Отрывок из книги Нонны Орешиной
“В режиме вертикального взлёта”
(из главы 4)
…И наступил этот день… Выделю полёт особо – слишком долго я его ждала. С того памятного разговора в Крыму на пронизанном ветром плацу, когда взволнованные слова генерала Павлова о вертикально взлетающем самолёте запали в душу и согревали всё это время, казалось, безнадёжной мечтой. Так же страстно я мечтала когда-то о первом взлёте на Як-18А с травяного аэродрома Казанского спортклуба. Не меньшее счастье испытала, когда оторвалась впервые на МиГ-21У на форсаже от бетонной полосы Черниговского училища. И вот теперь – Як-38У на палубе авианосного крейсера.
4.07.1981. ТОФ. Залив Стрелок. Авианосец “Минск”.
Сижу в первой кабине спарки необычного самолёта. Она просторнее кабин сверхзвуковых истребителей “МиГов” и “Су”, на которых достаточно много приходилось летать. И какой великолепный обзор! Он приумножает ощущение свободы и долгожданной, трепетной радости…
Во второй кабине это чувство было бы приглушено замкнутостью объёма и кажущейся перегруженностью приборами, показания которых непроизвольно считываешь. Это мешает вникнуть в скоротечный процесс полёта с обилием чувственной, неинструментальной информации, которая поможет наглядно происходившее описать, готовя очерк о лётчиках палубной авиации. Но это потом…
А сейчас мне надо понять, максимально впитать и запомнить то необычное, важное, что предстоит испытать.
Подполковник Юрий Иванович Чурилов понимает меня без слов и занимает заднюю, инструкторскую кабину.
Под цвет штормового моря многоярусная надстройка авианосца со всеми её пушками, ракетами, зенитными установками, радарами, с фигурками свободных от вахты моряков, облепивших мостики, площадки, переходы, словно выплывает на просторную, облицованную зеленовато-серой теплозащитной плиткой полётную палубу в жёлто-белой разметке кольцевых и прямых линий. С заваленными леерами, лишённая ограждения по бортам, палуба странно перетекает в океан. Неподвижная поверхность – в зыбь волн, мерцающих, словно чешуя морского чудища, распростёршегося до горизонта под высоким дальневосточным небом.
Все самолёты, кроме нашего, ещё стоят на технической позиции, на корме, ближе к правому борту корабля. Длинные носы и верхняя часть фюзеляжа блекло-синего цвета, нижняя зеленоватая и темней – всё в этих палубных штурмовиках напоминает об их принадлежности морской стихии. Номера самолётов выписаны на бортах жёлтой краской. Номер нашей спарки – тридцать. От воздухозаборников тянутся острым углом яркие линии, усиливая впечатление устремлённости вперёд. Звёзды с белой каймой на крупном киле. Нос с белым кончиком. Изображение флага Военно-морского флота и значка за дальний боевой поход – на фюзеляже. Всё необычно, нарядно, даже празднично.
Техник самолёта – старший лейтенант Середа, склонившись над нашими кабинами, снимает чеки с катапультных кресел и, перебросив шнурки, вешает себе на шею – так надёжнее… Ещё минута и полётная палуба опустеет, матросы из боевой части обеспечения наденут плотные белые наушники, становясь чем-то похожими на инопланетян.
Плавно опускаем фонари, герметизируя кабины. Мгновенное ощущение перепада давления, и внешний мир отсекается, перестаёт существовать в своей обыденной, многоликой форме. Остаётся лишь своеобычный мир кабин – мой и подполковника Чурилова, значимее этого сейчас нет, и не может быть, ничего.
Техник оттаскивает от самолёта стремянки, убирает из-под колёс колодки. С внешним миром нас соединяет теперь лишь ниточка диалога лётчика с руководителем полётов, стартовый командный пункт которого прилепился, как ласточкино гнездо, к надстройке корабля, и посвечивает стёклами больших окон.
