормозила мероприятия сталинского Центра. Притормозило и эти, хотя не до конца. Раз ведущие его на мнимый или – вот ужас-то! – явный расстрел так называемые подпольщики знают о бункере, то о нём же наверняка знают в СД. Получается так…

Хотя то, что расстрел будет мнимый, он не сомневался. Слишком всё выглядит театрально. Кроме того, он не сомневался, что за всем этим действом стоит Фоммель. Возможно и сам Лоренс. Вот-вот как возникнут в самый неподходящий момент со своим «Русс Ивановитч», что б и, конечно, пусто было… Твари, ну, твари…

—   Всё, аллес. Пришли. Вот здесь, пожалуй, самое место, — прогудел «бас», когда они, совершив восхождение по ступенькам (Василий насчитал их до тридцати) вышли наружу через лязгнувшую стальную дверь. – Зер гуд, как говорят фрицы.

—   Повязочку-то снимите, — жалостливо потянул Васька, вдыхая свежий воздух. – А то неба хочется увидать. Небось не жалко, а ?

—   Обойдёшься. Неба ему… Шибко много захотел, господин холуй. Прочие пожелания и всё такое?

—   Идите-ка вы… ну, сами знаете.

«Бас», густо рассмеявшись, щёлкнул затворной пружиной (судя по звуку, это был ТТ). Васька тут же ощутил прикосновение металлического «зрачка смерти». Причём ко лбу. «Бас» тут же хохотнул, чтобы нагнать жути. И плавно, надо полагать, отпустил  спусковой крючок. Грянул оглушительный выстрел. Но вместо провала в небытие, Василий ощутил, как его ещё раз ткнули в лоб тупым металлом. Голова уже ничего не понимала, а уши ничего не слышали, будто наполненные ватой. Он собрал напряжение у копчика, чтобы перенести стресс. Напряжение тут же соскользнуло вниз и комом ушло сначала в желудок, а потом в землю, чтобы раствориться в её недрах. Сколько там его… А внутренний голос подсказал, что стрелять ещё будут.

—   Надо же, живой, — сказал неожиданно голос Барятинского.  – Может, нам оружием стоит поменяться?

—   Иди ты… — сказал «бас». А потом добавил: — Хотя давай. Держи вот!

В следующий момент воздух снова гулко разорвало над головой. Горящие пары ударили в лицо. Верх правой макушки колко обожгло. Вскоре на одежду капнула первая струйка крови. Она горячо скатывалась по щеке и по изгибу шеи.

—   Костюм совсем испортили, — с трудом произнёс Василий, чувствуя тошноту и отвращение. – К чему всё это? Мне ведь ещё за линию фронта топать и топать. А с перевязанной башкой…

Ему не дали договорить. Очевидно, Барятинский заехал ему точным ударом в подбрюшье. После этого Васькины ноги сами по себе сложились. Он рухнул сначала на колени, а затем клюнул носом в тёплую, щёкотную травку. (С ушей моментально слетела ватная пушистая тяжесть.) Стало необычайно тихо. Судя по всему, дело происходило ночью. Доносились голоса каких-то редких птиц. В голове снова мелькнула мысль, что за германские КПП да ещё во время комендантского часа они вряд ли могли выехать за город. А Лоренс просто обязан был в табеле оперативных мероприятий отчитаться о своей с Фоммелем поездке. Или оставить дежурному по СД запечатанный конверт с подробной записью, куда и с кем он выезжает и когда вернётся. С указанием точного времени, когда этот конверт надлежит вскрыть. Ох, башка ты моя, башка! Всё б тебе принять, всё б переработать…

—   Довольно! Развяжите его, — сказал спокойным голосом Ставински. – Русс Ивановитч! Я вижу, что вы уже успели по мне соскучиться, как говорят у вас в России. Но вы ошиблись, что это герр Фоммель организовал ваше и герр Лоренса похищение. Ничего, это бывает. Привыкайте…

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

-…Это ничего, милок, — улыбнулся Василий Иванович. – Иринка моя, девочка подготовленная. Всё пройдёт. Стало быть, такой ей Господь отмерил испытание. Причём, не такой уж это гадюшник. Так, кобра, которая танцует под дуду факира. Причём, сразу двоих. Нашего и, сами понимаете…

—   Ну, да, ну, да…  Британского в геополитическом и деструктивного в планетарном… Яснее ясного. Ведь США с момента раздела Германии на ФРГ и ГДР стали разменной монетой в руках британского бионегатива. США и СССР. Как только СССР канул в небытиё, временное или постоянное… то Америке окончательно не повезло. Теперь эта «самая свободная страна» превратилась в единственный буфер между Востоком и Западом. Между планетарным и вселенским Разумом и планетарным бионегативом.

—   Одновременно мыслим… Ну, спаси Бог вас, дорогой Василий Иванович. Можно мне вас обнять на правах, так сказать…  ну, сами понимаете…

—   Можно, можно… — Василий Иванович слегка нахмурился, но тут же скрыл этот факт.

Вместе, почти одновременно они привстали. Миша осторожно заключил старика в объятия. Тот в свою очередь обнял молодого человека, ощутив крепость его мышц. А под лопатками старика под грубошерстным свитером так и перекатывались упругие шарики. Цвигун поймал себя на ощущении, что любит парня уже как родного, самого близкого Человека. Ну, ничего, думал он в это мгновение, растянувшееся у него в воображении на целую Вечность. Если стерпится, то слюбится. Моя Иринка там, в этом «гадюшнике» с Божьей помощью не подкачает. А он ей здесь «подмогёт», как говорится. И мы подсобим. Вот так они и создадут Единое Целое по Божьему Закону. А там, кто их знаете… Может, философ у них какой родится, что придумает как нам жить без войн, без катаклизмов, без вражды. Или писатель, или учёный, или… Хотя нет, будем надеться, что бойцы и разведчики к тому времени уже рождаться не будут. Отпадёт в них надобность. Как в полицейских, милиционерах, частных детективах, частных охранниках, телохранителях и прочих сотрудниках спецслужб. Может такое приключиться?  Думаешь и сам не веришь этому. Устыдившись, он тут же подумал: «Ну, и старый же ты пень! Породил ты мыслю, обхохочешься! Хотя ничего плохого в ней нет,  но, может, сделать что-нибудь для свершения этой мысли? А вот когда сделаем и почувствуем, что упало семечко на готовую почву и почва приняла его, вот тогда…»

24.02.09г., Сочи.