“… Разрешите запуск”, “… Запуск разрешаю”, “… К запуску ”, – чётко звучат в наушниках защитного шлема голоса подполковника Чурилова и подполковника Криворотова с СКП.
Кабина уже живёт своеобразным напевом гироскопов, набирающих обороты, и другими характерными шумами, огнями лампочек, блеклыми в солнечном свете табло, вибрацией корпуса и нарастающим, пока лишь густо-бархатным звуком подъёмно-маршевого двигателя – рычаг управления двигателем (РУД) на малом газе.
Проверить включение системы автоматического управления (САУ), контроль параметров подъёмно-маршевого двигателя (ПМД). Отключить питание… Открыть верхнюю и нижние створки, убедиться в чём-то ещё, там заметить, здесь не забыть… Крылья разложить – словно распрямляются в локтях руки, закрылки выпустить – крыло разрастается, ширясь. Самолёт приобретает устойчивую летучесть, пока не проявленную, но уже ощутимую каждой клеточкой чутко настроенного тела.
Как похоже-непохоже священнодействие лётчиков перед взлётом на разных типах боевых самолётов, так своеобразно оно сейчас. Понятно-непонятно, потому что свершается помимо воли моей и действий, в отработанном темпе, точными движениями опытного лётчика. Мои пальцы, мягко зажавшие РУД подъёмно-маршевого двигателя и массивную ручку управления, чутко воспринимают их. Ручка ещё в бездействии, но кажется податливо-живой, вобравшей в себя явную и тайную суть всего самолёта. Запуск подъёмных двигателей (ПД), первого и второго – желтая рукоятка рычагов управления ПД. И возникает новый оттенок нарастающего в неожиданной тональности звука, вибрации, разных ощущений…
Включение струйных рулей оповещается приглушённо свистяще-шипящими толчками, болтанкой и ярким светом глазасто-зелёного огонька, сигнализирующего, что всё – в норме… В норме того понимания, какое неведомо при классическом принципе – отклонении элеронов и рулей на хвостовом оперении.
Ребристый кнюппель–ползунок на ручке управления для вращения сопла подъёмно-маршевого двигателя ложится под большой палец – сопло пошло…
К вращению сопла добавляется высокое, пронзительное звучание подъёмных двигателей. Оно вклинивается в уже устоявшийся привычный гул в первый момент визгливо, как бы нехотя продираясь, и вдруг обрушивается разом. Голоса двигателей, выходящих на нужные режимы, сливаются в единый – свистящий от подъёмных двигателей и пульсирующий низкими нотами от подъёмно-маршевого двигателя звук. Он сильными волнами бьёт в фонарь кабины, плотно ложится на всё окрест – корабль, людей, воду за бортом и победно устремляется ввысь.
Мгновение, растянутое, как тире, и – вспыхнула зелёная лапочка: “Сопло – вертикаль”. Белая, загоревшаяся на щитке САУ, оповестила о подключении системы автоматического управления. Перемигнулись, констатируя то, что нужно, и предупреждая, надписи на табло… Грохот двигателей нарастает. Реактивные струи в дыму и пламени подпирают самолёт, как стартующую космическую ракету. Он вспухает. Ощущение взвешенности обостряется, как будто привстаёшь на цыпочки сама…
Если взглянуть со стороны, удар в палубу сине-красного пламени подъёмных двигателей, хотя и приглушен светом дня, но кажется кинжальным на фоне блеклых струй огня и клубов гари от подъёмно-маршевого двигателя. Заметно приподнимается переднее колесо, самолёт словно вздыхает полной грудью и начинает “распрямлять суставы” – колёса шасси обвисают, делая приземистый “Як“ долговязым. Вот он уже на взвеси, в чёрном мареве, и достаточно одному из двигателей “поперхнуться” горячим газом, потерять тягу или остановиться совсем, и самолет упадет.
Оглушительно грохочет надстройка корабля, переходы, мостики, палубы. Площадка вооружения звенит густым низким звуком. От гула, грохота ломит барабанные перепонки, и все любознательные, у кого нет наушников, зажимают уши ладонями.
А в наших герметично закрытых кабинах относительно тихо. Защитный шлем отсеивает резкие звуки, кислородная маска – запах гари. Лишь дым, всё же просочившийся через систему кондиционирования, слегка пощипывает глаза. Эти неизбежные “дымовые” неприятности господствуют оттого, что сейчас штиль. И корабль стоит пришвартованный к рейдовой бочке. Будь “Минск” в движении, на ходу, встречный ветер рассеял бы тёмное облако, старательно умывая “Як” и придавая ему дополнительную летучесть.
РУД плавно перемещается вперёд, увеличивая мощь двигателей и восприятие устойчивого подъёма… Какое-то время движения “вертикалки” ещё хаотичны. Довольно сильно болтает, трясёт, чувствуется, как тянет вниз, словно земля не хочет со своей собственностью расстаться. Но стоит выйти из зоны подсоса, и планета начинает отталкивать летательный аппарат, добровольно отдавая его воздушной стихии. И небо – без исключения требовательное ко всем – благосклонно принимает лишь с виду обычный самолёт.
Высотомер послушно фиксирует прирост высоты – она уже за пять метров. Теперь убедиться в слаженной мощи трёх двигателей – параметры в норме, а поступательная скорость – на нуле. И время… С начала запуска подъёмных двигателей прошло – трудно поверить своим глазам – всего двадцать секунд!..
Включение СК-ЭМ (система катапультирования–электрическая, модифицированная) и – привычно-обязательный доклад руководителю полётами. Автоматика и электроника подстрахуют, взяв на себя часть забот. А в случае аварийной ситуации – благополучно катапультируют. Но об этом как-то не думается.
Для лётчика, выполнившего сотни “висений” и полётов с вертикальным взлётом-посадкой, впитавшего гармонию согласованно-точных движений, манипуляций с органами управления и переключателями, воспринимающего могучее дыхание двигателей привычно и чутко, как собственное, секунды эти кажутся целостно-ёмкими.
А мне, усвоившей давно и прочно, что лишь скорость – залог безопасного взлёта и устойчивого набора высоты, кажется, что секунды растягиваются упруго, дробясь на мгновения, за которые надо успеть усвоить происходящее: и на приборной доске, и с самолётом, и с пространством вне кабины. Но, прежде всего, разобраться в собственном многогранном чувственном восприятии, мобилизовать внимание и память.
Любопытство, настороженность, страстное желание всё уловить, понять и запомнить зондируют мгновения скоротечного времени, впечатывая в сознание и душу потрясающее состояние взвешенного равновесия на столбе ревущего и клокочущего пламени. Кажется, что находишься в безориентирном, безопорном, вообще в безвоздушном пространстве, где не действуют законы аэродинамики, и нет привычного, надёжного потока воздуха, поддерживающего летательный аппарат.
Самолёт завершает взлёт плавно и зависает на высоте десяти метров – на уровне стартового командного пункта, слегка покачиваясь. Потом “Як” разворачивается носом в сторону надстройки корабля и словно приклеивается к бледно-синему пологу неба. Теперь он кажется внезапно оторвавшейся от крейсера деталью…
– Возьмите управление, – слова подполковника Чурилова, прозвучавшие по внутренней связи и предназначенные мне, застигли врасплох, хотя обычно в полётах на других типах истребителей не удивляли. Я всегда ждала эту фразу, радовалась и старалась максимально использовать те несколько минут, которые после сложного и красивого пилотажа, мастерски выполненного лётчиком-асом, великодушно отдавались мне. Мне – писателю, дерзнувшему войти и прижиться душой и телом в святая-святых воздушной обители небожителей.
Пальцы мои, чуть крепче сжавшие ручку управления и по-новому ощутившие обтекаемые выпуклости её и массивность, “Яку” не понравились. Его тут же повело в сторону, потом – в другую… Странное плавающее состояние завораживало, но не пугало. Хотелось верить в магию струйных рулей, под моей неопытной рукой колдующих не так, как надо, и я осторожными, ласкающе-двойными движениями пыталась переместить самолёт вперёд–назад, в стороны. Но всё в нём было по-прежнему неустойчиво, безопорно-вёртко, несговорчиво.
Вспомнились признания лётчиков по поводу знакомства их с “вертикалкой”:
”Полёт на висение – шли, как на эшафот…”, “Поистине воздушная акробатика…” Шутили: “Под купол цирка вызывается…”. Были случаи, что опытные лётчики с “МиГов”, не выдержав, уходили. Оставались самые талантливые и стойкие. 1975 год… Десять человек – первый выпуск “вертикальщиков” для палубных штурмовиков… Сколько ещё лётчиков за прошедшие шесть лет надо было обучить в Центре боевой подготовки и переучивания лётного состава, чтобы создать полноценные полки на “Минске” и на “Киеве”, базирующемся сейчас в Североморске.
…Тронула подушечкой пальца шероховатую поверхность кнопки триммера, чуть прижала ногой податливую педаль… Чувствуя мою неуверенность и напряжённость, “Як” артачился как живое, заносчивое существо. В нём был характер, его можно было полюбить за необычность и лётные возможности или невзлюбить за строптивость. Но в обоих случаях обращаться только на Вы… И реактивная сила, зажатая в горсти Чурилова, была залогом безопасности – на первом в жизни висении мне было бы слишком трудно работать еще и оборотами, и то, что рычаг управления двигателем лётчик не доверит мне ни на секунду, стало очевидно сразу.
Сейчас, вместо нерешительного “топтания” над палубой, убрать бы шасси довернуть самолёт на курс разгона, зафиксировать его, иначе будет вращать, и, “скрутив” сопло подъёмно-маршевого двигателя на двадцать пять градусов от вертикали, начать трёхэтапный набор скорости и понемногу – высоты.
Двести пятьдесят километров в час – сопло поставить на сорок пять градусов… Четыреста километров в час и сопло – “горизонт”. Уже выключены подъёмные двигатели и струйные рули, закрыты створки… Набрать скорость до шестисот, и на высоте двести метров “Як” станет маневренным палубным штурмовиком, предназначенным для ракетных атак по надводным целям, бомбометания, разведки в своих и нейтральных водах. А, если потребуется, то и легким истребителем, расчищающим воздушное пространство от самолетов-разведчиков, противолодочных, транспортных и десантных самолетов и вертолетов противника. Способным, при необходимости, вступить в ракетный бой с атакующими вражескими ударными самолетами.
Всё вокруг бесконечно, плоско, безлико. Выжженное солнцем небо вяло стекает вниз, стирая линию горизонта, и кажется, что всё пространство над океаном заполнено серебристой дымкой, переходящей в тусклое серебро крупных и мелких волн. Воздух, наполненный влагой и резким светом, искажает расстояние, высоту. Зато радиосвязь чище, надежнее… Взгляд бесцельно ищет и не находит ориентиры в этом мерцающем, бескрайнем водном просторе, где существует одна-единственная твёрдая точка – корабль.
“Размечталась…” – одергиваю себя сердито, жалея затраченные на фантазии реальные секунды.
Рука подполковника Чурилова одним точным движением укрощает разболтанный мною “Як”, и тот, присмирев, охотно выполняет его желания. Рычаги управления двигателями перемещаются назад, мощные голоса их умиротворённо стихают. Пружинистое касание палубы тремя колёсами шасси одновременно. Лампочки на панели приборов гаснут, оповещая о выключении САУ и струйных рулей, о том, что подъёмные двигатели выполнили свою нелёгкую работу, о закрытии створок и многом другом, говорящем о завершении посадки.
Полёт на “висение” закончен. Продолжительность его была, как и значилось в полётном задании, всего пять минут. Но это отсчёт по обычному, земному времени. Для лётчика полёт состоял из трёхсот секунд, а для меня – из трёх сотен предельно насыщенных, незабываемых и прекрасных мгновений.
Так и хочется тихо сказать, в надежде, что Душа, покинувшая этот мир, услышит:
“Уважаемый генерал-лейтенант авиации, Георгий Васильевич… Ваше пожелание выполнено – частично… Спасибо за тот неожиданный разговор в Крыму, за то, что познакомили с удивительным самолётом и заронили надежду на нём полетать. За приглашение в эти края, за лётный Дух, который владеет лишь истинными Небожителями. За полёт мой в режиме вертикального взлёта.
Судя по тому, какие отважные, интересные люди завоевывают небо над водными просторами, творческий полёт мой в этой теме ещё не скоро закончится”.
Полёт на “висение”, рассказы лётчиков то серьёзные, то с юмором о походах по южным морям, особенности корабельной жизни, – всё складывалось в интереснейший материал, значительно превосходящий по объёму газетный очерк. Не хватало лишь целостного представления, специфики полёта над безбрежьем океана и вида “Минска” с высоты. Хотелось пережить хотя бы имитацию захода на корабль, проход над ним… В сложившихся условиях это можно было сделать лишь на истребителе МиГ-21УМ с аэродрома Пристань.
Командир полка подполковник Вячеслав Михайлович Свиточев – приятное, улыбчивое лицо, коротко стриженые курчавые волосы. Говорит мягко, временами в глазах появляется хитринка, а тембр голоса приобретает лукавый оттенок…
О самолёте, полётах и лётчиках полка, о корабле и плавании подполковник рассказывает охотно. О себе, как о командире – уклончиво. Откровенный разговор с Вячеславом Михайловичем произошёл случайно по дороге на аэродром Пристань.
– Когда я на “МиГах” летал, командир полка всегда меня в пример всем ставил, говорил: “Единственно, кто это умеет у нас делать – Свиточев”. И, правда, умел всё, в любую погоду, ночью, любой маневр, на любое задание… Бранил командир только за шахматы: “Перед полётами не играть!” Вот и привык я быть всегда лучшим… А как сам стал командиром полка на “Яках”, что-то незаладилось, и ругает меня начальство постоянно… Первое время, да и сейчас не хватает командирских данных – приказывать, повелевать…
Из рабочего блокнота.
По моим наблюдениям Вячеслав Михайлович – натура тонкая, ранимая, но двойственная, что угнетает его самого. Он умён, разносторонне развит, порядочен, но для военного человека слишком мягок, впечатлителен. Его деликатность рождает снисходительность, недозволительную для командира, а самокритичность – нерешительность. Это мешает поступать по-командирски напористо, жёстко, что, видимо, и отражается на обеспечении части, на полётах и деловой жизни вверенного ему полка. Однако, к себе самому подполковник Свиточев максимально требователен, что в приложении к лётному таланту и формирует в нём блестящего лётчика.
Лично для меня, Лётчик в нём отчётливо проявился, как только надел Вячеслав Михайлович защитный шлем и, прежде чем занять первую кабину, наклонился ко мне, проверяя, всё ли в порядке с привязной системой и, украдкой, самочувствие упорной журналистки.
Меня удивила перемена, произошедшая в его облике, а, значит в состоянии души и нервной системы. Лицо сделалось суше, твёрже. Взгляд – по-отечески покровительственный и, в тоже время, пытливо-жёсткий. Это был уже совсем иной человек – предельно собранный, решительный, весь ушедший в предстоящее действие – полёт. Таким он становится в небе.
…Солнце высвечивает плоскости истребителей и истребителей-бомбардировщиков на стоянках, всполохами загорается в стёклах кабин. И наш МиГ-21УМ насыщен жарким светом. Мы выруливаем на полосу. Факел форсажного пламени, незаметный в сиянии дня, разгоняя самолёт, стремительно выносит в высоту.
Безоблачное небо в солнечной дымке. Кажется, что она рождается за горизонтом, за невидимой грядой островов, в безбрежье Тихого океана и стекает в акваторию Японского моря, стирая грань водораздела, насыщая воздушное пространство над мерцающими волнами странным сиянием.
В этом оптически обманном мире искажается всё: высота – расстояние до гребней зеленоватых, мерно вздымающихся протяжных волн, удаление самолёта от корабля. Сам “Минск”, окрашенный в пасмурный шаровый цвет выглядит игрушечным корабликом, быстро разрастающимся до гигантских размеров, со сдвинутой к правому борту надстройкой, увенчанной светлым шаром обтекателя антенны. Полётная палуба в половину футбольного поля похожа на плечо, подставленное для посадки. Но, увы, не нашей посадки. МиГ-21 не Як-38 и на такое не способен…
“МиГ” проносится над “Минском”, приветливо качнув крыльями и, набрав высоту боевым разворотом, уходит в сторону моря, подальше от берега и стоящих на рейде кораблей. Сверхзвуковому истребителю нужен простор, но сейчас не в высотах неба, а над водой. Имитация работы палубного штурмовика, после того, как он становится обычным самолётом, – наше задание.
Основная тактика маневрирования – взлетев с крейсера, уйти от него незаметно, так, чтобы не засекли радары, зенитно-ракетные комплексы кораблей возможного противника. А это значит – прильнуть к зыби волн, в кажущейся неподвижности застывших внизу, и скользить в студенисто-густом, невидимом слое испаряющейся влаги, в чешуйчатом мерцании воды, в искажённом пространстве, где уже заканчивается небо, но ещё не началась вода. Где показания радиовысотомера не соответствуют тому, что видит даже опытный глаз. Где каждое неверное движение ручкой управления чревато и непоправимо.
Предельно малая высота пятьдесят метров – формальный рубеж для полётов истребителей-бомбардировщиков наземного базирования. Мы проходим его незаметно… Подполковник Свиточев снижает преданно-послушный в его руках “МиГ” плавно и неумолимо. Двадцать метров на приборе, а мне кажется, не меньше тридцати… Блеклая тень от самолёта размыто несётся сбоку. Чем ближе мы к воде, тем ближе она к нам. Ещё немного… Не дай Бог, если сольётся…
Десять метров – предупреждает стрелка радиовысотомера, семь… Звук двигателя, давно став глуше и протяжнее, теперь напряжён. Двигатель словно боится споткнуться – рычаг управления им под моей рукой недвижим, и мне кажется, я ощущаю ладонь Вячеслава Михайловича, прочно и чутко зажавшую его. Оборачиваюсь назад, насколько позволяют привязные ремни и ЗШ… Реактивная струя за хвостом самолёта пропахивая борозду, закручивает из водяных смерчей гигантский вал. Поэтому в воздухе висит бесконечное облако из мельчайших капель, в котором горят, переливаясь, тысячи серебристых радуг. Краем глаза я вижу их.
Плавно-энергичное движение ручки управления – уход от поверхности… Неожиданно – включён форсаж, и всё внизу взрывается осколками моря. Мгновенный кратер тут же захлёстывают потоки воды. Перегрузка вжимает в катапультное кресло – “подскок”. Сто метров высоты, триста, пятьсот… Теперь видно всё окрест, и похожий на игрушечный тёмно-серый эсминец, который подполковник Свиточев видимо решил атаковать, но лишь наметил траекторию пикирования…
Самолёт в боевом развороте набирает высоту и уходит в сторону солнца. Небо принимает его в солнечно-жаркие объятья, словно отвоевав у моря…
Потом мы атакуем невесть когда и для чего поставленный буй с оранжево-чёрной головкой, потом опять “прилипаем” к морской поверхности, похожей на золотисто-голубое руно, вытянувшее свои бесконечные пряди… Потом…
– Пора домой, – говорит Вячеслав Михайлович по внутренней связи. Будничные слова разрушают сказочность полёта, который для морского лётчика был всего лишь очередным учебно-боевым заданием, выверенным в небе над водой до секунд и сантиметров.
*******
В режиме вертикального взлёта – М: Полигон-Пресс 2011 – 368с
